Платон (собст. имя - Аристокл, 427-347 г. до н.э.): Потомок Богов Однако, увлекшись всеми этими параллелями и сопоставлениями, очень легко потерять из виду главное — глубинную эзотерическую перспективу платоновского повествования, без которой оно легко может превратиться в собственную противоположность. (Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать хотя бы указанные ниже работы историков-античников). Андреева и Д. Панченко, — какими же мелкими выглядят в них те проблемы, которыми был якобы озабочен Платон, сочиняя свои «атлантические» диалоги...) А перспектива эта все та же, на которой основано и платоновское символическое мифотворчество в целом, причем именно здесь промежуточные звенья, соединяющие миф и мистерию, просматриваются как нельзя более четко и недвусмысленно: корни сказания — в Египте, в тайной мудрости жрецов «Матери богов» Нейт Саисской, а причастность пифагорейцев к этому сказанию ясна уже из названия первого из диалогов, — Тимей из италийского города Локры был известен как автор математических и натурфилософских сочинений в пифагорейском духе (не сохранились). Именно к пифагорейской геометрически-математической мистике и ее связи с мистериальной традицией относятся и слова Д. Мережковского: «Так в ледяных кристаллах геометрии закипает у Платона огненное вино мистерии; проступает сквозь математику страшно-огромный сон самого титана, небодержца Атласа» («Атлантида», с. 49). Итак, что же за таинственный сон видится титану Атласу-Атланту, и что этот сон может означать? Однозначного ответа, как это в обычае у Платона, мы, конечно, здесь не найдем, хотя отдельные детали и образно-ассоциативные связи вырисовываются достаточно явственно. Прежде всего, следует напомнить слова уже неоднократно цитировавшегося выше Прокла, для которого «миф об Атлантиде образно передает историю космоса, так как мифы показывают события через символы». Это мнение Прокла выглядит тем более авторитетным, что оно позаимствовано из составленного им обширнейшего комментария на Тимей, где пресловутому вопросу об «историчности» Атлантиды уделено буквально несколько строк, как о чем-то не имеющем никакого принципиального значения. Тем самым миф Атлантиды изымается из реального историко-географического контекста и вписывается в доктрину космических циклов, т. е. из конкретного «времени» он проецируется непосредственно в «вечность». Тему «космических циклов» в самом диалоге задает жрец Саисского святилища, слушателем которого выступает Солон, один из предков Платона (чрезвычайно важный момент, акцентирующий «наследственный» характер передачи этой уникальной информации). Жрец сообщает Солону, что земное человечество неоднократно на протяжении своей истории подвергалось уничтожению то космическим огнем, то водами потопа; «малое семя» человечества по милости богов все же сохранялось, однако знания о предыдущих циклах утрачивались. Египет — единственное место на земле, где, в силу благоприятных естественных условий (но прежде всего — благодаря расположению на стыке трех известных в то время материков: Африки, Азии и Европы) определенная преемственность между «прошлым» и «нынешним» человечеством все-таки смогла сохраниться, несмотря ни на что. Уцелевшие осколки древних знаний постепенно трансформировались в тайное учение, доступное лишь специально подготовленным к этому лицам, поскольку сделать их достоянием всего человечества означало неминуемо вновь навлечь на себя гнев богов, более всего опасающихся, как бы люди вновь не впали бы в соблазн опять уподобить себя небожителям, если бы перед ними раскрылись все тайны мироздания. Учитывая, что человек создан из низшей субстанции — материи, это привело бы к недопустимому смешению «высшего» с «низшим» и поставило бы под угрозу основополагающий принцип космического порядка — Иерархию. Именно из-за этого и погибло «первое» человечество, и, надо полагать, погибнет и нынешнее. Пусть Платон и нигде не говорит об этом прямо (возможно, речь об этом должна была идти в утраченной или недописанной части Крипгия, обрывающейся как раз на речи Зевса), но истинная мотивация гнева богов должна быть именно таковой. Не случайно после своей гибели Атлантида оставляет гигантскую массу ила, а слова «ил» и «материя» (hule) по-гречески звучат одинаково, — Атлантида, несомненно, отправлена на самое материальное «дно» мироздания.
Невозможно пройти мимо такого знакового совпадения, что причины, которыми у Платона объясняется гибель первых человеческих рас, в сущности одинаковы и в Пире, и в «атлантических» диалогах; даже божество, изрекающее свой приговор возгордившемуся человечеству, в обоих случаях одно и то же — Зевс. «Те же слова, тот же смысл в обоих мифах — об атлантах и андрогинах. Кажется, ясно, что это не два мифа, а один — в двух разных порядках...» {Д. Мережковский). Этот вывод подкрепляется и еще одним важным наблюдением, мимо которого почему-то прошел автор «Тайны Запада»: богиня Нейт Саисская, в святилище которой состоялось посвящение предка Платона в тайны прошлого, изображалась в египетских мифа двуполой — «Отец отцов и Мать матерей»; такова же и ее священная эмблема — щит и скрещенные копья (женский и мужской символы). Помимо этого, считается, что она перешла к египтянам от древнейших обитателей «внутренней» Африки, жителей Ливийского нагорья, населявших пространство между Египтом и Атлантическим океаном (для более подробного знакомства с данным культом см.: Белякова О. Богиня Нейт в текстах пирамид// Проблемы истории античности и ср. веков. М., 1983). Это значит, что она могла удержать черты древнейшей «перворелигии» человечества, со времен которой не сохранилось никаких письменных свидетельств, и слова, произнесенные саисским жрецом, следует расценивать как символическое указание именно на этот факт.
Периодические стихийные бедствия и катастрофы, происходящие на микрокосмическом (земном) уровне, соотносятся с великими «поворотами мирового колеса» на уровне макрокосмическом. Эта связь подчеркнута самим содержанием Тимея, в котором сказанию об Атлантиде уделено достаточно незначительное место, поскольку основное повествовательное пространство занимает рассказ Тимея о том, как была создана Вселенная, какие принципы лежат в основе мировой гармонии и т. п. Иными словами, это речь «о началах», в том числе о начале данного космического цикла, в котором свой «малый цикл» совершает и планета Земля со всеми ее обитателями. Подобно любой из своих составных частей, Космос подвержен динамическим изменениям, которые Платон связывает с тем, что его Создатель то сам направляет его движение, то устраняется и переводит свое творение, так сказать, на автономную орбиту. Однако Космос, будучи предоставлен сам себе, постепенно утрачивает способность к «самодвижению» и в конце концов даже оборачивается вспять, в силу чего все происходящие в нем процессы начинают совершаться в обратном направлении: от конца к началу. Когда вызванное этим неустройство достигает своей высшей точки, Создатель вновь берет на себя управление «космическим колесом» и раскручивает новый цикл, и так до бесконечности.
Но имеет ли какое-то отношение эта концепция мировых циклов к истории с Атлантидой? Более чем непосредственное. Если мы откроем диалог Политик, где она изложена подробнее всего (этот диалог, кстати, создавался одновременно с Тимеем и несет на себе отпечаток тех же самых идей), то обнаружим в нем строки, как нельзя лучше проливающие свет на «космическое измерение» данного мифа: «Когда Космос отделяется от Кормчего, то в ближайшее время после этого отделения все совершается прекрасно; по истечении же времени ... им овладевает состояние древнего беспорядка, так что в конце концов он вырождается, в нем остается немного добра, и, вбирая в себя смесь противоположных (свойств), он подвергается опасности ... гибели всего, что в нем есть. Потому-то устроившее его божество ... беспокоясь о том, чтобы, волнуемый смутой, он не разрушился и не погрузился в беспредельную пучину неподобного (курсив наш — Авт.), вновь берет кормило» и т. п. (т. 4, с. 12). Это описание почти буквально (вплоть до упоминания о «погружении в пучину»), совпадает с данным в Тимее и особенно в Критии объяснением того, почему боги решили отправить на дно морское некогда столь любимый ими остров вместе со всем его населением: они лишь довершили то, что начали сами атланты, не сумевшие соблюсти должного баланса между Божественным и человеческим и постепенно впавшие в состояние «древнего хаоса». Таким образом, замысел Платона состоял в то, чтобы спроецировать миф о «космических циклах» на человеческий социум, дабы рельефнее и доходчивее выразить свою основную идею — о величайшей пагубности неконтролируемо-
го смешения разнокачественных начал, обрекающего все сущее на неизбежное вырождение и возврат к исходной точке. (Это учение применительно к современным условиям развито Р. Геноном, объединившим его с ведийской концепцией «Божественного выдоха и вдоха».) В этом контексте гибель Атлантиды символизирует завершение очередного «микроцикла» и начало следующего, совпадающего с историческим периодом существования «современного» человечества; поэтому нетрудно догадаться, — и это подтверждается всем ходом исторических событий, — на какую участь обречена и наша разорванная в самых своих основах цивилизация...
Миф Атлантиды — это во многом итоговый миф Платона и платонизма, своего рода «лебединая песнь» боговдохновенного мудреца. На нем, как ни на одном другом из поведанных Платоном священных преданий, явственно отразились умонастроения последнего периода его жизни, эпохи «заката». И не случайно этот миф — о «стране заката», как называли в древности пространство за Геркулесовыми столбами, так же как не случайно мифологический персонаж, давший название этой стране — Атлант, по целому ряду характеристик может быть соотнесен все с тем же Аполлоном (подробнее см.: Рабинович Е. Атлантида, с. 76); но только, на наш взгляд, не с «полуденным» Аполлоном, символизирующим высшее напряжение жизненных сил, а с Аполлоном «ночным», Никтелийским, Аполлоном Гипербореи. (Атлантида отождествлялась с Гипербореей многими древними и новейшими авторами.) Эту особенность последнего платоновского мифа точно подметил Д. Мережковский — автор лучшей не только среди всех имеющихся на русском языке, но и всех когда-либо написанных книг об Атлантиде (мы говорим здесь не о «научной», безнадежно устаревшей, а об эзотерической ее части): «Есть у Платона диалоги метафизически более высокие, но нет более трагически-глубокого, чем этот. В "Атлантиде" вся его собственная трагедия.... Конец "Атлантиды" — конец Платона. Ею он болен, от нее умирает, так и не доведя до конца...». Разумеется, рассуждения Мережковского о том, что Платон умер «со страха», над своим недописанным Критием, следует понимать как иносказание: осознав, что божественная гармония бытия и космоса на человеческом уровне неизбежно вырождается в нечто противоположное замыслам Творца, Платон, скорее всего, мог действительно утратить вкус к жизни, — не случайно самое последнее его сочинение, Законы, производит впечатление окончательной капитуляции перед алогизмом человеческого мироустроения, пугая читателя откровенно человеконенавистническими взглядами и выводами. Но здесь уже можно говорить о предсмертном помрачении сознания Платон, отпечаток которого несет на себе и его «последний миф».
Один современный мыслитель как-то высказался в том духе, что «все люди рождаются либо последователями Платона, либо последователями Аристотеля». И действительно, буквально на протяжении всей человеческой истории мы можем с достаточной отчетливостью проследить конфликт между сторонниками двух разновидностей знания: знания «внешнего», эмпирического и количественного, самым ярким представителем которого был Аристотель, и знания «внутреннего», эзотерического; наиболее совершенным носителем такого знания и выступает Платон. И чем далее отрывалось человечество от своих первоначальных корней и истоков, тем больше влияния обретали те, кто «рождался» поклонниками Аристотеля; благодаря именно их усилиям на свет появилась и церковная догматика со схоластикой, не имеющие ничего общего с истинным божественным откровением, и позитивистская наука, и — в качестве самого губительного плода аристотелизма — марксизм со всеми его позднейшими порождениями. Те же, кто представлял «платоновскую» линию — Плотин и Прокл, Роджер Бэкон и Раймонд Луллий, Пико делла Мирандола и Джордано Бруно, Григорий Сковорода и Вл.Соловьев — все чаще становились объектами гонений и постепенно вытеснялись на идейную периферию новоевропейского сознания. Как с горечью констатировал Ф. Ницше, «сознаемся перед самими собой, до какой степени далек от нашего современного мира весь род Гераклитов, Платонов, Эмпедоклов, всех этих царственно-великолепных отшельников мысли... («По ту сторону добра и зла», гл. 6). Качественный перелом в осмыслении наследия Платона и оценки платонизма в целом, связанный с именами того же Ницше («Рождение трагедии»), Э. Кассирера («Философия символических форм»), Вл. Соловьева, Платон Флоренского, А. Лосева совершился лишь тогда, когда исчерпанность и бесперспективность академического платонизма стала заметна даже с университетских кафедр. Однако с уверенностью можно утверждать, что «верховное постижение Платона» — все еще дело будущего; быть может, наступающий космический Зон подарит нам и новое, несравнимо более высокое и духовное, знание об этом «питомце Аполлона».
Литература:
Тексты:
Сочинения, т. 1-4. М., 1990-1994; Античные учебники платоновской философии. М.-Томск, 1995.
Избранная литература:
научная - АВЕРИНЦЕВ С. Неоплатонизм перед лицом платоновской критики мифопоэтического мышления // Платон и его эпоха. М., 1979; Akademeia. Материалы и исследования по истории платонизма. Вып. 1-3. СПб., 1997-2000 (особ, вып. 1: «Универсум платоновской мысли: Космогония и космология в платонизме»); БОЯДЖИЕВ Ц. Неписаное учение Платона. София, 1984(наболг. яз.); ВАСИЛЬЕВА. Афинская школа в философии. М., 1985; ее же. Неписаная философия Платона. // Вопросы философии, 1977, №11; ГЕВОРКЯН А. Иносказания Платона. Ереван, 1987; ГЛАДКИЙ А. Мистицизм в философии Платона и отзвуки его в русской поэзии. Харьков, 1915; ДЕЙССЕН П. Веданта и Платон в свете Кантовой философии. М., 1911; КАГАН Ю. Платон и слова, обозначающие свет и темноту // Платон и его эпоха. М., 1979; КАРАБУЩЕНКО П. Элитология Платона (Античные аспекты философии избранности). Астрахань, 1998; КЕССИДИ Ф. От мифа к Логосу. М., 1972; ЛЕБЕДЕВ Д. Платон о душе. Одесса, 1874; ЛИНИЦКИЙ П. Учение Платона о божестве. Киев, 1886; ЛОСЕВ А.Ф. Эросу Платон //Бытие, имя, космос. М., 1993; его же. Античный космос и современная наука//там же; его же. Очерки античного символизма и мифологии, т. 1. М., 1994; его же. История античной эстетики. Кн. 1-3. М., 1969-1974; ЛЮБИЩЕВ А. Линии Демокрита и Платона в истории культуры. СПб., 2000; ПЛАТОН: pro и contra M., 2001 (Платон в рус. филос. культуре: антология текстов); ПРОКЛ. Платоновская теология. СПб., 2001; ТХАКУР Л. Платон и мыслители древней Индии // Индийская философия и мировая культура. М., 1983; ФЛОРЕНСКИЙ Платон Общечеловеческие корни идеализма, Сергиев Посад, 1909; ШЕЙНМАН-ТОП-ШТЕЙН С. Платон и ведийская философия. М., 1979; ее же. Восточное влияние в платоновских текстах // Античность как тип культуры. М., 1988; ЭРН В. Верховное постижение Платон // Сочинения. М., 1992; ЯМВ-ЛИХ. Комментарии к Диалогам Платона., СПб., 2001;
эзотерическая - ФОМИН В. Сокровенное учение античности в духовном наследии Платона., М., 1994; ШТЕЙНЕР Р. Христианство как мистический факт и мистерии древности. Ереван, 1991; ШЮРЕ Э. Великие Посвященные. М., 1990, гл. VII; ЭВОЛА Ю. Метафизика пола. М., 1996, гл. 2; специально о «Тимее», «Критии» и Атлантиде - БЛАВАТСКАЯ Е. Тайная доктрина, т. 2, часть 1; ГРИГОРЬЕВА Н. Парадоксы платоновского «Тимея»: диалог и гимн // Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981; ГЕНДЕЛЬ М. Космогоническая концепция. СПб., 1994, с. 231-241; ЖИРОВ Н. Атлантида: основные проблемы атлантологии. М., 1964; ЗАЙДПЕР Л. Атлантида. М., 1966; ПАВЛЕНКО А. Европейская космология. М., 1997, с. 46-70; РАБИНОВИЧ Е. Атлантида: ближайший контекст предания //Текст: семантика и структура. М., 1983; РОМАНЕНКОЮ. «Тимей» Платон: образ космоса в гадательном зеркале//Akademeia: Сб., вып. 3 (см. выше); ЩЕРБАКОВ В. Все об Атлантиде. М., 1990.