В век все более утверждавшего себя материализма аббат Альфонс-Луи Констан (1810 —1875), который позднее назвал себя Элифасом Леви, не боясь удивления, а то и насмешек современников, целиком посвятил себя исследованию магических наук.

В результате многолетних исследований и экспериментов — прежде всего, благодаря новому истолкованию символики карт Таро — ему удалось заново открыть целый ряд «магических ключей», которые казались безвозвратно утерянными.
Для своих интерпретаций и догадок Леви использует не только книжное знание: лик всей планеты для него — «книга за семью печатями», которую маг, однако, может прочесть:

«Сквозь покров всех церковных и мистических аллегорий, старых догм, сквозь все темные и странные ритуалы посвящения в мистерии, под печатью всех священных книг, в руинах Фив и Ниневии, в развалинах древних храмов, на потемневшем от времени лике ассирийского или египетского сфинкса, в невероятных и чудесных изображениях, в которых верующие индийцы полагали найти священные ведические письмена, в причудливых символах старых книг по алхимии, в церемониях приема в тайные организации проступают следы одной и той же повсюду тщательно скрываемой доктрины. Во времена, когда оккультная философия служила исключительно воспитанию жрецов и царей, когда она была кормилицей или крестной матерью всех религий, она была тайным рычагом всех духовных сил, ключом к божественному мышлению и, несомненно, правила обществом».

Смысл своих магических заклинаний Леви видел не в том, чтобы построить еще один магический спектакль — при заклинании (вызове) мертвецов для пего речь шла скорее о том, чтобы оживлять в себе духи наших предков и тем самым знание давно прошедших эпох, другими словами, вызволять на свет божий скрытые сокровища подсознания.

Самый известный эксперимент такого рода Леви провел в июне 1854 года в Лондоне, когда он выполнял заклинание с помощью пентаграммного ритуала. Леви подробно описывает это событие в первой части своей «Трансцендентальной магии»:

«24 июня все было готово. Мы собирались вызвать дух божественного Аполлония и спросить его о двух тайнах: одна касалась меня самого, другая — одной дамы. Правда, эта дама захотела присутствовать при сем акте со своей подругой, но в последний момент эту подругу обуял страх, а поскольку магический ритуал строго требует триады или монады, то мне пришлось остаться одному. Приготовленный для вызова духов кабинет представлял собой комнату в башне. В комнате имелись четыре выпуклых зеркала и нечто вроде алтаря, верхняя часть которого была сделана из белого мрамора и опутана цепью из намагниченного железа. В мрамор была врезана позолоченная пентаграмма. Такой же знак, выполненный в разных цветах, имелся на белой свежевыделанной шкуре ягненка, которая была натянута под алтарем. Посредине на мраморной плите стоял маленький медный поднос, наполненный древесным углем из ольхи и лаврового дерева. Передо мной на треножнике находилась вторая жаровня.
Я был облачен в белую ризу, подобно той, какую носят найти католические священники, только длиннее и шире, а на голове у меня был венок из вербены с вплетенной золотой цепью. В одной руке я держал новую шпагу, в другой — ритуал. Я возжег огонь на обеих жаровнях со всеми необходимыми, заранее подготовленными благовониями и начал читать формулы ритуала, вначале тихим, а потом все более громким голосом. По комнате распространился дым, пламя дрожало, трепетало над предметами и, казалось, оживляло их, потом оно погасло. Белый дым медленно поднимался над мраморным алтарем, и тут мне показалось, что пол вздрогнул, как будто началось землетрясение. У меня звенело в унтах, сердце колотилось. Я бросал в жаровню ветви и благовония, и при свете ожившего пламени явственно увидел перед алтарем фигуру человека значительно выше человеческого роста, она вскоре растворилась и исчезла.
Я вновь начал вызывать дух и встал в круг, который заранее очертил, между алтарем и треножником. И тут увидел, как глубина зеркала, которое висело за алтарем передо мной, постепенно начала светлеть, и там, в глубине, стала подниматься светлая фигура, она увеличивалась в размерах и, казалось, все больше приближалась ко мне. С закрытыми глазами я трижды выкрикнул имя Аполлония, и когда я открыл глаза, то передо мной стоял мужчина, целиком закутанный в льняное полотно, которое показалось мне, скорее серым, нежели белым. Лицо его было искажено, печально и без бороды, оно мало соответствовало образу того Аполлония, каким я его себе представлял. Меня обдало ледяным холодом, а когда я открыл рот, чтобы заговорить с призраком, то не смог произнести ни звука. Тогда я положил руку на знак пентаграммы и подвигал острием шпаги перед ним, приказывая себе не впасть в ужас и сохранять контроль над собой. После этого фигура стала терять очертания и вскоре совсем исчезла. Я приказал ей явиться вновь. Тут я почувствовал, что нечто касается меня, как дыхание, а потом дотрагивается до руки, в которой я держал шпагу. В тот же момент рука моя окоченела до самого плеча. Я подумал, что шпагой, возможно, оскорбляю дух, и поэтому воткнул се острием в очерченный круг.
Человеческая фигура тут же появилась снова, но я чувствовал такую слабость во всех членах и был настолько близок к обмороку, что мне пришлось сделать два шага и сесть. Я сразу же погрузился в глубокий сон. Меня посетили сновидения, от которых при пробуждении осталось только смутное воспоминание. В течение многих дней рука моя все еще оставалась скованной и болела. Дух не заговаривал со мной, но мне казалось, что на все вопросы, с которыми я хотел обратиться к нему, я отчасти получил ответы внутри меня самого.
На вопрос дамы голос во мне ответил: «Мертв» (речь шла об одном господине, о котором она хотела знать, что с ним случилось). Сам же я хотел знать, примирились ли два человека, о которых я думал, и тот же внутренний голос сказал: «Оба мертвы!»

Леви произвел такое огромное впечатление на Алистера Кроули, что тот считал себя новым воплощением этого человека или, по меньшей мере, его учеником, хотя Кроули родился в год смерти Леви.

Леви Элифас (собств. Имя – Альфонс-Луи Констант, 8.02.1810-31.05.1875): Аббат-чернокнижник


  О Леви и его деяниях на поприще магии почему-то принято писать с оттенком иронии, хотя трудно отрицать, что именно он стоял у истоков новейшего западноевропейского оккультизма, воспрянувшего к новой жизни после краха просветительско-рационалистических иллюзий о «естественной религии» и «царстве Разума». Кипучая деятельность Леви развивалась в ту застойную, с точки зрения оккультиста, эпоху, когда относительно недавние бурные события, связанные с именами Месмера и Калиостро, уже казались «преданьями старины глубокой», а Е.П. Блаватская, будущий автор «Тайной доктрины», еще только появилась на свет. И необходимо признать, что именно Леви сумел наиболее искусно и энергично обработать ту почву, из которой впоследствии возникли многочисленные теософские, неорозенкрейцеровские и т. п. сообщества; не случайно, что как раз ему приписывается введение в широкий оборот самого понятия оккультизм, хотя труды о «сокровенной» (occulta) философии сочинялись еще за столетия до того Агриппой Неттесгеймским, Пико делла Мирандола и прочими «христианскими каббалистами».
   В то же время его, бесспорно, следует отнести к наиболее трудночитаемым (особенно в русских переводах, многократно усугубляющих присущие оригиналу недостатки) мистическим авторам в силу въевшейся буквально в плоть и кровь профессиональной привычки окутывать свои мысли непроницаемым словесным туманом. Довольно близкую к истине, хотя и явно шаржированную, характеристику литературной манеры Леви и его вклада в развитие «тайных наук» дал в одной из своих книг («Розенкрейцеры») писатель А. Амфитеатров: «...Большой и прехитрый шарлатан в практической части своих магических кодексов, но в то же время — поэт, одаренный чутьем к исторической психологии тайн, пережитки которых он эксплуатирует. Знаменитый мистагог, почитаемый многими если не как отец, то как первый догматизатор оккультных учений новейшей формации... Иезуит, мистик, колдун и аферист переплелись в нем самой фантастической путаницей». К этому впечатляющему перечню качеств можно добавить еще и то, что он считался неплохим художником (и даже получал заказы расписывать церкви) и музыкантом.
   Леви был сыном скромного парижского сапожника, но мальчиком сообразительным. Будучи, помимо своего желания, отдан в духовное училище, он сильно заинтересовался «запретными» для добрых католиков тайными науками и ради них пренебрег карьерой священнослужителя, хотя все-таки и успел получить рукоположение в низший духовный чин. Его романтическое воображение никак не желало примириться с сухостью и формализмом официальной церковной доктрины, и после изнурительной внутренней борьбы Леви сумел найти то, чего ему фатально недоставало в христианстве, в учении «Антицеркви», каковой ему представлялась магия и мистицизм (характерно в этой связи название основного «теоретического» труда Леви — Догма(!) и ритуал(!) высшей магии, как будто речь идет о каком-то катехизисе). И в этом выборе ему не пришлось разочароваться до конца жизни.
    Личный контакт с Аполлонием Тианским, имевший место на одном из спиритических сеансов, во время которого языческий теург поделился со своим начинающим коллегой некоторыми профессиональными секретами, довершил процесс перерождения священнослужителя в мага. С этого момента Леви стал отдавать все свое время и таланты реабилитации и пропаганде того, что ему казалось «великими тайнами» магического искусства и воссозданию его фундаментальных основ по тем крупицам знаний, которые сохранились в древних символах и уцелевших манускриптах. При этом он пользовался услугами не только теней усопших, но и реальных магов во плоти и крови. С этими последними у него приключилась интересная история: именно Леви, кажется, предпринял первую попытку создать своеобразный магико-мистический «Интернационал» с привлечением всех наличествовавших в тогдашней Европе сил и средств, и для этого он совершил ряд длительных путешествий, добравшись даже до западных рубежей Российской империи. Из этой затеи ничего толкового не вышло, потому что маги во все времена были и остаются страшными индивидуалистами и эгоцентриками; лишь значительное время спустя его ученикам удалось создать объединенный «Французский Каббалистический Орден Розенкрейцеров», послуживший прообразом для аналогичных инициатических организаций в других странах. Известно также, что Леви с 1861 г. состоял членом одной парижской масонской ложи, поразив «братьев» высказанным при вступлении намерением «открыть им забытый тайный смысл вашего священного предания, символов и эмблем», и, кроме того, в таинственной организации под названием Братья света (Fratres lucis), о которой, однако, ничего толком неизвестно.
     Но особенный успех выпал на долю Леви в соседней Англии, где он обрел верного адепта в лице известного романиста Эдварда Бульвер-Литтона (описавшего его — понятное дело, под другим именем — в повести «Преследующий и преследуемый»), а уже после смерти вновь возродился в образе Алистера Кроули, которого на самом деле угораздило появиться всего через несколько месяцев после кончины Леви (Сам Леви, согласно некоторым свдениям, выдавал себя за инкарнацию... Франсуа Рабле.) Английский маг всю жизнь считал это перстом судьбы, во многом предопределившим его жизненный путь, и воздал должное своему предшественнику в своей классической «Магии в теории и на практике» (раздел «О магической памяти»). Выразительна характеристика, которую Кроули на этих страницах дал самому себе и своему собрату по духу: «Характеры обоих идентичны во многих пунктах. Оба постоянно стремились к примирению непримиримых противоположностей... Оба проявляли странную любовь к редкостным учениям, предпочитали неясные источники знания и в силу этого выглядели весьма эксцентрично. Оба были чужаками в глазах окружающих, которые панически боялись их... Но оба руководствовались одной и той же идеей: помочь человечеству. Подобно Дон-Кихоту оба пренебрегали своей личной выгодой и удобствами, но питали страсть к роскоши и блеску. И, наконец, оба обладали поистине сатанинской гордостью» (Магия в теории и на практике..., т. 1, с. 113).
    В зрелых годах Леви ощутил потребность изложить свой богатый опыт трансцендентных переживаний в письменной форме и выпустил один за другим несколько обобщающих трудов по тайным наукам: сначала появилась прославившая его имя фундаментальная Догма и ритуал высшей магии (2 тома, 1854— 1856), потом История магии (1860), Философия оккультиста (2 тома, 1862-1865), Ключ великих таинств, или Разоблаченный оккультизм и др. (В общей сложности его перу приписывается около 200 работ, не только, впрочем, по тайным наукам, но и по католической догматике, например.) Эти книги, написанные очень своеобразным, романтически-возвышенным и символически-усложненным языком, ныне интересны главным образом лишь как «литературные памятники» периода становления современного европейского мистицизма и магизма, еще только пробовавшего свои силы и вынужденного опираться главным образом на интуитивные догадки и озарения, а не на сколько-нибудь продуманную и проработанную систему. Следует признать, что, реинкарнировавшись в Алистера Кроули, Леви начал писать, да и соображать значительно лучше, избавившись от большинства присущих ему в предыдущей жизни недостатков.