Максимум Online сегодня: 1367 человек.
Максимум Online за все время: 4395 человек.
(рекорд посещаемости был 29 12 2022, 01:22:53)


Всего на сайте: 24816 статей в более чем 1761 темах,
а также 371381 участников.


Добро пожаловать, Гость. Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
Вам не пришло письмо с кодом активации?

 

Сегодня: 23 12 2024, 20:59:07

Сайт adonay-forum.com - готовится посетителями и последователями Центра духовных практик "Адонаи.

Страниц: 1 ... 17 18 19 20 21 ... 24 | Вниз

Ответ #90: 09 08 2010, 16:59:03 ( ссылка на этот ответ )

Вышивальщица с голубой кровью (Романова Мария Павловна-Младшая)

   Летом 1889 года греческая королева Ольга привезла выдавать замуж за великого князя Павла Александровича свою юную дочь Александру. Ровно через два года она приехала на ее похороны: княгиня умерла родами второго ребенка. Первому – Марии – только что исполнился год.


А потом у Романовых разразился скандал — отец Марии и Дмитрия сошелся с женой своего подчиненного и, что совсем доконало августейшее семейство, после развода любовницы женился на ней. Николай II был вне себя. Великий князь Павел Александрович был лишен всего и прежде всего детей. Въезд в Россию ему был запрещен.

Марию и Дмитрия отдали на воспитание бездетным великому князю Сергею Александровичу и его супруге Елизавете Федоровне, которую в романовской семье звали Эллой. Именно она станет настоятельницей Марфо-Мариинской обители. Именно ее сбросят заживо в шахту Алапаевска в 1918 году. Но когда эта страшная дата маячила где-то вдали, как и все страшные испытания, выпавшие на долю Романовых.

Когда Сергей Александрович погиб от бомбы террориста Калягина в феврале 1905 года Марии было пятнадцать лет, ее брату Дмитрию - четырнадцать. В этот день они вторично осиротели: князь по-настоящему любил приемных детей.

Все эти трагические события не убавляли у Марии природной веселости и пристрастия к недевичьим занятиям - оловянным солдатикам. С Дмитрием они устраивали целые баталии.

Он рос всеобщим любимцем и баловнем. Все, что вкладывается в понятие "великий князь”, в братце Марии было с избытком. Как-то незаметно он вымахал в изумительно красивого юношу, по-романовски высоченного, прекрасного товарища, отличного конника.

   ...В день шестнадцатилетия Марии в великолепном Павловском дворце был дан большой прием. Виновница торжестве на своем первом в жизни балу была в платье из воздушной вуали, украшенном ландышами. Подобный туалет должен был подчеркнуть сам тип красоты девушки - по-славянски мягкий, словно излучающий свет. Дипломатический корпус, привыкший к красавицам российского двора, только ахнул при виде юной принцессы.

Очень скоро после павловского бала из письма, случайно или нарочно оставленною тетей Эллой на видном месте, Мария поняла, что ее выдают замуж.

Явился и жених. Это был двадцатилетний наследник шведского престола принц Вильгельм, Чрезвычайно стеснительный, замкнутый, он вовсе не походил на влюбленного. Что же до собственных чувств, то ее неискушенное сердце еще не было знакомо с тем, что называется загадочным словом “любовь”.

Вся дворцовая “рать” пошла на штурм растерявшейся Марии. Тетя Элла на все лады распевала о привалившем сиротке счастье - без пяти минут королева Швеции! О том, что брак этот выгоден для укрепления связей русско-шведской правящей династии, конечно, помалкивали.

Свадьбу отложили на два года. Мария учила шведский язык, а в пригороде Стокгольма уже заложили фундамент романтичного замка в английском стиле - подарок тети Эллы будущим молодоженам. Однако по мере приближения знаменательного события невесту охватывали все большие и большие сомнения. В конце концов она настрочила жениху письмо с извинениями и объявлением, что расторгает помолвку.

Но не тут-то было! Мария очень скоро поняла, что государственно-дипломатическая машина закрутилась, а она с принцем слишком маленькие винтики, чтобы повлиять на ее ход. У нее была лишь одна радость - в честь ее бракосочетания отец был прощен и отныне с новой семьей мог жить в России.

.А гости уже прибывали. Король Швеции Густав V с женихом-принцем появился в сопровождении всего шведского двора. Понаехала монархия со всей Европы. Свадьба вылилась в грандиозное государственное мероприятие, а наряд невесты, как потом иронизировали, “напоминал оснащение тяжелой артиллерии”. На Марии было все самое дорогое и изысканное, что накопилось в императорской сокровищнице за несколько веков.

Девушку украшала диадема Екатерины II с великолепным алмазом, двухрядное колье из крупных бриллиантов, а ушки оттягивали массивные серьги в форме вишен. В конце концов, не выдержав их тяжести, подуставшая молодая во время свадебного обеда сняла их и повесила на край стакана, чем невероятно насмешила императора Николая Второго.

Стокгольм встретил юную супругу наследника восторженно. Через две недели, не дожидаясь конца медового месяца, принц отбыл на свою службу на шведском флоте, а молодая принцесса обнаружила, что ей только восемнадцать лет, и что в Швеции можно жить куда веселее, чем при российском дворе.

Шведский двор, правда, долго не мог привыкнуть к этой милой непосредственности. Прислуга столбенела, когда принцесса, усевшись на большой серебряный поднос, с грохотом неслась вниз по мраморным ступеням парадной лестницы.

Мария, прекрасная наездница, наперегонки носилась с дворцовыми кавалерами, смело расточавшими ей любезности. А однажды стокгольмцы стали свидетелями просто потрясающей сцены. Их седовласый монарх Густав V несся в двуколке как сумасшедший в паре с юной невесткой и, отчаянно натягивая поводья, пытался остановить норовистого рысака. Оказалось, Мария, не зная нрава только что купленной лошадки, пригласила его покататься. Трагикомическое происшествие, однако, ни на йоту не поколебало горячей симпатии и привязанности короля к русской атаманше. Несмотря ни на что, он остался верным другом Марии, и, кажется, она занимала в его сердце места больше, чем это полагается невестке.

Но, к счастью, “шведская полоса” не исчерпывалась молодыми забавами, иначе трудно сказать, как бы выжила Мария. Принцесса поступила в Стокгольмскую художественно-промышленную школу, где готовили художников по тканям, модельеров, декораторов, наследница престола первой являлась в мастерские и последней их покидала. Тем не менее в мае 1909 года Мария все же умудрилась родить сына. Мальчика назвали Леннарт, и вся Швеция праздновала это событие как день национального торжества. Радуясь зримому доказательству сближения супругов, король допустил тактическую ошибку. Он отправил молодых в длительное путешествие.

Как на грех в каком-то тридесятом государстве Мария наповал сразила охотившегося там на тигров герцога Монпансье. Истребитель хищников очень быстро доказал очаровательной русской принцессе, как много она потеряла в союзе с флегматичным принцем, но и без герцога исход шведского супружества был предрешен.

В декабре 1913 года официально объявили о расторжении брака между “их королевским высочеством” принцем Вильгельмом и “их императорским высочеством" Марией Павловной Романовой. Покидая Швецию, экс-принцесса не могла и подумать, что сына она увидит лишь через восемь лет...

   В 1914 году началась первая мировая война, и Мария, пройдя курс медсестер и выдержав экзамен, оказалась в госпитале почти на передовой. Теперь она более трезво смотрела на среду, где родилась и выросла. Она многому научилась и многое поняла.


   ...Перед самой революцией она влюбилась. Сергей Путятин ей знаком с детства, но сейчас перед ней был дважды раненный фронтовик с такой же смутой на душе, как и у нее. Они были молоды, и это было сильнее чувства гнетущей опасности, разлитой вокруг. Венчались Сергей и Мария в Павловске. Скромный ужин ничем не напоминал торжество, с которым десять лет назад здесь же отмечали ее шестнадцатилетие.

После октября 17-го начались обыски. Пришли и к Путятиным. “Товарищи” не догадались поинтересоваться бутылкой с этикеткой "Чернила", что стояла на столе. В нее в самый последний момент Мария сложила бриллианты и залила парафином. Потом контрабандой переправила бутылку шведской родне. Сейчас выбраться из России они с Сергеем не могли: Мария ждала ребенка.

С продуктами было плохо. Выручали посылки свекра-короля и огород на маленькой даче, которую снял Сергей, чтобы не мозолить глаза властям. Как-то Мария подняла ведра с водой, начались схватки. Она мучилась без помощи всю ночь, пока муж бегал по обезлюдевшим домам. Под утро случайная фельдшерица приняла ребенка, которому был опущен всего год жизни. Его решили оставить у родных и уходить...

Накануне Мария приехала проститься с отцом. Стоял упоительный погожий день. Царское Село цвело сиренью. Они говорили о будущей встрече. Ни тот, ни другой не знали, что на дне шахты в Алапаевске уже лежат их родственники и дни самого Павла Александровича сочтены.

Известие о гибели отца Мария получила в Бухаресте и не посмела предаться отчаянию, зарыдать, завопить: она жила у чужих из милости, одетая в обноски с чужого плеча. Потом они с Сергеем добрались до Парижа...

Принцесса крови не имела понятия ни о чем, она не знала, сколько стоит билет на метро, хлеб, молоко. Никогда в жизни она не носила при себе денег: в этом просто не было необходимости. Теперь пришлось думать и о том, где их добыть.

   В первые дни абсолютного отчаяния Мария вдруг получила от шведской родни заветную бутылку “с чернилами”. И почти тут же нашелся брат Дмитрий, которого она уже оплакивала. Теперь их было трое и, само собой, бриллианты, проданные по дешевке, недолго продержали их на плаву. Мужчины опустили руки. Мария – нет.

На последние деньги она приобрела машинку для вышивания в стоимость которой входили и бесплатные уроки. Каждое утро приходила в обшарпанную мастерскую, чтобы овладеть приемами машинной вышивки. Ученицы не догадывались, что самая дотошная и трудолюбивая среди них, бедных чад пролетарского Парижа, племянница русского царя. Вышивки у Марии выходили бесподобные.

На первые вырученные деньги она сняла помещение, откуда не выходила сутками, засыпая от усталости прямо на полу. Потом взяла еще трех вышивальщиц - русских девушек, эмигранток. Дело пошло. Изысканные работы великой княгини заинтересовали Коко Шанель, с которой она случайно познакомилась. Королева французской моды наметанным глазом сразу все оценила. Возникло сотрудничество, приносившее и той, и другой хорошую прибыль. Скоро у Марии Павловны было уже пятьдесят работниц.

Успех ей дался нелегкой ценой, что отразилось даже на ее внешности. Короткая стрижка, дымящаяся сигарета. О, это уже не принцесса из петербургской сказки! Однажды, увидев на одной из богатых дам туалет со своей вышивкой, Мария Павловна не сдержалась — разрыдалась прямо в такси. И тогда пожилой водитель обернулся к ней: "Не плачьте, мадемуазель, все устроится!” Как часто ей потом вспоминался этот совет, как часто она повторяла это заклинание!

Счет утратам продолжался. В России умер ее маленький сын Роман. Она стала забывать черты стершего Леннарта - бабка-королева не хотела никаких встреч внука с беспутной матерью.

Что-то поделывали мужчины Марии? Дмитрий стал любовником Коко Шанель. Путятин нигде не мог (или не хотел?) пристроиться. Наконец, ей все это смертельно надоело. Она отпустила Путятина на все четыре стороны, а Дмитрия женила на богатой американке.

Как-то - это было в 1931 году - 22-летний Леннарт переступил порог кабинета своего деда-короля для решительного разговора. К тому времени уже старенький Густав V предложил внуку жениться, чтобы продолжить династию. Леннарт ответил, что собирается жениться, но совсем не на той, которую припас ему шведский двор.

Теперь Леннарту предстояло выбрать: любовь или корона. Сын своей матери, в жилах которого текла только голубая кровь, он выбрал первое. И никогда не пожалел об этом...

   “Вышивальщица с голубой кровью” написала два тома интереснейших воспоминаний, к сожалению, у нас не изданных. Она умерла шестидесяти восьми лет, до конца пройдя свой путь с достоинством и отвагой. Как настоящая принцесса.

 

 

Ответ #91: 09 08 2010, 17:47:09 ( ссылка на этот ответ )

Царевна Софья

   Рискну пойти против укоренившегося мнения о том, что первым царем-реформатором на Руси был Петр Великий, и предложить несколько иную точку зрения на события трехсотлетней давности. Да, "герр Питер" железной рукой, за волосы поволок Россию к западному прогрессу. Но до него, причем гораздо более гуманными методами, это пыталась сделать его старшая сводная сестра царевна Софья Алексеевна, столь незаслуженно забытая историками и потомками.

Софья была одной из шести дочерей царя Алексея Михайловича, получившего в истории прозвище Тишайший, от брака с Марией Милославской, которая родила царю еще и двух сыновей - Федора и Ивана. Но если с потомством женского пола все обстояло нормально: царевны были здоровыми и достаточно сообразительными, то с сыновьями Алексею Михайловичу не повезло. Старший был чрезвычайно болезненным и не слишком смышленым, младший - откровенно слабоумным.

Так что рождение сына Петра от второй жены - Натальи Нарышкиной - было воспринято царем с восторгом. Проживи Алексей Михайлович подольше, займись он сам воспитанием младшего сына, глядишь, реформы в России прошли бы более плавно и без крови. Но Тишайший скончался, когда Петруше едва исполнилось четыре года. И шапку Мономаха пришлось надеть Федору Алексеевичу.

У него, кстати, хватило ума всеми силами этому сопротивляться. Но сил отказаться от коронации, а потом править державой практически не было. И то, и другое неизлечимо больной Федор делал, лежа в постели. Впрочем, "правил" - слишком сильно сказано. Фактически он лишь одобрял то, что предлагали его ближайшие советчики. А ближе всех была старшая любимая сестра Софья, совершившая после смерти отца настоящий переворот в дворцовой жизни.

До тех пор женщины царского рода были обречены на полное и абсолютное затворничество. Они шагу не могли сделать не только за пределы дворца, но и в самом дворце. На каждый выход из своих покоев - в церковь ли, в сад - они должны были получить разрешение самого царя, а его по пустякам не беспокоили. Сама царица не могла проехать по Москве в открытом возке: только в закрытой повозке с опущенными занавесками. А уж царские дочери и вовсе были пленницами. Помимо царя и царицы за ними зорко следили тетки - незамужние сестры царя. И строже всех царевна Ирина Михайловна, которую в молодости сватали то ли за датского, то ли за шведского королевича, но до свадьбы дело не дошло. Жених не захотел жениться, ни разу не увидев невесту. Так и осталась царевна Ирина в девках, а заодно и всем другим царевнам пришлось забыть мечты о супружестве Либо терем, либо монастырь.

Вторая жена Алексея Михайловича - Наталья Кирилловна - была воспитана не столь строго. И увидел-то ее царь не на традиционных смотринах (только царю и разрешалось видеть невесту до свадьбы, да еще и выбирать самую красивую), а в доме своего приближенного боярина Матвеева, где молодая воспитанница пользовалась большой свободой. Вольнолюбивый дух она принесла и в дворцовые покои: при ней падчерицам жилось вольготнее, чем при родной матери. Пятеро из них воспользовались этим, чтобы вволю сплетничать, наряжаться и по праздникам кататься по Москве. Самая старшая, Софья, распорядилась своей свободой иначе.

Софья родилась под тем же знаком, что и Петр Великий - Близнецы. Не случайно считается, что это - один из самых противоречивых знаков и рожденные под ним люди могут совершенно не походить друг на друга, особенно если они принадлежат к разным полам. Но в данном случае судьбе было угодно пошутить, причем достаточно изощренно.

По характеру и замашкам точная копия своего младшего сводного брата Петра, Софья почти все свое время уделяла чтению и учебе. Делала она это вместе со своими родными братьями, но ecли Федор и Иван в науках, мягко говоря, не преуспевали, то их сестра почерпнула oт своих наставников все, что они могли eй дать. Софья знала латынь, польский, разбиралась в богословских вопросах, увлекалась историей. И это при том, что абсолютное большинство женщин в те время были просто неграмотны!

Сразу после смерти отца Софья буквально вынудила своего брата Федора принять знаки царской власти, обещая ему всяческую помощь и содействие в управлении Россией. Прекрасно разбираясь в людях, Софья окружила своего брата умными и достаточно прогрессивными советниками, первым из которых был князь Василий Голицын, по скандальней дворцовой хронике, "цесаревны полюбовник". Конечно, при царе Алексее Михайловиче его умная и властная дочь определенных границ приличия не переходила: отец хоть и был Тишайшим, но мог бесстыжую строптивицу запросто постричь в монахини. При вечно больном и слабовольном Федоре, на которого она имела совершенно неограниченное влияние, Софья «забросила чепец за мельницу» и повела себя так, что возмутились не только ее богомольные тетки-вековухи, но и более чем терпимая мачеха.

И было чем возмущаться! Высокородная девица, царская дочь, появлялась перед совершенно посторонними мужчинами с открытым лицом. Вела с ними долгие и продолжительные беседы на темы, которые девушке и знать-то не полагалось: внутренняя и внешняя политика, финансы, военные вопросы... Впрочем, все это, как оказалось, были только цветочки. Ягодки появились, когда подобные беседы с князем Голицыным стали происходить с глазу на глаз. А потом - и не только беседы.

Дo поры до времени Софье все сходило с рук, потому что царь-братец души в ней не чаял. Но когда он, процарствовав с горем пополам несколько лет, скончался, над царевной вполне реально нависла тень монашеского клобука. В обход следующего законного наследника, Ивана, родственники вдовствующей царицы Натальи Кирилловны провели девятилетнего Петра. Для всех это означало лишь замену одной правившей боярской партии - Милославских - другой партией - Нарышкиных. Но лично Софье это грозило просто уходом в небытие, не говоря уж о неизбежном расставании с возлюбленным князем.

Царевна, которой не исполнилось к тому времени и двадцати пяти лет, решилась на крайний шаг: при содействии своих родственников Милославских подбила стрельцов на вооруженный бунт. Сделать это было нетрудно, поскольку стрельцы жили в нищете, нуждались в самом необходимом, да к тому же недолюбливали Нарышкиных и Матвеевых, главную опору юного Петра. Стрельцы ворвались в Кремль и вырезали особо ненавистных им бояр.

Произошло это на глазах у Петра, который с тех пор страдал нервным расстройством и безумной ненавистью к «старобоярщине», а уж стрельцов и вовсе на дух не переносил. Историки не перестают удивляться тому, что впоследствии царь-плотник собственноручно рубил головы стрельцам-мятежникам, получая от этого занятия явное наслаждение. Но он не наслаждался - мстил, вспоминая события многолетней давности. Впрочем, я забежала вперед.

Стрельцы прокричали на царство младшего брата Софьи, 16-летнего Ивана, скорбного головой. Номинально царем оставался и Петр. Но фактической правительницей с реальной властью стала царевна Софья.

Царевна Софья не зря имела репутацию умной женщины. Прежде всего она обуздала слишком амбициозных бояр, возомнивших себя истинными правителями России. Самый главный среди них - князь Иван Хованский, назначенный Софьей главой Стрелецкого приказа, со своим старшим сыном Андреем - главой Судного приказа, повели себя излишне независимо, вплоть до прямой дерзости. Да еще на свою беду князь Иван решил женить князя Андрея на одной из сестер Софьи, Екатерине, которая питала к молодому Хованскому явную слабость.

Правительница отлично разбиралась во всех пружинах дворцовых интриг и видела, что брак с царевной позволит Хованским претендовать на престол, в то время достаточно шаткий. Знатный род, громкая фамилия, богатство, «ключевые», как теперь бы сказали, должности да еще предполагаемое родство с царской фамилией! Вполне достаточно для осуществления самых смелых замыслов. Софья не зря изучала историю, она помнила, что во времена Смуты князю Шуйскому понадобилось куда меньше оснований, чтобы захватить, пусть и ненадолго, российский престол. Она не желала рисковать.

По Москве поползли слухи о том, что Хованские-де «злоумышляют на царскую фамилию». Проще говоря, готовят покушение во время ежегодного паломничества в Донской монастырь. Софья постаралась придать этим слухам максимальную огласку. Царское семейство покинуло Москву, а царевна вскоре получила официальный донос двух посадских людей и одного стрельца на «Ивашку Хованского».

Правительница повелела арестовать обоих князей Хованских и отрубить им головы, что и было исполнено в день ангела царевны. Царь Петр в это время безмятежно резвился в подмосковном селе Преображенском, не знал о существовании Немецкой слободы, которая впоследствии стала ему очень мила, и если чем и отличался от своих сверстников, то только необузданным характером и чрезмерной живостью.

Не будь его старшая сестра столь прозорлива, решительна и жестока, династия Романовых могла пресечься еще тогда, в 1682 году, и не было бы никакого Петра Великого. Он же отплатил Софье черной неблагодарностью, а вслед за ним и все историки, дружно обругавшие царевну-правительницу за кровожадность и за то, что «властолюбию пожертвовала совестью». Когда же шестнадцать лет спустя ее единокровный братец после подавления стрелецкого мятежа собственноручно зарубил двадцать человек, не прерывая при этом дружеской попойки, его столь же дружно пожурили за излишнюю «крутизну». Ни логики, ни справедливости...

А ведь Софья задолго до Петра разобралась в опасности, которую представляло для царской власти стрелецкое воинство. Она бы заменила его на регулярное войско, да некому было поручить проведение этой сложной и чрезвычайно опасной акции. Князь Голицын был скорее теоретиком, чем практиком, остальные бояре были не слишком заинтересованы в том, чтобы потерять свою главную опору во время всяческих смут - вечно нищих и озлобленных стрельцов, которых умелой агитацией можно было подбить на что угодно. Сама Софья честно признавалась, в отличие от многих мужчин, что не считает себя специалистом в военных вопросах. Так что военную реформу осуществил Петр методами, весьма далекими от гуманных, зато радикальными.

Принято считать Софью распутной интриганкой, которая всеми силами старалась использовать свое временное могущество для того лишь, чтобы удовлетворять свои самые низменные инстинкты и одновременно строить козни против будущего преобразователя России. Первое - откровенный поклеп, поскольку доказательств нет ни единого, второе - правда. Но ведь было совершенно ясно, что брат и сестра слишком похожи друг на друга, чтобы мирно ужиться в будущем: если победит Петр, то Софья отправится в монастырь. Если же победит Софья...

Однако, помимо интриг и козней, Софья активно занималась государственными делами. При ней были ужесточены меры против бродяжничества, бывшего тогда подлинным бичом России. По ее требованию впервые была произведена всероссийская перепись населения. По ее указу было упразднено местничество, которое позволяло боярам и другим знатным людям получать высокие и доходные места не по личным заслугам, а исключительно в силу происхождения и родственных связей.

Примечателен еще один факт. Во время правления Софьи во Франции были объявлены гонения на протестантов. Россия первой выразила готовность приютить изгнанников, и многие из них поселились в Москве, в Немецкой слободе. Никакой благодарности к Софье они тем не менее не испытывали и дружно поддержали Петра в его борьбе с сестрой. Людская память может быть удивительно короткой. Подчеркну: именно Софье принадлежала идея пригласить в Россию иностранцев в большом количестве, а ее братец впоследствии воспользовался уже готовеньким.

Да и к своим собственным «протестантам» - раскольникам - Софья относилась более чем терпимо. Именно она разрешила установить памятник на могиле казненной в царствование Алексея Михайловича видной раскольницы боярыни Морозовой.

Софья уничтожила существовавшие до того времени таможенные барьеры между Россией и Украиной, что немало способствовало экономическому развитию этих двух частей российского государства. Тоже забыто.

И, наконец, Софья собиралась освободить крепостных крестьян, обязав их выплачивать казне ежегодный налог. То есть начало реформам Петра Великого было положено его ненавистной сестрой. Подтверждение этому можно найти в характеристике, которую дал царевне-правительнице один из ближайших сподвижникое Петра, князь Борис Куракин:

«Правление царевны Софьи началось со всякою прилежностью и правосудием всем и к удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было и все государство пришло во время ее правпения через семь пет во цвет великого богатства... И торжествовала тогда довольность народная!"

Петровского соратника довольно трудно заподозрить в особом пристрастии к царевне-правительнице. Значит, заслужила...

Главная же «вина» Софьи - два трагических крымских похода против татар - на самом деле ее неудача. Талантливых военачальников в России тогда не было, даже и Петру, вспомним, пришлось первоначально прибегать к услугам иностранных консультантов. Софья позволить себе такую экстравагантную выходку не могла. Местные же военные кадры следовало искать не среди ожиревшего, тугодумного боярства, а в дворянских низах и казачьих станицах, что и сделал впоследствии Петр, вызвав гнев современников. Но это было потом, а пока Петр подрастал. И Софья решилась на отчаянный шаг: подбила стрельцов совершить покушение на молодого царя.

Замысел, однако, провалился: нашлись желающие предупредить Петра. Тот укрылся в Троице-Сергиевой лавре и повел оттуда борьбу с сестрой-злодейкой. И стрельцы, и весь народ предпочли видеть на троне царя, а не царевну. «Полно государыне народ-то мутить, пора и в монастырь».

Осенью 1689 года, за несколько дней до именин, Софью привезли в Новодевичий монастырь, где она провела почти десять лет, не принимая пострига. У нее было двенадцать человея прислуги, кормилась она с царского стола и свободно передвигалась по монастырю. Но за его стены она уже никогдг не выходила. Соратники царевны, все до единого, поплатились жизнью за то, что осмелились принять когда-то ее сторону. Но это, как оказалось, было только началом кровавой драмы.

Семь лет спустя скончался болезненный и слабоумный царь Иван, успевший, однако, оставить трех дочерей и заложить тем самым под трон сводного брата мину замедленного действия (Анна Иоанновна заняла престол после рано умершего внука Петра, Петра Второго, и его наследникам удалось вернуться к власти только благодаря череде дворцовых переворотов).

Кончилось двоецарствие. Петр покорил Азов, довершив так неудачно начатое князем Голицыным дело, и уехал в Европу учиться. Стрельцы воспользовались этим, чтобы учинить новый бунт, прикрывшись именем Софьи. Однако никто и никогда не мог представить подлинных доказательств того, что она участвовала в этом заговоре. А ведь главных виновников жестоко пытали перед казнью, но никто - никто! - не подтвердил личного участия царевны, хотя все в один голос говорили, что желали посадить на царство именно ее. Пытали и прислужниц Софьи - тоже безрезультатно.

Более тысячи стрельцов были казнены, сто девяносто пять из них Петр приказал повесить перед окнами сестры в Новодевичьем монастыре. Зачем? А для острастки. Тела казненных провисели всю зиму. Даже в ту далеко не милосердную эпоху понять и оправдать такую жестокость мало кто мог. Разве что вечно хмельное окружение великого реформатора.

Софья вскоре была пострижена в монахини под именем Сусанны и прожила в монастыре еще пять лет под строжайшим надзором. Умерла она в 1705 году, не дожив до сорока шести лет. И была забыта почти сразу после погребения. Если же впоследствии о ней и вспоминали историки, то лишь как об «интриганке», едва не загубившей благородное дело Петра, поскольку «властолюбию пожертвовала совестью, а темпераменту - стыдом». Так, например, считал Ключевский. Но когда политика сочеталась с нравственностью и кто из власть имущих жертвовал темпераментом во имя стыда? Я не жду ответа на этот риторический вопрос.

Не только исторические факты, даже внешность Софьи потомки исказили до неузнаваемости. На портрете, написанном Ильей Репиным, изображена тучная, коренастая женщина с искаженным от ярости лицом. Правда, смотрит она на трупы стрельцов, висящие за окнами ее кельи, а такое зрелище, согласитесь, не способствует милому и кроткому выражению. Но даже современники художника критиковали портрет, как абсолютно не соответствовавший действительности. Сохранился прижизненный портрет Софьи - женщины с круглым, несколько простоватым лицом, с нашей точки зрения, даже миловидным.

Для современников Софьи ее внешность была далека от идеала. Красавица должна была быть белолица, румяна, черноброва. Посему на все лицо в несколько слоев накладывались белила, щеки красили ярко-красной краской, брови выводили сажей. Ничего похожего на портрете Софьи нет.

Замечу, что одно согласие царевны позировать живописцу (наверняка иностранцу) свидетельствует о ее незаурядном характере и силе воли, поскольку шло вразрез с принятыми тогда нормами женского поведения. Нет, доброй памяти потомков она не удостоилась. Уж коли на Руси берутся что-нибудь крушить, то вдребезги, без малейшего снисхождения. Так и с Софьей - уничтожили, оклеветали и забыли, но получилось, что Петр боролся за власть не с достойной его умной и сильной противницей, а просто с глупой и развратной злодейкой. Спрашивается, что же так долго возился? Признать за Софьей, за женщиной, ее подлинные достоинства - никогда. Получится, что женщины способны управлять государством, да еще русские, а не «пришлые немки".

Софья была старшей дочерью царя Алексея Михайловича, его первенцем. Родись она мальчиком, вопроса бы не возникло о том, кому наследовать трон и власть И реформы в России, глядишь, пошли бы менее коротким, но не таким кровавым путем...

Впрочем, история не терпит сослагательного наклонения.

 

 

Ответ #92: 09 08 2010, 18:46:11 ( ссылка на этот ответ )

Две невестки Петра Великого (София-Шарлотта и Ефросинья)

Царевич Алексей и кронпринцесса Шарлотта   О двух женщинах – кронпринцессе Шарлотте и крепостной девке Ефросинье – известно очень немного. Пожалуй, лишь то, что одна из них была женой, а вторая – любовницей царевича Алексея. А между тем именно им, точнее, их отношениям с несчастным царевичем Алексеем Петровичем Россия обязана сотрясавшим ее в течение почти всего восемнадцатого века смутам, дворцовым заговорам и переворотам. Если бы царевич уделял больше внимания жене, то спокойно унаследовал бы корону своего великого отца. Но Алексей предпочел любовь крепостной девки, ради которой отказался и от короны, и от скипетра, и даже от собственных детей.

Все это, разумеется, не приходило в голов y царю Петру, когда в 1690 году от немилой законной жены Евдокии родился у него сын и наследник Алексей. Впрочем, видел он свое чадо крайне редко, поручив его заботам любимой сестры, старой девы царевны Натальи. В девятнадцать лет молодой царевич отравляется за границу — грызть гранит науки. Там год спустя его настигло письмо отца следующего содержания:

“Объявляю вам, что по прибытии к вам господина князя Меньшикова ехать в Дрезден, который вас туда отправит, и, кому с вами ехать, прикажет. А когда скончишь, отпиши нам. За сим управи Бог путь ваш”.

“Отпиши” — означало конец учебы и женитьбу. Для того и был командирован в Германию Меньшиков — правая рука и доверенное лицо царя Петра. Преобразователь России задумал искоренить еще один русский обычай: избирать невесту в царский дом средь своих же подданных, и породниться с каким-нибудь иностранным августейшим семейством. Меньше всего при этом он склонен был спрашивать мнение собственного сына, хотя сам в молодости довольно настрадался от навязанного ему матерью и боярами брака без любви. И не задумывался над тем, что его собственный “гражданский брак” с простолюдинкой Мартой может подтолкнуть царевича Алексея к кое-каким не совсем приятным для отца выводам. Тем не менее Меньшиков принялся усердно искать невесту наследнику русского престола. И нашел ее в 1710 году. Принцесса бланкенбургская София-Шарлотта была сестрой австрийской императрицы Елизаветы. “Дом наших сватов — изрядный", — писал Петр своему сенату.

Надо думать! Австрийский двор был одним из самых церемонных и самых роскошных в Европе. Шестнадцатилетняя кронпринцесса Шарлотта была приучена жить в роскоши, имела многочисленную прислугу, целый штат придворных дам. Она и представить себе не могла, какая жизнь ждет ее в далекой России.

В конце 1710 года Алексей пишет отцу, что готов исполнить его волю — жениться на иноземке. Он был достаточно умен (вопреки сложившемуся о нем в истории мнению), понимал: противиться воле отца бессмысленно. Прикажет — на лягушке женишься.

В августе 1711 года состоялось бракосочетание царевича Алексея с принцессой Шарлоттой. Молодая жена сохранила лютеранское вероисповедание, но дала обещание воспитывать будущих детей в православии. Венчание состоялось в Дрездене, а через три дня царевич получил приказание отца... немедленно отправиться в Россию и там заведовать продовольствием для армии. Такой “подарок” царственного свекра шокировал не только новобрачную, но и весь двор.

Лишь через полгода принцесса встретилась со своим мужем, приехав к нему в армию. В каких условиях пришлось там жить Шарлотте, остается только догадываться. Сам царевич не ломал голову над удобствами для молодой жены: он привык к тому, что его мачеха, “сердечненький друг Катеринушка”, безропотно делит с отцом все тяготы военно-кочевой жизни. О том, что бывшая прачка получила несколько иное воспитание, нежели немецкая принцесса, никто не задумывался. Более того, три месяца спустя Петр отправляет сына в действующую армию, а принцесса целый год вынуждена жить в одиночестве в заштатном прибалтийском городе Эльбине, не имея денег на самое необходимое.

Петр тем временем официально женится на “друге Катеринушке” и становится отцом долгожданного сына Петрушеньки — “шишечки”, как его называют счастливые родители. Тут не до невестки и не до старшего сына: не путаются под ногами — и ладно.

Понадобилось вмешательство ближайших советников Петра, чтобы разъяснить царю щекотливость ситуации. Народ с недовольством воспринял женитьбу царевича-наследника на иноземке, иноверке, так нужно ее как можно скорее привезти в столицу, постараться склонить к православию, да и о наследнике подумать. Петр посылает невестке приказ ехать в Россию. Кронпринцесса наконец прибыла в Северный Парадиз – Санкт-Петербург, где ее встретили льстивые, раболепные придворные и… известие о том, что ни мужа, ни свекра она не увидит. Оба – в очередном военном походе.

Наконец Алексей вернулся в Петербург. Полгода они с принцессой Шарлоттой смогли провести вместе, и народу наконец объявили долгожданную весть: ее высочество в тягости и к середине года родить изволит, если на то воля Божья будет. Первенец Алексея и Шарлотты родился ровно через три года после свадьбы. Это была девочка, крещенная Натальей — любимое имя царя Петра. Впрочем, новоявленный дед добродушно попенял невестке, что внук его обрадовал бы больше, чем внучка. И Шарлотта обещала, что следующим будет мальчик, “ежели ваше царское величество соизволит мне с мужем разлучаться реже”.

И хотя царевич Алексей уже по собственной инициативе не слишком много времени уделял жене, она выполнила свое обещание и через год, в 1715 году, родила сына, царевича Петра, будущего императора Петра Второго. Роды прошли благополучно, но через несколько дней родильная горячка свела Шарлотту в могилу. Ей не было еще и двадцати двух лет.

В Германии утверждали, что ее свела в могилу печаль. Слишком одинокой и никому не нужной оказалась она в России. Возможно, в этом была доля истины. Но сама принцесса не сделала ни малейшей попытки приспособиться к новым условиям жизни. Ни слова не знала по-русски, не общалась ни с кем, кроме своих придворных дам-саксонок. Петр ошибся в своих расчетах: иноземка-невестка ничем ему не помогла. Только внука родила — так ради этого не стоило родниться с австрийским императором и вызывать лишнее неудовольствие бояр и духовенства.

А самое печальное заключалось в том, что вялая и малотемпераментная Шарлотта совершенно не привлекала своего мужа как женщина, и тот начал искать утешения на стороне. Нашел он его довольно быстро, еще при жизни жены, и утешение это, переросшее в страстную любовь, стоило впоследствии царевичу жизни.

Ефросинья Федорова, крепостная девка, была отдана царевичу Алексею одним из тех его приятелей, которым он в минуты раздражения жаловался на “жену-чертовку”. И очень скоро царевич жизни себе не мыслил без этой простой девушки, с которой не только отдыхал, но и советовался. После смерти законной супруги он наконец-то смог уединиться со своей ненаглядной Ефросиньюшкой. Правда, ненадолго, ибо пришло грозное письмо от отца, в котором Петр требовал от Алексея сделать выбор – или стать настоящим сподвижником государевых дел и наследником, или отказаться от престола и постричься в монахи. Ни в том, ни в другом варианте Ефросинье места не было.

И царевич решил скрыться от отца в каком-нибудь европейском государстве.

Бежал он не куда-нибудь, а в Вену, к родственникам своей покойной жены. Там он поведал австрийскому вице-канцлеру следующее:

“Я ничего не сделал отцу, всегда был ему послушен, ни во что не вмешивался, ослабел духом от преследований, потому что меня хотели запоить до смерти. Отец был добр ко мне. Когда у меня пошли дети и жена умерла, то все пошло дурно. Она с князем Меншиковым постоянно раздражапа отца против меня, оба люди злые, безбожные, бессовестные. Я против отца ни в чем не виноват, люблю и уважаю его по заповедям, но не хочу постричься и отнять права у бедных детей моих, а царица с Меншиковым хотят меня уморить или в монастырь запрятать. Никогда у меня не было охоты к солдатству, но все поручения отца по армии я исправно выполнял, и был он мной доволен. А потом мне дали знать, что приверженцы царицы и Меншикова хотят меня отравить, для чего подговорили отца вызвать меня к себе, дабы у них на глазах находиться, или в монастырь идти. Сказал я, что к отцу еду, а сам сюда приехал, дабы просить покровительства и убежища для себя и детей моих в память о жене”.

Интересно, в каком качестве представил тогда Алексей свою спутницу? Впрочем, Ефросинья путешествовала, переодетая пажем. В таком виде она укрывалась с царевичем в крепости Эренберг недалеко от Вены. Когда ищейки Петра напали на след царевича, перебралась с ним в Италию, в Неаполь. А в Вену с требованием выдачи царевича явился Петр Толстой. Он заявил, что Россия готова объявить Австрии войну, если дело не решится мирно, путем переговоров. Австрийцы немедленно раскрыли секрет местонахождения царевича, и вице-король Неаполя сообщил Алексею, что, если он не подчинится воле отца и не вернется на родину, его разлучат с Ефросиньей.

Только этим обманом и напугали царевича. Чтобы не расставаться с возлюбленной, он решил ехать в Россию. С двумя условиями: разрешить ему жить в деревне и обвенчаться с Ефросиньей. На свой страх и риск Толстой ему это обещал — и повез своего царственного пленника к Петру. Беременная Ефросинья ехала медленнее, особым поездом. А Алексей всю дорогу упрашивал Толстого задержаться, дождаться Ефросинью, дать ему обвенчаться с нею и уж потом являться на глаза грозному батюшке. Толстой вилял и тянул время, пока не подоспела депеша от самого Петра:

"Мои господа! Письмо ваше я получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами действительно уже поехал, что меня зело обрадовало. Что же пишете, что желает жениться на той, которая при нем, и в том весьма ему позволится, когда в наш край приедет, хотя в Риге, или в своих городах, или в Курляндии у племянницы в доме (герцогини Анны Иоанновны), а чтоб в чужих краях жениться, то больше стыда принесет. Буде же сомневается, что ему не позволят, и в том может рассудить: когда я ему такую великую вину отпустил, а сего малого дела для чего мне ему не позволить? О чем наперед сего писал и в том его обнадежил, что и ныне паки подтверждаю. Также и жить, где похочет, в своих деревнях, в чем накрепко моим словом обнадежьте его”.

Ясно, что прощение получено полное. Ведь и отец был не без слабостей: любил когда-то дочь виноторговца Анну Монс, а теперь бывшую пленную немку-прачку царицей сделал. Отчего же и сыну не позволить любить ту, которая ему дороже всего на свете? Тем более что в наследниках мужского пола и без него уже недостатка нет: младший сын от Катеринушки, внук...

3 февраля 1718 года царевич предстал в Кремле перед отцом. Бросился ему в ноги, во всем повинился, со слезами просил помилования. Петр простил на условиях — отказаться от наследства и открыть своих сообщников в побеге. Царевич отрекся от престола в Успенском соборе перед Евангелием и подписал отречение. И выдал всех, кто ему помогал. За полтора месяца розыска свыше десяти приближенных царевича приняли мученическую смерть на колу или на колесе. А Алексей ждал свою возлюбленную, мечтал о тихой жизни с ней в деревне. В светлый праздник Пасхи на коленях умолял мачеху похлопотать еще раз перед отцом за этот брак. Буря, казалось, миновала. И тут в Петербург приехала Ефросинья, которую решили допросить — просто так, для порядка. Никто и подумать нe мог, что ее показания приведут к такой страшной развязке. По неведению или из желания спасти себя, эта женщина открыла такое, до чего никто не докопался и чего царь даже и не ожидал.

“Писал царевич письма по-русски к архиреям. и по-немецки в Вену, жалуясь на отца . Говорил царевич, что в русских войсках бунт и что это его весьма радует. Радовался всякий раз, когда слышал о смуте в России. Узнав, что младший царевич болен, благодарил Бога за милость сию к нему, Алексею. Говорил, что "старых" всех переведет и изберет “новых” по своей воле. Что когда будет государем, то жить станет в Москве, а Петербург оставит простым городом, кораблей держать не станет вовсе, а войско — только для обороны, ибо войны ни с кем не желает. Мечтал, что, может, отец его умрет, тогда будет смута великая, ибо одни станут за Алексея, а другие — за Петрушу- “шишечку", а мачеха глупа зело, чтобы со смутой справиться...”

Перед Петром встал страшный выбор. На то, чтобы казнить родного сына, даже он не мог решиться сразу. Сердечный друг Катеринушка просила сохранить царевичу жизнь, постричь его в монахи. Царь резонно возразил:

— Клобук монашеский к голове не гвоздем прибит.

26 июня 1718 года царевича Алексея не стало. О дальнейшей судьбе Ефросиньи и ее ребенка ничего не известно. Но если бы у нее хватило ума помолчать — вполне могла когда-нибудь оказаться на престоле российском, и не было бы кровавого царствования Анны Иоанновны, убийства внучатого племянника Петра — Петра Третьего и прочих событий, стоивших жизни десяткам тысяч ни в чем не повинных людей.

Две женщины имели роковое значение в трагической судьбе царевича Алексея, две невестки герра Питера — законная и незаконная — лишили его старшего сына и фактически пресекли род Романовых.

Французы правильно говорят: “Ищите женщину”.

 

 

Ответ #93: 09 08 2010, 19:26:52 ( ссылка на этот ответ )

Нежная Настя (Аракчеева)

   В 6 утра дом уже на ногах: у каждого живущего в нем было дело, еще сонные люди, разбредясь по служебным помещениям, вяло приступали к работе. Но — ни громкого слова, ни стука нечаянно оброненной вещи, ни хлопанья дверей, потому как малейший неосторожный звук мог разбудить хозяйку, а она непорядка не терпит, суд ее над повинным скор и строг: прогнать на конюшню и высечь плетьми.

Убийца знал это. На второй этаж он поднялся по скрипучей лестнице, и ни одна ступенька не подала голоса. Вошел в столовую, снял сапоги и на цыпочках прокрался к спальне. Вынул из-за пазухи нож, прислушался. Тихо! Значит, спит. Что ж, сейчас он перережет ей горло.

Мгновение спустя раздался вопль...


Граф Алексей Андреевич Аракчеев, любимец двух императоров — Павла I и Александра I, — слывший человеком жестким и деспотичным, питал тем менее нежную склонность к женскому полу. Среди тех, кто не смог отказать ему, известна, например, жена секретаря Священного Синода Пуколова, дама резвая и оборотистая. Едва ли не всякое интимное свидание она завершала просьбой посодействовать какому-нибудь ее знакомому в получении должности или чина. Графу, при его влиянии на государя, выполнить сей каприз пассии ничего не стоило, и многим он открыл дорогу, пока не донеслось до него — отнюдь не искренность чувств заставляет госпожу секретаршу делить с ним холостяцкое ложе, а крупные взятки, вручаемые в благодарность за протекцию.

Оскорбленный граф перестал с Пуколовой видеться, а потом и женился, но молодая супруга через год с небольшим сбежала — не выдержала странностей характера мужа, требующего математической точности и армейского ранжира в семейном быту. Тогда он, владеющий двумя тысячами крепостных в новгородском поместье Грузине (и то и другое — подарок Павла I), начал прикупать красивых дворовых девушек у разорившихся соседей. Ядреные крестьянки, рано созревшие и ошеломленные счастливой переменой в судьбе, были в барской опочивальне послушны и без претензий. Однако очередное такое приобретение на 25 лет утихомирило Алексея Андреевича.

Настасья, дочь кучера Федора Минкина, понравилась ему сразу. Наружностью она походила на цыганку: смоляные вьющиеся волосы, большие черные глаза, полные страсти и огня, лицом смуглая, щеки румяны. И ласкова-то, и понятлива. Он, бывало, только в мыслях чего-нибудь пожелает глядь, она — тут как тут и желаемое предлагает: “Барину этого хочется?”

Деревенские бабы считали ее колдуньей, ведьмой: вон ведь как приворожила графа, чертовка! Со всеми суров, а подле нее, словно дите малое. Чего ни попросит — на тебе! На руках носит, нарядами балует. Куда ни поедет — прежде ее в коляску подсадит. В экономки назначил, а она, стервь, и старается...

Некоторые знатоки русской старины объясняют долгую идиллию в отношениях между Аракчеевым и Минкиной не ведовством, а практичным умом Настасьи Федоровны. Она разгадала натуру благодетеля — истого ревнителя регламента и дисциплины, жаждущего подтверждения правильности им совершаемого, и с тех пор старалась, чтобы любой ее шаг, любой поступок убеждал генерала в верности исповедуемых им жизненных принципов.

Скажем, по велению Александра I создал граф сеть военных поселений, где хлебопашцу надлежало и хозяйство вести, и через муштру воспринимать ратную науку. Подобным поселениям, естественно, требовался устав. Его сиятельство взял эту заботу на себя и продиктовал писарю несколько распоряжений, чьи действия распространялись и на поместье Грузино. В результате, в частности, дома в деревне были выстроены по единому плану, во избежание грязи крестьянам запретили держать свиней. Сочинил Алексей Андреевич положение о вениках для подметания улиц, о занавесках на кроватях а также приказ, по которому “всякая баба должна ежегодно рожать, и лучше сына, чем дочь”.За дочь — штраф, за выкидыш — штраф, а вовсе не родит - десять аршинов холста с нее. К 1 января представлять списки неженатых и незамужних, чтобы он, граф, решил, кого и на ком женить...

Настасья Федоровна вслух восхитилась мудростью этих установлений, направленных к процветанию отечества, и вызвалась доказать, сколь много в них резона. И, отдадим ей должное, доказала — во всей вотчине не было уголка, куда бы она не нагрянула с инспекцией, отыскивая нерадивых и пьянствующих на работе. Застигнутых в лености, в праздных разговорах, притворяющихся недужными, уличенных в дневном блуде и ночном воровстве по указанию управительницы немилосердно секли, обязательно дважды — утром и вечером, иных сажали в “эдикуль” — темную, сырую и холодную домашнюю тюрьму. Она наведывалась на дальние сенокосы, следила за копанием прудов и каналов, сооружением дорог, заглядывала на скотные и птичьи дворы, костерила медлительных сборщиков хвороста и садовников, вовремя не подобравших осыпавшиеся яблоки... Она никому не давала роздыха, провести ее не было никакой возможности — сама деревенская. Крепостные втайне злобились, отчаянные пускались в бега, замордованные и слабые кончали самоубийством. Однако Настасья Федоровна твердо “не попущала им быть распутными и бесполезными”.

Аракчеев не ожидал — Грузине превратилось в образцовую усадьбу. Вот каким может стать военное поселение, если утвердилась в нем дисциплина, преумножающая богатство! Теперь непременно надо показать это государю, ведь поселения — его идея, и она воплощена в реальность “истинно русским неученым дворянином” (так не без гордости величал себя граф Алексей Андреевич).

Император откликнулся на приглашение, посетил Грузине и увиденным оказался доволен. Знакомясь с барскими хоромами, зашел и в комнату, где скромно затаилась Настасья Федоровна, позвал сопутствовать в экскурсии. Хозяин ликовал: царь ею заинтересовался, она ему понравилась!

Случилось то, что бывает с людьми лакейского склада, — самодержец удостоил вниманием наложницу, ублажающую его верноподданного, и Алексей Андреевич будто прозрел: батюшки, да эким же бриллиантом я обладаю! Вслед за ним встрепенулись и подчиненные генералы — потянулись “к ручке”. И чиновники помельче кинулись обцеловывать пальчики несравненной госпожи (наконец-то!) Минкиной, надеясь, что лесть и подобострастие будут замечены и вознаграждены. В Грузине повадились сановные визитеры, хлопотливая Настасья вкусно потчевала гостей и по знаку графа робко присаживалась у краешка стола, изображая застенчивость и смущение.

Постепенно она пообвыкла и, уже не дожидаясь сигнала, занимала место хозяйки. Вино и обильные эти пиршества действовали на нее плохо — она вдруг теряла контроль над собой, возбужденно вмешивалась в мужскую беседу, дерзила, вызывающе заигрывала с Алексеем Андреевичем, чем повергала его в конфуз и рассеивала сомнения относительно истинного своего положения в доме. Один из гостей запомнил ее как “пьяную, толстую, рябую, необразованную, дурного поведения и злую женщину”...

Наверное, огорчительная трансформация тревожила и графа. Он все чаще покидал Грузино, подолгу задерживался в Петербурге и, по смутным слухам, не чурался дамского общества. “Ах, друг мой, — с упреком писала она ему, — нет вас — нет для меня веселья и утешения, кроме слез... Молоденькие берут верх над дружбою, но ваша слуга Настя всегда будет, до конца жизни, одинакова. Один гроб заглушит мою любовь к вам...”

Между тем имелось безотказное средство вернуть и вновь подчинить всемогущего вельможу — родить! Она письмецом сообщила охладевшему любовнику, что в последнюю их встречу понесла, затем что малыш дает о себе знать, а ей тошно и муторно. В следующем послании пересказала волнение повитухи: это вот-вот произойдет...Когда граф примчался, Настасья предъявила ему крепенького младенца, в чертах которого тот обрадовано различил свое повторение: и нос такой же, и ухо, и улыбается прямо как папа! Алексей Андреевич даже ростом стал выше — отец! Хоть и незаконнорожденный, а сын, его кровь и плоть.

При крещении мальчика записали в метрическую книгу как Михаила Ивановича Лукина, купеческого отпрыска. Чуть позже заботливый родитель обходным маневром выправил ему документы на имя дворянина Михаила Андреевича Шумского. Мать же определил в купеческое сословие, причем скупой донельзя Аракчеев расщедрился, открыл ей счет в банке, положив туда 24 000 рублей. Настасья опять была в фаворе, опять вертела графом, а он осыпал ее презентами, столичными нарядами... Кажется, этот суровый, безжалостный человек, презираемый петербургским светом, возле нее только и ощущал себя подлинно счастливым, защищенным от корысти и подвохов.

Чего он, правда, не понимал, так не-матерински жесткого отношения к ребенку. Настасья никогда не сюсюкала с ним, за детские шалости и ошибки порола, драла за вихры, пощечинами гнала прочь. Аракчеев не вмешивался. Нарушая хронологию, уточним: позже он потратил немало сил, чтобы вывести юношу в люди — Шумский окончил Пажеский корпус, стал гвардейским офицером, служил — завидная честь! — флигель-адъютантом при Александре I. Увы, он впал в беспробудное пьянство, устраивал дебоши, запятнал себя безвозвратными долгами. Взбешенный граф метал громы и молнии и... выручал любимое чадо из очередного скандала.

Алексея Андреевича хватил бы удар, узнай он роковую тайну бесшабашного забулдыги. Не он его зачал, и не Настасья его родила. Искусно инсценировав беременность, она просто-напросто купила младенца у молодой, внезапно овдовевшей крестьянки из дальней деревни, научив ее сказать соседям, что малыш вышел мертвым. Сельский священник за мзду, выделенную Настасьей, схоронил пустой гроб, куда для веса положили березовую чурку. Дитё же ночью доставили в Грузино, и на рассвете управительница, к собственной пользе и удовольствию графа, “разрешилась от бремени”.

Не потому ли она и была равнодушна к мальчику? Что же до строгости к крепостным... Конечно, страх, в котором Настасья держала людей, вверенных Аракчеевым ее попечению, приносил ощутимую материальную выгоду — обозы с провиантом, отправляемые г-жой Минкиной барину в Петербург, вытягивались на версту. Но открылась одна любопытная закономерность — чаще прочих подвергались наказанию те дворовые девки и женки, о ком соглядатаи доносили: “А вчерась Пелагея-скотница с дворецким Иваном в греховном совокуплении мною видены. Також и Дарья, жена церковного старосты, с тем же Иваном похотною забавой в овине веселилася...” Настасья Федоровна, слушая, вспыхивала румянцем, может, от негодования, может, по какой другой причине, и запоминала этих бесчисленных Пелагей, Федосий, Прасковий, Татьян, оказавшихся кому-то желанными, а назавтра придравшись к мелкой оплошности, распоряжалась: выпороть!

Уж не завидовала ли она им? Или боролась за чистоту нравов? Ни то ни другое не оправдывало ее в глазах постоянно наказываемых девок и женок, и они задумали отравить управительницу. В аптеке местного госпиталя выкрали пузырек сонных капель, несколько кусочков сулемы, смешанный с мышьяком порошок. Адское это зелье подсыпали в питье. Напрасно! Настасья Федоровна, поболев с неделю, с легким недомоганием справилась.

Мстительницы, однако, не успокоились. Теперь они подключили к своему сговору повара Василия Антонова, пообещав ему 500 рублей, если “сделает дело”. Тот колебался: “Пустое! Откуда такие деньги?!” “Голубчик! — убеждали его. — Да что деньги? Народ век за тебя будет бога молить!”

Он решился, когда по приказу Минкиной опять “отгладили” сначала розгами, затем батогами Прасковью Антонову, его сестру. В 6 утра 10 сентября 1825 года Василий, как зафиксировано в следственном протоколе, проник в спальню, “нашел Настасью Федоровну спящей на канапе, схватил ее правой рукой за голову, а другой ударил по шее куфмистерским ножом. Она свалилась на пол, закричала. Он еще полоснул по горлу, но она, будучи жива, старалась защищать себя, пыталась отвести нож. Он с усилием вырвал оный и тем руки ей отрезал. Безымянный перст левой руки совсем отрезан и найден в крови, исшедшей из шейных ран. Потом нанес ей последний удар и, будучи второпях, бросил гнусное орудие ужасного преступления на спину бездыханной г-жи Минкиной. При сем сестра его Прасковья стояла у дверей... Надел сапоги, вышел в кухню, занялся стряпней...”

Убийство любовницы потрясло Аракчеева. Под давлением графа суд приговорил виновных к смерти, но, поразмыслив, Алексей Андреевич высказал мнение: не надо смерти, достаточно заменить ее наказанием кнутом и пожизненной высылкой в Сибирь. Суд мнение учел, Василию Антонову назначили 175 ударов, Прасковье Антоновой — 125, остальным — от 101 до 50. Василий и Прасковья при экзекуции скончались. Выжившим выжгли на лицах “указные знаки” и, заклепав в кандалы, отконвоировали на каторжные работы в Нерчинск.

Отпущенные ему еще девять лет Алексей Андреевич в слезах вспоминал ненаглядную, добрую Настю. Красивых девок он больше не покупал.
Валентина

 

 

Ответ #94: 10 08 2010, 00:56:49 ( ссылка на этот ответ )

Елизавета вторая, княжна всея Руси (Княжна Тараканова)

   Вряд ли найдется в истории более загадочная женская фигура. Она прошла по Золотому веку европейской политики волшебным призраком. Явилась ниоткуда — обстоятельства и время начала ее жизни достоверно не известны. И ушла в никуда, сгинув в Алексеевском равелине Петропавловской крепости в Петербурге. Она задала загадку не только современникам, но и историкам. А сколько сил положили они, чтобы разгадать ее тайну! Она называла себя по-разному: дочь гетмана Разумовского, черкесская княжна Волдомир, фрау Шолль, госпожа Франк, внучка Петра I или внучка шаха Надира, Азовская принцесса, мадам де Тремуйлль, персианка Али-Эмете, Бетти из Оберштейна, Княжна Радзивилл из Несвижа, княжна Елизавета и многими другими именами. Но в историю попала под именем, которого никогда не носила.

Это уж потом народная молва в погоне за отысканием таинственной действительности приделала ей произвольно выдуманное прозвище - Княжна Тараканова.

Современники писали о ней: “Принцесса сия имела чудесный вид и тонкий стан, возвышенную грудь, на лице веснушки, а карие глаза ее немного косили...” Она блестяще владела французским и немецким, хуже итальянским и польским. Эта экзотическая женщина стреляла из пистолетов как драгун, владела шпагой, как мушкетер, талантливо рисовала и чертила, разбиралась в архитектуре и драгоценных камнях, играла на лютне и арфе.

Екатерина Вторая впервые услышала о ней в самый разгар пугачевского бунта — в конце 1773 года. Ей доложили, что в Европе явилась красотка, желающая сесть на ее место. Называет себя дочерью Елизаветы и родной сестрой Емельяна Пугачева. Обман был шит белыми нитками. Имя “брата” она произносила как Эммануил Пукашофф, а своим (и Пугачева!) отцом называла гетмана Кирилла Разумовского, даже не потрудившись выяснить, что фаворитом ее “матушки” был старший брат гетмана — Алексей Разумовский.

Кто такая на самом деле — никто не знает. Но возле ее ног валяется вечно пьяный польский князь Радзивилл, а литовский магнат Огинский относится к самозванке как пылкий возлюбленный. В ее передней толпятся прелаты и кардиналы, а иезуит Ганецкий обожает ее со свойственным его сословию фанатизмом.

В Европе неизвестная красавица вела себя с действительно царской наглостью. Служители римского ломбарда были растеряны, когда появилась молодая красавица с внушительным эскортом из богатых панов, негра и араба. Бренчащие экзотическим оружием слуги внесли тяжелые ящики. Красавица сказала, что соблаговолит за тысячу цехинов отдать в заклад фамильные драгоценности русских царей. Когда же служители ломбарда со всей почтительностью попытались удостовериться в содержимом ящиков, царственная особа разгневалась. В ящиках оказались булыжники, а женщина, ни капли не смутившись, горделиво удалилась в сопровождении пышной свиты.

Все эти проделки были слишком незначительны для внимания русского престола, однако аферистка не удовлетворилась разорением престарелых любовников, а начала политическую игру, то ли всерьез позарившись на русский трон, то ли набивая себе цену. Впрочем, слишком сведущей в высшей политике ее трудно было назвать, а общество пылких поляков, которые меняли своих королей, как бутылки с вином, внушило ее, что любой трон падет к ее ногам, стоит ей лишь хорошенько раскинуть свои чары. Тараканова послала турецкому султану душистую записку, в самых кокетливых выражениях взывая его о политическом и военном покровительстве. Примазываясь к славе “маркиза Пугачева”, она невольно поддержала его претензии на загадочное венценосное происхождение. Тут уж Екатерина рассердилась — “конфуз” с Пугачевым и без сестрицы-княжны сильно подрывал ее авторитет в европейских делах.

Увы, пышная свита быстро разбежалась, когда пылкие поклонники один за другим покинули красавицу, опасаясь за свои состояния и жизни (гнев российской императрицы был страшен), а с ними утекло из сундуков самозванки и золото. Вот тогда-то предприимчивая дама впервые обратила свои взоры на русскую эскадру, стоявшую в итальянском порту Ливорно.

Командовал эскадрой граф Алексей Орлов, старший брат экс-фаворита Екатерины Григория Орлова. К нему самозванка обратилась уже не просительницей, а высокомерной повелительницей: “Божией милостью, мы, Елизавета Вторая, княжна всея России, объявляем верным подданных нашим...”. К манифесту (копию которого Тараканова переслала и в Петербург) прилагался текст подложного завещания Елизаветы, якобы оставлявшей русский престол свой дочери от Разумовского.

Орлов не пал к ногам красавицы. По-русски смачно он высказался о прекрасной “Елизавете Второй” так: “Какова стерва! Ведь извещена, подлая, что Орловы от государыни обижены стали...” Теперь уже не Тараканова охотилась за русской эскадрой, а наоборот. Алексей Орлов получил от Екатерины категорический приказ доставить соперницу в Петербург. Красотка, обладавшая хорошим чутьем, успела улизнуть от верноподданических проявлений главнокомандующего, но вскоре объявилась в Риме. А через неделю казнили Пугачева.

Пока Тараканова отсиживалась в римском отеле, пила ослиное молоко (от чахотки) и заигрывала с папской курией, Алексей Орлов подыскивал ловкого молодого красавца, способного проникнуть в окружение “княжны Елизаветы”. Его выбор пал на статного испанца Осипа де Рибаса, который еще не был почтенным дюком, заложившим Одессу, а был молоденьким, но ловким лейтенантом, полным энергии и честолюбивых планов.

Де Рибас явился к Таракановой вовремя. Щедрый дар в виде тяжелого кисета с золотом был опытной мотовке снова как нельзя кстати. Молодой испанец рассыпался в комплиментах и уверениях пылкой любви... своего патрона — Алексея Орлова. Золото и поклонение сильного мужчины снова были у ног красавицы. Могла ли она устоять?

... Ее подняли на борт на троне, обтянутом розовым бархатом, под звуки оркестра, пушечный салют и троекратное “ура”. Спустя три месяца морского путешествия вокруг Европы Тараканова, зябко поеживаясь и кашляя, увидела на берегу мрачную крепость Крондштадт. В Петербурге ее доставили прямо в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

“Из ее слов и поступков видно, что это страстная, горячая натура, одаренная быстрым умом, она имеет много сведений.”—докладывали Екатерине из крепости. Тараканова писала Екатерине, умоляя ее о личном свидании, подписывалась “Елизавета”, что особенно бесило императрицу. “Сущая злодейка!” — сказала Екатерина. — Но я уже согласна отпустить ее на все четыре стороны, если она откроет свое подлинное имя и честно признает — кто она.” Но даже ценой свободы и жизни, загадочная узница не захотела расстаться со своей тайной. Кажется, она искренне верила в свое царственное происхождение.
Не лучшая привычка – есть по ночам. Зато проверенное средство от грустных мыслей.

 

 

Страниц: 1 ... 17 18 19 20 21 ... 24 | ВверхПечать