Царевна Ксения или вдовствующая невеста (Ксения Годунова)

   Люди, рожденные под знаком Девы, либо проживают спокойную, уравновешенную и, в общем-то, тускловатую жизнь, либо проносятся по ней ярчайшей кометой, падающей звездой, след которой надолго остается в памяти потомков. Вот и дочь Бориса Годунова, Ксения, испытала сначала все мыслимые и немыслимые милости судьбы, чтобы рухнуть затем в бездну отчаяния и бесчестия…

   После смерти Ивана Грозного трон унаследовал его младший сын, Федор, - человек, о котором сам его отец отзывался так: «Постник и молчальник, быть бы ему монахом, а не царем».

   И действительно, за четырнадцать лет, проведенных на троне, и даже в последние дни своей жизни царь Федор Иоаннович ни на минуту не задумался о том, что происходило в России и кто будет самодержцем после его смерти. В результате царем стал Борис Годунов, боярин худородный, но брат овдовевшей царицы Ирины.

В какой-то степени это было справедливо: Борис фактически правил Россией именем Федора все эти годы, и правил неплохо: в стране было относительно спокойно. Более того, его как бы «выбрал» царем сам народ - случай беспрецедентный. Но ни явные способности к управлению, ни «глас народа» не могли перевесить одного: загадочной смерти (или убийства?) в Угличе младшего сына Ивана Грозного - царевича Дмитрия. Сам Борис, вступая на престол, окружил себя таким избытком предосторожностей, что лишь укрепил окружающих в уверенности: убийца и узурпатор.

   О том, как народ «избирал» на царствие Бориса, лучше и правдивее всего написал Александр Сергеевич Пушкин. Он, правда, не знал, что задолго до этого какие-то «звездочеты» (т. е. астрологи) предсказали Годунову, что он станет царем, но царствовать будет только семь лет.

   - Хотя бы семь дней, - воскликнул в ответ он, - лишь бы царствовать!

Так что все отговорки при избрании на царство были лишь ломанием и кокетством: Борис стремился надеть шапку Мономаха, как юная девица - подвенечную вуаль: любой ценой, а там видно будет. Более того, он мечтал быть основателем новой династии - Годуновых. У Бориса было двое детей - дочь Ксения и сын Федор. Оба заплатили непомерно высокую цену за отцовские амбиции.

   Но в день его коронации, 1 сентября 1598 года, никто не предполагал, насколько трагичны для России будут последствия этой церемонии. А меньше всего об этом думала шестнадцатилетняя Ксения Годунова - с этого момента ставшая царевной. Ей собственное будущее рисовалось в самых радужных красках, и поводов для такого оптимизма было предостаточно.

Прежде всего Ксения Борисовна представляла собой классический образец русской красавицы тех времен. Современники в один голос превозносили прелести этой стройной, яркой брюнетки с «союзными», то есть сросшимися на переносице бровями, пышными косами, огненными глазами и «телом, словно сделанным из сливок». Последнее наблюдение, впрочем, придется оставить на совести летописцев: кто из посторонних мог видеть русскую боярышню - тем более царевну! - тех времен без непременных пышных одеяний от шеи до пят?

Впрочем, Ксения "типичной" боярышней не была: отец постарался дать ей европейское образование и воспитание, желая упрочить свой трон союзом с каким-нибудь европейским монархом. А посему не спешил выдавать дочь замуж за кого-либо из русских бояр, хотя Ксения могла рассчитывать на самых знатных и богатых женихов.

Царевна умела не только читать и писать, но знала латынь, могла объясниться по-польски, ездила верхом, прелестно пела, умела танцевать. Сам не слишком грамотный, Борис Годунов пригасил к своим детям иностранных учителей, хотя это и вызвало недовольство русского духовенства. Более того, он отослал обучаться в Европу около десяти боярских сыновей... но ни один из них не пожелал впоследствии вернуться на родину.

В общем, Борис, похоже, опередил свое время. Многие его династические планы сумел осуществить лишь сто лет спустя Петр Первый. Матримониальные же прожекты Годунова так и не воплотились в жизнь.

Первым женихом царевны Ксении был сын шведского короля, принц Густав, изгнанный из страны мятежными подданными. В 1599 году он принял приглашение Годунова и прибыл в Россию. Бедного изгнанника приняли с королевскими почестями. Умный, образованный, с приятной внешностью принц вскоре сделался любимцем Годунова, который и предложил ему руку царевны и титул властителя Ливонии, которая в то время находилась в оккупации шведов. Непременным условием был переход принца в православную веру. Густав отказался - и был выслан в Углич, где и скончался некоторое время спустя, причем не исключено, что ему в этом помогли.

Вторая попытка Годунова породниться с одним из западных королевских дворов была куда более успешной, во всяком случае вначале. Выбор царя Бориca пал на брата датского короля принца Иоанна, который согласился принять православие, а вместе с ним - руку царевны Ксении и княжеский удел на Руси. Принц торжественно въехал в Москву в сентябре 1602 года (то есть со времени первого неудачного сватовства Ксении минуло более трех лет!) и был принят со сказочной пышностью. Во время первого обеда царевна, оставаясь невидимой для пирующих, смогла вдосталь наглядеться на своего жениха и послушать его умные речи.

Ксения влюбилась в Иоанна с первого взгляда, а для него личное знакомство с царевной тоже оказалось приятым сюрпризом. В «нагрузку» к княжескому венцу ему вполне могли подсунуть рябую или хромую уродину, да еще и малообразованную дурочку - вещь обычная в европейских царствующих домах. А тут - красавица, почти как в сказке. Свадьбу назначили на начало зимы. Но уже месяц спустя, на обратном пути из Троице-Сергиевой лавры, куда царская семья ездила на богомолье, принц Иоанн заболел жестокой горячкой и несколько дней спустя, несмотря на все усилия врачей, скончался...

«Царь отравил королевича!» - тут же ползла молва в народе. Никому не приходило в голову, что Годунову это было невыгодно, все лишь усмехались пpo себя: «С него станется!» После таинственной гибели царевича Дмитрия любая смерть в окружении царя Бориса приписывалась его злому умыслу. По иронии судьбы сам Годунов, по-видимому, тоже был отравлен - ход чрезвычайно ловкий, так как народ решил: что посеял, то и пожал.

До конца своей жизни Борис Годунов пытался найти для дочери супруга королевского происхождения. Однако возобновление брачных переговоров с Данией ни к чему не привело, там решили, что одной попытки вполне достаточно. Не увенчались успехом и поиски жениха в Австрии, Англии и даже Грузии. Трагическая участь обоих принцев отпугнула от царевны искателей ее руки. К тому же, по понятиям того времени, Ксения уже была старой девой, ибо к моменту своего второго обручения достигла двадцатилетнего возраста. Но главной причиной краха всех брачных замыслов Годунова было то, что его собственное положение на троне становилось все более шатким.

Через пару лет после смерти принца Иоанна по Руси пополз слух, смертельно опасный для Бориса:

   - Царевич Дмитрий жив!

Но, кроме слухов о чудесном спасении младшего сына Ивана Грозного, у царя были куда более серьезные проблемы. Россия страдала от голода и моровой язвы - то есть чумы, повсеместно появлялись разбойничьи шайки, грабившие и сжигавшие все подряд: от холопских изб до боярских палат. В довершение ко всему в 1604 году появилась комета, и вслед за нею начались бури, ураганы, опрокидывавшие дома и даже колокольни. Народ счел все это гневом Божьим, а виновником всего назвал, разумеется, царя Бориса, который, кстати, был отнюдь не злодеем и достаточно мудрым правителем.

   Народная ненависть, однако, не коснулась Ксении. "В невестах уж печальная вдовица», по-видимому, вызывала лишь сочувствие. Во всяком случае, когда после смерти Бориса бояре убили его вдову и до смерти забили сына Федора, Ксению не тронули, что, впрочем, не сделало ее участь менее печальной.

Почему Ксения не постриглась в монахини после смерти своего второго жениха, которому она как будто бы пообещала хранить вечную верность? Наверное, потому, что вовсе этого не хотела. «Кроткая голубица» была не только достойной дочерью своего отца, но и родной внучкой Малюты Скуратова, одного из самых жестоких людей того времени. Так что вряд ли она мечтала о монашеском покрывале: царский венец представлялся ей куда более заманчивым.

   Самая двусмысленная страница биографии царевны Ксении - это ее связь с Лжедмитрием. Буквально на следующий день после вступления самозванца в Москву Ксения Борисовна стала его любовницей. Правда, жертвами Лжедмитрия оказались еще десятки боярских жен, дочерей и даже молоденьких монахинь. Но негодование историков почему-то обрушилось на одну лишь Ксению.

  «В защиту Ксении Годуновой мы не находим ни слова, - пишет один из них уже в конце XIX века. - Жертвою грубого, зверского насилия честнейшая девушка или женщина может быть раз в жизни, но чтобы в течение нескольких месяцев переносить ласки человека ненавистного, убийцы ее отца, матери, брата... и покоряться этому жребию, не имея духу убить злодея или собственной, добровольной смертью избавиться от позора и срама,- для этого надобно иметь в характере особый запас трусости и подлости...»

   А почему, собственно, Ксения должна была убить Лжедмитрия или покончить с собой от позора? Целый народ принял самозванца за подлинного, природного царя, гордая аристократка Марина Мнишек согласилась стать его женой, а Ксения, приученная своим отцом к мысли о том, что будет королевой, сразу распознала «подлог»? Да быть того не может! И не исключено, что какое-то время самозванец колебался: то ли ему жениться на полячке, то ли на русской царевне. Брак с дочерью Годунова мог сильно упрочить позиции Лжедмитрия, и наверняка он это прекрасно понимал.

Наверняка это понимала и Ксения. Тем более что брак с царем, пусть и самозваным, был последним шансом гордой и властной красавицы найти себе достойного мужа. К тому же если бы «чистая голубка» стала не «жертвою» царя, а царицей, она по-прежнему бы осталась кумиром толпы и... историков. Победителей не судят. К несчастью для нее, судьба распорядилась иначе.

Кстати, к несчастью не только для нее, но и для Марины Мнишек. Своенравная полячка еще колебалась: ехать ли ей в смутную и чужую Московию, чтобы занять там опасный, шаткий престол, или остаться на родине и найти менее блестящую, зато безопасную партию. И тут ей донесли, что жених отнюдь не изнывает в разлуке с нею, а приблизил к себе красавицу-царевну и чуть ли не собирается обвенчаться с нею. Марина помчалась отбивать неверного суженого у соперницы. А поскольку в ее запасе были очень внушительные аргументы - несколько тысяч вооруженных поляков, то выбор самозванец сделал очень быстро. Марина надела брачный венец, Ксения - монашеский клобук. Царевна превратилась в смиренную инокиню Ольгу и дожила в монастыре почти до сорока лет: возраст по тем временам вполне почтенный.

   У связи царевны с Лжедмитрием может быть еще одно очень простое и логичное обоснование. Выросшая на ступенях трона, воспитанная в ощущении своей избранности и достаточно искушенная в придворных интригах, дочь Бориса Годунова могла рассчитывать на то, что, став даже не царицею, а хотя бы фавориткою самозванца, она сумеет отомстить боярам, которые погубили ее семью. Ведь Лжедмитрия не было в Москве ни в момент скоропостижной кончины Бориса, ни во время расправы с его семьей. Царицу и царевича убили свои, русские, в том числе князья Голицын и Мосальский. Убили на глазах у Ксении, а по чьему приказу - какое ей было дело! И не самозванец силком затащил царевну в свои покои: ее привел туда все тот же князь Мосальский. Ничего невыполнимого в замыслах Ксении не было: о подобных случаях она наверняка читала в европейских исторических хрониках. Обворожить нового государя, сделать его покорным орудием в своих руках и через него расправиться с врагами... Ради этого можно было снести «утрату чести» - штуку, в представлении внучки Малюты Скуратова, весьма спорную. И если бы за спиной ее соперницы Марины Мнишек не маячили польские сабли... кто знает, как бы обернулась история России. Не исключено, что союз Ксении и Дмитрия дал бы вполне законное продолжение царской династии, и сама приставка «лже» никогда бы не пристала к имени царя. Впрочем, история не приемлет сослагательного наклонения.

   Добровольное самопожертвование Ксении подтверждает еще одна малораспространенная версия о том, что произошло между кончиной Бориса Годунова и «падением» его дочери. Один из князей Белосельских, родственник царевны, предложил ей тайно обвенчаться с ним и бежать в Англию под защиту короля Иакова. Ксения ответила категорическим отказом.

   - Рожденная царствовать, - якобы сказала она, -лучше посвящу себя Богу, чем стану нищей попрошайкой на чужбине. Трудно сказать, насколько это соответствует действительности, но характеру царевны полностью отвечает. Умевшая прикидываться и «кроткой голубицей», и «безутешной невестой», и «пленительной красавицей-принцессой», Ксения на самом деле обладала недюжинной силой воли и властным нравом, а от отца унаследовала, по-видимому, фанатичное стремление к царскому венцу. Кое-что добавилось и от матери - урожденной Скуратовой. Такой «коктейль» никоим образом не способствовал христианскому смирению: даже стоя на краю гибели, рискуя всем, Ксения Борисовна не смогла отказаться от последнего шанса стать царицей. Она проиграла. Но ведь могла и выиграть.

    Как бы то ни было, Ксения Годунова - последняя русская царевна, которую намеревались выдать замуж, да еще и за иностранца. Целый век после этого царские дочери из девичьей светелки отправлялись прямиком в монастырь, обреченные на вечное девство. Понадобилось воцарение Петра Великого, чтобы этот обычай был, наконец, отменен.

Свою старшую дочь, Анну, Петр выдал за герцога Голштинского, претендовавшего к тому же на датскую корону. Ту самую корону, которой домогался в свое время первый жених Ксении - принц Густав.

История - большая мастерица на такие повторы и совпадения.

Ипатия

Дочь Святого Римского Императора (1711-1740 гг.) Карла VI (1685 – 1740 гг.) и Короля Венгрии (1712-1740 гг.), Мария Терезия была одним из самых великих монархов преобразования 18-ого столетия. После смерти отца она приобрела много титулов, включая Эрцгерцогиню Австрии (1740-80) и Королеву Венгрии и Богемии (1740-80).в 1736 году вышла замуж за Франца Стефана Лотарингского, который стал Святым римским Императором Францом I (1745-1765 гг.) благодаря ее влиянию. У них было шестнадцать детей, включая двух будущих императоров, Иосифа II и Леопольда II , и Марию - Антуанетту, ставшую королевой Франции. Когда Франц 1 умер, сын ее Иосиф стал Святым Римским Императором. Есть много общего между правлением Марии Терезии и Иосифа II . Он желал продвинуть реформы далее ,чем его мать, возможно потому, что понимал, что любые реформы, которые он проведет,не могут быть уничтожены после его смерти. 

Ни одна женщина до Марии Терезии не управляла австрийским Герцогством. Уже в 1713 году, как родилась Мария Терезия , Карл оказывал давление на другие королевские семьи в Европе, чтобы они поддержали его и позволили, чтобы его девочка унаследовала его земли. Многие великие державы Европы, включая Великобританию, Францию, Пруссию, Россию, и Нидерланды согласились поддержать ее праление. Право Марии Терезии управлять было принято другими европейскими великими державами, и она получила свои короны. 

Мария - Терезия преобразовала образовательную, юридическую и судебную системы. Набожная католическая императрица была довольно успешным реформатором. Ее сын Иосиф II (1780-1790 гг.) был еще более честолюбивым реформатором, чем его мать, в то время как вслед за французской Революцией ее сын Леопольд II (1790-1792), вероятно реформатор в глубине души, был вынужден отказаться от многмх реформ, чтобы сохранить государство перед лицом жестокого сопротивления дворян.

Умирая, Мария-Терезия оставила свое государство значительно подвинувшимся на пути благоустройства, с армией в 260000 человек и с значительно увеличенным престижем в Европе. Энергичная, деятельная, умная, Мария-Терезия обладала большим тактом и обаятельной прелестью обращения, действовавшей чарующим образом на окружающих. «Мало зная сама, — говорит Мишле, — она умела окружать себя способными людьми, руководившими ее политикой».

В частной жизни она была безукоризненной женой и матерью; имела 16 детей, из которых 10 пережили ее. В Вене воздвигнут великолепный памятник в честь Марии-Терезии и ее ближайших соратников.

Жена Новороссийского генерал-губернатора графа М. С. Воронцова, в канцелярии которого Пушкин служил в Одессе. По свидетельству многих современников, была предметом сильного увлечения поэта. 

Пушкин познакомился с Елизаветой Ксаверьевной в сентябре 1823 года и зимой 1823-1824 годов стал постоянным посетителем ее салона. С ее именем исследователи связывают несколько шедевров пушкинской лирики: стихотворения "Сожженное письмо", "Желание славы", "Талисман", "Все в жертву памяти твоей". На полях черновиков второй главы романа "Евгений Онегин", писавшейся в Одессе, много раз появлялся бегло очерченный пером ее профиль.

Тут же в рукописи можно увидеть рисунок руки с перстнем. По преданию, перстень с сердоликовой печатью при прощании Воронцова подарила на память Пушкину. Поэт никогда с ним не расставался, считая перстень талисманом, охраняющим своего владельца от превратностей судьбы. 

Очень трудно отделить в отношениях Пушкина и Воронцовой подлинные факты от догадок мемуаристов и биографов. Любовь к очаровательной графине переплелась с чувством совершенно иного плана: отношения между Пушкиным и его начальником стянулись в тугой, неразрешимый узел. 

Последние встречи Пушкина с Воронцовой произошли в конце июля 1824 года, когда она вернулась ненадолго из Крыма в Одессу по пути в имение своих родителей - Белую Церковь, где ее ожидали дети. В эти дни поэт ожидал для себя отставки, опалы. Одессу покидать он не собирался. Известие о ссылке в Псковскую губернию застало его врасплох, ошеломило. 

Все решилось быстро и бесповоротно - 1 августа он выехал в Россию. 

Но в болдинскую осень 1830 года, накануне женитьбы Пушкина, профиль графини Воронцовой снова появляется в черновиках поэта. 

Я узнаю сии приметы, 

Сии предвестия любви 

А.С. Пушкин 

Необъятные просторы России, разнообразие природное и разнообразие народов, населявших ее, рождали и особые, разнообразные типы женской красоты. Все впитывала в себя Россия, и южную турецкую кровь, и северную немецкую, и западную польскую... Каких только красавиц не встретите вы на ее просторах... 

Жемчужина русского юга, Одесса, морской ветер и южное ласковое солнце... Здесь явились в обществе типы необычайной красоты... 

А в первой четверти XIX века одесское общество особенно блистало красавицами... Или нам только так кажется, потому что остались свидетельства этого блеска в поэзии самого, может быть, пристрастного ценителя красоты — Александра Сергеевича Пушкина, отбывавшего в Одессе ссылку. 

Тогда в этом городе блистали красавица Амалия Ризнич, гра- финя Потоцкая, «Одесская Клеопатра», сестра Ризнич, Каролина Собаньская, графиня Воронцова... 

Елизавета Ксаверьевна Воронцова, урожденная Бранницкая, жена генерал-губернатора Новоросийского края и наместника Бессарабии, генерал-фельдмаршала, участника войны 1812 года, появилась в Одессе через два месяца после Пушкина. Ей шел 31-й год, но вряд ли кто-нибудь дал бы ей эти годы. Хороша, моложава, утонченна... 

В это время она была в «интересном положении», на людях и в обществе не появлялась, а потому поэт открыл для себя «прекрасную полячку» не сразу, лишь через два месяца после родов. 

Позднее они виделись довольно часто, на приемах, которые устраивала у себя Елизавета Ксаверьевна, в театре, на балах у Ланжерона. 

Отцом ее был великий коронный гетман граф Ксаверий Петрович Бранницкий, поляк, приверженец России, владелец крупного поместья Белая Церковь в Киевской губернии. 

Мать, Александра Васильевна, урожденная Энгельгардт, русская, была любимой племянницей Потемкина, в молодости слыла красавицей и несметно богатой наследницей. Она даже точно не могла указать размеры своего состояния и в разговоре небрежно бросала: 

«Кажется, у меня двадцать восемь миллионов рублей». 

Между дочерью и матерью не было душевной близости. Воспитывали Елизавету в исключительной строгости, до двадцати семи лет прожила она в деревне и лишь в 1819 году впервые отправилась в свое первое путешествие за границу, во время которого познакомилась в Париже с графом Воронцовым и вышла за него замуж. 

Так что светский и любовный опыт был незнаком этой миловидной барышне. Между тем врожденное польское легкомыслие и изящество, исключительная женственность позволили ей вскружить голову императору Николаю, большому охотнику до женщин, но она «из гордости или из расчета посмела выскользнуть из рук царя», что обычно не удавалось неопытным придворным барышням, «и это необычное поведение доставило ей известность» в светских кругах. 

Ее страстная и легкая натура, видимо, с трудом сочеталась с характером мужа, да и трудно было быть влюбленной в графа. 

«В нем, воспитанном в Англии чуть не до 20-летнего возраста, была «вся английская складка, и так же он сквозь зубы говорил», так же был сдержан и безукоризнен во внешних приемах своих, так же горд, холоден и властителен пред своими подчиненными, как любой из сыновей аристократической Британии... И наружность его поражала своим истинно барским изяществом». 

Граф сохранял сходство со своим известным портретом 1820-х годов до поздних лет: 

«Высокий, сухой, замечательно благородные черты, словно отточенные резцом, взгляд необыкновенно спокойный, тонкие, длинные губы с этою вечно игравшею на них ласково-коварною улыбкою...» 

Можно представить себе, как иногда он убивал окружающих этой снисходительной «аглицкой» улыбкой лорда. Как обдавала холодом Элизу его британская сдержанность. Но и было в них что-то общее. Царско-аристократическая осанка и некоторое высокомерие читается и в портретах, и в письмах Елизаветы Ксаверьевны. Более всего ей не хотелось быть смешной либо вызывать толки толпы. Хотя природный ум и мягкость, женственность пленяли в ней. 

«Ей было уже за тридцать лет,— вспоминает Вигель — а она имела право казаться еще самою молоденькою.... 

Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше ее в том не успевал. Молода она был душою, молода и наружностью. В ней не было того, что называют красотою; но быстрый, нежный взгляд ее миленьких небольших глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст, которой подобной я не видел, казалось, так и призывает поцелуи». 

Графиня многим кружила голову, и, похоже, ей это нравилось. 

Вокруг Воронцовых сложился блестящий двор польской и русской аристократии. Графиня Елизавета Ксаверьевна любила веселье. Она сама и ее ближайшая подруга Шуазель участвовали в любительских спектаклях, организовывали самые утонченные балы в городе. 

Элиза, как многие ее называли, была прекрасной музыкантшей, что, впрочем, в те времена было не редкость. 

Граф, а впоследствии князь Воронцов, человек государственного ума и несколько тщеславный, широких взглядов англоман, собирал свое общество, в котором обсуждались дела государственные, политические и придворные, царили заезжие философы или шарлатаны, и уж во всяком случае не читали стихов. 

«Как все люди с практическим умом, граф весьма невысоко ценил поэзию; гениальность самого Байрона ему казалась ничтожной, а русский стихотворец в глазах стоял едва ли выше лапландского». 

Поначалу он «очень ласково» принимал Пушкина, позволял ему пользоваться своей ценнейшей библиотекой, хранившимися в ней архивами (в частности, А.Н. Радищева), любезно предоставлял ему возможность знакомиться с книжными новинками книжными, поступавшими в Одессу едва ли не раньше, чем в Петербург. Но все это было несколько сухо, и скучно-умно. 

Куда как приятнее в салоне графини, она любезнее и приветливее, она остроумна и прекрасно музицирует, в ней что-то манит и обещает... Она не лишена литературного дара, и ее слог и беседа чаруют всех окружающих... С Пушкиным она состоит в некотором словесном соперничестве , а между ними возникает внутреннее сопряжение. Графине не хватает настоящей страсти, она как будто бежит от встреч тайных и одновременно готовится к ним. 

Несомненно, магнетизм ее тихого, чарующего голоса, любезность обволакивающего милого разговора, стройность стана и горделивость аристократической осанки, белизна плеч, соперничающая с сиянием так любимого ею жемчуга, — впрочем, и еще тысячи неуловимых деталей глубинной красоты пленяют поэта и многих окружающих мужчин. 

«Предания той эпохи упоминают о женщине, превосходящей всех других во власти, с которой управляла мыслию и существованием поэта. Пушкин нигде о ней не упоминает, как бы желая сохранить про одного себя тайну этой любви. 

Она обнаруживается у него только многочисленными профилями прекрасной женской головы спокойного, благородного, величавого типа, которые идут почти по всем его бумагам из одесского периода жизни», — пишут об этом периоде жизни поэта. 

Еще долго будет преследовать его этот профиль... В рукописях с 1823 по 1829 год найдено до тридцати изображений Е.К. Воронцовой. 

Марина Ганичева