(1500 (?) - 1579)
    Испанский конкистадор. Руководил экспедициями в Южной Америке. Исследовал бассейн реки Магдалена. Открыл страну Эльдорадо. В 1539 году основал город Санта-Фе-де-Богота (теперь столица Колумбии).
   
   Гонсало Хименес де Кесада был мало похож на большинство из своих современников-конкистадоров. Да и конкистадором он стал, по сути дела, случайно.
   Он учился в знаменитом Саламанкском университете - крупнейшем культурном центре того времени; Саламанке уступала в ту пору даже парижская Сорбонна.
   О том, чтобы дать своему старшему сыну прекрасное образование, позаботился отец, преуспевающий торговец тканями. Гонсало Кесада провел в Саламанке десять лет. Сначала, пройдя пятилетний университетский курс, он стал бакалавром, затем получил более высокую ученую степень - лиценциата права. Это открыло перед ним двери королевского суда в Гранаде, и молодой юрист быстро пошел в гору.

   Первые же выигранные им процессы принесли ему известность и знатных клиентов. Впрочем, он обнаружил способности не только юридические - знакомство с древними языками и античными авторами вызвало у него желание попробовать и свое перо; как выяснилось, владел он им неплохо.
   С течением времени Гонсало Хименес мог бы, наверное, достичь самых высоких юридических постов и многократно приумножить и без того немалые отцовские капиталы. Но он потерял их. Более того, он совершенно разорил всех своих ближайших родственников, в том числе и отца, поставив их на порог нищеты. Он проиграл процесс, возбужденный против них городскими властями - в то время это было самым обыкновенным делом, обвиняющими родственников Кесады в том, что они использовали для тканей, которые продавали, недоброкачественные краски. И вот тогда, чтобы поправить семейные дела, Гонсало Кесада, образованнейший человек, владеющий многими языками, вместе с двумя младшими братьями отправился за океан, став сначала старшим судьей экспедиции - эта должность была предложена ему еще в Испании, - а затем, волей судьбы, и ее главой.
   Педро Фернандес де Луго, старый губернатор Санта-Марты, задумал снарядить экспедицию в глубь материка. Цель ее была ясна - Эльдорадо, страна, которой, как полагали, правит человек, каждое утро пудрящий свое тело золотым песком и каждый вечер смывающий его в водах священного озера. К югу от Санта-Марты лежала и другая богатая страна, Перу.
   Именно Кесаде губернатор решил доверить руководство экспедицией. По первоначальному плану ее должен был возглавить сын де Луго Алонсо, но как раз в этот момент, похитив кое-какие из собранных отцом драгоценностей, он бежал в Испанию, предпочтя спокойную и обеспеченную жизнь на родине тяготам и риску поисков Эльдорадо. Кесада же, как понял губернатор, был наделен почти всеми способностями, какие только требовались, - и умением увлечь за собой остальных даром слова, и дальновидностью. Пожалуй, единственное, чего ему не хватало, так того, что он не был профессионалом-военным, но ведь в экспедиции и так немало и солдат, и дворян-воинов.
   Сначала надо было выбрать путь в глубь материка. Проще всего было бы подняться вверх по течению Магдалены, но губернатор располагал лишь несколькими небольшими судами. На них решено было отправить только часть отряда. Основным же предстоял пеший путь. Однако дельта Магдалены была болотистой и непроходимой. Значит, надо было обойти этот гиблый край стороной: сначала пройти вдоль морского побережья на восток и только потом, когда кончатся трясины и мелкие озера, повернуть на юг и выйти к среднему течению реки, к назначенному месту встречи с судами, чтобы дальше пойти в места еще совершенно не изученные.
   5 апреля 1536 года жители Санта-Марты вышли провожать экспедицию Кесады в поход. Пешие отряды, вооруженные пиками и аркебузами, в боевом порядке выстроились на морском берегу. Весело гарцевали всадники - их было семь десятков. Под тяжестью тюков с провиантом и снаряжением сгибались пленные индейцы - именно им предстояло нести весь груз.

   Сначала, как и было намечено, маршрут лежал вдоль побережья Карибского моря. Берег был каменистым, и путь оказался тяжелым. Первые дни похода выдались очень жаркими, испанцы тотчас же начали страдать от жажды. К тому же почти сразу начались нападения индейцев: краснокожие воины появлялись внезапно, осыпая пришельцев градом стрел, и столь же внезапно исчезали. Белые люди; принесшие местным жителям столько зла, не могли рассчитывать здесь на гостеприимство. Но войско упрямо продвигалось вперед. Вскоре оно достигло селения Рамада, откуда ему предстояло повернуть на юг.
   Отряд испанцев медленно, с огромным трудом продвигался в глубь неизвестной страны.
   Только через четыре недели утомительного пути Кесада дал своим людям и себе самому небольшой отдых. Они остановились в одном из индейских селений; местные жители встретили их мирно. Здесь испанцы пополнили припасы и привели в порядок снаряжение. Затем отряд двинулся дальше. Теперь продвигаться приходилось сквозь дремучие тропические леса, представляющие собой непроходимое переплетение стволов, веток и лиан. Лес был полон хищных зверей, кишел змеями.
   Кесада, отобрав наиболее выносливых солдат, вооружил их тяжелыми ножами и топорами; они должны были прорубать дорогу в этой чаще.
   В отряде появились больные тропической лихорадкой. Продукты были на исходе. Людям пришлось есть ящериц, змей, летучих мышей. Но 26 июля 1536 года они все-таки вышли на правый берег Магдалены, обогнув, как и было намечено, ее топкую дельту, и стали дожидаться судов, на которых поднималась вверх по течению другая часть отряда.
   Однако ждать пришлось долгих два месяца.

   Вскоре кончились последние остатки еды, в лагере, разбитом на берегу Магдалены, начался голод. К тому же наступил период тропических дождей - настоящих водопадов.
   Когда пришли корабли, выяснилось, что флотилия, которую ждали, попала в страшный шторм. Тогда Педро де Луго снарядил несколько новых судов, но на это потребовалось время...
   Отряд Кесады двинулся вверх по реке Магдалене, вступив в совершенно неизвестные европейцам земли.
   Через несколько дней матрос с идущей первой бригантины заметил на берегу какое-то индейское селение. Когда испанцы вошли в него, хижины оказались пустыми - заметив корабли, все жители скрылись в лесу. Но на полях вокруг селения в изобилии рос маис, его спелые початки заполняли амбары домов.
   Экспедиция провела здесь три зимних месяца. Первое время запасов маиса было довольно, и солдаты быстро восстанавливали силы. Когда маис кончился, в отряде вновь начался голод.
   Теперь последствия его были страшными: ежедневно умирали по нескольку человек, войско Кесады таяло буквально на глазах. Тела умерших сбрасывали в Магдалену, и течение уносило их вниз, в сторону Санта-Марты, откуда начался поход.

   Кесада послал одну из бригантин вверх по течению Магдалены на разведку. Но три недели спустя судно возвратилось с малоутешительными вестями: впереди, по обеим сторонам реки, был все тот же непроходимый лес.
   Тогда Кесада решил изменить маршрут. Продолжение прежнего - вверх по реке - означало бы верную гибель экспедиции. Между тем захваченные испанцами во время редких вылазок индейцы рассказывали о том, что не так уж далеко отсюда, в горах, живет племя, которое умеет добывать соль. Соль для индейских племен всегда была предметом роскоши, она стоила очень дорого. Племя, которое умеет добывать соль, должно быть очень богатым племенем.
   В Магдалену, близ селения, где остановился отряд Кесады, впадала река, которую индейцы называли Опон. Воды ее были очень быстрыми, - это и навело Кесаду на мысль, что она спускается с гор.
   В этот момент в его отряде вспыхнул бунт, который давно назревал. Обессиленные люди потребовали немедленного возвращения в Санта-Марту. Кесада подавил бунт всего лишь несколькими спокойными словами - настолько, видимо, велики были его власть и авторитет. Он убедил своих людей в том, что путь вниз по реке теперь так же невозможен, как и вверх, - бригантины не смогли бы взять всех, а на возвращение сухопутным путем даже у самых выносливых не хватит сил. Для спасения был только один путь - вперед.
   Кесада отправил вверх по течению Опона несколько лодок. Через несколько дней его люди вернулись и привезли несколько расписных индейских плащей, яркие индейские головные уборы и пленника. Как оказалось, уже на второй день пути они встретили лодку с индейцами, которые при виде пришельцев бросили лодку и скрылись в лесной чаще; в лодке лежала груда пестрых плащей и несколько кусков белой соли. Когда испанцы пристали к берегу, они нашли два пустых дома. Но тут же они подверглись нападению - незваных гостей атаковал большой отряд воинов. Однако когда в ход было пущено огнестрельное оружие, индейцам пришлось отступить, оставив победителям пленника.
   Поднимаясь по реке, испанцы миновали приморскую низменность, и долина Магдалены сузилась, стесненная подступающими к ней северными отрогами Центральной Кордильеры и горами Сьерра-де-Периха. Южнее Восточная Кордильера отступила от восточного берега; но на западном берегу испанцы на протяжении более 400 километров от теснины видели недалекую непрерывную стену Центральной Кордильеры, повышающуюся на этом участке до 5000 метров.

   Горы вплотную подступили и к восточному берегу Магдалены, и флотилия остановилась перед порогами (попытка преодолеть их закончилась крушением нескольких судов).
   Пленный индеец, став проводником экспедиции, утверждал, что до земли великого и могучего народа, куда так стремятся испанцы, они дойдут всего за несколько дней пути.
   Решили идти по берегу, оставив бригантины и больных.
   Теперь войско Кесады насчитывало менее двухсот человек, располагавших шестьюдесятью лошадьми. Дав своему отряду последний короткий отдых, конкистадор вновь устремился на штурм непроходимой чащи.
   Когда отряд вышел на каменистые предгорья, идти стало немного легче, но снова, в который уже раз, пришлось урезать дневную порцию маиса - на этот раз уже до сорока зерен. Испанцы ели все, что могли: седла, попоны лошадей, свои защитные куртки, подбитые ватой и служившие панцирями от индейских стрел. Однако под угрозой смерти Кесада запрещал убивать лошадей.
   Когда экспедиция достигла обширного плоскогорья, люди замерли, вглядываясь в развернувшуюся перед ними картину. Один из участников похода в своих мемуарах напишет: "Сто шестьдесят шесть христиан, изнуренных, оборванных, подлинных скелетов, увидели перед собой просторные долины, многочисленные селения, легкие дымки очагов и ниточки дорог..."

   Эта страна была хорошо возделана, покрыта полями маиса и картофеля. Муиска-чибчи жили в деревянных или глинобитных домах с очень простой обстановкой. Селения и города их были очень многолюдны. Сильное впечатление на испанцев произвели их деревянные храмы примитивной архитектуры, но крытые золотыми пластинками. Муиски сами не добывали золота (в их стране не было сколько-нибудь значительных коренных месторождений и россыпей), а получали его от других племен чибчей, главным образом от жителей верхней Магдалены и Кауки, "в обмен на изумруды, соль и хлопчатобумажные ткани". В обработке золота они достигли большого искусства. Других металлов, кроме меди, которую они сплавляли с золотом, они почти не применяли, а железа совсем не знали. Как и у западных чибчей, в их святилищах и могильниках было много изумрудов и золотых изделий. Между их городами были проложены хорошие дороги, мощенные каменными плитами; такие же дороги вели к священным озерам.
   Первое же открытие, сделанное испанцами, оказалось весьма важным для них - индейцы смертельно боялись лошадей.
   Едва увидев испанца верхом на коне, они в ужасе замирали, закрывали руками лица и не в силах были двинуться с места. Но первые дни похода на юг были мирными, индейцы приветливо встречали пришельцев, хотя им и внушали ужас эти странные животные, несущие на себе людей.
   В одном из селений произошел первый инцидент. Навстречу испанцам вышла процессия, которую возглавлял какой-то важный индеец в белоснежном плаще; на груди его висела громадная золотая пластина в виде сердца. Судя по всему, обстановка была самой дружественной, испанцев приглашали быть гостями селения. Однако кто-то из солдат тут же решил поживиться - он силой снял с одного из индейцев великолепной работы плащ и надел его на себя. Кесада велел тут же повесить виновного, и приговор был приведен в исполнение.
   Как рассказывали индейцы, всей страной, по которой шли испанцы, правил могущественный вождь Тискесуса. Едва узнав о появлении в его землях белых пришельцев, вождь сразу же увидел в них грозного врага. 28 марта 1537 года произошла первая битва - на испанцев напали около шестисот индейских воинов, вооруженных копьями, луками и боевыми дубинками. Но конница, которой располагал Кесада, легко обратила их в бегство.

   Дальше стычки происходили одна за другой; последняя состоялась совсем рядом с главным городом владений Тискесусы - Муекетой. Впоследствии испанцы переиначили это название, и город стал называться Богота.
   Тискесуса потерпел жестокое поражение. К тому же, по мере продвижения испанцев к его столице, в союз с испанцами вступали те племена, которые он когда-то покорил, и которые только ждали случая, чтобы вернуть себе независимость. Тискесусе пришлось бежать в одну из горных крепостей, дорога на Боготу была свободна, и 21 апреля отряд Кесады вступил в столицу страны муисков.
   Город лежал на дне плоской равнины, окаймленной горными цепями. Тысячи глиняных домов, которые увидели пораженные испанцы, были покрашены в самые разные цвета. Это было фантастическое, ни с чем не сравнимое зрелище.
   Но город был совершенно пуст, жители его, сохранившие верность своему вождю, ушли в горы. Проведя в Боготе месяц и не найдя никаких сокровищ - Тискесуса успел их вывезти, Кесада решил отправиться в горы на поиски изумрудных копий, о которых ему рассказывали индейцы, вступившие с пришельцами в союз.
   В селении, которое называлось Гуаска, испанцев ждала удивительная встреча.
   Сначала в лагере, разбитом Кесадой, появились два индейца, с ног до головы увешанных золотыми украшениями; каждый держал в руке по золотой короне изумительно тонкой работы. Бросившись перед Кесадой на землю, индейцы объявили, что испанцев хочет приветствовать их повелитель, великий вождь Гуатавита. Потом пораженные конкистадоры увидели пеструю, фантастическую процессию. Ее возглавляли четверо индейцев, трубивших в огромные морские раковины. Затем появились люди в набедренных повязках. Те, что шли впереди, очищали дорогу от камней, а другие забрасывали ее цветущими ветками. Наконец, окруженные огромной толпой индейцев, появились золотые носилки, в которых полулежал человек, глядящий на белых пришельцев с интересом и без тени страха.

   Не без удивления Кесада выслушал речь великого Гуатавиты. Он думал, что в стране муисков нет вождя могущественнее и богаче Тискесусы, и ошибся. Вождь Гуатавита был столь же богат и знатен и происходил из рода древних правителей страны муисков. Но дядя Тискесусы уничтожил весь его род и захватил власть; с тех пор у оставшегося в живых Гуатавиты не было большего врага, чем Тискесуса. Гуатавита пригласил Кесаду и его войско в свои владения, которые находились в трех переходах от местечка Гуаска.
   Кесада не замедлил принять приглашение. Он появился вместе со своим войском во владениях великого Гуатавиты в конце июня 1537 года. Испанцев ждала роскошная встреча, каждый из них получил в подарок великолепные, изящной работы золотые кубки и чаши, украшенные изумрудами, и тонкие плащи. А после обильного угощения Гуатавита пригласил испанцев принять участие в празднике благодарения, который отмечал его народ.
   Выложенная из смеси глины, соломы и камня геометрически прямая дорога привела гостей и пышную свиту Гуатавиты на берег озера, лежащего на дне чудесной лесной долины. Кесада спросил, как называется озеро, и услышал в ответ, что имя озера, так же, как и имя вождя, - Гуатавита.
   Кесада, его ближайшие офицеры, Гуатавита и его пышная свита разместились на одном из холмов; для всех были поставлены легкие изящные сиденья из дерева, инкрустированного золотом. В честь праздника начались состязания по бегу: по знаку великого вождя несколько молодых девушек бросились бежать вокруг озера, подбадриваемые криками.
   Кесада не догадывался о том, что судьба действительно привела его, наконец, к священному озеру, где купается осыпанный золотым песком человек, которому заочно дали имя Эльдорадо и который владел "золотой страной", тоже прозванной Эльдорадо; на самом деле этого человека звали Гуатавита.
   Освоение страны муисков, открытой Кесадой, продолжалось, и на долю первооткрывателя выпало еще немало тревог и волнений. В одном из сражений с испанцами погиб великий вождь Тискесуса, и в стране, наконец, воцарился мир. Удалось Кесаде собрать и немалые сокровища. Но в 1539 году в Новой Гранаде появились еще два отряда конкистадоров - один, под командой Себастьяна Белалькасара, ближайшего сподвижника Франсиско Писарро, пришел из Перу, а второй - из города Коро на Карибском побережье материка; это была экспедиция немецких наемников, отправленная в Новый Свет богатейшим банкирским домом Вельзеров. И хотя Кесада уже провел торжественную церемонию ввода земель муисков во владения испанского короля, отслужив молебен и назвав открытую им страну королевством Новая Гранада, бывшему юристу потребовалось все его дипломатическое мастерство, чтобы избежать столкновения трех отрядов за право владения Боготой и окрестными землями.

   Ему удалось прийти к соглашению с предводителями отрядов; все вместе они отправились в Испанию, чтобы решить спор в высшей инстанции - Совете Индий. И потянулись месяцы и годы бесконечного разбирательства.
   Кесада привез в Испанию огромную добычу, состоящую из золота и изумрудов; но его враги распространили слух, будто часть добычи он утаил для уменьшения королевской пятины. Потому он не был назначен губернатором Новой Гранады. Ему даже временно запретили въезд туда. И лишь через долгих восемь лет, оправдавшись по всем пунктам обвинений, Гонсало Хименес де Кесада добился признания своих заслуг. Он получил право на собственный герб - это была высочайшая королевская милость. Он стал маршалом королевства Новая Гранада. Ему были выплачены значительные денежные суммы.
   В 1550 году, после одиннадцатилетнего отсутствия, Кесада вернулся в страну, которую все это время не переставал считать своей родиной. Увы, это было грустное возвращение: Новая Гранада изменилась за это время неузнаваемо.
   Страну наводнила целая армия прибывших из-за океана королевских чиновников, судей, сборщиков податей, торговцев. Новоприбывшие захватывали себе лучшие земли, строили великолепные дворцы, обзаводились сотнями рабов-муисков, заставляя их работать на себя от зари до зари.
   Числа муисков неизмеримо уменьшилось, они погибали от непосильного труда и болезней. Не было уже в живых великого вождя Гуатавиты, который при Кесаде принял крещение и был дружен с вождем белых пришельцев; Гуатавита был убит в 1540 году, почти сразу же после отъезда Кесады, потому что испанцы, заподозрив, что против их власти готовится восстание, решили уничтожить всю индейскую знать. Конец Гуатавиты был страшен - его выволокли на городскую площадь и изрубили на куски. Тогда же погибли и многие другие вожди. Участие в охоте на вождей принимали и братья Кесады. Муиски сотнями бросали селения и уходили в леса.
   Кесада попытался навести порядок. Он провел перепись индейского населения, упорядочил сборы податей, ограничил произвол королевских судей. А в 1568 году Кесада снарядил новую экспедицию на поиски Эльдорадо. Ему было уже около шестидесяти лет.

   На этот раз Кесада решил искать золотую страну на востоке от Новой Гранады. Вместе с ним вышли в путь пятьсот испанцев, среди них были многие из его старых товарищей - участников первого похода и полторы тысячи муисков. Кесада вложил в экспедицию все свои средства и взял в долг значительные суммы. Но его с самого начала преследовали неудачи.
   Из-за того, что Кесада взял с собой огромный обоз, отряд двигался вперед очень медленно. Потом, когда кончилось плоскогорье, искатели золотой страны оказались в болотах бассейна реки Ориноко. Прибрежные леса были совершенно непроходимы, тучи насекомых превращали их в кромешный ад. Нестерпимая жара, вдруг сменявшаяся тропическими ливнями, была невыносима: как и тридцать два года назад, когда Кесада искал дорогу в страну муисков, люди в его отряде умирали один за другим. Когда он дошел до того места, где в Ориноко впадает река Гуавьяре, в живых остались лишь несколько десятков человек, и в 1572 году Кесада был вынужден повернуть обратно.
   Кесада так и не нашел Эльдорадо и совершенно разорился. Он вернулся в Боготу, не подозревая о том, что, не найдя легендарную страну, на самом деле возвращается в нее...
   В трех объемистых томах Кесада подробно, живо и с большой теплотой описал жизнь племен муисков. А другая книга - "Анналы императора Карла V" - свидетельствует о том, что он был также умным, проницательным историком. Красноречиво и название третьей: "Различия в военном искусстве Старого и Нового Света".
   Он был человеком большой души - один из пунктов оставленного им завещания предписывал всегда держать в том доме, где он умрет, кувшин с холодной водой для любого усталого путника, который окажется возле дома.
   Этот дом был бедным и жалким. Кесада скрывался в нем от многочисленных кредиторов, потому что и за десять лет - он умер в 1579 году - не смог вернуть долг, оставшийся после второй экспедиции; он умирал очень одиноким.

   Но теперь прах его, положенный в бронзовый саркофаг, покоится в главной церкви Боготы - одного из красивейших городов в Южной Америке, а имя его горожане чтут как имя основателя. Ведь это именно он заложил в 1539 году город Санта-Фе-де-Богота ("Богота святой веры"), после того как в огне пожара сгорела старая Богота муисков. Город стал столицей республики Колумбии, что раскинулась на тех землях, которые открыл Гонсало Хименес де Кесада.

(64/63 до н.э. - 23/24 н.э.)
    Древнегреческий историк и географ. Много путешествовал. Автор "Географии" (17 книг), являющейся итогом географических знаний античности, и "Исторических записок" (до нас не дошли). "Географии" представляет собой сокровищницу сведений по древней географии.
   
   Страбон родился в 64/63 году до н.э. в Амасии, расположенной в ста километрах от южного берега Черного моря, на дороге, ведущей к Средиземноморью. Именно здесь, перебравшись с острова Крит, поселились родители Страбона. Об отце писатель не сообщает ни слова, зато с удивительной охотой распространяется о родственниках со стороны матери, может быть только для того, чтобы лишний раз подчеркнуть знатность своего рода.
   Воспитывали его так, как было принято в богатых и знатных семьях: отдавали в руки частных учителей. Очевидно, они и в самом деле сыграли в жизни Страбона немалую роль, если он счел нужным специально упомянуть о них в "Географии".

   И еще один человек повлиял на будущего географа - философ Зенон, живший за два века до Страбона "Наш Зенон" - так любовно именует он в своей книге этого основателя школы стоиков. Как истинный стоик, Страбон вел размеренную и разумную жизнь, не позволяя страстям вырываться наружу; заводил друзей и избегал наживать врагов; был осторожен в словах и поступках. И, как настоящий стоик, не участвовал в политической деятельности, предпочитая наблюдать за событиями со стороны.
   А видеть ему довелось многое. Юношей Страбон отправился в Рим. Много путешествовал по Италии, Египту. Не раз возвращался на родину. Чем занимался он все эти годы - неясно. Известно лишь одно - он смотрел, размышлял, записывал. Природа не наделила его ярким талантом писателя, способностью к оригинальному мышлению, его сила была в другом - в скрупулезности, в умении собирать и обобщать факты, во всесторонней образованности - во всем том, что греки называли энциклопедичностью.
   И Страбон отдает на суд читателей "Исторические записки" в сорока трех книгах.
   Позднее Страбон решил запечатлеть грандиозную картину известного в ту пору "круга земель" и подробно, с максимальной полнотой рассказать обо всех его частях. Но готовился к такой книге он по сути дела всю жизнь. Он много странствовал по свету, ибо при всем уважении к чужим мыслям и сведениям он, если представлялась возможность, старался довериться собственным глазам.
   В эпоху Страбона по бесчисленным дорогам двигались колесницы, повозки, крестьянские телеги, скакали всадники, брели мулы и ослы. Дороги тщательно планировались, их покрывали гравием или мостили, снабжали кюветами. Основная магистраль вела из Британии через всю Европу в Иллирию (на Балканах), затем в Малую Азию, Сирию - до Индийского океана. Другой путь шел из Кадиса через Пиренеи, Галлию и Юрские горы к Виндобоне (Вене). 90 тысяч километров главных и 150-200 тысяч километров второстепенных трасс - вот что оставили римляне в наследство средневековой Европе и Византии.
   Необремененный государственными обязанностями, Страбон мог беззаботно удовлетворять свою любознательность. Если ночь настигала его в пути, он клал на землю матрац, на него - подстилку и укрывался плащом.

   В оживленных торговых местечках, на курортах путников ждали удобные, хотя и дорогие гостиницы. Обычные же постоялые дворы не отличались ни чистотой, ни комфортом. Однако цену рекламе знали уже тогда. Кто устоял бы перед таким заманчивым объявлением: "Здесь Меркурий обещает выгоду, Аполлон - здоровье, Септимен - хороший прием со столом. Кто войдет сюда, будет чувствовать себя превосходно..."
   В 44 году до н.э. молодой провинциал достиг Рима. В тот год заговорщики убили Гая Юлия Цезаря.
   Во взбудораженном Риме Страбон завязывает полезные знакомства, посещает знатные дома. И изучает город. Конечно же, он обращает внимание на необычный столб, воздвигнутый на Форуме. Юлий Цезарь решил измерить всю его территорию. Этим занимался по его настоянию астроном Созиген, пригласивший из Египта специальных землемеров. Дороги были снабжены указателями - каменными столбами, обозначавшими расстояние в милях (римская миля - 1480 метров) от Римского форума. Мероприятие завершилось уже после гибели Юлия Цезаря и оказалось полезным не только для администрации.
   С конца I века до н.э. странствовать стало намного удобней. Именно тогда туризм делается привычным и модным. Особые бюро предоставляли желающим указатели, справочники, путеводители. По ним легко было определить маршрут, места, где есть гостиницы, расстояние и стоимость поездки. Географические карты не вывешивались - ими успешно заменяли стенную роспись. Одна из таких карт украшала стену римского дворца. Походные же справочники приобретали иногда довольно изысканную, хотя и неожиданную, форму - например, серебряного сосуда, на котором обозначен маршрут от Гадеса (Кадиса, на юге Испании) до Рима с указанием всех промежуточных станций и расстояний между ними.
   Италию Страбон изучил основательно - и не только по путеводителям. Он читал и научные сочинения, и "Периплы", в которых описывались берега различных морей, и предназначенные для мореходов "Гавани", похожие на нынешние лоции. Не пренебрегал он и распространенными в ту пору произведениями особого жанра - "рассказами путешественников", которые, по замечанию одного из исследователей, были "оборотной стороной географии". Среди фантастических вымыслов Страбон старался отыскать зерна истины. Для этого приходилось сравнивать, сопоставлять известия разных авторов. А еще лучше - проверять самому. И Страбон путешествовал.
   Один и в сопровождении друзей, которыми обзавелся в Риме (среди них - полководец Публий Сервилий Исаврийский, историк Феофан Митиленский, сопровождавший в походах Помпея, будущий префект Египта Элий Галлий, возможно, поэт Гораций). Страбон не знал еще, чему посвятит себя, но уже тогда тщательно собирал все, что относится к истории и географии. Руины говорили ему о многом. Он заметит позднее: "Находятся охотники посещать эти и другие места, потому что люди страстно желают видеть хотя бы следы столь славных деяний, подобно тому, как они любят посещать гробницы знаменитых людей".

   Страбон будет странствовать всю жизнь. Он обойдет и изъездит Каппадокию и Фригию (в Малой Азии), побывает в горах Тавра и у подножия Кавказа, на берегах Ионии (в Эфесе), на Кикладских островах, в Коринфе. Обо всех этих местах он столь же подробно повествует, как и о других, добавляя лишь одну фразу: "Когда я там находился..."
   Страбон флегматично перечисляет все реки, заливы, горы, приводит цифры: столько-то стадиев от того места до этого.
   Единственным городом, который не вызывал у него печальных размышлений, судя по всему, был Коринф.
   Коринф - город необычной судьбы. Среди самых знаменитых греческих полисов он единственный, подобно Фениксу, возродился из пепла и переживал новый расцвет. Коринф в VII-VI веках до н.э. затмевал Афины великолепием зданий и памятников. Он славился изящной глиняной посудой, скульптурой, мебелью. Завоевавший у римлян популярность архитектурный ордер возник именно в Коринфе, так же как особый тип военного корабля - триера. Расположенный на Истме - перешейке, соединяющем Центральную Грецию с Пелопоннесом, Коринф находился на перекрестке путей, ведущих в Италию и Малую Азию. Коринфяне превратили город в крупный торговый центр и долгое время во всем опережали афинян.
   Еще Гомер называл его "богатым" Страбон к этому добавляет: "Город коринфян всегда был великим и богатым. В нем было много опытных государственных деятелей и людей, искусно владевших ремеслами. Ибо здесь <…> искусство живописи, пластики и подобного рода ремесла достигли особенного процветания".

   Город был разрушен до основания Луцием Муммием. А затем о нем заговорили вновь - Юлий Цезарь "восстановил его, отправив туда колонистов". Остается только добавить, что Коринф возродился уже не как чисто эллинский город, а как деловой и торговый центр общеримского масштаба, связывавший восточные и западные провинции обширного единого государства.
   Поразительно, что ни один писатель древности не сообщает о том, что пресловутые "семь чудес света" являлись целью путешествий и входили в специальный маршрут. Но в отдельности то или иное "чудо" старались посмотреть многие. И Страбон не составил исключения.
   В его эпоху твердо знали, что "чудес" действительно семь. Впервые их назвали так в III веке до н.э., но долго не было единодушия из-за того, что включать в их число.
   Страбон поведал о пяти сооружениях, удостоенных звания "чудес света", - поведал неторопливо, не слишком обстоятельно и без всякого восторженного трепета. Садов в Вавилоне в ту пору уже не существовало. Статуе Зевса Олимпийского, созданной Фидием в 30-х годах V века до н.э., он уделил немало хвалебных строк, но почему-то забыл аттестовать ее как "чудо света". Впрочем, подобная забывчивость распространялась на храм Артемиды Эфесской и на Фаросский маяк, которые он видел воочию.
   Он сообщает только, что мыс острова Фароса - "это скала, омываемая морем; на ней находится удивительная по своей архитектуре многоэтажная башня из белого мрамора. Башню эту принес в дар Сострат из Книда, друг царей, ради спасения мореходов», как гласит надпись. Ни слова о том, когда создан маяк (в 280 году до н. э.), какова его высота (сто двадцать метров!), как сложная система металлических зеркал усиливала свет от огня, распространяя его на пятьдесят - шестьдесят километров. Все маяки, которые потом создавали античность и средневековье, явились лишь жалким подобием Фаросского.

   Чуть подробнее поведал Страбон об Артемисионе - храме Артемиды в Эфесе, перечислив, кем, как и на чьи средства строилось это святилище, и лишь мимоходом упомянув имена архитекторов и печальной памяти Герострата.
   Остается предположить, что Страбон и в самом деле не хотел писать об общеизвестном, особенно если это не было непосредственно связано с чисто географическими задачами. Зато когда он касался фактов и событий, не находивших отражения у его предшественников, обычная его сдержанность исчезала, и суховатый ученый уступал место наблюдательному и словоохотливому рассказчику.
   В Египте Страбон бывал не раз. Он подолгу жил в Александрии - знаменитом центре науки и культуры, который тоже гордился своим прошлым. Его он исходил вдоль и поперек и описал столь детально, что сейчас без труда по этому описанию можно составить план города, созданного в конце IV века до н.э. в дельте Нила к вящей славе македонского царя-завоевателя, милостиво разрешившего почитать себя как бога.
   Наверняка, находясь в Александрии, Страбон беседовал с учеными и философами, жившими в храме муз - Мусее: "Мусей является частью помещений царских дворцов; он имеет место для прогулок и большой дом, где находится общая столовая для ученых, состоящих при Мусее. Эта Коллегия ученых имеет не только общее имущество, но и жреца - правителя Мусея, который прежде назначался царями, а теперь Цезарем [т. е. императором]. К дворцовым помещениям относится также Сема. Это - огороженное пространство, где находятся гробницы царей и Александра. Дело в том, что Птолемей, сын Лага, успел отнять у Пердикки тело Александра, когда тот перевозил его из Вавилона, и свернул в Египет... Птолемей перевез тело и предал погребению в Александрии, где оно находится и теперь, однако не в том саркофаге, что первоначально, ибо Птолемей положил покойника в золотой саркофаг, а нынешний гроб - из прозрачного камня. Похитил же саркофаг Птолемей, которого прозвали "Багряным" и "Узурпатором" [видимо, Птолемей XI]".
   Но усиленные занятия наукой не превратили Страбона в кабинетного ученого. И когда представилась возможность совершить путешествие в экзотические края - чуть ли не на край ойкумены, он, естественно, не пренебрег ею.
   В 26-24 годах до н.э. Египтом управлял наместник Элий Галл. Префект был полновластным господином, подчинявшимся только императору и, по словам Страбона, "замещавшим царя".

   Элия Галла Страбон характеризует как "человека, ко мне расположенного, и близкого друга". И вот "когда Элий Галл был префектом Египта, я поднялся по Нилу и состоял в его свите вплоть до Сиены и границ Эфиопии". Маршрут не отличался новизной. Тысячи путешественников, устремлявшихся в страну фараонов, двигались тем же путем по узкой долине Нила, зажатой между пустынями и скалами и усеянной памятниками.
   Семнадцатая книга "Географии" больше напоминает путевой дневник, чем научное сочинение. Она насыщена такими неожиданными подробностями, которых не найти ни у одного античного автора.
   Из Александрии дорога вела, прежде всего, к Канопу (близ современного Абукира), с которым ее связывал двадцатикилометровый канал. Обычно в путь отправлялись на маленьких судах под звуки флейт. Берега были застроены маленькими гостиницами, наперебой зазывавшими клиентов. На полпути, в Элевсине, делали первую остановку, ибо там "есть беседки и вышки с открывающимися оттуда красивыми видами для желающих кутить - как мужчин, так и женщин. Это как бы начало "Канопской жизни" и принятого там легкомыслия".
   В самом Канопе Страбона заинтересовал храм Сераписа, где усыпляли больных, чтобы те во сне получили от оракула указания насчет их исцеления. Но таких страждущих с трудом можно было различить в толпе, которая приезжала сюда, прежде всего, развлекаться. "Удивительное зрелище представляет толпа людей, спускающихся вниз по каналу из Александрии. Каждый день и каждую ночь народ собирается на лодках, играет на флейтах и предается необузданным пляскам и крайней распущенности... В веселье участвуют и жители самого Канопа, которые содержат на канале гостиницы, предназначенные для отдыха и увеселений подобного рода".

   Из Канопа часть туристов, искавших иных наслаждений, отправлялась дальше на юг - к Гелиополю. Там кончалась дельта, и начинался собственно Нил. Мемфис - озеро Мерида - Абидос - Фивы - Сиена - острова Элефантина и Филе. Каждое название приводит Страбона в трепет.
   Страбон готовился к этому путешествию. Он знал историю Египта при фараонах, под властью персов и при Птолемеях; он знакомился с его памятниками, о которых рассказывалось в трудах многих писателей.
   "В Гелиополе я видел большие дома, в которых жили жрецы, ибо в древнее время, по рассказам, этот город как раз был кварталом жрецов, занимавшихся философией и астрономией. Теперь же это объединение перестало существовать, и его занятия прекратились. В Гелиополе я не обнаружил ни одного руководителя таких занятий, а только жрецов, совершающих жертвоприношения и объясняющих чужеземцам смысл священных обрядов. Во время путешествия префекта Элия Галла в Верхний Египет его сопровождал какой-то человек из Александрии... выдававший себя за знатока подобного рода вещей, но его обычно высмеивали как хвастуна и невежду".
   В Мемфисе - самой древней столице Египта - Страбон мимоходом упоминает о единственных уцелевших свидетелях его истории - пирамидах, а затем переключает свое внимание на священного быка Аписа, который, по египетским верованиям, считался воплощением бога Пта. Бык должен был обладать двадцатью восемью (!) признаками - особым цветом шерсти, сочетанием белых и черных пятен, определенной формой рогов. Когда Апис умирал, наступал всеобщий траур. Хоронили же быков в Серапеуме, на кладбище священных быков (с VII века до н.э. их бальзамировали и помещали в гранитные саркофаги).
   Из Мемфиса путь лежал к Меридову озеру, близ которого находилась удивительная постройка, возведенная в XIX веке до н.э. фараоном Аменемхетом III. Страбон сообщает о том, что "есть лабиринт - сооружение, которое можно сравнить с пирамидами, а рядом с ним гробница царя, строителя лабиринта". Подробно рассказав об этом крытом одноэтажном здании, занимавшем площадь в семьдесят две тысячи квадратных метров, Страбон объясняет, почему в нем было так много помещений: "Говорят, что такое количество залов сделано из-за того, что в силу обычая здесь собирались все номы [административные единицы в Древнем Египте], в соответствии со значением каждого вместе со жрецами и жрицами для совершения жертвоприношений, принесения даров богам и решения важнейших судебных дел. Каждому ному отводился специальный зал".

   Из всех, кто писал о лабиринте, Страбон - единственный, кто раскрыл политический смысл этого загадочного дворца. Аменемхет III стремился создать сплоченное государство. Огромный лабиринт символизировал весь Египет, объединенный могучей властью фараона, связывающей народ и страну в одно целое.
   С этим фараоном Страбон встретился еще раз в Фивах. Туда, к "городу мертвых", где у подножия отвесных скал, за которыми начиналась пустыня, высились заупокойные храмы, а в самих скалах скрывались гробницы вельмож и знати, устремлялись толпы путешественников (днем) и грабителей (ночью). И конечно, никто не мог миновать гигантских сидящих статуй Аменемхета III, которых именовали колоссами Мемнона (эфиопского царя, погибшего под Троей от руки Ахилла). Дело в том, что одна из статуй при восходе солнца начинала... петь. Объяснялось это, видимо, тем, что рано утром, когда резко менялась температура, из трещин и щелей в камнях выходил воздух, производя необычный звук.
   Страбон своими глазами видел трогательные признания, начертанные на ногах двадцатиметровых фигур: "Я слышал Мемнона".
   Тем не менее, Страбон все же не отваживается утверждать что-либо категорично: "Из двух стоящих здесь поблизости друг от друга колоссальных статуй из цельного камня одна сохранилась, верхние части другой, как говорят, из-за землетрясения обрушились. Есть поверье, что из части статуи, оставшейся на троне и на пьедестале, раз в день раздается звук, будто от слабого удара. Когда я находился в этих местах вместе с Элием Галлом в большой свите его спутников - друзей и воинов, - мне также довелось слышать этот звук... однако я не могу определенно утверждать, исходил он от пьедестала или колосса, либо же его намеренно производил кто-нибудь стоящий поблизости..."
   Достигнув границ Эфиопии, то есть почти края ойкумены, Страбон почувствовал себя удовлетворенным. Самые интересные, яркие и достоверные части труда Страбона как раз те, которые написаны им как очевидцем, непосредственным наблюдателем. А повидать ему удалось все-таки немало. Во всяком случае, достаточно, чтобы с гордостью заявить: "Сам я совершил путешествие к западу от Армении вплоть до областей Тиррении [Этрурии], лежащих против острова Сардинии, и на юг - от Евксинского Понта до границ Эфиопии. Среди других географов, пожалуй, не найдется никого, кто бы объехал больше земель из упомянутых пространств, чем я. Ибо те, кто проник дальше меня в западные районы, не добирались до столь отдаленных пунктов на востоке, а те, кто объездил больше мест в восточных областях, уступают мне в отношении западных. То же можно сказать и относительно стран, лежащих на юге и севере".

(1833 - 1876)
    Исследователь Сибири. По происхождению поляк. За участие в польском восстании 1863--1864 годов сослан в Забайкалье. В 1869-1875 годах исследовал Приморский хребет, Среднесибирское плоскогорье, реки Нижняя Тунгуска, Оленек, низовья реки Лена; открыл кряж, названный его именем.
   
   Александр Чекановский - уроженец Волыни Отец его Вавжинец Чекановский, чиновник, а позднее владелец интерната для учащейся молодежи, пользовался любовью со стороны профессоров и студентов.
   Из Галиции (часть Южной Польши и Западной Украины) он переехал в Кременец, где получил должность в лицее. А затем с семьей перебрался в Киев Александру (Олеку) было тогда всего четыре года.

   Александр Чекановский поступил не на естествоведческий факультет, как намеревался, а на медицинский, ибо его отец считал, что для юноши, не имеющего состояния, диплом врача является единственной дорогой к карьере.
   Учеба на медицинском факультете не мешала Чекановскому слушать лекции по естествознанию. Но самые приятные воспоминания от пребывания в Киеве оставили краеведческие экскурсии. Привыкший с детства к длительным и далеким путешествиям, одаренный феноменальной памятью и умением ориентироваться в незнакомой ему местности, Чекановский за время своих многолетних экскурсий по Подолу произвел много интересных научных наблюдений, которые и определили его склонность к геологии.
   Сразу же после получения диплома врача 25-летний Чекановский выезжает в Дерпт (нынешний Тарту), чтобы там заняться изучением происхождения Земли.
   Вскоре Чекановский стал одним из активнейших членов студенческого кружка естествознания и по поручению профессора произвел тщательную обработку минералогических коллекций Дерптского университета.
   Однако тяжелое материальное положение отца вынудило Чекановского оставить университет незадолго до его окончания. Он возвращается в Киев, где поступает работать в фирму "Сименс и Гальске", которая строила телеграфную линию из России в Индию.
   Работа, связанная с частыми поездками, дает возможность проводить экскурсии и научные исследования Помимо работы на "телеграфе", Чекановский занимается систематизацией палеонтологических коллекций Киевского университета.

   Однако он мечтал о далеких путешествиях и новых открытиях. Поэтому договаривается с управлением предприятия о том, что через несколько лет поедет с технической бригадой в Индию. Он надеется, что будет иметь возможность исследовать склоны таинственных Гималаев и берега легендарного Ганга. Тем временем он организует научную экспедицию в Крым, проводит геологические исследования, взбирается на горную вершину Чатыр-Дага. Следуя указаниям Бессера, Чекановский не забывает о гербарии и обогащает его ценными видами южной растительности. После двухлетнего отсутствия Александр возвращается в Киев.
   За участие в польском восстании 1863-1864 годов он подвергся аресту. Из киевской тюрьмы ему удалось бежать, но его поймали, осудили на бессрочную ссылку в Сибирь и отправили пешком по этапу из Киева в Тобольск. По дороге он ухитрился собрать большую энтомологическую коллекцию определения он.
   выполнял с помощью увеличительного стекла, отшлифованного им из обломка графина. На стоянках заботливо укладывал коллекцию в коробки, склеенные из различных обрывков картона и кусков фанеры.
   В Томске Чекановский заболел тифом, последствием которого стало периодическое психическое расстройство ("черная меланхолия"). Чекановский остался один, без присмотра, в горячке, не имея денег и даже без одежды, так как ее сожгли. Казалось, что смерть неизбежна. Тогда он попросил отправить в Иркутск ящик с коллекцией насекомых.
   Оправившись от болезни, он достиг в 1865 году Забайкалья - места ссылки, а в следующем году перебрался в Падун, в районе Братского Острога. Заключенные жили в землянках, а чтобы добыть пропитание, занимались рыбной ловлей и ставили силки на птиц и разных животных.
   Академик Ф. Б. Шмидт, получив командировку Академии наук в Сибирь, узнал в Иркутске о судьбе, постигшей Чекановского. Его возмущению не было границ. Он тотчас же поставил в известность всех видных ученых Петербурга, использовал все свое влияние и добился того, что Чекановского перевели из Падуна в Иркутск и назначили в Сибирский отдел Географического общества.

   По заданию отдела Чекановский исследовал геологическое строение Иркутской губернии. После экскурсии (осенью 1869 года) в горы, окаймляющие Байкал с запада - единый "Байкальский хребет" прежних географов, он выделил на юго-западе и дал название двум параллельным грядам - Приморскому хребту и Онотской возвышенности (сам он, правда, считал ее тоже хребтом).
   Работа над изучением Байкальских гор и необъятных сибирских земель, простирающихся от Байкала до Енисея и Саянских гор, а также работа над исследованием Иркутской губернии полностью занимали Чекановского в течение 1869- 1871 годов.
   В первый же год этих исследований польский ученый при раскопках на Ангаре около Усть-Балея обнаружил много окаменелостей, среди которых были образцы прекрасно сохранившихся рыб, раковин, насекомых и различных растений. До того времени наука считала эти пласты образованиями угольного периода. Чекановский совершил ошеломляющее открытие, установив, что они имеют юрское, то есть значительно более раннее происхождение.
   Пребывание Чекановского в Иркутске ознаменовалось рядом научных открытий, которые принесли ему славу "одного из выдающихся геологов России". Изданная в 1872 году монография по Иркутской губернии была удостоена золотой медали, а коллекции, собранные в Усть-Балее, легли в основу известного труда о юрской флоре, написанного профессором Цюрихского университета Геером.
   Чекановский организует экспедицию в Саянские горы, желая исследовать самую высокую вершину Мунку-Сардык. К экспедиции присоединяются Бенедикт Дыбовский, Виктор Годлевский и бывший выпускник Варшавской школы изящных искусств - "сибирский пейзажист" Станислав Вронский. До того времени еще ни одна экспедиция не покорила вершины Мунку-Сардыка, и географы не знали его точной высоты. Несмотря на отсутствие у четверки ссыльных должного альпинистского снаряжения, Чекановский все же отважился добраться до вершины и произвести измерения. С большим трудом экспедиция продвигалась вперед сквозь ледники и вечные снега, она взобралась на высоту, до тех пор не достигнутую исследователями, однако нагромождение льда и густой туман, нависший над горным массивом, сделали невозможным дальнейший подъем. Легендарный таинственный Мунку-Сардык не был взят. Сразу же после экспедиции Чекановский отправился на остров Ольхон. Его уже давно привлекал этот кусочек суши, окруженный водами Байкала. Первым из европейцев несколько десятков лет назад там побывал известный востоковед и исследователь первобытных религиозных верований Юзеф Ковалевский.
   Ольхон - самый большой из шести байкальских островов - лежит у западного побережья озера и имеет около 72 километров длины и приблизительно 22 километра ширины.

   Грозные массивы гор, нагроможденные вокруг вод озера, напоминали исследователю бурятские легенды о всесильных божествах, насылающих бури на "Священное море", и о похождениях несчастных плавателей, вызывающих гнев всеведущих духов – онгонов.
   Остров Ольхон манил Чекановского не только как геолога. Он являлся древним центром шаманизма. Предки бурятов, населяющих прибайкальские земли, пришли сюда, как говорит их предание, в период походов Чингисхана. Сохранилось еще одно бурят-монгольское племя, отличающееся раскосыми глазами, плоским носом и широким лицом, почти лишенным растительности. Они построили на острове свои юрты и, не опасаясь посещения чиновников, обмана купцов и преследования жандармов, чувствовали себя вполне свободными.
   На северо-восточном горном и покрытом богатой растительностью берегу возвышается скала Агху-Чола, которая наряду с урочищем, называемым Чашей Чингисхана, являлась местом паломничеств бурятов.
   Бурятами правили шаманы. Каждый из них был жрецом и одновременно считался прорицателем и знахарем. Он предсказывал бедствия, урожай, колдовал по внутренностям животных, находил потерянные вещи, разоблачал вора и лечил, чаще всего изгнанием из больного " злого духа".
   Этот неизученный остров в то время был населен шаманами, которые в своих неистовых плясках якобы соединялись с божествами. Жизнь на острове, пляски шаманов, невероятные хороводы в урочищах, фантастические обряды в честь Дзаяга - то есть божества, отождествляющего рок, - все это привлекло внимание путешественника.
   В 1872 году Чекановский предложил Географическому обществу исследовать территорию между Енисеем и Леной. Он отметил, что эта территория, незабвенная в истории географических открытий по количеству труда, энергии и самоотвержения, потраченных на ее познание, практически представляет собой "белое пятно" очень мало были изучены ее гидрография, еще меньше – рельеф.

   Получив разрешение Академии и местных властей, 26 марта 1873 года Чекановский отправляется из Иркутска к истокам Лены, где в течение двух месяцев изучает геологическую структуру берегов верхнего течения Лены и Ангары, производит картографические съемки, интересуется жизнью населения, ловит птиц и насекомых, находит много палеонтологических экспонатов и ожидает остальных участников экспедиции.
   Когда на Ангаре начался ледоход, из Иркутска прибыли астроном и физик Фердинанд Миллер, топограф Нахвальный и Владислав Ксенжопольский. 12 мая группа двинулась в лодках по Ангаре - к истокам Нижней Тунгуски.
   Вся территория между Ангарой и Подкаменной Тунгуской усеяна многочисленными небольшими хребтами и плоскими вершинами, покрытыми лесными массивами Чекановского интересовало геологическое строение этих плоскогорий вулканического происхождения. Дальше к северу они образуют между Енисеем и Леной Среднесибирское плоскогорье. Путешествие на лодках длилось месяц. В середине июня путники добрались до Ербочагена. Здесь кончился населенный край, и начиналась пустошь, на которой кое-где кочевали тунгусы. Чекановскому удалось сопровождать экспедицию охотника и проводника Голе Каплина, который стал руководителем каравана. Храбрость этого тунгуса, сообразительность и прекрасная ориентировка в этих неизведанных доныне краях являлись, несомненно, одной из предпосылок успеха экспедиции.
   За три летних месяца 1873 года путешественники проследили все течение Нижней Тунгуски до устья, правильно нанесли ее на карту и определили длину - 2670 километров (по последним данным - 2989). Это была первая научная экспедиция по Нижней Тунгуске, после Д  Мессершмидта (1723).
   В сентябре 1873 года экспедиция, пройдя полярный круг, достигла Енисея. Позади осталась тяжелая часть пути. Частая нехватка продовольствия, трудная для прохождения местность и вдобавок недостаточная подготовка к столь трудной экспедиции отразились на здоровье ее участников.
   Вышли невредимыми только Голе Каплин и Чекановский Ксенжопольский лишился рассудка, а Нахвальный долгое время тяжело болел. На обратном пути их пришлось многие километры везти на санях, пока, наконец, 5 ноября 1873 года Чекановский и еле стоящий на ногах Миллер не добрались до Иркутска.

   Главным результатом экспедиции Чекановский считал открытие огромного траппового покрова, прослеженного им по долине реки на протяжении более 1900 километров. Однако не менее важные результаты ее выявились несколько позднее. В статье "Дополнительные сведения к карте реки Нижней Тунгуски" Чекановский впервые охарактеризовал всю территорию по Нижней Тунгуске как плоскогорье - возвышенность с характерными столовыми горами. Фактически он совершил научное открытие Среднесибирского плоскогорья и описал рельеф ее центральной части.
   Только шесть недель длился отдых Чекановского. Спешно готовилась новая экспедиция, которая должна была пересечь полярный круг и произвести исследования до еще неизвестной тогда реки Оленек.
   Чекановский и Миллер покинули Иркутск 25 декабря 1873 года с двумя проводниками-эвенками и тронулись прежней дорогой в направлении Ербочагена. Там нужно было ожидать караван тунгусов, которые на оленьих упряжках перевезут их к озерам Сюрунгна и Яконгна.
   В путевом дневнике Чекановского мы часто находим теплые отзывы о тунгусах, которые появились в Сибири в середине XVII века, перекочевав сюда из Маньчжурии.
   15 февраля Чекановский двинулся к озерам, из которых берет начало водная система Хатанги и Оленёка. Путешествие длилось два месяца, и, наконец, в апреле экспедиция достигла берегов Сюрунгны (Вилюя).
   После нескольких недель исследования берегов озера Яконгна, 6 июня 1874 года, экспедиция достигла довольно значительной реки. Чекановский, решив, что это Оленек, в июне на построенном на месте карбасе начал сплав, но встретившийся ему в тот же день тунгус объяснил, что это Мойеро (приток Котуя), а Оленек находится к северо-востоку. Чекановский собрал расспросные сведения о Котуе и верховьях Мойеро, об области "значительных озерных систем..." и нанес эти - сильно преувеличенные - данные на карту. Так родилась легенда о великих озерах в бассейне реки Котуя, просуществовавшая до Хатангской экспедиции 1905 года. (По новейшим данным, крупнейшее озеро в этом регионе - Ессей, около 238 квадратных километров.)

   С Мойеро через невысокий водораздел Чекановский перешел на Оленек, примерно в 150 километрах ниже истока, и на плоту в июле начал сплав по реке. Путешествие было трудным: мешали мели, пороги, а в конце - сильный встречный ветер. Чекановский установил, что по Оленёку нет высоких гор. "Долина [реки] вообще узка и расширяется только на устьях больших притоков, и настолько значительно, что один из склонов теряется из виду".
   Наступившие в конце сентября холода помешали дальнейшему сплаву по Оленёку, и экспедиция двинулась к устью уже зимним путем на оленях: сначала - по той же возвышенности, а севернее - по плоской и низменной приморской тундре (часть Северо-сибирской низменности). Иными словами, Чекановский завершил пересечение Среднесибирского плоскогорья в северо-восточном направлении, добравшись к устью Оленёка в начале ноября. По его определению, длина реки составляет около 2350 километров (по последним данным - 2292 километра). Ф. Миллер впервые провел сравнительно регулярные измерения высот Восточной Сибири.
   Чекановский поднялся по одному из правых притоков Оленёка и через невысокий плоский Оленёкско-Ленский водораздел перешел в бассейн Лены и спустился по ней до селения Булун. Отсюда мимо северного отрога Верхоянского хребта (Хараулахский хребет) он обычным путем - через Верхоянск и Якутск - проехал в Иркутск (5 января 1875 года), охватив огромным кольцевым маршрутом восточную половину Средней Сибири.
   Организовывая свою третью сибирскую экспедицию, Чекановский намеревался "итти по берегу Лены до самого устья и если удастся, то зайти в устье Оленёка со стороны моря. Такой маршрут, - писал он, -дал бы возможность собрать ботаническую и энтомологическую коллекции, прежде всего на территории тундры, которая во время предыдущего путешествия не была достаточно обследована".
   Если две предыдущие экспедиции были финансированы Академией наук в Петербурге, то эта последняя была снаряжена на собственные денежные средства Чекановского. Его спутником в этом семимесячном странствии по якутскому краю оказался Зигмунт Венгловский, тоже ссыльный, бывший студент философии Киевского университета. Оба исследователя 1 июля 1875 года доплыли на лодке до Якутска, где перегрузили багаж экспедиции на баржу. Чекановский рассчитывал перед наступлением зимы успеть провести геологические исследования берегов реки Лены.

   Однако короткое и ненастное лето сорвало планы экспедиции. "Подули северные ветры, - пишет Венгловский. -На огромной реке бушевали непрерывные бури. Плавание было исключительно трудным и опасным. Чекановский приходил в отчаяние: в ночь с 22 на 23 мая все покрылось инеем, листья окрасились в осенние цвета".
   Чекановский провел с баржи исследование берегов Лены от Якутска до Булуна: на протяжении примерно 1200 километров описал берега реки и правильно нанес ее на карту. Пройдя ниже Булуна к устью реки Эекита, он поднялся по этому левому притоку Лены до истока, вторично пересек Оленёкско-Ленский водораздел севернее своего прошлогоднего маршрута и по долине реки Келимяр спустился к Оленёку.
   Чекановский организовал отряд, состоящий из 20 оленей и пяти проводников. "Покидаем Лену и начинаем путешествие к Оленёку", - записывает он. Вначале путь пролегал по глубокому и широкому заливу реки Аякит, а далее по скалистой и горной области, лежащей между Леной и Оленёком. Это была почти неисследованная учеными местность. Только однажды в 1854 году к Оленёку вышла русская научная экспедиция Невысокий (до 529 метров) водораздельный хребет, открытый и описанный Чекановским, впоследствии по предложению Э. В. Толля был назван кряжем Чекановского (длина 350 километров).
   Экспедиция продвигалась, пересекая то горы и бассейны многочисленных рек, то гигантские просторы каменистой тундры, покрытой лишь лишайниками и трудной для передвижения не только людей, но и оленей. Форсированные переходы продолжались девятнадцать дней, пока исследователи не вышли к берегам Оленёка выше устья реки Келимяра (Карбалаган).

   От Келимяра Чекановский проследил течение Оленёка до устья, где посетил могилы Прончищевых, безрезультатно искавших в XVII веке северо-восточный проход, который соединил бы Европу с Дальним Востоком. 26 августа с вершины горы Каранчат они увидели океан.
   Спустя два дня, по долине реки Бычар они отправились в сторону Крестового мыса, намереваясь еще в одном месте выйти к берегам моря.
   18 сентября экспедиция уже находится в Булуне, и оттуда начинается длинная и полная опасностей трасса. Благополучно перебрались через уже замерзшую Лену и на нартах, запряженных оленями, доехали до Верхоянска, откуда через заснеженные горы и обледеневшую тундру 20 декабря 1875 года вышли к Иркутску.
   В течение 7 месяцев они проделали свыше 11 тысяч километров, привезя с собой многочисленные топографические съемки, описание пройденной трассы и 1500 палеонтологических экспонатов.
   Так закончились три экспедиции Чекановского, зоологические результаты которых член Академии наук Шмидт признал "самыми богатыми из всех, какие когда-либо были предприняты в Сибири. Богатые по своему содержанию отчеты экспедиции, будучи переведены на разные языки, стали достоянием науки, а составленные Чекановским карты значительно изменили и дополнили карту азиатской России".
   В течение трех лет Чекановский проделал 25 тысяч километров, а собранные с участием его товарищей Ксенжопольского и Венгловского коллекции насчитывали 18 тысяч экспонатов. Этот одаренный необычайной энергией ученый оставил очень подробное геологическое описание исследованных районов, обработал тунгусский словарь, описал экономическое состояние и условия жизни населения, а также дал представление о географии огромных пространств, раскинувшихся от границ Монголии до берегов Северного Ледовитого океана.

   Достижения Чекановского, особенно в области исследования геологического строения Сибири, имели громадное значение для науки.
   В конце 1875 года, после одиннадцати лет ссылки, Чекановский, наконец, дождался амнистии, а вместе с ней приглашения в тогдашнюю столицу России и назначения научным сотрудником Петербургской Академии наук. Поэтому шумно и весело он отпраздновал Новый год в Иркутске, пригласив на это прощальное торжество многочисленных друзей.
   В Петербурге его уже ждал избавитель от падунской каторги Фридрих Шмидт. Чекановский становится хранителем минералогического музея. Он получает просторный и хорошо оборудованный научными пособиями рабочий кабинет и нескольких научных сотрудников, которые должны ему помогать в геологических и картографических работах.
   Летом 1876 года он сумел обработать две карты: бассейна Ангары и Подкаменной Тунгуски, а также Лены вниз от Якутска до Булуна вместе с рекой Яной. В то же время он исследует привезенные из последней экспедиции окаменелости, выезжает в Стокгольм, чтобы сравнить свои коллекции с экспонатами, привезенными шведскими учеными со Шпицбергена, а после возвращения представляет Академии наук проект новой научной экспедиции, в которой ставит своей целью исследовать в геологическом отношении все большие сибирские реки на территории между Енисеем, Леной, Анабаром, Хатангой и Пясиной.
   Эта задуманная со свойственным ему размахом экспедиция могла принести русской науке серьезные достижения в области ознакомления с огромной частью северной Сибири. Однако снаряжение экспедиции требовало больших средств, и в связи с этим проект Чекановского встретил возражения со стороны нескольких членов Президиума Академии.
   Столь неожиданный удар был для Чекановского, мечтавшего о новых путешествиях, потрясением. Наступило резкое обострение нервной болезни. Сильное расстройство довело его до мании преследования. Он хотел бежать из Петербурга. Ему казалось, что он окружен врагами, покушающимися на его жизнь.

   Когда 18 октября 1876 года Фридрих Шмидт пришел к нему на ежедневную короткую беседу, он застал Чекановского в агонии. Накануне тот принял большую дозу яда.
   Страстная любовь к природе, редкая выносливость и настойчивость помогли ему проделать огромную экспедиционную работу. Общая длина его рабочих маршрутов составила около 27 тысяч километров. Он оставил ценнейший материал, на основе которого написано несколько монографий по различным отраслям естественных наук. Карты Лены, Оленёка и Нижней Тунгуски, составленные Чекановским и Миллером, впоследствии были сведены в стоверстную карту, долгое время бывшую единственной для Средней Сибири. Исследования Чекановского охватили огромную территорию Среднесибирского плоскогорья от Енисея до Лены и от Байкала до устья Оленёка. Экспедиция 1873-1875 годов "может по справедливости считаться драгоценным вкладом в картографию Восточной Сибири" (Р. Маак).

(? - между 1512 и 1517)
    Итальянский путешественник, побывавший в Аравии. Определил географическое положение этой страны; описал ее торговлю с Индией, Эфиопией, Персией и Египтом.
   
   О происхождении Лодовико ди Вартема известно мало. Его называют то болонцем, то римлянином. Один историк писал в XVIII веке, что Лодовико был "римлянин из благородной семьи патрициев, более известный под именем болонца Луи Вартема - так он называл себя в своих мемуарах".

   Во всяком случае, в течение почти полувека не было ни одного рассказа о путешествиях, который пользовался бы таким прочным успехом. Около тридцати лет подряд переиздания и переводы следовали один за другим без перерыва, некоторые вышли уже в XVII веке.
   Ди Вартема не пытается удивить читателя, не стремится ни украсить то, что видит, ни выставить себя в выгодном свете. Он старается, прежде всего, сообщить полезные сведения. Говоря о городе, называет число домов, мечетей, рассказывает о событиях местной истории, о том, что продают на рынках, как одеваются, о характере людей и их обычаях.
   Отправившись в 1503 году из Венеции, Лодовико добрался до Каира, потом посетил Бейрут, Триполи, Халеб и, наконец, Дамаск, где остался надолго, чтобы овладеть арабским языком. И в Египте, и в Сирии он научился отличать мамлюков - наемных солдат турецкого султана, из которых состояла полиция. Это были пленные из Венгрии, Валахии, Сербии и Болгарии, приведенные в Египет, а также и другие европейцы (немцы, каталонцы, сицилийцы и итальянцы), избравшие ислам своим вероисповеданием. Пренебрежительным отношением к принятым в стране религиозным обрядам, духом неповиновения и оскорбительным для всех окружающих поведением войско это снискало презрение и ненависть мусульман. Ди Вартема, в частности, приводит факты злоупотребления мамлюками их правами в отношении дамасских женщин.
   Но чтобы утолить свое "желание видеть новое", он "не нашел иной возможности, кроме как войти в тесную связь с капитаном мамлюков", на которого была возложена обязанность во главе отряда в 60 человек охранять собиравшийся в Мекку караван паломников (приблизительно 40 тысяч человек и 35 тысяч верблюдов) и сопровождать его туда и обратно. Капитан не возражал, и ди Вартема стал мамлюком, "с помощью денег и других вещей, которые я ему дал".

   Лодовико намерен был познакомиться с тем, что, безусловно, представляло тогда основной интерес со священными городами ислама, с могилой пророка, с храмом.
   Первый этап пути закончился в Хауране, в местечке Мезериб. Этот район, расположенный на краю культурных, возделываемых земель, часто подвергался набегам кочевников-бедуинов из пустыни. Уже римляне вынуждены были построить здесь укрепления, чтобы остановить вторжения кочевников. Ди Вартема, который провел в Мезерибе три дня, превосходно понял характер бедуинов, хотя встретил их впервые в жизни, и вполне почувствовал дух этой пограничной земли: "Когда наступает время собирать плоды земли, кажется, что они (бедуины) за сто миль отсюда, а утром они уже около города, где найдут пшеницу и ячмень уже чистыми и обмолоченными. Они наполнят мешки и унесут их. И будут скакать день и ночь, не давая своим кобылам отдохнуть, а, прискакав, дадут им напиться верблюжьего молока, которое свежо и снимает усталость; и воистину кажется, что кобылицы сии летают подобно соколам".
   Следуя с караваном, Лодовико узнает, что такое форсированный марш в поисках колодца через безводный район - тридцать три человека погибли от жажды, а умирающих оставляли по краям дороги зарытыми в землю по шею.
   Ему было неизвестно, что караван проходил тогда через Нефуд, обширную часть пустыни, вдающуюся широким языком в Северную Аравию. Множество раз приходилось давать отпор бедуинам, которые нападали на караван то с целью ограбления, то пытаясь заставить заплатить за воду, взятую из колодцев. Однако в борьбе с бедуинами мамлюки проявили доблесть, и караван потерял только одну женщину и одного мужчину.
   Ди Вартема не называет мест, через которые шел караван, кроме исходного пункта (Мезериб) и конечных (Медина и Мекка). Правда, он упоминает о долине Содома и Гоморры, которой будто бы достиг караван на 22-й день пути от Мезериба. Но это совершенно невозможно, так как Содом и Гоморра находились на берегу Мертвого моря. Не будучи, как он сам об этом предупреждает, человеком, черпающим ученость в книгах, ди Вартема излагает здесь все, что помнит из Священной истории: жители этих городов якобы не отличались добродетелью, за что и были наказаны, ибо "все вокруг сего места есть пустынная земля, не дающая ни воды, ни плодов".

   Скорее всего, что развалины, расстояние до которых, если исчислять его в днях пешего пути, равно трем пятым расстояния от Дамаска до Медины, - остатки городищ Мадаин-Салих и Эль-Ула. Ди Вартема же думал, что видит Содом и Гоморру, не подозревая о существовании древней цивилизации, открыть которую еще предстояло.
   Побывал он также у подножия горы, имеющей 10-12 миль в окружности. "Там, - говорит он, - живет четыре или пять тысяч евреев. Они ходят обнаженными, рост их составляет пять-шесть ладоней. Голоса у них как у женщин, и более всего среди них чернокожих. У них нет, да они и не едят другого мяса, кроме бараньего. Все они подвергаются обряду обрезания и исповедуют иудейство. Когда же в руки к ним попадает мавр, они живьем сдирают с него кожу".
   И вот, наконец, Медина. В Европе думали, что тело Мухаммеда покоится в мекканском храме, где оно подвешено в воздухе. Заслуга ди Вартема - в разоблачении этого ошибочного представления, ибо он видел гробницу пророка в Медине.
   Мечеть, по его описанию, квадратная, в ней более 400 опорных колонн из белого обожженного кирпича. Ее освещают около трех тысяч ламп, никогда не гаснущих. В одном из углов - четырехугольная башня, окутанная шелковым покровом и опоясанная медной решеткой; войти туда можно через дверцу, по обеим сторонам которой лежит десятка два книг с описанием жизни и учения Мухаммеда, а также деяний и поступков великих подвижников ислама, погребенных тут же. Именно здесь находятся гробница Мухаммеда и гробницы первых халифов: Абу Бекра и Омара.
   В Мекке ди Вартема как объективному стороннему наблюдателю удалось хорошо познакомиться с принятыми там обрядами. Он в восхищении от окруженного горами священного города. Местность вокруг Мекки бесплодна, и продовольствие везут из Каира, через порт Джидду на Красном море, а также из Индии, Персии и Сирии. Из Индии и Эфиопии вывозят пряности и драгоценности, из Бенгала - колоссальное количество шелков и бумазеи. В этом городе, как ни в каком другом месте, были сконцентрированы огромные массы людей; здесь шла бойкая торговля драгоценностями, шелками, хлопчатобумажными тканями и всевозможными благовониями. Благовония в изобилии продавались обычно под сводами большой мечети, а драгоценности - у ее дверей.

   Кааба, святая святых мекканского храма, была полностью перестроена в 1627 году. Ди Вартема же видел ее в первоначальном виде.
   Красивый круглый храм напоминает ему римский Колизей; в середине его под открытым небом находится "небольшая башня, коей сторона составляет пять-шесть шагов, вся она окутана черным шелком". Это Кааба. Войти туда можно через серебряную дверь, но порог ее расположен на высоте человеческого роста; по обеим сторонам - вазы, доверху наполненные благовониями; в каждом углу башни - по кольцу.
   Путешественник рассказывает, как 23 мая перед рассветом толпа начала делать традиционные семь кругов вокруг башни, прикладываясь к ее углам; закончив обход, каждый пятился до колодца, вырытого в 12 шагах от башни. И в то время как богомолец громко просил прощения за содеянные грехи, ему на голову выливали три ведра воды, так что он промокал до нитки: так поступали с каждым, даже если платье его было расшито золотом, ибо считалось, что вода из колодца смывает грехи; затем толпа отправлялась к подножию одной из гор, чтобы принести там жертву. Каждый должен был зарезать от двух до пяти баранов, обращая их головы в сторону восходящего солнца. Немного мяса оставляли себе, остальное раздавали нищим. Последних было так много, что они дрались не только за мясо, но и за огуречную кожуру, которую им бросали прямо в песок.
   На второй день читалась проповедь о необходимости раскаяться в грехах, после чего все спешно возвращались в город. На полдороге стояла стена, а возле валялось множество мелких камней. Каждый должен был бросить один из камней как бы в невидимого врага. Ди Вартема объяснили, что этот обряд совершается в память о повиновении Исаака и свидетельствует о желании ему подражать. Действительно, мусульманское предание гласит, что, когда дьявол пытался помешать Исааку последовать за отцом своим Авраамом, который собирался принести его в жертву, Исаак дважды прогонял дьявола, а на третий раз забросал его камнями, так как хотел, чтобы воля Господня свершилась.
   Таким образом, отныне Европа уже имела общее представление о том, как проходит суровое испытание - хадж, паломничество, которое по исламской вере делает из просто верующего настоящего мусульманина, достойного райских кущ.

   После Пустынной Аравии и священных городов Лодовико ди Вартема познакомил своих соотечественников с другой частью Аравии. Она называлась Аравией Счастливой.
   Он не собирался возвращаться с караваном назад в Дамаск. Но однажды, когда покупал он товары для своего капитана, какой-то человек обвинил его в том, что он - не мавр. Напрасно Лодовико клялся "головой пророка", ему пришлось последовать в дом этого человека, чтобы дать объяснения. Там хозяин, уже по-итальянски, сообщил ему, что бывал в Италии, видел его там и теперь узнал в лицо. Ди Вартема пришлось объяснить, как он стал в Каире мамлюком. Тот факт, что римлянин захотел принять религию ислама, польстил мусульманину, и он обошелся с Лодовико в высшей степени почтительно. Разговор перешел на события дня, и ди Вартема узнал, что если в этом году драгоценных товаров привезено менее чем обычно, то виной тому король португальский, суда которого доходили теперь до океана и до самых заливов - Персидского и Аравийского. Речь шла о Васко да Гама, португальском мореплавателе, который достиг берегов Аравии. Узнав об этом, ди Вартема сделал вид, что весьма опечален, и поспешил заверить хозяина дома в своей враждебности к христианам. Затем он просит мавра помочь ему отстать от каравана и скрыться от мамлюков, уверяя, будто это нужно ему (Лодовико), чтобы отправиться к правителям юга, противникам Португалии, которых он научит изготовлять пушки. Составили план. И в то время как глашатаи собирали по городу мамлюков, угрожая казнью тем, кто не явится, ди Вартема, спрятанный в доме мавра (в комнатах его жены и племянницы), чуть не отдает Богу душу, напуганный перспективой быть вздернутым на виселице. Он успокаивается лишь тогда, когда караван уходит, и вскоре покидает гостеприимный дом мавра, обласканный его женой и очаровательной племянницей. По рекомендации своего хозяина он присоединяется к каравану, идущему в Египет через Джидду.
   Едва оказавшись в Джидде, Лодовико отправляется в мечеть, ложится на пол, притворяясь больным, и остается там четырнадцать дней, выходя только ночью, чтобы запастись провизией. Наконец, он находит судно, отплывающее в Персию, и садится на него, заключив сделку с капитаном.
   Лодовико рассказывает о рифах Красного моря, о трудностях навигации между Джиддой и островом Камараном, об обнаженных бедуинах, которые "метают камни из пращи" в людей, высадившихся на их землю, чтобы закупить съестные припасы, и, наконец, - о прибытии в прекрасный порт Джизан. Ди Вартема насчитывает там сорок пять судов, он восхищен изобилием "винограда, персиков, айвы, яблок, гранатов, очень крупного чеснока, лука средних размеров, сладких орехов, огурцов, разных сортов лимонов и апельсинов".
   Люди здесь ходят совершенно обнаженными. Исповедуют они мусульманство.

   Наконец, пройдя Баб-эль-Мандебский пролив, корабль прибыл в Аден - самый укрепленный город из тех, что ди Вартема когда-либо видел на равнинной местности, с двух сторон его окружают горы, с двух других - крепостные стены.
   Пять замков возвышается над Аденом. Население исчисляется пятью-шестью тысячами семей. Суда бросают якоря у подножия одной из гор, которую венчает форт. Жара там такая, что на рынок ходят в два часа ночи. На якорной стоянке можно видеть корабли из Индии, Эфиопии, Персии. Как только корабль заходит в порт, офицеры местного султана приходят осведомиться о товарах и об экипаже, затем они снимают парус и руль, дабы судно не ушло, не заплатив султану оброка.
   В 1504 году португальцы постоянно крейсируют в океане в виду Адена. За год до этого Антонио де Солдания открывает остров Сокотру. В то время как ди Вартема находился в Адене, всех жителей города преследовала мысль о португальской опасности; поэтому, когда один из спутников имел несчастье обругать Лодовико "собачьим сыном" (ругательство, распространенное главным образом среди "неверных"), его тотчас же заподозрили в том, что он - христианин и португальский шпион, и в тот же день доставили во дворец султана, чтобы предать смерти. Отсутствие султана отсрочило казнь Прибывшие на третий день пятьдесят или шестьдесят "мавров", которым удалось бежать вплавь с трех кораблей, взятых португальцами в плен в открытом море, ринулись на штурм дворца, чтобы растерзать ди Вартема и других неверных, жизнь им спас сторож, вовремя успевший закрыть дверь.
   Только на исходе шестьдесят пятого дня привезли их в Ронду, "где они должны были предстать перед султаном, производившим в тот момент смотр войскам, которые он собирался послать против войск султана Саны. Сана же находилась в трех днях пути от Ронды".
   Как ни был ди Вартема озабочен своей судьбой, он все же не преминул окинуть взором готовящуюся к походу армию. Насчитывала она 80 тысяч человек, из которых 3 тысячи составляли личную гвардию султана. Это, главным образом, эфиопы, купленные султаном в восьмилетнем возрасте и обученные военному ремеслу. Они вооружены круглым щитом, сделанным из двух разрисованных коровьих шкур, сшитых вместе и натянутых на палки. В руках у каждого - копье, короткий и широкий меч, а вокруг головы - праща, "чтобы метать камни". Между пращой и головой они засовывают щепки, которыми ковыряют в зубах. Одеты они в полотно, чаще всего красное, "стеганное с хлопком", одежда эта защищает их от вражеских ударов. "И до сорока-пятидесяти лет они обычно носят два рога, сделанные из собственных волос. Похожи они на козлят". Ди Вартема говорит также, что сопровождало армию пять тысяч верблюдов.

   Для него начинается период испытаний. На допросе у султана он называет себя мусульманином, но, когда султан велит ему произнести символ веры ислама, у него "нет мочи проронить хоть слово" и он не знает, "была ли то воля Господня или просто страх". Так или иначе, его сажают в тюрьму, надевают на ноги кандалы, утром и вечером дают ломоть хлеба из проса.
   Пленники договариваются между собой, что тот, на кого падет жребий, должен будет изображать помешательство, чтобы дать возможность бежать двум другим. Жребий падает на ди Вартема. Жена султана из своего окна видит, какие поистине цирковые номера проделывает ди Вартема, но следит за ним с симпатией, тем более что белый цвет его кожи отнюдь не оставляет ее равнодушной. Лодовико успешно справляется с ролью помешанного, и ему снова улыбается счастье. Жена султана окружает его заботами. Однако ди Вартема принимает эти заботы с крайней осторожностью. Дело в том, что он вовсе не стремился уступить желанию султанши иметь сына с белой кожей, не прельщаясь ни богатством, ни положением фаворита. У него было только одно желание - вернуть себе свободу и приобрести новые знания, а султанша могла его задержать. Вырвавшись с ее помощью из тюрьмы, ди Вартема некоторое время оставался во дворце, потом притворился больным и попросил разрешения отправиться в Аден полечиться у "святого человека". Жена султана разрешила, и ди Вартема с дворцовым пропуском посещает различные города.
   В Адене он снова притворяется больным и снова лежит в мечети до тех пор, пока в один из ночных выходов не находит владельца судна, согласившегося отвезти его в Эфиопию.

   После недолгой стоянки в порту Лодовико отправляется в Персию, а оттуда - в Индию, не поддавшись соблазну жениться и приобрести таким способом большие богатства. Другу, который хотел задержать его в Индии этой женитьбой, он сказал: "Знайте, что не богатства, не корысти ради, иду я по свету; иду я ради собственного удовольствия и чтобы приобретать знания".
   Конец путешествия более всего прославил ди Вартема. Находясь в Калькутте, он узнал, что португальцы, укрепившись в Каноноре, строят там флот. 3 декабря 1505 года Лодовико является туда, не возбуждая ничьих подозрений, и предупреждает вице-короля Португалии о происках индийцев, которые готовились начать войну, будучи хорошо вооружены пушками, построенными для них двумя португальскими дезертирами. За мужественное поведение путешественник во время последовавших битв был посвящен в рыцари королем доном Мануэлем (1508 год).
   Из Лиссабона он возвращается в Рим. Венецианская коллегия награждает его за удивительные рассказы; ему покровительствуют знатные семейства Колонна и Сфорца и кардинал Карваджале, взявший на себя расходы по переводу его труда на латинский язык.
   Однако о последних годах жизни Лодовико так же мало известно, как и о первых; можно только предполагать, что умер он между 1512 и 1517 годами.
   К книге ди Вартема приложена карта, на которой изображена Аравия Птолемея, странно вытянутая в ширину на юге.
   Лодовико дал своим соотечественникам очень общую, но точную картину того, что более всего характеризовало Аравию: рассказал о священных городах родине Мухаммеда, о паломничестве; определил географическое положение Пустынной Аравии севера и Счастливой Аравии юга; описал торговлю с Индией Эфиопией, Персией и Египтом; не забыл о производстве благовоний и, наконец, познакомил европейцев с народом Аравии, где рядом с оседлыми белокожими племенами-кочевниками свободно живут чёрные рабы.

   Конечно, знания, источником которых были рассказы ди Вартема, нельзя считать научными; однако они были объективными и точными настолько насколько это возможно в том случае, когда у человека нет других средств познания, кроме собственных глаз и ума. И тем и другим ди Вартема сумел воспользоваться как нельзя лучше.

(1797 - 1873)
    Польский натуралист, геолог и географ. Путешествовал по Северной и Южной Америке и островам Океании. В 1839-1840 годах первым исследовал Новый Южный Уэльс, Австралийские Альпы. Открыл месторождения золота и высшую точку Австралии - гору Косцюшко. В 1841-1842 годах исследовал Тасманию.
   

   Павел Эдмунд Стшелецкий (Стржелецкий) родился 24 июня 1797 года в Глушине под Познанью в семье шляхтича. От родителей впитал культ Тадеуша Косцюшко, под командованием которого служил его отец.
   "Как иные люди родятся с полнокровным или черепашьим темпераментом, - писала польская поэтесса Нарцисса Жмиховская, печатая пространные воспоминания о жизни и деятельности своего далекого кузена, -так, несомненно, Стшелецкий родился с темпераментом путешественника. Он имел все необходимые для путешественника качества: крепкое здоровье, бесстрашную отвагу, хладнокровие при опасности, ловкость гимнаста, сопутствующую большой мускульной силе, необходимую в нужде закалку - он со спартанским безразличием переносил голод, холод и жару. А, кроме того, у него была душа бродяги Он, как бедуин или киргиз, нуждался в перемене мест, в движении в пространстве".
   Следующие годы - это сплетение самых удивительных приключений. Период Варшавского княжества молодой Павел проводит в варшавских школах. В 1816 году девятнадцатилетний юноша выезжает в Краков. Неизвестно откуда он достает средства к существованию, вернее всего бедствует, но, несмотря на это, совершает экскурсию в горы - в тогда еще малоизвестные Татры. Это можно считать первыми проявлениями "души бродяги", о которой писала Нарцисса Жмиховская.
   Из древнего Кракова он вместе со своим братом Петром возвращается в родные края. Однако не находит себе применения в небольшом отцовском имении, разделенном между старшим братом и сестрой Изабеллой. Следуя совету семьи, он поступает на военную службу.
   На одном из балов в поместье в Обозерье Стшелецкий встретил милую девушку с пышными светлыми волосами и большими голубыми глазами. Владелец Обозерья, наполеоновский полковник Турно был гурманом и кутилой, он любил блистать в салонах и охотно видел у себя хороших танцоров. Старый Турно чересчур поздно заметил, что между Александриной, всеми называемой Адиной, и интересным уланом завязалось нечто большее, чем обычное кадрильное знакомство.

   Стшелецкому исполнилось двадцать лет, Адине было пятнадцать, и молодые люди решили пожениться. Однако бедный улан не мог рассчитывать на согласие полковника Турно. Влюбленная пара решает бежать. Павел хотел отвезти невесту в имение своей сестры, а потом отправиться с ней в Краков. Однако старый Турно разгадал их замысел, и вскоре беглецов догнали. Девушка вернулась в хоромы, а Стшелецкий в казармы.
   Как житель Познанской области, вошедшей после разделов Польши и Венского конгресса в состав Пруссии, Павел служил в прусской армии. Царящая в ней бездумная атмосфера тяготила юношу, жаждущего науки и знания света. Полученный им вскоре офицерский чин обязывал его к дальнейшей воинской службе. Он решил бросить службу, а поскольку ему отказали в увольнении, то в один прекрасный день он попросту уехал из казарм с тем, чтобы больше туда не возвращаться.
   Когда военные власти объявили Стшелецкого дезертиром, он уже находился в Италии, где интересовался извержением Везувия и старательно учился. Ведь он прекрасно понимал, что для познания тайн земли необходимо усвоить основы геологии. Кроме того, он изучает языки и проводит целые дни в библиотеках.
   Во время одной из экскурсий, посвященных исследованию вулканических явлений, Стшелецкий познакомился с князем Францишеком Сапегой. После многолетних заграничных путешествий Сапега возвращался на родину и предложил молодому соотечественнику должность администратора своих колоссальных имений. Стшелецкий находился в трудном финансовом положении. Полученный от сестры скромный фонд уже истощился. Следовало задуматься о заработке. Хоть и жаль ему было покидать итальянские вулканы, он согласился вернуться на родину, только на этот раз на территорию, отошедшую к России, где ему не угрожало судебное дело за совершенное дезертирство.
   После смерти Сапеги он вновь выехал за границу. Сначала изучал в Гейдельберге географию, а затем перебрался в Англию и записался на геологический факультет Оксфордского университета. Получив диплом в 1834 году, он отправляется в десятилетнее путешествие. Пять лет потратил он на посещение обеих Америк и Океании. Был первым до Домейко поляком, прошедшим через перевал Успальята в Андах. Высаживался также на Гавайях, Таити и Новой Зеландии. Оттуда путь вел в Австралию.
   Стшелецкий сам добывал средства для путешествий, продавая европейским музеям те редкие этнографические материалы, которые ему удавалось найти. Полученными таким образом деньгами он оплачивал стоимость своих поездок.

   Трехлетнее странствие по обеим частям Америки позволило ему посетить Нью-Йорк, Бостон, Филадельфию, Вашингтон, совершить поездку по реке Гудзон, осмотреть Ниагарский водопад и оттуда отправиться в Канаду. Затем он побывал на Антильских островах, в Мексике, а на обратном пути совершил плавание по Миссисипи и Огайо до Цинциннати и Балтимора. После восемнадцати месяцев пребывания в Северной и Центральной Америке он покидает Соединенные Штаты, чтобы отправиться в Бразилию.
   В высланном из Австралии письме Адине Турно он так описывает свое пребывание в Южной Америке: "Посетил Рио-де-Жанейро, осмотрел провинцию Сан-Паулу, затем выплыл на Ла-Плату, заглянул в Монтевидео и высадился в Буэнос-Айресе. Пересек Аргентинскую республику вширь через Кордову и Мендосу, исследовал районы, богатые минералами, перевалил через Кордильеры, или Анды, и из Сантьяго в Чили отправился на север в Кокимбо, затем на юг в Консепсьон. В Вальпараисо сел на корабль для исследования побережья Тихого океана - посетил Лиму, Гуаякиль, Пунтаренас, Сан-Сальвадор, Акапулько, Сан-Блас, Масатлан и Гуаймас; обследовал Калифорнийский залив и полуостров на север до самого Ависпо; затем посетил важнейшие прииски, вернулся в Тепик-Жалиско, а потом проехал в Сан-Блас, чтобы сесть на корабль до Чили. Попав обратно в Вальпараисо, немедленно его покинул, чтобы отправиться на острова Океании. Побывал поочередно на Маркизских и Гавайских островах, остановился на Таити, оттуда поплыл к Новой Зеландии и с нее к Новому Южному Уэльсу, куда прибыл четыре дня назад. Во время этих путешествий, которые тебе перечислил, я шесть раз пересек экватор..."
   Стшелецкий был первым европейским натуралистом, изучавшим природу Нижней Калифорнии.
   В апреле 1839 года польский путешественник прибыл на корабле в австралийский порт Сидней и на следующий день добился аудиенции у губернатора.
   Тогдашний правитель Австралии вице-адмирал Гиппс был уже третьим губернатором, начиная с того времени, когда англичане заинтересовались этой частью Австралии. Английское правительство решило использовать недавно открытые земли для ссылки туда уголовных и политических преступников.
   На приеме у губернатора Стшелецкий познакомился с человеком, еще при жизни вошедшим в историю цивилизации Нового Южного Уэльса. Его звали Мак-Артур.

   Стшелецкому вскоре представилась возможность посетить многочисленные имения австралийских богачей. К тому времени колонии для преступников были упразднены, и ссыльные работали у предпринимателей, получая за это кое-какую заработную плату. Многие из них стали владельцами собственных небольших участков земли.
   Пять лет длились странствия путешественника с момента его отплытия в июне 1834 года из Ливерпуля в Нью-Йорк.
   В конце 1839 года, исследуя Голубые горы, в долине Клейуд в окрестностях Батерста Стшелецкий обнаружил признаки золота. Он полагал, что золотоносные формации широко развиты в горных районах юго-восточной Австралии. Исследователь подготовил к печати сообщение о своих гипотезах и открытиях. Но сначала он сообщил о своем открытии губернатору Гиппсу. В губернаторском дворце состоялся разговор, в результате которого на одиннадцать лет австралийские золотые россыпи были засекречены. Губернатор опасался, как бы неожиданное известие о золотых россыпях не вызвало в Австралии беспорядков, и обязал Стшелецкого не сообщать об этом открытии. В то же время он просил составить соответствующий отчет, который вместе со своим рапортом выслал в Лондон. Путешественник сдержал свои обязательства и в своем труде об Австралии, изданном в 1845 году в Лондоне, ни словом не упомянул о золотоносном Песке.
   Только в годы золотой лихорадки в Австралии Стшелецкий, освобожденный от обязывавшей его секретности, издает дополнение к своему труду о Новом Южном Уэльсе, в котором сообщает о своем открытии.
   Спустя десять лет прогнозы Стшелецкого полностью оправдались, и "золотая лихорадка" захлестнула юго-восточные провинции Австралии. Австралийские историки считают, что честь открытия золотых залежей пятого материка по праву принадлежит Стшелецкому. Имеются, правда, сведения, будто еще в 1823 году некто Мак-Брайн нашел где-то в Новом Южном Уэльсе признаки золота, но данные эти весьма смутны и требуют основательной проверки.
   Запрет Гиппса не слишком обескуражил Стшелецкого, и в декабре 1839 года он разработал план путешествия по маршруту Сидней - Австралийские Альпы - Порт-Филлип.

   В начале 1840 года Стшелецкий покинул Сидней и вместе с Джемсом Мак-Артуром направился на юго-запад.
   Экспедиция с трудом продвигалась через "бездонные ущелья, глубокие долины и страшные пропасти", спуск в которые, как писал Стшелецкий, был сопряжен с большими опасностями, а выход почти невозможен. В этом крае, доступном только птицам и опоссумам, легко могла произойти катастрофа. "Запутавшись во время своих изысканий в бесконечном лабиринте подземных ущелий горы Гей и реки Грос, - вспоминает Стшелецкий, - я не в состоянии был выбраться из него, и только через несколько дней беспрерывной усталости, голода и опасностей мне удалось выйти оттуда". Несмотря на это, он не только поднялся на гору Гей, но и достиг в северной части Голубых гор более высокой вершины, которую в честь своей возлюбленной назвал горой Адины.
   После полугодовых странствий Стшелецкий добрался до высочайшей части Австралийских Альп. Вершины были покрыты вечным снегом. После утомительного перехода экспедиция очутилась на высоте 2000 метров. Это было ровно в полдень 15 февраля 1840 года. Производя измерения одной из вершин и предполагая, что она является самой высокой вершиной Австралийских Альп, Стшелецкий назвал ее именем национального героя, о котором много ему рассказывал отец. "Эту вершину, - писал он в письме к Адине Турно, -никем до меня не посещенную, с ее вечными снегами, тишиной и достоинством я использовал, чтобы увековечить для будущих поколений этого континента память имени дорогого и чтимого каждым поляком, каждым другом свободы... В чужом краю, на чужой земле, но среди свободного народа я не мог удержаться от присвоения ей названия горы Косцюшко".

   Через сорок лет после Стшелецкого Австралийские Альпы исследовал австрийский зоолог Роберт Ленденфельд. Когда он, имея более точные инструменты, взошел на вершину горы Косцюшко и приступил к измерениям, то к своему удивлению установил, что вопреки видимости соседняя вершина является более высокой. Поэтому он счел уместным исправить открытие Стшелецкого и изменить название горы Косцюшко на Монт-Таунсенд. Одновременно он назвал высочайшую вершину именем немецкого естествоиспытателя Мюллера, а простирающийся вокруг обеих вершин горный массив - "Группой Косцюшко". Однако это вызвало волну всеобщего возмущения. Название горы вошло уже в историю Австралии. И вот после проверки правильности измерений Ленденфельда на топографические карты около низшей вершины было нанесено название Монт-Таунсенд, а высшую назвали горой Косцюшко.
   Стшелецкий открыл также истоки крупнейшей австралийской реки Муррей, имеющей длину 2500 километров. Они находятся у подножия Австралийских Альп. Позднее, следуя в юго-западном направлении, путешественник спустился в Большую Викторианскую долину и оказался в дотоле никому не известной горной области, которую он после обследования назвал Гипслендом. Тогда она представляла собой огромное неосвоенное пространство с необычно обильной растительностью и прекрасными озерами. Новое открытие польского путешественника приумножило земли Нового Южного Уэльса. Эти земли, по его мнению, через несколько лет должны превратиться в "житницу Австралии".
   Во время странствий по Новому Южному Уэльсу Стшелецкий исследует климат, флору и фауну, а больше всего интересуется бытом и обычаями туземцев.
   Каждое племя кочевало отдельно и управлялось советом старейшин. Однако фактическую власть имели шаманы, которые одновременно занимались знахарством. Они раздавали всякого рода талисманы, долженствующие охранять от болезней и разного рода несчастий, организовывали религиозные торжества, главным образом танцы в лунную ночь. Во времена, когда Стшелецкий исследовал Австралию, туземцы очень редко разрешали белым присутствовать при совершении своих обрядов.
   До Стшелецкого в Гипсленде уже побывал Э. Макмиллан, но польский путешественник первым подробно описал эту труднодоступную область. Через Гипсленд Стшелецкий шел двадцать два дня. Это был очень тяжкий путь. Приходилось перебираться через капризные горные реки и преодолевать колючий скрэб - густые заросли низкорослых кустарников. На последнем этапе иссякли запасы провианта, лошади выбились из сил, и их пришлось бросить. Стшелецкий вынужден был оставить в горах и свои коллекции.

   Во время этого похода Стшелецкий встретился с туземцами. Вот как он описывает эту встречу в своем дневнике: "С остроконечной вершины горы мы, наконец, заметили среди густых зарослей источник воды, окруженный дымящимися вигвамами кочевого племени. Меня охватило безумное нетерпение как можно скорее утолить мучившую нас уже несколько дней жажду. Собрался с духом, новые силы вернулись ко мне, и я безрассудно устремился к желанному месту.
   "Стой! - закричал мой проводник. – Стой! Иначе погибнем".
   Мне пришлось остановиться. Мы изменили направление и, сойдя к подножью возвышенности, вместо того, чтобы войти в круг жилых шалашей, разлеглись на земле примерно в 60 ярдах от них. Прошло минут пятнадцать. Нетерпение, гнев, муки голода и жажды уже готовы были снести начертанные разумом границы, когда из ближайшего шалаша нам бросили горящее полено.
   Мой проводник встал, размеренным шагом подошел его поднять и, вернувшись, разжег костер, положил на него бывшего у нас в запасе опосума. Ложась снова с прежней медлительностью и бросая украдкой косые любопытные взгляды, он начал жевать свою палку.
   Через десять минут старая женщина вынесла из лагеря сосуд с водой и поставила его на полпути к нашему костру. После сосуда с водой подобным же образом вынесли рыбу, положенную на чистом куске коры; все это мой проводник опять принес мне. Я быстро утолил голод и жажду и чрезмерно утомленный уже начинал смыкать глаза, как вдруг из кочевого лагеря к нам приблизился пожилой человек. Проводник встретил его на полпути. Завязался разговор, в котором одна сторона расспрашивала, а другая объясняла причины моего путешествия. С возвращением старца этот ответ пронзительным пискливым голосом был доложен всему племени. Затем наступило несколько минут молчания, пока, наконец, вместо ожидаемого приглашения в лагерь, мы получили приказ немедленно удалиться.
   Сопротивление было невозможно. Мы вынуждены были подчиниться и сразу же пустились в дальнейший путь".

   Стшелецкий не обиделся на встреченных туземцев за то, что они не позволили переночевать. Он прекрасно понимал, что у них было чересчур много причин не доверять белому человеку. Наоборот, он с еще большей симпатией вспоминал людей, избавляющих от голода путника, независимо от того, кем его считают - другом или врагом.
   12 мая 1840 года Стшелецкий вышел к бухте Уэстерн-Порт, расположенной к востоку от залива Порт-Филлип, и спустя две недели добрался до Мельбурна.
   С июня 1840-го по ноябрь 1842 года Стшелецкий путешествовал по Тасмании - большому острову, расположенному южнее континента.
   Первоначально, так же как и Австралия, Тасмания служила местом ссылки преступников. Ее законные жители очень доброжелательно приняли первых белых пришельцев. Но когда тасманцы показались вблизи теперешнего города Хобарт, где разбили лагерь англичане, командир белых приказал открыть огонь. Туземцы были застигнуты врасплох и пустились в бегство. Около двенадцати тасманцев пало жертвой этого нападения. С этого момента на острове началась война. Тасманцы мстили за убийство своих братьев, а колонизаторы устраивали облавы, кончающиеся резней туземцев, вооруженных только копьями и дубинками. В 1830 году в живых оставалось только 300 тасманцев. Их вывезли на скалистый остров Флиндерс, лишенный здоровой воды. Там они умирали от истощения и болезней.
   Когда Стшелецкий прибыл на остров, он застал там только 50 туземцев.
   Исследовав Тасманию, польский путешественник отправился в Англию. В Лондоне в 1845 году был опубликовал его капитальный труд "Физическое описание Нового Южного Уэльса и Вандименовой Земли", удостоенный медали Королевского географического общества. Это была первая сводная работа по геологии восточной Австралии и Тасмании. Стшелецкий на основании своих наблюдений и данных, опубликованных его предшественниками, разработал схему геологической истории австрало-тасманийской области, обратив особое внимание на древность слагающих ее комплексов горных пород.

   Признанный чужими, он не нашел признания среди соотечественников. Через двадцать два года после выезда с родины он встретился в Женеве с Адиной Турно. От нее он узнал, что в его родной стране, несмотря на то, что он прислал в познанские журналы отрывки из своих воспоминаний, никто не интересуется его путешествиями и открытиями.
   До последних лет жизни он не дождался признания даже в польских научных кругах. Когда в октябре 1873 года его хоронили в Лондоне и англичане возносили его заслуги на научном поприще, у него на родине только несколько газет поместило скромные заметки, напоминающие польской общественности об этом выдающемся путешественнике и исследователе.