Парацельс (собств. имя Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, 1493-24.09.1541): Врачеватель тел и душ
Имя Парацельса открывает абсолютно новый период в истории развития мистических идей в Европе — период, знаменовавший решающее и окончательное размежевание мистицизма и средневековой теологии, долгое время державшей его под своим неусыпным контролем. Парацельс на собственном примере сумел доказать, что мистика без малейшего ущерба для себя может обходиться вообще безо всякой теологии, что она абсолютно самодостаточна, выражает себя своим собственным языком и не испытывает никакой нужды в схоластической аргументации. Если «флорентийские неоплатоники» и даже современник Парацельса Агриппа Неттесгеймский все еще продолжали мучиться в бесплодных попытках подвести под христианскую доктрину и «герметические науки» некий общий знаменатель, то гениальный швейцарец попросту снял эту проблему, откровенно вернувшись к языческим истокам мистицизма и погрузившись в его родную стихию.
Лишь громкими успехами на медицинском поприще и традиционной религиозной индифферентностью швейцарцев следует объяснять то, что ему это сошло с рук. Вообще судьба Парацельса заключает в себе некий странный парадокс: кажется, никому из современных ему оккультистов и эзотериков не удавалось столь успешно избегать столкновений с духовными и светскими властями и одновременно так жестоко страдать от непризнания своих заслуг среди коллег по профессиональному цеху, как ему. При том общепризнанном ныне факте, что Парацельсу действительно удалось достичь выдающихся успехов в медицинской практике и снять таким образом ту печать фатальной ущербности, которую накладывала на многие мистически одаренные натуры невозможность преодолеть разрыв между благими намерениями и реальными делами, искусственно создаваемая ему многочисленными недоброжелателями репутация завзятого шарлатана долгое время не позволяла оценить подлинный масштаб его личности. Отчужденность между Парацельсом и собратьями-медиками достигла в конце концов таких масштабов, что даже его смерть, случившаяся при не вполне ясных обстоятельствах, была отнесена молвой на счет его доведенных до белого каления конкурентов, якобы подославших к Парацельсу наемного убийцу; прямо-таки история Моцарта и Сальери, разыгранная в других декорациях.
Легенды, впрочем, складывались не только о зрелых, но и о детских годах Парацельса: так, например, гермафродитические черты его облика вызвали к жизни толки, будто бы его еще ребенком оскопил какой-то пьяный солдат. Сам ученый поддерживал имидж скопца и принципиального девственника, очевидно, для того, чтобы иметь не возбуждающий подозрений повод уклоняться от чересчур тесных отношений с женским полом, каковые он считал ниже своего достоинства. Были присущи его натуре и многие другие странности и даже откровенно патологические черты, как наследственные, так и благоприобретенные (в основном как следствие все той же травли), но в целом Парацельс оставил о себе память как об удивительно сильной и цельной личности, выделяющейся даже на фоне такой щедрой на яркие таланты и индивидуальности эпохи, как Ренессанс.
Парацельс происходил из побочной ветви одного знатного южнонемецкого аристократического рода, основатель которого был вынужден перебраться в свое время в Швейцарию, чтобы избавиться от тяготевшего над ним в родных местах клейма незаконнорожденности. Парацельс же избрал иной способ самоутверждения: просто заставил всех окружающих забыть о том, что он на самом деле «Бомбаст фон Гогенгейм», и взял себе горделивое прозвище Парацельс (т. е. «превзошедший Цельса» — имеется в виду римский врач I в. н. э., автор классического руководства по медицине). Этим псевдонимом он и представился своему первому оккультному наставнику, которым оказался небезызвестный аббат Иоганн Тритемий из Вюрцбурга, давший, как полагают, «путевку в жизнь» и таким примечательным личностям, как Агриппа Неттесгеймский и Иоганн Фауст. В дальнейшем медицинское обучение и эзотерическое посвящение шли у Парацельса рука об руку: он окончил Базельский университет, потом отправился в длительный вояж по странам Европы и Азии (есть версия, что он добрался даже до России, но было ли это на самом деле и извлек ли он что-либо дельное из этой поездки, осталось загадкой), и, наконец, в 1525 г. вернулся в Базель, где, несмотря на относительно молодой возраст, получил звание «профессора физики, медицины и хирургии» и университетскую кафедру. Но удержался на ней недолго — уже три года спустя ему пришлось в спешном порядке покинуть и кафедру, и сам город, отчаянно отбиваясь от целой армии нажитых им за это время врагов. Поводов, частных и общественных, было для этого более чем достаточно, но основным следует считать все же упрямое и демонстративное нежелание Парацельса следовать почитавшимися незыблемыми медицинским канонам и авторитетам. Реакцией на это было возникновение слухов и пересудов, что свои нетрадиционные, мягко говоря, методы лечения он на самом деле позаимствовал у «цырюльников, пастухов, повивальных бабок, предсказателей, евреев и цыган». И хотя применение этих методов, от кого бы они не исходили, давало в абсолютном большинстве случаев положительный эффект, но нескольких неудачных случаев лечения оказалось достаточно, чтобы дальнейшее пребывание Парацельса в этом консервативном бюргерском городе сделалось невозможным. Впрочем, именно в среде базельского студенчества он нашел самых многочисленных и преданных учеников.
Всю оставшуюся часть жизни Парацельс провел в разъездах по городам и весям Швейцарии, Южной Германии и Австрии, почти нигде не задерживаясь более чем на год. Внешние причины, возбуждавшие в нем постоянную «охоту к перемене мест», каждый раз были различными, — косность и зависть традиционалистски настроенных коллег, неверность учеников, финансовые затруднения и пр., — однако едва ли мы ошибемся, если предположим, что такая охота была в действительности органическим свойством его натуры, точно так же как ярко выраженный интеллектуальный авантюризм являлся самой характерной чертой его духовного склада. Прослеживать всю географию его перемещений здесь было бы излишним; достаточно сказать, что покой и волю он обрел лишь незадолго до своей внезапной кончины в г. Зальцбурге, будучи принят и обласкан при дворе герцога Эрнста Баварского.
Проведенная уже в XIX в. научная экспертиза его эксгумированных останков выявила довольно причудливую картину: почти карликовый рост (немногим более полутора метров), аномальное, по гидроцефалическому типу, развитие черепа и неправильное строение таза, свойственное скорее женским особям. Кажется парадоксальным, что при всех этих врожденных отклонениях Парацельс избрал для себя именно профессию врача, т. е. человека, призванного выявлять и искоренять подобного рода аномалии. Но здесь же кроется и истинный ключ к разгадке тайны Парацельса, который, при всех своих неоспоримых успехах в сфере практической медицины — одних лишь исцеленных им знатных особ насчитывалось не менее 70—80 человек — чистым «медикусом» никогда себя не считал и в действительности таковым не являлся. Более отчетливо в нем явлены черты классического, даже определенно языческого мага, для которого, как известно, целительство также было неотъемлемой составляющей профессиональной деятельности как особо важное свидетельство благорасположенности богов и проявления власти наддемоническими силами, считавшимися ответственными за болезни и в особенности за эпидемии. (К сожалению, на русском языке практически отсутствуют работы, рассматривающие взаимосвязь между магией и медициной в сколько-нибудь широком научном и культурно-историческом контексте; укажем в этой связи на старую (1891 г.) монограию С. А Жебелева «Религиозное врачевание в Древней Греции», а также на содержательную книгу Е. Молодцовой «Традиционные знания и современная наука о человеке» - М., 1996.) Имеются многочисленные свидетельства относительно того, что те или иные физиологические отклонения (в первую очередь гермафродитизм) рассматривались в древности не столько как уродство и ущербность, сколько как «дар богов», и в служители им определялись в первую очередь люди с подобными аномалиями развития; нередки были даже случаи насильственного или добровольного оскопления. Таким образом, Парацельс, по прихоти природы обделенный мирскими радостями, в качестве более чем достойной компенсации обрел уникальный мистический дар и, похоже, никогда не имел повода в этом разочароваться; вне всяких сомнений, медицина и магия рассматривались им не как «профессия» и «хобби», а как две стороны одной медали: «Магию... он (Парацельс) включал в сферу своих интересов и пытался использовать в искусстве врачевания на пользу больным, не заботясь о том..., что может означать занятие подобными искусствами с религиозной точки зрения».
Литературное творчество Парацельса поражает своей пестротой и качественной разнородностью, переходящей нередко в хаотичность. Это объясняется, прежде всего, специфическими условиями, в которых ученый прожил большую часть своей жизни и которые отнюдь не способствовали выработке устойчивых навыков литературной деятельности. Подавляющее большинство из сотни с лишним приписываемых ему сочинений он диктовал, что называется, на ходу своим ученикам, которые после его смерти отдали свои записи и конспекты в типографию, особенно не заботясь о приведении их в порядок и даже о соблюдении элементарной логической последовательности. Это привело к появлению многочисленных фрагментов без конца и без начала, с пропусками отдельных листов в середине текста и другими техническими недочетами. Ко всему прочему, некоторые ученики и последователи Парацельса из самых благих побуждений восполняли пробелы в трудах учителя своими собственными домыслами и даже писали от его имени целые трактаты; так, знаменитая Философия к афинянам, содержащая, как принято было думать, философское и мировоззренческое кредо Парацельса и имевшая ближайшей целью примирить парацельсизм и христианство, носит на себе явные следы постороннего вмешательства.
Наиболее надежными источниками считаются изданные еще при жизни Парацельса сборники его медицинских трудов, а также несколько наиболее значительных в содержательном плане трактатов по магии и натурфилософии, отредактированных лично Парацельсом. Среди последних прежде всего следует упомянуть Магический Архидокс, или основные начала магии в 7 книгах, О божественных творениях и тайнах природы (это сочинение также известно в позднейшей переработанной и беллетризованной версии под названием О нимфах, сильфах, пигмеях и саламандрах), Сокровище алхимии, Книга Азота, или древо жизни, О происхождении человека, О происхождении четырех стихий, Критическая философия. Основы магической медицины изложены Парацельсом в Книге Парагранум, в Лабиринте медицинских заблуждений, в Болезнях, идущих из Тартара (т. е. преисподней) и в Болезнях, вызываемых звездными влияниями, а также в загадочном трактате под названием О долгожительстве, написанном специальным «заумным» языком, расшифровка которого до сих пор ставит перед исследователями серьезнейшие проблемы. К сожалению, после Парацельса практически не осталось никаких свидетельств автобиографического характера.
Учение Парацельса рассматривается современными исследователями, прежде всего, как весьма характерный, хотя и выраженный при помощи чрезвычайно своеобразной системы понятийных категорий, продукт переходного времени, когда распад средневековой картины мира уже вступил в свою заключительную фазу, а новая гносеологическая парадигма еще не успела окончательно сформироваться. Как раз в такие «межеумочные» времена, как правило, становится особенно заметным подспудное влияние самых глубинных структурных комплексов человеческой психики - архетипов, из недр которых сознание непроизвольно пытается черпать ресурсы для восполнения образовавшегося вакуума. У Парацельса эти процессы проявились в особенно ярких, демонстративных и, можно даже сказать, экстремистских формах, - никто из его современников не продвинулся настолько глубоко в сферу бессознательного, «ночной стороны души», как он. Не случайно К.Г. Юнг, всю жизнь тщательнейшим образом штудировавший труды своего великого соотечественника (он, как и Парацельс, был выходцем из баварского рода, переселившегося в Швейцарию), усматривал в нем, наряду с античными гностиками, своего непосредственного предшественника в области «аналитической психологии» и едва ли не собственную инкарнацию! Парацельс, по мнению Юнга, работал с архетипами на таком глубоком уровне осознанивания, который вообще возможен без применения специальных методик, однако эпоха требовала от него выражать свои феноменальные, надолго опередившие свое время прозрения и откровения более привычным языком. Невозможность найти адекватные формы самовыражения приводила Парацельса в отчаяние и толкала его к изобретению самых невероятных и изощренных словоформ, основанных на комбинациях греческих, латинских, еврейских и немецких корней. Чтение оригинальных трудов Парацельса немыслимо без специального словаря таких лингвистических гомункулов, составлять который начали еще его ученики, а в наше время эстафету перехватили известные культурологи, включая учеников того же Юнга (весьма неполный и несовершенный вариант такого «словаря» на русском языке имеется в книге Ф. Гартмана на с. 54—74). В некоторых, казавшихся ему особенно подходящими случаях, Парацельс практически целиком переходит на этот «новояз», мешая мифологические имена и наукообразные выражения с терминами собственного изобретения, в результате чего на свет божий появлялись такие, к примеру, умопомрачительные тексты: «...Чрез вмешательство Скайолов отходит от нимфидической природы в иную трансмутацию Мелюзина, в каковой и осталась бы она, когда бы одобрил это тот неприступный Адех, который правит жизнью и смертью Скайолов. И одобряет он начинания сии, однако ж под конец переменяется. Из чего заключаю, что образы супермонические в кифантах окно отворяют. ...И чтобы ей (Ме-люзине) зачаться в духе нашем, а нам, стало быть, бессмертными достигнуть года Аниадинова, хватаем мы знаки Венерины... и на том завершаем начатое» (О долгожительстве). Уже по одному этому образцу читатель может составить себе кое-какое представление о степени сложности задачи, разрешить которую стремился Парацельс: разработать и внедрить такую терминологическую систему, использование которой позволило бы описывать трансцендентные явления и феномены не через восприятие стороннего и отчужденного наблюдателя, а словно бы «из глубины» самого этого таинственного мира. Попытка, мало того, что преждевременная - в самом разгаре была великая Реформация, и современников и соотечественников Парацельса волновали совсем иные проблемы - но и едва ли осуществимая в принципе; не случайно абсолютное большинство мистиков считали единственно возможным истинно эзотерическим языком «язык безмолвия». Весь размах и дерзновенность замыслов Парацельса были по достоинству оценены только в нашем столетии, и тогда же появилась и реальная возможность реконструировать систему парацельсизма, опираясь на новейшие достижения гуманитарных наук и естествознания. К примеру, когда все тот же Юнг взялся «перевести» приведенный выше фрагмент на язык аналитической психологии, то в конце концов пришел к выводу, что Парацельс доступным ему образом описывал здесь процесс индивидуации — одно из центральных понятий юнгианства. Так, под мифической полуженщиной-полурыбой Мелюзиной скрывалась, оказывается, сфера бессознательного, которая в процессе внутренней трансформации должна утратить свое отчуждение от сознательного «Я» и образовать вкупе с ним совершенное единство и целостность; это и будет чаемое «зачатие, или воссоединение, в духе», т. е. индивидуация. Нашел Юнг в сочинениях Парацельса и множество других важных точек соприкосновения с собственными идеями и доктринами, охарактеризовав в итоге вклад Парацельса в науку о духе в следующих словах: «Хотя Парацельс и не имел еще никакого представления о психологии, он тем не менее являет нам — именно "во мраке своего суеверия" — глубочайшие прозрения в сущность духовных событий, к которым лишь теперь заново подступается самая новейшая психология... Таким образом, Парацельс видится нам первопроходцем не только в области химической медицины (занятия Парацельс алхимией вкупе с его медицинскими талантами имели, в качестве одного из побочных эффектов, открытие многих замечательных средств химической терапии), но и в сферах эмпирической психологии и психотерапии».
Переходя от психофизиологических и терминологических к сугубо магическим и натурфилософским аспектам учения Парацельса, следует указать в первую очередь, что для него, в отличие, например, от Агриппы, «вторая природа», населенная всякого рода астральными и стихийными сущностями, представляла собою мир, в реальности которого он не сомневался ни единого мгновения и который описывал в своих сочинениях с таким обилием реалистических и, даже хочется сказать, житейских подробностей, что ощущение истинно магической природы его дарования становится почти реальностью. Магия и пневматология (учение о стихийных духах) имеют у Парацельса отчасти фольклорное происхождение — вплоть до того, что он иногда переходил на заумный «язык ведьм», принятый якобы на шабашах! — но в то же время вера в них коренится в самых основах его пантеистического мировоззрения, не допускающего в природе существования каких бы то ни было внутренних «пустот», лишенных всепроникающего божественного Духа. Главным носителем и воспреемником этого духа в его системе выступает загадочная субстанция под названием Илиастр, т. е. «звездная (или астральная) материя». Илиастр — это специфически парацельсовское обозначение того, что в эзотерической традиции подразумевается также под названием «Мировой души», «Пятого элемента (Квинтэссенции)», «эфира», «духа Меркурия» и т. д.; в учениях Древнего Востока ему приблизительно соответствуют такие понятия, как «Дао» или «Акаша». Илиастр представляется Парацельсом категорией сугубо виртуальной — про него нельзя определенно сказать ни того, что он существует, ни того, что он не существует, а также является ли он материей или духом; точнее говоря, он перешел в «скрытое» состояние непосредственно после акта Творения, создав первооснову тварного мира (Идеос) из самого себя сознательным актом творческой воли и затем без остатка растворился во всех материальных вещах.
Сразу вслед за первичным импульсом наступает период нарастающей дифференциации: Идеос в свою очередь эманирует из себя четыре первоэлемента мироздания, ставшие тем «семенем», из которого развились все материальные формы. Произошло это благодаря активному взаимодействию этих первоэлементов с тремя «первопринципами», иносказательно именуемыми Парацельсом «ртутью», «серой» и «солью», — конечно, не в натуралистическом, а в сугубо спиритуальном значении. Понять и представить себе во всех тонкостях и нюансах, как эти «три» и «четыре» взаимодействуют между собой, можно лишь ценой немалых усилий, так как этот вопрос относится к числу наиболее темных и запутанных в и без того не блещущей ясностью натурфилософской системе Парацельса; создается даже впечатление, что автор сам с трудом понимает, что он хочет сказать, или же осознанно скрывает доступный ему высший смысл, предпочитая отделываться туманными фразами типа: «Не должно удивляться этой философии, согласно которой тройственное разделено по четыре. Помыслим верно это число и узреем, что Троицу Господь взял для себя и из трех сложил все вещи и все вещи в Троице поместил...». Можно предполагать, что на макрокосмическом уровне эти три первопринципа символизируют становление (сера), органическое развитие (соль) и всеобщее изменение и взаимопереход всех форм бытия в их вечном круговороте (ртуть); на уровне же микрокосмическом (человек и вообще все формы органической жизни) они соответствуют трем основным категориям бытия — рождению, жизни и смерти, ибо последняя мыслится Парацельсом лишь как одно из звеньев в бесконечной цепи жизненных метаморфоз. Первопринципы связаны между собою «жизненным духом», или Археем, сообщающим их незримым спиритуальным сущностям осязаемые и вещественные формы (именно благодаря ему, к примеру, «принцип» или «идея» соли превращается просто в соль как элементарное химическое вещество), и он же побуждает их взаимодействовать с вышеупомянутыми первоэлементами, выступая, таким образом, как универсальное волевое и активное начало в мироздании, как принцип органической связи и взаимозависимости всех элементов материального космоса.
Необходимо уточнить, что слово «материальный» Парацельс понимал до необъятности широко, включая в него все, что не есть Илиастр, а, пожалуй, даже и самое Илиастр в том виде, который он обрел после акта миротворения. Просто все обитатели Земли и космоса имеют различные градации, или уровни, материальности, препятствующие их непосредственному общению друг с другом. Здесь у Парацельса начинается уже чистейший оккультизм на наукообразной подкладке, воспринятый, зачастую вплоть до мельчайших подробностей, профессиональными оккультистами нового времени вроде Папюса. Парацельс, в частности, принадлежит заслуга доскональной разработки учения об «астральном теле» человека и животных, каковое на его языке носит название Аструм, или Эвеструм. (Второй из них относится к «двойникам», или теням, всех жизненных форм вообще, тогда как первый — главным образом к человеку.) Именно через астральное тело осуществляется сообщение человека с тонкоматериальными и космическими мирами, — оно является непосредственным проводником влияния звезд и планет, через него же человек может вступать в контакт с обитателями «пневматических» миров. Эти последние делятся на несколько категорий, из которых низшую составляют «элементалы», или духи стихий, обитающие лишь в одной «соприродной» данному духу стихии (их четыре, по числу первоэлементов: огненной стихии соответствуют саламандры, воздушной — сильфы, водяной — нимфы, и земляной — пигмеи, или гномы). Всех их Парацельс рассматривает как продукты своего рода параллельной эволюции, ибо они произошли «не от Адама», а возникли, видимо, самопроизвольно. Несмотря на это, они своими внешними формами и особенностями поведения весьма напоминают людей и могут даже вступать с последними в плотское общение, — тема, впоследствии многократно обыгранная в оккультной и романтической литературе (наиболее известные и качественные образцы — «Граф Габалис» Монфокон де Виллара, «Влюбленный дьявол» Казота, «Царская невеста» и другие сочинения Э.Т.А. Гофмана, «Ундина» Фуке и др.). Таким путем они как бы приобщаются к сознательному и осмысленному существованию, однако утрачивают первозданную стихийную свободу; этот конфликт между стихийностью и рационализмом и является главной сюжетной основой едва ли не для всех образцов литературной «парацельсианы».
Поднимаясь выше по ступеням материальной градации, Парацельс обнаруживает все новых и новых обитателей астральных миров, даже простое перечисление которых отняло бы слишком много времени. В предельно общем виде они делятся на две категории. К первой можно отнести тех, возникновение которых явилось, так сказать, побочным следствием жизнедеятельности человека: это освободившиеся от оболочек астральные тела умерших, особенно неестественной смертью, — лемуры или габалы, пытающиеся всевозможными средствами привлечь внимание живых и инспирирующие различные «паранормальные» явления вроде полтергейстов; затем более опасные и вредоносные для человека астральные жизнеформы — пресловутые инкубы, суккубы, лярвы и даже драконы, зарождающие из праздно расходуемого семени «блудников, блудниц и сообщников Онана». С этими духами Парацельс, следуя распространенному средневековому суеверию, связывает опустошительные чумные эпидемии, а также органические уродства и психические расстройства. Их негативное влияние призваны нейтрализовать самые активные и благожелательные духи второй категории — флаги, выступающие своего рода ангелами-хранителями каждого человека в отдельности и человечества в целом. Имеется еще и множество других духовных сущностей, частично позаимствованных Парацельсом из фольклора, прекрасным знатоком которого он являлся, частично же придуманных им самим и олицетворяющих, очевидно, какие-то принципиально важные аспекты его мировоззрения (к примеру, таинственные Скайолы, отражающие представление Парацельс об изначальной Первосущности человека). Все эти персонажи превращают натурфилософию Парацельса в какую-то романтическую поэму в прозе, особую пикантность которой придает тот предельно серьезный тон, которым дипломированный доктор медицины описывает всех этих обитателей «заповедного мира» духов.
Принципиальное значение имеет отношение Парацельса к проблеме дьявола и дьявольского начала в природе. И в данном случае он проявил себя как новатор, полностью отринув столь широко распространившиеся в его время благодаря несущимся с церковных кафедр проповедям ненависти мнения о всемогуществе «врага рода человеческого»: «Злые духи являются, можно сказать, судебными приставами и палачами Бога... Они порождены злыми влияниями и исполняют свое предназначение. Но невежды чересчур высоко оценивают их силу, в особенности же силу дьявола. Он есть самое убогое существо, которое можно только выдумать; реальной его силы не хватит даже на то, чтобы восстановить старый разбитый горшок» (О тайной философии). Злые духи, согласно Парацельс, являются не более чем астральными «отходами», «шелухой», «оболочками», а сам Архивраг «суть ничто, и дела его ничто»; следовательно, истинный корень зла не в природе и не в духовном мире, а в самом человеке. Чтобы вырвать этот корень, необходимо, как формулирует это Парацельс на своем парадоксальном языке, «чтобы воссиял свет тьмы», т. е. чтобы был осуществлен процесс внутренней трансмутации (во многом аналогичный «внутренней алхимии» даосов), в результате чего отрицательная энергетика человеческого организма не исчезнет, конечно, вовсе, а начнет служить на благо человеку, ибо «яд и есть лучшее противоядие». Основание для возможности подобной трансмутации Парацельс видит в том, что добро и зло имеют единую субстанциональную природу и растут из общего корня, что резко отмежевывает учение Парацельса от манихейски ориентированной традиции в эзотеризме. В алхимических сочинениях Парацельс содержатся подробные, однако в большинстве случаев тщательно зашифрованные указания относительно конкретных способов совершения этой «великой Мистерии преображения», суть которой сводится к высвобождению в «человеке натуральном» «человека первозданного», мистического Антропоса, который есть «природный свет» и «незамутненное отражение Божества». Процесс этот, насколько можно понять из нарочито запутанных объяснений Парацельс, имеет некоторое формальное сходство с христианским таинством Евхаристии, но понимается он в сугубо эзотерическом смысле: не как механический акт принятия извне некоторой божественной субстанции, а как реализация скрытых способностей человека, безгранично расширяющих его творческие возможности.
Влияние Парацельса на развитие мистической философии и практического оккультизма нового и новейшего времени невозможно переоценить. Он фактически стоял у истоков подлинно профессионального изучения таких явлений и феноменов «темной стороны» человеческой натуры, как спиритизм, месмеризм, гипнотизм, не говоря уже о сфере бессознательного в целом. Наконец, с ним и его учениками связано, очевидно, и начало розенкрейцеровского движения в Европе, — не случайно он оказался единственным реальным лицом, упомянутым в розенкрейцеровских «манифестах», причем считалось, что его труды каким-то мистическим образом проникли в гробницу самого Христиана Розенкрейца... Своеобразная «сумма» заслуг Парацельс, как они виделись его восхищенным современникам, перечислена на титульном листе посмертного издания его Сочинений; считаем уместным привести ее здесь в полном виде: «Принц врачей и Философ Огня, Великий Парадоксальный Врач; Трисмегист Швейцарии, Первый Реформатор Химической Философии, Адепт Алхимии, Каббалы и Магии, Верный Секретарь Природы, Мастер Эликсира Жизни и Философского Камня, а также Верховный Монарх Химических Секретов». Как говорится, ни убавить, ни прибавить...