Константин Адонаи - информационный портал

(1877 - 1914)
    Российский гидрограф и полярный исследователь. В 1912 году организовал экспедицию к Северному полюсу на судне "Святой Фока". Зимовал на Новой Земле и Земле Франца-Иосифа. Пытался достигнуть полюса на собачьих упряжках. Умер близ острова Рудольфа.
   

   Георгий Седов родился в семье азовского рыбака с Кривой Косы. В семье было девять детей. Отец ушел на заработки и пропал на годы. С семи лет пришлось Ерке рыбачить, ходить на поденщину в поле.
   До четырнадцати лет он был неграмотен, а потом, когда вернулся отец, кончил за два года трехклассную церковноприходскую школу и... убежал из дома.
   В двадцать один год Седов получил диплом штурмана дальнего плавания, в двадцать четыре экстерном сдал экзамен и был произведен в поручики по Адмиралтейству, направлен в гидрографическую экспедицию Северного Ледовитого океана.
   В экспедиционных плаваниях Седов зарекомендовал себя блестяще. Георгий Яковлевич становится помощником начальника экспедиции. Биографы утверждают, что еще в 1903 году он впервые задумался о достижении полюса, когда познакомился в Архангельске с участниками американской полюсной экспедиции Циглера - Фиала. Это вполне вероятно. Но начинается русско-японская война, и он подает рапорт об откомандировании его на Дальний Восток. Седов командует миноноской № 48, которая несет сторожевую вахту в Амурском заливе. А в 1906 году его назначают помощником лоцмейстера Николаевской-на-Амуре крепости.
   В газете "Уссурийская жизнь" молодой гидрограф выступает со статьями, в которых подчеркивает "значение Северного океанского пути для России", призывает к его освоению.
   В 1908-1910 годах Седов работал в экспедиции Каспийского моря, затем проводил на Колыме обследование устья реки, а на Новой Земле картировал Крестовую Губу, где был заложен Ольгинский поселок.

   Летом 1910 года, как раз перед экспедицией на Новую Землю, Седов женился на Вере Валерьяновне Май-Маевской.
   По ее воспоминаниям, вернувшись с Новой Земли, Седов начал постоянно говорить о полюсной экспедиции. Но его вновь посылают на Каспий. Только 9 (22) марта 1912 года он подает докладную записку начальнику Главного гидрографического управления генерал-лейтенанту А. И. Вилькицкому: "Горячие порывы у русских людей к открытию Северного полюса проявлялись еще во времена Ломоносова и не угасли до сих пор. Амундсен желает, во что бы то ни стало оставить честь открытия за Норвегией и Северного полюса. Он хочет идти в 1913 году, а мы пойдем в этом году и докажем всему миру, что и русские способны на этот подвиг..."
   Газеты восторженно приняли идею Первой русской экспедиции к Северному полюсу. Седова поддержали А. И. Вилькицкий, морской министр России И. К. Григорович. Николай II отнесся к плану экспедиции с пониманием. Седову был предоставлен двухлетний отпуск с сохранением содержания, из капитанов по Адмиралтейству он был переведен во флот с чином старшего лейтенанта. Сменив серебряные погоны гидрографа на золотые, сын азовского рыбака был, можно сказать, введен в высший свет.
   Однако вскоре Георгия Яковлевича поджидало горькое разочарование. Специально созданная при Гидрографическом управлении комиссия резко и во многом справедливо раскритиковала план экспедиции. К 1912 году Георгий Яковлевич много и успешно поработал на Севере, но он не знал зимней Арктики, не имел никакого опыта движения по дрейфующим льдам. Отсюда и проистекали все промахи разработанного им плана. У Каньи, например, была сотня собак и два вспомогательных отряда. У Пири - двести пятьдесят собак и четыре вспомогательных отряда. По плану Седова переход к полюсу должны были осуществить всего три человека с тридцатью девятью собаками.
   К тому же, стремясь "опередить" Амундсена, Георгий Яковлевич намечал срок выхода экспедиции на 1 июля. Времени на подготовку было явно недостаточно.
   В конце мая Седов подготовил новый, уточненный план экспедиции. Количество собак увеличивалось теперь до шестидесяти, а груз был уменьшен с 3,25 до 2,18 пуда на одну собаку (около 38 килограммов). Но дневной рацион собаки пришлось снизить с 1 до 0,6 фунта (приблизительно до 250 граммов). Так что и в новом плане были явно нереальные цифры. Весь поход к полюсу и обратно должен был теперь продолжаться 172 дня - без малого шесть месяцев!

   Однако Седов верил в свои силы, в силы русского человека. "Кому же, как не нам, привыкшим к работе на морозе, заселившим Север, дойти и до полюса? И я говорю: полюс будет завоеван русскими..."
   Комиссия отвергла планы Седова. Император пожаловал 10 тысяч рублей, но правительство отказалось выделить деньги на экспедицию.
   Может быть, объявить подписку? В газетах печатаются объявления. Кто-то жертвует сто рублей, кто-то несколько копеек. Создан комитет по подготовке экспедиции, во главе которого становятся издатели.
   Бесконечное число самых неожиданных, самых нелепых препятствий пришлось преодолеть Седову во время подготовки экспедиции. Судно "Святой мученик Фока" удалось, например, зафрахтовать только 10 июля.
   26 августа "Святой Фока" переведен из Соломбальской гавани к Соборной пристани Архангельска, а уже на следующий день - торжественные проводы, молебен, берется шампанское...
   По плану "Фока" должен был доставить отряд Седова на Землю Франца-Иосифа и вернуться в Архангельск. Однако из-за позднего выхода выполнить план не удалось. Судно было затерто льдами у северо-западного побережья Новой Земли.

   Нелегкой была эта зимовка: не хватало теплой одежды (ею был обеспечен только полюсный отряд), не хватало многих необходимейших "мелочей". Из-за спешки при сборах никто не знал даже, что взято, а что так и не успели получить.
   Выяснилось, что поставщики жестоко обманули Седова. Солонина оказалась гнилой, как и треска.
   Несмотря ни на что, Георгий Яковлевич не терял бодрости духа и даже подумывал идти к полюсу с Новой Земли. Участники экспедиции проводили разнообразные наблюдения и совершили несколько санных походов, существенно уточнив карту Новой Земли. Сам Седов вместе с боцманом А. И. Инютиным прошел со съемкой около семисот километров и впервые закартировал северное побережье архипелага. Это путешествие было очень нелегким - Георгий Яковлевич обморозил несколько пальцев на ногах, похудел на 15 килограммов.
   "На обратном пути жизнь наша была трудна, больше - мучительна, ужасна, - писал он жене. - Около одного большого ледника... оторвало сильным ветром лед вплотную и унесло в море. Образовалась полынья шириной сажен 200. Эта полынья благодаря большому морозу покрылась тонким слоем льда (1,5 вершка). Так как нам деваться некуда было - либо идти назад, либо жить по ту сторону полыньи, обойти нельзя, либо переправляться, я решился на последнее. Сам пошел вперед, пробивая палкой лед, и тем, выбирая себе дорогу, а матросу приказал точно следовать с нартой по моим следам. Я уже благополучно переходил на другую сторону и в душе радовался, что нам удается переправиться, как вдруг слышу крик. Оглянулся: вижу нарту, собак и человека болтающимися в воде. Я поторопился, как только можно было, на помощь, но, не дойдя до человека шагов 10, сам провалился по грудь. Матрос просит помощи, а я сам в ней нуждаюсь.
   ...Не было никакой надежды на спасение. Лед обламывался, не за что было хвататься. Дул резкий холодный ветер со снегом, морозу - 12,5°. Члены коченели. Но Господь, по-видимому, был к нам милостив. Мы выползли снова на лед, подобрались с большой осторожностью к собакам, вцепились в постромки обеими руками, и я крикнул на собак изо всей силы, как только мог: "Прррр..." (вперед). Собаки рванулись, и нарта выскочила на лед, а затем с большой осторожностью добрались до берега..."
   В начале лета пять человек во главе с капитаном Н. П. Захаровым. Ушли на юг, чтобы добраться до ближайшего становища, а оттуда в Архангельск. На судне кончался уголь. Седов надеялся, что еще летом 1913 года комитет сумеет обеспечить доставку угля и других припасов на Землю Франца-Иосифа.

   Когда "Фока" в 1912 году не вернулся, в России раздавались голоса, призывавшие к организации спасательной экспедиции. Ведь на "Фоке" не было 10 станции, и судьба его оставалась неизвестной. Предполагали худшее.
   Седов был полон решимости, во что бы то ни стало продолжить плавание к берегам Земли Франца-Иосифа и оттуда идти к полюсу. Но прошло лето, а льды все еще держали "Фоку" в плену, точнее, уже не "Фоку", а "Михаила Суворина": во время зимовки Седов переименовал "Святого Фоку" в честь редактора газеты "Новое время".
   Только 6 сентября подул восточный ветер, и судно вместе со льдами отнесло от берега...
   Офицеры экспедиции посчитали достижение Земли Франца-Иосифа очень маловероятным и призывали Седова повернуть назад. Это был ультиматум, почти бунт на корабле.
   Но Седов повел судно вперед! Несколько дней начальник экспедиции практически не сходил с мостика. Лавировали в тяжелых льдах, жгли в топке бревна, доски, старые ящики. И все-таки они пробились! "Больших трудов стоило старому дряхлому судну добраться до этих широт, тем более что на пути встретилось нам столько льду, сколько ни одна экспедиция, кажется, не встречала. На вторую зимовку судно встало в бухте Тихой на острове Гукера. Надвигалась полярная ночь. Условия жизни были на этот раз крайне тяжелыми: помещения едва отапливались, в каютах лежал лед, и одеяла по утрам нередко примерзали к переборкам. Многие продукты уже кончились.
   Свежего мяса добыть удавалось редко. Пришлось есть и полутухлую солонину. В подборе пищевых рационов тоже сказались и спешка при подготовке и отсутствие опыта у Георгия Яковлевича.

   Первая зимовка прошла относительно благополучно, но в бухте болели почти все, только трое оставались здоровыми. Кровоточили десны, многие жаловались на одышку, на странные "ревматические" боли, некоторые едва передвигались на опухших скрюченных ногах. Болен был и Георгий Яковлевич. Иногда он целыми днями не выходил из каюты. "Совсем разбиты ноги ревматизмом, - день за днем читаем мы в его дневнике. -Я по-прежнему слаб, кашляю отчаянно... Испытываю какое-то болезненное состояние... Опять ноги простудил, опять голени болят..."
   Несмотря на болезнь, несмотря на то, что еще первой зимой большинство ездовых собак погибло, Седов продолжал подготовку к полюсному походу. Пожалуй, никто, кроме самого Георгия Яковлевича, не верил, что есть малейшие шансы на успех. Выход был назначен на 2 (15) февраля 1914 года. Вместе с Седовым шли два матроса - Григорий Васильевич Линник и Александр Матвеевич Пустотный.
   Из дневника Седова: "2 февраля. С утра тихо, пасмурно, температур - 13.
   В 12 часов при температуре - 20° под пушечные выстрелы отвалили от судна к полюсу. Провожали нас верст пять вся здоровая ком... и офицеры. Сначала дорога была плохая, но зато собакам помогала ком..., а затем дорога улучшилась, а в конце Гукера встретили огромные ропаки, через которые пришлось переправляться благодаря наступившей темноте с большим препятствием; нарты опрокидывались, и люди падали. Я с больными ногами полетел несколько раз...
   3  февраля. В 9 снялись с лагеря. Дорога скверная. Выпало много снега, и нарты врезаются в него. Собаки еле тащат. Подвигаемся тихо, тормозом является также третья нарта, которая без человека. Холод собачий -35°, при этом ветерок прямо в лоб... Ноги мои поправляются, слава Богу.

   4  февраля. В 9 снялись. В полдень чудная красная желанная заря. Дорога несколько лучше, снег утрамбовало. Собаки идут хорошо, хотя третий день ничего не едят, сало медвежье есть отказались, сегодня дали галет - съели!.. Сегодня было здорово холодно. Я шел в рубашке, сильно продрог. Спасаемся примусом, жжем керосину около двух фунтов в день...
   5  февраля. ...В общем, сегодня дорога выпала отвратительная, много рыхлого снега и ропаков. К вечеру... было адски холодно, а я умудрился и сегодня шагать в рубашке, ибо в полушубке тяжело. Продрог снова, в особенности замерзла холка, спина, плечи. Кашляю, тяжело очень при большом морозе дышать на ходу, приходится глубоко втягивать в грудь холодный воздух; боюсь простудить легкие...
   7 февраля. ...Сегодня термометр минимальный показал - 40°. Дорога была ужасно мучительна, ропаки и рыхлый глубокий снег. Страшно тяжело было идти, а в особенности мне, больному. Собаки, бедняжки, не знали, куда свои морды прятать... От двух до четырех была вьюга. Это окончательно нас убило, мы едва продвигались вперед. Я все время оттирал лицо и все-таки не усмотрел, как немного обморозил нос...
   ...10 февраля. В 9 двинулись дальше. Я до того оказался слаб, благодаря бронхиту, что не мог десяти шагов пройти вперед. Сидел опять на нарте. Адски промерз, так как был одет для ходу. Кажется, еще больше усилил простуду, ибо стала болеть грудь и все ниже в правой стороне, страшно лихорадит. Дорога была скверная, а я все-таки был вынужден управлять своей нартой, был настоящим мучеником. Сейчас в палатке при огне очень дурно себя чувствую. Ужасно боюсь, чтобы не получить воспаление легких. У Пустошного шла кровь ртом и носом. У Линника сильно мерзли ноги. Сегодня был особенно холодный день.
   ...13 февраля, 13-е число неудачное, как вообще. Снялись в 9 и пошли в тумане (идет снег). Дорога тяжелая, собаки еле везут, ничего не видно... В 5 часов остановились ночевать. Вечером пришел медведь к палатке, огромный, собаки его погнали. Я, несмотря на болезнь, пошел с Линником на собачий лай. Пройдя кое-как около двух верст, мы нашли медведя сидящим в лунке, окруженного собаками. Я несколько раз стрелял в него с аршинного расстояния, но ружье так замерзло, что не дало ни одного выстрела. Когда пошли мы, разочарованные, назад, то я уже двигаться не мог, так плохо себя чувствовал. Пришлось остаться с собаками сторожить медведя, а Линник пошел за нартой. Вскоре медведь выскочил из лунки и побежал... собака за ним. Часа через два меня нашла нарта и привезла, как труп, в палатку. Здоровье свое ухудшил, а тут еще нужно залезать в замерзший обледенелый мешок.
   14 февраля. Сегодня в 9 часов потащились дальше Снег, туман, ничего не видать, собаки не везут - караул. Протащились около трёх-четырех верст и стали лагерем... Здоровье мое очень скверно, вчерашний медведь ухудшил его...

   16 февраля... Болен я адски и никуда не гожусь. Сегодня опять мне будут растирать ноги спиртом. Питаюсь только одним компотом и водой, другого ничего душа не принимает.
   Увидели выше гор впервые милое, родное солнце. Ах, как оно красиво и хорошо! При виде его в нас весь мир перевернулся. Привет тебе, чудеснейшее чудо природы! Посвети близким на родине, как мы ютимся в палатке, больные, удрученные, под 82° северной широты!"
   Матросы похоронили Седова на острове Рудольфа, самом северном острове самого северного нашего архипелага. Вместо гроба - два парусиновых мешка, в изголовье - крест, сделанный из лыж. В могилу положили флаг, который Седов мечтал водрузить на полюсе.
   24 февраля (9 марта) Линник и Пустошный двинулись в обратный путь. В упряжке оставалось 14 собак. Керосину - на 5 варок. Экономя горючее, они ели мерзлое сало, вместо чая пили холодную воду, растапливая снег дыханием. Через пять дней керосин кончился.
   Утром 6(19) марта Линник и Пустошный вернулись на корабль.
   Вечером все собрались вместе. Читали дневник Седова, потом Линник рассказывал о последних днях Георгия Яковлевича.

   Именем Седова названы архипелаг и остров, мыс и пик, пролив, два залива, две бухты... Именем его назван поселок Седова (бывшая Кривая Коса), где он родился и где открыт музей Георгия Яковлевича Седова. Улица Седова есть в Москве и во многих других городах и поселках. Именем Седова называли и называют корабли. Так, например, в историю полярных путешествий вошел героический, длившийся 812 суток дрейф ледокольного парохода "Георгий Седов", который пересек Северный Ледовитый океан.

(1771 - 1806)
    Шотландский врач и путешественник. По поручению Британского Африканского общества совершил два путешествия во Внутреннюю Африку и исследовал на большом протяжении реки Гамбию и Нигер.
   

   Сын фермера, седьмой ребенок в семье, в которой было тринадцать детей, Мунго Парк стал учеником врача, а затем изучал медицину в Эдинбурге. Его интерес к ботанике, а также хлопоты брата, работавшего в Лондоне садовником способствовали его знакомству с сэром Джозефом Бэнксом, который помог молодому человеку, оставшемуся без средств к существованию, устроиться на парусник, следовавший в Ост-Индию. В качестве судового врача Парк отправился в Индонезию, в свободное время занимался научными изысканиями и по воз вращении на родину сделал доклад в британском Линнеевском обществе, которое и порекомендовало его "Африканской ассоциации". По ее заданию в мае 1795 года Парк отбыл в Гамбию. Вероятно, он нуждался в работе и согласился рисковать жизнью за небольшое вознаграждение его экспедиция стоила ассоциации всего 200 фунтов стерлингов.
   В июне 1795 года Парк прибыл в Гамбию, где познакомился с народами мандинго, занимавшимися возделыванием риса и одновременно посредничеством в торговле рабами, золотым песком, слоновой костью и воском. "Они сильны, прекрасно сложены и трудолюбивы, а женщины добродушны, резвы и пылки". Эти качества африканских женщин Парк часто будет восхвалять и позже их чувство сострадания не раз выручало его из безвыходных положений. В бассейне Гамбии он встречал женщин, носивших крупные и тяжелые медные украшения на руках и ногах, что было знаком богатства их мужей. Такие медные браслеты изготавливались местными кузнецами. У мандинго был и другой способ украшать себя. "Если молодые люди собирались жениться, они приглашали кузнеца, и тот острым инструментом (напильников у них не было) придавал зубам остроконечную форму". Женщины мандинго носили одежду, расшитую в виде звезд раковинами моллюсков. Парк также обстоятельно описал хижины, обмазанные глиной, домашнюю обстановку, которую составляют койки, несколько матрасов и приспособления для сидения, кухонную утварь.
   Поднявшись вверх по течению реки до английского торгового поселения Пизания, Парк вынужден был остаться здесь до декабря, так как пошли дожди, и он заболел тропической лихорадкой. Только теперь, лежа в прогнившей хижине, измученный малярией и лишенный сна из-за невыносимого шума, поднимаемого лягушками и гиенами, он осознал, на какое опасное предприятие решился. Ему была известна судьба его предшественника майора Хаутона, отправившегося в эти края в 1790 году и убитого где-то в глубине страны. Но 24-летний Парк нашел выход из положения он начал изучать язык малинке.
   В начале декабря он выступил на восток с двумя слугами-африканцами взрослым (он же переводчик) и мальчиком (через некоторое время взрослый слуга отказался идти дальше). Для себя он приобрел верховую лошадь, а для груза (припасы, безделушки и табак для обмена) - двух ослов. Парк старался проходить через местности, куда не проник еще ислам, все же несколько раз он попадал в руки мусульман.
   Парк направился из Пизании вверх по течению Гамбии и повернул к верховьям Сенегала, на берегу которого расположился стоянкой 28 декабря. Оттуда он пошел дальше к северо-востоку. Парк быстро продвигался вперед, поскольку кроме двух сопровождавших, спутников у него не было, а вожди племен понемногу облегчали его багаж, взимая подорожную пошлину. Когда шотландец попал в район, где жили берберские племена, он сразу почувствовал их враждебное к себе отношение, особенно после того, как у него закончились подарки, которыми можно было откупиться. К счастью, никто из местных владык и проводников не позарился на шляпу Парка, под которой он хранил дневник.

   Бесспорно, у берберов имелись все основания считать европейца шпионом, кроме того, многие из них были профессиональными разбойниками, другие действовали по заданию алчных племенных вождей. Парк же находил пропитание и крышу у людей, которые сами жили в безысходной нужде. Однажды это была негритянская рабыня, увидевшая, как он ест солому, и оказавшая ему помощь; в другой раз его спас от жажды какой-то бербер. Правда, он дал ему напиться из лохани для скота, ибо губы неверного могли осквернить любой другой сосуд. В конце концов, Парка схватили какие-то бедуины и доставили ко двору "мавританского царя", где над ним глумились и издевались как только могли.
   Три месяца путешественник провел в плену. "Несколько недель я испытывал самые невероятные мучения и самое отвратительное обращение. Мало того, что целый день в соломенную хижину, где меня заперли вместе с дикой свиньей, проникали тучи злобных насекомых, больших и малых... что меня ругали и оскорбляли на все лады, меня еще морили голодом, не давали пить и преследовали жесточайшими насмешками, так что я впал в глубокую горячку. Будучи в состоянии пароксизма, я однажды вышел из хижины и улегся под деревом. Но ко мне подошла целая толпа и кто-то, не долго думая, выстрелил в меня из пистолета, но дважды произошла осечка. Я был совершенно и абсолютно вне закона".
   За время плена он обучился арабскому языку, а затем бежал - но не к побережью, а в глубь страны, где предположительно протекал Нигер. 21 июля 1796 года Парк, продвигаясь на восток, достиг у горы Сегу большой реки, которую африканцы называли Джолиба. Парк не сомневался, что это и есть Нигер: "Я поднял голову и, к моей безграничной радости, увидел, наконец, главный объект моей миссии, долгожданный и величественный Нигер, который, искрясь под утренним солнцем, широкий, как Темза у Вестминстера, медленно катил свои воды к востоку. Я побежал к берегу, напился воды и воздел руки к небу, чтобы от всей души возблагодарить создателя всего сущего, что он увенчал все мои усилия победным концом".
   На берегах реки, удаленных друг от друга более чем на километр, возвышались серо-коричневые глинобитные дома, в которых проживало около тридцати тысяч человек, а над ними - купола мечетей города Сегу; на реке качались многочисленные лодки. Но Парка не пустили в город, ибо правитель Сегу боялся мести берберов. И вновь его приютили сострадательные негритянки. Парк подарил хозяйкам две пуговицы от жилета. Конь, сумка с компасом и оставшиеся две пуговицы - вот самое ценное, что у него еще было. Он отправился вниз по течению Нигера и хотел добраться до Томбукту или до Дженне. Как раз в это время Парк заболел тропической малярией, он был очень истощен, одежда его превратилась в лохмотья, "товары" израсходованы или раскрадены. Он решил ограничиться расспросными сведениями о дальнейшем течении реки, услышал, что от Сегу до Томбукту около двух недель пути, но ничего не узнал о том, куда течет дальше река и где она кончается "Кто знает?.. Может быть, на краю света!" Через несколько дней, пройдя берегом Джолибы около 50 километров (до поселка Сансандинг), он повернул назад, сославшись в отчете на наступление дождливого сезона и на возможную опасность со стороны "беспощадных фанатиков" - мусульман.

   23 августа Парк прибыл в Бамако, где его в очередной раз ограбили. Но доброжелательные мусульмане раздобыли ему кое-какую одежду. Прежде чем в июне 1797 года он добрался до Пизании, ему еще не раз пришлось принимать помощь местных жителей. Из-за болезни он семь месяцев провел в деревне между Сегу и устьем Гамбии. Африканец Каарта Таура самоотверженно выхаживал больного малярией, пока тот не смог продолжить свой путь к побережью. Только в апреле 1797 года он смог продолжить путь к морю. На Гамбии он встретил американское работорговое судно. "Так как судовой врач умер, я занял его место на корабле, и все рабы оказывали мне большое доверие, поскольку я мог говорить на их языке, а многие видели меня и раньше". Тем не менее больше двадцати из них не пережили плавания на остров Антигуа.
   Когда в декабре 1797 года Парк возвратился на родину, сэр Джозеф Бэнкс и другие члены "Африканской ассоциации" узнали немного: с точки зрения решения проблемы Нигера результаты его экспедиции свелись только к окончательному установлению того, что Нигер течет в восточном направлении и что между ним и Сенегалом существует возвышенный водораздел. Куда именно несет свои воды Нигер, Парк разузнать не смог. Более радостно была воспринята весть о густонаселенных местностях, о прилежно ведущихся сельскохозяйственных работах и о железоплавильном промысле. "Путешествия во внутренние области Африки в 1795-1797 гг." - так была озаглавлена книга Мунго Парка, вышедшая в свет в Лондоне в 1799 году, - принесли молодому врачу мировую известность.
   Сразу же по возвращении на родину Парку предложили принять участие в топографических работах в Австралии, но он отклонил предложение и занялся изданием книги. Но книга не принесла достаточно денег, чтобы открыть врачебную практику в Эдинбурге или Лондоне. В 1799 году Парк женился на юной особе, с которой уже давно был знаком. Правда, это счастливое время было несколько омрачено заботами о поисках средств к существованию, которые обеспечили бы приличествующий его положению достаток. Лишь в октябре 1801 года Парку удалось открыть врачебную практику в Пиблсе. Но это были далеко не те заработки, на которые он мог бы рассчитывать в Эдинбурге. В 1803 году, когда в Пиблсе умер врач с богатой клиентурой, Парк написал брату, что тяжелые годы, кажется, позади. Но именно в этот момент его призвал к себе лорд Хобарт, государственный секретарь колониального ведомства. На сей раз Мунго Парку предстояло исследовать Нигер, располагая куда большими материальными возможностями. Вторая экспедиция шотландца, как и большинство последующих экспедиций "Африканской ассоциации", финансировалась уже непосредственно правительством Великобритании, признавшим важность подобных исследований. Для экономических интересов страны. В распоряжение Парка предоставлялось 5000 фунтов; в Западной Африке он мог нанять под свое командование до сорока пяти солдат, его сопровождали художники и четыре плотника, с чьей помощью. На Нигере должно было быть построено небольшое судно. Многочисленное оснащение - научные инструменты, товары для обмена, оружие - явно отягощало предприятие.
   Мунго Парк отправился в новое путешествие с твердой решимостью проследить Нигер до его устья.
   В апреле 1805 года он высадился в устье реки Гамбии, а в мае с семью спутниками-англичанами под охраной отряда в 35 солдат начал медленное движение сухим путем на восток. В областях, на которые распространялось влияние мандинго, они довольно быстро продвигались вперед, но очень скоро выявились недостатки столь многолюдной экспедиции. В одиночку исследователь переждал бы сезон дождей. Теперь же его терзали постоянные заботы о провизии, носильщиках и вьючных животных; на привалах снаряжение привлекало грабителей, с наступлением дождливого сезона появились тучи москитов, а с ними и лихорадка. Солдаты стали болеть, и когда в середине августа экспедиция достигла Джолибы (Нигера) у города Бамако, она насчитывала вместо сорока человек одиннадцать. Уже на этом участке пути Парк резко обострил отношения с мирными жителями, надеясь на силу своего отряда. "Когда я убедился, что за время нашего путешествия мы потеряли три четверти солдат, и к прочим несчастьям у нас не осталось ни одного плотника, который мог бы построить лодку, чтобы плыть дальше к новым открытиям, именно тогда будущее показалось мне покрытым мраком". Людей, плывших вниз по реке в открытой лодке, изводила жара, которая "могла зажарить даже язык быка". Лодку они еще сумели сторговать, но по мере приближения к Сегу положение их становилось все сложнее, а окружение - все враждебнее.

   В ноябре 1805 года Мунго Парк сообщил жене о смерти ее брата, который сопровождал Парка. Это было его последнее письмо. "...У меня еще достаточно людей, чтобы добраться по реке до моря и ответить на любое оскорбление... Я не намерен нигде высаживаться, пока не достигну побережья, что произойдет, я думаю, примерно в конце января. Тогда с первым кораблем мы отправимся в Англию. Вполне вероятно, что я уже буду в Англии, когда ты получишь это письмо". Больше сообщений от него не поступало.
   Через три года английский губернатор Гамбии послал на поиски путешественников местного торговца, одно время служившего переводчиком у Парка. Ему удалось отыскать другого африканца, который плавал на "шхуне" и сообщил, что с Парком был офицер и еще шесть человек: трое англичан и трое африканцев-рабов. В Сансандинге (немного ниже Сегу) англичане переоборудовали большую пирогу в парусное судно, которому было дано имя "Джолиба". Перед тем как пуститься в плавание вниз по Джолибе (Нигеру), Парк отослал с оказией в Гамбию дневник первого этапа своего путешествия (он был опубликован в 1815 году). В числе прочих сведений он сообщил о наведенных им справках относительно дальнейшего течения реки; из них явствовало, что она поворачивает на юг, и путешественник склонен был усматривать в этом подтверждение версии о соединении Нигера с Нилом.
   Они прошли на "шхуне" по Джолибе (Нигеру) почти 2,5 тысячи километров на северо-восток до Томбукту, а затем на восток и юго-восток до порогов Буса в нижнем течении реки. В пути - часто, видимо, без всяких оснований - Парк приказывал открывать стрельбу по африканцам, и они называли его "бешеным белым". Позднейшие путешественники по Нигеру сообщали, что приречные жители через десятки лет с ужасом вспоминали о Парке. Столкновения все учащались. Последняя стычка произошла перед порогами Буса из-за спора с местным вождем, требовавшим ружье "за право прохода" через пороги. После отказа вождь приказал лучникам обстрелять "шхуну". Спасаясь от стрел, Парк и его спутник-офицер бросились в воду и утонули...
   Сын путешественника, гардемарин Том Парк, в 1827 году сошел с корабля, чтобы в окрестностях Бусы заняться поисками отца. Продвинувшись в глубь страны менее чем на триста километров, он заболел лихорадкой и умер.
   Колоритная фигура этого смелого первопроходца, его короткая, но яркая жизнь и трагическая гибель неоднократно привлекали популяризаторов истории географических исследований. О Парке написано больше, чем о многих других путешественниках по Африке, в том числе и тех, реальный вклад которых в изучение этого континента был более весом.

(1863 - 1956)
    Геолог и географ, академик АН СССР (1929), Герой Социалистического Труда (1945). Исследователь Сибири, Центральной и Средней Азии. Открыл ряд хребтов в горах Наньшань, хребет Даурский и Борщовочный, исследовал нагорье Бэйшань. Основные труды по геологическому строению Сибири и ее полезным ископаемым, тектонике, неотектонике, мерзлотоведению. Автор научно-популярных книг: "Плутония" (1924), "Земля Санникова" (1926) и др. Премия имени Ленина (1926), Государственная премия СССР (1941,1950).

   
   Владимир Афанасьевич Обручев родился 10 октября 1863 года в семье отставного полковника Афанасия Александровича Обручева и Полины Карловны Гертнер, дочери немецкого пастора.
   По окончании Виленского реального училища в 1881 году Владимир поступил в Петербургский горный институт.
   Закончив курс института в 1886 году, 23-летний горный инженер, выбравший своей специальностью геологию, отправляется на полевые работы в Туркмению. Основная задача молодого геолога - произвести изыскания вдоль строящейся Закаспийской (Ашхабадской) железной дороги, определить водоносность песчаных пустынных районов, выяснить условия закрепления барханных песков, засыпающих железнодорожное полотно.
   Маршруты молодого изыскателя не ограничились полосой железной дороги, они уходили по рекам Теджену, Мургабу и Амударье Около Самарканда он изучил месторождение графита и бирюзы.
   Русское географическое общество высоко оценило труды ученого. Первая его работа была удостоена серебряной, а вторая - малой золотой медалей.

   В сентябре 1888 года Обручев вместе с молодой женой и маленьким сыном едет в Иркутск, где его ждет первая в Сибири государственная должность геолога. На эту должность его рекомендовал Мушкетов.
   В Иркутске Владимир Афанасьевич всю зиму изучал литературу по геологии Сибири, составлял библиографию, а весной провел разведку месторождений угля. Чуть позже он обследовал на Ольхоне, самом большом из островов Байкала, месторождение графита.
   Он постоянно в экспедициях - изучает запасы слюды и изумительного синего камня - ляпис-лазури, из которого высекали украшения и драгоценные вазы.
   Летом 1890 года Обручев отправляется из Иркутска на север, для изучения золотоносного района, расположенного в бассейне рек Витима и Олекмы Плывя по Лене, он знакомится со строением берегов великой сибирской реки. Пробираясь по таежным тропам, переезжая с прииска на прииск, Обручев изучает геологию и золотоносность россыпей.
   В следующее лето он повторил поездку на Олекмо-Витимские прииски, а затем получил неожиданное предложение от Русского географического общества принять участие в экспедиции известного путешественника Потанина, направляющегося в Китай и Южный Тибет.
   "Сбывались мои мечты, - пишет Обручев, -отказаться от участия в этой экспедиции - это значило похоронить их навсегда. Я ответил немедленно согласием, хотя экспедиция резко меняла все планы будущего".

   В Пекине, в русском посольстве, он встретился с Потаниным, и Григорий Николаевич посоветовал Обручеву облачиться в китайское платье, дабы не привлекать к себе слишком большого внимания.
   В первых числах января 1893 года Обручев выехал из Пекина в лессовые районы Северного Китая. Потанин с супругой направился на окраину Тибета, в провинцию Сычуань.
   Лесс, плодородный желтозем, состоящий из мелких песчинок, с частицами глины и извести, покрывает огромные пространства Северного Китая. Быт крестьян этой части Китая тесно связан с лессом. Обручев видел целые деревни, дома-пещеры которых были вырыты в обрывах лесса; из него в Китае делают посуду, кирпич, но главное хозяйственное значение лесса в том, что плодородные почвы, дающие прекрасные урожаи, служат источником богатства для земледельцев. Обручев выдвинул гипотезу, объясняющую происхождение лесса.
   В городе Сучжоу, расположившемся на окраине горных хребтов Наньшаня и пустынь, покрывших северные районы Китая, Обручев начинал и заканчивал все свои центрально-азиатские экспедиции. Его путешествие по Наньшаню оказалось очень нелегким: перевалы были круты, а реки, преодолеваемые вброд, стремительны; к тому же проводник, как выяснилось, дорогу знал плохо.
   Обручев работал неторопливо и основательно. Вполне доверяя Пржевальскому, открывшему здесь хребты Гумбольдта и Риттера, он, тем не менее, обнаружил ошибку Николая Михайловича, полагавшего, что хребты эти как бы соединяются в узел. Обручев убедился, что хребты идут параллельно, и их разделяет долина.
   Потом он пошел к высокогорному озеру Кукунор - прекрасному Голубому озеру, расположенному на высоте более трех тысяч метров. Ради этого озера Гумбольдт, в свое время, выучил персидский язык, намереваясь пройти к нему через Персию и Индию, поскольку путь через Россию был тогда закрыт из-за войны с Францией. Здесь, у берегов Кукунора, Обручев впервые повстречался с тангутами, о которых ходила дурная молва. Многие мирные путешественники не раз убеждались в том, что тангуты могут внезапно напасть на недостаточно хорошо охраняемый караван и в два счета облегчить его от поклажи. Да и самому Владимиру Афанасьевичу князь в Цайдаме говорил, что не может за его жизнь поручиться, если он пойдет в земли тангутов.

   Пржевальского тоже ими пугали, но он все же пошел. Не сомневаясь, пошел и Обручев. Фактически один, без какой-либо охраны. Он верил, что с миром, не прибегая к оружию, можно пройти по этой земле.
   Через три месяца, в сентябре 1893 года Владимир Афанасьевич вернулся в Сучжоу, завершив большой круговой маршрут, а еще через месяц отправился в новое путешествие - на север, в глубины китайских и монгольских пустынь. Он хотел изучить природу центральной части Гоби. Дорогу ему пришлось прокладывать кружным путем - через Алашань к Хуанхэ, поскольку надежного проводника найти не удалось.
   Всю поверхность равнины Алашань покрывали обломки темно-бурых камней. Даже белый кварц под немилосердным солнцем будто сгорал и делался черным.
   Вместе с Цоктоевым он перешел по льду Хуанхэ, непрестанно посыпая под ноги верблюдам песок - иначе они скользили и не могли продвигаться, и вошел в сыпучие пески Ордоса. Здесь, на обширных пространствах, свирепствовали ледяные ветры.
   Закончив работу в Ордосе, Обручев пошел на юг, через хребет Циньлин, где он должен был повстречаться с Потаниным. Но в конце января Владимир Афанасьевич узнал, что Потанин возвращается на родину.
   Обручев повернул на северо-запад - вновь через горы Циньлин, желая попасть в отдаленные районы Центральной Азии, где исследователи Китая еще не бывали.

   О Наньшане, куда он направлялся, было известно немногое, и еще меньше - о средней его части. Даже точной карты этого района не существовало. Прошлогодний отчет Обручева о путешествии в Наньшань в Географическом обществе высоко оценили, благодаря хлопотам Мушкетова быстро напечатали и выслали путешественнику деньги с предписанием продолжить исследования в этом горном краю. И он начинает третью свою экспедицию.
   Долины давно уже цвели, а в горах мела метель, заставляя путника сидеть в палатке. Когда метель стихла, охотники провели Обручева к высоким перевалам хребта, которому он дал название Русского географического общества. Дальше пришлось двигаться по вечным снегам, ледникам...
   Шесть недель изучал Обручев Средний Наньшань. Он уточнил расположение трех известных горных хребтов и открыл четыре новых. Здесь же нашел и обследовал две небольших реки, на картах не обозначенных, обнаружил большие залежи каменного угля, а чуть позже прошел в Люкчунскую котловину, где находилась метеостанция, поставленная учеником Пржевальского - Всеволодом Роборовским. Там, на дне котловины, самой низкой в Центральной Азии, лежит соленое озеро, поверхность которого более чем на полтораста метров ниже уровня океана.
   Экспедиция утомила Обручева. Потом, вспоминая те дни, он напишет: "Для работы в горах у меня уже не было ни сил, ни снаряжения. Моя обувь износилась, вся писчая бумага была израсходована, не на чем было писать дневник, и даже для ярлычков на образчики я употреблял уже старые конверты и всякие клочки бумаги. Верблюды после двухмесячного пути из Сучжоу сильно устали и для экскурсии в высокие горы вообще не годились; пришлось бы нанимать лошадей, но для этого уже не было денег... Приходилось думать только о том, как доехать скорее до Кульджи".
   За эти годы он прошел 13 625 километров. И почти на каждом из них вел геологические исследования. Собранная коллекция вместила семь тысяч образцов, около 1200 отпечатков ископаемых животных и растений. Но главное, он собрал фундаментальные сведения о географии и геологии Центральной Азии и фактически завершил ее изучение - продолжив дело, начатое русскими исследователями. Фактически в Центральной Азии не осталось больше "белых пятен".
   В Петербург Владимир Афанасьевич приезжает уже путешественником, овеянным всемирной славой. Его письма из Китая, статьи, путевые очерки печатались в газетах, журналах. Парижская академия наук присуждает ему премию П. А. Чихачева - великого русского путешественника - геолога и географа. Через год Обручев получает премию имени Н. М. Пржевальского, а еще через год - высшую награду Русского географического общества - Константиновскую золотую медаль, присуждаемую "за всякий необыкновенный и важный географический подвиг, совершение которого сопряжено с трудом и опасностью". Ему еще нет сорока.

   Его труд "Центральная Азия, Северный Китай и Наныпань" в 1900- 1901 годах был издан Русским географическим обществом в двух томах. Популярное описание своего путешествия в Центральную Азию Владимир Афанасьевич сделал через 45 лет, выпустив в 1940 году книгу "От Кяхты до Кульджи".
   В 1895 году Обручев отправляется в Восточную Сибирь в качестве начальника горной партии, задача которой - изучение местностей, прилегающих к строящейся Транссибирской магистрали. Свыше трех лет ученый-путешественник посвятил изучению Забайкалья В тележке, верхом, пешком и по рекам на лодке проехал и прошел он тысячи километров. Исследователь посещал железные рудники, осматривал угольные месторождения, минеральные источники, соляные и горные озера, собрал большой материал о полезных ископаемых. Кроме того, им сделано много интересных наблюдений над жизнью и бытом населения Забайкалья.
   После экспедиции в Забайкалье Владимир Афанасьевич в 1899 году снова вернулся в Петербург.
   Летом того же года Обручев ездил в Германию, Австрию и Швейцарию для ознакомления с геологическим строением этих стран.
   В 1901 году Владимир Афанасьевич в третий раз собирается в Сибирь, чтобы продолжить изучение Ленского золотоносного района. "Но судьба, - рассказывает Обручев, - захотела привязать меня к Сибири еще крепче". Он соглашается на предложение директора вновь открытого в Томске технологического института занять кафедру геологии и организовать горное отделение. По приезде в Сибирь Обручев летом провел изыскания в Ленско-Витимском золотоносном районе и сделал геологическую съемку бассейна реки Бодайбо.

   Вернувшись из Бодайбо, Владимир Афанасьевич приступает к организации в Томском технологическом институте горного отделения. С этого времени, в течение одиннадцати лет (1901 - 1912) Обручев отдает себя педагогической деятельности, но при этом не оставляет своих исследовательских поездок. На средства, отпущенные институтом, в 1905-1906 и 1909 годах он совершает три поездки в пограничную Джунгарию (Синьцзян). Исследование в этом районе, являющемся стыком двух крупных горных систем - Алтая и Тянь-Шаня, позволили ему глубже понять геологическое строение азиатского материка.
   Владимир Афанасьевич каждое лето выезжал на полевые работы, обследовал богатый золотом Калбинский хребет, отделенный Иртышом от Алтая; дважды побывал на золотых рудниках Кузнецкого Алтая. В 1908 году Обручев летние месяцы провел с группой студентов, проходивших практику, около Красноярска на "Столбах".
   В начале 1912 года Обручев переехал из Томска в Москву, где им был написан и опубликован целый ряд научно-популярных работ. В эти же годы Обручев написал первый научно-фантастический роман "Плутония".
   В это же время Владимир Афанасьевич не прекращает своих исследовательских поездок. Он посещает в Кузнецком Алтае и Забайкалье золотые рудники; во время поездки по Алтаю изучает строение горной системы, на Кавказе он осматривает месторождения меди, в Крыму, в долине реки Качи, обследует минеральный источник.
   В 1920 году ученый вернулся в Москву и вскоре был избран профессором по кафедре прикладной геологии во вновь организованной Московской горной академии.
   Работая над научными проблемами и занимаясь педагогической деятельностью, Владимир Афанасьевич уже не отправляется в далекие путешествия, но ежегодно, с 1923 по 1928 год, выезжает на Кавказ, в Кисловодск, где совершает экскурсии в окрестные горы.

   В 1936 году, когда Обручеву было 73 года, он совершил дальнюю поездку в горы Алтая, где осмотрел месторождение ртути и выходы мраморов; последние предназначались для строительства Московского метрополитена.
   Обручев написал книги "Земля Санникова", "Плутония", "Рудник убогий", "В дебрях Центральной Азии" (Записки кладоискателя), "Золотоискатели в пустыне" и целый ряд интересных автобиографических книг: "Мои путешествия по Сибири", "От Кяхты до Кульджи" и другие. Его же перу принадлежит ряд биографических очерков о русских исследователях Азии: Пржевальском, Черском, Мушкетове, Потанине, Кропоткине, Комарове.
   Ученые назвали найденный Владимиром Афанасьевичем минерал "Обручевитом". Русский народ занес имя геолога-путешественника на карту. Древний вулкан в Забайкалье, пик в горах Алтая, ледник в Монгольском Алтае носят имя Обручева. Степь между реками Мургабом и Амударьей, впервые описанная ученым, называется степью Обручева.

(1844 - 1894)
    Шотландский путешественник. В 1873-1875 годах пересек Центральную Африку. Открыл сток озера Танганьика - реку Лукуга.
   
   Верни Ловетт Камерон, шотландец, морской лейтенант и полиглот, в 1872 году отправился в Восточную Африку на помощь Ливингстону. В феврале 1873 года он высадился на берег материка в Багамойо (против Занзибара), а в марте выступил на запад с небольшим отрядом, в состав которого вошел Бидал Вади Асман - проводник экспедиций Ливингстона и Генри Мортон Стэнли.

   В октябре 1873 года в Таборе экспедиция Камерона встретила направлявшийся в Занзибар караван с телом Ливингстона. Убедившись в том, что помощь его опоздала, Камерон отправил двух своих спутников-англичан сопровождать останки путешественника к побережью, сам же решил продолжить путь на запад и в середине февраля 1874 года, пройдя беспредельную равнину с редкими холмами, вышел к Танганьике у поселка Уджиджи.
   В марте - мае Камерон предпринял обход озера на лодках вдоль восточного побережья. Он стал первопроходцем - далее к югу простирались неведомые берега, превратившиеся в отвесные утесы. Камерон сделал очень детальную, прокорректированную астрономическими наблюдениями съемку южной, большей, части озера, очертания которой на карте Ливингстона были намечены лишь в первом приближении. Обогнув озеро с юга, Камерон положил начало открытию гор Митумба. А 3 мая 1874 года путешественник обнаружил вытекающую из озера, на западной его стороне, реку Лукуга. Место выхода стока Танганьики - предмета стольких предположений и догадок - оказалось совсем близко к острову Касенге, на котором еще в 1858 году побывал Спик и который впоследствии неоднократно посещал при переездах через озеро Ливингстон. Камерон проследил Лукугу на несколько километров вниз по течению, пока его лодки не были остановлены перегораживавшими русло реки тростниковыми зарослями. Сознавая значение сделанного им открытия, он прервал исследование берегов Танганьики (хотя сначала намеревался объехать все озеро кругом) и поспешил вернуться в Уджиджи, откуда начался его поход, чтобы немедленно отправить в Европу сообщение о результатах своего плавания. По его съемке Танганьика протягивается на 720 километров (истинная длина около 650 километров).
   Затем Камерон снова вернулся к Лукуге. От первоначально возникшего у него замысла спуститься по Лукуге на лодках и проследить ее на всем протяжении путешественник вскоре отказался как от предприятия слишком трудного и дорогостоящего (в частности, потому, что оно было сопряжено с необходимостью расчищать путь среди густой водной растительности). Впрочем, особых сомнений в том, куда течет эта река, у него не было: и рассказы местных жителей, и вообще все то, что уже было известно о гидрографии области, расположенной к западу от Танганьики, показывало, что она может впадать только в Луалабу.
   Камерон принял решение идти к Луалабе обычным путем работорговцев через страну маниема. Он направился на северо-запад через холмистую местность, поросшую высокой травой и орошаемую многочисленными притоками Лвамы (система Луалабы). В начале августа он вышел к Луалабе, желтому потоку с сильным и быстрым течением, и проследил реку менее чем на 100 километров. По его подсчету, Луалаба несла в пять раз больше воды, чем Нил на той же широте. И Камерон правильно решил, что эта река не связана с Нилом, а относится к системе Конго.
   Однако его расчеты на то, чтобы предпринять отсюда плавание вниз по Луалабе, не оправдались: как и Ливингстону, ему не удалось достать в Ньянгве лодки. Зато собранная им информация о дальнейшем течении Луалабы была более определенной, чем та, какой располагал Ливингстон: за последние два-три года географический кругозор арабо-суахилийских купцов заметно расширился. Еще в Уджиджи Камерон встретил араба, который рассказал ему, что спускался по Луалабе вниз от Ньянгве в течение 55 дней и добрался до моря; в тех местах, по его словам, эта река называется Конго. Никаких оснований сомневаться в этом сообщении у Камерона не было; по прибытии на Луалабу он лично убедился в том, что она не может иметь никакого отношения к Нилу, так как протекает на слишком низком уровне.

   В Ньянгве Камерон получил также сведения (на этот раз ошибочные), что Луалаба в своем среднем течении протекает через озеро Санкорра, которое особенно его заинтересовало. Не видя возможности достичь этого озера водным путем, он решил попытаться дойти до него пешком. С этой целью путешественник присоединился к направлявшемуся на юго-запад, за Луалабу, каравану бога, того и влиятельного торговца слоновой костью и невольниками Хамеда бен Мухаммеда, более известного под прозвищем Типпо-Тип (с ним в свое время встречался и Ливингстон). Вместе с Типпо-Типом Камерон дошел до большой реки Ломами, посетив ее первым из европейцев.
   В августе - сентябре, идя по плоской равнине (плато Лунда), Камерон на протяжении более 600 километров проследил водораздел Конго и Замбези, высота которого, по его данным, составляет около 1300 метров, что соответствует действительности. На этом отрезке пути он переправлялся через верховья рек (в том числе Касаи) и речек то одного, то другого бассейна и установил в дождливый сезон, вода на этом водоразделе покрывает равнину почти на 1 метр, захватывая верховья многочисленных притоков обеих великих рек.
   Путь дальше на запад оказался закрыт: местный вождь, достаточно наслышанный о "подвигах" работорговцев, наотрез отказался пустить чужеземцев на левобережье реки. Тогда Камерон, получив у Типпо-Типа проводников, направился на юг, в феодальное государство народности балуба - Уруа, или Касонго (Косонго); по пути туда он обследовал небольшой отрезок течения открытой им Ломами и часть водораздела между Ломами и Луалабой.
   Из Килембы, столицы Уруа, куда он прибыл в октябре 1874 года, путешественник совершил экскурсию на юго-восток, к верхней Луалабе; с высокого левого коренного берега этой реки - той самой, о которой Ливингстон слышал как о "Западной Луалабе", - он смог бросить взгляд на ее широкую долину и расположенное в ней озеро Кисале (у Камерона - Кассали), а также фиксировать место впадения в Луалабу ее левого притока Ловои. В дальнейшем он надеялся повторить попытку проникнуть к "озеру Санкорра", но не получил на то разрешения правителя Уруа. Камерон был поставлен перед выбором: либо возвратиться в Ньянгве и оттуда в Занзибар, либо идти в Анголу, куда изъявил готовность проводить его за приличное вознаграждение находившийся в то время в Килембе работорговец Жузе Антониу Алвиш (несмотря на свое звучное португальское имя, он был африканцем из Бие). Английский исследователь остановился на втором варианте.
   В конце февраля 1875 года Камерон в сопровождении Алвиша выступил из Килембы к западному побережью. От Луалабы в конце августа он повернул на юго-запад в совершенно еще не изученную область: по плоскому плато на север текли два значительных потока - Луалаба и открытая им Ломами. Камерон прошел на юг по их междуречью, проследив лишь небольшой отрезок течения Ломами, и в ноябре добрался к верховьям Луалабы. Здесь по расспросам он нанес на карту два озера (Кабамба и Кисале), сильно преувеличив их размеры, - к самим озерам его не пустили. Оттуда он повернул на юго-запад и с длительными остановками за восемь месяцев пересек плоскую, лесистую, обильную водой страну. В конце июля 1875 года Камерон достиг истоков реки Лубилаш и точно определил положение начала реки Лулвы, верно связав все пройденные отрядом реки с бассейном Конго. Он также правильно указал, что чуть восточнее Лулвы зарождается река Замбези.
   Камерон смог нанести на карту истоки целого ряда рек, в том числе Ломами, Лвембе, Лубилаша и Лулвы. В районе истоков этой последней реки он вступил в пределы территории, уже известной географам благодаря исследованиям Ливингстона и Мадьяра. В октябре 1876 года Камерон прибыл в Бие и после особенно тяжелого (из-за свирепствовавшего в стране голода) перехода к побережью Атлантического океана 7 ноября 1875 года завершил свое пересечение Африки в Катумбеле к северу от Бенгелы.

   Пройдя 5800 километров, Камерон совершил первое исторически доказанное пересечение Центральной Африки с востока на запад: его предшественники двигались в обратном направлении. На всем протяжении этого трансконтинентального рейда, описанного им в двухтомной книге "Через Африку" (Лондон, 1877), Камерон вел тщательную маршрутную съемку, произвел несколько сотен астрономических определений долгот и широт и измерил высоту над уровнем моря более чем 3700 пунктов (тем самым впервые была обеспечена достаточно широкая база для создания гипсометрической карты Центральной Африки). Из принципиально важных географических результатов экспедиции Камерона помимо обследования южной части Танганьики и открытия Лукуги следует отметить в первую очередь существенное уточнение представлений о гидрографической сети Луалабы. Камерон выяснил, прежде всего, что две реки, слиянием которых образуется Луалаба, соединяются не ниже Ньянгве, как полагал Ливингстон, а много выше этого пункта. Оказалось, что восточная из этих рек, вытекающая из озера Мверу, носит название Лувуа, западная же именуется, как и объединенная река ниже слияния, Луалабой, а также Камолондо. Дошедшие до Ливингстона слухи об "озере Камолондо" относились, по-видимому, к расположенной в долине этой реки цепочке не слишком крупных озер, из которых Камерон лично повидал Кисале. На составленной Камероном карте фигурируют почти все сколько-нибудь значительные притоки верхней Луалабы; правильно показано, в частности, место впадения в нее Луфиры, которую Ливингстон ошибочно считал притоком "Луалабы Уэбба", то есть Лувуа. Вообще конфигурация течения верхней Луалабы передана на карте Камерона поразительно верно, хотя сам он видел эту реку только в одном месте, да и то издали; это свидетельствует о высокой точности устной информации, полученной им от арабо-суахилийских торговцев, в особенности от Джумы ибн Салима, с которым он встречался в Уруа.
   Ломами, которую Ливингстон отождествлял с "Западной Луалабой", "Луалабой Янга", оказалась самостоятельной рекой, текущей в северном направлении параллельно Луалабе и впадающей в нее где-то ниже Ньянгве, при этом Камерон имел возможность лично проследить часть ее течения и установить местоположение ее истоков. Пройдя вдоль водораздела, ограничивающего на западе бассейн верхней Луалабы, он убедился в невозможности прямой гидрографической связи между ней и Касаи. Менее точной была собранная им информация о течении Луалабы между местом ее слияния с Лувуа и Ньянгве. на его карте ниже этого слияния показано несуществующее озеро Ланджи.
   Получив правильные сведения о том, что Луалаба является верховьем Конго, Камерон, однако, остался в неведении относительно большой дуги, которую эта река описывает в своем среднем течении, и "повернул" ее на своей карте на запад непосредственно от Ньянгве.
   Помимо собственных полевых исследований Камерона и собранной им географической информации необходимо упомянуть еще и о его немаловажном теоретическом вкладе в решение основных проблем географии Центральной Африки. Он сформулировал и убедительно аргументировал гипотезу о том, что водосборный бассейн Конго должен располагаться по обе стороны экватора "Эта великая река, - писал о Луалабе Камерон, -должна быть одним из истоков Конго, ибо откуда же еще этот гигант среди рек, уступающей по объему стока только Амазонке, мог бы получить те два миллиона кубических футов воды, которые он непрерывно вливает каждую секунду в Атлантику? Крупные притоки с севера объяснили бы относительно слабый подъем уровня Конго у побережья; ибо, поскольку ее огромный бассейн простирается по обе стороны от экватора, какая-то часть его всегда находится в зоне дождей, и поэтому питание главной реки все время примерно одинаково".
   Исходя из этого глубоко верного взгляда, Камерон первым высказал предположение о том, что открытая Швейнфуртом Уэле может быть притоком Конго.

(1827 - 1914)
    До 1906 года - Семенов. Географ, статистик, общественный деятель, почетный член Петербургской АН (1873). Вице-председатель и глава Русского географического общества (с 1873 года) и Русского энтомологического общества (с 1889 года). В 1856-1857 годах исследовал Тянь-Шань, дал первую схему его орографии и высотной зональности. Инициатор ряда экспедиций в Центральную Азию. Организатор первой переписи населения России 1897 года. Руководил изданием многотомных сводок по географии России: "Географическо-статистический словарь Российской империи", "Россия. Полное географическое описание нашего отечества" (совместно с В. И. Ламанским).
   

   Петр Петрович Семенов родился в деревне Урусове, недалеко от Рязани, в семье Петра Николаевича Семенова - капитана в отставке, участника Бородинского и Кульмского сражений, владевшего имениями в Рязанской, Тульской и Тамбовской губерниях и более чем шестистами душ крепостных. Когда отца не стало, мальчику было всего лишь двенадцать лет. У матери от горя помутился рассудок. Петя вынужден был вникать в дела имений, разбросанных по трем губерниям, и самостоятельно принимать важные решения.
   Окрестные помещики, многие из которых приходились ему родственниками, пользовались неопытностью юного хозяина и захватывали угодья. Дело могло кончиться разорением, если бы на помощь Пете не пришел дядя - Михаил Николаевич, взявший на себя управление имениями.
   Вместе с матерью, заметно поправившей здоровье, Петр отправился в Петербург, где поступил в школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров, сдав экзамены сразу за третий класс. В школе были замечательные преподаватели. Семенов делал быстрые успехи в науках и в восемнадцать лет он был уже вольным слушателем университета.
   В 1848 году, закончив университет, Семенов решил посвятить жизнь науке. Русское географическое общество поручило ему перевод с немецкого капитального труда Карла Риттера "Землеведение Азии". Сознавая важность работы, Семенов заперся в Урусове и погрузился в работу.
   В двадцать три года Петр встретил свою первую и единственную любовь - Веру Чулкову. Но счастье их было недолгим: жена умерла от чахотки. После смерти Веры Петр Петрович тяжело заболел тифозной горячкой с воспалением мозга и несколько дней находился на грани жизни и смерти. Лучшие петербургские врачи признали больного безнадежным... Тогда старый Марголиус, друг дома Семеновых, отважился на радикальное средство - теплую ванную с прикладыванием льда к голове. Помогло!
   Когда дела пошли на поправку, Петр Петрович, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, отправился в путешествие по Европе.

   Семенов переезжал из города в город, знакомясь с достопримечательностями. После Германии он едет во Францию, бродит по деревенькам в Вогезах, расспрашивает крестьян об их быте, мысленно сравнивает с бытом русских крестьян. Слухи о войне, которую готовит Франция против России, заставляют Семенова вернуться в Германию, и уже в дороге он узнает, что война началась.
   В 1853 году Семенов поступает в Берлинский университет, где избирает лекции по географии и геологии.
   Здесь он встретился с великим ученым Карлом Риттером. На его лекции всегда собирается много студентов. Риттер был систематик, кабинетный ученый с необыкновенной силой аналитической мысли. Риттер сразу оценил глубину познаний и ясность мысли Семенова.
   В Берлине Петр познакомился и с Александром Гумбольдтом, с которым поделился своей идеей проникнуть во Внутреннюю Азию из России. Гумбольдт просил Семенова найти доказательства своей теории вулканического происхождения Тянь-Шаня. Само название "Тянь-Шань" в переводе с китайского означает "Небесные горы". Не один из европейских исследователей не бывал еще в этом районе.
   Зимой 1854 года Семенов прослушал намеченный курс лекций и принялся усиленно разрабатывать план путешествия на Тянь-Шань. Он едет в Италию, где наблюдает извержение Везувия, рискованно подбирается к обрыву кратера, стоит возле огненного потока лавы. Готовясь к путешествию, Петр Петрович совершает несколько походов в Альпы без проводника. Ученый собирает геологические и ботанические коллекции.
   Вскоре он был уже в Петербурге. В Географическом обществе Семенов сумел убедить Михаила Николаевича Муравьева, вице-председателя общества, в полезности, даже необходимости своей экспедиции на Тянь-Шань. Российское министерство иностранных дел ревниво оберегало азиатские страны "от вторжения географической науки", и Семенов с трудом получил разрешение побывать на Алтае и в "Киргизских степях" (Казахстане).

   Весной 1856 года Семенов оставил Петербург и через Москву, Казань и Урал, по большому сибирскому тракту двинулся к цели, преодолевая за сутки по 400 верст. К 1 июня он вышел на берега Иртыша. Преодолев Обь - переправа продолжалась весь день, Семенов в конце июня увидел Алтай.
   В 1856 году из Семипалатинска Семенов добрался до Балхаша, который со своей "отсохшей оконечностью - озером Ала-Кулем (Ала-коль) - отделяет системы центральноазиатских хребтов от однообразной Киргизской степи". К юго-востоку от Балхаша он увидел исследованную А. Шренком "ослепительно блестящую... вечными снегами", простирающуюся на юго-запад цепь высоких гор и назвал ее Джунгарским Алатау. За этим хребтом начиналась "низкая и жаркая" долина реки Или. Миновав ее, он достиг города Верного (теперь Алма-Ата).
   В сентябре - октябре Семенов совершил два маршрута к озеру Иссык-Куль. Первый пролегал через восточную часть хребта, "круто, как исполинская стена" поднимавшегося к югу от города. Это был Заилийский Алатау (название дано Семеновым). Поднявшись на хребет, он увидел на юге межгорную котловину бассейна реки Чилика (приток Или) с несколькими параллельными кряжами; с огромной высоты перевала они "имели вид огромных грядок". Он спустился с хребта на юго-восток, в долину Чилика, и, перевалив Кюнгей-Ала-Тоо, через широкую степную долину рек Тюп и Джергалап вышел к озеру. "С юга весь... синий бассейн Иссык-Куля... замкнут непрерывной цепью снежных исполинов". Это был "заветный Тянь-Шань" - хребет Терскей-Ала-Тоо: "Снежные вершины его казались прямо выходящими из темно-синих вод озера". Тем же путем Семенов вернулся в Верный.

   Через несколько дней он выехал на запад, пересек Заилийский Алатау и за рекой Чу на юго-западе увидел очень высокий горный хребет (Киргизский). Поднявшись по долине Чу через дикое и мрачное Боамское ущелье, Семенов вышел к северо-западному берегу Иссык-Куля; этот маршрут позволил ему опровергнуть упорные слухи, что озеро служит истоком Чу. От Иссык-Куля Семенов поднялся на Кюнгей-Ала-Тоо, пересек долину правого притока Чу и на обратном пути к Верному перевалил Заилийский Алатау в самой высокой части. При спуске с перевала ему и его спутникам "пришлось очень забавно и довольно безопасно скатываться по снегу со своими лошадьми".
   В августе перед ним открылись горные гряды Куянды и Аламан. Местные жители говорили Семенову, что в ясный день с вершины Аламана можно увидеть Небесные горы. "Это стена, соединяющая землю и небо, - говорили русские переселенцы, поселившиеся в этих краях. - Край земли за теми горами. Никто никогда туда не ходил".
   И вот он стоит на вершине, а далеко впереди поднимался Тянь-Шань...
   Он спустился к берегам Иссык-Куля, обследовал их, собрал образцы пород, с удивлением глядел, как казаки, стоя по колено в воде, наотмашь рубили шашками рыбу - сазанов, собравшихся в прибрежных зарослях в несметные стаи. Наклонился и зачерпнул ладонью иссык-кульской воды. Она была чиста, холодна, но солоновата и для питья находилась. Семенов обследовал берег, нашел несколько раковин и обнаружил, что они принадлежат к новому виду пресноводного рода. Но задерживаться здесь долее он не мог: с ним было всего несколько казаков, а воинственные сарыбагиши - подданные кокандского хана, враждовавшего с русскими, - то и дело объявлялись поблизости. Вскоре вспыхнули и сигнальные костры, зажженные ими. Пришлось возвращаться в Верный.

   Семенов приехал в Верный в середине сентября. Сарыбагиши все чаще стали появляться под стенами города, грабили караваны, пользуясь тем, что людей для защиты их не хватало. Полковник Хоментовский, знакомый Петру Петровичу по Петербургу, дал под его команду сотню казаков и предложил разведать тылы противника, собрать сведения о военных силах кокандского хана. Семенов без промедления выступил во главе отряда на запад, вдоль Заилийского Алатау.
   В первый же день произошла стычка с сарыбагишами. Казаки обратили их в поспешное бегство. Отряд Семенова преследовал их. Только подожженная бежавшими сухая трава остановила казаков. Перед ними возвышались Небесные горы... Семенов решил вести отряд вверх, к перевалу. Он надеялся, пройдя перевал, спуститься в долину по ту сторону гор, достигнуть верховьев реки Чу и выйти на западные берега Иссык-Куля. И о реке Чу, и о самом Иссык-Куле европейские географы знали очень немногое.
   Отряд спустился в долину, прошел мимо киргизских аулов и, встретившись с одним из предводителей сарыбагишей, установил с ними дружеские отношения. Семенов получил двух проводников, которые и провели его одного, уже без отряда, по Чуйской долине, до самого Иссык-Куля.
   Это было огромной удачей! Он прошел вдоль течения мелководной Кутемалды до самого ее устья в озере и убедился в том, что с Чу она не связана. В свою очередь, Чу не вытекает из озера. У Иссык-Куля нет стока.
   Зиму 1856/57 года Семенов провел в Барнауле. Он решил привести в порядок коллекции, написать подробный отчет Географическому обществу, подготовиться к следующей экспедиции, которую наметил на весну 1857 года.
   В отчете он иллюстрировал свои размышления о пяти зонах Заилийского Алатау наблюдениями над их растительностью. Материал собрал богатейший - 70 видов растений, среди которых оказалось четыре вида еще неизвестных науке, новые виды рябины и клена. Но он не просто описывал горные зоны и растения, а доказывал, что растительность необходимо рассматривать как органическую часть мира, в котором она живет в неразрывной связи с климатом, геологией, гидрографией.

   В Барнауле Петр Петрович встретился с Достоевским, с которым познакомился еще в Петербурге. Две недели гостил Федор Михайлович в доме Семенова. Достоевский работал тогда над "Записками из мертвого дома" и читал Семенову отдельные главы. Уже много лет спустя, на склоне лет, Петр Петрович напишет: "Потрясающее впечатление производило на меня это чтение, и как я живо переносился в ужасные условия жизни страдальца, вышедшего более чем когда-либо с чистой душой и просветленным умом из тяжелой борьбы..."
   Они расстались - Достоевский спешил в Кузнецк - сочетаться браком, но скоро вернулся, уже с молодой женой, и прогостил у Петра Петровича еще две недели...
   Летом 1857 года Семенов во главе большого отряда вышел из Верного. На этот раз его спутником был художник Павел Михайлович Кошаров - учитель рисования Томской гимназии. Он прошел по северному склону Заилийского Алатау на восток до реки Чилик; через параллельные кряжи Согеты и Тораигыр и заключенное между ними "сухое, безводное и... бесплодное плоскогорье" достиг верхнего течения Чарына, притока Или. С узкого гребня Тораигыра на юго-востоке Семенов первым из европейцев увидел величественный Хан-Тенгри. Перевалив Кюнгей-Ала-Тоо, он прошел на юг к северным склонам Терскей-Ала-Тоо. В один из вечеров, остановившись на ночевку, Семенов насладился чудесной панорамой: "Солнце уже склонялось к вечеру, над Кюнгеем носились темные облака, эффектно освещенные солнечным закатом. В то время, когда снежные вершины Кюнгей-Ала-Тоо уже начали загораться... альпийским мерцанием, мягкие куполовидные предгорья были облиты светом... как будго горы горели и дымились".
   Поднявшись на перевал в Терскей-Ала-Тоо, он увидел на юге реки Нарын - "верховья древнего Яксарта" (Сырдарьи). Перед ним расстилалась "волнистая равнина с зелеными озерцами" - сырты Внутреннего Тянь-Шаня. Спуститься к Нарыну Семенов не решился, так как лошади были изранены и измучены, поэтому он вернулся к Иссык-Кулю, затем перевалил Кюнгей-Ала-Тоо и достиг реки Чилик. Отдохнув в ауле и наняв свежих лошадей, Семенов вышел к Нарыну и поднялся по его левой составляющей. С перевала в Терскей-Ала-Тоо он был "ослеплен неожиданным зрелищем... [на юго-востоке] возвышался самый величественный из когда-либо виденных мной горных хребтов. Он весь, сверху донизу, состоял из снежных исполинов (Семенов насчитал их не менее 30)... Как раз посередине... возвышалась одна, резко... отделяющаяся по своей колоссальной высоте белоснежная остроконечная пирамида..." - Хан-Тенгри, долгое время считавшийся высшей точкой (6995 метров) Тянь-Шаня. Спустившись в долину реки Сары-Джаз (бассейн Тарима), он прошел к ее верховьям, где открыл огромные ледники, в существовании которых он прежде сомневался, а затем вернулся в Верный.

   На этот раз Семенову выделили для охраны казачий конвой в пятьдесят сабель, и, кроме того, к нему должен был примкнуть Тезек - султан Большой орды со своим отрядом в полторы тысячи человек. С такими силами можно было рассчитывать на успех предприятия.
   Вместе с Кошаровым Семенов обследовал предгорья Заилийского Алатау, в Алма-атинской долине открыл новую породу клена, родственную гималайской, которую потом так и назвали - "кленом Семенова", перешел реку Талгар, поднялся на вершину горы - до высоты почти в три тысячи метров и, стоя над облаками, в восхищении замер. Перед ними снова возвышались Небесные горы... Дорога в глубь Тянь-Шаня неожиданно оказалась открытой. Сарыбагиши, узнав о приближении сильного отряда, отошли на реку Чу, освободив захваченные у богинцев пастбища. Тезек настаивал на продолжении похода, чтобы свести счеты с сарыбагишами, но Семенову не хотелось вмешиваться в междоусобные распри. Он оставил Тезека охранять кочевья богинцев на берегах Иссык-Куля, а сам вместе с Кошаровым и конвойным отрядом через Заукинский перевал двинулся к истокам Нарына. Эта река, верхняя часть Сырдарьи, давно занимала его воображение. Ведь никто не видел ее истоков, терявшихся где-то в горных озерах. Этот поход едва не стоил ему жизни. Тропа на перевал шла круто, все время по краю пропасти, лошадь Семенова с трудом поднималась, осторожно ступая по ненадежным камням и косясь на трупы лошадей, верблюдов, баранов, попадавшихся едва ли не за каждым поворотом тропы. Внезапно она вскинулась, Семенов чудом успел высвободить ноги из стремян и ухватиться за нависающий камень скалы, как лошадь исчезла в пропасти. Подъехал Кошаров, помог спуститься Семенову. Оба молча смотрели на труп богинца, которого испугалась лошадь...
   Спустившись с перевала, они прошли по равнине и приблизились к трем озерам, дававшим исток небольшим речкам, сливавшимся неподалеку в единое русло Нарын. Он нес свои воды на юго-восток. Но лошади были измучены, и, проблуждав часа два меж истоков Нарына, Семенов принимает решение пуститься в обратный путь.
   Потом он собрался пойти к Хан-Тенгри, горной группе, самая высокая вершина которой считалась и высочайшим пиком Тянь-Шаня. Хан-Тенгри - царь всех духов небесных... Семенов измерил его. Семь тысяч метров. На склонах Тенгри-тага, Петр Петрович обследовал гигантский ледник, самый большой на Тянь-Шане которому позже дадут его имя. И тут же, неподалеку от ледника, увидели кочкаров - баранов с массивными, могучими рогами. Зоологи считали, что кочкары полностью вымерли. "Я мог рассмотреть в свой бинокль, - вспоминал исследователь, - что это были громадные бараны с теми характерными рогами, черепа которых мы находили во множестве в долине Сарыджаза". Со времен Марко Поло их впервые видел ученый... Но ценным оказался и собранный на склонах Хан-Тенгри гербарий. Четыре новых вида растений подарил Семенов ученому миру.
   Экспедиция была успешной. Однако Семенов не нашел доказательств теории Гумбольдта о вулканическом происхождении Тянь-Шаня. Осталась последняя надежда - Арал-тюбе - гора, возвышающаяся посреди озера Ала-Куль.

   Шаг за шагом обследует ученый Арал-тюбе, но так и не находит следов вулканизма. Тем самым Семенов опровергает ошибочную теорию Гумбольдта.
   В конце сентября Семенов появляется в Семипалатинске. Сам он называл свое короткое путешествие "научной рекогносцировкой северо-западной окраины Центральной Нагорной Азии". Но результаты ее оказались значительными: он проследил Кюнгей-Ала-Тоо на 150 километров, Терскей-Ала-Тоо на 260 километров, обследовал Заилийский Алатау, связанный, как он выяснил, с другими хребтами Тянь-Шаня и образующий его передовую цепь: открыл огромную ледниковую область в верховьях Сарыджаза и тянь-шаньские сырты; установил, что питание реки Чу не связано с озером Иссык-Куль (напротив, как он доказал, иногда - во время особо высокого половодья - часть воды реки Чу через короткий проток Кутемалды изливается в Иссык-Куль), привел бесспорные доказательства отсутствия вулканизма в Средней Азии; первый установил высотные природные пояса Тянь-Шаня и высоту снеговой линии хребтов; впервые исследовал местность в истоках Нарына, Текеса и Сарыджаза, то есть рек, принадлежащих трем из четырех крупнейших речных систем Центральной Азии - Сырдарьи, Или и Тарима; подметил характернейшую особенность Тянь-Шаня - расчленение на параллельные цепи и образование продольных, широтных, очень длинных долин. Наконец, Семенов дал первое четкое деление северных цепей Тянь-Шаня, основанное на их орографических и геологических особенностях, так что ни один из более поздних путешественников XIX века, проходивших по тем же районам, не смог добавить к его данным ничего существенно нового.
   Но третьего путешествия во Внутреннюю Азию он так и не смог совершить. Политическое положение России осложнилось в отношениях с европейскими странами, в частности с Англией, у которой в Азии были свои интересы и которая делала все возможное, чтобы помешать России в ее продвижении в те страны, куда и она стремилась распространить сферу влияния.
   Петра Петровича по рекомендации адмирала Литке единодушно избирают вице-председателем Географического общества. Не жалея ни сил, ни времени, Семенов поддерживает молодых исследователей, готовых, как и сам он в свое время, отправиться на край света ради новых открытий. С его помощью организованы экспедиции выдающихся русских исследователей Пржевальского, Потанина, Козлова, Роборовского, Велиханова, Мушкетова, Обручева Петр Петрович разрабатывал маршруты экспедиций, участвовал в их снаряжении, в составлении программы полевых научных работ. Свыше сорока лет (с 1873 по 1914 год) Семенов возглавлял Русское географическое общество. Он много работает - пишет капитальные труды, собирает уникальную коллекцию чешуекрылых, которой разрешает пользоваться многим энтомологам, трудится на посту президента Русского энтомологического общества, пишет этюды по истории нидерландской живописи - давно и глубоко изучает и собирает он работы голландских мастеров и делает все, чтобы прославить науку России и познать ее необъятную землю. Тридцать лет мечтал он совершить первую перепись населения России и в 1897 году сумел добиться и этого.
   В год, когда исполнилось пятьдесят лет со дня его первого путешествия на Тянь-Шань, вышел царский указ, в котором объявлялось, что отныне и навсегда к имени Петра Петровича Семенова присоединяется титул Тян-Шанского.

   Семенов передал в Эрмитаж несколько сот картин голландских мастеров и несколько тысяч гравюр, несмотря на то что заграничные музеи предлагали ему сказочные деньги, да только напрасно.
   Вспоминая о славных трудах и подвигах русских путешественников и исследователей, Петр Петрович с гордостью говорил "Наша слава есть слава русской земли".

(ок. 1274 - 1331)
    Монах-францисканец и путешественник по Азии. В 1318-1330 годах в качестве миссионера предпринял большое путешествие по Азии. Первым из европейцев достиг Тибета.
   
   Первые достоверные и достаточно обстоятельные сведения о странах и народах Центральной Азии и Дальнего Востока начали поступать в Европу лишь в эпоху монгольских завоеваний. Эти сведения приносили купцы и католические монахи, которые по поручению папы римского и европейских монархов отправлялись во главе дипломатических миссий в ставку монгольских ханов в Каракоруме или к императорскому двору в Пекине.
   Эти миссии имели как политико-разведывательный, так и торговый характер, поскольку в руках монгольской феодальной верхушки находился контроль над важнейшими мировыми торговыми путями и, кроме того, накапливалась огромная военная добыча. В их ставки, превратившиеся в обширные рынки, спешили купцы-конкуренты со всех концов света, особенно из стран Ближнего и Среднего Востока, Южной и Юго-Восточной Азии.
   Для монахов и купцов, как известно, двери легче открывались, чем для других путешественников, поэтому их странствия завершались более или менее успешно. Многие из этих первопроходцев благодаря собранным ими ценным географическим сведениям вошли в историю познания Земли. Ореолом величайшего путешественника до эпохи Великих географических открытий окружено имя венецианского купца Марко Поло, на которого ссылаются авторы, занимающиеся историей географического изучения Земли.

   В их работах часто встречается и имя другого замечательного путешественника - Одорико Матиуша. Добытые им сведения о странах и народах Азии, очищенные от небылиц и неточностей, как и материалы Марко Поло, были использованы в последующем знаменитыми картографами, в том числе венецианцем Фра Мауро.
   Одорико Матиуш (Одерих Матиусси) родом чех. Родился он около 1274 года (по другим данным, на 12 лет позже) в деревушке Вилла-Нова близ города Порденоне в исторической области Фриули (ныне входит в состав итальянской провинции Удине). От этих названий произошли и другие два имени, под которыми он известен: Одорико Порденоне и Одорико Фриульский.
   Край, где родился Матиуш, в то время принадлежал Чешскому королевству и был больше связан со славянскими землями, чем с Италией. Отец будущего путешественника служил в местном гарнизоне, но сына привлекала деятельность проповедника христианства, и он вступил в ряды монашеского ордена францисканцев.
   Свою миссию в качестве странствующего проповедника Матиуш начал в 1316 году или чуть позже. Он не получил образования. В какой-то мере этим, быть может, и объясняется, что он часто принимал на веру небылицы и легенды. Склонен он был и к преувеличениям. Впрочем, и то и другое в определенной степени свойственно многим путешественникам средневековья. Но сознательных вымыслов у Одорико нет. Известный английский историк географических исследований Бейкер пишет, что если Одорико и пересказывал чьи-то побасенки, то отмечал и важные реальные факты. Потому-то работы его стали важнейшим документом того периода сношений Европы с Востоком.
   Маршрут Матиуша начался от стен Константинополя, тогдашней столицы Византийской империи, стоящей на трансперсидском торговом пути с конечным пунктом в Ормузе.
   От Константинополя Матиуш прошел к Трапезунду (ныне Трабзон на северо-востоке современной Турции) Миновав затем Эрзурум, Одорико попал в Тавриз (Тебриз в Иранском Азербайджане). Этот крупнейший в средние века азербайджанский центр произвел на чешского путешественника большое впечатление богатством и красочностью базаров, роскошью странноприимных домов, великолепием мечетей и медресе. Одорико называет Тавриз "лучшим городом на свете". Отмечая выгодное положение города на большом торговом пути, он говорит, что "весь мир шлет ему товары".

   Следующий пункт маршрута - город Кашан в центральной части Ирана, место, где изготовлялись удивительные по красоте изразцы, которыми до сих пор блещут самаркандские и бухарские памятники старины. От Кашана путешественник направился на юг Ирана к городу Персеполю (по-гречески "город персов"). Сооруженный в V-VI веках до н.э., он был когда-то известен роскошной царской резиденцией с многоколонными залами, великолепной парадной лестницей, на скульптурных рельефах которой были изображены народы, покоренные хеменидами.
   Дальнейший путь Матиуша пролегал в Багдад, тогдашнюю столицу одного из уделов державы Хулагидов, а затем в Ормуз, находившийся на берегу пролива, соединяющего Персидский и Оманский заливы Аравийского моря. Ормуз был главным пунктом торговых связей стран Среднего и Ближнего Востока с Индией. Одорико обращает особое внимание в этом шумном и пестром восточном городе на конструкцию кораблей, отмечая, что скреплены они только бечевками. "На одном из этих судов, - говорит путешественник, - я плыл сам и не мог там найти ни кусочка железа".
   Весной 1321 года Матиуш морским путем попадает в район Бомбея. "Индия, - записывает он, - оказалась не островом, а землей, сильно опустошенной татарами (монголами)". Попытка францисканца развернуть здесь проповедническую деятельность не увенчалась успехом. В Индии сосуществовали многие религии: мусульманство, активно поддерживаемое фанатичными правителями, брахманизм со свойственным ему жестоким ритуалом жертвоприношений и множество разных форм анимизма и идолопоклонства. Одорико поразил здесь обычай сожжения вдов с умершими мужьями. Местные христианские (несторианские) общины подвергались гонениям. Одорико вскоре покидает эти места, взяв направление на юг и затем вдоль Малабарского берега, известного своей торговлей перцем. Этот товар арабы вывозили отсюда в Аден. На Малабарском берегу Одорико опять встретил старые несторианские центры, но и здесь он убедился в бесполезности своей миссионерской деятельности.
   Всегда интересуясь природными особенностями, он отметил, что в здешних лесах водится множество хищных зверей и обезьян.
   Самую южную оконечность Индостанского полуострова путешественник обогнул на большом корабле, вмещавшем 700 человек. Заглянув попутно на Цейлон (Шри-Ланка), он направился затем к крупному индийскому портовому городу Мадрасу. Коромандельское побережье, где находится Мадрас, привлекало арабских, китайских и других торговцев, вывозивших отсюда ароматические травы, рубины, жемчуг. Местное население тоже находилось под властью монголов и с 70-х годов XIII века посылало им дань.

   Одорико привлекал в Мадрас прах апостола Фомы, которому он, как ревностный христианин, хотел поклониться. Любопытен в связи с этим рассказ Матиуша, представляющий собой яркую картину жизни и обычаев того времени. Над останками христианского святого "...высился храм с множеством кумиров, из которых один, исполинского вида, весь в золоте и драгоценных камнях, с богатейшим ожерельем, был поставлен на не имеющем цены престоле". Далее путешественник пишет: "Язычники поклоняются этому богу, лежат перед ним в пыли, колются острым оружием, чтобы сделать ему угодное; иные на коленях ползут из дому к удивительному идолу, жертвуя ему все, что только дорого. Раз в году славного кумира возят на колеснице. Впереди шествуют девственницы, богомольцы, прибывшие издалека, больные, певцы. Изуверы бросаются под колеса повозки и гибнут".
   Из Мадраса после 50-дневного плавания Матиуш прибыл на Большие Зондские острова. Он первым из европейцев упоминает Суматру. "Здесь я, - говорит Одорико, - начал терять из виду Полярную звезду, так как Земля ее заслоняла". Из этой фразы нетрудно понять, что нашу планету наблюдательный чешский путешественник средневековья представлял себе в виде шара.
   Суматру он миновал морским путем с восточной стороны и оказался в порту Семаранг на острове Ява. Он отметил пышную тропическую природу острова, роскошь построек местных владык.

   Далее на пути монаха-путешественника оказался Борнео (Калимантан), крупнейший из островов Большого Зондского архипелага. Рассказывая о нем, Одорико, в частности, подробно описывает саговую пальму, из густого клееобразного сока которой приготовляют "муку" и"другую пищу". Он говорит также о "духовых" ружьях, которыми пользуются на охоте жители острова (имеются в виду духовые трубки со стрелами).
   С Борнео Матиуш направляется в Индокитай, но долго там не задерживается. Снова долгий морской переход. И вот, наконец, сын Средиземноморья ступил на китайскую землю, высадившись, очевидно, в Макао.
   Уже с первых шагов на этой земле он обращает внимание на то, что она богата хлебом, вином, рисом, мясом, рыбой и другими продуктами. По широкой извилистой реке Жемчужной - рукаву дельты Сицзяна - он поднимается к Кантону (Гуанчжоу), одному из древнейших городов и важнейших портов страны. Долины Жемчужной и Сицзяна - густо заселенный сельскохозяйственный район.
   Гость из далекой Европы, считавший Венецию образцом большого города, был поражен размерами Кантона, который, по его оценке, в три раза больше Венеции. Монах наблюдает кипучую жизнь города и среди прочего отмечает: "Во всей Италии нет такого количества кораблей, сколько их в одном этом городе".

   Он сравнивает и другие города Южного Китая с итальянскими. "Величайшим городом в мире" называет Матиуш Ханчжоу (Катусай), подобно Венеции расположенный на берегу морского залива. "Город имеет 100 миль в окружности, - пишет Одорико, - и насчитывает более 12 тысяч мостов". В те времена этот крупнейший торговый и ремесленный центр Китая славился, в частности, шелками.
   На побережье Южного Китая Матиуша заинтересовал любопытный способ рыбной ловли с помощью бакланов - больших водоплавающих птиц. Привязанного веревкой баклана спускают на воду; тот ныряет, хватает рыбу, но проглотить ее не может, так как на шею ему надето узкое кольцо. Когда птица появляется на поверхности, улов у нее в буквальном смысле вытаскивают из горла.
   Озорико посетил ряд других больших городов Южного Китая, в том числе Нанкин. Отсюда по Великому каналу он добирается до Хуанхэ. "Река проходит через самую середину Китая, - пишет он, -и, когда разливается, производит громадные разрушения, подобно реке По у Феррары".

   По Великому каналу Матиуш прибыл в конечный пункт своего путешествия - Пекин, тогдашний Ханбалык (город хана). В Пекине он прожил три года, много узнал о Китае и китайцах нового, о чем не пишет даже Марко Поло. Он рассказывает, например, о том, что "признаком знатности у мужчин служат длинные ногти, а у красивых женщин... маленькие ножки, по этой причине матери, как только у них рождаются девочки, так сильно перевязывают им ступни, что те более не растут". Впервые Матиуш описал и судоходство на Великом канале.
   Вместе с другими католическими монахами, находившимися в Пекине, Матиуша по праздникам приглашали в императорский дворец. Наблюдая придворную жизнь, он отмечает, что у престола богдыхана, проявляющего большую веротерпимость, толпятся и молятся за него люди разных народностей и вероисповеданий - христиане, магометане, буддисты, даосисты, последователи Конфуция и другие. Но Одорико понимал, что дело не столько в веротерпимости хана, сколько в его хитрости. Окружая себя представителями покоренных народов, позволяя им молиться за "свыше данного владыку", формируя из них свою гвардию, делившуюся на подразделения по языку, происхождению и религии и тем самым разобщенную, великий хан обеспечивал прочность своего трона.
   Любопытна картина тронного заседания. Одорико говорит и о порядке его ведения, и о степени близости каждого человека из окружения богдыхана к своему владыке. Необычен блеск их одежд, головных уборов. Четыре секретаря, сидящие у ног Хубилая, тщательно записывают каждое его слово. Раболепно склоняется перед владыкой тысячная придворная толпа. В столице богдыхан живет лишь зимой. Летом же весь двор переселяется на север, в его родную Монголию.
   Есть у Одорико некоторые сведения об административном устройстве страны, средствах связи, организованной монгольскими правителями. Вся империя делится на 12 частей. Везде имеются подставы и гостиницы. Если донесение очень срочное, гонцы передвигаются на быстро бегающих верблюдах - дромадерах, а не на лошадях. Приближаясь к подставе, гонец трубит в рог, и из гостиницы сразу же выезжает следующий гонец. Таким образом, донесение доставлялось великому хану вместо месяца за один день. Приносили известия и скороходы Подставы для них располагались через каждые три мили. Скороходы носили пояса с колокольчиками, звон которых извещал об их приближении.

   В обратный путь Одорико отправился через провинции Шаньси, Сычуань и через Тибет - самое высокое и обширное в мире нагорье, отличающееся крайней суровостью климата. "Жители этой страны живут в шатрах из черного войлока", - пишет он, имея в виду кочевников-скотоводов. Одорико интересуют своеобразный быт и религия тибетцев - ламаизм, то есть северная ветвь буддизма, приближенного к местным, сходным с шаманскими верованиям. Его многое удивляет, вызывает в душе различные чувства Он, например, не может спокойно смотреть на то, что людей в Тибете не хоронят, как принято у христиан, а, разрубив на части, оставляют на съедение священным птицам - грифам.
   Одорико, по-видимому, посетил Лхасу (у него - Гота) - столицу Тибета, и если не был первым европейцем, побывавшим в ней, как считает английский исследователь Бейкер, то, по крайней мере, первым ее описал. Обобщая свои наблюдения о Лхасе, Одорико говорит: "Их главный город очень красив и построен весь из белого камня, а его улицы хорошо вымощены".
   Точных сведений о пути Одорико на родину из Тибета нет. Из-за преждевременной кончины он не успел ничего об этом рассказать. Предполагают, что он шел через Кабул (Афганистан), затем Хорасан (Северный Иран), Тебриз, а оттуда прежним маршрутом в Венецию. На родину он вернулся через четырнадцать с половиной лет "изнуренным и больным, человеком".
   В мае 1330 года Одорико продиктовал в Падуе собрату-монаху рассказ о своих путевых наблюдениях и приключениях, а в самом начале 1331 года поехал с незаконченным отчетом к римскому папе. Однако на пути 14 января в Удинесском монастыре он скончался. Здесь же, в монастыре, в присутствии множества людей его похоронили под алтарем как святого, хотя приобщили к лику святых значительно позже.

   Венецианский скульптор Филиппо де Санти изваял на его могиле мраморный памятник.

(1495 - 1542)
    Профессиональный военный. Предпринятая им экспедиция (1539-1542 годы), охватившая своими маршрутами почти весь континент от нынешней Джорджии до Калифорнийского залива, - первое исследовательское путешествие по территории современного Юга Соединенных Штатов. Цивилизованный мир впервые узнал о жизни и обычаях южных индейцев.

   
   Эрнандо де Сото впервые выдвинулся при завоевании Никарагуа, затем сопровождал в перуанском походе Франсиско Писарро и активно участвовал в пленении верховного вождя инков Атауальпы. Во время кровавой борьбы между перуанскими конкистадорами Сото добровольно оставил "страну золота" и вернулся в Испанию богатым человеком. Там он разработал план завоевания Флориды, за которой ему грезились залив Тихого океана или морской проход к нему и "Семь городов". Используя свои связи при королевском дворе, Сото собрал очень большой по тому времени отряд. С ним он отправился на Кубу, а оттуда на полуостров Флорида.
   На западный берег Флориды, вероятно, у залива Тампа или несколько южнее его, 28 мая 1539 года высадились вместе с Сото, по разным источникам, 600- 900 пехотинцев и кавалеристов с 200-350 лошадьми. Новый Свет еще не видел такого большого европейского войска.
   Через день-два после высадки к испанцам явился их земляк Хуан Ортис, один из немногих уцелевших людей из экспедиции Памфило Нарваэса, одиннадцать лет живший на побережье Флориды среди индейцев. По словам Ортиса, его спасла от смерти жена местного вождя. Лишенный возможности свободно передвигаться, Ортис мало знал о внутренних районах Флориды, но был очень полезен Сото как переводчик.
   Оставив для охраны судов часть солдат, Сото двинулся с остальными в глубь страны, на север. По дороге испанцы встречали крупные селения (в иных было больше 600 домов). Участники экспедиции прежде всего начали расспрашивать, где "страна, богатая золотом и серебром". Индейцы направили их "на закат", где народ будто бы так богат, что воины выступали в поход в золотых шлемах.
   Испанцы медленно продвигались по заболоченной лесной местности, изрезанной реками; часто приходилось наводить временные мосты. Индейцы были враждебно настроены, так как в их стране уже побывали солдаты Нарваэса и память о жестокости испанцев была еще свежа. По испанским источникам, солдаты Нарваэса отрезали нос одному из флоридских вождей, а его мать затравили собаками.

   Услышав о приближении отряда Сото, индейцы уходили из своих деревень и укреплялись на холмах, окружая их частоколом.
   В октябре отряд повернул на запад, к морю, и остановился на зимовку близ залива Аппалачи, где было достаточно продовольствия. Сото вызвал туда свои суда и послал их далее на запад - разведать побережье на 100 лиг.
   В марте следующего, 1540 года Сото двинулся от залива Аппалачи на северо-восток, на поиски области, где верховным вождем является женщина, собирающая дань тканями и золотом от подвластных ей племен: такие сведения собрал Ортис у местных индейцев. Сото действительно нашел женщину-вождя на текущей в Атлантический океан реке Саванне, в долине ее среднего течения. Однако резиденцией этой правительницы был бедный поселок; ценных тканей и золота. У нее не было, и поделиться с непрошенными гостями она могла только жемчугом, который ее "подданные" добывали в реке и ее притоках.
   От этой малопривлекательной "столицы" Сото поднялся в поисках Семи городов в северном направлении вверх по долине Саванны до параллели 35° с.ш. и проник в горный район - юго-западный участок Голубого хребта Аппалачской горной системы. Возможно, что конкистадора привлекали рассказы о большой реке, начинающейся в этом районе и текущей на запад (Теннесси, системы Миссисипи). Но он не перевалил Аппалачи, а снова, увлеченный рассказами о больших городах на юго-западе, повернул к ним. Сото прошел вдоль южного участка аппалачского "Подножия" (Пидмонт), то высылая вперед с переводчиками наиболее ловких солдат, которые "лаской и приветом" убеждали индейцев мирно пропустить отряд, то силой прокладывая себе путь.
   Теперь испанцы пересекали верховья рек, текущих через плато Пидмонт и приморские низменности в южных направлениях и несущих свои воды в Атлантический океан (система Олтамахо) и в Мексиканский залив (системы Аппалачи-колы и Алабамы).

   Вождь одного из местных племен вызвался сопровождать испанский отряд и привел непрошенных гостей в поселок на берегу большой реки (вероятно, Алабамы). Поселок был окружен высоким земляным валом и бревенчатым забором с двумя воротами. Через каждые пятьдесят шагов у забора сооружены были сторожевые башни, и в каждой помещалось до восьми воинов. Поселок насчитывал восемьдесят больших деревянных домов; некоторые из них были так велики, что в них якобы размещалось по тысяче человек. Испанцы, увидев дома-крепости, решили, что их предательски заманили в ловушку, поспешно отошли назад и атаковали поселок. Они выбили топорами деревянные ворота, ворвались внутрь и подожгли дома. Со стороны индейцев сражались не только мужчины, но и женщины. Сото был ранен, но остался в строю, чтобы его люди не пали духом.
   Индейцы мужественно сопротивлялись, однако когда огонь распространился на весь поселок, обратились в бегство. Бой продолжался девять часов. Испанцы потеряли более восьмидесяти человек; часть их погибла в бою, остальные вскоре умерли от ран. Сведения о потерях индейцев, как всегда, разноречивы: историки говорят о двух, пяти, семи и даже десяти тысячах индейцев, частью убитых во время резни на "городских" улицах, частью сгоревших в домах. Тем не менее, людские потери, понесенные испанцами, и гибель нескольких десятков лошадей повергли их в уныние. Золота они не нашли, окружены были враждебными племенами; многие поэтому настаивали на возвращении на Кубу (испанские суда находились сравнительно недалеко от места битвы). Но Сото не хотел отступать. Он предоставил своим солдатам двухнедельный отдых и двинулся в середине ноября дальше на запад, сломив сопротивление индейцев, пытавшихся задержать его отряд у переправы через реку.
   В декабре 1540 года Сото решил остановиться на зимовку в индейском поселке, который, казалось, был выгодно расположен и снабжен запасами продовольствия. Испанцы взяли поселок приступом; индейцы ушли, и Сото разместил своих солдат в покинутых домах. Дисциплина в испанском войске падала; охрану перестали выставлять. Индейцы - по-видимому, хорошо осведомленные - воспользовались этим: в январе 1541 года они ночью ворвались в поселок и подожгли соломенные крыши домов, где спали испанцы. В ночном бою было убито сорок солдат и потеряно пятьдесят лошадей. Испанцы перешли в соседний поселок, но и здесь их беспрерывно беспокоили индейцы.
   Как предполагают, оба поселка стояли на лесистых холмах (Блафф-Хилс), протянувшихся вдоль восточной окраины долины Язу, нижнего левого притока.
   Миссисипи. Отсюда Сото ранней весной того же 1541 года начал поход в северном направлении, через болота и леса, уклоняясь иногда далеко к востоку. По-видимому, именно во время этого весеннего похода он достиг реки Теннесси в ее среднем течении. Но эта река здесь круто поворачивала на север, удаляясь от заветной цели конкистадоров; поэтому Сото повернул на запад и вышел, наконец, в мае 1541 года к широкой реке с извилистым течением. Воды ее были мутны, масса вырванных с корнями деревьев плыла вниз по течению. Это был великий поток Миссисипи - "река Святого Духа", как ее назвали предшественники Сото.
   Так как река несла свои воды не на запад, а на юг, к хорошо знакомому испанцам Мексиканскому заливу, то конкистадоры не испытали никакой радости при виде великой реки: они рассматривали ее только как большое и досадное препятствие для дальнейшего продвижения на запад - к Тихому океану и Семи городам. Для безопасной переправы на западный берег Миссисипи на виду у враждебно настроенных индейцев необходимы были большие суда; для их постройки и перековки железных изделий на гвозди потребовалось около месяца. Следует отметить, что испанцы пустили в переплавку далеко не все железные изделия: они бережно хранили цепи и железные ошейники для пленных индейцев.

   Построив несколько больших судов, Сото переправил свой отряд на западный берег Миссисипи. Там он вступил в союз с одним индейским вождем и вместе с ним предпринял поход против враждебного племени на легких челнах вниз по реке.
   Возможно, Сото надеялся, что где-то южнее места переправы открытая им река поворачивает на запад. Но "река Святого Духа" несла свои воды на юг; ниже устья большой реки, впадающей в нее с северо-запада (Арканзас), Сото окончательно перенес свои поиски на правобережье Миссисипи.
   Еще почти год Сото блуждал "в погоне за мечтой" по равнинам к западу от Миссисипи, то отходя от реки далеко в сторону, то возвращаясь к ее берегам. Отряд его таял. Во время одного из таких походов, осенью 1541 года, Сото проник в невысокую горную страну (плато Озарк), прилегающую с севера к реке Арканзас. Пройдя ее, Сото повернул на юг и вышел к Арканзасу в том районе, где в него впадает Канейдиан. Здесь испанцы остановились на зимовку.
   Весной 1542 года отряд вернулся на Миссисипи. Тяжелобольной Сото послал на юг вдоль правого берега реки группу кавалеристов разведать, далеко ли до моря. Посланный им в разведку капитан вернулся и доложил, что он не смог найти ни дороги, ни тропинки через громадные болота, тянущиеся от Большой реки (то есть Миссисипи). Пришлось опять строить суда (старые были брошены), чтобы переправиться на левый берег реки или спуститься по ней к морю, какие бы опасности ни таил этот долгий и неразведанный путь.
   Эрнандо де Сото умер в мае 1542 года. Тело его завернули в шкуры бизонов и положили в гроб, заполнив свободное пространство песком. Погибшего капитана конкистадоры хоронили ночью, чтобы весть о его смерти не распространилась среди индейцев. Гроб был затоплен в одном из глубоких рукавов Миссисипи.

   Командование экспедицией перешло в руки Луиса де Москосо, который, в надежде достигнуть Мексики, приказал экспедиции выступить в поход на запад. Переходя от одного племени индейцев к другому и "каждый раз попадая во все более скудные области", Москосо "решил, наконец, вернуться в ту местность, где умер де Сото, так как там можно было построить суда и уйти на них из этой страны". Испанцы вышли к устью реки и следовали далее, все время придерживаясь побережья, пока "не достигли реки Пануко, где их дружественно встретили христиане".
   Так закончилось путешествие де Сото. Английский перевод описания этого путешествия был опубликован Ричардом Хаклюйтом в 1607 году.
   Американские историки благожелательно освещают поведение Сото во время завоевания Перу, особенно то обстоятельство, что он назвал (задним числом) казнь верховного вождя инков Атауальпы "делом постыдным и бесполезным". Но и они признают, что в Северной Америке "его собственное поведение относительно индейцев было жестоко и безумно" (Джон Фиске). Если индейцы оказывали сопротивление испанцам, Сото приказывал убивать их и сжигать дома со всеми находящимися в них людьми. С "подозрительными" индейцами он обращался так же, как с теми, кто открыто выступал против испанцев. У "мирных" индейцев Сото брал в заложники вождей, а также других взрослых мужчин, приковывал одного к другому цепями и гнал за сотни километров от их поселений. Затем он расковывал тех пленников, которые выживали после длинных переходов, Сото знал, что они не убегут от испанцев, если находятся на большом расстоянии от дома, так как боятся индейцев из враждебных племен.

   Экспедиция де Сото, так же как и экспедиция Коронадо, имела важное значение .Обе они охватили своими маршрутами почти весь континент от нынешней Джорджии до Калифорнийского залива. Де Сото впервые исследовал территорию современного Юга Соединенных Штатов, благодаря ему мир впервые узнал о жизни и обычаях южных индейцев, результатом его путешествия было открытие реки Миссисипи, вниз по течению которой экспедиция проделала свой обратный путь. Впрочем, это было, по всей вероятности, вторичное открытие Миссисипи, если даже не считать экспедиции Пинеды. Есть много оснований предполагать, что на "реке Святого Духа" (Миссисипи) в 1528 году побывали люди Нарваэса.

(между 1532 и 1542 - 1584 или 1585)
    Казачий атаман. Походом в 1582-1585 годах положил начало освоению Сибири Русским государством. Открыл новый путь на Обь и Иртыш через Средний Урал. Погиб в бою с ханом Кучумом.
   

   После завоевания Казани и Астрахани царские владения протянулись до Каспия, и вся Волга стала русской рекой. Усилилась торговля с Нижним Поволжьем, Заволжьем и Ираном, разведан путь в Среднюю Азию. Лишь на западных рубежах шла война с Речью Посполитой, и там сосредоточились крупные военные силы Руси. В походе на Могилев летом 1581 года среди многих полков принимала участие и казацкая дружина атамана Ермака.
   Большинство исследователей считают его донским или волжским казаком, а согласно уральскому фольклору он был переселенцем из Центральной России. В сибирских летописях его называют Ермак Тимофеевич, сын Поволский, Ермачок Повольский, или Ермолай.
   После заключения перемирия (начало 1582 года) по повелению Ивана IV отряд Ермака вернулся в Поволжье. Казаки же атамана Ивана Юрьевича Кольцо в последний год войны не покидали своих мест, но с оружием не расставались, так как на Нижней Волге и Яике кочевали татары из состава Большой Ногайской орды.
   В истинных намерениях татар разобраться было трудно. Князь Урус направил посланника в сопровождении 300 всадников мирной миссией в Москву, а в это время другой отряд, из 600 всадников, начал вероломно грабить русские села. Казаки Ивана Кольцо разбили оба отряда, причем во втором случае они действовали по приказу из Москвы. Однако царь не простил атаману разгро11 посольского каравана, ибо старался любой ценой удержать Ногайскую орду от враждебных Действий. Казак, доставивший в столицу языков, был обезглавлен, о чем было сообщено Урусу. Иван Кольцо и его соратники были объявлены "ворами", т. е. государственными преступниками, и приговорены к смертной казни.
   Но это не испугало вольных казаков. Они продолжали военные действия против орды на свой страх и риск, и их смелые рейды производили куда большее впечатление, нежели увещевания царских дипломатов. Ногайские мурзы обратились в Москву с просьбой "свести" казаков с Волги, чтобы им (мурзам) "от казаков жити безстрашно", сообщив при этом, что князь Урус откочевал в устье Яика "блиско моря", а Бек-мурза ушел к границам с Ургенчем.

   Соединив свои силы на Яике, Ермак и Иван Кольцо получили возможность окончательно разгромить Ногайскую орду. Но казачий круг отверг такую возможность и принял решение о походе в неведомый Сибирский край. Руководителем экспедиции казаки выбрали атамана Ермака Тимофеевича, а в помощники ему определили атаманов Ивана Кольцо, Богдана Брязгу и четырех есаулов.
   Казаки двинулись в Пермский край по призыву Максима Строганова. Богатые приуральские солепромышленники Строгановы давно замыслили поход в Сибирь. В конце Ливонской войны им, однако, не хватало сил для осуществления своих давних планов. Пришлось закрыть половину камских варниц, от которых они получали наибольшие доходы. Наконец, во владения Строгановых вторглись из Зауралья вассалы сибирского хана Кучума, и одновременно восстали местные племена вогуличей-манси, жившие подле строгановских "городков". Работы на уцелевших соляных варницах прекратились, что грозило промышленникам подлинным разорением.
   Приглашая Ермака, Строгановы обещали снабдить его всеми необходимыми припасами. Однако роль Строгановых в организации сибирской экспедиции не следует преувеличивать. Напомним, что решение о походе было принято войсковым кругом на Яике и Иргизе. В вотчине же Максима Строганова казаки задержались ровно на столько времени, сколько надо было, чтобы запастись продовольствием и пополнить свой арсенал.
   Собственный летописец дома Строгановых считал, что отряд Ермака отправился с Чусовой в сибирский поход 1 сентября 1581 года.
   Не ведая о нападении сибирских татар на Чердынь, казаки отплыли из владений Строгановых вверх по Чусовой. Западные отроги Уральских гор весьма протяженны и заполняют междуречье Чусовой и Камы. Оттого у Чусовой обрывистые, скалистые берега, поднимающиеся иногда на 100-200 метров. Кое-где посреди быстрины из воды выступают огромные камни. Вместе с многочисленными подводными камнями и мелями эти скалы таили большую опасность для казачьих стругов. Чем дальше поднимались казаки вверх по Чусовой, тем больше сил приходилось тратить гребцам, чтобы преодолевать течение. Во многих местах суда тянули бечевой.
   С Чусовой экспедиция повернула на Серебрянку. Свое название эта река получила за чистую, прозрачную воду, отливавшую серебром. Но берега ее сузились до 10-12 метров, а течение было еще более стремительным, чем на Чусовой. Чтобы дать отдых людям, Ермак сделал остановку на длинном, в полверсты, лесистом острове. В память об этом он получил впоследствии название Ермаков остров.

   Все дальше и дальше на восток продвигался казачий отряд. Сырые ущелья, дикие и угрюмые скалы остались позади. Впереди лежали перевалы Среднего Урала. Горы в тех местах подверглись сильному разрушению. Самыми заметными вершинами, постоянно маячившими перед путниками, были горы Высокая (444 метра над уровнем моря) и Благодать (382 метра). Ермаку предстояло решить весьма трудную задачу - переправить через горы целую флотилию, насчитывавшую несколько десятков тяжело груженых судов.
   Посланцы Ермака, описывая путь от Чусовой до Иртыша, ни словом не обмолвились о каких бы то ни было длительных остановках или зимовьях своего отряда. Ермак понимал, что только стремительное и внезапное нападение может привести его к победе, и потому спешил изо всех сил. Волжские казаки не раз преодолевали многоверстную переволоку между Волгой и Доном. Но путь по горным перевалам был сопряжен с несравненно большими трудностями. Традиционные русские волоки представляли собой накатанную дорогу, приспособленную для катков, по которым перетаскивали довольно крупные речные суда. Но на уральских перевалах никакой торной дороги экспедиция, естественно, не нашла. С топором в руках казаки расчищали завалы, валили деревья, рубили просеку. У них не было возможности выровнять каменистый путь, волочить суда по земле, используя катки. По словам участников похода, они тащили суда в гору "на себе", иначе говоря, на руках.
   По перевалу проходила граница между Европой и Азией. Дав передышку людям, Ермак отдал приказ начать спуск судов по азиатскому склону Уральского хребта. На спуск казаки затратили немало сил. Но такого напряжения, как при подъеме, уже не потребовалось.
   Следуя вниз по течению Баранчука, экспедиция достигла реки Тагил. Берега расширились тут до 60-80 метров, а глубина увеличилась до полутора метров.
   В предгорьях сибирские реки быстро несли их суда вниз. Восточные отроги Уральских гор в отличие от западных имеют малую протяженность. С быстрого Тагила флотилия Ермака попала на медленные воды Туры. По этой реке казакам предстояло проплыть наибольшее расстояние - несколько сот верст. Ширина ее - от 80 до 200 метров, глубина - до 6 метров, дно песчаное, без порогов, река петляет посреди открытых и ровных берегов. С Туры экспедиция попала на Тобол, протекавший по болотистой и лесистой равнине. Пройдя примерно 150 верст по Тоболу, отряд достиг Иртыша.
   Флотилия Ермака стремительно двигалась на восток, используя течение и попутные ветры. Судовым кормчим пришлось впервые прокладывать путь по совершенно незнакомым местам, что требовало особой осмотрительности и хороших навигационных навыков. Казачьи струги, приспособленные для плавания на море, шли под парусами, лавируя на многочисленных речных поворотах. Гребцы, сменяя друг друга, налегали на весла. Отплыв из Чусовских городков 1 сентября 1582 года, флотилия бросила якоря на Иртыше, близ устья Тобола, 26 октября.

   Одна из первых стычек с татарами произошла у Епанчина, на реке Туре. Посланец Ермака атаман Иван Александров, прибыв в Москву, описал первое столкновение с татарами кратко и без прикрас: "Погребли до деревни до Епанчины... И туту Ермака с татары с кучюмовыми бой был, а языка татарского не изьщаша".
   Бежавшие из-под Епанчина татары добрались до Искера раньше Ермака, и "царю Кучюму то стало ведомо". Иначе говоря, сибирский хан своевременно получил известие о появлении русских и мог хорошо подготовиться к их встрече. Элемент внезапности был безвозвратно утрачен. Однако это не помешало успеху всей экспедиции.
   Получив сведения о малочисленности отряда Ермака, Кучум не мог предположить, что казаки решатся вступить в единоборство с его многочисленными воинами. Кучум знал также, что казаки в случае малейшей задержки в Зауралье окажутся в западне, поскольку перевалы станут недоступны для судов после короткого периода дождей.
   Когда казачья флотилия появилась на Тоболе, и Кучум убедился в своем просчете, он поспешил собрать в столицу татар из близких улусов, а также отряды мансийских и хантских князьков Татары наскоро устроили засеку на Иртыше, подле Чувашева мыса, и расставили множество пеших и конных воинов вдоль всего берега.

   В бою под Чувашевым мысом казаки в пешем строю стремительно атаковали конное и пешее воинство Кучума и опрокинули его. Кучум, наблюдавший за боем с вершины Чувашевой горы, отступил на юг, так и не приняв участия в битве. Победители в тот же день беспрепятственно вступили в покинутую татарами столицу царства.
   Местные ханты-мансийские племена, тяготившиеся властью Кучума, проявили миролюбие к русским. Через четыре дня после битвы князек Бояр с сородичами явился в Искер и привез с собой многие припасы. Татары, бежавшие из окрестностей Искера, стали вместе с семьями возвращаться в свои юрты.
   Торжествовать победу, однако, было преждевременно. Лихой набег удался. В руки казаков попала богатая добыча. Но на исходе осени они не могли выступить в обратный путь. Пришла суровая сибирская зима. Лед сковал реки, служившие единственными путями сообщения. Казакам пришлось вытащить струги на берег. Началось их первое трудное зимовье.
   Кучум тщательно готовился к ответному удару. Маметкул отправился освобождать Искер, имея в своем распоряжении более десяти тысяч воинов.
   Ермак атаковал татарское войско в 15 верстах к югу от Искера, в районе Абалака. Сражение было тяжелым и кровопролитным. Много татар полегло на поле брани, но и казаки понесли тяжелые потери. С наступлением ночной темноты бой прекратился сам собой. Несметное татарское войско отступило. Ермак одержал самую славную из своих побед над объединенными силами всего Кучумова царства.
   Экспедиции Ермака пришлось провести в Зауралье две зимы, прежде чем на помощь прибыли первые подкрепления из Москвы Богатства края производили неизгладимое впечатление на тех, кто впервые попадал туда. Привыкшие к однообразному равнинному ландшафту, русские дивились "превысочайшим" каменным горам Урала, поднимавшимся "до облак небесных".

   Однако казаки вскоре на своем опыте убедились, что условия жизни в Сибири трудные. Средняя температура зимой составляла -17°, летом +17°. Долгой зиме, казалось, не было конца. Таежные леса с их завалами и буреломами труднодоступны. Даже местные охотники рисковали углубляться в их дебри на несколько десятков верст, но не далее. Значительные пространства покрывали бескрайние болота. В дни короткого лета докучали тучи комаров и мошек, и нигде от них не было спасения. В лесной полосе и в степях бродили стаи волков.
   Сибирское ханство представляло сложное и непрочное государственное образование. К Искеру со всех сторон прилегали татарские улусы. На юге кочевья сибирских татар занимали Ишимскую и отчасти Барабинскую степи, разграниченные течением Иртыша. Татары оказали казакам упорное сопротивление. Сломить его Ермак поручил своему "сверстнику" атаману Богдану Брязге, возглавившему отряд в 50 человек с пищалями. Отряд двинулся на север вниз по Иртышу еще до того, как весеннее солнце растопило льды и снега. Ермак не случайно послал своих людей в северном направлении. Ему во что бы то ни стало надо было разведать пути на Обь, откуда шла известная русским дорога на Печору и Пермь.
   Плывя вниз по Иртышу, флотилия Брязги подошла к Белогорию на великой сибирской реке Оби. Это был самый северный пункт, достигнутый отрядом.
   Русские рати ходили на Обь еще в конце XV века. Поморы-промышленники освоили морской путь в устье Оби и пользовались им в XVI веке. Английские и голландские купцы делали настойчивые попытки достичь Сибири, следуя на восток по северным морям.
   Казаки Ермака смогли утвердиться на Оби благодаря тому, что им удалось разгромить Кучума. Большим достижением первой сибирской экспедиции было открытие нового пути на Обь и Иртыш с запада через Средний Урал.
   После возвращения воевод с Оби в конце XV века на Руси распространились слухи о "золотой бабе" - великой богине хантских племен Приобья. Из Московии эти слухи проникли в Западную Европу. Казаки Ермака были первыми европейцами, которые узнали об этом чуде от чуваша, побывавшего в татарском плену. Чуваш поведал казакам, что в осажденном ими урочище татары и ханты молятся идолу - "богу литому золотому, в чаше сидит, а идол-де поставлен на стол и кругом горит жар и курится сера, аки в ковше".

   Не дождавшись обещанных подкреплений ни зимой 1583 года, ни летом следующего, казачий круг принял решение вернуться на Русь, следуя по течению рек Тавды и Лозьвы.
   Ермак выступил на Пелым, Лозьву и Вишеру. Если бы поход был успешным, он разрешил бы сразу две важнейшие задачи, во-первых, казаки привели бы к покорности один из самых густонаселенных районов Сибирского царства - "Пелымское княжество", во-вторых, овладели бы наиболее удобным путем из Пермского края в Сибирь.
   В походе на Пелым казаки натолкнулись на сильнейшее сопротивление со стороны татар и мансийских князьков. Дружине Ермака приходилось биться почти исключительно врукопашную. В итоге она несла более тяжелые потери, чем в сражениях с Кучумом. В числе других здесь погиб атаман Никита Пан.
   Экспедиция Ермака все ближе продвигалась к столице Пелымского княжества - городку Пелыму. Городок стоял на горе, и в нем сидел князек Аплыгерим, имевший в своем распоряжении до 700 воинов. Недалеко от городка находилось главное святилище пелымских манси. Они собирались тут вокруг исполинской лиственницы для жертвоприношений.
   В обычное время их удовлетворяла лошадиная кровь, но в дни смертельной опасности они требовали человеческих жертв. И тогда на землю, пропитанную кровью животных, лилась кровь людская. Убивали чаще всего либо мальчика, либо "женку".
   Ермак побывал совсем близко от знаменитого пелымского святилища, но штурмовать укрепленное урочище не стал, чтобы уберечь и без того малочисленную дружину от новых потерь. Он повернул назад, к Искеру. Без пороха и свинца пищали стали бесполезным грузом. А ведь именно огнестрельное оружие помогало казакам побеждать противника, располагавшего громадным численным перевесом. Весть о неудаче дотоле непобедимых русских мгновенно распространилась повсюду и вызвала ликование в стане Кучума. Положение Ермака казалось безвыходным.

   Именно в этот критический момент к Искеру подошли подкрепления, которых казаки давно перестали ждать. Воевода Волховский вел с собой "судовую рать". При нем было 300 стрельцов. После долгой задержки на Урале ему удалось преодолеть горные перевалы, но при этом его отряд растерял почти все суда и грузы. Когда стрельцы добрались до Искера, "запасу у них не было никакого". А между тем казаки Ермака, приняв вынужденное решение о новой зимовке в Сибири, успели заготовить лишь столько продовольствия, сколько им надо было для своего пропитания.
   Имевшиеся запасы быстро подошли к концу, начался великий голод. Стрельцы вымерли поголовно. Их воевода князь Волховский должен был взять управление Сибирью в свои руки, а Ермака отправить в Москву. Но он не выдержал невзгод и лишений и скончался, не успев выполнить царский наказ.
   После голодной зимы численность отряда Ермака катастрофически сократилась. Чтобы сберечь уцелевших людей, атаман старался избегать столкновений с татарами. Он с готовностью откликнулся на мирные предложения, поступившие из стана врага: Ермаку надо было выиграть время и дождаться новых подкреплений.
   Татары не сомневались более в том, что обескровленный отряд Ермака станет для них легкой добычей. С начала весны многочисленные отряды Карачи держали Искер в осаде, рассчитывая уморить уцелевших казаков голодом.
   Ермак терпеливо выждал момент для нанесения удара. Под покровом ночи посланные им казаки скрытно пробрались к ставке Карачи и разгромили ее. Караче удалось избежать гибели, но его армия в тот же день бежала прочь от Искера. Ермак одержал еще одну внушительную победу над многочисленными врагами.

   С наступлением лета казаки предприняли поход в южные пределы ханства, куда отступили отряды Карачи. Поводом к походу послужили вести о том, что татары задержали на верхнем Иртыше торговый караван из Бухары. Бухарские купцы играли особую роль в экономической жизни Сибирского "царства". В их руках находилась самая важная торговая артерия края, соединявшая его со среднеазиатскими рынками. Бухарские караваны доставляли в Сибирь ткани, сушеные фрукты и другие товары. Казаки не жалели усилий, чтобы выручить бухарский караван.
   Ермак появился на верхнем Иртыше еще до того, как татары успели собраться с силами для нового похода на Искер. Исходным пунктом наступления должно было стать Бегишево городище. Стремительным ударом Ермак разгромил татар и занял городище. После нескольких новых стычек его отряд достиг степных рубежей ханства, где располагалась самая сильная татарская крепость Кулары. На всем верхнем Иртыше, как отметил автор казачьего "сказа", "крепче Кулар нет". Казаки вскоре сами убедились в этом. Пять дней они безуспешно штурмовали крепость, после чего Ермак отдал приказ двигаться дальше.
   Оставив позади Кулары, отряд двинулся к Ташатканскому городку. Казаки задержались там ненадолго и узнали о необычных обстоятельствах возникновения городища. В переводе с татарского "Ташаткан" означает "камень, который бросили". По преданию, городище возникло на месте, где с неба "спал камень", величиною превосходивший воз, на вид багровый Жители считали небесный камень священным и рассказали казакам, что "от него по временам восходит стужа, дождь и снег".
   Из Ташаткана Ермак ушел на Шиш-реку, где проходили последние рубежи Сибирского царства. Потом казаки повернули назад и, пройдя мимо Кулар, стали возвращаться к Искеру. Но им не суждено было благополучно завершить поход. Кучум, до того кочевавший на степных просторах и державшийся подальше от Иртыша, присоединился к Караче, и они сообща решили завлечь казаков в западню. Чтобы задержать Ермака, татары распустили слух, будто бухарский караван задержан ими на реке Вагае. Хитрость удалась. Отряд Ермака поднялся к устью Вагая.

   Здесь 5 августа 1585 года отряд остановился на ночлег. Была темная ночь, шел проливной дождь. Казаки, участвовавшие в экспедиции, впоследствии вспоминали, как, разбуженные среди ночи, они "ужаснулись" и пустились бежать, а иные остались лежать, побитые "на станах".
   По местной легенде, татарский разведчик унес у спящих казаков три пищали и три сумки и доставил их хану. Тогда Кучум в полночь напал на стан Ермака. Чтобы не поднимать шума, татары принялись душить спящих русских. Но Ермак проснулся и проложил себе дорогу через толпу врагов к берегу. Он прыгнул в стоящий у берега струг, за ним устремился один из воинов Кучума, вооруженный копьем; в схватке атаман стал одолевать татарина, но получил удар в горло и погиб. Дружина Ермака спаслась бегством в стругах, и лишь немногие полегли в ночном побоище.
   Три года длилась первая сибирская экспедиция. Голод и лишения, суровые морозы, сражения и опасности - ничто не могло остановить вольных казаков, сломить их волю к победе. Три года малочисленная дружина не знала поражений перед лицом многочисленных неприятелей. В последней ночной стычке поредевший отряд отступил, понеся небольшие потери, но он лишился испытанного вождя. Без него экспедиция продолжаться не могла.
   Добравшись до Искера, казаки собрали войсковой круг и решили немедленно возвращаться на родину. Ермак привел в Сибирь 540 бойцов. С атаманом Александровым в Москву отправилось 25 человек. Из всего отряда уцелело только 90 казаков. С атаманом Матвеем Мещеряком они на стругах спустились на Обь и оттуда прошли печорским путем на Русь.
   Прошло еще несколько лет, прежде чем Москва снарядила экспедицию на Пелым. Тогда и были освоены маршруты с Вишеры на Лозьву, более удобные и легкие, нежели тагильский. Уральский хребет окончательно был покорен. За перевалы двинулись отряды казаков, ратных людей, русские крестьяне-переселенцы.

   Сибирский поход Ермака был предвестником многочисленных экспедиций XVII века, позволивших обследовать громадные пространства на северо-востоке Азиатского материка. Казаки Ермака проложили путь в Западную Сибирь. По их следам на восток двинулись землепроходцы. На их долю выпала честь блестящих географических открытий в Сибири и на Дальнем Востоке. Их походы обогатили географические познания человечества, раздвинули кругозор современников.
   Интерес к экспедиции Ермака никогда не иссякал. Ее история обросла множеством легенд. Предводитель казаков стал одним из самых излюбленных героев народных песен и сказаний.
   Беспримерная трехлетняя одиссея Ермака внесла весомый вклад в великое дело освоения Сибири.

(1836 - 1925)
    Немецкий ботаник, исследователь Африки. Совершил ряд экспедиций по Центральной и Восточной Африке, исследовал западное побережье Красного моря, бассейн реки Эль-Газан, открыл реку Узле.
   
   Георг Швейнфурт был сыном состоятельного виноторговца из Риги. Его любовь к ботанике, проявившаяся уже с ранних лет, нашла понимание в семье. Георг учился в Гейдельберге, Мюнхене и Берлине и в 1862 году получил ученую степень с правом преподавания курса ботаники нильского района. Его склонность к педантизму проявлялась во всем: одежде, поведении, сборе походного снаряжения, где всегда был в запасе парадный костюм, и даже в его почерке (он писал гусиными перьями). Готовясь к своему первому африканскому путешествию в Египет и Восточный Судан, он приобрел все доступные гербарии тех мест, чтобы при определении растений не пользоваться иллюстрациями.

   Швейнфурт исследовал берега Красного моря и прошел через всю северную Эфиопию до Хартума (1863-1866). Во время своего пребывания в Хартуме исследователь много слышал об экспедициях за слоновой костью, предпринимавшихся хартумскими купцами в области истоков Нила.
   Одним из важнейших результатов раннего периода его исследовательской деятельности стала опубликованная в 1868 году в "Сообщениях Петермаина" карта фитогеографического районирования нильского бассейна и прибрежных областей Красного моря, сопровожденная обширным пояснительным текстом. В ее основу были положены собственные наблюдения Швейнфурта, а также анализ и обобщение всех имевшихся к тому времени литературных данных о флоре и растительности этой части Африканского континента. Швейнфурту вручили значительную сумму из фонда Гумбольдта, которая должна была быть употреблена на ботанические исследования в тропических областях западных притоков Нила.
   В 1868 году Швейнфурт был направлен Берлинской Академией наук в новую экспедицию, главной целью которой должно было стать ботаническое исследование бассейна Бахр-эль-Газаля. В географическом отношении задача экспедиции заключалась в том, чтобы "определить значение западных притоков Нила, соединяющихся в реку Газелей". По мнению Швейнфурта, предшествующие исследователи, в частности Спик и Бейкер, недооценивали роль этих рек в нильской системе. Немецкого исследователя очень интересовала также текущая на запад большая река, о которой сообщали братья Понес и другие источники.
   В июле 1868 года Георг Швейнфурт вновь ступил на африканскую землю. Он был великолепно оснащен и обеспечен весомыми рекомендательными письмами. Единственное, что мучило его, - это непомерно увеличившаяся селезенка, результат перенесенной два года назад тяжелой малярии. Поскольку он знал, что официальное сопровождение в египетских колониях мало чего стоит, он обратился к хартумскому генерал-губернатору с просьбой найти ему попечителя в лице какого-нибудь богатого купца. Их торговые караваны в поисках слоновой кости доходили до районов слияния реки Бахр-эль-Газаль с Белым Нилом, а укрепленные фактории могли бы очень пригодиться ученому. Кроме того, купец взял бы на себя обязательство обеспечить его лодкой для плавания по Нилу, носильщиками и провизией.
   Приехав в ноябре 1868 года в Хартум, Швейнфурт заключил контракт с купцом Гаттасом. Тот обязывался снабдить его всем необходимым для путешествия и дать возможность принять участие во всех экспедициях, какие будут предприниматься его торговыми агентами.

   5 января 1869 года немецкий путешественник отплыл из Хартума в страну азанде (ньям-ньям), которых считали людоедами. Его главной целью было изучить флору тех экваториальных областей, по которым протекают западные притоки верхнего Нила, и показать значение этих западных притоков. Была и другая, ждавшая своего разрешения географическая загадка.
   "Как раз в декабре 1868 года, - писал Швейнфурт, -когда я собирался выступить из Хартума, я получил первые сведения о народе монбутто, по слухам, обитавшем к югу от страны Ньям-Ньям... Эти сведения были ценны уже тем, что они заключали некоторые географические факты, выяснение которых выпало на мою долю. Факты эти заключались в том, что к югу от территории Ньям-Ньям находится протекающая на запад река, что река эта не является притоком Нила, и что берега ее населены народом, резко отличающимся от типичных негров".
   Швейнфурт по дороге встречался со скотоводами динка и рыбаками шиллук, переживал опасные столкновения с буйволами и роями пчел. То и дело ему попадались опустошенные местности, хранившие следы охоты за рабами. "Множество человеческих костей, костей рабов, которых скосила эпидемия, устилает степь; вследствие пожаров они полуобуглившиеся. Итак, обгоревшие человеческие кости - вот приметы, которые оставляет на своем пути работорговля по всей Африке".
   22 февраля в Мешра-эр-Рек, болотистой местности, откуда берет начало река Бахр-эль-Газаль, завершилось плавание по реке. Следуя вместе с торговыми караванами, а чаще предпринимая самостоятельные походы, Швейнфурт наблюдал колоритную картину жизни нилотских племен в северной части плоскогорья Азанде. У бонго, например, ученый нашел самобытные проявления искусства - вырезанные из дерева фигуры в натуральную величину выходят, словно процессия, из могилы вождя. Они изображают вождя и членов его семьи, в наивной манере подчеркивая их индивидуальные черты и половые признаки. Кроме того, вырезанные изображения украшены жемчужными ожерельями и оклеены волосами, чтобы своим обликом больше походить на умерших Швейнфурту понравились пение бонго и их явно выраженная музыкальность, хотя его чуткий слух привык к более нежным звукам. "Могучие удары булав по натянутой коже гигантского барабана производят звуки, изображающие удар грома, от которого трескается дуб Резкое завывание бури, шум и свист дождя под порывами ветра - все это способен передать только стоголосый хор с сильными глотками. Вой напуганного дикого зверя передается звучанием трубы, щебечущие голоса птиц - свистом и звуками флейт..."
   В конце марта Швейнфурт перебрался в главную зерибу Гаттаса, ставшую его штаб-квартирой. После нескольких сравнительно непродолжительных экскурсий в этом районе, в ходе которых он побывал на реках Тондж и Джур и открыл левый приток Джура - Bay, Швейнфурт перебазировался в расположенную южнее, за Тонджем, зерибу Сабби, принадлежавшую другому купцу, Мухаммеду Абд-эс-Самату.

   В обществе Абд-эс-Самата и агентов Гаттаса, объединивших свои караваны, Швейнфурт отправился из Сабби на юг, в земли азанде и монбутту (правильнее - мангбету). Через несколько дней экспедиция достигла района расселения народа азанде (ньям-ньям). Люди, вышедшие навстречу путешественнику, производили очень странное, даже дикое впечатление воины в угрожающей позе, в одной руке копье, в другой щит и сабля причудливой формы, бедра обмотаны шкурами длинношерстных обезьян; волосы заплетены в длинные косы, лоб и грудь украшены нанизанными на шнурки зубами убитых врагов, что подтверждало дурную репутацию представителей этого народа. Кроме того, Швейнфурт заметил несомненные признаки каннибализма и подробно описал все, что ему об этом стало известно. Он назвал каннибализм отвратительным явлением, но воздержался от неуместных оценок. Тем не менее, он охарактеризовал азанде как необыкновенно отважных охотников, искусных кузнецов, гончаров и резчиков по дереву, а также как страстных певцов и любителей развлечений. Только позже, "в один из немногих несчастных дней" путешествия, он увидел на своем пути початки кукурузы, куриные перья и стрелу - грозное объявление войны. Если кто-нибудь осмелится разломить хотя бы один початок или украсть курицу, будет немедленно убит стрелой. Исследователь и его спутники выполнили требование, но на них все равно напали, и они вынуждены были применить оружие.
   Учитывая размах работорговли и межплеменные распри, удивительно, что подобные стычки происходили нечасто. Если не принимать в расчет этот случай, "пожиратель листьев", как называли Швейнфурта из-за его занятий ботаникой, мог беспрепятственно исследовать страну. Причем этот белый человек, который повсюду бродил, собирал всякую всячину для непонятных колдовских затей, рисовал людей на особом белом материале, а когда они пели, писал странные переплетенные знаки, должен был показаться азанде более чем зловещим. Каннибализм же - это ни в коем случае не проявление звериных наклонностей, а составная часть культа, когда люди получали силу убитых, по их представлениям, самым действенным способом.
   Миновав совершенно неизвестную европейцам область между реками Тондж и Роль (Нам, Нам-Роль, Яло), занятой большей частью водосбором реки Роа (в нижнем течении - Джау, или Нам-Джау), экспедиция пересекла в начале марта холмистый водораздел Нил - Конго и вышла к небольшой, текущей на запад реке Мбруоле (Бвере, Бверере). Отсюда было уже недалеко и до интересовавшей немецкого путешественника главной реки той же системы, которая, как выяснилось, называется Узле.
   19 марта 1870 года эта цель была достигнута. "Путь к реке лежал прямо на юг, и мы шли через почти сплошные банановые рощи, за которыми то и дело виднелись хижины, искусно сооруженные из коры и ротанга. Переход менее чем в две лиги привел нас к берегу этой реки, величественно катившей свои мутные с буроватым отливом воды между высокими береговыми откосами на запад. Этот захватывающий момент никогда не изгладится из моей памяти. Вероятно, я испытывал то же, что 20 июля 1796 года должен был испытать Мунго Парк, когда впервые ступил на берег таинственного Нигера и разрешил великую географическую загадку того времени, куда направлялось течение Нигера - на восток или на запад. Теперь и я стоял на берегу своей реки и мог сам удостовериться в том, что она течет на запад. Тут тоже была загадочная река, предмет многих обсуждений. Если бы река текла на восток, это решило бы загадку необъяснимой многоводности Мвутана [то есть озера Альберт]; если же, что казалось гораздо более вероятным, она течет на запад, то она не могла принадлежать к нильской системе. Мгновенье - и вопрос решился. Да, река течет на запад и, следовательно, не имеет никакого отношения к Нилу".

   Переправившись через Уэле немного ниже места впадения ее левого притока - реки Гада, экспедиция прибыла на следующий день в резиденцию Мунзы, короля мангбету.
   Швейнфурт встретился с верховным вождем Мунзой. "Одетый в торжественный черный наряд и в высокие сапоги на шнуровке, которые придавали его легкой фигуре благодаря утяжелившейся походке более импозантный характер", исследователь предстал перед повелителем, увешанным "кольцами, цепями и множеством других украшений своеобразной формы на руках, ногах, шее и груди. На голове спереди у него было украшение в виде месяца: все было начищено и отшлифовано до блеска. Правитель сиял в своем тяжелом великолепии, словно в красномедном мерцании воскресной кухни. Это был Мунза, правитель мангбету, отблеск тех полумифических владык Центральной Африки, от которых до сегодняшнего дня дошли только имена. Настоящий дикий король... Но в нем не было ничего неестественного или заимствованного".
   И вокруг Мунзы все было великолепно: зал для приемов тридцатиметровой длины, по стенам которого было развешено оружие; его свита, толпа музыкантов, безобразный придворный шут. Королевскими были и черты лица Мунзы, "скрывавшие алчность и жестокость", ни разу его губы не дрогнули в улыбке.
   Выступив в апреле 1870 года в обратный путь, Швейнфурт и его спутники переправились через Гаду, а затем снова через главную реку, которая выше слияния с Гадой называлась уже не Уэле, а Кибали. В дальнейшем торговцы еще несколько раз отклонялись от прежнего пути, что дало немецкому исследователю возможность пополнить свои знания об окружающей местности. Так, в конце мая он совершил большую экскурсию к горе Багинзе (на наших картах - Бангензе), одной из высших точек водораздела Нил - Конго, важным результатом этого маршрута было открытие истоков Суэ (Джура), относительно местонахождения которых в то время существовали самые различные предположения 13 июля 1870 года Швейнфурт вернулся на свою главную базу - в зерибу Гаттаса между Джуром и Тонджем.

   Швейнфурт внес еще один значительный вклад в этнографию, открыв племя пигмеев акка, но затем счастье, кажется, оставило его. Во время случившегося в зерибе Гаттаса 2 декабря 1870 года пожара погибли дневники за 825 дней путешествия, составленные им словари, антропологические и метеорологические заметки, медикаменты, коллекция насекомых и многочисленные предметы этнографической коллекции, а также снаряжение. Несмотря на потери, он не прервал экспедицию.
   Последним крупным исследовательским предприятием Швейнфурта было совершенное им в январе - феврале 1871 года путешествие в область Дар-Фертит, где уже давно обосновались нубийско-арабские торговцы, но еще ни разу не бывали европейцы. К западу от Понго он открыл еще одну значительную реку, принадлежащую к системе Бахр-эль-Араба, - Куру с левым притоком Бири. Собранные Швейнфуртом сведения о самом Бахр-эль-Арабе позволили ему прийти к правильному выводу, что эта река играет большую роль в системе Бахр-эль-Газали, чем предполагалось до сих пор, однако он несколько переоценил размеры ее водосбора. Побывав в области истоков Понго, Куру и Бири, немецкий исследователь ошибочно заключил, что реки, берущие начало на противоположной, юго-западной стороне ограничивающего их водораздела, принадлежат тоже к системе Бахр-эль-Араба (в них он и видел истоки этого последнего). В действительности речь шла о реках системы Мбому - тогда еще неизвестного европейцам крупнейшего правого притока Уэле - Убанги; иными словами, в этом районе Швейнфурт снова коснулся проблемы водораздела Нил - Конго.
   В конце июня 1871 года Швейнфурт отбыл из Мешра-эр-Рек в обратный путь, 21 июля он был уже в Хартуме, а в начале октября - в Александрии.
   Основные результаты исследований Швейнфурта стали известны научной общественности значительно раньше, еще до его возвращения из Африки: он пользовался любой возможностью для того, чтобы переслать в Европу свои сообщения и карты. Карта его путешествий на восток - к Ролю, и на юг - к Уэле была опубликована в "Сообщениях Петерманна" в 1871 году, карта путешествия в Дар-Фертит - там же в 1872 году. Таким же образом Швейнфурт отправил на родину часть собранных им богатых естественных, исторических и этнографических коллекций, хотя большая их часть погибла при пожаре.
   Великолепная память и даты, зафиксированные во время сбора гербария, помогли ему позже опубликовать фундаментальный труд "В сердце Африки", изданный в двух томах в Лейпциге в 1874 году. Он стал настоящей энциклопедией научных знаний об исследованной им обширной области по обе стороны водораздела Нил - Конго и сразу же прочно вошел в золотой фонд географической литературы об Африке. К числу главнейших достоинств книги Швейнфурта относятся блестящие описания растительности, животного мира и природных ландшафтов в целом: большую ценность представляет и собранный им этнографический материал. Одно только английское издание принесло автору сорок тысяч золотых марок.
   Видное место среди научных результатов экспедиции Швейнфурта занимают его маршрутные съемки. Он не имел возможности контролировать их астрономическими наблюдениями, так как у него не было необходимых для этого инструментов; тем не менее, качество съемок было настолько высоко, что положение нанесенных на его карту географических объектов лишь незначительно отличается от истинного.

   Но самым выдающимся достижением Швейнфурта с географической точки зрения было, несомненно, открытие Уэле. Хотя эта река была обследована им лишь на небольшом отрезке, все же она заняла с тех пор прочное положение на карте. Швейнфурт высказал правильное предположение о том, что Уэле начинается в Синих горах к западу от озера Альберт.
   Впоследствии Швейнфурт еще много раз бывал в Египте, путешествовал по Ливийской пустыне, посещал Эритрею и остров Сокотра, но не предпринимал больших экспедиций в глубь материка. До самой своей смерти он оставался крупнейшим авторитетом в вопросах ботанической географии Северо-Восточной Африки Научное наследие его насчитывает несколько сот публикаций - книг, карт, статей и заметок, содержание которых обнаруживает исключительную широту и разносторонность его знаний и интересов (география, ботаника, зоология, геология, археология, этнография и т.д.).
   Швейнфурт был инициатором создания (в 1875 году) Египетского Географического общества - первой научной организации такого рода в африканской стране.
   "Я видел Африку, и она до сих пор у меня перед глазами такая, как она есть, - гигантское здание рабства, а не такая, какой она должна быть, - огромный район совместного свободного труда над общими задачами человечества. В конечной победе доброго дела, как и в будущем черной части рода человеческого, я никогда не усомнюсь".

(1567 - 1635)
    Французский картограф, исследователь Северной Америки, первый губернатор Канады. В 1605-1607 годах исследовал часть Атлантического побережья США; в 1608 году основал город Квебек. В 1609 году открыл горный массив Адирондак и озеро, названное его именем. Прошел по реке Святого Лаврентия до озера Гурон (1615 - 1616).
   
   К началу XVII века, несмотря на печальную судьбу первых французских колоний в Северной Америке, растущая торговля пушниной приносила большие прибыли монопольным торговым компаниям, возникшим в портовых городах Ла-Манша - в Дьеппе и Сен-Мало. Король Генрих IV Бурбон понимал, что закрепить за Францией "страну мехов" можно только ее планомерной колонизацией. Однако необходимо было убедиться в том, что в Канаде возможно земледелие и оседлая жизнь и что гибель первых французских колоний объясняется случайными причинами.
   Для обследования Канады в 1603 году была организована специальная экспедиция. Средства на нее дала французская торговая компания, получившая монополию на скупку пушнины, так как всесильный министр финансов Генриха IV герцог Сюлли энергично возражал против "безрассудной траты" казенных денег и вообще против новых колониальных предприятий.

   Самюэль Шамплен, моряк из приморского городка Бруаж (область Сентонж, у Бискайского залива), где в те времена был значительный порт, в конце XVI века плавал на французских и испанских судах в Атлантическом океане и в Американском Средиземном (Карибском) море. Он побывал в Вест-Индии и путешествовал по Мексике. Вернувшись на родину, молодой человек напечатал "Краткий рассказ об удивительных вещах, которые Самюэль Шамплен из Бруажа наблюдал в Западной Индии", приложив к книге более шестидесяти иллюстраций.
   Книга заинтересовала Генриха IV. В 1601 году он назначил Шамплена на должность королевского географа, дал ему пенсию и низшее дворянское звание (сьер де Шамплен де Сентонж). А когда французские купцы организовали заморскую канадскую экспедицию 1603 года, они пригласили Шамплена как королевского географа участвовать в ней, чтобы руководить топографическими съемками Новой Франции и описанием ее берегов.
   С 1603 года и до смерти Шамплена в 1635 году крупнейшие открытия на востоке и в центре североамериканского материка и ход завоевания и прочной колонизации Канады тесно связаны с именем этого человека, который из агента монопольной торговой компании пушниной стал генерал-губернатором Новой Франции.
   Лето 1603 года Шамплен использовал для предварительной разведки Новой Франции. Он вошел в устье реки Святого Лаврентия, поднялся вверх по ее притоку Сагенею. Этим путем шли к побережью Гудзонова залива, тогда еще неизвестного европейцам, местные индейцы. О проницательности Шамплена свидетельствует следующее место из его отчета об экспедиции 1603 года - "Северные дикари говорят, что видали соленое море. Я держусь того мнения, что это залив нашего моря, который вдается с севера в середину материка".
   Итак, Шамплен уже в 1603 году, за восемь лет до возвращения в Англию уцелевших участников последней экспедиции Генри Гудзона, составил по опросным данным верное представление.
   Шамплен остановился в одном из индейских селений. Французы были дружелюбно встречены местными жителями, которые, по словам путешественника, "не имели ни веры, ни закона и жили, как звери, без Бога и без религии". Оставив здесь свои корабли, Шамплен поднялся на барке до водопада Сен-Луи и осмотрел окружающую местность. После этого Шамплен вернулся во Францию и представил королю отчет о своем путешествии. Страна показалась ему годной для европейской колонизации.

   В следующем, 1604 году Шамплен во главе экспедиции сразу после прибытия в Новую Францию приступил к исследованию Акадии (теперь Новая Шотландия). Высадившись на остров Кейп-Бретон, он обошел с описью все побережье Акадии и противоположный материковый берег залива Фанди; на юго-западе Акадии он восстановил Пор-Рояль (Аннаполис). Оставив с собою на зимовку восемьдесят человек, он отослал экспедиционные суда во Францию. Зимовка прошла очень тяжело: Шамплен не учел опыта своего предшественника Картье, не использовал местных противоцинготных средств, и половина переселенцев умерла от цинги.
   Летом 1605 года, после того как суда вернулись из Франции, Шамплен продолжил опись восточного побережья Северной Америки - от входа в залив Фанди и на юго-запад, до залива Кейп-Код включительно; при этом он обнаружил две лучшие гавани в заливе Массачусетс - Бостонскую и Плимутскую, довершив, таким образом, открытие Жуана Аффонсу. Обойдя затем длинный и узкий полуостров Кейп-Код, он окончательно установил его очертания, а в следующем году открыл остров Нантакет и пролив между ним и материком, а также завершил открытие близлежащего острова Мартас Вайньярд.
   В 1608 году Шамплен был послан на реку Святого Лаврентия и основал там город Квебек. Шамплен старался поддерживать хорошие отношения с местными индейцами виандотами, близкими по языку к ирокезам, но враждебными им (французы полупрезрительно называли виандотов гуронами). Шамплен изучил их язык, заключил с ними союз и использовал в своих целях их вражду к ирокезам.
   С 1609 года Шамплен, пользуясь гуронами как проводниками, приступил к исследованию внутренних областей Северной Америки. Он доверял своим новым союзникам больше, чем французским колонистам, среди которых было немало "беспокойных элементов". В самом начале похода он отослал всех французов, кроме двоих, самых надежных, и с группой гуронов на большом челне поднялся вверх по реке Святого Лаврентия до устья ее южного притока Ришелье, а по последнему - до большого проточного озера, которое с того времени известно под его именем (в английском произношении - Шамплейн). При этом он открыл нагорье Адирондак, поднимающееся над западным берегом озера, и Зеленые горы, протягивающиеся на небольшом расстоянии от его восточного берега. Шамплен составил карту и описание озера и его района.
   В Новой Франции было очень много пушного зверя и очень мало жителей. Охотничьи угодья в районе озера Онтарио принадлежали гуронам. К югу обитали более многочисленные ирокезы. Когда Шамплен прибыл к Онтарио, ирокезы продвигались с юга на север, вытесняя гуронов и их соседей алгонкинов. Первые французские колонисты во главе с Шампленом приняли участие в междоусобных индейских войнах на стороне алгонкинов и гуронов, среди которых впервые поселились. Летом 1609 года на берегах озера Шамплен разыгралось сражение с ирокезами, из которого французы и дружественные им гуроны вышли победителями.

   Как раз в это время у восточных берегов Америки появились голландцы. Ирокезы стали союзниками голландцев и сменивших их англичан в борьбе против французов. К тому же англичане превосходили французов в щедрости: в то время как французский король платил гуронам 50 франков за скальп англичанина, английский король давал вдвое дороже за скальп француза. Французы, постепенно продвигавшиеся на юг, встречали опасных врагов в лице ирокезов, получивших от своих союзников огнестрельное оружие в обмен на пушнину.
   В 1610 году Шамплен вместе с алгонкинами и гуронами предпринял новый поход в страну ирокезов и, применив на этот раз артиллерию, наголову разбил противника. При нападении на одно ирокезское селение он пошел на хитрость, напоминающую тактический прием ахейцев при взятии Трои. Большая фигура деревянного рыцаря была поставлена ночью у самого селения, а наутро, когда возле "рыцаря" собралась толпа изумленных ирокезов, спрятанные в ней мушкетеры открыли огонь и нагнали страх на суеверных индейцев. После этого Шамплен и его союзники легко овладели укрепленным селением.
   С 1609 по 1615 год Шамплен почти ежегодно плавал из Франции к реке Святого Лаврентия, где собирал сведения о внутренних областях Северной Америки. Рассказы о море, находившемся где-то на северо-западе или на западе и притом сравнительно близко от Квебека, подтверждали сотни индейцев, с которыми сталкивался Шамплен. Французы смешивали сообщения о Гудзоновом заливе и Великих озерах. Три пути, казалось, вели к этому морю, за которым Шамплену грезился прямой водный путь - через Тихий океан - в Китай и Индию. Но один, северо-западный путь вверх по Сагенею через угрюмые безлюдные области, приводил к лабиринту рек и озер, где бесполезны были самые надежные проводники. Другой, западный, шел по реке Оттава, притоку реки Святого Лаврентия; третий, юго-западный, - вверх по главной реке до ее истоков.
   Во время очередной поездки во Францию Шамплен был назначен губернатором быстро разраставшегося Квебека. В 1611 году он основал новое поселение - Монреаль, а затем занялся исследованием областей, лежащих к северо-западу от Монреаля. Эти путешествия, сопровождавшиеся непрерывными столкновениями с ирокезами, отняли несколько лет.
   На поиски "Западного моря" Шамплен направлял вместе с индейцами молодых колонистов. Среди них выделился Этьен Брюле, который в 1608 году шестнадцатилетним юношей, не получив никакого образования, отправился в Новую Францию вместе с Шампленом. С 1610 года Брюле жил в лесах среди индейцев, охотился вместе с ними, переходил от одного племени к другому и научился свободно говорить на различных местных диалектах ирокезского и алгонкинского языков. Это был первый типичный североамериканский "лесной бродяга", имя которого дошло до нас, - охотник и скупщик пушнины, неутомимый землеискатель и землепроходец.
   Летом 1615 года Шамплен и Брюле вышли на челнах с десятью гребцами гуронами из Квебека к устью Оттавы. Продвигаясь на запад, они поднялись по этой реке, ранее уже разведанной молодыми "лесными бродягами" до того места, где в нее впадает с запада Маттава. Поднимаясь по Маттаве, они достигли озера Ниписсинг. Затем по "Французской реке" (теперь, в переводе на английский, - Френч-Ривер) они вышли к большому заливу (Джорджиан-Бей) - северо-восточному полузамкнутому бассейну озера Гурон. Не выяснено, кто именно из французов, навербованных Шампленом, первым открыл это великое озеро во время своих скитаний - Брюле или какой-либо другой из "лесных бродяг". Достоверно лишь то, что по их следам или в их обществе до 1615 года к озеру прошел Жозеф ле Карон, монах-миссионер, член одного из нищенствующих орденов "реколлетов".

   От залива озера Гурон Шамплен со своими индейцами повернул на юго-восток и, открыв на пути озеро Симко, достиг озера Онтарио. Он прошел на восток вдоль северного берега Онтарио и убедился, что именно из него вытекает река Святого Лаврентия. Затем Шамплен повернул на юг, к озеру Онайда, из которого берет начало порожистая река Осуиго, впадающая в Онтарио. После стычки с местными ирокезами он вынужден был отступить к Онтарио и вернулся в Квебек, повторив свой маршрут в обратном направлении и пройдя в общей сложности около 1600 километров.
   Брюле отделился от основного отряда у залива озера Гурон. С группой союзных индейцев он добрался - раньше, чем Шамплен, - до Онтарио и на челнах переправился через озеро. Задержавшись на некоторое время близ южного берега Онтарио, он узнал там о стычке Шамплена с ирокезами, собрал несколько сот гуронов и поспешил на помощь, но пришел к месту уже после отступления Шамплена. Тогда Брюле повернул на юг и дошел до какой-то реки по холмистой лесной местности (Аппалачское плато и Аллеганские горы, впервые пересеченные европейцем). Следуя на протяжении нескольких сот километров вниз по течению реки, Брюле поздней осенью достиг длинного и узкого Чесапикского залива с чрезвычайно изрезанными берегами; в залив впадало несколько больших и множество малых рек. Река, течение которой он проследил, была Саскуиханна (длина около 800 километров). Таким образом, Брюле завершил открытие Чесапикского залива, начатое Генри Гудзоном, а быть может и Джованни Верраццано, и обнаружил, что этот залив отделен от Атлантического океана длинным, суживающимся к югу полуостровом (Делавэр).
   В 1621 году Шамплен послал Брюле с другим "лесным бродягой" Гренолем на разведку области, прилегающей с севера к Гурону. Они открыли так называемый Северный пролив (узкий и длинный северный бассейн озера Гурон) и цепь островов Манитулин, отделяющую его от главного бассейна озера Гурон. Затем они открыли реку Сент-Мари, текущую из "Великого" озера (так называет Брюле Верхнее озеро) в Северный пролив, и пороги на этой реке (Со-Сент-Мари). По всей видимости, именно Брюле и Греноль и были первыми европейцами, которые в своих дальнейших скитаниях, но не позднее 1628 года, прошли вдоль восточного и северного берегов Верхнего озера за меридиан 90° западной долготы (з.д.). Но безграмотные "лесные бродяги" Брюле и Греноль не сумели написать достаточно убедительный отчет об этом открытии и составить точную карту своего пути. Даже такой одаренный географ, как Шамплен, не решился нанести на свою сводную карту 1632 года тот великий внутренний водный путь, о котором говорил Брюле. Из показаний Брюле нельзя было заключить, сам ли он проделал весь водный путь или только беседовал о нем с индейцами.
   Позднее "отцы иезуиты", вытеснившие из района Великих озер миссионеров-реколлетов, приписали открытие Верхнего озера себе.
   В дальнейшем Шамплен был занят в основном колонизаторской деятельностью. Все его экспедиции имели одну цель - способствовать процветанию Новой Франции, как называли тогда Канаду. Но еще при жизни Шамплена началась ожесточенная борьба французов с англичанами за преобладание в Канаде. В XVIII веке Канада стала английской колонией, но французские поселенцы не раз поднимали восстания, стремясь вернуть американские земли своему отечеству.

(1485 - 1547)
    Испанский конкистадор. В 1504-1519 годах служил на Кубе. В 1519-1521-м возглавлял завоевательный поход в Мексику, приведший к установлению там испанского господства. В 1522-1528 годах губернатор и генерал-капитан завоеванных им областей Новой Испании (Мексики). В 1524 году в поисках морского прохода из Тихого океана в Атлантический пересек Центральную Америку.
   
   Эрнан Кортес родился в городе Медельине испанской провинции Эстремадура. Родители его принадлежали к небогатой дворянской знати.
   Для единственного сына, в детстве обладавшего слабым здоровьем, но с возрастом окрепшего, была избрана карьера юриста. В четырнадцать лет юношу отправили в университет города Саламанки. Однако через два года Эрнан, не проявив любви к юриспруденции, вернулся домой.
   В 1504 году девятнадцатилетний Кортес отправился на остров Эспаньолу. Здесь, на Гаити, он обратился в Санто-Доминго с ходатайством о предоставлении ему права гражданства и наделении землей. В Новом Свете Кортес стал муниципальным чиновником и землевладельцем. Губернатор Овандо выделил ему землю и индейцев для работ Кроме того, Кортесу, как юристу, дали должность секретаря в совете вновь основанного города Асуа, где он прожил шесть лет. Однако Эрнан не отказался от своей склонности к путешествиям и приключениям.

   В 1511 году Диего де Веласкес начал завоевание Кубы. Кортес, отказавшись от своих владений, сменил спокойное существование землевладельца на полную приключений жизнь конкистадора. Во время кубинского похода он благодаря своей открытой, жизнерадостной натуре и мужеству приобрел немало друзей. Кортес находился в фаворе у вновь назначенного губернатора Веласкеса и даже стал личным секретарем своего покровителя. Он поселился в первом испанском городе на Кубе, Сантьяго-де-Барракоа, где дважды избирался алькальдом (городским судьей). Он достиг успехов и как землевладелец, занявшись разведением овец, лошадей, крупного рогатого скота. В последующие годы он полностью посвятил себя обустройству своих поместий и с помощью выделенных ему индейцев добыл в горах и реках большое количество золота.
   Изменения произошли и в его личной жизни: в Сантьяго, в присутствии губернатора, Кортес отпраздновал свою свадьбу с Каталиной Суарес, происходившей из мелкопоместного дворянства Гранады.
   Когда Диего Веласкес начал в порту Сантьяго снаряжать флотилию (10 судов) для новой экспедиции с целью завоевания Мексики, он поставил во главе экспедиции Эрнандо Кортеса, "видного идальго" из Эстремадуры, щеголя и мота. "Денег у него было мало, зато долгов много, - говорит хронист Берналь Диас дель Кастильо. - Энкомьенда (поместье) его была не плоха, да и индейцы его работали на золотых приисках, но все уходило на его собственную особу, на наряды молодой хозяйки и на приемы гостей. Он имел тонкое обхождение и дар речи".
   Под залог имения Кортес получил от ростовщиков большие средства деньгами и товарами и начал вербовку солдат, обещая всем долю в добыче и поместье с закрепощенными индейцами. Он набрал отряд в 508 человек, не считая 100 с лишним матросов, взял с собой несколько пушек и 16 лошадей. Особенно большие надежды он возлагал на лошадей, так как мексиканцы, как и жители Антильских островов, никогда не видели этих "страшных" животных и вообще не знали никакого домашнего скота.

   Успех вербовки встревожил подозрительного губернатора. К тому же приближенные убеждали его, что Кортес собирается завоевать Мексику лично для себя. Веласкес послал письменный приказ сместить Кортеса и передать команду другому. Кортес ответил почтительным и насмешливым письмом с просьбой "не слушать наушников и помешанного старика астролога". А своему отряду он приказал привести оружие в порядок. Тогда Веласкес приказал задержать флот и арестовать Кортеса. Тот вежливо написал ему, что "на следующий день выходит в море и остается его покорным слугой".
   10 февраля 1519 года девять кораблей вышли из Гаваны. Флотилию Кортеса к "Золотой стране" за полуостровом Юкатан повел Антон Аламинос.
   18 февраля флот двинулся в Макаку, небольшой порт примерно в 80 километрах западнее Сантьяго. Здесь участники экспедиции считали себя недосягаемыми для погони наместника. В Тринидаде Кортес пополнил запасы и приказал поднять свой штандарт черного бархата, на котором были изображены красный крест, окруженный белыми и синими языками пламени, и надпись на латинском "In hoc signo vinces" ("С этим знаком побеждаю"). Под командованием Кортеса уже находились знатные и известные идальго, поэтому к экспедиции присоединялись все новые и новые люди. В конце концов, в завоевании Мексики приняло участие около 2000 испанцев. С этим отрядом Кортес отправился в самый рискованный и трудный военный поход своего века.
   В марте суда миновали Чампотун и вошли в широкий залив Кампече. Вскоре Кортес достиг устья Рио-Табаско, или Рио-Грихальва Именно в стране Табаско произошло первое столкновение испанцев с индейцами. Для того чтобы завязать контакты с туземцами, было решено отправиться вверх по реке, однако это было связано с многочисленными трудностями из-за мелей. Высадке на берег воспрепятствовали индейские воины, размахивавшие копьями. На следующий день испанской коннице удалось обратить противника в бегство. Сломив их сопротивление, Кортес захватил прибрежное селение, именем короля вступил во владение этой страной и послал три отряда внутрь страны. Они встретили там крупные военные силы и отступили с большим уроном. Кортес вывел против наступающих все свое войско. Индейцы сражались с большой отвагой, не боялись даже пушек, но бежали от небольшого кавалерийского отряда, который атаковал их с тыла. "Никогда еще индейцы не видели лошадей, и показалось им, что конь и всадник - одно существо, могучее и беспощадное. Луга и поля были заполнены индейцами, бегущими в ближайший лес", - писал хронист Диас.

   Через несколько дней местные вожди прислали припасы и привели двадцать молодых женщин. Кортес приказал их немедленно окрестить, а затем распределил "первых христианок Новой Испании" между своими командирами. Одну из них, прославленную испанскими хронистами донью Марину, "самую красивую, разумную и расторопную", Кортес сначала отдал знатному офицеру, а когда тот уехал в Испанию, взял к себе. Она стала переводчицей и советницей Кортеса и оказала огромные услуги испанцам в первые годы завоевания Мексики. Марина указывала Кортесу, на какие народности он может опираться в борьбе против их поработителей - верховных вождей ацтеков. Уроженка переходной области, перешейка Теуантепек, она одинаково свободно владела языками ацтеков и майя ("юкатанским").
   Оставив Табаско, флотилия Кортеса после трехдневного безостановочного перехода подошла к острову Сан-Хуан-де-Улуа и встала на якорь между ним и материком (21 апреля 1519 года).
   Пришельцев приветствовали посланцы Монтесумы, которому доносили о движении флотилии. На следующий день испанцы высадились на берег материка, выгрузили лошадей и пушки и разместили их на высоких песчаных холмах. Для командиров были построены укрытые бараки, а солдаты поставили для себя шалаши, сплетенные из ветвей. В дальнейшем им во всем помогали мексиканцы, которые доставляли в изобилии провизию, но только для командиров. Через два дня к Кортесу прибыл с большой свитой правитель приморской области с другим сановником. Послы передали ему богатые дары от Монтесумы: "множество драгоценностей... из прекрасного золота и чудесной работы... десять тюков белоснежной хлопчатобумажной ткани, изумительные изделия из птичьих перьев и много еще других ценных вещей..." Кортес одарил послов и свиту бусами, а для самого Монтесумы передал более ценные дары.

   Через неделю пришло новое посольство с дарами от Монтесумы, которые еще более разожгли жажду золота у испанцев, так как свидетельствовали о действительном богатстве страны драгоценными металлами и большом искусстве ее мастеров. Кортес трижды просил о свидании с Монтесумой, но каждый раз получал отказ. Через несколько дней после ухода третьего посольства все мексиканцы тайком ночью покинули испанский лагерь.
   Так как стоянка для кораблей у Сан-Хуан-де-Улуа оказалась очень ненадежной, а место для лагеря было выбрано неудачно, Кортес отправил на север на разведку два корабля под командой Франсиско Монтехо и Антона Аламиноса. Те дошли до реки Пануко, но безопасную гавань и более удобное место для военного городка нашли лишь недалеко от старого лагеря.
   Положение стало тревожным. Но однажды к Кортесу пришли пять индейцев, воспользовавшихся уходом мексиканцев, которых они боялись. Кортес узнал, что у Монтесумы есть противники и враги. Он обласкал и одарил пятерых посланцев и предложил сказать их вождю, чтобы тот как можно скорее повидался с ним.
   Сторонники Веласкеса из числа идальго, обеспеченных поместьями на Кубе, настаивали на возвращении на остров, пугая опасностями солдат. Кортес сделал вид, что подчиняется, а сам инсценировал бунт... против себя. "Бунтовщики" потребовали, чтобы никто не уходил на Кубу, объявили Кортеса главным судьей и генерал-капитаном, независимым от Веласкеса, который к тому времени был официально назначен наместником короля. Кортес "против своей воли" подчинился, а наиболее ревностных сторонников Веласкеса на несколько дней посадил на цепь. Среди них был Диего Ордас, который, как и другие, в собственных интересах вскоре стал горячим защитником Кортеса.
   Чтобы обеспечить свой тыл при движении внутрь страны, испанцы построили город Веракрус. Позднее Веракрус дважды переносился, пока не вернулся на старое место, против острова Сан-Хуан-де-Улуа.

   Первый поход внутрь страны, но еще в пределах приморской низменности, был совершен под командой Педро Альварадо. С большим отрядом он двинулся за припасами на юго-запад от Веракруса, вверх по долине реки Котастла. Приречные индейцы бежали, но в их жилищах солдаты нашли много птицы, маиса и овощей.
   Раздобыв съестные припасы, войско Кортеса двинулось берегом на север к той местности, откуда приходили враждебные Монтесуме индейцы, и вступили в область Семпоалу, населенную тотонаками - многочисленным тогда народом, порабощенным завоевателями-ацтеками. Жители и здесь бежали при виде испанцев и особенно их коней.
   Затем войско Кортеса повернуло на запад и вступило в тотонакский город Семпоалу, который поразил их: "Весь город был точно волшебный сад, и улицы полны жителей - мужчин и женщин, пришедших посмотреть на нас". Местный касик горько жаловался Кортесу на правителей-ацтеков и дал ему в помощь несколько сот индейцев-носильщиков. С того времени испанцы по совету Марины сами везде требовали для себя такую помощь. А Кортес обещал тотонакам освободить их от ацтекского ига.
   Монтесума прислал Кортесу новые дары, правда, гораздо менее ценные, чем раньше. Эрнан передал Монтесуме, что сам придет к нему на свидание в его столицу, которую испанцы называли Мехико, а ацтеки - Теночтитлан.
   От Семпоалы большой испанский отряд во главе с Кортесом, сопровождаемый двумя тысячами тотонакских воинов, впервые поднялся на Мексиканское нагорье и после трехдневного похода вступил в область, населенную индейцами, враждебными тотонакам, но, как и они, порабощенными ацтеками. Заключив с ними союз и примирив с тотонаками, Кортес вернулся в Семпоалу.

   Вернувшись в Веракрус, Кортес стал готовиться к военному походу в город Мехико.
   В середине августа 1519 года несколько сот испанцев, сопровождаемых двумя с лишним тысячами союзных индейцев, из них около половины носильщиков, тащивших на себе пушки и припасы, выступили из Семпоалы на запад. (Обычно дают такой численный состав войска Кортеса: 400 пехотинцев, 15 всадников, 1300 индейских воинов и около 1000 носильщиков; из них 200, сменяясь, тащили на себе семь пушек.) В первые же дни, поднявшись на Мексиканское нагорье, войско прошло через город Халапа в горную крепость у массива Наукампатепетль (вершина - 4282 метра), обогнуло его и вскоре вступило в почти безлюдную местность, где испанцы, привыкшие к тропическому климату Кубы, и особенно индейцы из приморской полосы Мексики очень страдали от холода и резкого ветра.
   Когда же войско подошло к городу Хонакотлан, испанцам показалось, что они попали в совершенно другую страну; изменился и внешний вид городов: "Белели крыши хижин, а дома касиков, храмы и множество часовен - все очень высокие здания - были покрыты белой штукатуркой".
   Тотонаки советовали идти через страну Тласкалу, жители которой ненавидели ацтеков. Но тласкальцы, узнав, что с войском следует много данников Монтесумы, решили, что это враги, собрали против них тысячи воинов, трижды вступали в бой, причем убили нескольких испанцев и многих ранили.
   Решено было освободить пленных тласкальцев и послать их к каемкам с разъяснением, что испанцы не союзники Монтесумы, и с предложением мира. А так как у тласкальцев потери были очень велики, то они заключили с Кортесом мир, обеспечили его войско съестными припасами, пригласили войти в свою столицу. Как раз в это время в лагерь пришли послы от Монтесумы с сообщением, что он согласен платить любую дань при условии, что войско Кортеса не войдет в город Мехико. Тласкальцы жаловались на тяжкие поборы ацтеков, а те убеждали Кортеса, что это народ, не заслуживающий доверия, "изменники и обманщики, хотят заманить в их столицу, чтобы там вернее уничтожить". Выждав неделю, вероятнее всего, чтобы получить точную информацию о надежности своего тыла, Кортес все-таки вступил в город Тласкалу (23 сентября 1519 года), несмотря на вторичное предупреждение Монтесумы, приславшего на этот раз богатые дары.

   Тласкальцы торжественно встретили испанцев и с того времени стали самыми надежными их союзниками. Они предоставляли сведения о военной мощи Монтесумы, его тактике, дислокации его вооруженных сил и о внутренних делах Мексики.
   Касики объяснили, почему их небольшая область могла больше столетия сопротивляться завоевателям-ацтекам: "Жители всех областей, куда вторгается Монтесума и которые он подчиняет своей власти, ненавидят мексиканцев и неохотно воюют на их стороне".
   Эта информация была очень важна для Кортеса как главнокомандующего ("капитан-генерала"). Однако наибольшее впечатление на всех конкистадоров произвели сообщения тласкальских касиков о великолепии и громадных размерах столицы ацтеков Теночтитлана (Мехико), о составе дани, которую покоренные области платят повелителю ацтеков, и о сокровищах Монтесумы: "Каждая область платит дань золотом, серебром, перьями, драгоценными камнями, тканями, хлопком и людьми, которых мексиканцы приносят в жертву или заставляют работать на себя. Монтесума берет себе все, что захочет, в домах его полным-полно награбленных сокровищ".
   Разведывая страну к юго-западу от Тласкалы, испанский отряд под командой Диего Ордаса вступил в поселок Уэхоцинго. В 30 километрах к западу от него поднимались две величественных горы-сестры - Истаксиуатль (5286 метра) на севере и Попокатепетль (5452 метра) на юге. Их снежные вершины видны были уже в Тласкале, но одна из них, южная, обратила на себя внимание испанцев, так как представляла собой действующий вулкан, а вскоре после их прихода началось извержение. "Диего Ордас очень хотел посмотреть, что это такое, и получил разрешение Кортеса взойти на гору. Он взял с собой двух наших солдат... Они вскарабкались к жерлу вулкана... (Кортес в письме к королю, сообщая о восхождении Ордаса на Попокатепетль, говорит, что он был остановлен снегами и не дошел до жерла вулкана; но Кортес нередко преуменьшал чужие достижения, если о них нельзя было совершенно умолчать.). С этой высоты был виден великий город Мехико, и все озеро, и все города у него... Ордас был восхищен и поражен этим зрелищем".
   К востоку от Попокатепетля и к югу от Тласкалы, за границей этой области, лежал большой мексиканский город Чолула. Послы Монтесумы советовали, раз Кортес твердо решился на поход в Мехико, обязательно идти через Чолулу; тласкальские касики, напротив, убеждали не делать этого, а так как Кортес заупрямился, соблазненный рассказами о богатстве города, дали ему в помощь тысячу своих воинов. Касики Чолулы впустили туда испанцев и группы семпоальских индейцев, но просили оставить за городом враждебных им тласкальцев. Кортес согласился.

   Прием был хороший, а затем, по версии Кортеса и Берналя Диаса, произошли следующие события. Монтесума якобы двинул навстречу 20 тысяч воинов, и часть их тайно разместилась в Чолуле. Семпоальцы по секрету сообщили Кортесу, что на ближайших улицах они нашли замаскированные ямы с кольями против лошадей, на крышах домов - укрытия для лучников и т. д. Наконец, Марина (чолульцы считали ее пленницей и откровенно беседовали с ней) донесла Кортесу о готовящемся нападении. Поэтому на четвертый день своего пребывания в Чолуле Кортес "...учинил расправу, память о которой никогда не изгладится: множество индейцев было перебито, а другие заживо сожжены". По донесению Кортеса Карлу I погибло 3 тысячи чолульцев, кроме тех, которые стали жертвами ворвавшихся в город союзников испанцев - тласкальских воинов.
   По другой версии, которую передает Лас Касас в знаменитом памфлете "Кратчайшее сообщение о разорении Индии" (1552), все от начала до конца было выдумано Кортесом, чтобы оправдать массовую резню и сожжение ни в чем не повинных чолульцев.
   За резней последовал повальный грабеж Чолулы. Таким способом, за счет горожан, Кортес расплатился и со своими солдатами, и с тласкальскими воинами. Он позаботился об охране мексиканских послов, находившихся в городе во время резни, а затем отправил послов обратно, передав через них "осторожное и дружелюбное сообщение о заговоре и наказании чолульцев" и о том, что он со своим войском немедленно выходит в Мехико, чтобы лично передать Монтесуме поручение от своего короля.
   Монтесума сначала пытался подкупить Кортеса, с тем, чтобы тот отказался от похода на его столицу Теночтитлан. Но чем больше он посылал Кортесу золота и драгоценностей, тем сильнее стремились и сам капитан-генерал, и его солдаты овладеть источниками этих богатств. Монтесума пытался остановить испанцев с помощью подчиненных ему народов Восточной Мексики, но при этом действовал нерешительно: приказывал им с оружием в руках сопротивляться испанскому отряду, а когда они терпели неудачу, не оказывал им помощи, даже отрекался от них. Наконец, узнав о событиях в Чолуле, он согласился впустить испанцев в свою столицу.

   Тласкальские касики предлагали Кортесу большую военную подмогу, но он справедливо посчитал, что это встревожит Монтесуму, и поэтому взял с собой только тысячу невооруженных индейцев - носильщиков, лесорубов и т п.
   Отряд двинулся вперед через высокий перевал между горами Истаксиуатль и Попокатепетль и вышел на плато, на западной окраине которого стоял Теночтитлан. Монтесума еще раз пытался остановить отряд, обещая платить огромную дань испанскому королю, а Кортесу лично - "четыре меры золота и каждому из его братьев - меру золота". Получив отказ, Монтесума переменил тактику и организовал испанцам пышную встречу.
   Столица страны была построена на острове в центре огромного искусственного (соленого) озера, окруженного большими городами и селениями. Эта местность, прекрасно возделанная, густо населенная, красиво застроенная, буквально ослепила испанцев.
   У входа в столицу пришельцев встретил сам Монтесума. Одежда и обувь его были усыпаны драгоценными камнями и жемчугом. Блестящая свита окружала его. Над ним возвышался балдахин, сияющий золотом и драгоценными камнями. Монтесума сделал несколько шагов в сторону Кортеса, и свита расстелила перед ним дорогие ткани, чтобы его священная нога не коснулась голой земли. Кортес сошел с коня и подошел к Монтесуме. Они обменялись короткими приветствиями. Затем вождя ацтеков унесли, как и принесли, на носилках.
   Весь испанский отряд разместился в огромном здании. Обшаривая помещение, солдаты нашли замурованную дверь. Кортес приказал вскрыть ее и обнаружил потайное помещение с богатейшим кладом из драгоценных камней и золота. Но испанцы видели, что они заперты и окружены со всех сторон врагами в огромном городе. И они решили захватить самого Монтесуму как заложника.

   Известие из Веракруса о нападении мексиканского отряда на испанцев дало Кортесу повод для решительных действий. Он потребовал выдачи ацтекских военачальников, участвовавших в сражении с гарнизоном Веракруса, и сжег их на костре, Монтесуму же для острастки он временно заключил в оковы. Верховный вождь ацтеков сперва выражал свое негодование против насилия, но затем покорился, "смолк и стал шелковым".
   От имени Монтесумы Кортес стал с этого времени самовольно распоряжаться во всей стране. Он заставил вождей ацтеков принести присягу на верность испанскому королю, а затем потребовал от них, как от вассалов, уплаты дани золотом. Клад самого Монтесумы был так велик, что на его просмотр понадобилось три дня. Все золото, включая художественные изделия, было перелито в квадратные слитки.
   В это время до них дошла весть о прибытии к Веракрусу большой эскадры под командой Панфило Нарваэса (18 кораблей и около 1500 человек экипажа). Эта эскадра была послана Веласкесом с целью захватить "живыми или мертвыми" Кортеса и его солдат. Кортес оставил в Мехико "колеблющихся, ненадежных, подозрительных", поручив им охрану Монтесумы, а сам выступил с отрядом в Веракрус. Ему удалось склонить людей Нарваэса на свою сторону.
   В то время как между испанцами шла междоусобная война, почти вся Мексика восстала. Испанские укрепления, построенные в стране, были разрушены или сожжены, а столичный гарнизон осажден вооруженными мексиканцами.
   В распоряжении Кортеса после присоединения к нему отряда Нарваэса было 1300 солдат, около 100 всадников и 150 стрелков. Соседние индейцы, смертельные враги ацтеков, дали ему в помощь отряд из 2000 отборных воинов. С таким войском Кортес беспрепятственно вступил в столицу и освободил осажденный гарнизон. Однако через несколько дней восстание разгорелось с новой силой. Мексиканцы ежедневно производили бешеные атаки на испанцев. Среди последних начались голод, уныние и раздоры. Кортес потребовал от Монтесумы, чтобы он вышел на крышу своего дома и приказал своим "подданным" приостановить штурм, так как испанцы согласились добровольно уйти из города. Мексиканцы ответили на это приказание градом камней и стрел. Верховный вождь ацтеков был смертельно ранен и умер на руках у испанцев, но "все-таки не выразил желания принять христианство".

   Каждый день увеличивал силы врагов и уменьшал испанские силы. Запасы пороха истощались, съестных припасов и воды совсем уже не было. Перемирие, предлагаемое испанцами, с презрением отвергалось. Тогда в июле 1520 года на общей сходке испанцы решили ночью уйти из столицы. Кортес выделил из добра, награбленного у мексиканцев, королевскую долю, состоящую из крупных золотых слитков. После этого он разрешил каждому брать сколько угодно сокровищ. Новички из отряда Нарваэса "бросились на богатства и набрали столько, что едва могли брести". Умудренные опытом солдаты из отряда Кортеса брали большей частью только легкую ношу - драгоценные камни. Тяжелую кладь навьючили на индейцев и раненых лошадей. Испанцы вышли из укрепленных помещений в глухую полночь, но мексиканцы сразу же напали на них. Переносной мост, приготовленный отступающими для переброски через канал, опрокинулся. Началась паника. "Всякий, кто не умел плавать, неминуемо погибал... Немало было переловлено из лодок, немедленно связано и отнесено для жертвоприношений... Сам Кортес и офицеры нисколько не отличались от других: в карьер они неслись по уцелевшим мостам, стараясь выбраться как можно скорее на сушу.. И все же мы продвигались! Трудно сказать, что сталось бы с нами, если все произошло бы не ночью, в темноте, а при дневном свете!"
   Наконец испанцы выбрались на сушу, то есть на берег озера, окружавшего Мехико. Они отступали в союзную Тласкалу, с трудом отражая натиск наседающих врагов. За пять дней отступления погибло, утонуло, было убито или взято в плен, а затем принесено в жертву около 900 испанцев и 1300 их союзников-индейцев. Многие, главным образом из числа тех, кто был чрезмерно нагружен золотом, погибли в самом начале отступления, в "ночь печали", во время переправы через озеро. Кроме того, потеряны были все пушки, почти все огнестрельное оружие и 80 лошадей. В этот тяжелый момент испанцев выручили тласкальцы, ненавидевшие ацтеков и боявшиеся их мести. Они дали завоевателям возможность оправиться от разгрома, выделили им в помощь несколько тысяч воинов. Опираясь на них, Кортес совершил несколько карательных экспедиций против соседних индейцев, нападавших на испанцев во время отступления из Мехико.
   В то же время Кортес перехватывал у берегов Мексики одиночные корабли, которые Диего Веласкес присылал в помощь Нарваэсу (на Кубе еще ничего не знали о судьбе его экспедиции).
   Пополнив свой отряд людьми и снаряжением, Кортес с десятью тысячами союзных индейцев начал новое, планомерное наступление на Мехико. Он приказал построить большие плоскодонные суда, чтобы завладеть озером, окружить со всех сторон и взять измором столицу ацтеков. Он запретил окрестным индейцам посылать часть урожая в виде дани в Мехико и оказывал им помощь, когда военные отряды ацтеков приходили за данью. Он разрешил тласкальцам грабить ацтекские селения и предоставлял им часть добычи, чтобы слава о его справедливости разнеслась по всей стране. Одним словом, этот бесчестный, но талантливый человек в минуту величайшей опасности оказался "настоящим человеком на настоящем месте".

   Теперь положение резко изменилось: сила испанцев и численность их союзников все росли, а сила ацтеков убывала. Когда построенные суда были доставлены на озеро, столица была обложена со всех сторон. Осажденный город отчаянно защищался больше трех месяцев. Испанцы разрушили водопровод, питавший водой Мехико, так что горожане страдали не только от голода, но и от жажды. В августе 1521 года испанцы ворвались в город и разрушили колодцы, из которых Жители брали воду после уничтожения водопровода. Но еще несколько дней Умирающие от жажды ацтеки отстаивали отдельные кварталы.
   Мексика была покорена. Победители захватили все сокровища, собранные ацтеками в мексиканских городах. Коренное население было вынуждено работать в 80 вновь организованных испанских поместьях. Часть была обращена в рабство, Но и остальные закрепощенные индейцы фактически стали рабами. Сотни тысяч были убиты или умерли от изнурения, голода, оспы, кори и других заразных болезней, занесенных конкистадорами. Разоренную, порабощенную, насильственно крещенную ими страну конкистадоры назвали Новой Испанией.
   После падения Теночтитлана Кортес разослал вооруженные отряды во все стороны, чтобы расширить границы Новой Испании, в которую пока входила только сравнительно небольшая часть громадной "империи Монтесумы". Сам Кортес отправился на северо-восток, покорил страну уастеков, живших в бассейне реки Пануко, в ее низовьях, и в горах Восточной Сьерра-Мадре. Уастеки по языку родственны майя. В настоящее время в нижней части бассейна реки Пануко их сохранилось около 50 тысяч человек (по Берналю Диасу, во время завоевания они выставили против испанцев 60 тысяч воинов). Кортес построил крепость на берегу Пануко примерно в 50 километрах от ее устья и оставил там сильный гарнизон.
   В 1523 году Кортес сделал еще одну попытку отыскать морской проход в тропической полосе, но на этот раз не со стороны "Южного", а со стороны "Антильского" моря. Для этого он решил обследовать наименее известный, почти никем не посещаемый гондурасский берег. К тому же он не раз слышал, будто Гондурас исключительно богат золотом и серебром.
   В октябре 1524 года Кортес выступил из Мехико с отрядом из 250 солдат-ветеранов, не считая молодых солдат, только что прибывших из Испании, и нескольких тысяч мексиканских индейцев. Путь шел сначала через уже "замиренные" области Новой Испании вдоль берега Мексиканского залива. Затем отряд углубился в чащу тропических заболоченных лесов, так как Кортес решил пройти к гондурасскому берегу кратчайшим путем, оставив к северу Юкатан. Но чтобы проделать такой путь, отряду понадобилось больше полугода. Съестные припасы вышли, и не только индейцы, но и сами конкистадоры питались кореньями. И работать пришлось не только индейцам, которые, конечно, больше всех страдали от голода, но и всем испанцам, не исключая офицеров; работали с величайшим напряжением, почти всегда в воде: валили лес, вбивали сваи и строили мосты.
   Испанцы и их союзники индейцы, привыкшие к сравнительно умеренному и сухому климату Мексиканского нагорья, тяжело страдали от тропических ливней и жары. Десятки испанских солдат и сотни мексиканцев пали во время перехода через страну Петен, населенную индейцами майя.

   К началу мая 1525 года сильно поредевший отряд Кортеса вышел к берегу Гондурасского залива. За полгода он прошел по не исследованной раньше местности, если считать по прямой линии, не больше 500 километров, но действительно пройденное расстояние невозможно определить, так как участники похода часто кидались наудачу из стороны в сторону и даже кружили на одном месте. Понадобилось еще несколько недель, чтобы отряд добрался до города Трухильо, основанного Франсиско Лас Касасом на юго-восточном берегу Гондурасского залива. Кортес прибыл туда еле живой: он был болен тропической малярией и к тому же терзался неизвестностью, не зная, что происходит в Мехико. А там в это время распространился слух о гибели Кортеса и всего отряда. Имущество участников похода было продано с молотка, их индейцы розданы другим людям, их женам (мнимым вдовам) разрешено вновь выйти замуж, а власть в Мехико захвачена льстивым коронным ревизором, бывшим раньше доверенным лицом Кортеса. Узнав об этом, Кортес направил в Мехико верного человека. Тот тайно проник в столицу и сообщил "конкистадорам первого призыва", которых ревизор преследовал, заключал в тюрьму и даже вешал, что их вождь жив. На утро многочисленные сторонники Кортеса захватили ревизора, посадили его в клетку и жестоко расправились с его сообщниками.
   Власть Кортеса над Новой Испанией была восстановлена, но сам он тяжело заболел и вернулся в Мехико только в июне 1526 года. Во время гондурасского похода сотни доносов на него были посланы в Испанию. Король назначил нового наместника, так что завоеватель Мексики формально был лишен власти.
   В 1527 году наместник Новой Испании, боясь, что Кортес захватит власть в стране, выслал его в Испанию. Король приказал торжественно встретить прославленного конкистадора, любезно принял и милостиво отпустил его. Он простил Кортесу все прегрешения, наградил обширными поместьями, дал ему титулы маркиза и "генерал-капитана Новой Испании и Южного моря". Но эти титулы оказались пустым звуком. Для управления Новой Испанией король назначил "аудиенсию" - судебно-административную коллегию во главе с Нуньо Гусманом.
   В 1532 году, вернувшись из Испании, Кортес снарядил два корабля в устье Сакатулы. Предполагалось "идти на Молукки или в "Катай", чтобы выяснить прямой путь на родину гвоздики и других пряностей". Экспедиция окончилась полным провалом. Один корабль разбился у берегов Мексики, недалеко от места отправления, другой пропал без вести. Кортес послал в том же году два корабля на поиски пропавшего судна. Буря разъединила их в первую же ночь. Один корабль был отброшен далеко на запад и открыл "какой-то необитаемый остров на расстоянии ста часов пути, да с тем и вернулся". Возможно, этот остров входит в архипелаг Ревилья-Хихедо, расположенный примерно в 600 километрах к западу от мексиканского берега.

   Другой корабль, двигаясь в северо-западном направлении, открыл "остров Санта-Крус". В пути вспыхнул бунт, мятежники убили капитана, высадились на "остров" и большей частью были перебиты индейцами. Немногие уцелевшие добрались до Халиско. Чтобы загладить свое преступление, они распространили слух, будто "остров" изобилует жемчугом, и вообще "чрезмерно восхваляли богатства новооткрытой земли". "Остров Санта-Крус" был на самом деле полуостровом Калифорния, но связь этой земли с материком была окончательно доказана лишь много лет спустя.
   Получив ложные сведения о богатствах нового "острова", Кортес снарядил и возглавил экспедицию на трех кораблях (более 300 человек) для завоевания заморской страны. В 1533 году он благополучно достиг Калифорнии. Высадившись на берег, он отослал суда в Халиско за колонистами и припасами, так как местные индейцы жили только рыболовством да сбором диких растений.
   Новооткрытый "остров" - одна из самых жарких стран на Земле. Современники рассказывали, что сам Кортес дал ей имя "Калида форнакс" (по-латыни - жаркая печь), откуда и пошло сокращенное название "Калифорния".
   Большинство колонистов заболело от жары и лишений, многие умерли. Болен был и Кортес, но он отказывался вернуться в Мехико, "так как опасался насмешек и издевательств ввиду безрезультатности экспедиции". Потребовалось вмешательство жены, чтобы заставить его покинуть новую колонию (1536 год).

   Начальником "острова" Кортес назначил Франсиско Ульоа. Тот проник в 1539 году в длинный Калифорнийский залив, который назвал "морем Кортеса", но чаще залив называли "Багряным морем" - "от красных водорослей, окрашивающих воды некоторых бухт, или, скорее... от темно-красных песков, окаймляющих его берега" (Э. Реклю). Ульоа нигде на севере не нашел выхода из "Багряного моря", хотя и обследовал западное побережье залива на протяжении около 1000 километров.
   В 1540 году Кортес навсегда покинул Мексику. К сожалению, в Испании его инициативы не находили отклика у дворян. По возвращении на родину король также не поддержал его планов расширить границы испанской империи за счет всей территории вновь открытого континента. После трех лет, проведенных в ожидании, Эрнан решил вернуться в Мексику.
   Однако ему удалось добраться лишь до Севильи. Там он заболел дизентерией. Кортес еще успел завершить свои земные дела и 11 октября подписал завещание. Он умер в пятницу, 2 декабря "1547 года в возрасте 62 лет, незадолго до смерти переселившись из города в более спокойное селение Кастильеха-де-ла-Куэста.
   Вначале завоеватель был погребен в фамильном склепе герцогов Медина-Сидониа. Через 15 лет его бренные останки были перевезены в Мексику и захоронены во францисканском монастыре в Тескоко рядом с могилой его матери. В 1629 году маркиза с большой пышностью похоронили во францисканской церкви в Мехико. В 1794 году саркофаг был перенесен в "Больницу Иисуса из Назарета", когда-то учрежденную Кортесом. Эту могилу украшал простой надгробный камень и бронзовый бюст. Для того чтобы спасти останки от уничтожения, в 1823 году их пришлось тайно извлечь. В Неаполе, в склепе герцогов Террану-ова-Монтелеоне, потомков правнучки завоевателя, они обрели, наконец, покой. Высказанное в завещании последнее желание Кортеса - найти вечное пристанище в Койоуакане - осталось невыполненным. Великий первооткрыватель и завоеватель Мексики похоронен вдали от тех мест, где познал успех и триумф, вдали от страны, с которой имя его связано навеки.

(1813 - 1873)
    Шотландский исследователь Африки. Задумав посвятить себя миссионерской деятельности среди африканцев, изучал теологию и медицину. Совершил ряд длительных путешествий по Южной и Центральной Африке (с 1840). Исследовал впадину Калахари, реку Кубанго, бассейн реки Замбези, озеро Ньяса, открыл водопад Виктория, озеро Ширва, Бангвеулу и реку Луалабу; вместе с Г. Стэнли исследовал озеро Танганьика.
   

   Давид Ливингстон родился 19 марта 1813 года в семье уличного торговца чаем. Окончив деревенскую школу, мальчик с десяти лет работал на ткацкой фабрике под Глазго. При четырнадцатичасовом рабочем дне Давид в свободное время штудировал учебник латинского языка, который приобрел на первую же зарплату. Кроме того, с двадцати до двадцати двух часов он учился в вечерней школе.
   К шестнадцати годам Давид мог свободно читать Вергилия и Горация. Позже Ливингстон вспоминал, как часто среди ночи мать отбирала у него книги, в основном научные труды и описания путешествий, чтобы он несколько часов уделил сну.
   На двадцатом году в душевной жизни Ливингстона произошла перемена, оказавшая влияние на всю его судьбу. Он решил посвятить себя служению Богу. А после прочтения воззвания миссионера Гюцлафа, обращенного к английским и американским церквам относительно христианского просвещения Китая, у Давида появилась мечта стать миссионером.
   В 1836 году Ливингстон скопил немного денег, чтобы заплатить за курс обучения. В Глазго он начал посещать лекции по медицине, богословию и античным языкам. Стипендия Лондонского миссионерского общества дала ему возможность продолжить образование. Глубоко религиозный, как и отец, он давно решил, что отправится миссионером в Китай. Но так называемая "опиумная" война между Великобританией и Китаем помешала этому намерению. Как раз в это время молодой врач познакомился с миссионером Робертом Моффетом, работавшим в Южной Африке. Тот нарисовал Ливингстону притягательную картину страны бечуана (тсвана): "К северу от моей миссии расположена обширная равнина. Часто ранним утром в свете восходящего солнца я наблюдал там дым тысяч деревень, поднимающийся к небу. В этих деревнях не было еще ни одного посланника веры Господней".
   В 1840 году, после того как посвящение в миссионеры едва не сорвалось из-за провала на первой же проповеди, Ливингстон все-таки отбыл в Капскую колонию. Во время плавания капитан судна научил его астрономическому определению координат различных точек Земли. Ливингстон достиг в этом такого совершенства, что позже по его топографическим съемкам были составлены самые лучшие карты Южной Африки.
   В июле 1841 года он добрался до миссии Моффета в Курумане, расположенной на берегу одноименной реки южнее пустыни Калахари, - самой удаленной точки продвижения посланцев христианской веры. Ливингстон через некоторое время понял, что африканцев мало интересуют религиозные проповеди. Зато местные жители сразу же оценили по достоинству медицинские познания молодого миссионера, охотно учились у него грамоте, старались перенять новые для них приемы ведения сельского хозяйства. В стране бечуанов он обучился их языку (семьи банту), и это очень помогло ему во время путешествий, так как языки банту близки друг к другу. Он женился на Мери Моффет, дочери первого исследователя огромной полупустыни Калахари; жена стала ему верной помощницей. Семь лет Ливингстон провел в стране бечуанов. Под предлогом организации миссионерских станций он совершал, чаще всего зимой, ряд путешествий.

   У Ливингстона было множество причин, заставлявших его искать пути на север: и поиски свободных земель, и стремление к миссионерской деятельности, и желание разведать еще неоткрытые неведомые пространства. В 1849 году Ливингстон, увлеченный рассказами африканцев о "прекрасном и обширном" озере Нгами, вместе с охотниками на слонов Осуэллом и Мёрреем, местными проводниками и сотней вьючных животных первым из европейцев пересек пустыню Калахари с юга на север. Он впервые установил истинный характер ландшафта этой области, которую европейцы считали пустыней. "Калахари, - писал Ливингстон, -отнюдь не лишена растительности и населения, так как она покрыта травой и многочисленными ползучими растениями; кроме того, местами в ней встречаются кустарник и даже деревья. Поверхность ее замечательно ровная, хотя в разных местах ее прорезают русла древних рек".
   Населяли эти местности, однообразные и далеко не плодородные, бушмены и так называемые "люди Калахари" - проникшие в пустыню пришельцы-тсвана. Первые вели истинно кочевой образ жизни, добывая пропитание собиранием луковичных растений и довольствуясь скудной добычей на охоте. Вторые жили оседло, разводили коз, выращивали дыни и тыквы, торговали шкурами шакалов и других пустынных животных. Владение скотом было равнозначно богатству. И Ливингстона часто спрашивали, сколько коров у королевы Виктории.
   Когда путешественники к северу от Калахари достигли галерейных лесов, росших по берегам рек, у Ливингстона возникла мысль изучить все реки Южной Африки, чтобы найти естественные проходы в глубь страны, принести туда идеи Евангелия и завязать равноправную торговлю. Ливингстон вскоре вошел в историю открытия Африки как "ищущий реки".

   "С того времени все сильнее и сильнее овладевала мною надежда на открытие водного пути в совершенно еще не исследованную и густонаселенную область, и когда мы достигли озера, то эта мысль заняла такое огромное место в моих планах, что само открытие озера казалось делом маловажным".
   Упомянутое выше озеро - это озеро Нгами, открытое им 1 августа 1849 года. Большое гладкое зеркало воды было окружено зарослями тростника. Измерения высот убедили Ливингстона в том, что Калахари имеет чашеобразную форму; он впервые описал ее степные районы. Ливингстон выполнил исследование Нгами, оказавшегося временным озером, питающимся в период дождей водами большой реки Окаванго, - через пересыхающие рукава ее заболоченной дельты.
   Из Колобенга, поселения, основанного им на южной границе пустыни, Ливингстон в 1850 и 1851 годах вновь предпринимал попытки отправиться на север. Но первая попытка окончилась почти безрезультатно, так как члены его семьи тяжело заболели лихорадкой. Второе же путешествие привело его вместе с Осуэллом к Замбези.
   Новый маршрут был проложен несколько восточнее - через невысокий кряж Бамангвато и вдоль северного берега Зоуги. Передвижение затруднялось зараженностью этой местности мухой цеце, от укусов которой гибли лошади и быки. Все же путешественники достигли реки Чобе (Линьянти) - нижнего течения Квандо, правого притока Замбези. Далее Ливингстон и Осуэлл направились на северо-восток и в конце июня 1851 года "были вознаграждены, открыв в центре материка реку Замбези. Это было дело огромной важности, потому что о существовании этой реки в Центральной Африке прежде не знали. Все португальские карты представляют ее поднимающейся на восток далеко от того места, где мы теперь находились".
   Несмотря на сухой сезон, река достигала 300-600 метров ширины и была довольно глубокой. Доброжелательные представители племени макололо, сопровождавшие исследователя во время перехода через равнину, покрытую гигантскими холмами-термитниками и поросшую зарослями мимоз, рассказывали, как выглядит река в сезон дождей. Тогда ее уровень поднимается на шесть метров, и вода затопляет пространство шириной в двадцать английских миль. Может быть, этот могучий поток - приток Нила или он несет свои воды навстречу Конго? Давид Ливингстон считал, что нашел то, о чем мечтал во время путешествия к озеру Нгами.

   Весной 1852 года Ливингстон перевез Мери и детей на побережье, чтобы отправить их в Англию и не беспокоиться за их здоровье во время путешествия по Замбези. Вернувшись в Колобенг, Ливингстон узнал, что на миссию напали буры, убили шестьдесят человек и почти двести увели в рабство. Домашняя обстановка, книги и аптека миссионера были сожжены или разграблены.
   В конце мая 1853 года англичанин прибыл в Линьянти - столицу макололо, где его радушно принял новый вождь - Секелету.
   Месяцем позже Ливингстон в обществе Секелету предпринял рекогносцировочную поездку в страну народа бароце (лози), расположенную в долине Замбези выше области расселения макололо. Река - Лиамбье, как ее называли местные жители, - оказалась порожистой, но все же доступной для плавания на пирогах, самой серьезной преградой являлся водопад Гонье, который пришлось обходить посуху. Экспедиция поднялась вверх по Лиамбье (Замбези) до места слияния двух ее ветвей: Кабомпо и Либы.
   По возвращении в Линьянти Ливингстон разработал план новой экспедиции, решение об организации которой было принято на общем сборе макололо. Практической ее целью было установить прямое торговое сообщение между страной макололо и атлантическим побережьем, минуя посредников - странствующих торговцев из Анголы, скупавших слоновую кость за бесценок. "Желание макололо завести торговлю непосредственно с побережьем совершенно совпадало с моим собственным убеждением в том, что без торговли невозможно достигнуть прогресса и процветания народа".
   11 ноября 1853 года с отрядом в 160 макололо на 33 лодках Ливингстон начал плавание вверх по Замбези через плоскую, покрытую саванной равнину, иногда преодолевая пороги. Большую часть людей он отпустил по дороге. Маршрут экспедиции пролегал из южных районов сегодняшней Замбии до Луанды в Анголе. С "ищущим реки" двинулись в поход двадцать семь африканцев. Они не были проводниками в прямом смысле этого слова. Снаряжение экспедиции составляли всего лишь двадцать фунтов бус, необходимые научные инструменты, проектор ("волшебный фонарь"), с помощью которого Ливингстон демонстрировал зрителям картины из библейской жизни, и всего три ружья.
   Путешественники плыли в лодках вниз по извилистой Чобе, не без приключений минуя водные стремнины и увертываясь от рассерженных бегемотов. Да и встречи с агрессивными крокодилами доставляли беспокойство. Жители окрестных деревень спешили навстречу экспедиции, обеспечивали ее мясом, молоком, маслом. Проповеди Ливингстона были здесь настолько популярны, что по его просьбе освобождали военнопленных. Но в декабре реку пришлось оставить - все надежды на не слишком утомительный переход разбились о ее стремнины и пороги. К тому же начался сезон дождей. Путешественников донимали комары, то и дело приходилось преодолевать полноводные потоки и залитые водой низины. В начале 1854 года они достигли империи Лунда. Это было раннефеодальное образование, во главе которого стояла военная аристократия. Ливингстон обнаружил отчетливые следы матриархата: вождями здесь были женщины. Одна из предводительниц готова была сопровождать экспедицию дальше, но миссионер отнесся к ее любезному предложению без энтузиазма, ибо на даме не было никакой одежды, если не считать амулетов.

   К февралю 1854 года уже с маленьким отрядом Ливингстон поднялся по реке до ее верхнего правого притока Шефумаге и по его долине перешел к чуть заметному водоразделу, за которым все потоки текли не в южном направлении, как раньше, а в северном. Позднее выяснилось, что это были реки системы Конго.
   Вплоть до озера Дилоло, расположенного на открытом экспедицией водоразделе между бассейнами Конго и Замбези, Ливингстон восторгался хорошо обработанными полями и высокоразвитым плавильным производством, а также оказанным ему исключительно гостеприимным приемом. По другую сторону озера экспедиция попала в районы, в которых уже не раз побывали работорговцы и где привыкли обирать следовавшие мимо караваны. Здесь торговались за каждый клубень маниоки, а жадные до обогащения вожди предъявляли немыслимые требования, угрожая порой расправой. Ливингстон, не имевший при себе ценных товаров, проявил исключительное мужество, поразившее вождей, и все обошлось без применения оружия. Кстати, не менее удивительно и то, насколько спокойно Ливингстон управлялся со своими африканскими спутниками. Ведь, по их представлениям, он был всего лишь выдающимся лекарем, а не воином или охотником, которому следует подчиняться. Но безусловное уважение, с которым Ливингстон относится к африканцам, оказывалось куда более важным. "То и дело я убеждался, что для взаимопонимания с народами, близко стоящими к природе, наилучшим средством является искренность и откровенность".
   Продолжая идти в общем направлении на запад-северо-запад, маленький отряд Ливингстона пересек долины Касаи и других рек ее системы - Чиумбе, Лвашимо, Чикапы, Квилу. В начале апреля он переправился через Кванго - крупнейший левый приток Касаи, текущий в очень широкой и глубокой долине, и вскоре достиг Касанже, самого восточного поселения португальцев в Анголе. Перевалив через горы Тала-Мугонго, ограничивающие долину Кванго с запада, экспедиция вышла в бассейн Кванзы. Дальнейший путь к океану проходил уже по достаточно известным европейцам местам, однако и тут исследователь во многом исправил и уточнил существующие карты.
   Совершенно обессиленный, измученный голодом и малярией, маленький отряд в конце мая 1854 года достиг Атлантического океана у Луанды. Но Ливингстона не оставляет мысль проникнуть на восточное побережье. Может быть, в этом направлении Замбези судоходна на всем протяжении? Его намерение поддержали и португальские власти и духовенство, ибо они были очень заинтересованы в исследовании областей между Анголой и Мозамбиком.
   Обратный путь к главному поселению макололо на реке Линьянти, начатый в сентябре 1854 года, занял одиннадцать месяцев. По дороге Ливингстон осмотрел среднее течение Кванзы, а затем, вновь пересекая территорию государства Лунда, собрал много сведений о нем и расположенных к северу от него областях.
   В столице макололо исследователь нашел все свое имущество целым и невредимым. Хотя "дикари" давно считали Ливингстона без вести пропавшим, его добро не тронули. Экспедиция, целью которой было проследить течение Замбези. До Индийского океана, стала возможной лишь благодаря помощи вождя Секелету. Ведь жалованье Ливингстона, а также небольшое пособие Лондонского географического общества и полученные в Анголе товары были давным-давно израсходованы. Вождь африканского племени финансировал пересечение континента европейцем. Именно Секелету обеспечил экспедицию 114 носильщиками и гребцами, предоставил в ее распоряжение вьючных ослов и провизию, раздобыл бусы и железные изделия, которые служили во многих местах средствами платежа, выделил большую партию слоновой кости.

   Путешествие было продолжено в октябре 1855 года. Секелету лично проводил экспедицию до величественного 120-метрового водопада на Замбези, который макололо называли "Мози-оа-тунья" - "Рокочущий дым" ("Здесь пар издает шум").
   Ливингстон, первым из европейцев, увидел его 18 ноября. Этот водопад, шириной 1,8 километра, является одним из самых мощных в мире. Пять громадных столбов дыма были видны уже издали. Они выглядели, будто пожар в степи и сливались с облаками. Конечно, ученый понимал, что это распыленная вода, поднимающаяся вверх над потоком, падающим вниз с высоты около ста двадцати метров. На реке было разбросано множество островов. Ливингстон приказал грести по бурной, стремительно вздымавшейся воде к острову, который сегодня носит его имя. С самого его краешка он наблюдал за бездной, наполненной грохотом и туманом, любовался брызгами, переливающейся радугой, вглядывался в тропический лес, затянутый постоянной дымкой тумана. "С левой стороны острова открывается прекрасный вид на массу воды, от которой поднимается один из столбов пара, совершенно прозрачная, она низвергается со скалы и образует вид густой сплошной массы пены до самого дна. Ее белизна вызывала у меня представление о снеге. Я никогда не видел такой картины".
   Водопад Виктория, названный так в честь английской королевы, навсегда остался для Ливингстона самым чудесным зрелищем в Африке. Сегодня его памятник можно видеть с так называемого "Чертова водопада" на реке, по которой он с такой самоотверженностью продвигался.
   Резко пересеченный характер местности вдоль ущелья, вырытого Замбези ниже водопада Виктория, заставил Ливингстона отклониться от реки и обойти этот труднодоступный участок ее долины по левобережному плато Батока. Район водопада был богат дичью. При виде сотен зебр, буйволов и газелей, пасущихся на равнине, исследователь очень пожалел, что не может сфотографировать эти ландшафты.
   В декабре 1855 года экспедиция переправилась на лодках через крупный левый приток Замбези - Кафуэ и вдоль него вновь вышла к Замбези. Дальнейший путь вниз по долине реки привел Ливингстона к устью другого ее левого притока - Лвангвы, за которым начинались места, издавна известные португальцам.
   В марте 1856 года они достигли Тете, первого форпоста европейской цивилизации, в окрестностях которого отчетливо ощущались последствия работорговли. Экспедиция отказалась от дальнейшего исследования основного русла Замбези, которое уже было нанесено на карту, и 20 мая 1856 года северным рукавом вышла к Индийскому океану, закончив путешествие в приморском городке Келимане (порт к северу от Замбези). Таким образом, впервые европеец пересек Африканский континент. Большинство спутников Ливингстона остались в Тете и занялись крестьянским трудом, ожидая, пока "ищущий реки" не вернется назад из Европы.

   Вернувшись на родину, Ливингстон в 1857 году издал книгу, заслуженно прославившую его, - "Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке". Книга была переведена почти на все европейские языки. Ливингстон сделал очень важный обобщающий географический вывод - тропическая Центральная Африка к югу от параллели "оказалась возвышенным плато, несколько понижающимся в центре, и с расщелинами по краям, по которым реки сбегают к морю. Место легендарной жаркой зоны и жгучих песков заняла хорошо орошенная область, напоминающая своими пресноводными озерами Северную Америку, а своими жаркими влажными долинами, джунглями, гатами (возвышенными краями) и прохладными высокими плоскогорьями Индию".
   Королевское Географическое общество окружило его почестями и наградило золотой медалью, издание путевых заметок принесло ему состояние. Перед промышленниками и купцами он восхвалял африканское сырье, перед фабричными рабочими говорил о трудолюбии и социальном согласии, царящем в Африке. Британская буржуазия не только проявила расположение к миссионеру, но и оказала ему политическую поддержку. Сама королева Виктория назначила ему аудиенцию. Ливингстон не скрывал своего мнения, что сначала следует улучшить жизненные условия африканцев и полностью искоренить работорговлю. Только свободный и независимый африканец достоин приобщения к Евангелию.
   Когда в мае 1858 года Давид Ливингстон возвратился на Замбези, он был уже не миссионером, а британским консулом в Мозамбике. Правительство поручило ему изучить глубинные районы континента, установить контакты с местными правителями и уговорить их заняться выращиванием хлопка. Став консулом, Ливингстон занялся научно-исследовательской работой. Он поставил своей целью доказать, что Лиамбье и Замбези - одна и та же река.
   Вместе с женой, сыном и братом Чарлзом, Ливингстон на небольшом пароходике, доставленном к устью Замбези в разобранном виде из Англии, отправился вверх по реке "Ma-Роберт". Так назывался пароход по африканскому имени Мери Ливингстон, он поглощал горы дров, но скорость его едва достигала скорости челнока. На этот раз экспедиция щедро финансировалась британским правительством. В отряд также вошли Джон Керк - ботаник и врач, Ричард Торнтон - геолог, Томас Бейнс - художник и еще несколько европейцев.
   В Тете Ливингстон вновь встретился с верными макололо. Правда, тридцать из них за это время умерли от оспы, но остальные снова отправились в путь вместе с ним. Экспедиция с трудом продвигалась вверх по реке, но вскоре наступило разочарование. Пороги Кебрабаса оказались непреодолимыми, и "Ма-Роберт" повернул на Шире, северный приток Замбези. Местные жители говорили, что Шире вытекает из огромного озера, которое даже на быстроходных лодках можно переплыть лишь за полтора дня. Вдоль реки часто встречались продолговатые заводи и так называемые тропы слонов - заболоченные местности, где порой можно было увидеть одновременно до восьмисот гигантов. Но затем путь вновь преградили водопады. В честь президента Географического общества Ливингстон назвал их водопадами Мёрчисона. Он обошел препятствие и 18 апреля 1859 года открыл среди высоких гор озеро Ширва, не имеющее стока. Конечно, это было не то водное пространство, о котором ему рассказывали, но запасы провизии подошли к концу, и экспедиция вынуждена была повернуть назад.
   Через четыре месяца Ливингстон вновь направился в верховья Шире. Все сорок два ее члена, из которых только четверо были европейцами, очень сильно страдали от москитов. Маршрут экспедиции шел по плоскогорью, сплошь поросшему то густым кустарником, то лесом, мимо поселений манганджа - трудолюбивых и умелых крестьян и ремесленников.

   16 сентября 1859 года экспедиция вышла к озеру Ньяса достигающему 500 километров в длину и более чем 50 километров в ширину. Ливингстон выяснил, что озеро имеет глубину более 200 метров (по последним данным до 706 метров). Это было то самое озеро, о котором Ливингстону рассказывали на Замбези. Но на сей раз, ему удалось увидеть только его южную оконечность. Вода, грязно-зеленая у самого берега, постепенно становилась цвета индиго; вокруг поднимались высокие горные цепи. К сожалению, "Ma-Роберт", днище которого дало течь, явно не подходил для плавания по озеру, где часто случаются штормы. Поэтому Ливингстон вместе с макололо, решившими вернуться домой, поплыл вверх по Замбези.
   Британское правительство оснастило пароходы "Пионер" и "Леди Ньяса" с целью заложить миссионерские поселения на плоскогорьях вокруг озера Ньяса. На этих судах Ливингстон в марте 1861 года и затем в сентябре 1862 года исследовал впадающую в Индийский океан реку Рузума на северной границе колонии, так как предполагалось, что река имеет связь с озером Ньяса. Во втором плавании Ливингстон и его спутники поднялись по Рузуме примерно на 250 километров, пока путь пароходу не преградил скалистый порог.
   В сентябре 1861 года Ливингстон вновь побывал на озере Ньяса и прошел по западному берегу. Его брат Чарлз следовал на лодке вдоль того же побережья. Далее на север проникнуть не удалось - помешали враждебное отношение приозерных жителей и начавшийся период штормов. По результатам съемки Ливингстон составил первую сравнительно верную карту Ньясы: водоем вытянулся почти по меридиану на 400 километров (истинная длина оказалась значительно больше - 580 километров).
   Давид Ливингстон занялся исследованием южного и западного берегов озера Ньяса.
   27 апреля 1862 года умерла Мери Моффет-Ливингстон, болевшая тропической малярией. Брат Дэвида Чарлз, до тех пор участвовавший в экспедиции, вынужден был вернуться назад из-за затяжной дизентерии. Кажется, "ищущего реки" повсюду подстерегали неудачи. На озере Ньяса и в долине реки Шире, как никогда раньше, свирепствовала работорговля: то и дело попадались разоренные и опустошенные деревни, валялись горы скелетов; очень часто приходилось освобождать колеса "Пионера" от трупов, плывущих вниз по реке. Умирали миссионеры, а их глава, епископ, необдуманно вмешивался в межплеменные распри.
   Ливингстон продолжил путешествие до конца 1863 года и выяснил: отвесные берега озера, казавшиеся горами, в действительности представляют собой края высоких плоскогорий.

   Поскольку Шире была еще недостаточно полноводной для обратного пути, Ливингстон решил использовать ближайшие месяцы для новой экспедиции на западный берег озера Ньяса. Оттуда он двинулся в глубь страны, так как услышал, что там находится много озер, из которых берут начало могучие реки. И действительно, плато к западу от Ньясы оказалось водоразделом. Вопрос, приведут ли реки, текущие на север, к Нилу или Конго, так и остался без ответа. Министерство иностранных дел недвусмысленно сообщило, что жалованье членам экспедиции будет выплачиваться только до конца 1863 года. В январе 1864 года Ливингстон на "Пионере" покинул Шире и в апреле - мае на собранной "Леди Ньяса" переправился из Занзибара в Бомбей.
   Географические результаты экспедиции были велики. Ливингстон заснял непрослеженные им ранее участки течения Замбези и окончательно доказал, что это та самая река, которая в верховьях известна под названием Лиамбье. На карту были с достаточной точностью нанесены озеро Ньяса и река Шире, озеро Ширва, нижнее течение Рувумы.
   В 1865 году Ливингстон выпустил книгу "Рассказ об экспедиции на Замбези и ее притоки и об открытии озер Ширва и Ньяса в 1858 - 1864 гг.". В Лондоне с удовольствием внимали его лекциям об уме и трудолюбии африканцев, бурными аплодисментами прерывали те места лекций, где речь шла о борьбе с работорговлей. Ливингстон был твердо уверен, что на смену охоте за рабами придет равноправная торговля и достойное человека существование. Однако средства для новой экспедиции ему пришлось искать самому.
   Ливингстон продал "Леди Ньяса" и большую часть состояния потратил на оснащение новой экспедиции. Перед отъездом из Англии ему сообщили, что его сын Роберт погиб в Америке в войне между Северными и Южными штатами. В январе 1866 года, когда Ливингстон вновь ступил на африканскую землю, он выглядел человеком утомленным, разочарованным, ищущим уединения. Вопреки своим прежним привычкам он целый год. Не давал о себе знать, и уже в 1867 году его сочли пропавшим без вести.
   Но ученый в это время с многочисленным караваном носильщиков (индийские и арабские купцы внесли свою долю в предприятие) уже побывал в долине реки Рувумы, обогнул с юга и запада озеро Ньяса, затем, взяв направление на северо-запад, переправился через две крупных реки: Лвангву и Чамбеши, разделенные горным кряжем Мучинга. Местные жители сказали ему, что Чамбеши вливается в "очень большое озеро".

   1 апреля 1867 года он достиг южного побережья Танганьики (местное название Льемба). Озеро длиной 650 километров с водой лазурного цвета является частью Центральноафриканского вулканического разлома, к которому относятся и озера Ньяса, Киву, Эдуард и Мобуту-Сесе-Секо. Экспедиция достигла его в том месте, где водную гладь окружают буйные леса, резко контрастирующие с серыми и красными песчаниковыми скалами. За озером на тогдашних картах Африки начинались обширные "белые пятна".
   Весь переход от побережья до Танганьики был полон трудностей и неудач. Индийские солдаты-сипаи отказались идти в неизведанные глубины Африки, и Ливингстону пришлось отослать их обратно. В дальнейшем путь экспедиции проходил через малонаселенные районы, где было трудно достать продовольствие. Часть носильщиков сбежала, захватив с собой различное экспедиционное имущество, в том числе ящик с медикаментами, что было для путешественника настоящей катастрофой. "У меня было ощущение, что я теперь получил смертельный приговор".
   Ливингстон вынужден был прибегнуть к помощи арабо-суахильских торговцев невольниками и слоновой костью. Много лет Ливингстон болел малярией и к этому времени так ослабел и исхудал, что "превратился в мешок с костями", и большую часть пути его пришлось вести на койке. Тем не менее, он продолжил исследование.
   8 ноября 1867 года Ливингстон открыл озеро Мверу с множеством островов, а 18 июля 1868 года к юго-западу от Танганьики - озеро Бангвеулу (Бангвеоло).
   Он посетил северо-западные берега Бангвеулу и совершил небольшую поездку по нему на пироге, но осмотреть все озеро и составить правильное представление о его величине и очертаниях не смог: на его карте озеро имеет значительно большие размеры.

   В феврале 1869 года Ливингстон вышел к озеру Танганьика, на этот раз ближе к его середине. Ровно месяц заняло плавание на лодках сперва вдоль западного берега Танганьики, а потом напрямик через озеро в Уджиджи. Там Ливингстона ждали письма и различные припасы, присланные ему с попутными караванами из Занзибара. Правда, большая часть адресованных ему грузов застряла по дороге или была разворована.
   В июле 1869 года он покинул Уджиджи, вновь пересек Танганьику. Из-за частых болезней путешественника, враждебности коренного населения, ожесточенного набегами охотников за рабами, и по ряду других причин этот поход непомерно затянулся: только в конце марта 1871 года Ливингстон вышел, наконец, к Луалабе у торгового селения Ньянгве. "Это могучая река, - записал он в свой дневник, -шириной не меньше трех тысяч ярдов и всюду глубокая. Нигде и ни в какое время года нельзя перейти ее вброд... Река течет здесь на север со скоростью около двух миль в час". По пути к Луалабе Ливингстон ознакомился с ее правым притоком Лвама; он узнал также о существовании ее левых притоков - Ломами и Лвеки, но сведения о них были слишком неопределенными.
   Многоводность Луалабы неоспоримо доказывала, что Ливингстоном открыта одна из крупнейших гидрографических артерий Центральной Америки. Он не представлял себе ясно, к какой системе - Нила или Конго - принадлежит эта большая река, и не мог заняться таким сложным вопросом: его самочувствие заметно ухудшилось. К тому же ему противодействовали работорговцы, восстанавливавшие против него местных жителей. В результате Ливингстон не смог найти ни одной лодки для плавания по реке, а путешествовать посуху можно было только примкнув к отряду охотников за рабами.
   Исследователь установил лишь, что могучий поток движется на север, но располагается на высоте около 600 метров. Такое гипсометрическое положение Луалабы склоняло его к мысли, что она "в конце концов" может оказаться рекой Конго. Ученые тогда еще не были уверены в том, что открытое Джоном Спиком озеро Виктория - действительно исток Нила. Но кое в чем Ливингстон все-таки оказался прав: река Луапула (Ловуа), протекающая неподалеку от озера Бангвеулу, и Луалаба относятся к бассейну верхнего течения Конго.

   Однако подобные открытия никогда не давались легко. Носильщики все разом сбежали: они боялись на долгом обратном пути угодить в руки охотников за людьми. Повернув обратно к Танганьике, Ливингстон перешел на лодке с западного берега на восточный, в поселок Уджиджи, и в октябре 1871 года остановился там для отдыха и лечения. Загадка Луалабы осталась неразрешенной.
   В Европе и Америке уже несколько лет не знали, где находится Ливингстон и жив ли он. На его поиски было отправлено несколько экспедиций. Одна из них, возглавляемая Генри Стэнли, и нашла его в Уджиджи.
   Вместе со Стэнли тяжело больной Ливингстон в конце 1871 года обследовал северный угол Танганьики и убедился, что озеро не имеет стока к северу, следовательно, не является истоком Нила, как раньше предполагали. Он отказался вернуться со Стэнли в Европу, так как хотел закончить исследование Луалабы, мысль о которой не давала ему покоя. Через Стэнли он переслал в Лондон дневники и другие материалы.
   31 мая 1872 года он пишет в дневнике: "Все время нахожусь в сомнении и беспокойстве по поводу источников Нила. У меня слишком много оснований испытывать неуверенность. Великая Луалаба... может оказаться рекой Конго, а Нил, в конце концов, более короткой рекой. Источники текут на север и на юг, и это как будто говорит в пользу того, что Луалаба - Нил, но сильное отклонение к западу говорит в пользу того, что это Конго". Ответа на мучившие его вопросы Ливингстон так и не получил.
   В 1873 году он снова отправился к Луалабе и по дороге остановился в поселке Читамбо, к югу от озера Бангвеулу. Утром 1 мая 1873 года слуги Ливингстона нашли его мертвым в хижине, на полу у койки. Темнокожие соратники Ливингстона похоронили его сердце в окрестностях озера Бангвеулу, обработали труп солью и выставили на солнце. Потом в труднейших условиях они девять месяцев несли его тело к прибрежному городу Багамойо, пройдя около 1500 километров.

   Из Занзибара его доставили в Лондон и погребли в Вестминстерском аббатстве - усыпальнице королей и выдающихся людей Англии. Его дневники под названием "Последнее путешествие Давида Ливингстона" опубликованы в Лондоне в 1874 году.
   Суровый только по отношению к самому себе, он до последнего дня своей Жизни прокладывал пути через Африканский континент, не прибегая к насилию, и подарил человечеству неоценимые знания по географии и этнографии Африки.

(? - ок. 103 до н.э.)
    Китайский дипломат. Прошел из Китая в Среднюю Азию. Первым принес в Китай сведения о степях и пустынях Центральной Азии, о горных системах - Тянь-Шане и Памире, о реках Сырдарье, Амударье и впадающем в Лобнор Тарыме. Открыл дорогу из Китая на Запад - Великий шелковый путь. С его именем китайские историки связывают появление в Китае люцерны, винограда, граната, огурца, грецкого ореха и фигового дерева.

   
   Чжан Цянь жил в эпоху роста и укрепления китайского государства, которое снова объединилось после многолетних усобиц. В стране воцарился мир, быстро развивались земледелие и ремесла, наука и искусство.
   Тогдашняя территория Китая была намного меньше нынешней. На севере граница его проходила по Великой стене. До путешествия Чжан Цяня китайцы, видимо, не проникали на север и запад дальше пустыни Гоби и Цайдамской впадины между Тибетом и Монголией.
   Кроме естественных препятствий - гор и пустынь - общению китайцев с другими культурными народами мешали полудикие племена, которые кочевали между Китаем и Средней Азией и постоянно нападали на своих соседей. Особую опасность для Китая представлял союз гуннских племен, не раз опустошавших китайскую территорию.
   Император Китая решил перехитрить врага и заключить союз с другими кочевниками - большими юэчжами, жившими за владениями гуннов.
   На поиски предполагаемого союзника ханьский император У Ди в 138 году до н.э. направил своего посла Чжан Цяня - человека опытного, физически выносливого, мужественного, хорошо знавшего обычаи и повадки гуннов. Перед ним стояло немало трудностей. От западных рубежей Китая до земель больших юэчжи путь проходил через неведомые земли. Никто не знал, как далеко находится страна юэчжи.

   О деятельности Чжан Цяня до 138 года известно немного Он был уроженцем области Ханьчжун (юг нынешней провинции Шаньси). В 140 или 139 году до н.э. получил титул "лан" - начальника привратной стражи. Вряд ли, однако, Чжан Цянь занимал эту высокую караульно-комендантскую должность. Он часто бывал за границей, где пользовался доверием и заслужил, как пишет древний историк Сыма Цянь, "любовь южных и восточных иноземцев". По-видимому, Чжан Цянь до 138 года до н.э. состоял на дипломатической службе, выполняя какие-то поручения в южных областях и где-то на востоке, и успел зарекомендовать себя с лучшей стороны.
   Китайские императоры с презрением относились к другим народам и всех некитайцев считали варварами. Чжан Цянь, разумеется, был сыном своего века, слугой императора, но он умел уважать чужие обычаи и приобретать друзей вдали от родины. Это во многом предопределило успех его путешествия.
   Чжан Цяня сопровождало сто человек. Правой его рукой был искусный охотник Ганьфу, родом гунн, меткий стрелок из лука.
   В 138 году до н.э. посольство отбыло на запад из Лунси, пограничного поста к северу от современного города Ланьчжоу. Вскоре, после того как посольство вступило во владения гуннов, Чжан Цянь со своими спутниками был схвачен и доставлен к гуннскому правителю, который, однако, не причинил путешественнику вреда и даже уговаривал перейти к нему на службу. Однако он не отпустил Чжан Цяня ни к юэчжам, ни назад в Китай, а держал при себе.
   Десять лет Чжан Цянь пробыл в плену. Все это время он как святыню хранил посольский бунчук - короткое древко с привязанным конским хвостом как знак власти или служебного положения. Лишь в 128 году до н.э. послу удалось бежать па запад. Через высокие перевалы Центрального Тянь-Шаня он вышел к южному берегу озера Жехай ("Незамерзающее озеро", Иссык-Куль), к ставке усуньского племенного вождя. В своем отчете Чжан Цянь писал об Усуни: "Это кочевое владение, коего жители переходят за скотом с места на место. В обыкновениях сходствуют с хуннами [гуннами] Усунь имеет несколько десятков тысяч войска, отважного в сражениях. Усуньцы прежде были под зависимостью хуннов, но когда усилились, то собрали своих вассалов и отказались отправляться на съезды при дворе хуннов".

   Здесь Чжан Цянь узнал, что юэчжи обосновались дальше на юго-восток, в Фергане, то есть в одной из областей нынешнего Узбекистана. Через горные перевалы и по долине Нарына (одного из верховьев Сырдарьи) он спустился в Ферганскую долину, в страну Давань, и пришел в ее столицу Гуйшань (Кассан).
   Давань предстает перед его глазами как цветущий край, где насчитывается семьдесят больших и малых городов, где сеют рис и пшеницу, возделывают виноград, разводят изумительных "небесных" коней.
   Однако и в Фергане больших юэчжей не оказалось - они откочевали еще дальше, в пределы Бактрии и Согдианы (области эти лежали по обе стороны Амударьи в ее среднем течении).
   Властитель Давани, сравнительно развитой земледельческой страны, гостеприимно принял Чжан Цяня, так как рассчитывал с его помощью завязать торговые сношения с Китаем. Он дал Чжан Цяню проводников к племени кангюй, кочевавшему в присырдарьинских степях. Кангюйцы помогли Чжан Цяню отыскать юэчжей, обитавших к югу от них, за пустыней Кызылкум. Главная ставка юэчжей, Кушания, находилась в долине среднего Зарафшана. Однако их вождь в то время покорил Греко-Бактрийское царство, расположенное в восточной части Иранского нагорья, и остался там (столицей его была Бактра, позже Балх).
   Чжан Цянь направился в завоеванное юэчжами царство, которое он называет Дася. Но царь и не думал о мести гуннам и отвергал даже мысль о союзе с Китаем. Чжан Цянь прожил в Дася год, а в 127 году до н.э. отправился на родину. Он обогнул с севера Памир, который он называет Цунлин ("Луковые горы"), и отметил, что Памир является мощным водораздельным горным узлом, откуда одни реки текут на запад, а другие - на восток. Через Алайскую долину и бассейн верхнего Яркенда, главного притока Тарима, Чжан Цянь пришел к верхнему Хотану (правый приток Тарима). Переходя от одного оазиса к другому вдоль южной окраины пустыни Такла-Макан, он вышел к огромной плоской впадине, в которой расположено бессточное кочующее озеро Лобнор. В тот год вода там была соленой, и посол так и назвал озеро Соляным.
   Необъятная равнина Лобнора протянулась на сотни ли, плоская, болотистая, усеянная глинистыми буграми, заросшая кустами тугрука и непроходимыми тростниками. Неистовые ветры несли из Такла-Маканской пустыни облака желтой пыли. Воды здесь было вдоволь, дичи сколько угодно, но от удушливого влажного зноя тело покрывалось испариной, учащенно билось усталое сердце, свинцом наливалась голова. Только бегство из этой земли гнилых трясин могло спасти путника от изнурительных приступов болотной лихорадки.

   От Лобнора путь шел вдоль северных склонов Алтын-Тага, через край бесплодный и дикий. На юге двойные и тройные цепи гор, кое-где убеленные вечными снегами. На севере пустыня, каменистая и безводная. Летом в дневное время жгучее солнце накаляет эту бесплодную землю, бурая корка загара покрывает острый щебень. Зимой здесь дуют свирепые бураны, студеные ветры несут тучи колкого снега и пыли.
   Но больше всех бед и напастей, больше жажды, голода, головокружительных спусков и подъемов - приходилось опасаться человека.
   Конский след, дым походного костра, чуть теплая зола на привале у горного родника вселяли в сердца Чжан Цяня и его спутников страх и тревогу. Ведь люди шаньюя были посланы во все концы на поиски бежавших из плена китайских "гостей", а от них укрыться было куда труднее, чем от алчных, но трусливых вожаков волчьих стай.
   Гунны снова схватили Чжан Цяня. Во втором плену посол пробыл около года. Среди гуннской знати начались раздоры, и правитель был убит. Воспользовавшись смутой, Чжан Цянь со своей женой-гуннкой и охотником Ганьфу бежал в Китай. На этот раз он очутился в еще более опасном положении, чем после первого побега. Тогда он находился близ границы гуннских владений, за которой мог чувствовать себя в сравнительной безопасности. Теперь же оказался в глубине территории гуннов. Ему долго угрожала погоня. Он должен был думать, прежде всего, о том, чтобы не попасть в руки преследователей. А это значило, что равнинам Чжан Цянь должен был предпочитать горы, в пустынях - выбирать наиболее безлюдные, а значит, и безводные участки. Ему нельзя было искать помощи у людей, а надо было стороной обходить их поселки и становища. В Китай Чжан Цянь вернулся в сопровождении Ганьфу. Очевидно, все китайцы, входившие в состав посольства, и жена Чжан Цяня погибли.
   Посол остался жив и смог довести до конца путешествие только благодаря своему единственному уцелевшему спутнику - охотнику Ганьфу, который, по выражению китайского историка Сыма Цяня, "в крайности бил птиц и зверей и доставлял пищу".
   Чжан Цянь совершил подлинно сверхчеловеческий подвиг, и во всей многовековой истории географических открытий немного найдется эпизодов, которые могли бы сравниться с этими бесконечными хождениями по мукам, с этими великими скитаниями. По его сравнительно точным расчетам, он прошел около 25 тысяч ли (14,2 тысячи километров).

   Все эти годы Чжан Цянь ни на минуту не забывал своей цели и, проявив чудеса мужества, настойчивости и энергии, дошел до ставки вождя юэчжей, выполнил свою миссию и возвратился с подробным отчетом в Китай.
   По возвращении на родину Чжан Цянь составил отчет о своем путешествии. Он дошел до нас только в изложении Сыма Цяня. Но и из этого краткого текста видно, какое большое значение имели странствия Чжан Цяня для распространения географических знаний в Китае, да и за его пределами.
   Чжан Цянь узнал и впервые сообщил китайцам о существовании Каспийского (Северного) и Аральского (Западного) морей, правильно определил, куда текут важнейшие реки Средней Азии. В его отчете содержатся сведения о западной части Азиатского материка вплоть до Персидского залива и Средиземного моря. Большое значение имели также данные об Индии, которые собрал Чжан Цянь. До него эта страна вообще не упоминалась в китайской литературе. Географические описания Чжан Цяня отличаются точностью и конкретностью.
   В столице Бактрии Чжан Цянь встречал купцов из страны Шеньду - Индии. Он осмотрел их товары и, к своему величайшему удивлению, обнаружил у индийских торговых гостей бамбуковые изделия из Южного Китая. И Чжан Цянь высказал гениальную догадку: эти изделия через руки неведомых посредников поступают из Китая в Шеньду - южным путем. Следовательно, была еще другая дорога из Китая на запад.
   Чжан Цянь правильно наметил трассу из Китая в Индию через Бирму и Ассам, через моря юго-восточной Азии. Через несколько веков эти маршруты действительно стали важнейшими путями, связывающими Китай с долиной Ганга.
   По этому маршруту на рубеже II и I веков до н.э. прошла южная ветвь торгового пути мирового значения - Великого шелкового пути из Восточного Китая в страны Средней и Западной Азии.

   По своему значению отчет Чжан Цяня можно сравнить со знаменитым письмом Колумба к Сантанхелю, письмом об открытии нового, дотоле неведомого мира.
   В 123-119 годах до н.э. Чжан Цянь участвовал в успешных походах против гуннов: китайские войска жестоко разгромили врагов и прогнали их за Хангайские горы, в Северную Монголию. С той поры гунны уже не могли грозить Китаю опустошительными вторжениями.
   Чжан Цянь предлагал пробиться на запад в направлении, которого он придерживался в своем путешествии, оттеснить гуннов к северу и цянов к югу и установить прямой и непосредственный контакт с Даванем, Юэчжи и Дася, странами богатыми и сходными по своему укладу со Срединной империей.
   Он надеялся склонить эти страны в подданство к Китаю и таким образом "распространить китайские владения на 10 000 ли; тогда с переводчиками девяти языков легко узнать обыкновения, отличные от китайских, и распространить влияние Китая до четырех морей".
   В 125 году до н.э. выдвигается фигура замечательного полководца Ли Гуанли, с именем которого теснейшим образом связано осуществление "плана десяти тысяч ли" Чжан Цяня. В качестве начальника крупного воинского отряда Чжан Цянь был назначен в штаб Ли Гуанли.
   В следующем, 122 году до н.э. был предпринят поход в земли гуннов. Эта кампания была, однако, неудачной и едва не стоила головы Чжан Цяню. Гунны окружили армию Ли Гуанли и истребили большую часть китайского войска. "Чжан Цянь замедлил прийти в назначенное время и был приговорен к отсечению головы, но избавился от смерти с потерею чинов и достоинства".

   Но уже в 121 и 120 годах до н. э. китайцы одержали над гуннами ряд побед и очистили от них наныпанский коридор, "от Южных гор до Соляного озера вовсе не видно стало хуннов".
   В 119 году до н.э. китайцы разгромили войско самого шаньюя "на северную сторону песчаной степи", т. е. к северу от Алашаня, и прогнали гуннов за Хангайские горы.
   К этому времени, видимо, опальный Чжан Цянь снова получил доступ ко двору. Сыма Цянь пишет, что как раз после победы, одержанной над гуннами, "Сын Неба часто спрашивал князя Чжан Цянь о Дахя [Дася] и других владениях".
   Чжан Цянь в беседах с императором выдвинул проект овладения Усунью. "Если, - говорил он, - в настоящее время богатыми подарками склонить Гуньмо [титул властителя усуней] переселиться на восток, на бывшие земли Хуньше-князя [т. е. в район между Великой стеной и Лобнором], и вступить в брачное родство с Домом Хань, то можно надеяться на успех в этом; а если успеем, то тем самым отсечем правую руку у хуннов. Когда же присоединим к себе Усунь, то в состоянии будем склонить в наше подданство Дахя [Дася] и другие владения на западе. Сын Неба поверил сему, дал ему должность хуннского пристава, 300 ратников с двумя лошадьми при каждом и до 10 000 голов быков и баранов... и подчинил ему множество помощников с бунчуками - для отправления их посланниками в разные владения, лежащие по сторонам проезжаемой дороги".

   Так началась вторая миссия Чжан Цяня в западные страны. На этот раз он отправился на Запад через земли, очищенные от гуннов, по знакомому пути с большим отрядом, при этом повсюду, вплоть до Лобнора, имелись китайские военные посты, где путники могли найти приют, воду, пищу, фураж для лошадей и десятитысячного стада быков и баранов.
   Поход этот совершен был между 118 и 115 годами до н.э., скорее всего в Россию, в Усунь, Чжан Цянь выполнил блестяще. Из ставки гуньмо Чжан Цянь отправил своих помощников с посланниками в Давань, Канцзюй, к большим кэчжи, в Дася, Аньси, Шэньду, Юйтянь и другие страны Запада.
   В 114 или в 113 году до н.э. "по прошествии года" китайские послы возвратились. И с ними прибыли в Усунь (который, таким образом, Чжань Цянь сделал опорной базой Китая в странах Запада) посольства из многих государств. Чжан Цянь с отрядом усуньских "вожаков и толмачей" с почетом возвратился в Китай. Значение усуньской миссии Чжан Цяня было огромно, и Сыма Цянь, заканчивая рассказ о втором походе Чжан Цяня на запад, отмечает, что в результате этого похода "Китай открыл сообщения с государствами, лежащими от него на северо-запад". (Речь идет здесь не только об Усуне, но и о смежных областях, быть может, вплоть до Иртыша и Аральского моря.) Кроме того, открыт был путь от Кашгара через перевалы Тянь-Шаня в Семиречье и собраны новые сведения о Согдише, Бактрии, Парфии и стране Шэньду.
   Переход через Центральную Азию от Тянь-Шаня к границам Китая был последним путешествием Чжан Цяня. Вероятно, в 112 году до н.э. он умер. А спустя десять лет границы Китая расширились до Усуня и Даваня, и на землях, открытых для Китая Чжан Цянем, было основано четырнадцать новых провинций.

(1510 - 1547 или 1554)
    Испанский конкистадор. В 1540-1541 годах открыл южные отроги Скалистых гор, Большой каньон, реки Колорадо с его притоком Хилой; Рио-Гранде-дель-Норте с притоком Пекос; Арканзас, Канзас и, возможно, Миссури. Первым прошел через Великие равнины до 40° ю.ш.
   
   С поисками богатого города Сивола связаны важнейшие географические открытия в Новом Свете. Как утверждает легенда, один архиепископ и шесть епископов бежали после разгрома христиан на отдаленный остров, где с течением времени основали семь городов. Эти города быстро достигли невиданного расцвета. Правда, со временем легенда несколько трансформировалась, и испанские конкистадоры искали уже не остров Семи городов, а страну Семи городов, страну, которая получила название Сивола. Еще в 1530 году Нуньо Гусман услышал от раба-индейца, что он сам видел эту волшебную страну, где каждый город величиной с Мехико и в каждом целые улицы заняты лавками ювелиров. Дорога туда идет через пустыню и длится 40 дней. Но поиски Сиволы не приносили результата.
   По поручению вице-короля Новой Испании Мендоса послал в марте 1539 года на поиски Сиволы монаха Марко де Ниса вместе с Эстеваном, дав обоим индейских проводников. Вернувшись в сентябре, Марко утверждал, что видел Сиволу своими глазами, но войти не решился, так как боялся найти там свою смерть. По его описанию город этот больше и величественнее Мехико.
   В 1540 году, получив "проверенные" известия о величии и богатстве Семи городов, Мендоса поручил офицеру, коменданту Кульякана, Франсиско Васкесу де Коронадо возглавить военную экспедицию для завоевания Сиволы. В роли вербовщика добровольцев выступал с церковной кафедры Марко де Ниса, который не жалел красок для восхваления открытой им страны.

   Приток добровольцев был очень велик, о нравственных же их качествах лучше всего свидетельствуют два очевидца. Один из них аттестует основную массу добровольцев как "порочных молодых бездельников идальго", другой заявляет, что уход таких людей из Новой Испании был для страны "скорее благодеянием, чем потерей".
   С величайшим трудом организаторам экспедиции удалось отобрать среди этого сброда 300 человек, наименее бесполезных для далекого и тяжелого похода. Нужно отдать должное талантам Коронадо и двух-трех его офицеров с такими солдатами они провели огромного размаха экспедицию, которую по ее географическим результатам можно без всяких оговорок причислить к величайшим сухопутным экспедициям в истории открытия внутренних областей Северной Америки.
   К 300 испанцам Коронадо присоединил 700 "мирных" индейцев. В его распоряжении были сотни вьючных лошадей и мулов, большие гурты крупного и мелкого рогатого скота и свиней. Итак, с отрядом в 1000 человек и огромным количеством голов вьючных животных и убойного скота Коронадо выступил в конце февраля 1540 года из поселка Компостела (Западная Мексика); невозможно было организовать такую большую экспедицию ближе к цели, на северо-западе Мексики, в еще слабо освоенных испанцами районах. Двигался отряд в северо-западном направлении по приморской низменности, а вдоль берега его должны были сопровождать вспомогательные суда под общим командованием Эрнана Аларкона.
   От Кульякана сухопутный отряд медленно шел к Сиволе путем, разведанным монахом Марко, который, разумеется, сопровождал Коронадо, отряд обошел с востока, по долине реки Сан-Педро, пустыню Хила и вышел к реке Хила. Коронадо назвал ее Рио-де-лас-Бальсас - название двусмысленное: "бальса" по-испански значит и "плот", и "лужа". Отряд Коронадо переправился через реку на плотах, но в сухое время года река ниже устья Сан-Педро пересыхает, и ее русло представляет собою ряд луж. Пройдя затем в северо-восточном направлении через южные уступы высокого плато Колорадо, отряд, наконец, достиг того полупустынного района, где стояли Семь городов.
   На всем пути население было столь редкое, а индейские поселки так малы, что набеги на них могли кое-что дать только небольшим группам грабителей-испанцев. Но эти грабительские набеги озлобили местных индейцев, и они часто тревожили экспедицию. Большой отряд питался в основном взятыми из Мексики продуктами и мясом забиваемого скота. Солдаты шли пешком всю дорогу; каждый тащил на себе запас продуктов, так как лошади и мулы были и без того тяжело навьючены.

   Конкистадоры горько разочаровались, когда после долгого и тяжелого пути подошли к городу, который они назвали Сивола. Город на скале был такой величины и вида, что солдаты начали проклинать "лживого француза" монаха Марко и с насмешкой говорили, что иной хутор в Новой Испании производит более солидное впечатление. Сивола была построена на уступах скалы так, что плоские крыши нижних домов находились на одном уровне с полом верхних домов; укрыть она могла не более 200 воинов. Испанцам не стоило большого труда взять приступом такую "крепость" и выбить оттуда индейцев. Горожане были одеты в хлопчатобумажные ткани или в звериные шкуры. Сокровищ здесь ожидать не приходилось, а "прекрасные города", окружавшие Сиволу, были еще меньше. Хотя ряса и защищала монаха от слишком бурного проявления чувств обманутых солдат, Марко при первом удобном случае скрылся.
   В то время когда главный отряд повернул в сторону от моря и начал движение вверх по долине реки Соноры, Коронадо приказал Мельчору Диасу с небольшим отрядом идти берегом на северо-запад вдоль Калифорнийского залива, чтобы разыскать вспомогательные суда и дать их командиру Эрнану Аларкону дальнейшие инструкции. Выполняя поручение, Диас дошел до вершины Калифорнийского залива. Не видя на море ни одного судна, он двинулся дальше по восточному берегу большой реки, впадающей с севера в залив. Так он шел, пока не заметил могучего дерева. На нем Диас увидел надпись, вырезанную на коре, - указание, что под корнями этого дерева зарыто письмо.
   В письме сообщалось следующее. Эрнан Аларкон вышел в мае 1540 года из одной южной мексиканской гавани на двух судах, и в пути к ним присоединилось еще одно судно с запасами для экспедиции. Он, Аларкон, достиг северного угла залива и открыл устье большой реки. Он шел пятнадцать дней вверх по течению реки на лодке, которую тянули по берегу индейцы, но не нашел Семи городов и в два дня вернулся к устью реки.
   Аларкон, не теряя надежды на то, что река может довести испанцев до Сиволы, назвал ее Буэно-Гиа ("Добрый Вожатый"); теперь эта великая река носит другое, тоже испанское имя - Колорадо ("Красная" или "Цветная"). Аларкон напрасно ждал Коронадо у реки, напрасно разыскивал его людей и вынужден был вернуться обратно. Его кормчий Доминго Кастильо нанес на карту оба берега Калифорнийского залива и доказал, что на западе его отделяет от океана не остров, а длинный полуостров - Нижняя Калифорния. Но карта Кастильо, как и другие, была засекречена, и вплоть до второй половины XVIII века господствовало неправильное представление, что Нижняя Калифорния - остров.
   Близ устья Колорадо Мельчор Диас погиб от несчастного случая, а его спутники вернулись в Новую Испанию.
   Между тем Коронадо остановился в Сиволе, подчинил себе окрестных индейцев, а затем выслал во все стороны отряды для исследования страны. В одном селении испанцы услышали о большой реке на севере. На поиски этой реки Коронадо отправил разведывательный отряд, командиром которого был назначен Гарсиа Лопес Карденас.

   Карденас шел через плато Колорадо и достиг южного края Большого Каньона. Испанцы были изумлены и потрясены видом, который открылся под их ногами. Они полагали, что глубина ущелья достигала 3-4 миль, на самом же деле этот самый глубокий во всем мире каньон имеет "всего лишь" 1800 метров глубины. Три дня они бродили вдоль обрыва, напрасно отыскивая среди отвесных стен спуск, который привел бы их к воде. Карденас вынужден был вернуться обратно и сообщил Коронадо о поразительном открытии.
   Второй разведывательный отряд двинулся из Сиволы на восток и обнаружил, что за Семью городами было еще много других поселков, построенных на склонах гор так же, как Сивола. Один из таких поселков, в двух днях пути от Семи городов, стоял близ реки, которая текла на юго-восток и впадала, как оказалось, в большую реку, текущую на юг; до этого же все реки текли в западном направлении. На эту географическую особенность обратил внимание командир второго отряда Харамильо: "Все воды - реки и ручьи, - докладывал он Коронадо, - которые мы встречали до Сиволы и за ней на расстоянии еще двух дней пути, текут к Южному морю (Тихому океану), а начиная отсюда - к Северному (Атлантическому) океану". Благодаря этому мы можем точно сказать, что Харамильо открыл водораздел между системами двух великих североамериканских рек: Колорадо, впадающей в Калифорнийский залив, и Рио-Гранде-дель-Норте, несущей свои воды в Мексиканский залив.
   Главный отряд Коронадо выступил на восток и прошел к большой реке Пекос (левый приток Рио-Гранде) через один из проходов между горами Сангре-де-Кристо (южный участок Скалистых гор) и горами Сакраменто. На Пекосе отряд остановился на зимовку.
   На реке Пекос перед конкистадорами возник новый мираж - страна Кивира.

   В приречном селении солдаты встретили флоридского индейца-раба. Он был захвачен в плен индейцами центральной равнины, переходил от одного племени к другому, пока, наконец, не оказался в тысячах километров от своей родины. Он заслужил доверие испанцев, так как оказался толковым и надежным проводником. Индеец сообщил, что к востоку от того места, где находился испанский отряд, течет огромная река шириной в-2 мили; что там водятся рыбы величиной с доброго коня; что берега реки густо населены; что по реке плавают большие челны, в которых у каждого борта сидят по двадцати гребцов. Если считать, что речь шла о Миссисипи, то в этой части рассказа мало преувеличений (даже огромные рыбы не внушают сомнений); но и заманчивого для конкистадоров было мало. Их внимание привлекла вторая часть рассказа.
   Флоридец сообщил, что у этой гигантской реки находится страна Кивира; что местный верховный вождь проводит свой полуденный отдых под ветвями огромного дерева, увешанного золотыми колокольчиками, и дремлет под их тихий перезвон, что жители Кивиры пользуются только золотой и серебряной утварью, а на носах их челнов большие золотые орлы. Рассказчик добавлял, что верховный вождь Кивиры и ему подарил золотые вещи, которые лишь недавно у него отнял местный вождь.
   К вождю был немедленно отправлен отряд с приказом вернуть вещи; но в селениях не нашлось и следа золота, а жители назвали флоридского индейца бессовестным лжецом. Вождя все же заковали в цепи и привели к Коронадо, который приказал бросить его в тюрьму. Тогда восстали все окрестные индейцы и всю зиму тревожили своими набегами испанцев.
   Весной 1541 года Коронадо с частью своих солдат начал поход на Кивиру. По сохранившимся документам можно лишь предположительно установить его путь. По одной версии, Коронадо, перейдя реку Пекос, двигался в северо-восточном направлении. По другой версии, он шел за рекой Пекос сначала в южном направлении, обогнул с юга плато Льяно-Эстакадо, достиг верховьев реки Брасос, впадающей в Мексиканский залив, и повернул прямо на север. Он шел, "куда указывала стрелка компаса", пересекая малые и большие реки, текущие на восток, - правые притоки Миссисипи- верховья Ред-Ривер, Канейдиан и Северный Канейдиан и т д. Уже в начале своего пути на север отряд Коронадо вступил в безбрежные прерии. Здесь испанцы впервые увидели огромные стада бизонов. Через 10 дней после того, как они перешли реку Пекос, "они наткнулись на поселения людей, живших наподобие арабов". В последние два дня пути испанцы все время видели "коров", а теперь узнали, что обнаруженные ими племена жили в палатках, сделанных из дубленой кожи этих "коров", что они все время передвигались вслед за стадами этих животных, а когда нуждались в пище, забивали их.

   Совершая короткие дневные переходы, испанцы шли в полосе прерий целый месяц и достигли в день Петра и Павла (29 июня 1541 года) реки, которую и назвали в честь этих святых - "Сан-Педро и Сан-Пабло". По-видимому, это был Арканзас (правый приток Миссисипи), в устье которого уже побывали солдаты Эрнандо Сото. В 4-х милях пути к северу за рекой испанцы снова встретили индейцев-охотников. По расчетам Коронадо, он был уже в стране Кивире.
   Участники похода описывали Кивиру как невысокую, изрезанную полноводными реками, свежую, зеленую, роскошную страну, "лучше которой не найти ни в Испании, ни во Франции, ни в Италии". Они утверждали, что страна эта пригодна для произрастания всех культур, что иногда близ ручьев они находили довольно вкусный дикий виноград.
   В письме Коронадо к королю Карлу I прямо указано, что он дошел до большой реки "Теукареа". Несомненно, он пересек реку Канзас, а может быть, двигаясь дальше в северо-восточном направлении, проник и в долину Миссури.
   Страна была хороша, но местные индейцы не имели никаких ценных вещей, даже вожди носили медные украшения. Приближалась осень, и Коронадо повернул назад, боясь северной зимы. Обратный путь к реке Пекос продолжался сорок дней. Коронадо повел свой отряд в юго-западном направлении, другой дорогой, через местности, которые оказались более безлюдными.
   Коронадо верил еще в существование страны золота Кивиры. Он хотел весной 1542 года повторить поход, надеясь продвинуться дальше в глубь открытой им огромной страны и дойти до Кивиры. Но болезнь из-за несчастного случая во время турнира заставила Коронадо отказаться от дальнейших поисков. Через Сиволу он вернулся со своим отрядом в Кульякан. По одной версии, он умер через несколько дней после возвращения; по другой, впал в немилость из-за неудачного похода и был отрешен от должности.

   Авторы книги "Испанские исследователи на Юге США" (1925) Ходж и Льюис писали: "Экспедиция Коронадо имела чрезвычайно большое значение с географической точки зрения, поскольку в сочетании с экспедицией де Сото она дала миру возможность заглянуть в огромную внутреннюю область северного континента и создала основу для его картографирования. Благодаря ей удалось узнать о существовании оседлых племен пуэбло на юго-западе нынешних Соединенных Штатов Америки, о промышляющих охотой племенах Великой равнины, о Большом Каньоне реки Колорадо, о ее нижнем течении, о громадных стадах бизонов и о том, как глубоко и всесторонне зависит от них все хозяйство охотников-индейцев.
   В погоне за фантастическими городами и странами отряды Коронадо прошли несколько тысяч километров внутри материка, который оказался гораздо больше, чем кто-либо тогда предполагал. Открыты были на протяжении многих сотен километров новые берега на западе, полоса низменностей вдоль этих берегов, гигантские сухие плоскогорья и высокие южные отроги Скалистых гор, величайший в мире каньон, большая часть плато Прерий, огромные реки, текущие в разных направлениях: Колорадо с его притоком Хилой, Рио-Гранде-дель-Норте с притоком Пекос, Арканзас, Канзас и, возможно, Миссури, необъятные прерии, которые простирались от подножия Скалистых гор до Миссисипи. Коронадо не дошел до нее, двигаясь с запада на восток, но почти в то же время, двигаясь в обратном направлении - с востока на запад и пересекая южные лесные районы, ее достиг отряд Эрнандо де Сото.

(1832 - 1913)
    Венгерский путешественник. В1857-1863 годах был учителем французского языка в Константинополе (Стамбуле), а в 1864 году при поддержке Венгерской академии путешествовал, переодетый дервишем, по Средней Азии; при этом из Персии (Иран) проник вплоть до Хивы, Бухары и Самарканда. Путешествие принадлежит к классическим в истории исследования внутренней Азии.

   
   Вамбери родился в Венгрии, однако не мог указать точно, когда именно: для еврейской бедноты метрические записи не были обязательны. Вероятнее всего, он появился на свет в 1832 году.
   Его набожный отец, в молодости умерший от холеры, остался в семейных преданиях книжником, далеким от мирских дел. Дети делили время между азбукой и сбором пиявок, которые считались первым средством при многих болезнях. Но нашлись противники кровопусканий, спрос на пиявки упал, и хрупкое благосостояние семьи Вамбери сменилось нищетой.
   Арминий с детства хромал. Его лечили зельями и заклинаниями. Лечение не помогло, но Арминий не унывал.
   Мать, уверенная, что в мальчугане жив дух отцовской учености, в тщеславных мечтах своих видела его доктором. Блестящие способности, особенно к иностранным языкам, помогли Арминию перешагнуть порог школы, открытой монахами.
   Его учили из милости, кормили из сострадания, давали кров как слуге и сторожу. Он чистил наставникам сапоги и сочинял любовные письма за неграмотных кухарок, вознаграждавших его миской гуляша.

   В 1851 году Вамбери закончил учение и, зная семь языков, стал домашним учителем. Несколько лет он скитался по небогатым семьям, уча недорослей и продолжая совершенствовать свои знания.
   В эти годы он попытал счастья в Вене. На государственную службу его не приняли. Но в Вене он познакомился с великим сербским поэтом и просветителем Вуком Караджичем. В русском посольстве священник Раевский снабдил его книгами. Вамбери прочитал в подлинниках Пушкина и Лермонтова. Востоковед Пургисталь возбудил в нем интерес к изучению восточных языков.
   Ученых уже давно волновала загадка происхождения венгров, или, как они себя называли, мадьяров. Откуда явились они на берега Дуная? С какой прародины принесли язык, столь отличающийся от языков их европейских соседей?
   В венгерском языке можно было найти слова, схожие с теми, которые употребляют тюркоязычные народы. Значит, прародиной венгров была Центральная или Средняя Азия?
   Барон Этвеш, венгерский лингвист, к которому Вамбери пришел в дырявых башмаках с искусно подвязанными картонными подошвами, сочувственно отнесся к его предложению - отправиться на Восток для выяснения сходства венгерского языка с языками азиатских народов.
   Денег, полученных Вамбери, хватило на проезд до Стамбула. Последние монеты забрал лодочник-перевозчик. Вамбери приютили соотечественники - венгерские эмигранты, бежавшие на берега Босфора после подавления революции.

   В Турции Вамбери прожил шесть лет. Сначала он был странствующим чтецом. В кофейнях благодарные слушатели приглашали его разделить трапезу. На второй год стамбульской жизни Вамбери часто видели во дворах мечетей, где, сидя у ног учителей-хаджи, он постигал премудрости ислама. Его встречали также на базарах: он вслушивался в говор приехавших издалека торговцев.
   Прошло еще три года, и Вамбери стал появляться в министерстве иностранных дел и на приемах в посольствах: владея уже тридцатью языками, он мог быть переводчиком решительно всех дипломатов при дворе султана!
   Настоящее его имя забылось. Важного господина, имеющего собственную карету, стали называть Решид-эфенди. И он, вероятно, не преувеличивал, когда много лет спустя говорил, что в турецких делах разбирался не меньше, чем любой эфенди, рожденный в Стамбуле.
   Тем временем Венгерская Академия наук заинтересовалась изысканиями Вамбери. Он приехал на родину, и почтенные академики выслушали его дерзкий план. Из скудной академической кассы была отсчитана тысяча монет. Вамбери торжественно вручили охранный лист. Предполагалось, видимо, что палач хивинского хана отбросит в сторону кинжал или веревку с петлей, прочтя каллиграфически написанное по-латыни напыщенное обращение об оказании всяческого содействия подданному прославленного монарха Франца-Иосифа венгру Арминию Вамбери, известному академикам с самой лучшей стороны...
   Президент академии был не лишен чувства юмора. Когда один из академических старцев выразил пожелание получить для изучения несколько черепов жителей Средней Азии, президент заметил: "Прежде всего, пожелаем нашему сотруднику привезти в целости собственный череп".
   Взяв деньги и подальше упрятав бесполезный охранный лист, Вамбери вернулся в Стамбул. Будущее не страшило его. Сама жизнь хорошо подготовила его к новой роли, закалила характер, научила терпению и лицемерию, научила носить маску святоши и сдерживать желания. И когда пришла решающая минута, Арминий Вамбери, давно известный всему Стамбулу как Решид-эфенди, легко перевоплотился в странствующего дервиша.

   Перед тем как Решид-эфенди отправился в путешествие со странствующими дервишами, все друзья в Тегеране отговаривали его от этого безумного шага. Они напоминали о риске, подстерегающем путника на дорогах среднеазиатских ханств, граничащих с Россией. Напоминали о замученных и обезглавленных, об отравленных и удушенных, о пропавших без вести. А когда уговоры и предостережения не подействовали, два человека дали страннику талисманы, защищающие от мук и пыток.
   Турецкий посол вручил ему паспорт, какой получали лишь немногие. "Тугра", собственноручная подпись турецкого султана, чтимого всюду на Востоке, подтверждала, что хромой дервиш действительно подданный его светлости, хаджи Мехмед-Решид-эфенди. В критические моменты дервиш извлекал паспорт из лохмотьев, и сановник почтительно целовал "тугру".
   Другой талисман он получил от посольского врача. Протягивая эфенди маленькие белые шарики, врач сказал: "Когда вы увидите, что уже делаются приготовления к пытке и что не остается никакой надежды на спасение, проглотите это".
   В Хиву хаджи Решид вышел из Тегерана. Но это опасное путешествие не было для него первым. В Тегеран из Стамбула турецкий эфенди, приучая себя к неизбежным будущим невзгодам, также шел с караваном. В пути на караван напали курды. Хаджи Решид покрылся холодным потом, дрожь трясла его: он не родился храбрецом. Но с той минуты стал искать встреч с опасностью, чтобы привыкнуть к ней, побороть в себе врожденное чувство страха.
   При переходах по дорогам персидского нагорья он испытал на себе злобную религиозную нетерпимость. В Турции преобладало суннитское направление ислама, а в Персии - шиитское. И странствующий турок-мусульманин был для мусульман-персов еретиком. Хаджи Решила преследовали плевками, угрозами, выкриками: "Суннитский пес!".
   По дороге в Хиву много беспокойства доставил Вамбери афганец, чудом уцелевший при кровавой расправе, учинённой англичанами. В его глазах хромой дервиш был вражеским лазутчиком, а те, кто его защищали, - слепцами и ротозеями...

   "Я видел френги-англичан на своей земле! - закричал афганец, и глаза его налились кровью. -Я видел этих собак и говорю вам: в Хиве пытка сделает свое дело и железо покажет, кто на самом деле ваш хромоногий хаджи Решид! Но великий хан покарает и слепцов, не разглядевших неверного под лохмотьями дервиша!"
   "К величайшему моему удивлению, подозрения росли с каждым шагом, и мне чрезвычайно трудно было делать самые краткие заметки о нашем пути... Я не мог даже спрашивать о названии мест, где мы делали остановки".
   Так хаджи Решид описывал позднее свои переживания по дороге в Хиву. Это было в мае 1863 года.
   Двадцать шесть человек в караване носили почетный титул хаджи за подвиг благочестия, за многотрудное паломничество в Мекку к священному для каждого мусульманина черному камню Каабы.
   Среди двадцати шести паломников хаджи Билал и хаджи Сали были наиболее почтенными и уважаемыми людьми - это мог подтвердить каждый.

   Но разве свет благочестия не исходил и от хаджи Решида? Кто лучше хаджи Решида мог толковать Коран? Припадая на больную ногу, он отважился издалека идти для поклонения мусульманским святыням Хивы и Бухары - это ли не подвиг, достойный воздаяния?
   Хаджи Билал и хаджи Сали поручились за хаджи Решида, с которым были неразлучны с ранней весны, когда вместе вышли из Тегерана.
   Хаджи Билал помнил, как познакомился с хаджи Решидом. Однажды он вместе с другими паломниками зашел во двор турецкого посольства в Тегеране, чтобы пожаловаться на бесчинства властей, берущих непомерные пошлины. Там к паломникам подошел важный господин, который ласково обошелся с ними, расспрашивал так, будто был их братом. Господин сказал, что хочет пойти, как простой дервиш, на поклонение святыням в земли туркмен и узбеков...
   Все, кроме афганца, успокоились, и караван по вечерней прохладе продолжал путь к Хиве.
   Две недели паломники шагали то по ровным, плоским такырам, глинистая корка которых растрескалась от жары, то по песчаным барханам. Люди и верблюды уже изнемогали, когда показались крыши одного из селений, окружавших великолепную Хиву.
   Впервые город принимал сразу столько праведников, побывавших в Мекке. Толпа встретила караван у городских ворот. Паломникам целовали руки. Иные считали за честь хотя бы прикоснуться к их одежде.

   Хаджи Решид, чтобы отвести от себя подозрения, посетил Шюкруллаха-бея, важного сановника хана. Удивленный бей сам вышел навстречу и, пристально всмотревшись в оборванного паломника, воскликнул: "Решид-эфенди?! Возможно ли это?"
   Сановник заклинал гостя именем аллаха поскорее сказать ему, что побудило уважаемого Решида-эфенди прибыть в эту ужасную страну из Стамбула, из земного рая, где Шюкруллах-бей провел много лет ханским послом при дворе султана и где имел удовольствие видеть Решида-эфенди совсем в другом одеянии. На это дервиш ответил, что он здесь по воле духовного отца своей секты.
   После этого визита дервиша, вернувшегося от сановника, разыскал в келье придворный офицер и вместе с подарком передал приглашение явиться во дворец для благословения хана Хивы.
   Хан жил в Ичанкале, своеобразном городе внутри города, где поднимались купола и минареты наиболее чтимых мечетей. Толпа в узких улицах почтительно расступалась перед хромым дервишем. У входа в новый ханский дворец Ташхаули придворные офицеры подхватили его под руки.
   Хан, полулежа на возвышении со скипетром в руке, принял благословение дервиша.
   "Много страданий испытал я, но теперь полностью вознагражден тем, что вижу красоту вашей светлости", - склонил голову дервиш. Выслушав рассказ о дорожных невзгодах хаджи Решида, хан вознамерился было наградить страдальца. Но святой человек отказался от денег, сказав, что у него есть единственное желание: "Да продлит аллах жизнь повелителя Хивы до ста двадцати лет!"

   Благоволение хана распахнуло перед хаджи Решидом двери в дома вельмож. Хромой дервиш ел жирный плов с советниками хана или вел богословские споры с самыми уважаемыми хивинскими священнослужителями - имамами.
   И еще раз призвал хан к себе хаджи Решида. Шюкруллах-бей успел предупредить дервиша: придворные подозревают, что у хаджи Решида тайное послание турецкого султана к властителю соседней Бухары. Конечно, хан Хивы хотел бы кое-что узнать об этом...
   Но если султан и поручил что-либо хаджи Решиду, то в Стамбуле сделали правильный выбор: ничего нельзя было выведать у святого человека, далекого от мирских дел.
   Хромой дервиш и его друзья, прожив в Хиве месяц, отправились дальше, к святыням Бухары.
   Покидая Хиву, хаджи Решид надеялся, что самое трудное позади. Но он ошибся.
   Из Хивы в Бухару в разгар лета обычно идут по ночам. Но спутникам хаджи Решида пришлось пересекать пески с возможной поспешностью, сделав выбор между опасностью смерти в пустыне и кандалами рабов.

   К этому выбору их понудила встреча после переправы через Амударью с двумя полуголыми истощенными людьми.
   Несчастные рассказали, как едва спаслись от разбойников, налетевших на быстрых конях и разграбивших их караван. Самые робкие в караване решили отсидеться в прибрежных зарослях, а потом вернуться в Хиву. Но несколько человек, к которым примкнул хромой дервиш и его друзья, предпочли идти в пустыню. Они надеялись, что уже на второй день разбойники забудутся, как страшный сон: аллах еще не создал такого коня, который выдержал бы больше суток в этом пекле.
   Идти надо было шесть дней. Воды могло хватить на четыре с половиной дня, может быть, на пять. Они это знали. Но, тем не менее, поспешили в путь, чтобы избежать рабства.
   На второй день пали два верблюда, затем умер самый слабый из путников. Труп оставили в песке.
   На пятый день, когда уже была близка Бухара, путников настиг смертоносный вихрь пустыни...
   Хромой дервиш очнулся в хижине среди незнакомых людей. Здесь жили арабы-иранцы. Богатый хозяин послал их сюда пасти стада овец. Чтобы рабы не вздумали бежать через пустыню, им давали всего несколько кружек воды в день. И последним своим запасом они поделились с попавшими в беду.

   Бухара находилась рядом. Хаджи Решид был у ворот столицы второго из трех больших среднеазиатских ханств, враждовавших между собой и с соседней Россией.
   Кокандское ханство считалось сильнейшим. Зато Бухарское особенно ревниво оберегало исламскую правоверность. Тот, кого обвинили в отступничестве от ислама, мог поплатиться даже головой.
   Когда паломники приблизились к воротам Бухары, их встретили чиновники бухарского властителя-эмира, заставившие заплатить пошлину. Опросили каждого и записали их приметы.
   Хаджи Решид, бродя по Бухаре, чувствовал, что за ним следят. Он останавливался возле древнего минарета мечети Калян, поднимал глаза, рассматривал тончайший орнамент - и кто-то останавливался за его спиной, делая вид, что тоже любуется чудесным сооружением. Хромой дервиш шел на базар, где купцы торговали в числе прочего привезенным из России дешевым ситцем, где в чайханах стояли огромные русские самовары, а внимательные, цепкие глаза отмечали каждый его шаг.
   Хаджи Решида пригласили в один дом и стали расспрашивать о Стамбуле: какие там улицы, каковы обычаи? Потом он узнал, что среди гостей хозяина был человек, хорошо знавший турецкую столицу.
   Наконец приближенный эмира позвал его для ученого разговора с бухарскими муллами. Хаджи Решид не стал дожидаться вопросов, а сам обратился к толкователям Корана с просьбой разъяснить ему, стамбульцу, некоторые богословские тонкости - ведь он столько слышал о мудрости бухарских законоучителей! Польщенные муллы тем не менее подвергли гостя настоящему экзамену.

   После этого испытания хаджи Решида оставили в покое, и он мог свободно рыться в грудах старинных рукописей, которыми была так богата Бухара. Он побаивался лишь эмира, возвращения которого в столицу ханства ожидали со дня на день. О его жестокости и свирепости ходили легенды. Ведь это он публично казнил своего министра за один неосторожный взгляд на невольницу, прислуживающую во дворце.
   Но встреча с этим деспотом все же состоялась. Это было в Самарканде, куда хаджи Решид направился из Бухары.
   Самарканд! Почти два с половиной тысячелетия пронеслись над ним, и дух былого великолепия столицы огромной империи Тимура запечатлелся в пышнейшей мечети Биби-Ханым, в соперничающих с небесной синью изразцах ребристого купола мавзолея Гур-Эмир, где нашел последнее успокоение завоеватель.
   Здания, окружающие Регистан, одну из красивейших площадей Востока, напоминали об Улугбеке, просвещенном внуке Тимура, при котором в Самарканд отовсюду стекались историки и поэты, астрономы и математики.
   Эмир бухарский был в Самарканде проездом. После короткой встречи с ним хаджи Решид покинул Самарканд.
   Полгода хаджи Решид путешествовал с хаджи Билалом и с хаджи Сали. Слезы были на глазах у дервиша, когда он в последний раз обнял друзей. Они так и не узнали, что с ними по ревниво оберегаемым от неверных святым местам ходил не дервиш, не турецкий эфенди, а френги, европеец по рождению и духу, человек, отрицающий всякую религию!

   Да, в его лохмотьях хранился паспорт на имя хаджи Мехмед-Решид-эфенди, и султанская "тугра" свидетельствовала это. Но паспорт был таким же прикрытием, как всклокоченная борода дервиша, скрывавшая черты человека, которому едва исполнился тридцать один год.
   Чалма странствующего монаха прикрывала голову тесно связанного с Венгерской Академией наук знатока восточных языков Арминия Вамбери, обладавшего редким даром перевоплощения.
   В быстро завоевавших широкую популярность книгах, написанных после путешествия в Среднюю Азию, Вамбери подробно рассказал о превращении в дервиша и о том, что заставило его решиться на этот рискованный шаг. Рассказал он и о своей молодости.
   Люди в начале XX века, зачитывающиеся его книгами, были уверены, что их" автор погиб в какой-нибудь новой, отчаянной дерзкой экспедиции.
   Между тем после своих необыкновенных приключений на Востоке он прожил еще полвека.
   Лингвистические исследования прославили Арминия Вамбери Но в поисках прародины венгров он не нашел верного пути Ему не нужно было отправляться туда, где, по его словам, "слушать считается бесстыдством, где спрашивать - преступление, а записывать - смертный грех". Общей прародиной предков венгров, ханты, манси было, вероятно, Южное Приуралье.

   Став профессором восточных языков, Вамбери предпочитал путешествовать лишь в удобных экипажах, в купе спальных вагонов, в каютах первого класса.
   Посчитав, что на родине его недостаточно оценили и вознаградили, Вамбери переселился в Лондон. Он занялся политикой, считался специалистом по "русским делам" Вчерашний хромой дервиш, в знак его заслуг перед Великобританией, был награжден орденом Королевы Виктории.
   Но до этого он проявил себя дерзким и умелым путешественником, повлиявшим на многих исследователей Востока.
   Многие, прочитав его книги, увлеклись странами Востока, стали изучать Коран и готовить себя к путешествию в неведомые страны.
   Бывает, что слава приходит к писателю после его первой и единственной книги. Всего одно открытие может обессмертить имя ученого. Путь, пройденный молодым Арминием Вамбери в лохмотьях дервиша, навсегда остался одним из самых удивительных и дерзких маршрутов в истории путешествий.

(1780 - ок. 1838)
    Азербайджанский путешественник и географ. Почти всю свою жизнь - около сорока лет - провел в путешествиях по различным странам Азии и Африки. Путь его пролегал через хребты Гиндукуша и Каракорума, через выжженные солнцем песчаные пустыни Аравии и Египта, тропические леса Индии. Он прошел более шестидесяти тысяч километров, что в полтора раза больше длины окружности экватора.

   
   Гаджи Зейналабдин Искендер-оглы Ширвани родился 16 августа 1780 года в городе Шемахе, бывшем в те времена одним из центров науки и культуры Азербайджана.
   В беседе с правителем Бадахшана султаном Мухамедом Суфи Ширвани сообщает, что он родом из города Шемахи, страны Ширвани. Отец его, ахунд Искендер, был известным ученым и видным представителем местного духовенства.
   В 1785 году, когда Зейналабдину исполнилось пять лет, семья ахунда Искендера переселилась в город Кербелу (недалеко от Багдада). Там отец будущего путешественника занимался преподаванием в медресе. У него и у других духовных лиц Кербелы Зейналабдин обучался двенадцать лет, приобретя преимущественно духовные знания. Естественно, что любознательного юношу с его пытливым умом подобная учеба не могла удовлетворить. Впоследствии он запишет: "Образование не давало никаких результатов, кроме пустого времяпрепровождения; драгоценная жизнь проходила зря и напрасно, ничего не выяснилось ни о начале мира, ни о конце вселенной, и годы моей жизни достигли семнадцати". Единственно полезное, что он приобрел, - это знание основ нескольких языков. Кроме своего родного азербайджанского языка Ширвани владел персидским (фарси), арабским, турецким, туркменским языками. В дальнейшем он изучил еще и другие языки, в том числе хинди, и свободно на них говорил.
   В 1796 году Ширвани направляется в Багдад для продолжения своего образования. Багдад в те времена был одним из крупнейших культурных центров Востока. Там Зейналабдин встречается с видными учеными, главным образом из среды духовенства, и они помогают ему пополнить те же духовные знания.
   Но не только духовные книги изучал Зейналабдин в Багдаде. Знание языков открыло ему доступ как к произведениям классиков, так и к трудам современных ему ученых. Он общается не только с теологами - люди науки, литературы, искусства - все, чем богат духовный мир тогдашнего Багдада, попадает в его поле зрения. Но особенно глубокое впечатление на юношу производили рассказы путешественников, паломников, странствующих дервишей. Они пробудили в нем неодолимую жажду к путешествиям.

   После сравнительно недолгого пребывания в Багдаде Ширвани отправляется в путь. Этот путь протянулся более чем на шестьдесят тысяч километров и продолжался сорок лет. Он пролег через Малую Азию, Иранское нагорье, среднеазиатские, аравийские и североафриканские пустыни, через леса и саванны Судана, тропические леса Индии, острова Индийского океана; он пересек горные хребты - Гиндукуш, Парапамиз, Загрос, Сулеймановы горы, Памир. Путь этот вел и во многие другие области Азии и Африки.
   В своих трудах Ширвани не разделяет свои странствия на части. Однако можно выделить три основных его путешествия. Маршрут первого из них Ширвани указывает в книге "Бустанус-сеяхе". Там перечисляются. Багдад, "Ираке аджам", Гилян, Ширван, Муган, Талыш, Южный Азербайджан, Хорасан, Герат, Забуль, Кабул, далее индийские области - Пенджаб, Декан, Бенгал, Гуджарат, острова Индийского океана, Синд, Мултан, затем по горным дорогам в Кашмир, Музаффарабад и "по Кабульскому пути" в Тахаристан, оттуда в Туран и через Бадахшанские горы в Хорасан, затем "по Иракскому пути" (имеется в виду путь к Ираку через территорию Ирана) в Фарс.
   После непродолжительного отдыха Ширвани начинает второе путешествие. Оно началось из Шираза (Фарс), оттуда в Дараб, потом к морю в Бендер-Аббас, далее "по Ормузскому пути" в Хадрамаут, Йемен, затем в Эфиопию и Судан, потом снова на Аравийский полуостров - в Джидду, Хиджаз, Медину, Мекку. После этого "по морскому пути в страну Сеидов" (иначе говоря, в эс-Саид - местность вдоль Нила), из Египта через Ближний Восток "в Шам-Рум" (Анатолию) - в Диярбакыр, Караман и Айдын.
   Третье путешествие Ширвани - к Атлантическому океану и обратно - проходило по следующему маршруту: "острова Бахре Ахзар" (что означает "зеленое море" - так восточные географы называли Атлантический океан) - Рум-Эли (или Румелия, как именовали европейскую часть Османской империи) - Анатолия - Азербайджан - Тегеран - Хамадан - Исфахан - Керман - Шираз - Багдад.

   Все эти путешествия были связаны для Ширвани с большими трудностями и сопряжены с немалыми лишениями. Но вместе с тем они дали ему возможность собрать огромный материал, на основе которого он создал свои труды, знакомящие нас с географией, хозяйством, историей посещенных стран, культурой, бытом и обычаями многих населяющих их народов.
   Помимо названных трех основных путешествий Ширвани многократно совершил небольшие поездки по Ирану и Азербайджану. Многие из них были вынужденными.
   Долголетние путешествия, встречи и беседы с деятелями науки и культуры, с Простыми людьми, с правителями народов и стран Востока стали большой школой жизни для Ширвани. Он видел, как страдают простые люди - крестьяне и ремесленники; большая часть населения жила в нищете, а кучка помещиков, Ханов, беков купалась в роскоши и богатстве. В своих книгах и в личных беседах он говорил об этом, призывая власть имущих быть справедливыми. Он замечает при этом, что Аллах тоже требует от своих подданных - людей земли - справедливости по отношению друг к другу.
   Годы странствий принесли путешественнику славу одного из умнейших и образованнейших людей своего времени. Неудивительно поэтому, что знакомства с ним ищут многие видные деятели, включая правителей государств. Не стал исключением и шах Ирана.
   В 1815 году Ширвани побывал в Тегеране. Узнав об этом, Фатали-шах дважды приглашает его к себе. Он сулит Зейналабдину всякие блага, предлагая остаться у него при дворе. Однако тот отказывается от заманчивых предложений, предпочитая вести жизнь вольного странника. В Тегеране Ширвани встречается с виднейшими учеными и писателями, везде его ожидают почет и уважение. В то же время духовенство, считая Ширвани атеистом, всячески чернило его в глазах Фатали-шаха и немало в этом преуспело. Фатали-шах, поверив духовенству, впал в гнев и приказал изгнать Ширвани из Тегерана.
   Много мучений выпало после этого на долю путешественника в Иране. Начались скитания, полные тревог и лишений. Это были едва ли не самые тягостные страницы в биографии Гаджи Зейналабдина Ширвани. Он едет в столицу Фарса город Шираз, а оттуда вместе с семьей в Керман. Правитель этой области Ибрагим-хан также под влиянием духовенства гонит путешественника из города. Однако далеко Ширвани со своими попутчиками уйти не успел: их настиг новый приказ хана. Скитальцев возвращают и три месяца держат в городе в ужасных условиях. Впоследствии Ширвани запишет: "Правитель Кермана был очень жестоким. В жестокости он превосходит всех других мучителей..." Заболевает жена Ширвани, а затем и другие его спутники. Хан смилостивился, и с его разрешения Ширвани отвозит жену в Шираз. Оттуда он едет сначала в Иезд, а потом в Исфахан. По дороге путешественника настигла весть, что в Ширазе вспыхнула эпидемия холеры. Ширвани срочно возвращается туда, забирает семью и отправляется с ней в поселок Гумша, где останавливается в местном караван-сарае. Здесь Ширвани и его семью ждут новые злоключения Правитель области Гасым-хан (сын Фатали-шаха) решил покончить со своевольным пришельцем и издает приказ о его казни. Прослышав об этом, влиятельный ученый-теолог Маджзубалишах, в прошлом один из учителей Ширвани, ставший ему близким другом, срочно пишет письмо путешественнику и пересылает его со своим приближенным Рахматалишахом в Гумшу. Ширвани немедленно покидает караван-сарай. Люди Гасым-хана, приехав за ним и не обнаружив его, арестовывают его жену и Рахматалишаха. Узнав об этом, Маджзубалишах отправляется к Гасым-хану и добивается освобождения пленников. А затем помогает семье Ширвани вернуться в Шираз. Туда же, бежав из Гумши, прибыл и Ширвани.

   На сей раз, пребывая в Ширазе, он оказался свидетелем сильного землетрясения. Это было в 1239 году хиджры (1824), 27-го дня месяца тавас город был почти полностью разрушен, имелось много человеческих жертв, к тому же снова, вспыхнула эпидемия холеры. Но даже в этой ситуации недруги Ширвани не оставляют его в покое. Правитель Шираза изгоняет путешественника из города. Друзья поселяют его за городом. Однако сановники из среды духовенства не успокаиваются, и под их нажимом Ширвани выдворяют из провинции Фарс.
   Следует отметить, что враждебное отношение Ширвани встречал главным образом со стороны духовенства. У всех других слоев общества, включая большинство властителей стран, Ширвани пользовался почетом и величайшим уважением. Сам Ширвани писал о почете, каким было отмечено его пребывание в Индии. Он рассказывает о беседе с правителем одной из областей Керим-ханом. В ответ на вопрос Ширвани о причинах великого гостеприимства, с которым его встречают, Керим-хан ответил: "Я оказал вам только одну сотую долю дани уважения, которого вы достойны. Я уважаю вас по восьми причинам, одна из них это ваше человеколюбие, люди должны уважать друг друга, другая причина - вы приехали как гость нашей страны, а гостей надо уважать. И еще потому, что вы ученый, а ученых нужно уважать. И, наконец, еще одна причина та, что вы - мудрый и многознающий человек - помогаете бедным людям, а тот, кто помогает беднякам и обездоленным, тот достоин уважения. Вот за это я вас уважаю и люблю от всего сердца".
   В Каире Ширвани встречается с Ибрагимбеком - правителем Египта. Ибрагимбек, плененный глубиной ума и широтой взглядов Ширвани, прилагает все усилия, чтобы оставить его у себя, он даже предложил Ширвани в подарок целый район с семьюдесятью деревнями, лишь бы тот остался служить у него. Но и от такого заманчивого подарка Ширвани отказывается, заявляя, что он предпочитает продолжать путешествовать и познавать мир. Точно так же отнесся Ширвани и к не менее лестным предложениям турецкого султана Махмуда, последовавшим во время бесед в Стамбуле. Любопытно, что Ширвани отклонил приглашение австрийского консула в Константинополе (Стамбуле) посетить его родину.
   Сколько же лет продолжались путешествия Ширвани? Сам Ширвани пишет: "Тридцать семь лет я путешествовал по семи континентам, встречая различные препятствия и невероятные трудности, общался с представителями каждой веры, с простыми людьми каждого народа, с учеными различных направлений, со многими мыслителями, с великими деятелями каждой страны и со знающими людьми каждой провинции. Я встречался и беседовал с исследователями каждого направления науки, с людьми, которые глубоко во всех подробностях разбирались в каждой религии., с мудрыми людьми каждого континента, с правителями каждой страны".
   Следует отметить, что после двадцатилетнего путешествия в 1237 году хиджры (1821-1822) в городе Кум Ширвани написал первую часть книги "Риязус-сеяхе"; после тридцатилетнего путешествия в 1242 году хиджры (1827-1828) в Ширазе - "Хадаигус-сеяхе", а после тридцатисемилетнего путешествия в 1248 году хиджры (1832) - "Бустанус-сеяхе". После написания последней книги он путешествовал еще три года, то есть путешествия Ширвани продолжались около сорока лет.

   Наиболее достоверные сведения о последних днях жизни можно найти в книге Масумалишаха "Пути правды". Масумалишах передает рассказ своего старшего дяди Гаджи Мухаммедтаги, согласно этому рассказу, когда Ширвани в последний раз с женой приехал в Аравию, он тоже был с ними, далее он говорит, что Ширвани заболел и умер по дороге в Мекку вблизи города Джидда, и тогда он, а также другие его спутники и жена путешественника привезли его тело в Джидду и похоронили на городском кладбище Умана-Гава.
   По календарю хиджры-гамары год (лунный) начинается с марта. Точная дата - месяц и число - смерти Ширвани неизвестны. Но вероятнее всего, он умер в 1838 году.
   Ширвани был не только географом-землепроходцем. В его трудах содержатся интересные сведения по истории, этнографии, философии народов Востока. Ширвани был также поэтом. В литературе он выступает под псевдонимом Темкин, что значит в переводе "сдержанный", "терпеливый". Труды Ширвани высоко оценены учеными России, Индии, Англии, Франции, Ирана, Турции, Афганистана и других стран.
   В Индии и Индонезии его имя носят музей и библиотека, в Саудовской Аравии (в Мекке и Джидде) - географическое общество, в Ширазе (Иран) есть улица имени Ширвани.

(1470 или 1475 - 1541)
    Испанский конкистадор. В 1513-1535 годах участвовал в завоевании Панамы и Перу, открыл часть Тихоокеанского побережья Южной Америки с заливом Гуаякиль и Западную Кордильеру Анд, разграбил и уничтожил государство инков Тауантинсуйу, основал города Лима и Трухильо.
   
   Эльдорадо... Среди конкистадоров во второй половине XVI века распространилась легенда о том, что среди индейских "королей" (вождей) Южной Америки есть один, правящий такой богатой золотом страной, что он каждое утро покрывает свое тело (смазав его предварительно жидкой глиной) золотым песком, и каждый вечер смывает золото в водах священного озера. Легенда эта основана на Действительных религиозных церемониях, устраиваемых некоторыми индейскими племенами в бассейне реки Магдалены. Поиски богатейшей страны Эльдорадо (в переводе с испанского - "позолоченный человек") сыграли определяющую роль в истории открытия бассейнов рек Магдалены и Ориноко и Гвианского нагорья, то есть всей северной части Южной Америки.
   Франсиско Писарро родился в Трухильо, провинции Эстремадура, в 150 километрах к юго-западу от Мадрида. Он был незаконнорожденным сыном дона Гонсало Писарро, по прозвищу "Высокий", отличного солдата, получившего знатный титул за храбрость в сражениях против мавров. Его мать, Франсиска Гонсалес, была дочерью простолюдина. Мальчика никогда не учили читать, он играл со своими сверстниками в окрестностях Трухильо, иногда присматривая за овцами или свиньями. С ранней юности он мечтал о приключениях.
   По всей вероятности, Писарро покинул Трухильо в 19-летнем возрасте и присоединился к испанской армии в Италии. Это закалило его и подготовило к трудным экспедициям в Южную Америку. Достоверно известно, что в 1502 году он отправился в Америку уже опытным солдатом. Молодой Писарро участвовал в кровавом походе против индейцев на острове Эспаньола (нынешний Гаити).

   С 1507 года в течение пятнадцати лет Франсиско Писарро пытался разбогатеть в Западных Индиях. За это время он служил различным сеньорам на Эспаньоле и Кубе, совершал на Панамском перешейке походы и вместе с Бальбоа, и против Бальбоа. Судьба преследовала его и на островах, и на материке: походы на панамских индейцев, в которых он участвовал, кончались чаще неудачей, а если были и удачи, то почти всю добычу отбирал Педрариас Авила. Обделен был Писарро, как почти все солдаты и младшие офицеры-конкистадоры, и при дележе земельных владений: за свою службу он получил лишь небольшое поместье у города Панамы.
   Жил тогда в Панаме и другой конкистадор, Диего Альмагро, прибывший на перешеек в 1514 году, как и Писарро, обиженный судьбой подкидыш и неудачник, неграмотный и нищий. Известие об "империи" Перу пробудило в обоих надежду на быстрое обогащение. Только средств у них ни для открытия, ни, тем более, для завоевания Перу не было.
   Между тем в Панаме жили тогда люди, располагавшие необходимыми на первое время денежными средствами и согласные пойти на риск в надежде еще больше разбогатеть: священники и коронные чиновники - казначеи, контролеры и т. п. И вот в Панаме организуется своеобразное "общество на паях", куда вошли влиятельный и богатый католический священник Эрнан де Луке и два конкистадора, обладавшие большим опытом в военных действиях против индейцев, - Франсиско Писарро и Диего Альмагро. В качестве компаньона был, конечно, привлечен и Педрариас Авила, так как без его "покровительства" было смертельно опасно пускаться в "плавание для открытий". И лучше других это понимал бесстрашный Писарро, арестовавший на службе у Авилы его зятя Бальбоа. Но губернатор, как всегда, соглашался участвовать только в прибылях, но отнюдь не в расходах на экспедицию.
   Не располагая большими средствами, компания могла навербовать только сотню солдат и снарядить два корабля. В 1524 году Писарро и Альмагро предприняли первое плавание к берегам Перу, но дошли только до дельты реки Сан-Хуана. Часть бассейна Сан-Хуана они обследовали, но не нашли ничего ценного в этом жарком и влажном лесном районе с редким бродячим населением. Из-за недостатка продуктов испанцам пришлось ни с чем вернуться в Панаму.
   В 1526 году конкистадоры повторили попытку и снова высадились на берег близ устья Сан-Хуана, а на юг послали на разведку один корабль под командой кормчего Бартоломе Руиса. Тот продвинулся вдоль берега приблизительно еще на 800 км, открыл дельту реки Патии (Виру) и бухту Тумако, а затем пересек экватор. Моряки видели вдали гигантскую снежную вершину Чимборасо (6272 метра). Руис захватил в плен нескольких перуанцев, плывших на встречном бальсовом плоту. Пленники подтвердили рассказы о громадных размерах и богатствах страны, лежащей к югу, и о могуществе инков, которым она принадлежала. Руис доставил Писарро несколько ценных образцов перуанских изделий.
   Инки - одно из племен многочисленного народа кечуа - приблизительно за сто лет до прихода испанцев возглавили союз нескольких племен, подчинили себе другие племена кечуа и покорили соседние народы, из которых самым многочисленным был народ аймара в Центральных Андах. К 1438 году инки образовали крупнейшее из всех индейских государств, когда-либо существовавших. Это раннерабовладельческое государство простиралось к югу от реки Патии до реки Мауле более чем на 4000 километров и занимало площадь около 2 000 000 квадратных километров с населением около 6 миллионов человек. Власть там принадлежала верховному инке, который опирался на господствующую группу своих единоплеменников. Столицей государства был город Куско, лежащий в высокогорной долине реки Урубамбы, в верховьях Укаяли - Амазонки.

   Писарро и Альмагро в следующем, 1527 году в третий раз отправились к берегам Перу, но и на этот раз не дошли до экватора. Из-за нехватки съестных припасов компаньоны решили разделиться. Упрямый Писарро остался на прибрежном островке, где считал себя в безопасности от набегов приморских индейцев, озлобленных грабежами и насилиями, которые испанцы учиняли как в районе залива Буэнавентуры, так и севернее его. Альмагро отправился обратно в Панаму за подкреплениями и новыми припасами.
   Педрариас Авила к этому времени был отстранен от власти. Его преемник решил положить конец "безумным" попыткам, начатым до его прибытия, и притом человеком такого "темного происхождения", как Писарро. Губернатор послал за Писарро и его людьми корабль с категорическим приказом немедленно вернуться в Панаму. И на островке произошла сцена, которую некоторые историки считают театральной и потому неправдоподобной. Она, однако, вполне соответствует характеру Писарро, каким его рисуют самые достоверные исторические документы.
   Многие из спутников Писарро обрадовались случаю вернуться обратно в Панаму, к своим поместьям. Тогда Писарро выступил вперед, извлек меч из ножен, провел им черту на песке, шагнул через черту и сказал, обращаясь к своим оробевшим товарищам: "Кастильцы! Этот путь (на юг) ведет к Перу и богатству, тот путь (на север) - к Панаме и нищете. Выбирайте!" Только полтора десятка человек последовало за ним, в том числе кормчий Руис и Франсиско Херес, ставший историографом экспедиции, завоевавшей Перу. Капитан панамского корабля взял на борт остальных и отчалил, бросив "бунтовщиков" без припасов на произвол судьбы.
   Писарро и его товарищи, не чувствуя теперь себя в безопасности на прибрежном островке, построили бальсовый плот и перешли на лежащий в 50 километрах от берега остров Горгона. Больше полугода провели они там в добровольном изгнании, добывая себе пищу охотой на птиц и сбором съедобных моллюсков. За это время компаньоны Писарро снарядили еще один корабль, но губернатор не разрешил послать на нем ни солдат, ни военных припасов. Ком... должна была только доставить Писарро и его людей в Панаму.
   Однако Писарро использовал корабль для дальнейшей разведки в южном направлении. Когда берег круто повернул на юго-восток, испанцы вступили в обширный, далеко вдающийся в сушу залив Гуаякиль, крупнейший на всем Тихоокеанском побережье Южной Америки. На суше они видели хорошо возделанные поля, на южном берегу залива лежал большой и богатый город Тумбес.

   Чтобы лично убедиться в богатстве и обширных размерах "империи" Перу, Писарро продолжил плавание дальше на юг. Природа побережья резко изменилась: вместо влажноэкваториального леса, характерного для всей приморской полосы от Панамского залива, южнее залива Гуаякиль покрытые скудной растительностью участки чередовались с совершенно бесплодными. Высокие горы (Западная Кордильера Перуанских Анд) видны были сначала вдали, но на юге они почти вплотную подходили к берегу. Корабль прошел приблизительно до 8° южной широты (ю.ш.). Но даже в этой очень засушливой полосе выделялись земледельческие оазисы, возникшие в долинах. Там были искусственно орошаемые поля, расположенные террасами, встречались малые и крупные селения, связанные мощеными дорогами. А в окрестностях селений паслись ламы - единственный вид крупного домашнего скота в Новом Свете.
   Испанцы добыли на этом участке перуанского берега двух живых лам, тонкие ткани из шерсти вигони, золотые и серебряные сосуды и захватили в плен нескольких молодых перуанцев. С такими трофеями Писарро мог с честью вернуться не только в Панаму, но и в Испанию. Никто теперь не мог сомневаться в существовании золотой страны Перу, которую открыл он, Писарро, и которую предлагал завоевать. Но первыми "приветствовали" конкистадора на родине кредиторы, немедленно посадившие его в тюрьму за неуплату долгов.
   Рассказы Писарро, подтвержденные такими убедительными доказательствами, произвели в Испании очень сильное впечатление. Королевским приказом он был выпущен из тюрьмы. Он получил от Карла I патент на завоевание Перу и был назначен губернатором страны. Ему были отпущены и большие денежные средства, но только не настоящие, а будущие - из доходов той страны, которую еще нужно было завоевать, срок же для снаряжения экспедиции был поставлен короткий - полгода. Разумеется, нашлись люди, в том числе Эрнандо Кортес, которые финансировали предприятие, обещавшее огромные прибыли. Франсиско Писарро немедленно начал вербовать добровольцев в своей родной области Эстремадуре. В первую очередь он привлек, конечно, своих родственников, в том числе трех единокровных братьев: старшего, Эрнандо, и младших, Хуана и Гонсало.
   Альмагро не получил высокого назначения. Он видел, что Писарро окружил себя родней, которая оттеснила его на задний план. Но он еще рассчитывал на договор о разделе добычи и не терял окончательно доверия к своему компаньону. А когда тот прибыл в Панаму с малочисленным отрядом, казалось бы, недостаточным для завоевания огромной страны, Альмагро согласился временно остаться в тылу и организовать посылку подкреплений, надеясь явиться в Перу с большим отрядом в решающий момент.
   В 1531 году Франсиско Писарро с братьями вышел из Панамы на трех кораблях с отрядом в 180 человек, включая несколько десятков всадников: на лошадей он, как и Кортес в Мексике, возлагал большие надежды. Он высадился на берег у экватора и двинулся оттуда на юг сухим путем. В 1532 году он подошел к заливу Гуаякиль и захватил было остров Пуна, у северного берега залива. Но местные индейцы так мужественно защищались, что Писарро через полгода с сильно поредевшим отрядом перешел на южный берег залива, в гавань, которая до настоящего времени называется Пуэрто-Писарро, близ Тумбеса. Здесь он простоял еще три месяца, но на этот раз не потерял времени даром: он собрал точные сведения о внутреннем положении в государстве инков и дождался подкрепления из Панамы, в том числе еще нескольких десятков лошадей, которые для него представляли наибольшую ценность.
   В стране только что закончилась трехлетняя междоусобная война. Верховного инку Уаскара победил и захватил в плен его брат Атауальпа. В сентябре 1532 года "узурпатор" с отрядом в 5 тысяч индейцев находился в горном городе Кахамарке, на одном из верхних притоков реки Мараньона.

   Братья Писарро, среди которых "мужем совета" был старик Эрнандо, сочли момент благоприятным для своих целей. Получив подкрепление из Панамы, они выступили в поход в конце сентября, прошли на юг по приморской низменности, перевалили затем Западную Кордильеру и вышли к Кахамарке. Их продвижение облегчалось тем, что инки провели на своей территории дороги, вымощенные камнем, в некоторых местах вырубленные в скалах, с подвесными мостами, переброшенными через глубокие ущелья, в которых пролагали себе путь горные реки. Отряд Писарро состоял из 62 кавалеристов и 102 пехотинцев, из которых только 23 имели огнестрельное оружие (аркебузы и мушкеты).
   Атауальпа не чинил препятствий испанцам. В середине ноября 1532 года испанцы вошли в Кахамарку и расположились там; пятитысячный отряд Атауальпы находился в двух милях от города. Франсиско Писарро послал офицера Эрнандо Сото с двумя-тремя десятками всадников в лагерь Атауальпы с приглашением встретиться на следующий день на площади в Кахамарке. Верховный инка отказался. Тогда Эрнандо Писарро с одним только переводчиком пришел к Атауальпе, и тот, видя, как ему доверяют пришельцы, дал согласие на встречу.
   По традиционной версии, в ночь после осмотра лагеря Атауальпы братья Писарро, Сото, Севастьян Мояно де Белалькасар и монах Висенте Вальверде составили дерзкий план, который Франсиско Писарро выполнил с беспримерной даже для того времени наглостью.
   Испанские солдаты и кавалеристы, разделенные на три группы, были спрятаны в засаде (по-видимому, Писарро и Атауальпа условились, что встретятся вдали от своих отрядов). Верховный инка прибыл на площадь в золотом паланкине, который несли на своих плечах знатные люди. Триста безоружных индейцев шли впереди, убирая с дороги камни и сор; за государем следовали на носилках и в гамаках вожди и старейшины.
   Когда процессия остановилась, к Атауальпе подошел Вальверде и зачитал длинное рекеримьенто (извещение) - документ о добровольном признании инками власти испанского короля. Атауальпа спросил, как он может убедиться в том, что все сказанное ему правда. Монах сослался на Евангелие, которое он держал в руках. "И Атауальпа попросил у него эту книгу, повертел ее, перелистал страницы и сказал, что эта книга не говорит и не произносит никаких слов, и швырнул ее прочь". Тогда Вальверде крикнул испанцам: "На них, на них!" Франсиско Писарро приказал дать залп, спрятанные в засаде всадники с трех сторон устремились к Атауальпе, и в то же время появились пехотинцы. "И губернатор [Писарро]... в яростном порыве устремился к носилкам, схватил Атауальпу за волосы (а были они у него очень длинные), рванул его к себе, вытащил вон из носилок... свалил Атауальпу на землю и связал его. Индейцы увидели своего повелителя поверженным и связанным как раз тогда, когда с разных сторон на них набросились всадники, которых они так боялись... и бросились бежать... так стремительно, что сбивали друг друга с ног... И всадники преследовали бегущих, покуда ночная тьма не вынудила их возвратиться". Увидев паническое бегство свиты Атауальпы, находившийся в большом отдалении многочисленный индейский отряд без боя ушел на север, в сторону города Кито.

   Верховный инка понял, что конкистадоры больше всего в мире ценят золото. На стене темницы, в которую его заключили испанцы, он провел черту так высоко, как только мог достать рукой, и предложил неслыханный выкуп за себя - столько золота, что оно наполнило бы комнату до указанной черты. Франсиско Писарро принял предложение. Тогда Атауальпа разослал во все стороны гонцов, чтобы они собирали золотые сосуды и другие храмовые украшения.
   В начале 1533 года Альмагро прибыл в Перу с отрядом в 200 человек, из них около 50 всадников, но братья Писарро уже не нуждались в них. Именно тогда, по-видимому, вспыхнула вражда между компаньонами, которая позднее привела к гибели почти всех капитанов-вожаков Перуанской экспедиции.
   До середины 1533 года инки собрали груды золота, но еще далеко не весь выкуп был доставлен. Франсиско Писарро потерял терпение, тем более что ресурсы инков, казалось, были уже исчерпаны. Он обвинил инку в заговоре против испанцев, в убийстве его соперника Уаскара, в идолопоклонстве, в многоженстве и т. д. Атауальпа был приговорен к сожжению. Но так как он согласился принять крещение, то был "только" удавлен. Золото, собранное по его приказанию, после выселения королевской пятины было разделено между конкистадорами. Так как у Альмагро был крепкий отряд, он получил свою долю.
   Писарро объявил государем Перу верховного инку Манко Капака, сына Уаскара, и вступил с ним в столицу страны Куско, без труда сломив на пути сопротивление индейцев.
   Он поспешил отправить в Испанию королевскую пятину - большой груз золота (некоторые авторы исчисляют всю добычу в 150 миллионов золотых рублей). Новые толпы искателей приключений бросились в Южную Америку. Корабли совершали частые плавания между Панамой и Перу. Писарро решил тогда перенести административный центр страны к морю и основал "Город Королей" (1535), который позднее получил название Лима.
   На склоне жизни Писарро испытывал удовлетворение, прокладывая улицы городов, раздаривая дома своим друзьям. Индейцы выстроили и его личную резиденцию в испанском стиле, с привычным для них патио - внутренним двориком, засаженным привезенными оливковыми и апельсиновыми деревьями.

   Но спокойное время продолжалось недолго. Младшие братья Писарро и другие испанцы в Куско нарушили договор и оскорбили правителя Манко. Взбешенный, он тайно готовил восстание. В апреле 1536 года Манко исчез из Куско и созвал своих вождей на встречу, где они поклялись изгнать ненавистных завоевателей из Перу. И уже в мае 190 испанцев в Куско оказались окруженными индейцами.
   Восстание Манко продолжалось до декабря. Четыре экспедиции, посланные Писарро в поддержку своих братьев, потерпели поражение в горах, еще на подходах к Куско. Около 500 испанцев были убиты. И все-таки перуанцам не удалось освободить свою страну. Корабли с подкреплением прибыли из Центральной Америки, и блокада Куско была прорвана. Манко бежал в джунгли Амазонии, к священному городу Мачу-Пикчу, где и правил остатками своей империи вместе с тремя сыновьями в течение 35 лет.
   Но еще большие трудности, чем с индейцами, испытал Писарро со своим старинным соратником и даже когда-то другом Диего де Альмагро. Тот всегда организовывал снабжение и пополнял людьми экспедиции Писарро. И был жестоко уязвлен тем, что король утвердил для него лишь титул губернатора Перу. Как только представился случай, он обвинил Писарро в присвоении всех званий.
   Тогда Писарро сделал дипломатический ход: в награду за усердие Альмагро получил землю на юге Перу. Но когда Диего прибыл туда, то был разочарован - там нечем было поживиться. Он не знал, что на подвластной ему территории находится Потоси, где позже испанцы откроют богатейшие в мире залежи серебра. Альмагро претендовал на Куско. Схватка между испанцами не заставила себя долго ждать, причем она была не менее яростной, чем битвы с индейцами.
   Междоусобицы закончились в Куско в 1538 году, когда Альмагро было нанесено поражение братом Писарро - Эрнандо. Неистовый и кровожадный Эрнандо казнил 120 человек, а самого Альмагро убил как предателя. Но это была его ошибка. Вернувшись в Испанию, он был заключен в тюрьму за этот акт мести.
   Одержав победу над Манко и Альмагро, Писарро окончательно утвердился в новом городе Лиме. Он занимался обустройством своего дома, ухаживал за садом, прогуливался по улицам, навещая старых солдат, носил старомодное черное одеяние с красным рыцарским крестом на груди, дешевую обувь из оленьей кожи и шляпу. Единственной дорогой вещью у него была шуба из меха куницы, присланная кузеном Кортесом.

   Писарро любил играть со своими четырьмя маленькими сыновьями, хотя так и не женился на их матери-индеанке или на какой-либо другой женщине. Он безразлично относился к хорошим винам, еде, лошадям. Постаревший и несказанно богатый, этот наиболее удачливый их всех конкистадоров, казалось, просто не знал, что делать с неожиданно свалившимся на него богатством. Он составил несколько завещаний. Главной его заботой было продолжить родословную и прославить имя Писарро. Всем своим наследникам, как мужского, так и женского пола, он наказывал носить эту фамилию.
   Но казнь Альмагро повлекла за собой возмездие Воскресным утром 26 июля 1541 года, когда Писарро принимал у себя гостей, в дом ворвались 20 заговорщиков под началом Альмагро-младшего. Гости разбежались, некоторые выпрыгивали прямо из окон. 63-летний Писарро защищался в спальне мечом и кинжалом. Он дрался отчаянно, убил одного из нападавших, но силы были не равны, и вскоре он упал замертво от множества нанесенных ран.
   Место, где он был убит в президентском дворце, теперь покрыто мраморными плитами. На площади Армас в Лиме стоит кафедральный собор, тоже связанный с именем Писарро. В 1977 году во время ремонтных работ в кирпичной кладке сводов собора были обнаружены гробы и свинцовая коробка. В ней оказался череп и рукоятка меча. Снаружи была выгравирована надпись: "Это голова маркиза дона Франсиско Писарро, который открыл и завоевал Перуанскую империю, отдав ее под власть короля Кастилии".

(1792 - 1855)
    Английский исследователь Австралии. Побывал во время своих четырех путешествий в глубине территорий Квинсленда, Нового Южного Уэльса и Виктории, исследовал речную систему рек Муррей - Дарлинг (1831), открыл и исследовал (1836) земли штата Виктория - самую плодородную и самую красивую часть континента. В 1845-1847 годах в последнем своем путешествии открыл северные истоки рек Дарлинг, Уоррего, Купер-Крик (Барку), Фицрой, выяснив, таким образом, истинные размеры речной системы Дарлинга.
   
   Когда в 1831 году английский топограф Томас Митчелл совершил свою первую вылазку в верховье реки Дарлинг, еще очень многое оставалось неясным. Почти ничего не было известно о течении Муррея выше устья Маррамбиджи, не выяснено, связана ли пресноводная река, впадающая в Муррей с севера, с тем солоноватым пересыхающим потоком, который был открыт Стёртом в 1829 году.
   Митчелл родился в Шотландии в 1792 году. В юности в качестве военного топографа он участвовал в испанских походах Веллингтона. В 1827 году он прибыл в Сидней и вскоре стал начальником топографической службы Нового Южного Уэльса. Митчелл был превосходным картографом и разносторонне образованным человеком (ему принадлежит перевод на английский язык поэмы "Лузиады" великого португальского поэта Камоэнса), но характером он обладал весьма неуживчивым. Работать с ним было нелегко, а к своим коллегам, прославленным исследователям Стёрту и Лейхгардту, он относился очень подозрительно и, будучи главой топографической службы, далеко не всегда оказывал им ту поддержку, на которую эти путешественники по праву могли рассчитывать.
   Первая экспедиция Митчелла была неудачной. Он отправился на поиски большой реки, текущей с западных склонов - Голубых гор на северо-запад (об этой реке он дознался у одного беглого каторжника). Но реки, текущей на северо-запад, Митчелл не нашел; он с трудом добрел до верховьев Дарлинга. Здесь несколько участников экспедиции погибло в стычке с аборигенами, после чего Митчелл вынужден был возвратиться в Сидней.

   Митчелл после этого путешествия пришел к весьма важному выводу. Он высказал твердую уверенность, что "любая текущая с Водораздельного хребта в северо-западном направлении река должна заходить намного севернее 29° ю.ш. Все же реки к югу от этой параллели... целиком принадлежат бассейну Дарлинга". В справедливости этого утверждения легко убедиться, взглянув на современную карту Австралии. Все реки, истоки которых лежат на западном склоне Водораздельного хребта, впадают в Дарлинг - водную артерию, которая течет на юго-запад и в свою очередь является притоком Муррея, впадающего в залив Энкаунтер на южном берегу Австралии. Митчелл обнаружил, что река Дарлинг была далеко не такой, какой ее видел во время своего первого путешествия Стёрт; по его словам, она была "не шире Темзы у Патни" (юго-западное предместье Лондона).
   В 1835 году Митчелл, следуя по маршруту Стёрта, спустился по реке Боган до места ее впадения в Дарлинг. На этот раз вода в Дарлинге оказалась пресной, что противоречило сообщению Стёрта, и Митчелл решил проследить ее течение до конца. По Дарлингу путешественник спустился вниз примерно на 500 километров, добравшись до местности, где почти не было деревьев и очень мало травы. Не считая нужным проводить обследование ее нижнего участка, он направился в обратный путь к Сиднею.
   Митчелл подтвердил выводы Стёрта, который доказал, что Дарлинг впадает в Муррей, но уже в следующем году подверг сомнению и заключения Стёрта, и свои прежние выводы.
   Полагая, что Стёрт принял за Дарлинг реку Лахлан, Митчелл в 1836 году проследил эту последнюю до ее впадения в Маррамбиджи и затем по Маррамбиджи, снова по следам Стёрта, дошел до места ее слияния с рекой Муррей. По Муррею Митчелл спустился к месту впадения в него реки Дарлинг. Затем Митчелл поднялся по Дарлингу до верховьев, где эта река представляет собой цепь мелких озер и луж. "Стоя на противоположном, или правом, берегу этой безнадежной реки, - писал он, - я решил, что дальше идти нет смысла: мы точно знали, какая это была река".

   Во время путешествия проводником ему некоторое время служил австралиец Бультже, а на другом участке пути - вдова по имени Тюрандюрей, которая взяла с собой в поход четырехлетнюю дочку Балланделлу Тюрандюрей настолько подружилась с Митчеллом, что доверила ему воспитание дочери. К экспедиции примкнули и двое австралийских юношей, которым дали прозвища "Томми, пришедший первым" и "Томми, пришедший последним".
   Митчелл спустился к Муррею, а затем по открытому им 8 июля левому притоку, названному "в силу его некоторого сходства с одной маленькой речушкой в Англии" рекой Лондон, направился на юг. Он вышел на водораздельное плато, открыл здесь реки Виммеру и Гленелг, впадающие в море западнее Мельбурна. "Наконец-то, - писал Митчелл, - мы открыли страну, которая завтра же может принять в свое лоно цивилизованного человека. Быть может, ее судьба - стать частью великой империи. В ней не слишком много леса, но все же его достаточно для любых целей, почвы изобильны, климат умеренный Ее прорезают могучие реки, и орошает множество ручьев. Я первый европеец, исследовавший горы и потоки этого рая, повидавший его живописные пейзажи, ознакомившийся с его геологической структурой и способствовавший своей работой эксплуатации тех естественных богатств, которые в недалеком будущем неизбежно станут на службу новому народу". Новооткрытые земли на юго-востоке материка Митчелл назвал Счастливой Австралией, в честь "Счастливой Аравии" древних, называвших так благодатную и цветущую землю Йемена, где находилось древнее Сабейское царство, в отличие от безводной, выжженной зноем Аравийской пустыни.
   В результате этого путешествия была обследована вся внутренняя часть той юго-восточной колонии, которая несколько лет спустя получила название Виктории. Любопытно, что Митчелл обнаружил близ устья реки Гленелг, в бухте Портленд, большую овцеводческую ферму, основанную переселенцами из Тасмании. Ферма эта находилась в той части побережья, которая считалась совершенно необитаемой.

   Географические итоги третьего путешествия Митчелла были весьма внушительными. Митчелл окончательно доказал, что Дарлинг впадает в Муррей, и обследовал южную часть бассейна этой реки. Обратный маршрут Митчелла от бухты Портленд к Сиднею - так называемая линия Митчелла - стал трассой сквозной скотопрогонной дороги, связавшей богатейшие угодья юго-восточной Австралии. Митчелл опубликовал очень интересные отчеты о своих экспедициях.
   В 1845 году Митчелл отправился в новое путешествие. Хотя в свое время он высказал предположение, что все реки, истоки которых лежат на западных склонах Водораздельного хребта южнее 29° ю.ш., являются притоками Дарлинга, его не оставляла надежда, что к северу от этой параллели внутренние области Австралии пересекает большая река, которая течет на северо-запад и впадает в залив Карпентария. Поиски этой реки он и решил предпринять к западу от Водораздельного хребта.
   16 декабря 1845 года Митчелл вышел в путь из фермы Борн, расположенной близ Батерста, и направился на север. Экспедиция была организована на широкую ногу. В ее состав входило тридцать человек, для перевозки грузов использовалось восемьдесят быков и семнадцать лошадей, в фургонах везли две разобранные на части железные шлюпки. Помощником Митчелла был двадцатисемилетний офицер топографической службы Эдмонд Кеннеди. Большую помощь Митчеллу оказал его старый знакомый Бультже, проводник экспедиции. "С той же готовностью способствовать успеху моего предприятия, какую он проявил прежде, Бультже уведомил меня о том, где можно найти воду, а также о том, как мне выйти на прежний свой маршрут кратчайшим путем", - писал Митчелл.
   Совершенно так же вели себя и другие проводники-австралийцы, сменявшие друг друга на различных участках пути. "Эти дети земли делали все, чтобы помочь мне, хотя следы колес от моих повозок, вероятно, приведут на их территорию скот белого человека", - с грустью заметил путешественник.

   Проводники не только вели экспедицию, но и указывали направление рек, находили воду для людей и животных. Почти ежедневно они отыскивали в зарослях упряжных быков, которые, пользуясь беспечностью погонщиков, разбредались в разные стороны.
   Проводников вербовал переводчик-австралиец Юрани. Хотя помощником Митчелла считался топограф Эдмонд Кеннеди, фактически ближайшим сотрудником его был Юрани (это не помешало ему и после экспедиции остаться батраком на ферме колониста). "Юрани был мал ростом и худощав, но... отличался смелостью и решительностью. Ум и рассудительность делали его столь необходимым, что он всегда находился подле меня, пеший или на коне. Я ни разу не раскаялся в том, что доверял ему... Ничто не ускользало от его зоркого глаза и тонкого слуха. Его краткие и точные указания были мудрыми, хотя исходили от человека, считавшегося дикарем". Он первым заметил многие реки и горы, открытые экспедицией.
   Австралиец не раз выручал путешественников, жестоко страдавших от жажды. "Все ямы с водой пересохли, но Юрани нашел в скале глубокий природный колодец, в котором было столько воды, что нам бы ее хватило на месяц", - гласит одна из записей в дневнике Митчелла. После возвращения в Сидней путешественник выхлопотал Юрани небольшую пенсию натурой.
   Форсировав реки Макуори и Каслрей, Митчелл прошел к реке Балонн - притоку Дарлинга. На реке Балонн его настиг курьер из Сиднея, который привез газеты с сообщениями об открытиях Лейхгардта.

   В одной из газет писалось, что после открытий Лейхгардта все свершения сэра Томаса Митчелла кажутся ничтожными. Крайне раздраженный этими сообщениями, Митчелл решил форсированным маршем идти на север. В долине реки Мараноа, где были открыты прекрасные пастбищные угодья, Митчелл оставил большую часть снаряжения и налегке направился на север. Он вступил в тропический пояс, но это были сухие тропики западного Квинсленда с зарослями колючего скрэба на унылых плоских равнинах.
   Митчелл дошел до большой реки Уоррего, которая текла, однако, к юго-западу и явно относилась к бассейну Дарлинга. Но 15 ноября 1845 года Митчелл открыл довольно большую реку, текущую не в сторону Дарлинга, а на северо-запад Он назвал ее рекой Викторией в честь английской королевы. Затем Митчелл поспешил вернуться в Сидней. Лавры Лейхгардта не давали ему покоя. "Моя затаенная мечта, - писал Митчелл, - наконец сбылась". Теперь Митчелл был убежден, что он отыскал реку, текущую из внутренней Австралии в залив Карпентария. Однако вскоре его постигло разочарование- Кеннеди, которому поручено было проследить курс новооткрытой реки Виктории, прибыл в Сидней и сообщил, что эта река в верхнем своем участке действительно течет на северо-запад, но затем резко поворачивает к юго-западу.
   Дневник экспедиции 1845-1846 годов Митчелл опубликовал в 1848 году. Его книги - не только увлекательный рассказ о странствиях в дебрях Австралии, где до него не ступала нога европейца, но и гневный протест против "молчаливого, но неуклонного истребления аборигенов", против принесения их в жертву "духам мелкого и крупного рогатого скота" (имеются в виду зверские репрессии колонистов против австралийцев, которые, не зная ни скотоводства, ни частной собственности, порою охотились на овец и коров).

   От случайных расспросов местных жителей, встречавшихся по пути, Митчелл перешел к использованию их в качестве проводников, а затем и полноправных сотрудников. Этому не помешала даже гибель нескольких участников первой экспедиции Митчелла (1831), затеявших схватку с аборигенами.

(1830 - 1905)
    Французский географ, социолог. Посетил почти все страны цивилизованного мира, начиная с Европы и кончая отдаленными уголками Америки, Африки и Азии Автор трудов "Земля и люди. Всеобщая география" (т. 1-19, 1876- 1894), "Человек и Земля" (т. 1-6), в которых попытался дать общую картину развития человечества и описание стран.

   
   Элизе Реклю родился 15 марта 1830 года в семье небогатого сельского протестантского пастора в городе Сент-Фуа-ля-Гранд, в департаменте Жиронды на юге Франции.
   Отец Реклю был глубоко верующим человеком. В молодости он отказался от блестящей карьеры (одно время он был секретарем у графа Деказа, министра при дворе Людовика XVIII) и предпочел место сельского пастора в глухом местечке Ортец, расположенном у подножия Пиренеев.
   В 1840 году в школу "Моравских братьев", находившуюся в городе Нейвид в Германии, был отправлен старший брат Эли, а через два года наступила очередь и для Элизе.
   В то время с юга Франции в Германию еще не было железных дорог, а путешествие в дилижансах стоило дорого Двенадцатилетний Элизе, получивший от отца несколько франков на дорогу, отправился один с юга Франции в Германию пешком, с дорожной сумкой за плечами.
   Юный Элизе не знал ни слова по-немецки. Он шел несколько недель, ночуя в деревнях и на постоялых дворах. Дней восемь он пробыл в Париже у родственников отца и затем опять отправился в путь. Таково было первое путешествие будущего географа.

   В 1851 году Элизе Реклю снова пешком отправился к родителям во Францию. В Страсбурге он встретился с братом. Три недели, голодая и ночуя под открытым небом, братья шли в Ортез, где жили их родители с шестью младшими детьми. В Ортезе братья узнали, что к власти пришел Наполеон III. Они стали призывать население к протесту против монархии. Полиция получила приказ арестовать их. Узнав об этом, братья ночью сбежали из Ортеза в Англию.
   Элизе поступил на службу к помещику. В свободное время он продолжал заниматься географией. Здесь у него и зародился план написать книгу о Земле. Но для этого надо было самому повидать много стран и побывать в разных частях света. Элизе решает отправиться в Америку.
   Не имея средств для покупки билета на проезд на пароходе через океан, он поступил поваром на небольшое парусное судно, отправлявшееся из Ливерпуля в Новый Свет. Совершив благополучно переезд через океан, Реклю высадился в Новом Орлеане, не имея ни средств, ни знакомых. Некоторое время он работал докером в порту. Вскоре он встретил француза, жившего в Новом Орлеане уже несколько лет. При его содействии молодому переселенцу удалось устроиться учителем французского языка, а затем Элизе получил предложение от плантатора из штата Луизиана поступить к нему воспитателем детей. Реклю принял это предложение.
   Живя на плантациях в Луизиане, Реклю много читал, изучал и наблюдал. В свободное время он путешествовал по Соединенным Штатам и совершил плавание на пароходе вверх по великой американской реке Миссисипи, посетил Чикаго и другие американские города. Результатом этой поездки явился ряд очерков под заглавием: "Миссисипи и ее берега", напечатанных в журнале.
   Пробыв около года на плантациях, Элизе Реклю оставил хорошо оплачиваемое место гувернера и отправился в Новый Орлеан. "Я хочу видеть новые страны, посмотреть на Кордильеры, о которых мечтал в детстве и которые так близко от меня, - писал он. -Я давно мечтаю написать книжку по географии, у меня есть черновые наброски, но этого мало, мне нужно видеть величественные Анды и многое другое... Вот почему я хочу видеть лично вулканы и горы Южной Америки. Не бойся того, что меня ждет нищета. Такой вегетарианец, как я, может устроить здесь прекрасный обед для себя из плодов маниоки и нескольких бананов…"

   Покинув территорию Соединенных Штатов Северной Америки, Реклю посетил Колумбию, Гвиану и затем перебрался в горные области Анд.
   Реклю переходил из одной области в другую, изучая мощные ледники, спускающиеся с заоблачных высот, и потухшие вулканы с морями застывшей лавы.
   Путешествуя один по пустынным горам и ущельям Колумбии, Реклю подвергался, конечно, тысячам всевозможных опасностей, рискуя безвестно погибнуть, быть убитым или съеденным хищными животными.
   Он изучал природу местности и интересовался не только картинами тропической природы, но и жизнью людей. Путешествуя по диким областям Колумбии, забираясь в самые глухие уголки Анд и Сьерры-Невады, он заходил в индейские деревушки, знакомился с жившими в них индейцами и изучал быт и нравы этих первобытных обитателей Америки. Элизе Реклю чувствовал себя среди индейцев в полной безопасности и проводил с ними в беседах целые вечера. Он искренно полюбил индейцев и находил в них массу достоинств. "Обитатели Сьерры-Невады, - писал он своему брату, -индейцы племени аруак. Это простые бедные дети природы, которых ничего не стоит рассмешить. Они крайне любопытны и любят рассматривать незнакомые им вещи. В их характере есть лживость, или, скорее, хитрость, но эта хитрость похожа на хитрость животного, которое притворяется мертвым для того, чтобы его не трогали. Эта хитрость вызывается чувством самосохранения и самозащиты. Индейцы племени аруак принадлежат к жителям долин, но варварство испанцев загнало их в горы, где они еще и до сих пор не приспособились к обстановке.
   Жилища этих индейцев похожи на пчелиные улья, и каждая семья имеет две хижины. В одной живет муж, а в другой жена и дети. Жена никогда не осмелится войти в хижину мужа и смиренно приносит ему пищу на порог его хижины".

   Индейцы всюду доверчиво встречали Элизе Реклю и немного боялись этого белого человека, считая его волшебником и чародеем за то, что он не ел мяса и питался только фруктами, овощами и хлебом.
   Желая возможно подробнее изучить неисследованную страну, Реклю часто отправлялся вдвоем со своим проводником Джемом в горы. Во время одного такого путешествия он заболел тропической лихорадкой и вынужден был слечь в небольшой индейской деревне, где провел целых два месяца. "Индейские женщины, - говорил Реклю, -приходили к моему ложу и рассуждали вслух о том, когда я должен умереть". В хижину больного заползали ночью ящерицы и змеи, и однажды его чуть-чуть не ужалила гремучая змея.
   Однако здоровый организм Реклю справился с болезнью, и, оправившись, он смог продолжить путь.
   Путешествуя по Колумбии, Реклю приобрел вместе с одним французом небольшую ферму в горах Сьерры-Невады. Однако недостаток средств, хозяйственного инвентаря и другие причины препятствовали правильному ведению хозяйства, тем более что научные интересы отвлекали от земледельческих работ.
   Прожив в Южной Америке около двух лет, Реклю решил возвратиться в Европу. В это время реакция во Франции стала ослабевать. Наполеон III объявил амнистию всем эмигрантам, и Элизе Реклю мог вполне легально приехать на родину. Его старший брат Эли уже вернулся из Англии и жил в Париже.

   1 июля 1857 года Элизе Реклю покинул американские берега и благополучно добрался до Европы.
   Вернувшись во Францию, он поселился в Париже, в семье своего брата Эли. Париж привлекал Элизе главным образом возможностью пополнить свое научное образование.
   В 1858 году Элизе женился на молодой мулатке, дочери негритянки из Сенегала и торговца из Бордо. В Париже Реклю усердно начал заниматься литературным трудом. Крупное издательство Ашет поручило ему составление путеводителей по некоторым странам Европы.
   Находясь на службе у Ашета, Реклю много путешествовал по Европе, собирая материал для путеводителей. Таким образом, он посетил Германию, Швейцарию, Италию, Францию, Испанию и Англию.
   В эти справочные книжки Элизе сумел вложить столько нового и интересного, что они стали конкурировать с немецкими путеводителями издателя Бедекера, и издательство Ашет стало дорожить сотрудничеством молодого ученого-географа. Кроме того, Реклю начинает сотрудничать в различных географических журналах; его статьи обращают на себя внимание ученого мира, и Парижское географическое общество избирает Реклю своим членом. Вскоре его выбрали в редакционную комиссию по изданию "Бюллетеней Географического общества". Как член Общества он часто выступал с докладами об экспедициях, предпринимаемых при содействии Общества. Научные вопросы связывались им с вопросами общественными.
   В 1868 году вышел первый том его большой работы "Земля", где он изложил многое, что наблюдал в природе и изучил. Элизе энергично трудился, готовя к изданию новые тома. Однако летом 1870 года началась война между Францией и Пруссией, и Реклю пришлось прервать свою работу. Он вступает добровольцем в ряды Национальной гвардии.

   Стоявшие у власти монархисты подписали тяжелый для Франции договор с Германией. В 1871 году в Париже вспыхнуло восстание против монархистов. Власть взяла Национальная гвардия. Париж объявили Коммуной. В этих трагических для страны событиях принимал участие и Реклю. Он был среди коммунаров, часто выступал на митингах и собраниях, готовил статьи в газетах.
   В одной из вылазок Реклю был арестован и отправлен сначала в Брест, затем в крепость Сен-Мишель, а через некоторое время снова в Брест, где, ожидая военно-полевого суда, Реклю приступил к окончанию второго тома сочинения "Земля".
   После шестимесячного пребывания в тюрьме Реклю был снова отослан этапным порядком в Версаль и 15 ноября 1871 года приговорен военно-полевым судом в Сен-Жермене к пожизненной ссылке на остров Новая Каледония. Оставляя Элизе Реклю жизнь, суд отнимал у него самое дорогое в жизни - возможность продолжать научную работу.
   Приговор вызвал сильное негодование среди европейских ученых. Географы всего мира, собравшись на международный конгресс в Антверпене, постановили требовать от французского правительства отмены столь жестокого приговора. В Англии был организован комитет защиты Реклю, в который вошли Чарльз Дарвин, Э. Карпентер и другие выдающиеся ученые и литераторы.
   Под давлением петиции, подписанной выдающимися европейскими учеными, французское правительство в феврале 1872 года заменило вечную ссылку десятилетним изгнанием Реклю из пределов Франции. 14 марта 1872 года, то есть почти через год после ареста, он был доставлен в закрытой арестантской карете с кандалами на руках на границу Швейцарии.
   Разбитый нравственно и больной физически от тюремной жизни и перенесенных унижений и оскорблений, Реклю направился в Цюрих, куда удалось бежать из Парижа и его брату Эли.

   Швейцарская природа благоприятно подействовала на Реклю, помогла ему вернуть обычную для него работоспособность и заставила забыть перенесенные невзгоды, он с жаром отдался прерванным научным занятиям. Сначала он поселился в Цюрихе, в семье брата Эли, а затем переехал в Лугано. Здесь он написал свое небольшое художественное сочинение "История горы".
   В то же время он начинает сотрудничать в географических журналах. В 1873 году в "Бюллетене Парижского Географического общества" появились его две большие статьи "О дождях в Швейцарии" и "История Аральского моря".
   Живя в Лугано, Реклю начал свое большое произведение "Всеобщая география" - "Земля и Люди". Этот труд занял у него целых двадцать лет. С 1873 по 1893 год было написано девятнадцать томов, каждый около 900 страниц текста, с множеством карт, чертежей и рисунков.
   Описание европейских стран заняло у Реклю пять больших томов. Следующие пять томов были посвящены Азии, одиннадцатый том - Австралии и островам Тихого океана. Описание Африки занимает четыре тома, а четыре последних тома посвящены Америке.
   В связи с этой работой Элизе Реклю в 1873 году посетил страны Балканского полуострова и совершил путешествие по Италии, Австрии и Венгрии, в 1885 году путешествовал по Испании и Португалии, а оттуда отправился в Северную Африку. Вернувшись из этого путешествия, Реклю поселился снова в Швейцарии, в Кларане, на берегу Женевского озера, неустанно работая над "Всеобщей географией". Этот труд отнимал почти все его время. В течение девятнадцати лет каждый год аккуратно на книжном рынке появлялся толстый том "Всеобщей географии".
   Задумав писать "Всеобщую географию", Реклю намеревался лично посетить все страны, но это превышало силы одного человека. Он хотел описать их по свежим впечатлениям так, "чтобы в уме читателя эти страны вставали бы при чтении, как живые, но Земля по отношению к отдельному. Человеку является почти безграничной, и я был вынужден прибегать к помощи других лиц, посещавших и изучавших разные страны".

   Элизе Реклю, не бывший никогда в России, поручил составление географии России П. А. Кропоткину.
   Весной 1889 года Элизе Реклю отправился во второй раз в Северную Америку, чтобы докончить шестнадцатый том "Всеобщей географии", посвященный Соединенным Штатам. На этот раз он прожил в Америке около шести месяцев, посетив все главнейшие города Соединенных Штатов и Канады.
   В 1890 году Реклю покидает Швейцарию и поселяется в Севре, недалеко от Парижа. В 1892 году он путешествует по Южной Америке и заканчивает девятнадцатый (последний) том "Всеобщей географии". В это время ему было 62 года.
   В 1894 году Элизе Реклю был приглашен советом Брюссельского университета читать лекции по географии. Но вскоре под давлением консерваторов этот курс был отменен, а Реклю был послан официальный отказ.
   15 апреля 1905 года вышел первый выпуск сочинения "Человек и Земля", и Реклю мог сказать, что он исполнил свою научную задачу.
   4 июля 1905 года великий географ и путешественник тихо скончался на руках своих близких друзей. Его последними словами были "Революция идет! Революция приближается…"

(1500 (?) - 1579)
    Испанский конкистадор. Руководил экспедициями в Южной Америке. Исследовал бассейн реки Магдалена. Открыл страну Эльдорадо. В 1539 году основал город Санта-Фе-де-Богота (теперь столица Колумбии).
   
   Гонсало Хименес де Кесада был мало похож на большинство из своих современников-конкистадоров. Да и конкистадором он стал, по сути дела, случайно.
   Он учился в знаменитом Саламанкском университете - крупнейшем культурном центре того времени; Саламанке уступала в ту пору даже парижская Сорбонна.
   О том, чтобы дать своему старшему сыну прекрасное образование, позаботился отец, преуспевающий торговец тканями. Гонсало Кесада провел в Саламанке десять лет. Сначала, пройдя пятилетний университетский курс, он стал бакалавром, затем получил более высокую ученую степень - лиценциата права. Это открыло перед ним двери королевского суда в Гранаде, и молодой юрист быстро пошел в гору.

   Первые же выигранные им процессы принесли ему известность и знатных клиентов. Впрочем, он обнаружил способности не только юридические - знакомство с древними языками и античными авторами вызвало у него желание попробовать и свое перо; как выяснилось, владел он им неплохо.
   С течением времени Гонсало Хименес мог бы, наверное, достичь самых высоких юридических постов и многократно приумножить и без того немалые отцовские капиталы. Но он потерял их. Более того, он совершенно разорил всех своих ближайших родственников, в том числе и отца, поставив их на порог нищеты. Он проиграл процесс, возбужденный против них городскими властями - в то время это было самым обыкновенным делом, обвиняющими родственников Кесады в том, что они использовали для тканей, которые продавали, недоброкачественные краски. И вот тогда, чтобы поправить семейные дела, Гонсало Кесада, образованнейший человек, владеющий многими языками, вместе с двумя младшими братьями отправился за океан, став сначала старшим судьей экспедиции - эта должность была предложена ему еще в Испании, - а затем, волей судьбы, и ее главой.
   Педро Фернандес де Луго, старый губернатор Санта-Марты, задумал снарядить экспедицию в глубь материка. Цель ее была ясна - Эльдорадо, страна, которой, как полагали, правит человек, каждое утро пудрящий свое тело золотым песком и каждый вечер смывающий его в водах священного озера. К югу от Санта-Марты лежала и другая богатая страна, Перу.
   Именно Кесаде губернатор решил доверить руководство экспедицией. По первоначальному плану ее должен был возглавить сын де Луго Алонсо, но как раз в этот момент, похитив кое-какие из собранных отцом драгоценностей, он бежал в Испанию, предпочтя спокойную и обеспеченную жизнь на родине тяготам и риску поисков Эльдорадо. Кесада же, как понял губернатор, был наделен почти всеми способностями, какие только требовались, - и умением увлечь за собой остальных даром слова, и дальновидностью. Пожалуй, единственное, чего ему не хватало, так того, что он не был профессионалом-военным, но ведь в экспедиции и так немало и солдат, и дворян-воинов.
   Сначала надо было выбрать путь в глубь материка. Проще всего было бы подняться вверх по течению Магдалены, но губернатор располагал лишь несколькими небольшими судами. На них решено было отправить только часть отряда. Основным же предстоял пеший путь. Однако дельта Магдалены была болотистой и непроходимой. Значит, надо было обойти этот гиблый край стороной: сначала пройти вдоль морского побережья на восток и только потом, когда кончатся трясины и мелкие озера, повернуть на юг и выйти к среднему течению реки, к назначенному месту встречи с судами, чтобы дальше пойти в места еще совершенно не изученные.
   5 апреля 1536 года жители Санта-Марты вышли провожать экспедицию Кесады в поход. Пешие отряды, вооруженные пиками и аркебузами, в боевом порядке выстроились на морском берегу. Весело гарцевали всадники - их было семь десятков. Под тяжестью тюков с провиантом и снаряжением сгибались пленные индейцы - именно им предстояло нести весь груз.

   Сначала, как и было намечено, маршрут лежал вдоль побережья Карибского моря. Берег был каменистым, и путь оказался тяжелым. Первые дни похода выдались очень жаркими, испанцы тотчас же начали страдать от жажды. К тому же почти сразу начались нападения индейцев: краснокожие воины появлялись внезапно, осыпая пришельцев градом стрел, и столь же внезапно исчезали. Белые люди; принесшие местным жителям столько зла, не могли рассчитывать здесь на гостеприимство. Но войско упрямо продвигалось вперед. Вскоре оно достигло селения Рамада, откуда ему предстояло повернуть на юг.
   Отряд испанцев медленно, с огромным трудом продвигался в глубь неизвестной страны.
   Только через четыре недели утомительного пути Кесада дал своим людям и себе самому небольшой отдых. Они остановились в одном из индейских селений; местные жители встретили их мирно. Здесь испанцы пополнили припасы и привели в порядок снаряжение. Затем отряд двинулся дальше. Теперь продвигаться приходилось сквозь дремучие тропические леса, представляющие собой непроходимое переплетение стволов, веток и лиан. Лес был полон хищных зверей, кишел змеями.
   Кесада, отобрав наиболее выносливых солдат, вооружил их тяжелыми ножами и топорами; они должны были прорубать дорогу в этой чаще.
   В отряде появились больные тропической лихорадкой. Продукты были на исходе. Людям пришлось есть ящериц, змей, летучих мышей. Но 26 июля 1536 года они все-таки вышли на правый берег Магдалены, обогнув, как и было намечено, ее топкую дельту, и стали дожидаться судов, на которых поднималась вверх по течению другая часть отряда.
   Однако ждать пришлось долгих два месяца.

   Вскоре кончились последние остатки еды, в лагере, разбитом на берегу Магдалены, начался голод. К тому же наступил период тропических дождей - настоящих водопадов.
   Когда пришли корабли, выяснилось, что флотилия, которую ждали, попала в страшный шторм. Тогда Педро де Луго снарядил несколько новых судов, но на это потребовалось время...
   Отряд Кесады двинулся вверх по реке Магдалене, вступив в совершенно неизвестные европейцам земли.
   Через несколько дней матрос с идущей первой бригантины заметил на берегу какое-то индейское селение. Когда испанцы вошли в него, хижины оказались пустыми - заметив корабли, все жители скрылись в лесу. Но на полях вокруг селения в изобилии рос маис, его спелые початки заполняли амбары домов.
   Экспедиция провела здесь три зимних месяца. Первое время запасов маиса было довольно, и солдаты быстро восстанавливали силы. Когда маис кончился, в отряде вновь начался голод.
   Теперь последствия его были страшными: ежедневно умирали по нескольку человек, войско Кесады таяло буквально на глазах. Тела умерших сбрасывали в Магдалену, и течение уносило их вниз, в сторону Санта-Марты, откуда начался поход.

   Кесада послал одну из бригантин вверх по течению Магдалены на разведку. Но три недели спустя судно возвратилось с малоутешительными вестями: впереди, по обеим сторонам реки, был все тот же непроходимый лес.
   Тогда Кесада решил изменить маршрут. Продолжение прежнего - вверх по реке - означало бы верную гибель экспедиции. Между тем захваченные испанцами во время редких вылазок индейцы рассказывали о том, что не так уж далеко отсюда, в горах, живет племя, которое умеет добывать соль. Соль для индейских племен всегда была предметом роскоши, она стоила очень дорого. Племя, которое умеет добывать соль, должно быть очень богатым племенем.
   В Магдалену, близ селения, где остановился отряд Кесады, впадала река, которую индейцы называли Опон. Воды ее были очень быстрыми, - это и навело Кесаду на мысль, что она спускается с гор.
   В этот момент в его отряде вспыхнул бунт, который давно назревал. Обессиленные люди потребовали немедленного возвращения в Санта-Марту. Кесада подавил бунт всего лишь несколькими спокойными словами - настолько, видимо, велики были его власть и авторитет. Он убедил своих людей в том, что путь вниз по реке теперь так же невозможен, как и вверх, - бригантины не смогли бы взять всех, а на возвращение сухопутным путем даже у самых выносливых не хватит сил. Для спасения был только один путь - вперед.
   Кесада отправил вверх по течению Опона несколько лодок. Через несколько дней его люди вернулись и привезли несколько расписных индейских плащей, яркие индейские головные уборы и пленника. Как оказалось, уже на второй день пути они встретили лодку с индейцами, которые при виде пришельцев бросили лодку и скрылись в лесной чаще; в лодке лежала груда пестрых плащей и несколько кусков белой соли. Когда испанцы пристали к берегу, они нашли два пустых дома. Но тут же они подверглись нападению - незваных гостей атаковал большой отряд воинов. Однако когда в ход было пущено огнестрельное оружие, индейцам пришлось отступить, оставив победителям пленника.
   Поднимаясь по реке, испанцы миновали приморскую низменность, и долина Магдалены сузилась, стесненная подступающими к ней северными отрогами Центральной Кордильеры и горами Сьерра-де-Периха. Южнее Восточная Кордильера отступила от восточного берега; но на западном берегу испанцы на протяжении более 400 километров от теснины видели недалекую непрерывную стену Центральной Кордильеры, повышающуюся на этом участке до 5000 метров.

   Горы вплотную подступили и к восточному берегу Магдалены, и флотилия остановилась перед порогами (попытка преодолеть их закончилась крушением нескольких судов).
   Пленный индеец, став проводником экспедиции, утверждал, что до земли великого и могучего народа, куда так стремятся испанцы, они дойдут всего за несколько дней пути.
   Решили идти по берегу, оставив бригантины и больных.
   Теперь войско Кесады насчитывало менее двухсот человек, располагавших шестьюдесятью лошадьми. Дав своему отряду последний короткий отдых, конкистадор вновь устремился на штурм непроходимой чащи.
   Когда отряд вышел на каменистые предгорья, идти стало немного легче, но снова, в который уже раз, пришлось урезать дневную порцию маиса - на этот раз уже до сорока зерен. Испанцы ели все, что могли: седла, попоны лошадей, свои защитные куртки, подбитые ватой и служившие панцирями от индейских стрел. Однако под угрозой смерти Кесада запрещал убивать лошадей.
   Когда экспедиция достигла обширного плоскогорья, люди замерли, вглядываясь в развернувшуюся перед ними картину. Один из участников похода в своих мемуарах напишет: "Сто шестьдесят шесть христиан, изнуренных, оборванных, подлинных скелетов, увидели перед собой просторные долины, многочисленные селения, легкие дымки очагов и ниточки дорог..."

   Эта страна была хорошо возделана, покрыта полями маиса и картофеля. Муиска-чибчи жили в деревянных или глинобитных домах с очень простой обстановкой. Селения и города их были очень многолюдны. Сильное впечатление на испанцев произвели их деревянные храмы примитивной архитектуры, но крытые золотыми пластинками. Муиски сами не добывали золота (в их стране не было сколько-нибудь значительных коренных месторождений и россыпей), а получали его от других племен чибчей, главным образом от жителей верхней Магдалены и Кауки, "в обмен на изумруды, соль и хлопчатобумажные ткани". В обработке золота они достигли большого искусства. Других металлов, кроме меди, которую они сплавляли с золотом, они почти не применяли, а железа совсем не знали. Как и у западных чибчей, в их святилищах и могильниках было много изумрудов и золотых изделий. Между их городами были проложены хорошие дороги, мощенные каменными плитами; такие же дороги вели к священным озерам.
   Первое же открытие, сделанное испанцами, оказалось весьма важным для них - индейцы смертельно боялись лошадей.
   Едва увидев испанца верхом на коне, они в ужасе замирали, закрывали руками лица и не в силах были двинуться с места. Но первые дни похода на юг были мирными, индейцы приветливо встречали пришельцев, хотя им и внушали ужас эти странные животные, несущие на себе людей.
   В одном из селений произошел первый инцидент. Навстречу испанцам вышла процессия, которую возглавлял какой-то важный индеец в белоснежном плаще; на груди его висела громадная золотая пластина в виде сердца. Судя по всему, обстановка была самой дружественной, испанцев приглашали быть гостями селения. Однако кто-то из солдат тут же решил поживиться - он силой снял с одного из индейцев великолепной работы плащ и надел его на себя. Кесада велел тут же повесить виновного, и приговор был приведен в исполнение.
   Как рассказывали индейцы, всей страной, по которой шли испанцы, правил могущественный вождь Тискесуса. Едва узнав о появлении в его землях белых пришельцев, вождь сразу же увидел в них грозного врага. 28 марта 1537 года произошла первая битва - на испанцев напали около шестисот индейских воинов, вооруженных копьями, луками и боевыми дубинками. Но конница, которой располагал Кесада, легко обратила их в бегство.

   Дальше стычки происходили одна за другой; последняя состоялась совсем рядом с главным городом владений Тискесусы - Муекетой. Впоследствии испанцы переиначили это название, и город стал называться Богота.
   Тискесуса потерпел жестокое поражение. К тому же, по мере продвижения испанцев к его столице, в союз с испанцами вступали те племена, которые он когда-то покорил, и которые только ждали случая, чтобы вернуть себе независимость. Тискесусе пришлось бежать в одну из горных крепостей, дорога на Боготу была свободна, и 21 апреля отряд Кесады вступил в столицу страны муисков.
   Город лежал на дне плоской равнины, окаймленной горными цепями. Тысячи глиняных домов, которые увидели пораженные испанцы, были покрашены в самые разные цвета. Это было фантастическое, ни с чем не сравнимое зрелище.
   Но город был совершенно пуст, жители его, сохранившие верность своему вождю, ушли в горы. Проведя в Боготе месяц и не найдя никаких сокровищ - Тискесуса успел их вывезти, Кесада решил отправиться в горы на поиски изумрудных копий, о которых ему рассказывали индейцы, вступившие с пришельцами в союз.
   В селении, которое называлось Гуаска, испанцев ждала удивительная встреча.
   Сначала в лагере, разбитом Кесадой, появились два индейца, с ног до головы увешанных золотыми украшениями; каждый держал в руке по золотой короне изумительно тонкой работы. Бросившись перед Кесадой на землю, индейцы объявили, что испанцев хочет приветствовать их повелитель, великий вождь Гуатавита. Потом пораженные конкистадоры увидели пеструю, фантастическую процессию. Ее возглавляли четверо индейцев, трубивших в огромные морские раковины. Затем появились люди в набедренных повязках. Те, что шли впереди, очищали дорогу от камней, а другие забрасывали ее цветущими ветками. Наконец, окруженные огромной толпой индейцев, появились золотые носилки, в которых полулежал человек, глядящий на белых пришельцев с интересом и без тени страха.

   Не без удивления Кесада выслушал речь великого Гуатавиты. Он думал, что в стране муисков нет вождя могущественнее и богаче Тискесусы, и ошибся. Вождь Гуатавита был столь же богат и знатен и происходил из рода древних правителей страны муисков. Но дядя Тискесусы уничтожил весь его род и захватил власть; с тех пор у оставшегося в живых Гуатавиты не было большего врага, чем Тискесуса. Гуатавита пригласил Кесаду и его войско в свои владения, которые находились в трех переходах от местечка Гуаска.
   Кесада не замедлил принять приглашение. Он появился вместе со своим войском во владениях великого Гуатавиты в конце июня 1537 года. Испанцев ждала роскошная встреча, каждый из них получил в подарок великолепные, изящной работы золотые кубки и чаши, украшенные изумрудами, и тонкие плащи. А после обильного угощения Гуатавита пригласил испанцев принять участие в празднике благодарения, который отмечал его народ.
   Выложенная из смеси глины, соломы и камня геометрически прямая дорога привела гостей и пышную свиту Гуатавиты на берег озера, лежащего на дне чудесной лесной долины. Кесада спросил, как называется озеро, и услышал в ответ, что имя озера, так же, как и имя вождя, - Гуатавита.
   Кесада, его ближайшие офицеры, Гуатавита и его пышная свита разместились на одном из холмов; для всех были поставлены легкие изящные сиденья из дерева, инкрустированного золотом. В честь праздника начались состязания по бегу: по знаку великого вождя несколько молодых девушек бросились бежать вокруг озера, подбадриваемые криками.
   Кесада не догадывался о том, что судьба действительно привела его, наконец, к священному озеру, где купается осыпанный золотым песком человек, которому заочно дали имя Эльдорадо и который владел "золотой страной", тоже прозванной Эльдорадо; на самом деле этого человека звали Гуатавита.
   Освоение страны муисков, открытой Кесадой, продолжалось, и на долю первооткрывателя выпало еще немало тревог и волнений. В одном из сражений с испанцами погиб великий вождь Тискесуса, и в стране, наконец, воцарился мир. Удалось Кесаде собрать и немалые сокровища. Но в 1539 году в Новой Гранаде появились еще два отряда конкистадоров - один, под командой Себастьяна Белалькасара, ближайшего сподвижника Франсиско Писарро, пришел из Перу, а второй - из города Коро на Карибском побережье материка; это была экспедиция немецких наемников, отправленная в Новый Свет богатейшим банкирским домом Вельзеров. И хотя Кесада уже провел торжественную церемонию ввода земель муисков во владения испанского короля, отслужив молебен и назвав открытую им страну королевством Новая Гранада, бывшему юристу потребовалось все его дипломатическое мастерство, чтобы избежать столкновения трех отрядов за право владения Боготой и окрестными землями.

   Ему удалось прийти к соглашению с предводителями отрядов; все вместе они отправились в Испанию, чтобы решить спор в высшей инстанции - Совете Индий. И потянулись месяцы и годы бесконечного разбирательства.
   Кесада привез в Испанию огромную добычу, состоящую из золота и изумрудов; но его враги распространили слух, будто часть добычи он утаил для уменьшения королевской пятины. Потому он не был назначен губернатором Новой Гранады. Ему даже временно запретили въезд туда. И лишь через долгих восемь лет, оправдавшись по всем пунктам обвинений, Гонсало Хименес де Кесада добился признания своих заслуг. Он получил право на собственный герб - это была высочайшая королевская милость. Он стал маршалом королевства Новая Гранада. Ему были выплачены значительные денежные суммы.
   В 1550 году, после одиннадцатилетнего отсутствия, Кесада вернулся в страну, которую все это время не переставал считать своей родиной. Увы, это было грустное возвращение: Новая Гранада изменилась за это время неузнаваемо.
   Страну наводнила целая армия прибывших из-за океана королевских чиновников, судей, сборщиков податей, торговцев. Новоприбывшие захватывали себе лучшие земли, строили великолепные дворцы, обзаводились сотнями рабов-муисков, заставляя их работать на себя от зари до зари.
   Числа муисков неизмеримо уменьшилось, они погибали от непосильного труда и болезней. Не было уже в живых великого вождя Гуатавиты, который при Кесаде принял крещение и был дружен с вождем белых пришельцев; Гуатавита был убит в 1540 году, почти сразу же после отъезда Кесады, потому что испанцы, заподозрив, что против их власти готовится восстание, решили уничтожить всю индейскую знать. Конец Гуатавиты был страшен - его выволокли на городскую площадь и изрубили на куски. Тогда же погибли и многие другие вожди. Участие в охоте на вождей принимали и братья Кесады. Муиски сотнями бросали селения и уходили в леса.
   Кесада попытался навести порядок. Он провел перепись индейского населения, упорядочил сборы податей, ограничил произвол королевских судей. А в 1568 году Кесада снарядил новую экспедицию на поиски Эльдорадо. Ему было уже около шестидесяти лет.

   На этот раз Кесада решил искать золотую страну на востоке от Новой Гранады. Вместе с ним вышли в путь пятьсот испанцев, среди них были многие из его старых товарищей - участников первого похода и полторы тысячи муисков. Кесада вложил в экспедицию все свои средства и взял в долг значительные суммы. Но его с самого начала преследовали неудачи.
   Из-за того, что Кесада взял с собой огромный обоз, отряд двигался вперед очень медленно. Потом, когда кончилось плоскогорье, искатели золотой страны оказались в болотах бассейна реки Ориноко. Прибрежные леса были совершенно непроходимы, тучи насекомых превращали их в кромешный ад. Нестерпимая жара, вдруг сменявшаяся тропическими ливнями, была невыносима: как и тридцать два года назад, когда Кесада искал дорогу в страну муисков, люди в его отряде умирали один за другим. Когда он дошел до того места, где в Ориноко впадает река Гуавьяре, в живых остались лишь несколько десятков человек, и в 1572 году Кесада был вынужден повернуть обратно.
   Кесада так и не нашел Эльдорадо и совершенно разорился. Он вернулся в Боготу, не подозревая о том, что, не найдя легендарную страну, на самом деле возвращается в нее...
   В трех объемистых томах Кесада подробно, живо и с большой теплотой описал жизнь племен муисков. А другая книга - "Анналы императора Карла V" - свидетельствует о том, что он был также умным, проницательным историком. Красноречиво и название третьей: "Различия в военном искусстве Старого и Нового Света".
   Он был человеком большой души - один из пунктов оставленного им завещания предписывал всегда держать в том доме, где он умрет, кувшин с холодной водой для любого усталого путника, который окажется возле дома.
   Этот дом был бедным и жалким. Кесада скрывался в нем от многочисленных кредиторов, потому что и за десять лет - он умер в 1579 году - не смог вернуть долг, оставшийся после второй экспедиции; он умирал очень одиноким.

   Но теперь прах его, положенный в бронзовый саркофаг, покоится в главной церкви Боготы - одного из красивейших городов в Южной Америке, а имя его горожане чтут как имя основателя. Ведь это именно он заложил в 1539 году город Санта-Фе-де-Богота ("Богота святой веры"), после того как в огне пожара сгорела старая Богота муисков. Город стал столицей республики Колумбии, что раскинулась на тех землях, которые открыл Гонсало Хименес де Кесада.

(64/63 до н.э. - 23/24 н.э.)
    Древнегреческий историк и географ. Много путешествовал. Автор "Географии" (17 книг), являющейся итогом географических знаний античности, и "Исторических записок" (до нас не дошли). "Географии" представляет собой сокровищницу сведений по древней географии.
   
   Страбон родился в 64/63 году до н.э. в Амасии, расположенной в ста километрах от южного берега Черного моря, на дороге, ведущей к Средиземноморью. Именно здесь, перебравшись с острова Крит, поселились родители Страбона. Об отце писатель не сообщает ни слова, зато с удивительной охотой распространяется о родственниках со стороны матери, может быть только для того, чтобы лишний раз подчеркнуть знатность своего рода.
   Воспитывали его так, как было принято в богатых и знатных семьях: отдавали в руки частных учителей. Очевидно, они и в самом деле сыграли в жизни Страбона немалую роль, если он счел нужным специально упомянуть о них в "Географии".

   И еще один человек повлиял на будущего географа - философ Зенон, живший за два века до Страбона "Наш Зенон" - так любовно именует он в своей книге этого основателя школы стоиков. Как истинный стоик, Страбон вел размеренную и разумную жизнь, не позволяя страстям вырываться наружу; заводил друзей и избегал наживать врагов; был осторожен в словах и поступках. И, как настоящий стоик, не участвовал в политической деятельности, предпочитая наблюдать за событиями со стороны.
   А видеть ему довелось многое. Юношей Страбон отправился в Рим. Много путешествовал по Италии, Египту. Не раз возвращался на родину. Чем занимался он все эти годы - неясно. Известно лишь одно - он смотрел, размышлял, записывал. Природа не наделила его ярким талантом писателя, способностью к оригинальному мышлению, его сила была в другом - в скрупулезности, в умении собирать и обобщать факты, во всесторонней образованности - во всем том, что греки называли энциклопедичностью.
   И Страбон отдает на суд читателей "Исторические записки" в сорока трех книгах.
   Позднее Страбон решил запечатлеть грандиозную картину известного в ту пору "круга земель" и подробно, с максимальной полнотой рассказать обо всех его частях. Но готовился к такой книге он по сути дела всю жизнь. Он много странствовал по свету, ибо при всем уважении к чужим мыслям и сведениям он, если представлялась возможность, старался довериться собственным глазам.
   В эпоху Страбона по бесчисленным дорогам двигались колесницы, повозки, крестьянские телеги, скакали всадники, брели мулы и ослы. Дороги тщательно планировались, их покрывали гравием или мостили, снабжали кюветами. Основная магистраль вела из Британии через всю Европу в Иллирию (на Балканах), затем в Малую Азию, Сирию - до Индийского океана. Другой путь шел из Кадиса через Пиренеи, Галлию и Юрские горы к Виндобоне (Вене). 90 тысяч километров главных и 150-200 тысяч километров второстепенных трасс - вот что оставили римляне в наследство средневековой Европе и Византии.
   Необремененный государственными обязанностями, Страбон мог беззаботно удовлетворять свою любознательность. Если ночь настигала его в пути, он клал на землю матрац, на него - подстилку и укрывался плащом.

   В оживленных торговых местечках, на курортах путников ждали удобные, хотя и дорогие гостиницы. Обычные же постоялые дворы не отличались ни чистотой, ни комфортом. Однако цену рекламе знали уже тогда. Кто устоял бы перед таким заманчивым объявлением: "Здесь Меркурий обещает выгоду, Аполлон - здоровье, Септимен - хороший прием со столом. Кто войдет сюда, будет чувствовать себя превосходно..."
   В 44 году до н.э. молодой провинциал достиг Рима. В тот год заговорщики убили Гая Юлия Цезаря.
   Во взбудораженном Риме Страбон завязывает полезные знакомства, посещает знатные дома. И изучает город. Конечно же, он обращает внимание на необычный столб, воздвигнутый на Форуме. Юлий Цезарь решил измерить всю его территорию. Этим занимался по его настоянию астроном Созиген, пригласивший из Египта специальных землемеров. Дороги были снабжены указателями - каменными столбами, обозначавшими расстояние в милях (римская миля - 1480 метров) от Римского форума. Мероприятие завершилось уже после гибели Юлия Цезаря и оказалось полезным не только для администрации.
   С конца I века до н.э. странствовать стало намного удобней. Именно тогда туризм делается привычным и модным. Особые бюро предоставляли желающим указатели, справочники, путеводители. По ним легко было определить маршрут, места, где есть гостиницы, расстояние и стоимость поездки. Географические карты не вывешивались - ими успешно заменяли стенную роспись. Одна из таких карт украшала стену римского дворца. Походные же справочники приобретали иногда довольно изысканную, хотя и неожиданную, форму - например, серебряного сосуда, на котором обозначен маршрут от Гадеса (Кадиса, на юге Испании) до Рима с указанием всех промежуточных станций и расстояний между ними.
   Италию Страбон изучил основательно - и не только по путеводителям. Он читал и научные сочинения, и "Периплы", в которых описывались берега различных морей, и предназначенные для мореходов "Гавани", похожие на нынешние лоции. Не пренебрегал он и распространенными в ту пору произведениями особого жанра - "рассказами путешественников", которые, по замечанию одного из исследователей, были "оборотной стороной географии". Среди фантастических вымыслов Страбон старался отыскать зерна истины. Для этого приходилось сравнивать, сопоставлять известия разных авторов. А еще лучше - проверять самому. И Страбон путешествовал.
   Один и в сопровождении друзей, которыми обзавелся в Риме (среди них - полководец Публий Сервилий Исаврийский, историк Феофан Митиленский, сопровождавший в походах Помпея, будущий префект Египта Элий Галлий, возможно, поэт Гораций). Страбон не знал еще, чему посвятит себя, но уже тогда тщательно собирал все, что относится к истории и географии. Руины говорили ему о многом. Он заметит позднее: "Находятся охотники посещать эти и другие места, потому что люди страстно желают видеть хотя бы следы столь славных деяний, подобно тому, как они любят посещать гробницы знаменитых людей".

   Страбон будет странствовать всю жизнь. Он обойдет и изъездит Каппадокию и Фригию (в Малой Азии), побывает в горах Тавра и у подножия Кавказа, на берегах Ионии (в Эфесе), на Кикладских островах, в Коринфе. Обо всех этих местах он столь же подробно повествует, как и о других, добавляя лишь одну фразу: "Когда я там находился..."
   Страбон флегматично перечисляет все реки, заливы, горы, приводит цифры: столько-то стадиев от того места до этого.
   Единственным городом, который не вызывал у него печальных размышлений, судя по всему, был Коринф.
   Коринф - город необычной судьбы. Среди самых знаменитых греческих полисов он единственный, подобно Фениксу, возродился из пепла и переживал новый расцвет. Коринф в VII-VI веках до н.э. затмевал Афины великолепием зданий и памятников. Он славился изящной глиняной посудой, скульптурой, мебелью. Завоевавший у римлян популярность архитектурный ордер возник именно в Коринфе, так же как особый тип военного корабля - триера. Расположенный на Истме - перешейке, соединяющем Центральную Грецию с Пелопоннесом, Коринф находился на перекрестке путей, ведущих в Италию и Малую Азию. Коринфяне превратили город в крупный торговый центр и долгое время во всем опережали афинян.
   Еще Гомер называл его "богатым" Страбон к этому добавляет: "Город коринфян всегда был великим и богатым. В нем было много опытных государственных деятелей и людей, искусно владевших ремеслами. Ибо здесь <…> искусство живописи, пластики и подобного рода ремесла достигли особенного процветания".

   Город был разрушен до основания Луцием Муммием. А затем о нем заговорили вновь - Юлий Цезарь "восстановил его, отправив туда колонистов". Остается только добавить, что Коринф возродился уже не как чисто эллинский город, а как деловой и торговый центр общеримского масштаба, связывавший восточные и западные провинции обширного единого государства.
   Поразительно, что ни один писатель древности не сообщает о том, что пресловутые "семь чудес света" являлись целью путешествий и входили в специальный маршрут. Но в отдельности то или иное "чудо" старались посмотреть многие. И Страбон не составил исключения.
   В его эпоху твердо знали, что "чудес" действительно семь. Впервые их назвали так в III веке до н.э., но долго не было единодушия из-за того, что включать в их число.
   Страбон поведал о пяти сооружениях, удостоенных звания "чудес света", - поведал неторопливо, не слишком обстоятельно и без всякого восторженного трепета. Садов в Вавилоне в ту пору уже не существовало. Статуе Зевса Олимпийского, созданной Фидием в 30-х годах V века до н.э., он уделил немало хвалебных строк, но почему-то забыл аттестовать ее как "чудо света". Впрочем, подобная забывчивость распространялась на храм Артемиды Эфесской и на Фаросский маяк, которые он видел воочию.
   Он сообщает только, что мыс острова Фароса - "это скала, омываемая морем; на ней находится удивительная по своей архитектуре многоэтажная башня из белого мрамора. Башню эту принес в дар Сострат из Книда, друг царей, ради спасения мореходов», как гласит надпись. Ни слова о том, когда создан маяк (в 280 году до н. э.), какова его высота (сто двадцать метров!), как сложная система металлических зеркал усиливала свет от огня, распространяя его на пятьдесят - шестьдесят километров. Все маяки, которые потом создавали античность и средневековье, явились лишь жалким подобием Фаросского.

   Чуть подробнее поведал Страбон об Артемисионе - храме Артемиды в Эфесе, перечислив, кем, как и на чьи средства строилось это святилище, и лишь мимоходом упомянув имена архитекторов и печальной памяти Герострата.
   Остается предположить, что Страбон и в самом деле не хотел писать об общеизвестном, особенно если это не было непосредственно связано с чисто географическими задачами. Зато когда он касался фактов и событий, не находивших отражения у его предшественников, обычная его сдержанность исчезала, и суховатый ученый уступал место наблюдательному и словоохотливому рассказчику.
   В Египте Страбон бывал не раз. Он подолгу жил в Александрии - знаменитом центре науки и культуры, который тоже гордился своим прошлым. Его он исходил вдоль и поперек и описал столь детально, что сейчас без труда по этому описанию можно составить план города, созданного в конце IV века до н.э. в дельте Нила к вящей славе македонского царя-завоевателя, милостиво разрешившего почитать себя как бога.
   Наверняка, находясь в Александрии, Страбон беседовал с учеными и философами, жившими в храме муз - Мусее: "Мусей является частью помещений царских дворцов; он имеет место для прогулок и большой дом, где находится общая столовая для ученых, состоящих при Мусее. Эта Коллегия ученых имеет не только общее имущество, но и жреца - правителя Мусея, который прежде назначался царями, а теперь Цезарем [т. е. императором]. К дворцовым помещениям относится также Сема. Это - огороженное пространство, где находятся гробницы царей и Александра. Дело в том, что Птолемей, сын Лага, успел отнять у Пердикки тело Александра, когда тот перевозил его из Вавилона, и свернул в Египет... Птолемей перевез тело и предал погребению в Александрии, где оно находится и теперь, однако не в том саркофаге, что первоначально, ибо Птолемей положил покойника в золотой саркофаг, а нынешний гроб - из прозрачного камня. Похитил же саркофаг Птолемей, которого прозвали "Багряным" и "Узурпатором" [видимо, Птолемей XI]".
   Но усиленные занятия наукой не превратили Страбона в кабинетного ученого. И когда представилась возможность совершить путешествие в экзотические края - чуть ли не на край ойкумены, он, естественно, не пренебрег ею.
   В 26-24 годах до н.э. Египтом управлял наместник Элий Галл. Префект был полновластным господином, подчинявшимся только императору и, по словам Страбона, "замещавшим царя".

   Элия Галла Страбон характеризует как "человека, ко мне расположенного, и близкого друга". И вот "когда Элий Галл был префектом Египта, я поднялся по Нилу и состоял в его свите вплоть до Сиены и границ Эфиопии". Маршрут не отличался новизной. Тысячи путешественников, устремлявшихся в страну фараонов, двигались тем же путем по узкой долине Нила, зажатой между пустынями и скалами и усеянной памятниками.
   Семнадцатая книга "Географии" больше напоминает путевой дневник, чем научное сочинение. Она насыщена такими неожиданными подробностями, которых не найти ни у одного античного автора.
   Из Александрии дорога вела, прежде всего, к Канопу (близ современного Абукира), с которым ее связывал двадцатикилометровый канал. Обычно в путь отправлялись на маленьких судах под звуки флейт. Берега были застроены маленькими гостиницами, наперебой зазывавшими клиентов. На полпути, в Элевсине, делали первую остановку, ибо там "есть беседки и вышки с открывающимися оттуда красивыми видами для желающих кутить - как мужчин, так и женщин. Это как бы начало "Канопской жизни" и принятого там легкомыслия".
   В самом Канопе Страбона заинтересовал храм Сераписа, где усыпляли больных, чтобы те во сне получили от оракула указания насчет их исцеления. Но таких страждущих с трудом можно было различить в толпе, которая приезжала сюда, прежде всего, развлекаться. "Удивительное зрелище представляет толпа людей, спускающихся вниз по каналу из Александрии. Каждый день и каждую ночь народ собирается на лодках, играет на флейтах и предается необузданным пляскам и крайней распущенности... В веселье участвуют и жители самого Канопа, которые содержат на канале гостиницы, предназначенные для отдыха и увеселений подобного рода".

   Из Канопа часть туристов, искавших иных наслаждений, отправлялась дальше на юг - к Гелиополю. Там кончалась дельта, и начинался собственно Нил. Мемфис - озеро Мерида - Абидос - Фивы - Сиена - острова Элефантина и Филе. Каждое название приводит Страбона в трепет.
   Страбон готовился к этому путешествию. Он знал историю Египта при фараонах, под властью персов и при Птолемеях; он знакомился с его памятниками, о которых рассказывалось в трудах многих писателей.
   "В Гелиополе я видел большие дома, в которых жили жрецы, ибо в древнее время, по рассказам, этот город как раз был кварталом жрецов, занимавшихся философией и астрономией. Теперь же это объединение перестало существовать, и его занятия прекратились. В Гелиополе я не обнаружил ни одного руководителя таких занятий, а только жрецов, совершающих жертвоприношения и объясняющих чужеземцам смысл священных обрядов. Во время путешествия префекта Элия Галла в Верхний Египет его сопровождал какой-то человек из Александрии... выдававший себя за знатока подобного рода вещей, но его обычно высмеивали как хвастуна и невежду".
   В Мемфисе - самой древней столице Египта - Страбон мимоходом упоминает о единственных уцелевших свидетелях его истории - пирамидах, а затем переключает свое внимание на священного быка Аписа, который, по египетским верованиям, считался воплощением бога Пта. Бык должен был обладать двадцатью восемью (!) признаками - особым цветом шерсти, сочетанием белых и черных пятен, определенной формой рогов. Когда Апис умирал, наступал всеобщий траур. Хоронили же быков в Серапеуме, на кладбище священных быков (с VII века до н.э. их бальзамировали и помещали в гранитные саркофаги).
   Из Мемфиса путь лежал к Меридову озеру, близ которого находилась удивительная постройка, возведенная в XIX веке до н.э. фараоном Аменемхетом III. Страбон сообщает о том, что "есть лабиринт - сооружение, которое можно сравнить с пирамидами, а рядом с ним гробница царя, строителя лабиринта". Подробно рассказав об этом крытом одноэтажном здании, занимавшем площадь в семьдесят две тысячи квадратных метров, Страбон объясняет, почему в нем было так много помещений: "Говорят, что такое количество залов сделано из-за того, что в силу обычая здесь собирались все номы [административные единицы в Древнем Египте], в соответствии со значением каждого вместе со жрецами и жрицами для совершения жертвоприношений, принесения даров богам и решения важнейших судебных дел. Каждому ному отводился специальный зал".

   Из всех, кто писал о лабиринте, Страбон - единственный, кто раскрыл политический смысл этого загадочного дворца. Аменемхет III стремился создать сплоченное государство. Огромный лабиринт символизировал весь Египет, объединенный могучей властью фараона, связывающей народ и страну в одно целое.
   С этим фараоном Страбон встретился еще раз в Фивах. Туда, к "городу мертвых", где у подножия отвесных скал, за которыми начиналась пустыня, высились заупокойные храмы, а в самих скалах скрывались гробницы вельмож и знати, устремлялись толпы путешественников (днем) и грабителей (ночью). И конечно, никто не мог миновать гигантских сидящих статуй Аменемхета III, которых именовали колоссами Мемнона (эфиопского царя, погибшего под Троей от руки Ахилла). Дело в том, что одна из статуй при восходе солнца начинала... петь. Объяснялось это, видимо, тем, что рано утром, когда резко менялась температура, из трещин и щелей в камнях выходил воздух, производя необычный звук.
   Страбон своими глазами видел трогательные признания, начертанные на ногах двадцатиметровых фигур: "Я слышал Мемнона".
   Тем не менее, Страбон все же не отваживается утверждать что-либо категорично: "Из двух стоящих здесь поблизости друг от друга колоссальных статуй из цельного камня одна сохранилась, верхние части другой, как говорят, из-за землетрясения обрушились. Есть поверье, что из части статуи, оставшейся на троне и на пьедестале, раз в день раздается звук, будто от слабого удара. Когда я находился в этих местах вместе с Элием Галлом в большой свите его спутников - друзей и воинов, - мне также довелось слышать этот звук... однако я не могу определенно утверждать, исходил он от пьедестала или колосса, либо же его намеренно производил кто-нибудь стоящий поблизости..."
   Достигнув границ Эфиопии, то есть почти края ойкумены, Страбон почувствовал себя удовлетворенным. Самые интересные, яркие и достоверные части труда Страбона как раз те, которые написаны им как очевидцем, непосредственным наблюдателем. А повидать ему удалось все-таки немало. Во всяком случае, достаточно, чтобы с гордостью заявить: "Сам я совершил путешествие к западу от Армении вплоть до областей Тиррении [Этрурии], лежащих против острова Сардинии, и на юг - от Евксинского Понта до границ Эфиопии. Среди других географов, пожалуй, не найдется никого, кто бы объехал больше земель из упомянутых пространств, чем я. Ибо те, кто проник дальше меня в западные районы, не добирались до столь отдаленных пунктов на востоке, а те, кто объездил больше мест в восточных областях, уступают мне в отношении западных. То же можно сказать и относительно стран, лежащих на юге и севере".

(1833 - 1876)
    Исследователь Сибири. По происхождению поляк. За участие в польском восстании 1863--1864 годов сослан в Забайкалье. В 1869-1875 годах исследовал Приморский хребет, Среднесибирское плоскогорье, реки Нижняя Тунгуска, Оленек, низовья реки Лена; открыл кряж, названный его именем.
   
   Александр Чекановский - уроженец Волыни Отец его Вавжинец Чекановский, чиновник, а позднее владелец интерната для учащейся молодежи, пользовался любовью со стороны профессоров и студентов.
   Из Галиции (часть Южной Польши и Западной Украины) он переехал в Кременец, где получил должность в лицее. А затем с семьей перебрался в Киев Александру (Олеку) было тогда всего четыре года.

   Александр Чекановский поступил не на естествоведческий факультет, как намеревался, а на медицинский, ибо его отец считал, что для юноши, не имеющего состояния, диплом врача является единственной дорогой к карьере.
   Учеба на медицинском факультете не мешала Чекановскому слушать лекции по естествознанию. Но самые приятные воспоминания от пребывания в Киеве оставили краеведческие экскурсии. Привыкший с детства к длительным и далеким путешествиям, одаренный феноменальной памятью и умением ориентироваться в незнакомой ему местности, Чекановский за время своих многолетних экскурсий по Подолу произвел много интересных научных наблюдений, которые и определили его склонность к геологии.
   Сразу же после получения диплома врача 25-летний Чекановский выезжает в Дерпт (нынешний Тарту), чтобы там заняться изучением происхождения Земли.
   Вскоре Чекановский стал одним из активнейших членов студенческого кружка естествознания и по поручению профессора произвел тщательную обработку минералогических коллекций Дерптского университета.
   Однако тяжелое материальное положение отца вынудило Чекановского оставить университет незадолго до его окончания. Он возвращается в Киев, где поступает работать в фирму "Сименс и Гальске", которая строила телеграфную линию из России в Индию.
   Работа, связанная с частыми поездками, дает возможность проводить экскурсии и научные исследования Помимо работы на "телеграфе", Чекановский занимается систематизацией палеонтологических коллекций Киевского университета.

   Однако он мечтал о далеких путешествиях и новых открытиях. Поэтому договаривается с управлением предприятия о том, что через несколько лет поедет с технической бригадой в Индию. Он надеется, что будет иметь возможность исследовать склоны таинственных Гималаев и берега легендарного Ганга. Тем временем он организует научную экспедицию в Крым, проводит геологические исследования, взбирается на горную вершину Чатыр-Дага. Следуя указаниям Бессера, Чекановский не забывает о гербарии и обогащает его ценными видами южной растительности. После двухлетнего отсутствия Александр возвращается в Киев.
   За участие в польском восстании 1863-1864 годов он подвергся аресту. Из киевской тюрьмы ему удалось бежать, но его поймали, осудили на бессрочную ссылку в Сибирь и отправили пешком по этапу из Киева в Тобольск. По дороге он ухитрился собрать большую энтомологическую коллекцию определения он.
   выполнял с помощью увеличительного стекла, отшлифованного им из обломка графина. На стоянках заботливо укладывал коллекцию в коробки, склеенные из различных обрывков картона и кусков фанеры.
   В Томске Чекановский заболел тифом, последствием которого стало периодическое психическое расстройство ("черная меланхолия"). Чекановский остался один, без присмотра, в горячке, не имея денег и даже без одежды, так как ее сожгли. Казалось, что смерть неизбежна. Тогда он попросил отправить в Иркутск ящик с коллекцией насекомых.
   Оправившись от болезни, он достиг в 1865 году Забайкалья - места ссылки, а в следующем году перебрался в Падун, в районе Братского Острога. Заключенные жили в землянках, а чтобы добыть пропитание, занимались рыбной ловлей и ставили силки на птиц и разных животных.
   Академик Ф. Б. Шмидт, получив командировку Академии наук в Сибирь, узнал в Иркутске о судьбе, постигшей Чекановского. Его возмущению не было границ. Он тотчас же поставил в известность всех видных ученых Петербурга, использовал все свое влияние и добился того, что Чекановского перевели из Падуна в Иркутск и назначили в Сибирский отдел Географического общества.

   По заданию отдела Чекановский исследовал геологическое строение Иркутской губернии. После экскурсии (осенью 1869 года) в горы, окаймляющие Байкал с запада - единый "Байкальский хребет" прежних географов, он выделил на юго-западе и дал название двум параллельным грядам - Приморскому хребту и Онотской возвышенности (сам он, правда, считал ее тоже хребтом).
   Работа над изучением Байкальских гор и необъятных сибирских земель, простирающихся от Байкала до Енисея и Саянских гор, а также работа над исследованием Иркутской губернии полностью занимали Чекановского в течение 1869- 1871 годов.
   В первый же год этих исследований польский ученый при раскопках на Ангаре около Усть-Балея обнаружил много окаменелостей, среди которых были образцы прекрасно сохранившихся рыб, раковин, насекомых и различных растений. До того времени наука считала эти пласты образованиями угольного периода. Чекановский совершил ошеломляющее открытие, установив, что они имеют юрское, то есть значительно более раннее происхождение.
   Пребывание Чекановского в Иркутске ознаменовалось рядом научных открытий, которые принесли ему славу "одного из выдающихся геологов России". Изданная в 1872 году монография по Иркутской губернии была удостоена золотой медали, а коллекции, собранные в Усть-Балее, легли в основу известного труда о юрской флоре, написанного профессором Цюрихского университета Геером.
   Чекановский организует экспедицию в Саянские горы, желая исследовать самую высокую вершину Мунку-Сардык. К экспедиции присоединяются Бенедикт Дыбовский, Виктор Годлевский и бывший выпускник Варшавской школы изящных искусств - "сибирский пейзажист" Станислав Вронский. До того времени еще ни одна экспедиция не покорила вершины Мунку-Сардыка, и географы не знали его точной высоты. Несмотря на отсутствие у четверки ссыльных должного альпинистского снаряжения, Чекановский все же отважился добраться до вершины и произвести измерения. С большим трудом экспедиция продвигалась вперед сквозь ледники и вечные снега, она взобралась на высоту, до тех пор не достигнутую исследователями, однако нагромождение льда и густой туман, нависший над горным массивом, сделали невозможным дальнейший подъем. Легендарный таинственный Мунку-Сардык не был взят. Сразу же после экспедиции Чекановский отправился на остров Ольхон. Его уже давно привлекал этот кусочек суши, окруженный водами Байкала. Первым из европейцев несколько десятков лет назад там побывал известный востоковед и исследователь первобытных религиозных верований Юзеф Ковалевский.
   Ольхон - самый большой из шести байкальских островов - лежит у западного побережья озера и имеет около 72 километров длины и приблизительно 22 километра ширины.

   Грозные массивы гор, нагроможденные вокруг вод озера, напоминали исследователю бурятские легенды о всесильных божествах, насылающих бури на "Священное море", и о похождениях несчастных плавателей, вызывающих гнев всеведущих духов – онгонов.
   Остров Ольхон манил Чекановского не только как геолога. Он являлся древним центром шаманизма. Предки бурятов, населяющих прибайкальские земли, пришли сюда, как говорит их предание, в период походов Чингисхана. Сохранилось еще одно бурят-монгольское племя, отличающееся раскосыми глазами, плоским носом и широким лицом, почти лишенным растительности. Они построили на острове свои юрты и, не опасаясь посещения чиновников, обмана купцов и преследования жандармов, чувствовали себя вполне свободными.
   На северо-восточном горном и покрытом богатой растительностью берегу возвышается скала Агху-Чола, которая наряду с урочищем, называемым Чашей Чингисхана, являлась местом паломничеств бурятов.
   Бурятами правили шаманы. Каждый из них был жрецом и одновременно считался прорицателем и знахарем. Он предсказывал бедствия, урожай, колдовал по внутренностям животных, находил потерянные вещи, разоблачал вора и лечил, чаще всего изгнанием из больного " злого духа".
   Этот неизученный остров в то время был населен шаманами, которые в своих неистовых плясках якобы соединялись с божествами. Жизнь на острове, пляски шаманов, невероятные хороводы в урочищах, фантастические обряды в честь Дзаяга - то есть божества, отождествляющего рок, - все это привлекло внимание путешественника.
   В 1872 году Чекановский предложил Географическому обществу исследовать территорию между Енисеем и Леной. Он отметил, что эта территория, незабвенная в истории географических открытий по количеству труда, энергии и самоотвержения, потраченных на ее познание, практически представляет собой "белое пятно" очень мало были изучены ее гидрография, еще меньше – рельеф.

   Получив разрешение Академии и местных властей, 26 марта 1873 года Чекановский отправляется из Иркутска к истокам Лены, где в течение двух месяцев изучает геологическую структуру берегов верхнего течения Лены и Ангары, производит картографические съемки, интересуется жизнью населения, ловит птиц и насекомых, находит много палеонтологических экспонатов и ожидает остальных участников экспедиции.
   Когда на Ангаре начался ледоход, из Иркутска прибыли астроном и физик Фердинанд Миллер, топограф Нахвальный и Владислав Ксенжопольский. 12 мая группа двинулась в лодках по Ангаре - к истокам Нижней Тунгуски.
   Вся территория между Ангарой и Подкаменной Тунгуской усеяна многочисленными небольшими хребтами и плоскими вершинами, покрытыми лесными массивами Чекановского интересовало геологическое строение этих плоскогорий вулканического происхождения. Дальше к северу они образуют между Енисеем и Леной Среднесибирское плоскогорье. Путешествие на лодках длилось месяц. В середине июня путники добрались до Ербочагена. Здесь кончился населенный край, и начиналась пустошь, на которой кое-где кочевали тунгусы. Чекановскому удалось сопровождать экспедицию охотника и проводника Голе Каплина, который стал руководителем каравана. Храбрость этого тунгуса, сообразительность и прекрасная ориентировка в этих неизведанных доныне краях являлись, несомненно, одной из предпосылок успеха экспедиции.
   За три летних месяца 1873 года путешественники проследили все течение Нижней Тунгуски до устья, правильно нанесли ее на карту и определили длину - 2670 километров (по последним данным - 2989). Это была первая научная экспедиция по Нижней Тунгуске, после Д  Мессершмидта (1723).
   В сентябре 1873 года экспедиция, пройдя полярный круг, достигла Енисея. Позади осталась тяжелая часть пути. Частая нехватка продовольствия, трудная для прохождения местность и вдобавок недостаточная подготовка к столь трудной экспедиции отразились на здоровье ее участников.
   Вышли невредимыми только Голе Каплин и Чекановский Ксенжопольский лишился рассудка, а Нахвальный долгое время тяжело болел. На обратном пути их пришлось многие километры везти на санях, пока, наконец, 5 ноября 1873 года Чекановский и еле стоящий на ногах Миллер не добрались до Иркутска.

   Главным результатом экспедиции Чекановский считал открытие огромного траппового покрова, прослеженного им по долине реки на протяжении более 1900 километров. Однако не менее важные результаты ее выявились несколько позднее. В статье "Дополнительные сведения к карте реки Нижней Тунгуски" Чекановский впервые охарактеризовал всю территорию по Нижней Тунгуске как плоскогорье - возвышенность с характерными столовыми горами. Фактически он совершил научное открытие Среднесибирского плоскогорья и описал рельеф ее центральной части.
   Только шесть недель длился отдых Чекановского. Спешно готовилась новая экспедиция, которая должна была пересечь полярный круг и произвести исследования до еще неизвестной тогда реки Оленек.
   Чекановский и Миллер покинули Иркутск 25 декабря 1873 года с двумя проводниками-эвенками и тронулись прежней дорогой в направлении Ербочагена. Там нужно было ожидать караван тунгусов, которые на оленьих упряжках перевезут их к озерам Сюрунгна и Яконгна.
   В путевом дневнике Чекановского мы часто находим теплые отзывы о тунгусах, которые появились в Сибири в середине XVII века, перекочевав сюда из Маньчжурии.
   15 февраля Чекановский двинулся к озерам, из которых берет начало водная система Хатанги и Оленёка. Путешествие длилось два месяца, и, наконец, в апреле экспедиция достигла берегов Сюрунгны (Вилюя).
   После нескольких недель исследования берегов озера Яконгна, 6 июня 1874 года, экспедиция достигла довольно значительной реки. Чекановский, решив, что это Оленек, в июне на построенном на месте карбасе начал сплав, но встретившийся ему в тот же день тунгус объяснил, что это Мойеро (приток Котуя), а Оленек находится к северо-востоку. Чекановский собрал расспросные сведения о Котуе и верховьях Мойеро, об области "значительных озерных систем..." и нанес эти - сильно преувеличенные - данные на карту. Так родилась легенда о великих озерах в бассейне реки Котуя, просуществовавшая до Хатангской экспедиции 1905 года. (По новейшим данным, крупнейшее озеро в этом регионе - Ессей, около 238 квадратных километров.)

   С Мойеро через невысокий водораздел Чекановский перешел на Оленек, примерно в 150 километрах ниже истока, и на плоту в июле начал сплав по реке. Путешествие было трудным: мешали мели, пороги, а в конце - сильный встречный ветер. Чекановский установил, что по Оленёку нет высоких гор. "Долина [реки] вообще узка и расширяется только на устьях больших притоков, и настолько значительно, что один из склонов теряется из виду".
   Наступившие в конце сентября холода помешали дальнейшему сплаву по Оленёку, и экспедиция двинулась к устью уже зимним путем на оленях: сначала - по той же возвышенности, а севернее - по плоской и низменной приморской тундре (часть Северо-сибирской низменности). Иными словами, Чекановский завершил пересечение Среднесибирского плоскогорья в северо-восточном направлении, добравшись к устью Оленёка в начале ноября. По его определению, длина реки составляет около 2350 километров (по последним данным - 2292 километра). Ф. Миллер впервые провел сравнительно регулярные измерения высот Восточной Сибири.
   Чекановский поднялся по одному из правых притоков Оленёка и через невысокий плоский Оленёкско-Ленский водораздел перешел в бассейн Лены и спустился по ней до селения Булун. Отсюда мимо северного отрога Верхоянского хребта (Хараулахский хребет) он обычным путем - через Верхоянск и Якутск - проехал в Иркутск (5 января 1875 года), охватив огромным кольцевым маршрутом восточную половину Средней Сибири.
   Организовывая свою третью сибирскую экспедицию, Чекановский намеревался "итти по берегу Лены до самого устья и если удастся, то зайти в устье Оленёка со стороны моря. Такой маршрут, - писал он, -дал бы возможность собрать ботаническую и энтомологическую коллекции, прежде всего на территории тундры, которая во время предыдущего путешествия не была достаточно обследована".
   Если две предыдущие экспедиции были финансированы Академией наук в Петербурге, то эта последняя была снаряжена на собственные денежные средства Чекановского. Его спутником в этом семимесячном странствии по якутскому краю оказался Зигмунт Венгловский, тоже ссыльный, бывший студент философии Киевского университета. Оба исследователя 1 июля 1875 года доплыли на лодке до Якутска, где перегрузили багаж экспедиции на баржу. Чекановский рассчитывал перед наступлением зимы успеть провести геологические исследования берегов реки Лены.

   Однако короткое и ненастное лето сорвало планы экспедиции. "Подули северные ветры, - пишет Венгловский. -На огромной реке бушевали непрерывные бури. Плавание было исключительно трудным и опасным. Чекановский приходил в отчаяние: в ночь с 22 на 23 мая все покрылось инеем, листья окрасились в осенние цвета".
   Чекановский провел с баржи исследование берегов Лены от Якутска до Булуна: на протяжении примерно 1200 километров описал берега реки и правильно нанес ее на карту. Пройдя ниже Булуна к устью реки Эекита, он поднялся по этому левому притоку Лены до истока, вторично пересек Оленёкско-Ленский водораздел севернее своего прошлогоднего маршрута и по долине реки Келимяр спустился к Оленёку.
   Чекановский организовал отряд, состоящий из 20 оленей и пяти проводников. "Покидаем Лену и начинаем путешествие к Оленёку", - записывает он. Вначале путь пролегал по глубокому и широкому заливу реки Аякит, а далее по скалистой и горной области, лежащей между Леной и Оленёком. Это была почти неисследованная учеными местность. Только однажды в 1854 году к Оленёку вышла русская научная экспедиция Невысокий (до 529 метров) водораздельный хребет, открытый и описанный Чекановским, впоследствии по предложению Э. В. Толля был назван кряжем Чекановского (длина 350 километров).
   Экспедиция продвигалась, пересекая то горы и бассейны многочисленных рек, то гигантские просторы каменистой тундры, покрытой лишь лишайниками и трудной для передвижения не только людей, но и оленей. Форсированные переходы продолжались девятнадцать дней, пока исследователи не вышли к берегам Оленёка выше устья реки Келимяра (Карбалаган).

   От Келимяра Чекановский проследил течение Оленёка до устья, где посетил могилы Прончищевых, безрезультатно искавших в XVII веке северо-восточный проход, который соединил бы Европу с Дальним Востоком. 26 августа с вершины горы Каранчат они увидели океан.
   Спустя два дня, по долине реки Бычар они отправились в сторону Крестового мыса, намереваясь еще в одном месте выйти к берегам моря.
   18 сентября экспедиция уже находится в Булуне, и оттуда начинается длинная и полная опасностей трасса. Благополучно перебрались через уже замерзшую Лену и на нартах, запряженных оленями, доехали до Верхоянска, откуда через заснеженные горы и обледеневшую тундру 20 декабря 1875 года вышли к Иркутску.
   В течение 7 месяцев они проделали свыше 11 тысяч километров, привезя с собой многочисленные топографические съемки, описание пройденной трассы и 1500 палеонтологических экспонатов.
   Так закончились три экспедиции Чекановского, зоологические результаты которых член Академии наук Шмидт признал "самыми богатыми из всех, какие когда-либо были предприняты в Сибири. Богатые по своему содержанию отчеты экспедиции, будучи переведены на разные языки, стали достоянием науки, а составленные Чекановским карты значительно изменили и дополнили карту азиатской России".
   В течение трех лет Чекановский проделал 25 тысяч километров, а собранные с участием его товарищей Ксенжопольского и Венгловского коллекции насчитывали 18 тысяч экспонатов. Этот одаренный необычайной энергией ученый оставил очень подробное геологическое описание исследованных районов, обработал тунгусский словарь, описал экономическое состояние и условия жизни населения, а также дал представление о географии огромных пространств, раскинувшихся от границ Монголии до берегов Северного Ледовитого океана.

   Достижения Чекановского, особенно в области исследования геологического строения Сибири, имели громадное значение для науки.
   В конце 1875 года, после одиннадцати лет ссылки, Чекановский, наконец, дождался амнистии, а вместе с ней приглашения в тогдашнюю столицу России и назначения научным сотрудником Петербургской Академии наук. Поэтому шумно и весело он отпраздновал Новый год в Иркутске, пригласив на это прощальное торжество многочисленных друзей.
   В Петербурге его уже ждал избавитель от падунской каторги Фридрих Шмидт. Чекановский становится хранителем минералогического музея. Он получает просторный и хорошо оборудованный научными пособиями рабочий кабинет и нескольких научных сотрудников, которые должны ему помогать в геологических и картографических работах.
   Летом 1876 года он сумел обработать две карты: бассейна Ангары и Подкаменной Тунгуски, а также Лены вниз от Якутска до Булуна вместе с рекой Яной. В то же время он исследует привезенные из последней экспедиции окаменелости, выезжает в Стокгольм, чтобы сравнить свои коллекции с экспонатами, привезенными шведскими учеными со Шпицбергена, а после возвращения представляет Академии наук проект новой научной экспедиции, в которой ставит своей целью исследовать в геологическом отношении все большие сибирские реки на территории между Енисеем, Леной, Анабаром, Хатангой и Пясиной.
   Эта задуманная со свойственным ему размахом экспедиция могла принести русской науке серьезные достижения в области ознакомления с огромной частью северной Сибири. Однако снаряжение экспедиции требовало больших средств, и в связи с этим проект Чекановского встретил возражения со стороны нескольких членов Президиума Академии.
   Столь неожиданный удар был для Чекановского, мечтавшего о новых путешествиях, потрясением. Наступило резкое обострение нервной болезни. Сильное расстройство довело его до мании преследования. Он хотел бежать из Петербурга. Ему казалось, что он окружен врагами, покушающимися на его жизнь.

   Когда 18 октября 1876 года Фридрих Шмидт пришел к нему на ежедневную короткую беседу, он застал Чекановского в агонии. Накануне тот принял большую дозу яда.
   Страстная любовь к природе, редкая выносливость и настойчивость помогли ему проделать огромную экспедиционную работу. Общая длина его рабочих маршрутов составила около 27 тысяч километров. Он оставил ценнейший материал, на основе которого написано несколько монографий по различным отраслям естественных наук. Карты Лены, Оленёка и Нижней Тунгуски, составленные Чекановским и Миллером, впоследствии были сведены в стоверстную карту, долгое время бывшую единственной для Средней Сибири. Исследования Чекановского охватили огромную территорию Среднесибирского плоскогорья от Енисея до Лены и от Байкала до устья Оленёка. Экспедиция 1873-1875 годов "может по справедливости считаться драгоценным вкладом в картографию Восточной Сибири" (Р. Маак).

(? - между 1512 и 1517)
    Итальянский путешественник, побывавший в Аравии. Определил географическое положение этой страны; описал ее торговлю с Индией, Эфиопией, Персией и Египтом.
   
   О происхождении Лодовико ди Вартема известно мало. Его называют то болонцем, то римлянином. Один историк писал в XVIII веке, что Лодовико был "римлянин из благородной семьи патрициев, более известный под именем болонца Луи Вартема - так он называл себя в своих мемуарах".

   Во всяком случае, в течение почти полувека не было ни одного рассказа о путешествиях, который пользовался бы таким прочным успехом. Около тридцати лет подряд переиздания и переводы следовали один за другим без перерыва, некоторые вышли уже в XVII веке.
   Ди Вартема не пытается удивить читателя, не стремится ни украсить то, что видит, ни выставить себя в выгодном свете. Он старается, прежде всего, сообщить полезные сведения. Говоря о городе, называет число домов, мечетей, рассказывает о событиях местной истории, о том, что продают на рынках, как одеваются, о характере людей и их обычаях.
   Отправившись в 1503 году из Венеции, Лодовико добрался до Каира, потом посетил Бейрут, Триполи, Халеб и, наконец, Дамаск, где остался надолго, чтобы овладеть арабским языком. И в Египте, и в Сирии он научился отличать мамлюков - наемных солдат турецкого султана, из которых состояла полиция. Это были пленные из Венгрии, Валахии, Сербии и Болгарии, приведенные в Египет, а также и другие европейцы (немцы, каталонцы, сицилийцы и итальянцы), избравшие ислам своим вероисповеданием. Пренебрежительным отношением к принятым в стране религиозным обрядам, духом неповиновения и оскорбительным для всех окружающих поведением войско это снискало презрение и ненависть мусульман. Ди Вартема, в частности, приводит факты злоупотребления мамлюками их правами в отношении дамасских женщин.
   Но чтобы утолить свое "желание видеть новое", он "не нашел иной возможности, кроме как войти в тесную связь с капитаном мамлюков", на которого была возложена обязанность во главе отряда в 60 человек охранять собиравшийся в Мекку караван паломников (приблизительно 40 тысяч человек и 35 тысяч верблюдов) и сопровождать его туда и обратно. Капитан не возражал, и ди Вартема стал мамлюком, "с помощью денег и других вещей, которые я ему дал".

   Лодовико намерен был познакомиться с тем, что, безусловно, представляло тогда основной интерес со священными городами ислама, с могилой пророка, с храмом.
   Первый этап пути закончился в Хауране, в местечке Мезериб. Этот район, расположенный на краю культурных, возделываемых земель, часто подвергался набегам кочевников-бедуинов из пустыни. Уже римляне вынуждены были построить здесь укрепления, чтобы остановить вторжения кочевников. Ди Вартема, который провел в Мезерибе три дня, превосходно понял характер бедуинов, хотя встретил их впервые в жизни, и вполне почувствовал дух этой пограничной земли: "Когда наступает время собирать плоды земли, кажется, что они (бедуины) за сто миль отсюда, а утром они уже около города, где найдут пшеницу и ячмень уже чистыми и обмолоченными. Они наполнят мешки и унесут их. И будут скакать день и ночь, не давая своим кобылам отдохнуть, а, прискакав, дадут им напиться верблюжьего молока, которое свежо и снимает усталость; и воистину кажется, что кобылицы сии летают подобно соколам".
   Следуя с караваном, Лодовико узнает, что такое форсированный марш в поисках колодца через безводный район - тридцать три человека погибли от жажды, а умирающих оставляли по краям дороги зарытыми в землю по шею.
   Ему было неизвестно, что караван проходил тогда через Нефуд, обширную часть пустыни, вдающуюся широким языком в Северную Аравию. Множество раз приходилось давать отпор бедуинам, которые нападали на караван то с целью ограбления, то пытаясь заставить заплатить за воду, взятую из колодцев. Однако в борьбе с бедуинами мамлюки проявили доблесть, и караван потерял только одну женщину и одного мужчину.
   Ди Вартема не называет мест, через которые шел караван, кроме исходного пункта (Мезериб) и конечных (Медина и Мекка). Правда, он упоминает о долине Содома и Гоморры, которой будто бы достиг караван на 22-й день пути от Мезериба. Но это совершенно невозможно, так как Содом и Гоморра находились на берегу Мертвого моря. Не будучи, как он сам об этом предупреждает, человеком, черпающим ученость в книгах, ди Вартема излагает здесь все, что помнит из Священной истории: жители этих городов якобы не отличались добродетелью, за что и были наказаны, ибо "все вокруг сего места есть пустынная земля, не дающая ни воды, ни плодов".

   Скорее всего, что развалины, расстояние до которых, если исчислять его в днях пешего пути, равно трем пятым расстояния от Дамаска до Медины, - остатки городищ Мадаин-Салих и Эль-Ула. Ди Вартема же думал, что видит Содом и Гоморру, не подозревая о существовании древней цивилизации, открыть которую еще предстояло.
   Побывал он также у подножия горы, имеющей 10-12 миль в окружности. "Там, - говорит он, - живет четыре или пять тысяч евреев. Они ходят обнаженными, рост их составляет пять-шесть ладоней. Голоса у них как у женщин, и более всего среди них чернокожих. У них нет, да они и не едят другого мяса, кроме бараньего. Все они подвергаются обряду обрезания и исповедуют иудейство. Когда же в руки к ним попадает мавр, они живьем сдирают с него кожу".
   И вот, наконец, Медина. В Европе думали, что тело Мухаммеда покоится в мекканском храме, где оно подвешено в воздухе. Заслуга ди Вартема - в разоблачении этого ошибочного представления, ибо он видел гробницу пророка в Медине.
   Мечеть, по его описанию, квадратная, в ней более 400 опорных колонн из белого обожженного кирпича. Ее освещают около трех тысяч ламп, никогда не гаснущих. В одном из углов - четырехугольная башня, окутанная шелковым покровом и опоясанная медной решеткой; войти туда можно через дверцу, по обеим сторонам которой лежит десятка два книг с описанием жизни и учения Мухаммеда, а также деяний и поступков великих подвижников ислама, погребенных тут же. Именно здесь находятся гробница Мухаммеда и гробницы первых халифов: Абу Бекра и Омара.
   В Мекке ди Вартема как объективному стороннему наблюдателю удалось хорошо познакомиться с принятыми там обрядами. Он в восхищении от окруженного горами священного города. Местность вокруг Мекки бесплодна, и продовольствие везут из Каира, через порт Джидду на Красном море, а также из Индии, Персии и Сирии. Из Индии и Эфиопии вывозят пряности и драгоценности, из Бенгала - колоссальное количество шелков и бумазеи. В этом городе, как ни в каком другом месте, были сконцентрированы огромные массы людей; здесь шла бойкая торговля драгоценностями, шелками, хлопчатобумажными тканями и всевозможными благовониями. Благовония в изобилии продавались обычно под сводами большой мечети, а драгоценности - у ее дверей.

   Кааба, святая святых мекканского храма, была полностью перестроена в 1627 году. Ди Вартема же видел ее в первоначальном виде.
   Красивый круглый храм напоминает ему римский Колизей; в середине его под открытым небом находится "небольшая башня, коей сторона составляет пять-шесть шагов, вся она окутана черным шелком". Это Кааба. Войти туда можно через серебряную дверь, но порог ее расположен на высоте человеческого роста; по обеим сторонам - вазы, доверху наполненные благовониями; в каждом углу башни - по кольцу.
   Путешественник рассказывает, как 23 мая перед рассветом толпа начала делать традиционные семь кругов вокруг башни, прикладываясь к ее углам; закончив обход, каждый пятился до колодца, вырытого в 12 шагах от башни. И в то время как богомолец громко просил прощения за содеянные грехи, ему на голову выливали три ведра воды, так что он промокал до нитки: так поступали с каждым, даже если платье его было расшито золотом, ибо считалось, что вода из колодца смывает грехи; затем толпа отправлялась к подножию одной из гор, чтобы принести там жертву. Каждый должен был зарезать от двух до пяти баранов, обращая их головы в сторону восходящего солнца. Немного мяса оставляли себе, остальное раздавали нищим. Последних было так много, что они дрались не только за мясо, но и за огуречную кожуру, которую им бросали прямо в песок.
   На второй день читалась проповедь о необходимости раскаяться в грехах, после чего все спешно возвращались в город. На полдороге стояла стена, а возле валялось множество мелких камней. Каждый должен был бросить один из камней как бы в невидимого врага. Ди Вартема объяснили, что этот обряд совершается в память о повиновении Исаака и свидетельствует о желании ему подражать. Действительно, мусульманское предание гласит, что, когда дьявол пытался помешать Исааку последовать за отцом своим Авраамом, который собирался принести его в жертву, Исаак дважды прогонял дьявола, а на третий раз забросал его камнями, так как хотел, чтобы воля Господня свершилась.
   Таким образом, отныне Европа уже имела общее представление о том, как проходит суровое испытание - хадж, паломничество, которое по исламской вере делает из просто верующего настоящего мусульманина, достойного райских кущ.

   После Пустынной Аравии и священных городов Лодовико ди Вартема познакомил своих соотечественников с другой частью Аравии. Она называлась Аравией Счастливой.
   Он не собирался возвращаться с караваном назад в Дамаск. Но однажды, когда покупал он товары для своего капитана, какой-то человек обвинил его в том, что он - не мавр. Напрасно Лодовико клялся "головой пророка", ему пришлось последовать в дом этого человека, чтобы дать объяснения. Там хозяин, уже по-итальянски, сообщил ему, что бывал в Италии, видел его там и теперь узнал в лицо. Ди Вартема пришлось объяснить, как он стал в Каире мамлюком. Тот факт, что римлянин захотел принять религию ислама, польстил мусульманину, и он обошелся с Лодовико в высшей степени почтительно. Разговор перешел на события дня, и ди Вартема узнал, что если в этом году драгоценных товаров привезено менее чем обычно, то виной тому король португальский, суда которого доходили теперь до океана и до самых заливов - Персидского и Аравийского. Речь шла о Васко да Гама, португальском мореплавателе, который достиг берегов Аравии. Узнав об этом, ди Вартема сделал вид, что весьма опечален, и поспешил заверить хозяина дома в своей враждебности к христианам. Затем он просит мавра помочь ему отстать от каравана и скрыться от мамлюков, уверяя, будто это нужно ему (Лодовико), чтобы отправиться к правителям юга, противникам Португалии, которых он научит изготовлять пушки. Составили план. И в то время как глашатаи собирали по городу мамлюков, угрожая казнью тем, кто не явится, ди Вартема, спрятанный в доме мавра (в комнатах его жены и племянницы), чуть не отдает Богу душу, напуганный перспективой быть вздернутым на виселице. Он успокаивается лишь тогда, когда караван уходит, и вскоре покидает гостеприимный дом мавра, обласканный его женой и очаровательной племянницей. По рекомендации своего хозяина он присоединяется к каравану, идущему в Египет через Джидду.
   Едва оказавшись в Джидде, Лодовико отправляется в мечеть, ложится на пол, притворяясь больным, и остается там четырнадцать дней, выходя только ночью, чтобы запастись провизией. Наконец, он находит судно, отплывающее в Персию, и садится на него, заключив сделку с капитаном.
   Лодовико рассказывает о рифах Красного моря, о трудностях навигации между Джиддой и островом Камараном, об обнаженных бедуинах, которые "метают камни из пращи" в людей, высадившихся на их землю, чтобы закупить съестные припасы, и, наконец, - о прибытии в прекрасный порт Джизан. Ди Вартема насчитывает там сорок пять судов, он восхищен изобилием "винограда, персиков, айвы, яблок, гранатов, очень крупного чеснока, лука средних размеров, сладких орехов, огурцов, разных сортов лимонов и апельсинов".
   Люди здесь ходят совершенно обнаженными. Исповедуют они мусульманство.

   Наконец, пройдя Баб-эль-Мандебский пролив, корабль прибыл в Аден - самый укрепленный город из тех, что ди Вартема когда-либо видел на равнинной местности, с двух сторон его окружают горы, с двух других - крепостные стены.
   Пять замков возвышается над Аденом. Население исчисляется пятью-шестью тысячами семей. Суда бросают якоря у подножия одной из гор, которую венчает форт. Жара там такая, что на рынок ходят в два часа ночи. На якорной стоянке можно видеть корабли из Индии, Эфиопии, Персии. Как только корабль заходит в порт, офицеры местного султана приходят осведомиться о товарах и об экипаже, затем они снимают парус и руль, дабы судно не ушло, не заплатив султану оброка.
   В 1504 году португальцы постоянно крейсируют в океане в виду Адена. За год до этого Антонио де Солдания открывает остров Сокотру. В то время как ди Вартема находился в Адене, всех жителей города преследовала мысль о португальской опасности; поэтому, когда один из спутников имел несчастье обругать Лодовико "собачьим сыном" (ругательство, распространенное главным образом среди "неверных"), его тотчас же заподозрили в том, что он - христианин и португальский шпион, и в тот же день доставили во дворец султана, чтобы предать смерти. Отсутствие султана отсрочило казнь Прибывшие на третий день пятьдесят или шестьдесят "мавров", которым удалось бежать вплавь с трех кораблей, взятых португальцами в плен в открытом море, ринулись на штурм дворца, чтобы растерзать ди Вартема и других неверных, жизнь им спас сторож, вовремя успевший закрыть дверь.
   Только на исходе шестьдесят пятого дня привезли их в Ронду, "где они должны были предстать перед султаном, производившим в тот момент смотр войскам, которые он собирался послать против войск султана Саны. Сана же находилась в трех днях пути от Ронды".
   Как ни был ди Вартема озабочен своей судьбой, он все же не преминул окинуть взором готовящуюся к походу армию. Насчитывала она 80 тысяч человек, из которых 3 тысячи составляли личную гвардию султана. Это, главным образом, эфиопы, купленные султаном в восьмилетнем возрасте и обученные военному ремеслу. Они вооружены круглым щитом, сделанным из двух разрисованных коровьих шкур, сшитых вместе и натянутых на палки. В руках у каждого - копье, короткий и широкий меч, а вокруг головы - праща, "чтобы метать камни". Между пращой и головой они засовывают щепки, которыми ковыряют в зубах. Одеты они в полотно, чаще всего красное, "стеганное с хлопком", одежда эта защищает их от вражеских ударов. "И до сорока-пятидесяти лет они обычно носят два рога, сделанные из собственных волос. Похожи они на козлят". Ди Вартема говорит также, что сопровождало армию пять тысяч верблюдов.

   Для него начинается период испытаний. На допросе у султана он называет себя мусульманином, но, когда султан велит ему произнести символ веры ислама, у него "нет мочи проронить хоть слово" и он не знает, "была ли то воля Господня или просто страх". Так или иначе, его сажают в тюрьму, надевают на ноги кандалы, утром и вечером дают ломоть хлеба из проса.
   Пленники договариваются между собой, что тот, на кого падет жребий, должен будет изображать помешательство, чтобы дать возможность бежать двум другим. Жребий падает на ди Вартема. Жена султана из своего окна видит, какие поистине цирковые номера проделывает ди Вартема, но следит за ним с симпатией, тем более что белый цвет его кожи отнюдь не оставляет ее равнодушной. Лодовико успешно справляется с ролью помешанного, и ему снова улыбается счастье. Жена султана окружает его заботами. Однако ди Вартема принимает эти заботы с крайней осторожностью. Дело в том, что он вовсе не стремился уступить желанию султанши иметь сына с белой кожей, не прельщаясь ни богатством, ни положением фаворита. У него было только одно желание - вернуть себе свободу и приобрести новые знания, а султанша могла его задержать. Вырвавшись с ее помощью из тюрьмы, ди Вартема некоторое время оставался во дворце, потом притворился больным и попросил разрешения отправиться в Аден полечиться у "святого человека". Жена султана разрешила, и ди Вартема с дворцовым пропуском посещает различные города.
   В Адене он снова притворяется больным и снова лежит в мечети до тех пор, пока в один из ночных выходов не находит владельца судна, согласившегося отвезти его в Эфиопию.

   После недолгой стоянки в порту Лодовико отправляется в Персию, а оттуда - в Индию, не поддавшись соблазну жениться и приобрести таким способом большие богатства. Другу, который хотел задержать его в Индии этой женитьбой, он сказал: "Знайте, что не богатства, не корысти ради, иду я по свету; иду я ради собственного удовольствия и чтобы приобретать знания".
   Конец путешествия более всего прославил ди Вартема. Находясь в Калькутте, он узнал, что португальцы, укрепившись в Каноноре, строят там флот. 3 декабря 1505 года Лодовико является туда, не возбуждая ничьих подозрений, и предупреждает вице-короля Португалии о происках индийцев, которые готовились начать войну, будучи хорошо вооружены пушками, построенными для них двумя португальскими дезертирами. За мужественное поведение путешественник во время последовавших битв был посвящен в рыцари королем доном Мануэлем (1508 год).
   Из Лиссабона он возвращается в Рим. Венецианская коллегия награждает его за удивительные рассказы; ему покровительствуют знатные семейства Колонна и Сфорца и кардинал Карваджале, взявший на себя расходы по переводу его труда на латинский язык.
   Однако о последних годах жизни Лодовико так же мало известно, как и о первых; можно только предполагать, что умер он между 1512 и 1517 годами.
   К книге ди Вартема приложена карта, на которой изображена Аравия Птолемея, странно вытянутая в ширину на юге.
   Лодовико дал своим соотечественникам очень общую, но точную картину того, что более всего характеризовало Аравию: рассказал о священных городах родине Мухаммеда, о паломничестве; определил географическое положение Пустынной Аравии севера и Счастливой Аравии юга; описал торговлю с Индией Эфиопией, Персией и Египтом; не забыл о производстве благовоний и, наконец, познакомил европейцев с народом Аравии, где рядом с оседлыми белокожими племенами-кочевниками свободно живут чёрные рабы.

   Конечно, знания, источником которых были рассказы ди Вартема, нельзя считать научными; однако они были объективными и точными настолько насколько это возможно в том случае, когда у человека нет других средств познания, кроме собственных глаз и ума. И тем и другим ди Вартема сумел воспользоваться как нельзя лучше.

(1797 - 1873)
    Польский натуралист, геолог и географ. Путешествовал по Северной и Южной Америке и островам Океании. В 1839-1840 годах первым исследовал Новый Южный Уэльс, Австралийские Альпы. Открыл месторождения золота и высшую точку Австралии - гору Косцюшко. В 1841-1842 годах исследовал Тасманию.
   

   Павел Эдмунд Стшелецкий (Стржелецкий) родился 24 июня 1797 года в Глушине под Познанью в семье шляхтича. От родителей впитал культ Тадеуша Косцюшко, под командованием которого служил его отец.
   "Как иные люди родятся с полнокровным или черепашьим темпераментом, - писала польская поэтесса Нарцисса Жмиховская, печатая пространные воспоминания о жизни и деятельности своего далекого кузена, -так, несомненно, Стшелецкий родился с темпераментом путешественника. Он имел все необходимые для путешественника качества: крепкое здоровье, бесстрашную отвагу, хладнокровие при опасности, ловкость гимнаста, сопутствующую большой мускульной силе, необходимую в нужде закалку - он со спартанским безразличием переносил голод, холод и жару. А, кроме того, у него была душа бродяги Он, как бедуин или киргиз, нуждался в перемене мест, в движении в пространстве".
   Следующие годы - это сплетение самых удивительных приключений. Период Варшавского княжества молодой Павел проводит в варшавских школах. В 1816 году девятнадцатилетний юноша выезжает в Краков. Неизвестно откуда он достает средства к существованию, вернее всего бедствует, но, несмотря на это, совершает экскурсию в горы - в тогда еще малоизвестные Татры. Это можно считать первыми проявлениями "души бродяги", о которой писала Нарцисса Жмиховская.
   Из древнего Кракова он вместе со своим братом Петром возвращается в родные края. Однако не находит себе применения в небольшом отцовском имении, разделенном между старшим братом и сестрой Изабеллой. Следуя совету семьи, он поступает на военную службу.
   На одном из балов в поместье в Обозерье Стшелецкий встретил милую девушку с пышными светлыми волосами и большими голубыми глазами. Владелец Обозерья, наполеоновский полковник Турно был гурманом и кутилой, он любил блистать в салонах и охотно видел у себя хороших танцоров. Старый Турно чересчур поздно заметил, что между Александриной, всеми называемой Адиной, и интересным уланом завязалось нечто большее, чем обычное кадрильное знакомство.

   Стшелецкому исполнилось двадцать лет, Адине было пятнадцать, и молодые люди решили пожениться. Однако бедный улан не мог рассчитывать на согласие полковника Турно. Влюбленная пара решает бежать. Павел хотел отвезти невесту в имение своей сестры, а потом отправиться с ней в Краков. Однако старый Турно разгадал их замысел, и вскоре беглецов догнали. Девушка вернулась в хоромы, а Стшелецкий в казармы.
   Как житель Познанской области, вошедшей после разделов Польши и Венского конгресса в состав Пруссии, Павел служил в прусской армии. Царящая в ней бездумная атмосфера тяготила юношу, жаждущего науки и знания света. Полученный им вскоре офицерский чин обязывал его к дальнейшей воинской службе. Он решил бросить службу, а поскольку ему отказали в увольнении, то в один прекрасный день он попросту уехал из казарм с тем, чтобы больше туда не возвращаться.
   Когда военные власти объявили Стшелецкого дезертиром, он уже находился в Италии, где интересовался извержением Везувия и старательно учился. Ведь он прекрасно понимал, что для познания тайн земли необходимо усвоить основы геологии. Кроме того, он изучает языки и проводит целые дни в библиотеках.
   Во время одной из экскурсий, посвященных исследованию вулканических явлений, Стшелецкий познакомился с князем Францишеком Сапегой. После многолетних заграничных путешествий Сапега возвращался на родину и предложил молодому соотечественнику должность администратора своих колоссальных имений. Стшелецкий находился в трудном финансовом положении. Полученный от сестры скромный фонд уже истощился. Следовало задуматься о заработке. Хоть и жаль ему было покидать итальянские вулканы, он согласился вернуться на родину, только на этот раз на территорию, отошедшую к России, где ему не угрожало судебное дело за совершенное дезертирство.
   После смерти Сапеги он вновь выехал за границу. Сначала изучал в Гейдельберге географию, а затем перебрался в Англию и записался на геологический факультет Оксфордского университета. Получив диплом в 1834 году, он отправляется в десятилетнее путешествие. Пять лет потратил он на посещение обеих Америк и Океании. Был первым до Домейко поляком, прошедшим через перевал Успальята в Андах. Высаживался также на Гавайях, Таити и Новой Зеландии. Оттуда путь вел в Австралию.
   Стшелецкий сам добывал средства для путешествий, продавая европейским музеям те редкие этнографические материалы, которые ему удавалось найти. Полученными таким образом деньгами он оплачивал стоимость своих поездок.

   Трехлетнее странствие по обеим частям Америки позволило ему посетить Нью-Йорк, Бостон, Филадельфию, Вашингтон, совершить поездку по реке Гудзон, осмотреть Ниагарский водопад и оттуда отправиться в Канаду. Затем он побывал на Антильских островах, в Мексике, а на обратном пути совершил плавание по Миссисипи и Огайо до Цинциннати и Балтимора. После восемнадцати месяцев пребывания в Северной и Центральной Америке он покидает Соединенные Штаты, чтобы отправиться в Бразилию.
   В высланном из Австралии письме Адине Турно он так описывает свое пребывание в Южной Америке: "Посетил Рио-де-Жанейро, осмотрел провинцию Сан-Паулу, затем выплыл на Ла-Плату, заглянул в Монтевидео и высадился в Буэнос-Айресе. Пересек Аргентинскую республику вширь через Кордову и Мендосу, исследовал районы, богатые минералами, перевалил через Кордильеры, или Анды, и из Сантьяго в Чили отправился на север в Кокимбо, затем на юг в Консепсьон. В Вальпараисо сел на корабль для исследования побережья Тихого океана - посетил Лиму, Гуаякиль, Пунтаренас, Сан-Сальвадор, Акапулько, Сан-Блас, Масатлан и Гуаймас; обследовал Калифорнийский залив и полуостров на север до самого Ависпо; затем посетил важнейшие прииски, вернулся в Тепик-Жалиско, а потом проехал в Сан-Блас, чтобы сесть на корабль до Чили. Попав обратно в Вальпараисо, немедленно его покинул, чтобы отправиться на острова Океании. Побывал поочередно на Маркизских и Гавайских островах, остановился на Таити, оттуда поплыл к Новой Зеландии и с нее к Новому Южному Уэльсу, куда прибыл четыре дня назад. Во время этих путешествий, которые тебе перечислил, я шесть раз пересек экватор..."
   Стшелецкий был первым европейским натуралистом, изучавшим природу Нижней Калифорнии.
   В апреле 1839 года польский путешественник прибыл на корабле в австралийский порт Сидней и на следующий день добился аудиенции у губернатора.
   Тогдашний правитель Австралии вице-адмирал Гиппс был уже третьим губернатором, начиная с того времени, когда англичане заинтересовались этой частью Австралии. Английское правительство решило использовать недавно открытые земли для ссылки туда уголовных и политических преступников.
   На приеме у губернатора Стшелецкий познакомился с человеком, еще при жизни вошедшим в историю цивилизации Нового Южного Уэльса. Его звали Мак-Артур.

   Стшелецкому вскоре представилась возможность посетить многочисленные имения австралийских богачей. К тому времени колонии для преступников были упразднены, и ссыльные работали у предпринимателей, получая за это кое-какую заработную плату. Многие из них стали владельцами собственных небольших участков земли.
   Пять лет длились странствия путешественника с момента его отплытия в июне 1834 года из Ливерпуля в Нью-Йорк.
   В конце 1839 года, исследуя Голубые горы, в долине Клейуд в окрестностях Батерста Стшелецкий обнаружил признаки золота. Он полагал, что золотоносные формации широко развиты в горных районах юго-восточной Австралии. Исследователь подготовил к печати сообщение о своих гипотезах и открытиях. Но сначала он сообщил о своем открытии губернатору Гиппсу. В губернаторском дворце состоялся разговор, в результате которого на одиннадцать лет австралийские золотые россыпи были засекречены. Губернатор опасался, как бы неожиданное известие о золотых россыпях не вызвало в Австралии беспорядков, и обязал Стшелецкого не сообщать об этом открытии. В то же время он просил составить соответствующий отчет, который вместе со своим рапортом выслал в Лондон. Путешественник сдержал свои обязательства и в своем труде об Австралии, изданном в 1845 году в Лондоне, ни словом не упомянул о золотоносном Песке.
   Только в годы золотой лихорадки в Австралии Стшелецкий, освобожденный от обязывавшей его секретности, издает дополнение к своему труду о Новом Южном Уэльсе, в котором сообщает о своем открытии.
   Спустя десять лет прогнозы Стшелецкого полностью оправдались, и "золотая лихорадка" захлестнула юго-восточные провинции Австралии. Австралийские историки считают, что честь открытия золотых залежей пятого материка по праву принадлежит Стшелецкому. Имеются, правда, сведения, будто еще в 1823 году некто Мак-Брайн нашел где-то в Новом Южном Уэльсе признаки золота, но данные эти весьма смутны и требуют основательной проверки.
   Запрет Гиппса не слишком обескуражил Стшелецкого, и в декабре 1839 года он разработал план путешествия по маршруту Сидней - Австралийские Альпы - Порт-Филлип.

   В начале 1840 года Стшелецкий покинул Сидней и вместе с Джемсом Мак-Артуром направился на юго-запад.
   Экспедиция с трудом продвигалась через "бездонные ущелья, глубокие долины и страшные пропасти", спуск в которые, как писал Стшелецкий, был сопряжен с большими опасностями, а выход почти невозможен. В этом крае, доступном только птицам и опоссумам, легко могла произойти катастрофа. "Запутавшись во время своих изысканий в бесконечном лабиринте подземных ущелий горы Гей и реки Грос, - вспоминает Стшелецкий, - я не в состоянии был выбраться из него, и только через несколько дней беспрерывной усталости, голода и опасностей мне удалось выйти оттуда". Несмотря на это, он не только поднялся на гору Гей, но и достиг в северной части Голубых гор более высокой вершины, которую в честь своей возлюбленной назвал горой Адины.
   После полугодовых странствий Стшелецкий добрался до высочайшей части Австралийских Альп. Вершины были покрыты вечным снегом. После утомительного перехода экспедиция очутилась на высоте 2000 метров. Это было ровно в полдень 15 февраля 1840 года. Производя измерения одной из вершин и предполагая, что она является самой высокой вершиной Австралийских Альп, Стшелецкий назвал ее именем национального героя, о котором много ему рассказывал отец. "Эту вершину, - писал он в письме к Адине Турно, -никем до меня не посещенную, с ее вечными снегами, тишиной и достоинством я использовал, чтобы увековечить для будущих поколений этого континента память имени дорогого и чтимого каждым поляком, каждым другом свободы... В чужом краю, на чужой земле, но среди свободного народа я не мог удержаться от присвоения ей названия горы Косцюшко".

   Через сорок лет после Стшелецкого Австралийские Альпы исследовал австрийский зоолог Роберт Ленденфельд. Когда он, имея более точные инструменты, взошел на вершину горы Косцюшко и приступил к измерениям, то к своему удивлению установил, что вопреки видимости соседняя вершина является более высокой. Поэтому он счел уместным исправить открытие Стшелецкого и изменить название горы Косцюшко на Монт-Таунсенд. Одновременно он назвал высочайшую вершину именем немецкого естествоиспытателя Мюллера, а простирающийся вокруг обеих вершин горный массив - "Группой Косцюшко". Однако это вызвало волну всеобщего возмущения. Название горы вошло уже в историю Австралии. И вот после проверки правильности измерений Ленденфельда на топографические карты около низшей вершины было нанесено название Монт-Таунсенд, а высшую назвали горой Косцюшко.
   Стшелецкий открыл также истоки крупнейшей австралийской реки Муррей, имеющей длину 2500 километров. Они находятся у подножия Австралийских Альп. Позднее, следуя в юго-западном направлении, путешественник спустился в Большую Викторианскую долину и оказался в дотоле никому не известной горной области, которую он после обследования назвал Гипслендом. Тогда она представляла собой огромное неосвоенное пространство с необычно обильной растительностью и прекрасными озерами. Новое открытие польского путешественника приумножило земли Нового Южного Уэльса. Эти земли, по его мнению, через несколько лет должны превратиться в "житницу Австралии".
   Во время странствий по Новому Южному Уэльсу Стшелецкий исследует климат, флору и фауну, а больше всего интересуется бытом и обычаями туземцев.
   Каждое племя кочевало отдельно и управлялось советом старейшин. Однако фактическую власть имели шаманы, которые одновременно занимались знахарством. Они раздавали всякого рода талисманы, долженствующие охранять от болезней и разного рода несчастий, организовывали религиозные торжества, главным образом танцы в лунную ночь. Во времена, когда Стшелецкий исследовал Австралию, туземцы очень редко разрешали белым присутствовать при совершении своих обрядов.
   До Стшелецкого в Гипсленде уже побывал Э. Макмиллан, но польский путешественник первым подробно описал эту труднодоступную область. Через Гипсленд Стшелецкий шел двадцать два дня. Это был очень тяжкий путь. Приходилось перебираться через капризные горные реки и преодолевать колючий скрэб - густые заросли низкорослых кустарников. На последнем этапе иссякли запасы провианта, лошади выбились из сил, и их пришлось бросить. Стшелецкий вынужден был оставить в горах и свои коллекции.

   Во время этого похода Стшелецкий встретился с туземцами. Вот как он описывает эту встречу в своем дневнике: "С остроконечной вершины горы мы, наконец, заметили среди густых зарослей источник воды, окруженный дымящимися вигвамами кочевого племени. Меня охватило безумное нетерпение как можно скорее утолить мучившую нас уже несколько дней жажду. Собрался с духом, новые силы вернулись ко мне, и я безрассудно устремился к желанному месту.
   "Стой! - закричал мой проводник. – Стой! Иначе погибнем".
   Мне пришлось остановиться. Мы изменили направление и, сойдя к подножью возвышенности, вместо того, чтобы войти в круг жилых шалашей, разлеглись на земле примерно в 60 ярдах от них. Прошло минут пятнадцать. Нетерпение, гнев, муки голода и жажды уже готовы были снести начертанные разумом границы, когда из ближайшего шалаша нам бросили горящее полено.
   Мой проводник встал, размеренным шагом подошел его поднять и, вернувшись, разжег костер, положил на него бывшего у нас в запасе опосума. Ложась снова с прежней медлительностью и бросая украдкой косые любопытные взгляды, он начал жевать свою палку.
   Через десять минут старая женщина вынесла из лагеря сосуд с водой и поставила его на полпути к нашему костру. После сосуда с водой подобным же образом вынесли рыбу, положенную на чистом куске коры; все это мой проводник опять принес мне. Я быстро утолил голод и жажду и чрезмерно утомленный уже начинал смыкать глаза, как вдруг из кочевого лагеря к нам приблизился пожилой человек. Проводник встретил его на полпути. Завязался разговор, в котором одна сторона расспрашивала, а другая объясняла причины моего путешествия. С возвращением старца этот ответ пронзительным пискливым голосом был доложен всему племени. Затем наступило несколько минут молчания, пока, наконец, вместо ожидаемого приглашения в лагерь, мы получили приказ немедленно удалиться.
   Сопротивление было невозможно. Мы вынуждены были подчиниться и сразу же пустились в дальнейший путь".

   Стшелецкий не обиделся на встреченных туземцев за то, что они не позволили переночевать. Он прекрасно понимал, что у них было чересчур много причин не доверять белому человеку. Наоборот, он с еще большей симпатией вспоминал людей, избавляющих от голода путника, независимо от того, кем его считают - другом или врагом.
   12 мая 1840 года Стшелецкий вышел к бухте Уэстерн-Порт, расположенной к востоку от залива Порт-Филлип, и спустя две недели добрался до Мельбурна.
   С июня 1840-го по ноябрь 1842 года Стшелецкий путешествовал по Тасмании - большому острову, расположенному южнее континента.
   Первоначально, так же как и Австралия, Тасмания служила местом ссылки преступников. Ее законные жители очень доброжелательно приняли первых белых пришельцев. Но когда тасманцы показались вблизи теперешнего города Хобарт, где разбили лагерь англичане, командир белых приказал открыть огонь. Туземцы были застигнуты врасплох и пустились в бегство. Около двенадцати тасманцев пало жертвой этого нападения. С этого момента на острове началась война. Тасманцы мстили за убийство своих братьев, а колонизаторы устраивали облавы, кончающиеся резней туземцев, вооруженных только копьями и дубинками. В 1830 году в живых оставалось только 300 тасманцев. Их вывезли на скалистый остров Флиндерс, лишенный здоровой воды. Там они умирали от истощения и болезней.
   Когда Стшелецкий прибыл на остров, он застал там только 50 туземцев.
   Исследовав Тасманию, польский путешественник отправился в Англию. В Лондоне в 1845 году был опубликовал его капитальный труд "Физическое описание Нового Южного Уэльса и Вандименовой Земли", удостоенный медали Королевского географического общества. Это была первая сводная работа по геологии восточной Австралии и Тасмании. Стшелецкий на основании своих наблюдений и данных, опубликованных его предшественниками, разработал схему геологической истории австрало-тасманийской области, обратив особое внимание на древность слагающих ее комплексов горных пород.

   Признанный чужими, он не нашел признания среди соотечественников. Через двадцать два года после выезда с родины он встретился в Женеве с Адиной Турно. От нее он узнал, что в его родной стране, несмотря на то, что он прислал в познанские журналы отрывки из своих воспоминаний, никто не интересуется его путешествиями и открытиями.
   До последних лет жизни он не дождался признания даже в польских научных кругах. Когда в октябре 1873 года его хоронили в Лондоне и англичане возносили его заслуги на научном поприще, у него на родине только несколько газет поместило скромные заметки, напоминающие польской общественности об этом выдающемся путешественнике и исследователе.

(1860 - 1936)

    Русский путешественник, зоолог, географ, этнограф. Исследовал Западный Китай, Памир, Тянь-Шань (1884-1890), Западную Монголию и Туву, Дальний Восток (1903-1914). Открыл Турфанскую впадину. Его именем назван ледник на Памире (ледник Грум-Гржимайло).
   
   Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло родился в Петербурге 5(17) февраля 1860 года. В девятнадцать лет он окончил Третью военную гимназию. Но чтобы поступить в университет, необходимо было знать классические языки - латинский и греческий, на изучение которых он потратил год В 1880 году Грумм-Гржимайло поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, который, как и Московский университет, славился своими выдающимися профессорами Особенно интересными оказались лекции Вагнера по зоологии беспозвоночных, оказавшие влияние на выбор Грумм-Гржимайло специальности Он становится энтомологом и выбирает для углубленного изучения группу бабочек.
   Будучи студентом, Грумм-Гржимайло едет в Крым Он посещает Бесарабию, Подолию, Одесскую губернию, Нижнее Поволжье.
   В январе 1884 года Грумм-Гржимайло закончил университет и уже через месяц поехал в Среднюю Азию, которая в то время привлекала многих передовых русских ученых.
   По рекомендации Мушкетова путешественник отправился к Алайскому хребту, совершил экскурсии по Алайской долине, дошел до Муксу и, перевалив затем Заалайский хребет, вышел к озеру Кара-Куль. В последующие три года (1885- 1887) Грумм-Гржимайло последовательно расширяет район своих работ на Памире и в припамирских странах - Каратегине, Дарвазе, Гиссаре, долине Вахша, Карши, Шахризабса, затем посещает Тянь-Шань в бассейне Нарына и Чатыркеля, откуда проходит в Кашгар и опять в Алтай. Наконец, в последней памирской экспедиции Грумм-Гржимайло прошел к Мургабу, Ранкгулю и Сарыколу, за которым открывалась грандиозная панорама высочайших снежных гор Музтага на территории Китая, откуда путешественник повернул на юг - к Каракоруму и Вахану, и вышел к долине реки Оксу.

   Результаты четырехлетних работ Грумм-Гржимайло на Памире, Тянь-Шане и припамирских странах были им доложены в Географическом обществе и опубликованы в большом труде в 1890 году.
   Материалы памирских экспедиций оказались в значительной мере новыми в части энтомологической фауны. Путешественник собрал свыше 40 тысяч бабочек, из которых десятки видов были совершенно неизвестны науке. Были привезены первый медведь с Памира, относящийся к тому же виду, что и тянь-шаньский, и много других млекопитающих, а также птиц, все они переданы в Зоологический музей Академии наук.
   Путешественник не ограничивает своих работ зоологическими и зоогеогра-фическими исследованиями, он делает съемки маршрутов, определяет абсолютные высоты, выясняет орографию горных хребтов и долин, проводит метеорологические наблюдения, изучает ледники истоков реки Танымас.
   За путешествия на Памире Русское Географическое общество наградило Грумм-Гржимайло серебряной медалью и избрало его своим действительным членом.
   Успех четырех экспедиций на Памир был большим, и это позволило путешественнику надеяться на то, что ему посчастливится участвовать в новой большой и длительной экспедиции во внутренние труднодоступные части Азии. Так и случилось.
   В 1889 году, после смерти Пржевальского, Географическое общество сформировало три экспедиции в Центральную Азию - Певцова в Куньлунь и Кашгарию, Громбчевского в верховья Пянджа и Тарима (Раскема) и Грумм-Гржимайло в Восточный Тянь-Шань и Наньшань. Эта экспедиция оказалась самой большой и важной во всей научной деятельности Грумм-Гржимайло. Именно в центрально-азиатском путешествии 1889-1890 годов он проявил свои способности выдающегося географа и собрал настолько разнообразный материал, что это позволило ему в течение многих лет работать над вопросами географии Центральной Азии и, более того, плодотворно разрабатывать этнографию и историю народов этой страны.

   27 мая 1889 году из Джаркента (ныне Панфилов в Казахстане) вышла экспедиция Грумм-Гржимайло. Его помощником был брат Михаил Ефимович, уже приобретший опыт в памирских путешествиях. В отряд были приглашены два переводчика и семь сопровождающих казаков.
   Путешественники побывали в Восточном Тянь-Шане, в пустынных горах Бэйшаня, изучали высокую и сложную систему китайских гор Наньшаня, посетили высокогорное озеро Кукунор.
   Интереснейшие географические открытия, сделанные Грумм-Гржимайло, навсегда вошли в науку. На южных склонах Тянь-Шаня, недалеко от Турфана, он открыл и обследовал обширную и глубокую котловину, поросшую редкой пустынной растительностью. Кое-где из подземных галерей, устроенных местными жителями, небольшими ручейками бежала вода, которая орошала поля и сады. Эти галереи - кяризы - играют большую роль в хозяйстве сухих районов Средней и Центральной Азии. Они собирают подземный грунтовой поток и выводят воду на поверхность земли.
   Турфанская (Люкчунская) котловина оказалась удивительно глубокой. Подобных котловин во всем мире насчитывается только три-четыре. Дно котловины, где белело солью мелкое озеро Броджанте, лежало на 130 метров ниже уровня океана. Ее открытие заинтересовало географов всего мира, и уже через несколько лет, в 1893 году, экспедиции Роборовского было поручено организовать в ней регулярные метеорологические наблюдения на постоянно действующей станции.
   В степях Джунгарии Грумм-Гржимайло охотился за дикими лошадьми, шкуры которых впервые привез Пржевальский. Но Пржевальскому не удалось тогда самому убить редчайшего зверя, и первым из европейских охотников, кто сам добыл этого пустынного скакуна, оказался Грумм-Гржимайло.
   Внимательный путешественник впервые рассказал о пустынных горах Бэйшань. Эти горы связывают Тянь-Шань и Наньшань.

   Шаг за шагом по неизвестным путям шел караван, переваливая высокие горы и переправляясь через бурные реки в долинах. Наконец, путешественники вышли к берегам великой китайской реки Хуанхэ.
   "И вот, наконец, перед нами она - Хуанхэ, кормилица стольких миллионов - река, к которой уже давно стремились наши мечты".
   Экспедиция провела съемки по маршрутам длиною 7250 километров, в 30 местах определила географические координаты, а в 140 пунктах выяснила абсолютные высоты. В пути проводились метеорологические наблюдения, сборы коллекций насчитывали 214 млекопитающих, 1150 птиц, 400 яиц с гнездами, около 100 рыб, 105 пресмыкающихся и земноводных, 35 тысяч насекомых, 800 листов гербария, 850 образцов горных пород.
   Результаты путешествия Грумм-Гржимайло оказались настолько разнообразными и богатыми, что отчет о работе экспедиции вышел в трех больших томах под общим названием "Описание путешествия в Западный Китай". Русское Географическое общество присудило ему премию Пржевальского, первую после ее учреждения. Парижская Академия наук также вручила путешественнику премию.
   После выхода последнего, третьего тома "Описания путешествия в Западный Китай" в 1907 году Географическое общество присудило автору Константиновскую медаль.
   Вернувшись из Китая в Петербург, Грумм-Гржимайло усиленно занимался обобщением собранных материалов, написал книгу "Описание Амурской области", служил в департаменте торговли, а затем в таможенном департаменте и ведал делами, касающимися торговли с азиатскими странами.

   Среди множества дел и тем Грумм-Гржимайло не забывает, что в основе настоящего научного исследования лежит сбор оригинального материала в полевой обстановке, в наблюдениях на месте, в первоисточниках, и вот, через несколько лет, он отправляется в Западную Монголию и Туву. В 1903 году он выходит из поста Зайсан в Казахстане и проходит через долину Черного Иртыша и Монгольский Алтай в пустынную обширную котловину, где расположены большие озера Убса, Хараусу, Харанур. Грумм-Гржимайло поднялся на гору Хархира, перевалил через хребет Таннуола и из Тувы прошел на Алтай - в Кошагач. Путешественник не стал давать подробного описания маршрута и работ этой поездки, а включил собранные материалы в монографию о Западной Монголии.
   Все больше и больше интересуется ученый этнографией. Люди, их быт, хозяйство, обычаи, история, памятники старины - все это привлекает его внимание. Вернувшись из путешествия, Грумм-Гржимайло пишет большую работу - "Западная Монголия и Урянхайский край". Один том этого труда посвящен описанию природы стран, с которыми он познакомился, а три - народам, проживающим в этих странах.
   Вся жизнь Григория Ефимовича проходила в упорном каждодневном труде.
   До последних дней он работал в Географическом обществе. Много времени проводил ученый за письменным столом. Он писал книги, статьи, рецензии, вел обширную переписку со своими многочисленными корреспондентами. В его квартиру на Петроградской стороне в Ленинграде приходили письма из Монголии, Китая, Франции, Германии, Англии. Знаменитого русского географа и путешественника знали во всем мире.

Русский землепроходец. В 1643-1646 годах руководил отрядом, который впервые проник в бассейн реки Амур, открыл реки Зея, Амурско-Зейскую равнину, среднее и нижнее течение реки Амур до устья. Собрал ценные сведения о природе и населении Приамурья.
   
   Поярков по тому времени был образованным человеком. Выходец из северных губерний Европейской России, он дослужился на сибирской службе до должности письменного головы - чиновника для особых поручений при воеводе.
   Основанный в 1632 году на берегу реки Лены, "Якуцкий острожек" занимал выгодное географическое положение и в 1642 году стал административным центром вновь организованного Якутского воеводства. Русские землепроходцы искали новые "землицы" на юге, продвигаясь вверх по притокам Лены - Олекме и Витиму. Скоро они перевалили водораздельные хребты, и перед ними открылась обширная страна на великой реке Шилкар (Амур), населенная оседлыми даурами, по языку родственными монголам.
   Приволье, богатство Амура и, прежде всего, то, что там хлеб "родится вволю", привлекало внимание первого якутского воеводы Петра Головина, так как в Якутске хлеба, получаемого от "пашенных крестьян", не хватало, и его приходилось привозить издалека, чаще всего из-за Урала.

   Слухи о богатствах Даурии все умножались, и в июле 1643 года Головин послал на Шилкар 133 казака с пушкой под начальством "письменного головы" Василия Даниловича Пояркова, выделив судовой инструмент, много парусины, боеприпасов, пищалей, а также медных котлов и тазов, сукна и бисера - для подарков местным жителям.
   К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников ("охочих людей"). В качестве переводчика был выбран Семен Петров Чистой.
   Пояркову был дан ряд заданий описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить "чертеж и роспись дороги своей и волоку, к Зие и Шилке реке, и падучим в них рекам и угодьям". Был составлен маршрут похода и даны некоторые сведения о реках и народе, живущем на Амуре, а также твердый наказ Пояркову, чтобы люди его отряда не трогали и не обижали местное население.
   Поярков пошел в Даурию новым путем. В конце июля на дощаниках он поднялся по Алдану и рекам его бассейна - Учуру и Гонаму. Судоходство по Гонаму возможно только на 200 километров от устья, выше начинаются пороги. Людям Пояркова приходилось перетаскивать суда чуть ли не у каждого порога, а на Гонаме их больше сорока, не считая мелких. Плавание по этой реке было поистине героическим. Однажды "на пороге казенное судно заметало и на том замете с того казенного дощаника с кормы сорвало государев свинец, что с ним послан был 8 пуд 16 гривенок и тот свинец в том пороге в глубоком месте потонул и сыскать его не могли". Поярков никак не мог примириться с потерей столь ценного и нужного груза. Казаки даже ныряли за ним, но бесполезно.

   Осенью, когда река стала, отряд еще не достиг водораздела между бассейнами Лены и Амура. Потеряв два дощаника, Поярков оставил часть людей зимовать с судами и припасами на Гонаме, а сам налегке с отрядом в 90 человек пошел "зимником" на нартах и лыжах через Становой хребет и вышел к верховьям реки Брянты (система Зеи). Через 10 дней пути по Амурско-Зейскому плато он добрался до реки Умлекан, левого притока Зеи.
   Здесь русские были уже в стране "пашенных людей" - Даурии. По берегам Зеи встречались селения с просторными деревянными домами крепкой постройки, с окнами, затянутыми промасленной бумагой. У дауров имелись запасы хлеба, бобовых и других продуктов, много скота и домашней птицы. Они носили одежду из шелковых и хлопчатобумажных тканей. Шелк, ситцы, металлические и другие изделия они получали из Китая в обмен на пушнину. Пушниной же они платили дань маньчжурам. Поярков требовал от дауров, чтобы они давали ясак русскому царю, а для этого он захватывал в аманаты (заложники) знатных людей, держал в цепях, обращался с ними жестоко. От аманатов и других пленных русские получили более точные сведения о стране, в частности о крупном притоке Зеи Селимде (Селемдже) и ее жителях, о соседней Маньчжурии и Китае.
   Поярков решил зимовать на Зее и поставил острог возле устья Умлекана. К середине зимы хлеб в остроге и окрестных селениях подошел к концу, а нужно было дотянуть до теплого времени, когда вскроются реки и придут суда с припасами, оставленными на Гонаме.
   Тогда Поярков послал отряд в 70 человек во главе с Юшкой Петровым в соседнее селение.
   Дауры встретили гостей приветливо, но в свой город не пустили. За версту от селения они построили казакам три юрты, принесли им богатые дары, снабдили продуктами.

   Петрова не удовлетворили богатые подношения дауров. Отобрав 50 лучших воинов, он пошел на штурм селения. Однако дауры выслали конный отряд, который разгромил пеший отряд казаков. Юшка Петров с оставшимися в живых людьми вернулся к Пояркову.
   В это время в остроге начался голод, казаки примешивали к муке кору, питались кореньями и падалью, болели и умирали. Разгневанный Поярков не мог простить Петрову его необдуманного поведения и отказался делить запасы с вернувшимся отрядом. Казакам Петрова суждено было умереть голодной смертью.
   Окрестные дауры, скрывавшиеся в лесах, осмелели и организовали ряд нападений на острог, к счастью для русских, неудачных. Несколько дауров было при этом убито, их трупы валялись вокруг острога. Казаки стали есть и трупы.
   24 мая 1644 года, когда пришли люди Пояркова, зимовавшие за Становым хребтом, Поярков все же решил двигаться дальше, вниз по Зее. У него оставалось около 70 человек. Плыть пришлось через сравнительно густонаселенный район - западную окраину Зейско-Буреинской равнины, но жители не допускали, чтобы русские высаживались на берег.
   Наконец в июне отряд вышел на Амур. Район устья Зеи понравился казакам - земля здесь, судя по запасам продовольствия в даурских острогах и многочисленным пашням, давала хорошие урожаи зерновых и овощей, в селениях было много скота. Поярков остановился немного ниже устья реки Зеи - он решил срубить здесь острог и зимовать, а весной, как предписывала инструкция, двинуться вверх по Амуру - на Шилку - для поиска серебряных руд. На разведку вниз по Амуру он отправил 25 казаков на двух стругах. После трехдневного плавания разведчики выяснили, что до моря очень далеко, и повернули назад, двигаясь против течения бечевой. Вскоре они подверглись нападению приречных жителей, которые перебили многих казаков, и к Пояркову вернулось лишь пятеро. Теперь в отряде осталось около 50 человек.
   Поярков понимал, что с такими силами после тяжелой зимовки трудно будет двигаться против течения могучей реки, и принял решение плыть к ее устью. Очевидно, он знал, что оттуда морем можно дойти до реки Ульи. От устья реки Сунгари начались земли другого народа - пашенных дючеров. Они жили в поселках, окруженных полями. Вскоре с юга в Амур "упала" крупная река, названная казаками Верхним Амуром, - это была Уссури (детально русские ознакомились с ней в 50-х годах XVII века, назвав ее Ушуром). Через несколько дней плавания показались шалаши ачанов, иначе - гольдов (нанайцев), которые жили в крупных селениях- до 100 и более юрт в каждом. Они почти не знали земледелия; скотоводство у них находилось в зачаточном состоянии; занимались они в основном ловлей рыбы и ею почти исключительно и питались. Из искусно выделанной и раскрашенной кожи крупных рыб они шили себе одежду. Побочным промыслом была охота - казаки видели у них собольи шкурки и лисьи меха. Для езды гольды пользовались только собачьими упряжками.

   Великая река поворачивала на северо-восток. Через десять дней плавания на берегах нижнего Амура русские увидели летние жилища на сваях и встретили новый "народец". То были гиляки (нивхи), рыболовы и охотники, народ еще более отсталый, чем ачаны. И они ездили на собаках; у некоторых казаки видели сотни собак. Рыбачили они в маленьких берестяных лодках и выплывали на них даже в открытое море. Еще через восемь дней Поярков достиг устья Амура. Время было позднее, сентябрь, и Поярков остался здесь на вторую зимовку. По соседству в землянках жили гиляки. Казаки стали покупать у них рыбу и дрова и собрали некоторые сведения об острове Сахалин, богатом пушниной, где живут "волосатые люди" (айны). Поярков выяснил также, что из устья Амура можно попасть в южные моря. "Только тем еще морским путем никто (из русских) не ходил в Китай". Так впервые было получено представление о существовании пролива (Татарского), отделяющего Сахалин от материка. В конце зимы русским опять пришлось терпеть голод; весной они выкапывали коренья и тем кормились. Перед выступлением в поход казаки совершили набег на гиляков, захватили аманатов и собрали ясак соболями. В течение зимы землепроходцы заготовили лес, укрепили лодки.
   В конце мая 1645 года, когда устье Амура освободилось ото льда, Поярков вышел в Амурский лиман, но не рискнул идти на юг, а повернул на север. Морское плавание на речных лодках - дощаниках с дополнительно наращенными "нашивами" (бортами) - продолжалось три месяца. Экспедиция продвигалась сначала вдоль материкового берега Сахалинского залива, а затем вышла в Охотское море. Мореходы обходили "всякую губу", почему и шли так долго. Разразившийся шторм отбросил их к какому-то большому острову, скорее всего к одному из группы Шантарских. К счастью, все обошлось благополучно, и в начале сентября Поярков вошел в устье реки Ульи. Здесь казаки нашли уже знакомый им народ - эвенков, обложили их ясаком и остались на третью зимовку. Ранней весною 1646 года отряд двинулся на нартах вверх по Улье и вышел к реке Май, бассейн Лены. Здесь землепроходцы выдолбили лодки и по Мае, Алдану и Лене за шестнадцать дней, в середине июня 1646 года, доплыли до Якутска.
   Землепроходцы рассказывали, что в низовьях Зеи и на Амуре сеют шесть "хлебов" ячмень, овес, просо, гречу, горох и коноплю, что там хорошо родятся разные овощи, что у дауров есть лошади, коровы, бараны и много свиней и кур.

   Во время этой трехлетней экспедиции Поярков проделал около восьми тысяч километров, потеряв, большей частью от голода, 80 человек из 132. Он прошел новым путем от Лены на Амур, открыв реки Учур, Гонам, Зею, Амурско-Зейское плато и Зейско-Буреинскую равнину. От устья Зеи он первым спустился по Амуру до моря, проследив около двух тысяч километров его течения, открыл - вторично после Москвитина - Амурский лиман, Сахалинский залив и собрал некоторые сведения о Сахалине Он первым совершил исторически вполне доказанное плавание вдоль юго-западных берегов Охотского моря.
   Поярков собрал ценные сведения о народах, живущих по Амуру, - даурах, дючерах, нанайцах и нивхах, убеждал якутских воевод присоединить амурские страны к Руси. "Там в походы ходить и пашенных хлебных сидячих людей под царскую руку привесть можно, и ясак с них собирать,- в том государю будет многия прибыль, потому что те землицы людны, и хлебны, и собольны, и всякого зверя много, и хлеба родится много, и те реки рыбны…"

(? - 1173)

    Еврейский путешественник XII века. За тринадцать лет (1160-1173) объехал почти весь известный тогда мир. Написал книгу с описанием этого путешествия.
   
   Вениамин (Бен-Иона) Тудельский, испанский еврей из города Тудела, в На-варрском королевстве, посетил Марсель, Рим, Валахию, Константинополь, Палестину, Ниневию, Багдад, Вавилон, Шираз, Самарканд, Тибет, Цейлон, Красное море, Египет, Сицилию, Италию, Германию и Францию.
   В 1160 году он отплыл из Барселоны в Марсель, а затем отправился в Геную. Из Генуи он прибыл в Рим, затем посетил Неаполь и другие южные города. Из Италии Вениамин переправился в Грецию и в Константинополь. Он сообщает интересные подробности о столице греческого царства.
   В то время императором Византии был Мануил Комнин, который жил в роскошном дворце на берегу моря. "Там возвышались, - говорит Вениамин, - колонны из чистого золота и серебра золотой трон, усыпанный драгоценными камнями, над которым золотая корона, свешивающаяся на золотых цепях, оказывалась как раз на голове императора, когда он садился на престол. Камни, украшавшие эту корону, были столь редки, что никто не мог их оценить, и ночью не было надобности в огне, так как было совершенно светло от блеска этих драгоценностей".

   Путешественник сообщает, что купцы стекаются в Константинополь изо всех стран, и этот город так густо населен, что может идти в сравнение с одним только Багдадом. Жители Константинополя носят шелковые одежды, украшенные дорогим шитьем и золотой бахромой. Когда встречаешь их в этих дорогих нарядах, верхом на лошадях, можно подумать, что это принцы крови. На случай нападения или обороны они содержат наемников всех наций, которые в любую минуту готовы пролить за них свою кровь.
   Из памятников Константинополя Вениамин упоминает о храме святой Софии, в котором "приделов (добавочных алтарей) столько же, сколько дней в году, а колонн и паникадил такое множество, что их невозможно сосчитать". Кроме того, он дает описание ипподрома, в котором для забавы народа показывают борьбу "львов, медведей, тигров, а также диких гусей и многих других птиц".
   Из Константинополя Вениамин Тудельский переправился в Малую Азию, где посетил города Триполи, Бейрут, Тир, Сидон, Акку, Самару. Отсюда путь его лежал через Иерусалим, Вифлеем и Хеврон в Дамаск, бывший в то время столицей турецкого царства. Дамаск произвел на путешественника сильное впечатление своей роскошью и благоустройством.
   "Город, - говорит Вениамин, - окружен фруктовыми садами; на всей земле нет страны более плодоносной. Город расстилается у подошвы горы Гермона, на которой берут начало две реки - Амана и Фарфар; первая протекает через середину города, и из нее проведена вода во все большие дома, на площади и рынки. Дамаск ведет торговлю со всем миром. У измаилитов есть в Дамаске мечеть, называемая Гоман-Дамаск, то есть храм Дамаска. В этом храме есть стеклянная стена, имеющая триста шестьдесят пять отверстий. Солнце, спускаясь по двенадцати делениям, по числу часов в дне, входит каждый час в одно из этих отверстий, благодаря чему эти отверстия позволяют каждому узнать, который час".

   Покинув Дамаск, Вениамин Тудельский посетил Баальбек-Небек - Гелиополис греков и римлян, построенный Соломоном; затем он приехал в Тудмур или Пальмиру, потом в Газу, сильно разрушенную землетрясением. После этого Вениамин отправился в Месопотамию, посетил Мосул на Тигре, Ниневию и Багдад - столицу и резиденцию арабских калифов, поразившую путешественника своей красотой.
   Вениамин совершил также поездку к развалинам Вавилона, побывав на том месте, где, по преданию, возвышалась некогда вавилонская башня, "построенная народами до потопа". "С этой башни, - говорит Вениамин, - открывалась даль на двадцать миль в окружности, но огонь, упавший на башню с неба, разрушил ее до основания и сравнял с землей".
   Посетив потом много других городов, неутомимый путешественник попал, наконец, в город Басру, лежащий на Тигре у оконечности Персидского залива. Об этом значительном торговом городе путешественник не сообщает никаких подробностей. Оттуда он отправился в Персию и задержался некоторое время в большом, полуразрушенном городе Хузестане, который разделяется рекой Тигр на две части: богатую и бедную. Вениамин объехал почти всю Персию и через Хамадан прибыл в Исфахан, столицу страны, имевшую двенадцать миль в окружности.
   Далее рассказ путешественника не отличается определенностью - мы видим его то в Ширазе, то в Самарканде, то у подошвы Тибетских гор. Отсюда Вениамин возвратился в Низампур и Хузестан на берегах Тигра, затем, после двухдневного плавания, он достиг Эль-Катифа - арабского города у Персидского залива, где добывают жемчуг. Переправившись через Оманское море, Вениамин прибыл в Хулан (Куилон) на малабарском берегу Индостана. По его словам, "в этой стране хорошо произрастают перец, корица, имбирь и другие пряности".

   Перебравшись на остров Цейлон, жители которого фанатически поклоняются огню, путешественник отправился оттуда в Китай. Но из описания путешествия не ясно, достиг ли он в действительности этой страны.
   Далее Тудельский снова объявляется на Цейлоне и вслед за тем на острове, по всей вероятности Сокотре, при входе в Аденский залив. Переправившись после этого через Красное море, он приехал в Абиссинию, которую называет "Индией на суше". Спустившись вниз по течению Нила, он достигает вслед за тем местечка Холван, а оттуда, через знойную пустыню Сахару, приезжает в Каир.
   Каир, по словам путешественника, большой город, украшенный площадями и лавками; там никогда не бывает дождя, но Нил, выходящий ежегодно из берегов, орошает страну на пространстве "пятнадцати дней пути", что и делает ее необыкновенно плодородной.
   Из Каира Вениамин проехал в Александрию, основанную некогда Александром Македонским. "Александрия, - говорит он, - большой торговый город, куда съезжаются купцы со всех частей света; город этот чрезвычайно многолюден, а улицы его так длинны, что кажутся бесконечными. В море, на целую милю от берега, вдается плотина, на которой стоит высокая башня, сооруженная еще Александром Великим; на вершине этой башни установлено стеклянное зеркало, в которое можно видеть находящиеся на расстоянии пятидесяти дней пути корабли, идущие из Греции или с запада". "Эта светящаяся башня, - добавляет Вениамин, - служит еще и теперь маяком для всех плывущих в Александрию, так как она видна за сто миль не только днем, но и ночью, благодаря большому светильнику, горящему на ее вершине".

   Из Египта Вениамин направился в Италию, а оттуда - через Германию - он попал в Париж. Описанием Парижа Тудельский и заканчивает повествование о своих путешествиях. Несмотря на некоторую сбивчивость изложения, это описание представляет ценный памятник географических знаний середины XII столетия.
   Во время своих беспримерных для той эпохи скитаний Тудельский собрал сведения и о Руси. Он сообщал, что вся страна "наполнена горами и лесами", в которых водится драгоценный соболь, о том, что русские зимы отличаются нестерпимыми холодами.
   Описание путешествий Вениамина Тудельского было опубликовано в 1543 году в Константинополе; затем книга была выпущена в Ферраре, Антверпене, Фрейбурге и других городах.
   Вениамин Тудельский считается первым европейским путешественником, посетившим страны Востока.

(1845 - 1892)
    Исследователь Восточной Сибири. По происхождению поляк. За участие в польском восстании 1863-1864 годов сослан в Сибирь. Составил первую геологическую карту побережья Байкала. Предложил одну из первых тектонических схем внутренней Азии (1886), выдвинул идею эволюционного развития рельефа (1878). Горная система в Якутии и Магаданской области носит название хребта Черского.
   
   Иван Дементьевич Черский 18-летним юношей принял участие в польском восстании 1863 года, за что был сослан в Сибирь и зачислен рядовым в Омский линейный батальон. Под влиянием Александра Чекановского, с которым он познакомился на этапе, а позже - Г. Н. Потанина он занялся геологией и зоологией.
   Осенью 1871 года Чекановский дал Черскому рекомендацию к директору Сибирского отделения Географического общества подполковнику корпуса топографов Усольцеву, и вскоре молодой ссыльный получил должность консерватора и библиотекаря музея. Поселился он в маленькой дворницкой. Его рабочий день был организован следующим образом: шестнадцать часов в день он работал, семь предназначил для отдыха, а один - для прогулки и еды.

   После экскурсий Черский возвращался в здание Общества, чтобы слушать лекции Чекановского о геологическом строении земли и формировании земной коры. От него же он получал сведения о найденных на Лене ископаемых и о научных открытиях в Сибири.
   Первая самостоятельная экспедиция Черского состоялась в 1873 году. Тогда Чекановский предложил Географическому обществу поручить 28-летнему ученому ведение исследования гористой части Иркутской губернии. Вместе с Черским в экспедиции принял участие друг Чекановокого, опытный естествоиспытатель Николай Гартунг.
   С июня до осени ученые исследовали Восточный Саян и кузнецкий Алатау Произведенные точные измерения определили высоту вершин этих гор, причем оказалось, что они намного выше, чем их до тех пор считали. Кроме богатой коллекции, участники экспедиции собрали интересные сведения о племени сойотов.
   Зимой Черский работал в музее, готовя к печати отчет об экспедиции. Это была уже его третья работа, опубликованная в "Известиях" Сибирского отделения Географического общества. Сотрудничество с издательством продлится до конца жизни Черского, и на протяжении двадцати лет в этом журнале появится несколько десятков его научных статей из области геологии и палеонтологии, посвященных открытиям, сделанным на территории Восточной и Северной Сибири.
   Летом 1874 года Черский еще раз исследует хребет Тункинские Гольцы, чтобы установить его связь с горной системой Саянов, а спустя год принимается за исследование окрестностей Бирюсы (Оны), где должны были находиться бивни мамонта. Поиски не дали ожидаемых результатов. Бивни мамонта еще в прошлом году были проданы начальником железнодорожной станции какому-то купцу.
   Не обескураженный этой неудачей, Черский направился в сторону Нижнеудинска, где на многие километры тянутся поросшие густым лесом горы, изрезанные многочисленными потоками. Там среди тайги, в которую углубляются только охотники, после долгих поисков ему удалось на северном склоне в одной из пещер найти прекрасно сохранившиеся останки животных. Это были неизвестные виды медведя, оленя и пеструшки, относящиеся к четвертичному периоду. Для обработки найденного обильного палеонтологического материала требовалось несколько лет, Черский же в ближайшее время должен был начать исследования на озере Байкал. Поэтому после двухмесячной работы в пещере он вернулся в Иркутск, привезя с собой столько ценных экспонатов, что ими заинтересовалась Петербургская Академия наук, наградившая ученого серебряной медалью.

   В мае 1877 года Черский отправился в Култук. Он поставил себе целью разгадать загадку происхождения озера Байкал.
   У выхода Ангары из Байкала возвышался, наподобие булавы, известный шаманский камень, место "чудес" и бурятских паломничеств. Здесь вскрывали преступления и наказывали преступников. Не было случая, чтобы кто-нибудь солгал перед лицом Байкала, потому что "священное море" знает все тайны, и немедленно поглотило бы в свои пучины клятвопреступника.
   Иркутский архиепископ, желая прекратить совершение этих обрядов, приказал поставить на верхушке камня крест. Буряты восприняли это враждебно, а шаманы вспомнили старую легенду о потопе: наступит время, когда камень провалится в воду, и тогда поднявшиеся воды озера хлынут с бешеной силой и затопят Иркутск - город греха.
   Продвигаясь вдоль берегов Байкала, Черский припоминал разные бурятские верования и услышанные легенды. Народ создал поэтическую поэму об озере, которое на протяжении веков было его кормильцем и одновременно пугало своей величиной и таинственностью.
   В Култуке геолог нанял двухконную повозку, погрузил багаж и поехал вдоль озера. Сначала ему сопутствовал бурят, позднее к ним присоединился сибирский бродяга, казак из-под Красноярска Максимка. Он прекрасно знал тайгу. Здесь он охотился, искал золото, был немного контрабандистом. Заинтересовавшись работой Черского, он бросил бродяжничество и в течение нескольких лет сопровождал ученого в его путешествиях.
   Они втроем углублялись в долины Хамар-Дабана, переплывали многочисленные горные потоки, вели раскопки. Бурят ловил рыбу, а Максимка старался подстрелить на ужин какую-нибудь птицу.

   Черский часто посещал юрты чабанов. Они обычно стояли одиноко у подножья возвышенности, защищенные от ветра, и только собаки громким лаем предупреждали о приближении посторонних людей. Когда чересчур досаждал холод, молодой геолог, интересовавшийся жизнью бурятов, направлялся к улусам, которых в Иркутске многие считали жестокими бурятскими разбойниками.
   "Я посетил много улусов, - утверждает Черский, -и нигде не встретился с жестокостью. Это гостеприимный, услужливый и симпатичный народ".
   Свои многомесячные странствия они завершили у устья Баргузина. Возвратившись осенью на пароходе в Иркутск, Черский с восхищением рассказывал о своей первой экспедиции на Байкал.
   Результатами экспедиции заинтересовалась семнадцатилетняя Мавра, дочка хозяйки, у которой уже длительное время проживал молодой геолог. В 1877 году состоялась их свадьба.
   Во время второй экспедиции Черский решил исследовать берег со стороны озера. Он проводил исследования очень тщательно, медленно продвигаясь на лодке вдоль берега. Черского сопровождали Максимка и жена, которая превратилась в настоящего научного работника.

   Так они обогнули Святой Нос, выбрались из Чивыркуйского залива и, минуя многочисленные рассеянные по озеру живописные островки, поплыли по направлению к мысу Кабани.
   Прежде чем они добрались до северной оконечности Байкала, где находится устье Верхней Ангары, их журналы заполнились массой ценных записей и важных наблюдений.
   Бурятское предание говорит, что Верхняя Ангара является началом собственно Ангары. На этом основании предыдущие путешественники утверждали, что Байкал представляет собой только расширенное русло этих рек, а углубление образовалось в результате вулканических процессов. Не соглашаясь с взглядами Гумбольдта, что Байкал был когда-то заливом Ледовитого океана, Черский, однако, не мог опираться на старые легенды. Поэтому он решил немного изменить маршрут, и теперь экспедиция поплыла по руслу реки в глубь суши.
   На основании проведенных исследований Черский убедился, что Байкал был когда-то проточным озером. При этом Ангара должна была быть значительно большей рекой, чем в настоящее время, а байкальская котловина является результатом продолжительного процесса оседания, который продолжается по сей день.
   Чтобы окончательно выяснить тайну Байкала, следовало исследовать также западные берега озера.
   Третий этап экспедиции предусматривал исследование северо-западного побережья от Култука до устья речки Онгурен, острова Ольхон и притока Лены реки Чанчур. Черская в этом путешествии не участвовала. Ожидая ребенка, она устраивала дом в Иркутске.

   В конце июня в Иркутске случился сильный пожар, продолжавшийся три дня. Сгорело несколько десятков улиц. Когда Черский приехал в Иркутск, то вместо своего дома увидел только пепелище. Мавра с недавно родившимся сыном жила у своей младшей сестры. В честь Чекановского сына назвали Александром.
   Записки и коллекции, привезенные из экспедиций, сгорели. Огонь уничтожил громадную библиотеку, заключавшую в себе, прежде всего труды, из области географии и естествознания, а также бесценные старые книги.
   Черский уволился из музея и приступил к обработке материалов последней экспедиции. Несмотря на болезнь сердца и ревматизм ученый готовится к новой экспедиции.
   Зимой 1880 года он закончил свой труд о Байкале. Работа Черского, подкрепленная чертежами, геологической картой и найденными им ископаемыми, опрокидывала тезисы Гумбольдта и Миддендорфа и вызвала чрезвычайно большой интерес научного мира. Черский был награжден золотой медалью, а его карту выслали на Международный геологический конгресс в Венеции.
   Окрыленный успехом, не обращая внимания на плохое состояние здоровья, в 1881 году исследователь снарядил экспедицию в долину реки Селенги до самого города Кяхта. Его спутником в этой экспедиции оказался Николай Витковский.
   Селенга, наибольшая из впадающих в Байкал рек, в устье протекает по широкой, плоской долине. Продвигаясь вверх по реке, путешественники убедились, что долина сужается, а горы сближаются и сжимают русло скалистыми берегами. Исследование этой цепи гор дополнило изучение Байкала.

   Осенью Черский вернулся в Иркутск. Тем временем в руководстве Сибирским отделом Общества произошли изменения. Черский вынужден был отказаться от сотрудничества с Обществом. Чтобы прокормить семью, знаменитый исследователь становится приказчиком в бакалейной лавке у знакомого иркутского купца, политического ссыльного.
   Летом 1885 года из Петербурга пришло радостное известие, помилование и вызов в столицу, после двадцати лет ссылки.
   В Петербург Черский привез геологическое описание трассы, составленное во время путешествия. Это был профиль части Сибири в широтном направлении.
   В том же 1885 году Черский впервые выделил два главных типа рельефа: от Байкала до Оби - плоская возвышенность, от Оби до Урала - Западно-Сибирская низменность (название предложено Черским).
   Пять лет, проведенных в Петербурге, - лучший период в жизни Черского. Исчезли материальные заботы, товарищи окружали его вниманием, а когда он возвращался с работы, его ожидали жена, сын и мать, которую он перевез к себе.
   К основным работам Черского в петербургский период следует отнести обработку дополнений к труду знаменитого немецкого географа Риттера под заглавием "Азия". Одновременно Черский приступил к написанию работы, которая обобщала его двадцатилетние исследования в области палеонтологии.

   В это время Академия наук рассматривала проект экспедиции в бассейн Анабара и Хатанги, надеясь, что там удастся обнаружить останки мамонтов. Черский представил совсем иной проект. По его мнению, для исследований следовало выбрать местность, защищенную с юга и с запада высокими горами, исключающими возможность переноса наслоений вместе с останками животных на ниже расположенные территории. Такой местностью он считал бассейны Яны, Индигирки и Колымы.
   Академия наук согласилась с проектом, и летом 1891 года Черский в обществе жены и сына преодолел на лошадях необычайно трудную дорогу из Якутска в Верхнеколымск.
   Сначала он прошел обычным путем через южную часть Верхоянского хребта в Оймякон на Индигирке и исследовал Оймяконское плоскогорье. Оттуда Черский двинулся на северо-восток и перевалил сравнительно высокий (до 2341 метра) хребет Тас-Кыстабыт, простирающийся, как он установил, с севера на запад. Он собрал первые расспросные сведения о значительной вершине в верховьях реки Сунтар (бассейн Индигирки) и правильно определил, что она имеет особое значение для орографии района. Затем Черский пересек Нерское плоскогорье и две горные цепи - Улахан-Чистай и "Томус-хай" (теперь Момский хребет), продолжив, таким образом, открытие большого водораздельного пространства между системами Индигирки и Колымы, начатое Г. Сарычевым. Наконец, перевалив Момский хребет, он вышел к Верхнеколымску в сентябре 1891 года.
   Колымская экспедиция планировалась на три года и должна была охватить путешествие по Колыме до самого океана, исследование берегов Индигирки и западной части Верхоянских гор.
   Преждевременно наступившая полярная зима задержала путешественников на длительное время в Верхнеколымске. Остановка продолжалась до мая 1892 года.
   До конца зимы было еще далеко, а тем временем Черский все чаще болел. Утро приносило облегчение. Черский садился за стол и начинал объяснять жене цель экспедиции. Видя приближающуюся смерть, он обязал жену продолжать путешествие, добраться до Нижнеколымска. Заменяя его, она должна была провести геологические исследования, записать все согласно его указаниям в журнале и весь научный материал доставить в Академию.

   31 мая 1892 года начал таять лед на реке, и Черский распорядился выезжать в Колымск. Имущество погрузили на большие примитивные лодки, и экспедиция тронулась в путь. Черский приказал приготовить для себя на носу лодки постель и, полулежа, вел наблюдения за берегами.
   Его состояние непрерывно ухудшалось. Несмотря на это, он в течение двадцати шести дней сам вел дневник путешествия.
   25 июня произошло последнее, самое страшное кровотечение. Лодку остановили около устья реки Прорвы. Здесь и умер выдающийся ученый и путешественник.
   За месяц до смерти, чувствуя резкое ухудшение здоровья, Черский написал письмо в Академию наук и сообщил о своей тяжелой болезни. В этом письме, которое можно считать его завещанием, он выразил свою волю: "...в случае моей смерти, где бы она ни произошла, экспедиция под руководством моей жены Мавры Павловны Черской должна, несмотря на это, доплыть этим летом до Нижнеколымска, производя работу главным образом в области зоологии и ботаники, а также тех геологических проблем, тематика которых доступна моей жене".
   Экспедиция двинулась по направлению к Нижнеколымску. Мавра Павловна не прекратила дальнейших исследований Она продолжала вести дневник путешествия и заносить в него данные научных наблюдений. И только когда выпал первый снег, Черская повернула обратно. В Иркутске она передала все материалы экспедиции посланнику Петербургской Академии наук.
   В 1926 году была организована научная экспедиция по следам Черского в Колымский край. Руководство экспедицией взял на себя Сергей Обручев, сын академика В. А. Обручева Большой горный массив, тянущийся восточнее цепи Верхоянских гор, был назван хребтом Черского.

(1804 - 1865)
    Английский путешественник, по происхождению немец. В 1835-1844 годах исследовал Гвианское плоскогорье и пересекающие его реки (главным образом Эссекибо).
   
   Государства, поделившие между собой в XIX веке Гвиану, много десятков лет не могли прийти к соглашению относительно границ своих владений. Общим названием Гвиана географы XIX века по традиции объединяли Гвианское плоскогорье в Южной Америке с приморскими низменностями, всю низменность Ориноко и левобережье Риу-Негру и нижней Амазонки - всего 2,4 миллиона квадратных километров. Спорили о десятках, даже сотнях тысяч квадратных километров территории, которая, правда, была уже исхожена в разных направлениях колонизаторами, но почти не изучена. Спорили о бассейнах малых и больших рек и о разделе всего Ориноко. В связи с пограничными спорами приходилось изучать не только гидрографию страны, но и ее рельеф, особенно водоразделы.
   Исследователи Гвианы фактически, а часто и формально находились на службе у колониальных держав или приглашались правительствами южноамериканских государств для сбора материалов по разграничению их владений. Конечно, власти рекомендовали собирать сведения не только о рельефе и речной сети спорных районов, но и любые географические и этнографические материалы.
   Пионером научного исследования Британской Гвианы был немец Роберт Герман Шомбургк, находившийся на английской службе. В 1829 году он по торговым делам приезжал в Соединенные Штаты Америки, а последующие годы провел в Вест-Индии. Лондонское Географическое общество предложило ему провести всестороннее исследование Британской Гвианы. Но так как ее границы тогда еще не были установлены даже приблизительно, в ходе своей работы Роберт Шомбургк очень широко раздвинул рамки исследуемой территории, отыскивая наиболее выгодные для Англии границы ее колонии - единственной в Южной Америке. Он взял себе в помощники младшего брата Ричарда (Рихарда) Шомбургка, который сопровождал Роберта во всех путешествиях по стране и оказался очень ценным сотрудником, как в сборе материалов, так и в их обработке. Особенно Ричард интересовался ботаникой и в этой научной области проявил себя как вполне самостоятельный исследователь.

   В 1835 году братья Шомбургки впервые проникли в глубь Британской Гвианы. В течение четырех лет они делали съемки и нанесли на карту бассейн Эссекибо и прилегающие к нему на западе неразведанные районы. Они проследили все течение Эссекибо и установили, что эта многоводная река пересекает почти в меридиональном направлении невысокую, покрытую влажным тропическим лесом страну, что на ней и ее притоках много порогов и водопадов, что в верхнем течении она принимает слева большой приток Рупунуни, прорезывающий горы Кануку. Они обнаружили, что за узкой лентой галерейного леса, окаймляющего берега Рупунуни, простирается по обе стороны сухая саванна. Эта саванна Рупунуни доходила на восток до верховьев Эссекибо. Когда же братья повернули на запад и перешли в крайний северный клин бразильской территории, к верховьям Риу-Бранку, то установили, что и там простирается широкая полоса сухой саванны. В этом районе Шомбургки открыли дугообразную цепь невысоких гор - водораздел между верховьями Риу-Бранку и притоками Эссекибо - Потаро и Мазаруни.
   В последний год путешествия, в 1839 году, братья открыли горы Пакарайма и поднимающийся к западу от них (на стыке нынешних границ Гайаны, Бразилии и Венесуэлы) горный массив Рорайма. Шомбургки угадали, что перед ними высочайшая вершина Гвианского нагорья, но не могли подняться на нее, так как почти отвесные склоны массива возвышались на несколько сот метров над окружающим нагорьем. С юго-запада к Рорайме примыкает горная цепь Серра-Пакарайма. Братья прошли на запад вдоль ее южного подножия, поднимаясь по долине открытой ими реки Урарикуэры (крупнейший приток Риу-Бранку), которая берет начало к северу от гор Серра-Парима, у 4° с.ш. Затем они вышли к долине реки Падамо, которая привела их к верхнему Ориноко. Как доказано было через полвека, Шомбургки оказались примерно в трехстах километрах ниже подлинного истока Ориноко, в южной части гор Серра-Парима. Наконец они спустились по нему и по Касикьяре до Риу-Негру и, поднявшись по Риу-Бранку, вернулись в Британскую Гвиану. Во время этого путешествия Шомбургки прошли в общей сложности около 5000 километров.
   С 1840 по 1844 год Роберт и Ричард Шомбургки снова совершили несколько путешествий по внутренним районам Гвианы и по ее окраинам, продолжая изучать речную сеть и рельеф страны, особенно пограничные районы. В частности, в 1841 году они исследовали дельту Ориноко и произвели съемку рек, текущих к юго-востоку от нее по западной части Гвианской низменности. Заснята была тогда и многоводная Куюни системы Эссекибо, в верховьях которой в 1840 году были открыты крупные месторождения золота (на реке Юруари, район Эль-Кальяо).
   В 1842 году Шомбургки работали в южной полосе Гвианского нагорья, на бразильско-британской границе, и засняли Такуту (одна из рек, составляющих Риу-Бранку системы Амазонки).
   В 1843-1844 годах они пересекли с запада на восток южную часть Британской Гвианы, пройдя от верховья Рупунуни к верховью Корантейна, и произвели съемку этой реки, которая на всем ее протяжении стала позднее границей между двумя Гвианами - Британской и Нидерландской (ныне Гайана и Суринам). Дж. Бейкер писал: "Собранные Робертом Шомбургком ботанические и зоологические коллекции по всему району являются ценной частью фондов Британского музея, а его всесторонние наблюдения в Британской Гвиане легли в основу всех последующих исследований этой колонии".
   В 1840 году вышла в свет их книга "Географическое и статистическое описание Британской Гвианы", в 1841 году - две книги Роберта Шомбургка: "Путешествия по Гвиане и к Ориноко в 1835-1839 гг." и "Картины внутренних областей Гвианы".

   Ричард Шомбургк выпустил в свет трехтомный труд "Путешествия по Британской Гвиане в 1840-1844 гг." (Лейпциг, 1847-1848).
   Работая в окраинных районах Британской Гвианы, братья собрали обильные материалы для установления не только восточной - с Нидерландской Гвианой, но и южной и западной границ с Бразилией и Венесуэлой. Роберт Шомбургк, готовившийся к дипломатической карьере на британской службе, предложил в качестве границы с Венесуэлой так называемую линию Шомбургка, но правительство республики отказалось признать ее. Пограничный спор затянулся до 1899 года и был разрешен в пользу Великобритании, прирезавшей к своей колонии еще около 17 тысяч квадратных километров. Однако золотоносный район в верховьях Куюни остался в пределах Венесуэлы. Окончательная бразильско-британская граница была установлена еще позднее, в 1904 году.

(1811 - 1852)
    Финский путешественник. В 1844-1846 и 1847-1848 годах совершил путешествия в глубь Аравийского полуострова. Исследовал также Верхний Египет, Нубию, Сирию, Палестину, Ирак, Иран. Автор записок о языке, культуре и нравах народов этих стран.
   

   Когда Георгу исполнилось семь лет, его отец получил должность в тогдашней столице Финляндии городе Або. Здесь мальчика отдали в школу, но в одном из старших классов, возмущенный какой-то несправедливостью школьного начальства, он покидает ее и самостоятельно готовится к поступлению в университет. Восемнадцати лет, выдержав трудный вступительный экзамен, юноша становится студентом филологического отделения Гельсингфорсского университета.
   Обладая феноменальными способностями, Валлин уже через два года в подлиннике читал Горация и Шекспира, Руссо и Гете. Но наибольшее его внимание привлекли восточные языки - арабский и персидский. Успехи Валлина в изучении восточной филологии были отмечены уже при окончании первого курса университета. Одновременно юноша занимался музыкой, увлекался парусным спортом, а в 1832 году стал членом Финского литературного общества.
   Через семь лет он получил степень магистра и был оставлен сверхштатным ассистентом при университетской библиотеке, а еще через три года блестяще защитил так называемую академическую диссертацию и стал сверхштатным же доцентом восточной литературы. Сверхштатным - это означало, что лекции университетом не оплачивались. Между тем в это время умирает его престарелый отец, и Георгу приходится задуматься о самостоятельном заработке. Не желая отвлекаться от научной работы, Валлин перебивается уроками музыки, временной работой в школе и начинает подумывать об отъезде в Петербург и поступлении на русскую службу.
   Когда в 1840 году на берегах Невы появилась колоритная фигура ученого египтянина шейха Мухаммеда Айяда эт-Тантави, приглашенного преподавателем в учебное отделение при Министерстве иностранных дел, Валлин добился откомандирования в Петербург для изучения восточных языков "на практике". Обладая серьезной подготовкой, молодой арабист, по отзыву своего учителя, уже через год приобрел необычайную способность с легкостью читать, писать и говорить по-арабски. Тем не менее, он оставался в России до 1842 года, продолжая занятия арабским языком у Тантави и персидским у Мирзы Исмаила на Восточном отделении Петербургского университета.
   Именно здесь, в петербургской востоковедческой среде, у Валлина укрепилось давнишнее желание побывать на Востоке. Но его мало соблазняет обычная командировка в научные центры Египта или Сирии. Его заветное желание - проникнуть туда, где не побывал еще ни один европейский ученый - в самое сердце Аравии. Видеть арабов на их древней родине, услышать самый чистый арабский язык и, главное, собрать и изучить загадочные надписи химьяритов - создателей одной из древнейших арабских цивилизаций в южной части полуострова. Но Валлин не только мечтал. Уже в петербургские годы он тщательно продумал организацию своего будущего путешествия. Надо было обеспечить себе хороший прием со стороны местного населения, и молодой ученый, решив выдать себя за странствующего врача, вскоре прошел в клинике полный курс практической медицины.
   1843 год принес Валлину радостное событие: Гельсингфорсский университет согласился предоставить подающему надежды доценту стипендию для научной поездки на Восток. Начало 1844 года застало его уже в Египте, где он решил пройти последний этап подготовки к путешествию в Аравию.

   Валлин хорошо знал, какие трудности сулит ему это путешествие. На землю внутренней Аравии не ступала нога еще ни одного европейца. Купцы и миссионеры, политические агенты и немногочисленные ученые до сих пор осмеливались посещать только захваченные турками прибрежные области этого огромного полуострова, в те времена в глазах европейцев еще более "девственного", чем внутренняя Африка. Зато как много рассказывали ездившие в Аравию египтяне, сирийцы и персы о пережитых ими ужасах! Внезапные смерчи, заносящие песком целые караваны, кости людей и верблюдов, белеющие у пересохших колодцев, набеги кочевников-бедуинов... В каждом иностранце здесь видели врага и шпиона, а иностранец-христианин подвергался особой опасности: его могла встретить смерть от руки фанатика-ваххабита.
   Понятно, что в этих условиях проникнуть в Аравию мог только мусульманин, и молодой финн решился на отважный и гигантски трудный шаг. Он должен был не просто в совершенстве овладеть арабским языком, изучить обычаи и религиозные обряды, но поистине "перевоплотиться". Валлин исчез. Появился мусульманин Абдуль-Вали, изучавший арабскую филологию у известного каирского грамматика Али Нида аль-Баррани, - бедный студент, подобный сотням других студентов, со всех концов мусульманского мира съезжавшихся приобщиться к мудрости знаменитой каирской академии Аль-Азхар.
   Более года прожил Валлин в Каире, и все это время он общался только с арабским населением, преимущественно с простым народом. Валлин старался совсем не встречаться с европейцами, если не считать редких посещений русского консульства для получения денежных переводов и писем.
   Уже самое это "перевоплощение" финского ученого, и к тому же за ничтожно короткий срок, было подвигом.
   Каир был лишь его штаб-квартирой. Отсюда он летом 1844 года предпринял поездку по дельте Нила, осенью того же года совершил путешествие по Верхнему Египту и Нубии. Плавая по Нилу на небольшой арабской барке, он знакомился с жизнью матросов, феллахов, рыбаков, с шумной сутолокой больших городов и однообразными буднями маленьких деревушек. Весной 1845 года Валлин, наконец, счел себя подготовленным к опасному путешествию. Из пущей осторожности, чтобы не появляться в Аравии непосредственно из Каира - резиденции ненавистного ваххабитам паши, он прошел через Синайский полуостров на север и добрался до небольшого городка Маан на территории нынешней Иордании. Отсюда лежал прямой путь в Аравию.
   В начале мая, покинув Маан, путешественник вступил на каменистую почву первой аравийской пустыни Валлин ехал на верблюде, делая 50-60 километров за дневной переход, а чтобы не быть ограбленным и убитым, он должен был неделями дожидаться случайных попутчиков. Только на отдельных отрезках своего путешествия из Египта в Неджд исследователь мог позволить себе нанять платного проводника. К услугам такого проводника "рафика" позднее прибегало большинство путешественников по Аравии. По законам пустыни рафик давал чужеземцу "свое лицо" - такую же неприкосновенность среди соплеменников, какой пользовался он сам. Но, пересекая земли все новых и новых племен, надо было нанимать сменных рафиков, а это стоило немалых денег, которых у Валлина не было.

   С первого же дня пути Валлин начал делать разнообразные научные наблюдения - географические, этнографические, археологические.
   Путешественник имел при себе только часы, компас и термометр - на скудную университетскую стипендию и небольшие денежные суммы, присланные друзьями, нельзя было купить дорогих научных приборов. Приходилось ограничиваться заметками о расстояниях между колодцами - этими главными вехами в пустыне - и редкими селениями, встречавшимися на пути. Можно было также отмечать направление отдельных возвышенностей, русел временных дождевых протоков - вади, караванных путей, и Валлин проделывал это со всей тщательностью.
   Ученого живо интересовали развалины древних замков и особенно древние надписи на скалах и могильных плитах. Но он не мог позволить себе отклониться от пути своего каравана; это значило бы остаться одному в пустыне. Приходилось ограничиваться попутными находками, а их было так мало.
   Зато ничего не мешало наблюдать быт населения - кочевников, оседлых крестьян, горожан. Правда, записи в дневнике приходилось делать с большой опаской. Зачем бы странствующему врачу Абдуль-Вали записывать все виденное и слышанное? Но, решившись на главный риск - путешествие в страну ваххабитов, Валлин не останавливался и перед этой опасностью: расспрашивал, рисовал, измерял, записывал.
   Первоначально его путь лежал на север и затем на восток от Маана через земли кочевых племен Хувейтат, Шарарат и Аназа. Здесь в раскинутых у колодцев шатрах состоялось первое знакомство исследователя с бытом и нравами бедуинов Аравии. Он описывает священный закон пустыни - обычай гостеприимства, оказываемого в течение трех дней и еще четырех часов всякому путнику, будь то даже враг, успевший войти в шатер и приветствовать его обитателей.
   Он рассказывает об исключительном праве каждого бедуинского племени на пользование занимаемой им территорией, об оживленном торговом обмене между земледельцами и скотоводами, о том, как сильные бедуинские шейхи грабят, облагают данью и притесняют своих соседей - жителей деревень и слабые малочисленные племена полукочевников.

   Более трех недель продолжался этот первый этап путешествия, закончившийся в Эль-Джауфе, многолюдном оазисе в глубине Сирийской пустыни.
   Старейшины Эль-Джауфа радушно приняли искусного врача, который провел здесь около четырех месяцев, изучая город и оказывая медицинскую помощь его населению. Джауфцы, по словам Валлина, считают, что их город расположен в самом центре мира. И действительно, расстояние отсюда до всех сопредельных культурных стран, лежащих за песками пустыни, почти одинаково: Дамаск в Сирии, Эль-Керак в Палестине, Эн-Неджеф в Ираке, Эр-Рияд в Неджде, Медина в Хиджазе - до всех этих городов можно доехать за неделю. Основание Эль-Джауфа относится к древним временам - легенда приписывает это мудрому повелителю джинов царю Соломону. Напоминанием об этих временах считаются каменная башня Эль-Марид и остатки погребенных в земле каменных акведуков.
   К югу от Эль-Джауфа лежала вторая, самая трудная часть пути - через песчаную пустыню Нефуд во внутреннюю Аравию. Переход через Нефуд с его единственной группой колодцев Сакик, расположенной немного южнее Эль-Джауфа, и многокилометровым безводным пространством остального пути ужасал и позднейших путешественников, снаряженных много лучше, чем Валлин. В летние месяцы отсюда уходят даже бедуины, караван же может идти только ночью. Поэтому о Нефуде путевой журнал Валлина рассказывает скупо: высокие барханы, необозримые песчаные пространства, узкая караванная тропа, местами совсем занесенная песком.
   Только через пять дней пути от колодцев Сакик маленький караван добрался до первого селения центральной Аравии - Джуббы. Валлин подробно описывает этот небольшой оазис на самом краю пустыни, где он вновь должен был задержаться в ожидании попутного каравана. Все пять кварталов селения состоят из сырцовых домов, некоторые дома по своей архитектуре отчасти напоминают древнеегипетские храмы. При каждом доме - фруктовый сад с колодцем, откуда с помощью верблюда достают необходимую для орошения воду.
   В окрестностях Джуббы Валлин посетил гору Джебель Муслиман и нашел здесь много древних надписей и наскальных рисунков - верблюдов, всадников, вооруженных длинными копьями, диких животных. На одном из изображений он увидел запряженную парой верблюдов четырехколесную телегу - вид транспорта, в новое время в Аравии совершенно неизвестный.
   Еще несколько дней пути, и, пройдя ряд небольших селений, путешественник вступил в Хаиль - столицу сильнейшего в те годы эмирата внутренней Аравии Джебель Шаммара.

   И сейчас человека, путешествующего по Аравии, поражает контраст между бесплодием ее песчаных и каменистых пустынь и сравнительным изобилием лежащего за ними внутреннего нагорья. Валлин же был первым европейцем в Джебель Шаммаре.
   В Хайле Валлин прожил два месяца. Из осторожности стараясь держаться подальше от эмирского дворца, он все это время проводит в самой гуще народной жизни, знакомится с местным арабским наречием, обычаями, нравами. Он подробно описывает столицу Шаммарского эмирата - один из самых молодых городов в стране, население которого пока не превышает и полутора тысяч, но быстро растет.
   Резиденция всесильного эмира Абдаллаха ибн Рашида отличается от других домов лишь своей величиной. Этого требует не только многочисленность его семейства, рабов и других служителей. "Каждый приезжий, не имеющий в городе близких или друзей, останавливается во дворце правителя в полной уверенности, что его здесь примут и будут держать столько времени, сколько ему потребуется".
   Из Хаиля финский путешественник должен был двинуться на юго-восток, в столицу Недждского эмирата Эр-Рияд, чтобы оттуда через Неджран добраться до Йемена. Но длительное путешествие и двухмесячное пребывание в столице Джебель Шаммара полностью истощили его более чем скудный кошелек. Приходилось отказаться от намеченного плана и кратчайшим путем возвращаться в Каир. Этим путем была Дорога персидских паломников, по которой с берегов Евфрата через Джебель Шаммар ежегодно тянулись в Хиджаз многолюдные караваны мусульман, спешивших совершить "хадж".
   С одним из караванов, шедшим через Медину в Мекку, Валлин в конце ноября покинул Хаиль и совершил хадж. Подавленный невозможностью продолжать путешествие в глубь страны, заболев в дороге, путешественник почти ничего не рассказывает о своем обратном пути через Медину и Мекку на побережье Красного моря. Единственная заметка того времени - описание церемоний на горе Арафат: торжественной процессии, трехчасовой проповеди перед застывшими рядами паломников и заключительной общей молитвы у небольшой мечети на склоне горы.

   Путь в толпе паломников через священные города Хиджаза был, пожалуй, самой опасной частью всего путешествия Валлина. Даже сегодня территория в радиусе восемнадцати километров вокруг Мекки считается "харам", запретной; обнаруженного здесь немусульманина ждет немедленная и короткая расправа на месте. Но "омусульманившийся" финский ученый выдержал экзамен: его инкогнито не было раскрыто.
   Весной 1846 года, пробыв в Аравии почти год, он благополучно добрался до красноморского побережья и через Джидду отплыл в Египет.
   В Каире Валлин сразу же стал готовиться к новому путешествию в Неджд. По частям отправил на родину свои путевые записки. Собирал средства. Сократил до предела давно задуманное путешествие по Палестине и Сирии: жаль было с таким трудом скапливаемых "аравийских" денег, значительную часть которых присылали ему небогатые гельсингфорсские друзья. И уже в конце 1847 года, торопясь вернуться к тому, что стало главной целью его жизни, он отправился в свое второе путешествие по внутренней Аравии.
   На этот раз исследователь избрал другой путь. На картах его времени белым пятном оставалась часть северо-западной Аравии - Мадиан древних географов.
   Чтобы попутно собрать сведения и об этом районе, Валлин решил пройти в Неджд с запада: из Мувайлы на побережье Красного моря через селения Тебук и Тайму.
   В однодневном переходе от красноморского побережья он пересек и подробно описал горный массив эш-Шефа. Затем в ожидании попутчиков на много дней воспользовался гостеприимством бедуинов, выпасавших скот на обильных зимних пастбищах.

   Продолжая идти дальше на восток, Валлин миновал "харру" - обширное пространство пустыни, покрытое застывшими потоками лавы, и достиг Тебука. В то время это было маленькое, не более шестидесяти дворов, селение на дороге сирийских паломников.
   К юго-востоку от Тебука путешественник пересек зимние кочевья бедуинов Бени Атия и Аназа и вышел к большому селению Тайме, в ту пору являвшемуся западным форпостом Джебель Шаммара. Как и многие другие местности внутренней Аравии, древнюю Тайму, упоминаемую еще античными географами, Валлин увидел первым из европейцев. С обычной добросовестностью он старается заметить все, что может заинтересовать географа и востоковеда.
   К концу весны путешественник во второй раз добирается до Хаиля, намереваясь сразу же двинуться отсюда в южный Неджд. Но в столице Джебель Шаммара его ждет неожиданный удар. Оказывается, в Неджде узнали о его европейском происхождении. Выяснилось, что еще во время первого путешествия Валлина в кочевьях и городах Аравии начались толки о странном враче, отказывающемся брать деньги со своих многочисленных пациентов. Во второе свое путешествие исследователь имел неосторожность пройти один из отрезков пути в обществе приехавших за чистокровными лошадьми рабов нового правителя Египта - Аббас-паши. Один из них, возможно видевший Валлина в Каире, в случайной ссоре с ним публично заявил, что человек, выдающий себя за врача, на самом деле такой же слуга паши, как и он сам. В пустыне слухи распространяются с поразительной быстротой. Подозрительным врачом заинтересовались, и одновременно с его вторым появлением в Хайле, здесь появились люди недждского эмира ибн Сауда, ездившие в Каир продавать тех же лошадей, они доставили сообщение о христианине, выдающем себя за мусульманина.
   Судьба второго путешествия была решена Губернатор столицы, брат хаильского эмира, послал за разоблаченным врачом и предупредил его, что в эмирате ибн Сауда самозванца могут ждать только нож или яд. Не посчитаться с этим предостережением было бы прямым безумием, и Георг Валлин вторично должен был остановиться на полпути к самой заветной своей цели.
   Теперь в качестве обратного пути был избран северный отрезок дороги персидских паломников, южная часть которой была пройдена путешественником два года назад. Это была так называемая Дорога Зубейды - благочестивой жены героя сказок "Тысячи и одной ночи" знаменитого багдадского халифа Харун ар-Рашида. По преданию, именно она приказала согнать тысячи рабов, которые долгие годы рыли колодцы и возили на верблюдах камень для огромных водосборных бассейнов, чтобы иракские паломники не умирали от жажды на пути в священную Мекку. Это по ее приказу на караванной тропе на расстоянии дневных переходов когда-то были построены "ханы" - небольшие крепости с расположенными в них отрядами воинов, защищавших паломников и купцов от "пиратов пустыни" - бедуинских шейхов. Но "ханы" давно развалились, и во времена Валлина ничто не мешало отрядам бедуинов собираться у колодцев и бассейнов древней Дороги Зубейды. Ходить по ней могли только крупные караваны, охраняемые солдатами хаильского эмира. Однако сейчас такого каравана не предвиделось, и Валлину пришлось воспользоваться не магистралью, а ее глухим западным ответвлением, почти безводным, а потому редко посещаемым шайками грабителей.
   Как и в первый раз, Валлин сравнительно мало рассказывает о своем обратном пути через пространства раскаленного июньским солнцем песка и гравия, поросшие выжженной растительностью пустыни - низкорослой акацией, верблюжьей колючкой, молочаями, эфедрой. Рассказывает мало, хотя на некоторых переходах его путь через пылающий ад можно сравнить только с ледяным адом в северных эпопеях Джека Лондона. Умирая от жажды, Валлин и его пятеро попутчиков-бедуинов, ехавших в Ирак за рисом, добирались до очередного колодца и находили его высохшим или с водой, настолько вонючей и горькой, что верблюды отказывались ее пить. И все-таки еще один неизвестный европейским географам район Аравии был нанесен на карту.

   Лишь в середине июня финский путешественник достиг иракского города Эн-Неджеф, который тогда назывался Мешхед-Али. Перенесенные лишения не истребили в нем любви к Востоку. Из Эн-Неджефа Валлин направляется в Багдад, где встречается со знаменитым дешифровщиком клинописи англичанином Роулинсоном, а затем еще целый год путешествует по Ираку, Ирану и Сирии, покуда отсутствие средств не заставляет его осенью 1849 года оставить Восток и вернуться на родину.
   Путешествия Валлина по соседним с Аравией странам Востока, хотя они, разумеется, не были такими опасными и вместе с тем важными для европейской науки, как его путешествия в глубь "девственного" полуострова, сами по себе представляют немалый интерес. Верхний Египет и Нубия, Сирия и Палестина, Ирак и Иран - все эти страны во времена Валлина были известны далеко не так хорошо, как сегодня, да и сейчас многие заметки финского путешественника о языке, культуре, быте и нравах их населения не утратили своего значения.
   В Палестине он несколько дней прожил в православном монастыре Св. Екатерины Монахи гостеприимно встретили русского подданного, но, считая его мусульманином, докучали длинными благочестивыми беседами, предлагали креститься.
   Очень интересны заметки, относящиеся ко времени пребывания Валлина в Иране. Путешественник побывал во многих городах этой страны - Керенде, Керманшахе, Хамадане, Исфахане, Ширазе - и повсюду, так же как и в арабских странах, старался знакомиться с жизнью, прежде всего, "низших классов" населения.
   Обратный путь из Ирана был богат новыми впечатлениями. В иракском городе Басре у Валлина почти кончились деньги, и он, по собственному выражению, в течение двух месяцев вел жизнь дервиша - нищего мусульманского монаха. "Я должен, - рассказывает путешественник, -отказывать себе во всем. Пью чай и кофе без сахара, экономлю на свечах. Теперь мне пришлось познакомиться с такими вещами, о которых раньше я не имел даже представления хожу в нестиранной одежде или стираю ее сам без мыла, ношу длинные волосы, чтобы сэкономить на стрижке". Наконец пришел денежный перевод, и Валлин через Багдад стал пробираться в Сирию. Но по дороге, в Сирийской пустыне, его ожидало новое приключение. Караван, с которым он шел, подвергся нападению отряда бедуинов и был ограблен. А затем грабители повели себя совсем как герои арабских легенд. После длинного философско-юридического диспута с раздетыми догола путниками они признали несправедливость своих действий и вернули ограбленным почти все их имущество.

   Уже в Лондоне, куда Валлин в конце 1849 года заезжает по дороге домой, чтобы познакомиться с коллекцией арабских рукописей Британского музея, к скромному гельсингфорсскому доценту приходит слава. Картографы Английской Ост-Индской компании по его указаниям составляют лучшую для того времени карту северной и центральной Аравии. Королевское географическое общество присуждает ему премию за исследования (те же почетные 25 гиней, которыми позднее был награжден знаменитый исследователь Африки Давид Ливингстон). Географическое общество в Париже - большую серебряную медаль. Как это ни кажется странным, меньше всего интереса к замечательным путешествиям Валлина проявил императорский Петербург. Короткая заметка в "Географических известиях" сообщала, что "наш соотечественник Валлин собрал любопытные сведения", о которых доложил на заседании Лондонского географического общества. Правда, Петербург был далек от мысли заводить себе колонии в Аравии, а Лондон уже тогда утвердился в Договорном Омане и Адене и мечтал о дальнейших захватах на полуострове.
   С нетерпением ожидал Валлина Гельсингфорсский университет, в котором в 1850 году прославленный путешественник после длительного перерыва вернулся к занятиям на кафедре восточной литературы. Валлин ведет большую преподавательскую работу, изучает и готовит к печати арабские рукописи. Назначенный вскоре профессором кафедры, он проводит важную реформу в организации востоковедческого образования (так называемый Статут 1852 года) по его настоянию вводится более узкая специализация для преподавателей и студентов, а сама кафедра получает в своей работе большую самостоятельность.
   И все же кабинетная работа не удовлетворяет молодого профессора. Восток, на котором, несмотря на все опасности и лишения, путешественник провел лучшие годы жизни, не дает ему покоя. Все свои предыдущие поездки он упорно продолжает считать лишь подготовкой к новому, третьему путешествию по Аравии, которое должно занять не менее пяти лет. Валлин собирается детально ознакомиться с Хиджазом, Неджраном, Оманом, Махрой, Хадрамаутом, Йеменом. Однако найти средства на экспедицию ему не удалось. Отчаянным поискам выхода из создавшегося положения положила конец неожиданная смерть 41-летнего ученого.
   Неожиданная ли? Впрочем, Валлин был "однолюбом", и его единственной всепоглощающей страстью было путешествие в сердце Аравии. "Судя по всем данным, - считал академик Крачковский, - неудача, постигшая Валлина в лелеянном им плане нового путешествия на Восток, и вызвала его преждевременную кончину"
   Валлин похоронен в Гельсингфорсе. На его памятнике - глыбе необработанного гранита - товарищи и ученики рядом с настоящим именем путешественника высекли арабскими буквами "Абдуль-Вали" - имя, под которым знали его арабы.

(1872 - 1930)
    Исследователь Дальнего Востока, географ и писатель. Исследовал Южное Приморье (1902-1903), горы Сихотэ-Алинь (1906-1910). Один из создателей краеведческого направления в отечественной научно-художественной литературе. Написал книги "По Уссурийскому краю" (1921), "Дерсу Узала" (1923), "В горах Сихотэ-Алиня" (отд. изд. 1937) и др.
   

   Семья Арсеньевых даже в конце прошлого века считалась большой - четверо сыновей и пять дочерей. Да еще две бабушки, да еще приемная девочка. Отец - Клавдий Федорович - был, судя по всему, недюжинным человеком. Из крепостных крестьян поднялся он до генеральской должности на Николаевской железной дороге и даже получил звание потомственного почетного гражданина города Петербурга.
   Многое дал Володе и его дядя Илья Егорович Кашлачев по прозвищу Черномор. Он был скромным сельским учителем, но прекрасно знал лес. Летом отец и дядя устраивали путешествия по реке Тосне, так что еще в юношеские годы будущий путешественник выбрал свою стезю. Впрочем, и все остальные сыновья, за исключением Клавдия, с детства болевшего костным туберкулезом, стали впоследствии путешественниками.
   В 1891 году Арсеньев был зачислен вольноопределяющимся в пехотный полк, а затем поступил в Петербургское юнкерское училище. Четыре года занятий приучили его к дисциплине, порядку, точности. Эти качества нужны тому, кто думает посвятить себя путешествиям.
   Географию в училище преподает знаменитый путешественник Михаил Ефимович Грумм-Гржимайло, бывший на Памире, Тянь-Шане, у озера Кукунор. Он прекрасный рассказчик, и лекции захватывают юношу. Юнкер исподволь готовится к будущему, которое избрал для себя, книгу за книгой читает о природе и людях Азии. Воображение особенно занимает Дальний Восток, его тихоокеанское побережье.
   Училище окончено Молодой прапорщик ждет назначения в часть, стремится попасть в полк, расквартированный где-то в Сибири. Но судьба против него - он послан служить в Ломжу, захолустный городок у западных границ Российской империи.
   Личное знакомство с Азией не состоялось - надо продолжать знакомство заочное. Новые и новые работы, написанные отечественными и иностранными географами, появляются в комнате прапорщика. Накапливая опыт, он ходит в длительные экскурсии по лесам и рекам, наблюдает в террариуме поведение пресмыкающихся и земноводных. Мысли по-прежнему в Азии, и он настойчиво хлопочет, пока не добивается перевода на Дальний Восток.

   В мае 1900 года Арсеньев был произведен в поручики и в августе прибыл в крепость Владивосток, точнее, на Русский остров, прикрывающий Владивосток с моря.
   В конце прошлого века Дальний Восток - малоизвестная, малонаселенная окраина Российского государства. Добраться туда не просто: поезда идут только до Байкала, потом надо пересаживаться на почтовые тройки, ехать на лошадях, плыть по Амуру. Свыше 10 тысяч километров отделяют Ломжу от Тихого океана, поездка утомительна, но мечтатель в офицерском мундире счастлив: заветное желание сбывается! "Когда я выехал на Дальний Восток, - делится он своими чувствами, -сердце мое замирало от радости в груди. Среди попутчиков оказались люди, уже бывавшие на берегах Великого океана. Я расспрашивал их о тайге и ее четвероногих обитателях. Больше всего меня интересовал тигр. Он казался каким-то особенным существом, и я его начинал почти так же боготворить, как и амурские туземцы".
   Владивосток 1899 года Не похож на нынешний шумный портовый город у бухты Золотой Рог. Пять-шесть тихих улиц, приземистые деревянные строения, огороды. Сразу за домами - болота и лес.
   В прибрежных водах промышляют крабов и морских моллюсков - мидий, ловят и сушат трепангов, ищут "каменную кожу" - лишайники. В тайге можно встретить кабанов, косуль, оленей. Приезжему сообщают, что не так давно в казарму пробрался тигр, унес солдата.
   "Кругом водились дикие звери, - записывает приезжий, -а я был петербургский молодой человек и захлебывался впечатлениями. Я как бы на другую планету попал. Я попросил разрешения организовать охотничью команду".

   Разрешение дали, и он неделями бродит по тайге: охотится, собирает различные топографические и географические сведения. Перед ним неизведанный край, о котором мечталось столько лет. Что может быть заманчивее, чем открыть этот край для науки!
   Однажды Арсеньев увидел на тропе свежие тигриные следы. Разом все смешалось в его душе - охотничья страсть, любопытство, страх. Дробовое ружье и единственный патрон с пулей - слишком слабая защита от владыки тайги. Крадучись, он все же двинулся по следу и вдруг увидел того, кого искал, - огромного тигра.
   "Сердце во мне захолонуло, - рассказывал позже Арсеньев -Я считал себя погибшим безвозвратно, но вдруг увидел человека, идущего через поляну. Как предупредить его об опасности? Кричать, бежать навстречу, стрелять? Я не знал, что делать, растерялся. И в то же время чувствовал, что этот человек с ружьем является моим спасителем. Он шел, ничего не замечая, а тигр по-прежнему лежал на брюхе... Человек уже поравнялся с тигром и... просто-напросто перешагнул его. Вместо тигра на поляне лежала большая колодина темного цвета".
   В 1906 году штабс-капитан Арсеньев организовал первую крупную экспедицию на Сихотэ-Алинь. В ее составе было два десятка человек, а вскоре к ним присоединился случайно встреченный нанаец (гольд) Дэрчу из рода Очжал - прославленный Арсеньевым охотник-следопыт Дерсу Узала.
   Для этого удивительного человека в тайге не было никаких тайн.

   "Старые затески на деревьях вывели нас к тропинке, - рассказывает писатель. - Гольд шел впереди и внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался, разбирал листву руками. - Что такое? - спросил я его.
   Дерсу остановился и сказал, что тропа эта не конная, а пешеходная, что несколько дней назад по ней прошел один человек.
   Слова гольда всех поразили. Заметив, что мы отнеслись к нему с недоверием, он воскликнул: - Как ваша понимай, нету? Посмотри сам! После этого он привел такие доказательства, что сомнения отпали разом. Все было так ясно и просто, что я удивился, как этого раньше не замечал. Во-первых, на тропе не было конских следов, во-вторых, по сторонам она не была очищена от ветвей: лошади пробирались с трудом, задевали вьюками за деревья. Затем повороты были так круты, что кони не могли повернуться; бурелом, преграждавший путь, не был прорублен. Все это доказывало, что тропа не была приспособлена для путешествий с вьюками".
   Он "очеловечивал", кажется, все - животных, птиц, деревья, облака... "Меня поразило, - писал Владимир Клавдиевич,- что Дерсу кабанов называет людьми". "Его все равно люди, - подтвердил Дерсу, - только рубашка другой".

   По щебетанию птиц Дерсу предсказывал погоду. По следу, по обломанной ветке и множеству других, ведомых только ему знаков, он мог определить рост человека, мог узнать, кто проходил по тропе, охотник или искатель женьшеня. Дерсу многому научил капитана, а однажды на озере Ханка во время жестокой пурги спас его.
   В своих книгах Арсеньев много пишет о Дерсу Узала, поэтому сложилось мнение, что они долгие годы были близкими друзьями. Но в действительности, как установила биограф Арсеньева Анна Ивановна Тарасова, Владимир Клавдиевич познакомился с Дерсу 3 августа 1906 года, а 13 марта 1908 года прославленный на века гольд, как утверждает местный краевед, был убит близ станции Корфовская неким Козловым, бежавшим из сахалинской ссылки.
   В трех походах сопровождает Арсеньева удивительный охотник-гольд. Он знает повадки птиц и зверей, понимает язык камня, воды, дерева и, словно раскрытую книгу, читает жизнь природы. Арсеньев старается перенять это редкостное умение, совместные странствия сближают их и крепкая душевная дружба связывает таежного следопыта с офицером-географом.
   Тяжелы и опасны походы по неизведанному краю. Лесной пожар настигает путешественника, огненные волны текут по земле, едкий дым затрудняет дыхание; покрывшись мокрой палаткой, Арсеньев долгие часы лежит ничком на приречной гальке, ожидая, пока спадет огонь. Жестокая пурга с пронзительным студеным ветром и колючим снегом застает его без теплой одежды возле озера Ханка. Поздней осенью приходится преодолевать вброд горные потоки с ледяной водой, иногда он голодает по нескольку суток, зыбучие пески на побережье Японского моря засасывают его, пуля таежного бродяги ранит его в грудь, и лишь счастливая случайность избавляет от неизбежной смерти.
   Лишения и опасности не останавливают его. Походы по лесам и горам - единственная страсть, единственное увлечение.
   Ежедневно ведет Арсеньев топографическую съемку, делает замеры высот, сам влезает на деревья, чтобы не было сомнения в точности ориентировки, - ведь им составляется первая достоверная карта! Но Арсеньев не просто топограф. Он жаждет узнать возможно больше, и хотя к ночи устает так, что едва добирается до привала, на всем пути ищет образцы горных пород, следит за переменами в рельефе, растительном и животном мире. Каждый день открывает что-либо новое. Отряд пересекает болотистую низину к северу от Уссурийского залива. Береговой обрыв отстоит от моря километров на пять, а в низине попадаются озерки с водой. Арсеньев задумывается над их происхождением и приходит к выводу, что низина некогда была дном залива. Потом суша поднялась, море отступило; озерки с водой показывают места, где дно залива было наиболее глубоко. Обширные топи, с трех сторон подступающие к озеру Ханка, подсказывают ему, что некогда оно занимало большую территорию. Арсеньев ищет причины постепенного усыхания озера.

   Долина, по которой идет отряд, носит название "Стеклянная падь". Арсеньев выясняет, что прежде в долине стояла китайская фанза, в окно которой был вставлен кусочек стекла. В то время стекольного производства на Дальнем Востоке не было, и окна в фанзах обычно оклеивали тонкой бумагой. Осколок стекла в окне так удивил первых переселенцев из России, что они окрестили "Стеклянной падью" всю прилегающую местность.
   Записи в походном дневнике исключительно разнообразны. Сведения о погоде, пересказ старинной легенды, услышанной от встреченного удэгейца или нанайца, подсчет расстояний между отдельными пунктами...
   Наблюдений так много, они так разносторонни и интересны, что когда путешественник обработает их и напечатает, Приморье первых лет нынешнего века словно оживет в его образных и ярких книгах.
   В 1906-1910 годах Арсеньев совершает три больших экспедиции по Сихотэ-Алиню. На Дальнем Востоке уже знают о пытливом натуралисте, и средства на экспедиции дает Приамурский отдел Русского Географического общества. Сихотэ-Алинь... Звучные, немного таинственные, волнующие слова.
   Во время экспедиции 1906 года Арсеньев за шесть месяцев пересекал Сихотэ-Алиньский хребет девять раз, а вдоль побережья прошел от залива Ольги до устья реки Заболоченной. Он составил подробную карту района с нанесением рельефа и всех населенных пунктов, включая одиночные жилища.
   Кроме того, Владимир Клавдиевич привез полсотни образцов горных пород, большую этнографическую коллекцию, шестьдесят экземпляров птиц, около пятидесяти особей земноводных и пресмыкающихся, около четырехсот экземпляров рыб, пятьсот экземпляров насекомых и большое количество разнообразных мхов и шляпных грибов. Были также проведены археологические раскопки старинных укреплений в бассейне реки Арзамасовки - на реке Тадуши и около залива Святой Ольги.

   На следующий год Арсеньев вновь организует экспедицию по реке Бикин, вдоль побережья Японского моря от залива Рында до устья реки Кабанья. На долю участников экспедиции выпало много испытаний: проливные муссонные дожди, нехватка продовольствия, сильный шторм, который унес лодку со снаряжением... Потом пришлось дожидаться, пока встанут реки, и только 5 декабря Арсеньев двинулся к перевалу. Новый год пришлось встречать в тайге, а в Хабаровск экспедиция вернулась в январе 1908 года.
   Три следующих месяца ушли на составление отчетов, разбор коллекций. Материал был очень богатый, и в марте - апреле Владимир Клавдиевич выступал с докладами, которые вызвали живейший интерес. Казалось бы, можно передохнуть, но уже в конце июня третья экспедиция Арсеньева выступила в путь. Предполагалось пройти вверх по Анюю, подняться на Сихотэ-Алинь, а затем по одной из рек на восточном склоне хребта спуститься к морю. Однако на карте, которой пришлось пользоваться Арсеньеву, горные хребты и реки, как вскоре выяснилось, были показаны совершенно ошибочно. Это, впрочем, неудивительно, так как карта была составлена в 1888 году на основе приблизительных расспросов местных жителей. Владимиру Клавдиевичу понадобился целый месяц, чтобы достичь перевала, и только 3 августа экспедиция вышла к реке, которая текла на восток. Надо было торопиться, кончалось продовольствие, но долбленая лодка разбилась о камни. С ней погибло все имущество: остатки продуктов, инструменты и, главное, оружие.
   Началась голодовка, люди питались листьями, мхами и лишайниками. Грибы, попадавшиеся изредка, были, к сожалению, несъедобны. Спас их вспомогательный отряд Т. А. Николаева, высланный заранее в Императорскую Гавань. "На людей было страшно смотреть, - писал позднее Николаев в своем отчете. -Это были настоящие скелеты, только обтянутые кожей. Некоторые были еще в силах подняться, остальные же лежали на земле без движения. Когда стали подходить лодки, силы оставили и Арсеньева. В эту минуту он почувствовал, что не может стоять на ногах, и лег на землю".
   После почти месячной голодовки можно было бы и прервать экспедицию, но начальник, отпустив часть людей, продолжил путешествие. Зима в тот год выдалась ранней, суровой и снежной. Даже лоси не ходили по тайге, а стояли там, где застигла их непогода. Но люди, несмотря ни на что, шли. В пути отряду пришлось опять выдержать голодовку. Наконец, убили небольшую выдру и четыре дня прокормились ею, а потом убили молодую рысь. И лапы, и внутренности ее - все было съедено. А на следующий день, 1 января, встретили, к счастью, туземцев орочей.
   Отряд Арсеньева прошел с маршрутной съемкой более двух тысяч километров. Были произведены астрономические определения тридцати трех пунктов, измерены высоты горных хребтов и перевалов, собран большой геологический, ботанический и этнографический материал. За девятнадцать месяцев экспедиции в общении с туземцами Владимир Клавдиевич составил словари орочей – удэхе. Круг интересов его к тому времени расширился, и на первое место выдвинулись этнографические проблемы - жизнь и обычаи малых народностей Приамурья и Приморья. Его имя стало широко известно среди географов и этнографов, геологов и археологов. Он выступает с докладами в Хабаровске, Петербурге и Москве.

   Теперь для Владимира Клавдиевича начался новый этап работы он не столько путешествует по любимой уссурийской тайге, сколько обрабатывает и систематизирует материалы, собранные во время прежних больших походов. Он награжден серебряной медалью Российского географического общества, становится директором Хабаровского краеведческого музея.
   Норвежский ученый Фритьоф Нансен посещает Хабаровск. Арсеньев сопровождает его в поездках по Амуру и Уссурийскому краю. "Было чему поучиться под руководством такого знающего проводника, как знаток этих краев и бывалый путешественник капитан Арсеньев", - пишет Нансен в книге "В страну будущего".
   Вместе с Нансеном Владимир Клавдиевич вынашивал план "ледового похода" - невиданного путешествия из Хабаровска к Ледовитому океану на собаках и оленях, а затем морем во Владивосток. Однако мировая война, а потом и гражданская разрушили все планы Арсеньева.
   В 1917 году бывший царский полковник был уволен из армии, но вполне лояльно принял советскую власть. Однако за ним тем временем началась настоящая охота. Многочисленные белогвардейские грабители - пепеляевцы, калмыковцы, семеновцы - пытались выкрасть дневники его путешествий, этнографические коллекции, золотые и серебряные медали, полученные от разных обществ, в том числе иностранных. Но главной для грабителей, по всей видимости, была женьшеневая плантация, подаренная капитану. Она сулила огромные деньги.
   После революции Арсеньев читает лекции во Владивостокском университете и педагогическом институте, заведует кафедрой краеведения и этнографии. Лекции так живы и увлекательны, что их слушают не только студенты. Молодые исследователи обращаются к профессору за научной помощью, разъяснением, справками.

   Следуют одна за другой экспедиции. На Командорских островах Арсеньев осматривает лежбища котиков, составляет подробные карты островов. На Камчатке, где пришлось побывать трижды, он собирает археологические материалы, спускается в кратер действующего вулкана. На северо-востоке Охотского моря изучает Гижигинскую губу и прилегающий к ней район.
   Лучшего знатока края приглашают в Москву, интересуются его мнением о природных возможностях Дальнего Востока. Местные хозяйственные учреждения просят у него совета, картографы пользуются его инструментальными и глазомерными съемками.
   Летом и осенью 1927 года Арсеньев опять в горах Сихотэ-Алиня. Через горную область собираются проложить железную дорогу, близится час, когда человек начнет осваивать богатства Приморья. Об этом всю жизнь мечтал Арсеньев, и, забыв о возрасте - ему уже 55 лет, пешком и на лодке пробирается он по сихотэ-алинским горам, лесам, рекам, обследуя районы, которые пересечет железная дорога. С тяжелой котомкой за плечами поднимается он на сопки, под проливным дождем бредет по заваленной буреломом болотистой тайге.
   На перевале приколочена к столбу доска с фамилией Арсеньева, поставленная им 18 лет назад. Как быстро течет время! Рядом со старой доской прибивают новую - память о новом посещении перевала. Походные тетради заполнены заметками. За три с половиной месяца труженик-исследователь прошел пешком 863 километра, проплыл в лодке еще 1010 километров!
   В середине двадцатых годов началось освоение природных ресурсов Дальнего Востока, так что вскоре Владимир Клавдиевич становится общепризнанным "главным специалистом". Он пишет статьи. Одна за другой публикуются и книги Арсеньева. "По Уссурийской тайге", "Дерсу Узала", "В дебрях Уссурийского края". Он становится известным в литературных кругах, переписывается с Максимом Горьким, который считает, что Арсеньеву "удалось объединить в себе Брема и Купера".
   В 1930 году Арсеньев выезжает в низовья Амура. Там работают четыре экспедиции, которыми он руководит. Это последняя поездка. В тайге он заболевает воспалением легких и в тяжелом состоянии вынужден вернуться во Владивосток. 4 сентября 1930 года Владимир Клавдиевич Арсеньев умер.

   6 сентября 1930 года весь Владивосток провожал в последний путь талантливого человека, многогранного ученого, замечательного путешественника и писателя. Отовсюду шли телеграммы и письма - из Москвы, Ленинграда, Хабаровска, Уссурийска, Читы, от многих читателей его книг. Холм венков покрыл его могилу.
   В честь Арсеньева названы река, поселок, город, улица во Владивостоке, переулок в Хабаровске, оловянный рудник, гора в Сихотэ-Алине, гора на острове Парамушир, вулкан на Курильских островах, ледник на Камчатке. Есть на картах и поселок Дерсу, есть скала Дерсу Узала.

(ок. 484 – ок. 425 до н.э.)
    Древнегреческий историк, прозванный "отцом истории". Один из первых ученых-путешественников. Для написания своей знаменитой "Истории" объехал все известные страны своего времени: Грецию, Южную Италию, Малую Азию, Египет, Вавилонию, Персию, посетил большинство островов Средиземного моря, побывал в Черном море, в Крыму (вплоть до Херсонеса) и в стране скифов. Автор сочинений, посвященных описанию греко-персидских войн с изложением истории государства Ахеменидов, Египта и др., дал первое описание жизни и быта скифов.
   
   Геродота называют отцом истории. Не менее справедливо было бы назвать его и отцом географии. В знаменитой "Истории" он представил своим читателям весь Старый Свет - известный, неизвестный, а иногда и вымышленный, - все три старые страны света, которые ему были известны. Он пишет: "Я, впрочем, не понимаю, почему единой земле даны три разные названия". Эти три названия - Европа, Азия и Ливия, означающая Африку. Америка будет открыта в XV веке.

   Геродот родился около 484 года до нашей эры в малоазиатском городе Галикарнасе. Он происходил из богатой и знатной семьи, имевшей обширные торговые связи.
   В 464 году он отправляется в путешествие. Геродот мечтает узнать про другие, гораздо более могущественные народы, иные из которых обладали цивилизацией значительно более древней, чем греки. Его, помимо того, занимает разнообразие и диковинность обычаев чужеземного мира. Именно это побудило его предпослать истории персидских войн обширное исследование обо всех народах, нападавших на Грецию, о которых греки в то время еще мало что знали.
   Маршрут его египетского путешествия, совершенного целиком в период разлива Нила, удалось восстановить. Он поднялся вверх по Нилу до Элефантины (Ассуана), крайней границы Древнего Египта, проходившей вблизи от первого порога. Это составляет тысячу километров пути. На востоке он достиг, по меньшей мере, Вавилона, отстоящего от Эгейского моря на две тысячи километров, возможно даже, что он добрался до Суз, однако это лишь предположение. На севере Геродот посетил греческие колонии, основанные на Черноморском побережье, на территории современной Украины. Возможно даже, что он поднимался вверх по нижнему течению одной из крупных рек украинских степей, а именно по Днепру, или Борисфену, вплоть до Киевской области. Наконец, на западе Геродот побывал в Южной Италии, где принимал участие в основании греческой колонии. Он посетил нынешнюю Киренаику и, без сомнения, нынешнюю Триполитанию.
   Читателям, почти ничего не знавшим о странах, откуда он возвращался, можно было рассказывать что угодно, но Геродот не поддался этому искушению, в которое впадали все другие путешественники. Он много путешествовал. Он пускался в очень далекие края, чтобы добыть проверенные сведения. Он обследовал землю собственными глазами и собственными ногами, несомненно, много ездил верхом на лошади или на осле, часто плавал на лодках.
   В Египте он заходит в мастерскую бальзамировщика, интересуется всеми подробностями его ремесла и стоимостью различных процедур. В храмах он просит перевести ему надписи, расспрашивает жрецов об истории фараонов. Он присутствует на религиозных празднествах египтян, восторгается красочностью одежд и формой причесок. Очутившись у пирамид, он шагами измеряет их подножия и в этих своих подсчетах нисколько не ошибается. Но когда надо на глаз определить высоту, тут он допускает значительные ошибки. Это касается и всех тех стран, где он побывал, и тех очень многих мест, где он не был, поскольку он полагается на рассказы путешественников, греков и варваров, с которыми ему доводилось встречаться в той или иной харчевне…
   Свое "кругосветное" путешествие Геродот начал с Вавилонии, где увидел великий город Вавилон. Стены его, говорит он, имеют форму квадрата. Он указывает длину одной из сторон квадрата - согласно этой цифре, длина всего периметра составила бы восемьдесят пять километров. Цифра сильно преувеличена. Периметр стен Вавилона едва достигал двадцати километров. Геродот, однако, упоминает, что в его время городские стены были снесены Дарием. Оставались развалины кладки. Геродота интересовало, как она сделана. Ему объяснили, что стена была сложена из кирпича, причем через каждые тридцать рядов кирпичей в скреплявшую их горную смолу укладывалась прослойка из сплетенного тростника. Следы этого тростника, отпечатавшиеся в горной смоле, и поныне видны в развалинах вавилонской стены.

   Геродот описывает Вавилон как очень большой город. Это был самый большой город, какой он видел, и наиболее грандиозный в древнем мире той эпохи. Он рассказывает о прямых улицах, пересекавшихся под прямым углом. Он любуется домами в три и четыре этажа, невиданными в его стране. Он знает про две параллельные стены, построенные Навуходоносором. Общая толщина этих длинных стен достигала тридцати метров. Здесь, единственный раз, Геродот преуменьшил подлинные размеры, назвав цифру в двадцать пять метров. Он наделяет город сотней ворот, и тут он ошибается, это только в легендах бывает у городов сто ворот. Ему, впрочем, нельзя было сосчитать их самому, потому что стена была наполовину снесена, о чем он сам упоминает.
   Изучив Вавилон, Геродот отправился в Персию. Так как целью его путешествия было собрать точные сведения о продолжительных греко-персидских войнах, то он посетил те места, где происходили эти войны, чтобы получить на месте все необходимые ему подробности. Эту часть своей истории Геродот начинает с описания обычаев персов. Они, в отличие от других народов, не придавали своим богам человеческой формы, не воздвигали в их честь ни храмов, ни жертвенников, довольствуясь исполнением религиозных обрядов на вершинах гор.
   Далее Геродот говорит о быте и нравах персов. Они питают отвращение к мясу, любовь к фруктам и пристрастие к вину; они проявляют интерес к чужестранным обычаям, любят удовольствия, ценят воинскую доблесть, серьезно относятся к воспитанию детей, уважают право на жизнь всякого, даже раба; они терпеть не могут лжи и долгов, презирают прокаженных. Заболевание проказой служит для них доказательством, что "несчастный согрешил против Солнца".
   Геродоту принадлежит первое дошедшее до нас описание Скифии и народов, населяющих ее, составленное отчасти по личным наблюдениям, но, главным образом, по расспросам сведущих лиц из числа местных греческих колонистов (нет доказательств, что Геродот побывал в крымских, а тем более в приазовских городах). Характеристику скифских рек Геродот начинает с Истра, который "течет через всю Европу, начинаясь в земле кельтов". Он считает Истр величайшей из известных рек, к тому же всегда полноводной, летом и зимой. После Истра наибольшая река - Борисфен. Геродот правильно указывает, что течет она с севера, но ничего не говорит о днепровских порогах, следовательно, не знает о них. "Близ моря Борисфен - уже мощная река. Здесь к нему присоединяется Гипанис [Южный Буг], впадающий в один и тот же [Днепровский] лиман". (Гипанисом черноморские греки называли также Кубань.)

   К левому берегу нижнего Борисфена примыкала лесная область Гилея. До нее жили скифы-земледельцы, за ней - скифы-кочевники, занимавшие территорию к востоку на 10 дней пути до реки Герра (Конская). За ней, по Геродоту, лежали земли самого сильного племени скифов - царских. На юге их территория достигала Крыма, а на востоке - реки Танаис (Дона), текущей с севера "из большого озера" и впадающей "в еще большее озеро" Меотида (Азовское море); Геродоту известен и основной приток Дона - Сиргис (Северский Донец). У Дона кончалась страна, заселенная скифами. За Доном жили, по Геродоту, савроматы (сарматы), по языку, как теперь доказано, родственные скифам: те и другие принадлежали к североиранской языковой группе. Сарматы занимали степь, начиная от устья Дона, по направлению к северу.
   Путешественник передает много мифов о происхождении скифского народа; в этих мифах большая роль отводится Геркулесу. Описание Скифии он заканчивает рассказом о браках скифов с воинственными женщинами из племени амазонок, чем и можно, по его мнению, объяснить скифский обычай, состоящий в том, что девушка не может выйти замуж, пока не убьет врага.
   Что Геродот описывает особенно ярко, так это великую изобретательность скифов во всем, что относится к умению отражать нашествия. Эта изобретательность заключается в умении отступать перед нападающими, в умении не дать себя настигнуть, когда это нежелательно, в заманивании врага в глубь обширных равнин до момента, когда можно будет вступить с ним в бой. Скифам в этой тактике очень благоприятствовали не только естественные условия страны - обширной равнины, густо заросшей травой, но и пересекающие ее полноводные реки, представляющие отличные рубежи сопротивления. Геродот перечисляет эти реки и некоторые их притоки от Дуная до Дона.
   Нил с его загадкой периодических оплодотворяющих наводнений, с тайной его неведомых источников - чудо для грека, знающего лишь свои речки, вздувшиеся после весенних гроз и пересыхающие летом.

   Геродот, несомненно, обошел все западные берега Черного моря от устья Днестра до Босфора и, вероятно, большую часть побережья Балканского полуострова (кроме Адриатического), проделав в общей сложности около 3000 километров. Но неизвестно, когда и как он путешествовал. Он довольно хорошо знает южное побережье Пашаэли (северный берег Мраморного моря), дает верную характеристику Босфора, Мраморного моря и пролива Геллеспонт. Он объехал северное и западное побережье Эгейского моря и привел сведения о Галлипольском полуострове. К северу от него, за "Черным" (Саросским) заливом, лежит побережье Фракии - "обширная равнина, <...> по которой течет большая река Гебр [Марица]".
   Геродот обогнул полуостров Халкидики с его тремя выступами: Афон (Агион-Орос), Ситонья и Касандра. Прослеживая путь персидского флота, он побывал в заливах Сингитикос, Касандра и Термаикос, куда впадают Хейдор (Геликос), Аксий (Вардар) и Альякмон; у западного берега залива Термаикос отметил три горных массива: Пиерия, Олимп и Оса. Геродот осмотрел побережье Эгейского моря южнее Осы и обследовал Эвбею - "большой богатый остров, не меньше Кипра". Он описал берег вдоль пролива Еввоикос, "где целый день бывают приливы и отливы", и поднимался на массив Парнас, "...вершина (которого)... представляет удобное пристанище для большого отряда...". Он обошел три залива Пелопоннеса, сообщает о двух его южных хребтах. Но о западном побережье Балканского полуострова, куда персы не доходили, Геродот говорит очень мало.

   Итак, Геродот дал первые дошедшие до нас пусть беглые, но верные указания на рельеф Пелопоннеса и восточного побережья Балканского полуострова. Внутренних же его областей он не затронул: сведения о них, весьма скупые, получены опросным путем.
   Путешествия Геродота охватили и Северо-Восточную Африку: он побывал в Кирене, а в 448 или 447 году до н.э. поднялся по Нилу до острова Элефантина. Его описание этой части материка - смесь опросных сведений и личных впечатлений - первая характеристика рельефа и гидрографии Древнего Египта и территорий к западу от него. Он верно указывает, что до 30° с.ш. Египет расположен в низменности, богатой водой. Севернее страна суживается: с востока ее ограничивают "Аравийские горы" ("Аравийские горы" Геродота - это Аравийская пустыня, расположенная в Африке. Вдоль побережья Красного моря простирается хребет Этбай, расчлененный на ряд островершинных массивов), которые "непрерывно тянутся с севера на юг" на 900 километров, а с запада - скалистые и "в зыбком песке глубоко погребенные горы" (Геродот здесь цитирует Гомера: пески северной части Ливийской пустыни образуют дюны высотой до 300 метров). Восточная часть Ливии, населенная кочевниками, - "низменная и песчаная" до озера Тритонида (Шот-Джерид); западная часть, занимаемая земледельцами, "гористая [и] лесистая" (Атласские горы). Используя сведения египетских жрецов, он дает первое описание Сахары: к югу от низменного побережья между Египтом и Гибралтаром раскинулась холмистая песчаная пустыня.

   Из всех виденных им стран Египет, конечно, полнее всех воплощал то сочетание истории и географии, которые ему хотелось видеть подлинными и в то же время чудесными. Геродот стремится разгадать двойную тайну источников и наводнений Нила. Он пытался собрать достоверные известия, но узнал очень мало. Интерпретируя эти известия, он придает верхнему Нилу широтное направление течения, т. е. сведения о реке Нигер переносит на Нил, уверенный, что всякая большая река с крокодилами есть Нил. Геродот первый дал краткие достоверные сведения о Куше - стране "долговечных эфиопов" (древнем царстве Судана).
   В Египте множество странных и священных животных, возбуждающих любопытство Геродота. Он обожает составлять описания животных. Знаменитое описание крокодила: "Нравы крокодилов таковы: это четвероногое земноводное животное ничего не ест в течение самых суровых четырех зимних месяцев; кладет и высиживает яйца на суше, на суше же проводит и большую часть дня, а целую ночь живет в реке, потому что в воде теплее, нежели под открытым небом во время росы. Это единственное из всех известных нам животных, которое из очень маленького становится очень большим. Действительно, яйца крокодила только немного больше гусиных, новорожденный по величине соответствует яйцу, а с возрастом увеличивается до семнадцати локтей и даже больше. Глаза он имеет свиные, большие зубы и клыки, соответствующие размерам всего тела. Это - единственное животное, не имеющее языка. Нижнею челюстью крокодил не двигает, и из всех животных он один опускает верхнюю челюсть на нижнюю; когти у него крепкие, а кожа чешуйчатая, на спине не пробиваемая. В воде он слеп, а на открытом воздухе имеет острое зрение. Так как он живет обыкновенно в воде, то пасть его всегда полна пиявок. Все птицы и звери избегают крокодила; с одной ржанкой живет он в ладу, потому что пользуется ее услугами, именно: когда крокодил выходит из воды на сушу, он открывает свою пасть, - почти всегда по направлению к западному ветру, ржанка входит в пасть и пожирает пиявок. Это доставляет крокодилу удовольствие, и он не причиняет ржанке никакого вреда".
   В экзотической фауне его интересует отчасти странность внешнего вида и поведения животных, но еще больше характер связей, которые возникли между человеком и животными. Эта взаимосвязь в Египте гораздо теснее, чем в Греции, и налагает на человека необычные обязательства. Геродот задумывается над "договором", заключенным египтянином с кошкой, ибисом и крокодилом, и его исследования позволяют ему сделать поразительные открытия не в отношении животного, а в отношении человека.
   Путешественник с необычайным удовольствием собирает сведения о диковинных обрядах Его картина Египта, какой бы чудесной или неполной она ни была, все же в основном подтверждается современными историками или, во всяком случае, считается ими правдоподобной.
   Перечисляя народы, обитающие в Ливии, Геродот упоминает пастушеские племена, кочующие вдоль берегов Африки, и называет еще аммонийцев, которые живут в глубине страны, в местах, изобилующих хищными зверями. Аммонийцы построили знаменитый храм Зевса Аммонского, развалины которого были открыты на северо-востоке Ливийской пустыни, в пятистах километрах от города Каира. Он подробно описывает также обычаи и нравы ливийцев и сообщает, какие в этой стране водятся животные: змеи страшной величины, львы, слоны, рогатые ослы (вероятно, носороги), обезьяны-павианы - "звери без головы, с глазами на груди", лисицы, гиены, дикобразы, дикие бараны, пантеры и т. д.

   По Геродоту, Ливия населена двумя народами: ливийцами и эфиопами. Но действительно ли он путешествовал по этой стране? Историки в этом сомневаются. Скорее всего, многие подробности он записал со слов египтян. Но нет сомнения, что он действительно плавал к городу Тиру, в Финикии, так как здесь он дает вполне точные описания. Кроме того, Геродот собрал сведения, по которым составил краткое описание Сирии и Палестины.
   Вернувшись еще молодым человеком на свою родину, в Галикарнас, знаменитый путешественник принял участие в народном движении против тирана Лигдамиса и содействовал его свержению. В 444 году до нашей эры Геродот присутствовал на Панафинейских празднествах и прочитал там отрывки из описания своих путешествий, вызвав всеобщий восторг. Под конец своей жизни он удалился в Италию, в Туриум, где и умер около 425 года до нашей эры, оставив по себе славу знаменитого путешественника и еще более знаменитого историка.

Китайский монах-буддист и путешественник. С 399 по 414 год объехал большую часть внутренней Азии и Индии. Путешествие положило начало прочной культурной связи между Китаем и Индией. Оставил о своем походе записки.
   
   Начиная с IV века н.э. в Китае отмечается расцвет буддизма, начавшего проникать из Индии и распространяться в стране еще в I столетии. Эта новая религия оказала огромное влияние на развитие всей китайской культуры. С ее распространением в Китае связано также расширение религиозных и культурных связей Китая с Индией. Из Китая в Индию направляются паломники - буддийские монахи, прокладывавшие пути в буддийскую святыню через пустыни и высокогорные перевалы Центральной Азии. В числе этих путешественников, совершавших длительные переходы в религиозных целях, были и люди большой культуры, обладавшие широкими научными интересами, внесшие немалый вклад в исследования Центральной Азии и Индии. Одним из самых выдающихся из них был Фа Сянь, оставивший глубокий след в исторической и географической литературе.
   Биографические сведения о Фа Сяне скудны. Он родился в провинции Шэньси, где провел детство в буддийском монастыре. По достижении совершеннолетия, став монахом, Фа Сянь решил отправиться в Индию для поклонения буддийским святыням, приобретения рукописей священных книг и изучения языков, на которых эти книги писались.

   Путешествие Фа Сяня длилось около 15 лет. В 399 году с небольшой группой других паломников он отправился из родного города Сиань (Чаньань) на северо-запад через Лёссовое плато и далее вдоль южного края песчаных пустынь северо-западного Китая. Об этом отрезке пути Фа Сянь в своем дневнике делает любопытную запись: "В песчаном потоке есть злые гении, и ветры настолько жгучи, что когда с ними встречаешься, - умираешь, и никто не может этого избегнуть. Не видишь ни птицы в небе, ни четвероногих на земле". Здесь путникам приходилось отыскивать себе дорогу по высохшим костям тех, кто до них пускался в путешествие.
   Пройдя по "шелковой" дороге до горы Босянцзы, паломники свернули на запад и после семнадцатидневного путешествия достигли озера Лобнор. У этого озера, в районе ныне мало обитаемом, во времена Фа Сяня существовало самостоятельное государство Шеншен, и путешественник встретил здесь значительное население, знакомое с индийской культурой.
   Сохранившиеся развалины Шеншена, которые при посещении Лобнора наблюдал Н. М. Пржевальский, подтверждают существование здесь в прошлом крупного культурного центра. Еще в конце XIII века вблизи Лобнора находился город Лобнор. Через Лобнор пролегал оживленный торговый путь из Китая в Хотан, Кашгар и далее на запад. В XIV веке город и его окрестности были опустошены завоевателями, превратившими некогда цветущий оазис в груды руин.
   Пробыв у Лобнора месяц, путешественники направились на северо-запад и, перевалив через Тянь-Шань, достигли долины реки Или, затем они повернули на юго-запад, снова перешли через Тянь-Шань, пересекли с севера на юг пустыню Такла-Макан и у города Хотан достигли подножий хребта Куньлунь. Причины, побудившие Фа Сяня и его спутников предпочесть более короткий и удобный путь от Лобнора до Хотана вдоль подножий Куньлуня кружному пути через Тянь-Шань, остаются невыясненными Возможно, это объясняется желанием путешественника посетить центры Джунгарии.
   Итак, спустя тридцать пять дней маленький караван прибыл в Хотанское царство, в котором насчитывалось "несколько десятков тысяч монахов". Фа Сянь и его спутники были допущены в монастыри, и после трехмесячного ожидания им посчастливилось присутствовать при торжественном празднестве буддистов и браминов, во время которого по городам Хотанского царства, по усыпанным цветами улицам, среди облаков благоуханий, провозили роскошно убранные колесницы с изображениями богов.

   После праздника Фа Сянь и его спутники направились на юг и прибыли в холодную гористую страну Балистан, в которой, кроме хлебных злаков, не было почти никаких культурных растений. Из Балистана Фа Сянь взял путь в восточный Афганистан и целый месяц блуждал в горах, покрытых вечными снегами. Здесь, по его словам, встречались "ядовитые драконы".
   Вообще, трудно установить по запискам Фа Сяня его путь из Хотана в Индию. По всей видимости, Фа Сянь обошел труднодоступный Куньлунь с запада и направился на юг по долине реки Яркенд.
   Преодолев горы, путешественники взяли путь в Северную Индию. Исследовав истоки реки Инд, они прибыли в Фолуша, - вероятно, теперешний город Пешавар, расположенный между Кабулом и Индом. Затем они пришли в город Гило, лежащий на берегу небольшого притока реки Кабул.
   Оставив Гило, Фа Сянь перешел через хребет Гиндукуш. Стужа в этих горах была такая лютая, что один из спутников Фа Сяня замерз. После многих затруднений каравану удалось добраться до города Бану, который существует и поныне; затем, снова перейдя Инд в средней части его течения, Фа Сянь пришел в Пенджаб. Отсюда, спускаясь к юго-востоку, он пересек северную часть Индийского полуострова и, перебравшись через большую солончаковую пустыню, лежащую на восток от Инда, достиг страны, которую он называет "Центральным царством". По словам Фа Сяня, "здешние жители честны и благочестивы, они не имеют чиновников, не знают законов, не признают смертной казни, не употребляют в пищу никаких живых существ, и в их царстве нет ни скотобоен, ни винных лавок".
   В Индии Фа Сянь посетил много городов и местностей, где собирал легенды и сказания о Будде. "В этих местах, - отмечает путешественник, описывая Каракорум, - горы круты подобно стене". По отвесным склонам этих гор древние обитатели их высекли изображения будд и многочисленные ступени. Фа Сянь прошел вниз по Инду, посетил восточные территории Афганистана, вновь вернулся к Инду и, переправившись через эту реку, направился к долине Ганга, где отыскал буддийский монастырь, изучил и переписал священные книги буддизма. Затем Фа Сянь прошел от Матры через Канаудж, Цатну до устья великой индийской реки.

   Пробыв в Индии продолжительное время, путешественник в 414 году возвращается на родину морским путем с остановками на Цейлоне (здесь он прожил два года) и Яве. Борясь с сильными ветрами и испытав множество затруднений, он в 415 году, после восемнадцатилетнего отсутствия, возвратился в свой родной город Сианьфу (Кантон).
   Спустя несколько лет путешественник издал свое замечательное произведение под названием "Описание буддийских государств" ("Фогоцзи"). В этом сочинении наряду с основным содержанием религиозного характера дается краткое, но весьма выразительное описание около 30 государств Центральной Азии и Индии, посещенных Фа Сянем. В своем труде он сообщает ценнейшие исторические, географические и этнографические сведения об этих государствах, многие из которых нигде, кроме произведения Фа Сяня, не получили отражения. Огромное научное значение этого материала для истории и исторической географии объясняется также исключительной добросовестностью и точностью автора "Описаний". Этот труд впервые перевел с китайского языка французский ученый Абель де Ремюза.
   Фа Сянь не ограничивается сообщением тех или иных фактов, но всякий раз указывает также источник получения последних - видел ли сам описываемое или знает со слов других. Называя пункты, он стремится определить их точное положение и расстояния, которые показывает в днях переходов, в китайских ли или, наконец, в шагах. Благодаря этой особенности труда Фа Сяня было установлено точное местоположение многих ранее известных лишь по названию городов и государств.

(1835 - 1920)
    Российский исследователь Центральной Азии и Сибири. В 1863-1899 годах (с перерывами) совершил ряд экспедиций: на озеро Зайсан, в горы Тарбага-тай, в Монголию, в Туву, Северный Китай, Тибет, на Большой Хинган; открыл (совместно с М. В. Певцовым). Котловину Больших Озер. Совместно с женой - А. В. Потаниной (1843-1893) собрал ценные этнографические материалы.
   
   Отец Григория Потанина - хорунжий Сибирского казачьего войска - за столкновение с начальством был посажен в тюрьму с разжалованием в рядовые. Мать умерла, и не окажись рядом добрых людей, неизвестно, как бы сложилась жизнь у Григория. А он с детства мечтал путешествовать. В восемь лет прочитал "Робинзона Крузо".
   После окончания Омского кадетского корпуса, куда его определил бывший командир отца, полковник Эллизен, Григорий Потанин, произведенный в офицеры, получил назначение в Семипалатинск, в казачий полк. Он постоянно находился в разъездах. Но для него это были не просто служебные поездки, а путешествия, во время которых он собирал гербарий, этнографический материал. Он выписывал "Записки" Географического общества, изучал ботанику по книгам, на которые тратил почти все скромное офицерское жалование.
   В 1853 году молодой казачий офицер отправился из Семипалатинска в Копал. Оттуда Потанин прошел к реке Или, переправился через нее и достиг подножия Тянь-Шаня. Русский отряд расположился на стоянку среди абрикосовых и яблоневых рощ долины Иссык. Потанин осмотрел ближний водопад и два высокогорных озера.

   Весной 1853 года отряд перешел на реку Алма-Ату, где Потанин принял участие в постройке первых зданий будущего города Верного. Затем был совершен поход на реку Чу.
   В конце 1853 года Григорий совершил поездку в Кульджу, в пределы Западного Китая. Там Потанин познакомился с видным ученым русским консулом И. И. Захаровым. Исследователь Китая указал молодому офицеру книги по истории изучения стран Центральной Азии. Впоследствии Потанин составил очерк пути из Копала в Кульджу.
   Возвратившись из Тянь-Шаня, он отправился на Алтай, в станицы Бийской линии, жизнь которых Потанин вскоре описал в своих первых очерках.
   К тому времени, когда случай свел его в Омске с Петром Петровичем Семеновым, возвращавшимся из экспедиции на Тянь-Шань, Потанин обладал довольно обширными познаниями в ботанике, чем немало удивил знаменитого ученого.
   Петр Петрович всегда помогал одаренным людям. Он убедил молодого казачьего офицера в необходимости учиться, пообещав при этом свою поддержку. Сославшись на болезнь, Потанин подал в отставку.
   Денег на дорогу в Петербург не было. В Барнауле удалось пристроиться к каравану, идущему с золотом в Петербург Взяли его, как бывшего офицера, в качестве охранника.

   В университет он поступил в двадцать четыре года, однако проучился лишь два первых курса: начались студенческие волнения, университет закрыли, и Потанин остался не у дел. Выручил все тот же Семенов, рекомендовавший Потанина в экспедицию Струве, собирающуюся в южную Сибирь для астрономического определения географических координат российских Пограничных пунктов. И Потанин отправился в долину Черного Иртыша, на озеро Зайсаннор и в Тарабагатайские горы. В своей первой экспедиции он собирал гербарий, записывал киргизские песни, легенды, пословицы.
   Вернувшись из путешествия, Потанин жил в Томске, где занимал скромное место преподавателя естественной истории в гимназии. Вскоре он стал активным членом кружка "Сибирских патриотов", за что был арестован.
   Три года он провел в омской тюрьме в ожидании приговора Московского отделения сената. Омский суд приговорил его к пяти годам каторги. Почти через всю Сибирь отправился Потанин в далекую крепость Свеаборг в арестантские роты с каторжным отделением, где ему предстояло отбывать наказание. Восемь лет вычеркнуто из жизни.
   Летом 1876 года из русского пограничного города Зайсана через Монгольский Алтай в город Кобдо прошла экспедиция Русского географического общества под начальством Григория Николаевича Потанина.
   Спутниками его были топограф Петр Алексеевич Рафаилов и Александра Викторовна Потанина, этнограф и художник, сопровождавшая мужа во всех крупных экспедициях Из Кобдо Потанин двинулся на юго-восток вдоль северных склонов Монгольского Алтая, открыв короткие хребты Батар-Хайрхан и Сутай-Ула.
   В июле, на тридцатый день пути, путешественники достигли стен монастыря Шара-Сумэ, расположенного на южном склоне Алтая и бывшего резиденцией воинственного жреца Цагангэгэна. Обойти стороной этот монастырь было нельзя.

   Китайское селение, расположенное неподалеку от храма, казалось необитаемым Маленькая русская экспедиция, всего из восьми человек, миновала селение и двинулась к мосту, перекинутому через ров, окружающий монастырь. Но на мост им не дали ступить. Из ворот монастыря вырвалась толпа и, возбуждаемая монахами, принялась забрасывать чужеземцев комьями глины. В переговоры монахи вступать не пожелали. Они требовали, чтобы русские убирались туда, откуда пришли.
   Когда Потанин захотел поближе рассмотреть кумирни монастыря, монахи набросились на всадников, начали стаскивать их с лошадей, избивать. Григорий Николаевич пытался увести за собой своих людей, но был тут же настигнут, пленен, обезоружен и посажен в полутемную монастырскую келью.
   Через некоторое время пришел лама и сказал русским, что их будут судить за надругательство над святыней. К вечеру следующего дня заточения путешественникам зачитали акт обвинения. Их обвиняли в святотатстве, в затеянной свалке с местными жителями. Иноземцам разрешали идти дальше лишь при условии, что двинутся они пикетной дорогой. В противном же случае оружие русским не будет возвращено.
   Их направляли дорогой, где легко будет следить за каждым их шагом К тому же эта дорога лежала в стороне от тех мест на южном Алтае, ради которых они отправились в путь.
   Григорий Николаевич нашел проводника-киргиза и безоружный вышел на дорогу.
   В этой экспедиции Потанин пересек Джунгарскую Гоби и обнаружил, что она представляет собой степь с невысокими грядами, вытянутыми параллельно Монгольскому Алтаю и обособленными от Тянь-Шаня. Дальше на юге Потанин и Рафаилов открыли два параллельных хребта - Мэчин-Ула и Карлыктаг и точно нанесли эти самые восточные отроги Тянь-Шаня на карту. Перевалив их, они прошли в оазис Хами, двинулись затем на северо-северо-восток, снова пересекли в обратном направлении отроги Восточного Тянь-Шаня, Джунгарскую Гоби и Монгольский Алтай (восточнее прежнего пути) и окончательно установили самостоятельность горных систем Алтая и Тянь-Шаня. При этом они открыли несколько хребтов, южных и северных отрогов Монгольского Алтая – Адж-Богдо и ряд менее крупных. Перейдя через реку Дзабхан, они поднялись по предгорьям Хангая к городу Улясутай. В результате троекратного пересечения Монгольского Алтая экспедиция установила общие черты орографии хребта и большую его протяженность с северо-запада на юго-восток. Фактически Потанин положил начало научному открытию Монгольского Алтая.

   Из Улясутая путешественники пошли на северо-восток, перевалили хребет Хангай, пересекли бассейн верхней Селенги (Идэр и Дэлгэр-Мурэн), уточнили его положение, впервые закартировали озеро Сангийн-Далай-Нур и осенью 1876 года добрались до южного берега озера Хубсугул. Пройдя отсюда на запад приблизительно по 50-й параллели по гористой местности, в середине ноября они достигли горько-соленого озера Убсу-Нур. На этом пути они открыли хребет Хан-Хухэй и пески Бориг-Дэл, а также нанесли на карту хребет Танну-Ола (ныне выделяют Западный и Восточный Танну-Ола).
   У озера Убсу-Нур экспедиция разделилась. Потанин направился на юг через Котловину Больших озер в Кобдо, а Рафаилов, продолжая маршрут по 50-й параллели, пересек и впервые исследовал короткие горные хребты между западной частью Монгольского Алтая и Танну-Ола.
   В Кобдо, одном из главных торговых центров Монголии, они провели короткую зиму, приводили в порядок коллекции, наблюдали быт этого города, служившего перевалочным пунктом на пути торговых караванов, везущих из Пекина знаменитые на весь мир китайские шелка, фарфоровую посуду, табак, чай. Из России сюда приходили караваны с сахаром, изделиями из чугуна и железа, имевшими в Китае большой спрос, - котлами, ведрами, ножами, ножницами и другими товарами. В городе никто постоянно не жил приезжали на торговлю купцы и, сделав свои дела, уезжали. Отслужив недолгую службу, исчезали чиновники. Китайские гарнизоны приходили и уходили, оставляя место другим. Изредка только на улице можно было встретить женщин, а детей не было видно вовсе. Потанин наблюдает жизнь города и подробно описывает ее, отмечая обычаи китайцев, их праздники, жертвоприношения, на которые, как правило, европейцы не допускались.
   Весной 1877 года экспедиция выступила на юг и через пустыню Гоби проследовала к городу Баркулю. Затем Потанин посетил город Хами, в котором была сосредоточена торговля с Китаем. Около монгольского города Улясутая Потанину удалось исследовать теплые серные ключи.
   Путешественник побывал на Косоголе, самом большом озере Монголии, расположенном на высоте 1615 метров, достиг буддийского монастыря Улангком, около озера Убса, возвратился в Кобдо и оттуда проследовал в Кош-Агач на Русском Алтае.
   Все члены экспедиции соединились в Бийске в начале 1878 года. Рафаилов составил довольно точную карту Западной Монголии.

   В 1881 году Русское географическое общество издало труд Потанина - "Очерки Северо-Западной Монголии. Результаты путешествия, исполненного в 1876-1877  годах" с картой похода от Зайсана до озера Убса.
   Потом были еще две экспедиции, в которых удалось завершить исследование избранной части Монголии, собрать более полные гербарии, поскольку значительная часть первой экспедиции проходила поздней осенью, когда о сборе растений не могло быть и речи. И, кроме того, удалось проследить связь между пересохшими озерами, описать новые области.
   В июне 1879 года, выступив из Кош-Агача на восток, к озеру Убсу-Нур, Потанин по дороге подробно изучил горы. Охватив исследованием всю Котловину Больших Озер, он также пришел к выводу, что Хиргис-Нур, Хара-Нур и Хара-Ус-Нур взаимно связаны речной системой. Все три озера, по Потанину, располагаются на широких плоских равнинах - "ступенях", понижающихся с юга на север и разделенных невысокими горами и холмами, но озеро Убсу-Нур не имеет связи с остальными. Потанин, таким образом, завершил исследование Котловины Больших Озер - огромной впадины на северо-западе Монголии. Из Кобдо в сентябре он вернулся к Убсу-Нуру. Участник экспедиции топограф Орлов произвел первую полную съемку озера - оно оказалось самым большим водоемом Монголии (3350 квадратных километров).
   Поднимаясь от Убсу-Нура в горы, путешественники увидели на севере лесистый хребет Танну-Ола. "Горы, казалось, стояли сплошной стеной, - писала А. В Потанина, -вершины были покрыты пятнами снега и по утрам дымились туманами...". В конце сентября, перевалив хребет, экспедиция спустилась в центральную часть Тувинской котловины - в долину реки Улуг-Хема (система верхнего Енисея) - и, продвигаясь на восток, проследила ее более чем на 100 километров и на столько же - долину реки Малого Енисея (Ка-Хем) до устья реки Улуг-Шивея. В результате пересечения Танну-Ола и 200-километрового маршрута по Тувинской котловине экспедиция точно нанесла на карту очертания главного хребта и его северных отрогов, а также уточнила картографическое изображение верховьев Енисея. Она поднялась по Улуг-Шивею до верховья, пересекла хребет Сангилен и, повернув на восток, к верховьям Дэлгэр Мурэна, вышла к западному берегу Хубсугула, вдоль которого простирается хребет Баян-Ула с высотами более трех тысяч метров.

   Путешествие закончилось в Иркутске. Дневники двух экспедиций Потанина составили четыре тома "Очерков Северо-Западной Монголии" (1881-1883), из них два тома этнографических материалов, собранных главным образом А. В. Потаниной.
   В 1884 году Географическое общество отправило Потанина в его первую китайскую экспедицию, в которой участвовали также А. В. Потанина и А. И. Скасси. Потанину предписывалось продвигаться такими маршрутами, которые дополнили бы работу Пржевальского. Двигаясь в населенной части провинции Ганьсу, он должен был описывать природу нагорной Азии и ее переходы к теплым долинам китайских равнин.
   Потанин вместе со спутниками прибыл в Батавию на русском фрегате "Минин". Большой переход из Кронштадта через Индийский океан успешно закончился на острове Ява. Фрегат ушел, а Потанин остался дожидаться корвета "Скобелев", который и должен доставить экспедицию в китайский порт Чифу.
   Первого апреля 1884 года русская экспедиция высадилась на китайскую землю. Через два месяца, закончив полное снаряжение, наняв ходких лошадей и выносливых мулов, путешественники вышли из Пекина и двинулись по Императорской дороге через Великую Китайскую равнину. Дорога вела мимо небольших селений и оживленных городов, мимо караванов, мимо бесчисленных нищих, тянувших навстречу руки, вымаливая подаяние.
   Через семь дней пути Потанин повернул караван на запад и вскоре достиг ответвления Великой Китайской стены, построенной еще в 211 году до нашей эры. Потом за спиной путников остались старинные монастыри с живописными кумирнями, большой древний город Кукухото, Хуанхэ. Они вышли в долину Ордос, лежащую в ее гигантской излучине.
   Весной 1885 года путешественники перебрались в Синин, двинулись на юг и через горную безлесную область верхнего течения реки Хуанхэ, юго-восточные отроги Куньлуня и восточные склоны Сино-Тибетских гор достигли верховьев реки Миньцзяна (северный большой приток Янцзы). Проследовав оттуда на восток около 150 километров, они повернули на север и через горные цепи системы Циньлин вернулись в Ланьчжоу, где снова зимовали. В результате этого двойного пересечения "Тангутско-Тибетской окраины" Китая Потанин подразделил ее на две части: северная представляет собой нагорье высотой более 3000 метров с редкими хребтами и неглубоко врезанными речными долинами; южная характеризуется сложным горным рельефом с глубокими речными долинами.

   В апреле 1886 года экспедиция прошла на запад к озеру Кукунор, повернула оттуда на север и, перевалив несколько безымянных хребтов, добралась к истокам реки Жошуй, точно ею установленным. При этом Потанин и Скасси обнаружили первую цепь системы Наньшаня, строение которой оказалось более сложным, чем показывал Пржевальский. Проследив все течение Жошуя до низовьев (около 900 километров), они вышли к бессточному озеру Гашун-Нур и точно нанесли его на карту. Двигаясь далее на север через Гоби, экспедиция при пересечении Гобийского Алтая выявила четыре его южных невысоких отрога широтного направления (в том числе Тост-Ула), исправив карту Певцова. Потанин так охарактеризовал пересеченную им полосу Гоби: южная часть представляет собой плоскую возвышенность с низкими хребтами, центральная - пустынную впадину не более 900 метров; северная - невысокую горную страну, продолжение Монгольского Алтая. От озера Орог-Нур экспедиция прошла на север по долине реки Туйн-Гол до ее верховьев, перевалила хребет Хангай и, повернув на северо-восток, через бассейн реки Орхон вышла к Кяхте в начале ноября 1886 года. При этом был нанесен на карту водораздел Селенги и Орхона - хребет Бурэннуру - и ряд небольших отрогов Хангая.
   Экспедиция Потанина пересекла Центральную Азию приблизительно по 101-му меридиану, причем горные цепи были пройдены поперек их основного направления, из-за чего не удалось установить длину и простирание отдельных хребтов. Результаты экспедиции описаны в работе "Тангутско-Тибетская окраина Китая и Центральная Монголия" (1893).
   Монгольские экспедиции сделали Потанина известным. Его отчеты, изданные в Петербурге Географическим обществом, представляли собой четырехтомный объемистый труд, поражавший обилием собранного материала и его разнообразием. Автор - исследователь, соединивший в себе несколько разных научных школ: он и ботаник, и геолог, и этнограф. Он же историк и экономист, зоолог, картограф. Данные, им полученные, позволили уточнить старые карты, закрасить на них "белые пятна", проставить высоты, соответствующие истинным, прояснить географические координаты многих пунктов. Ценнейший научный материал представляли коллекции - гербарии, собрания млекопитающих, рыб, птиц, моллюсков, пресмыкающихся, насекомых.
   Потанин впервые описал несколько народностей, ранее вовсе неизвестных или известных только понаслышке. Два отдельных тома включали народные легенды, сказки, эпосы - все, что удалось услышать из народного устного творчества, было подробно записано и стало достоянием науки.
   Поселившись в Иркутске, Григорий Николаевич вступил в должность правителя дел Восточно-Сибирского отдела Географического общества. Позже Потанины перебрались в Петербург.
   Вскоре последовала новая экспедиция: в восточные окраины Тибета и китайскую провинцию Сычуань. Она началась в Кяхте осенью 1892 года.

   В Пекине врач русского посольства, осмотрев Александру Викторовну Потанину, посоветовал ей оставить всякие мысли о возможности дальнейшего путешествия. Однако женщина все же продолжила путешествие.
   Месяц продолжался их путь в жесткой телеге до древней столицы Китая Сиань-Фу. И еще более тысячи километров Александру Викторовну несли на носилках через горы Цзин-линь-шаня, пока экспедиция не достигла столицы провинции Сычуань. Неожиданный по силе припадок случился с ней уже на самой границе с Тибетом. На какое-то время она потеряла сознание, а потом лишилась речи.
   Григорий Николаевич решил прервать экспедицию и повернуть на Пекин. Александра Викторовна умерла в пути, в лодке, когда экспедиция спускалась вниз по Янцзы. Огромный путь до Пекина, потом до Урги (Улан-Батор) и до русской границы несли ее тело. И только в Кяхте предали земле.
   Несколько лет Потанин не допускал даже мысли о новой экспедиции. И лишь в 1899 году отправился в последнее путешествие. Он обследовал область хребта Большой Хинган - малоизвестную, с множеством "белых пятен", лежащую между Маньчжурией и Монголией.
   Умер Григорий Николаевич в Томске, прожив 85 лет.

(1844 - 1873)

    Естествоиспытатель. Путешествуя по Средней Азии (1868-1871), собрал материал по ее флоре, фауне, физической географии и этнографии. Оставил труды по паразитологии и энтомологии. Открыл Заалайский хребет. Погиб на Монблане.
   
   Дата рождения Алексея Павловича Федченко известна точно - 7(19) февраля 1844 года, но о месте рождения имеются различные сведения: по одним, будущий путешественник родился в Барнауле, по другим - в Иркутске. Во всяком случае, его детство и годы учения в гимназии протекали в Иркутске.
   Отец Федченко владел прииском, но оказался неудачником, разорился и умер, оставив семью без средств к существованию. Алексей в то время был гимназистом, а его брат Григорий Павлович уже окончил Московский университет.
   В 1860 году мать распродала остатки имущества и вместе с сыном выехала в Москву. В том же году Алексей поступил в Московский университет на естественное отделение физико-математического факультета. Он по-прежнему увлекался ботаникой. Алексей собрал большой гербарий в окрестностях Москвы. Гербарием студента Федченко заинтересовался и частично воспользовался известный в те годы ботаник профессор Н. Н. Кауфман, автор капитального труда "Московская флора".
   В 1863 году Алексей сопровождал своего старшего брата в научной экскурсии по соленым озерам Южной России. Эта поездка стала первым далеким путешествием Алексея Федченко. Он с увлечением собирал гербарий степной флоры. С этого года Федченко начинает заниматься энтомологией и составляет превосходные коллекции двукрылых и перепончатокрылых. Эти коллекции, как и подмосковные его гербарии, отличались редкой полнотой, что дало ему возможность, обработав их, опубликовать в 1867 году "Список двукрылых Московского учебного округа". Большую помощь молодому ученому оказывал профессор зоологии Анатолий Петрович Богданов.

   По окончании университета Федченко преподавал естествознание в Николаевском институте, затем перешел работать в университет, заняв пост инспектора студентов.
   2 июля 1867 года Алексей женился на дочери профессора Московского университета Ольге Армфельдт, ставшей его верным спутником во всех путешествиях. Молодожены посетили Финляндию и Швецию - для знакомства с естественнонаучными музеями.
   В 1868 году супруги Федченко отправляются в туркестанскую экспедицию. "14 декабря, после 53-дневного, почти безостановочного путешествия, мы въехали в Ташкент, - писал Федченко. -Но здесь еще не кончался наш путь. По полученным мною инструкциям я должен был отправиться в Самарканд и начать свои исследования с Зеравшанской долины". Действительно, в качестве первого объекта научных исследований туркестанский генерал-губернатор К. П. Кауфман указывал именно на Зеравшанский округ, который воссоединился с Россией всего лишь несколько месяцев назад.
   Из Ташкента Федченко и его спутники в канун 1869 года выехали в Самарканд. За Джизаком проехали ущелье Джелануты, по которому змеилась небольшая речка Санзар, а на утесе были выбиты памятные надписи. Одна из них сообщала о благополучном возвращении Улугбека из похода 1425 года, другая была выбита в 1571 году в честь происшедшего в ущелье большого сражения, в котором Абдулла-хан одержал победу и "предал стольких смерти, что от убитых в сражении и в плену в течение месяца в реке Джизакской на поверхности текла кровь. Да будет это известно".

   На шестой день пути, 3 января 1869 года, путешественники въехали в ворота самаркандской крепости.
   Экспедиции Федченко предстояло посетить местности, где русские еще не бывали. Поэтому генерал А. К. Абрамов прикомандировал к путешественникам поручика Куцея и топографа Новоселова.
   24 апреля экспедиция выступила из Самарканда.
   Город Каттакурган стал для исследователей своего рода базой, отправным пунктом для ряда экскурсий в окрестные горы. Первый маршрут был осуществлен в сторону гор Актау (часть Нуратинского хребта). По дороге путешественники побывали в небольшом городке Пейшамбе. Местное население оказало им радушный прием.
   9  мая экспедиция двинулась на юго-запад и 12-го числа достигла селения Джам. Федченко назвал Джам "международным" рынком: сюда съезжались жители из бухарских, шахрисабзских и русских областей. Ночь путешественники провели в мечети, стоящей в большом тенистом саду. Здесь когда-то останавливался на отдых эмир Бухары.
   С возвышенностей, расположенных к югу от Джама, Федченко пытался "заглянуть" в недоступную тогда для посещения русскими Шахрисабзскую долину. Однако "пыльный воздух (явление там очень обыкновенное), вроде тумана, скрывал долину от любопытных взоров".

   Пути на юг - к Шахрисабзу, на запад - к Бухаре, для путешественников были закрыты. Отряд повернул на восток - к Самарканду.
   По предложению Федченко, исследователи еще раз свернули к горам, направляясь в Аксайское ущелье. По Аксаю очень крутыми тропами удалось проехать верхом, но выше по ущелью лошадей пришлось оставить, и на гребень поднимались пешком. С высоты перевального гребня Федченко вновь попытался обозреть Шахрисабзскую долину. На этот раз ему удалось разглядеть две "обширные темные массы садов - одна из них была Шахрисабзом (Шаар), другая - Китабом". К полуночи измученные трудным переходом путешественники собрались в лагере у подножия горы. Люди были рады, что "вернулись невредимы из этого довольно безрассудного восхождения без дорог и проводников".
   На другой день снова тронулись в путь. По дороге обследовали Агалыкское ущелье (у Федченко - Оалык). Не заходя в Самарканд, отряд Федченко двинулся вдоль гор и вышел к Ургуту, расположенному у подножия Каратепинского хребта. Здесь путешественники узнали, что их продвижение на восток встревожило магианского владетеля. Посланный беком аксакал интересовался: не с враждебными ли целями отряд движется по дороге, ведущей в Магиану? Федченко и этому посланцу показал собранные им коллекции и гербарии, подарил халат, и старик возвратился успокоенный.
   Затем отряд двинулся по долине Зеравшана, направляясь к Пенджикенту. По дороге, в Чимкургане, путешественников встретил представитель Пенджикента аксакал мулла Карим. Старик оказался весьма общительным и разговорчивым собеседником. Жители Пенджикента уже прослышали, что русский ученый более всего интересуется дикими животными края. Поэтому они поднесли Федченко в подарок горного барана, за которым специально посылали в горы лучших охотников. Ученый был чрезвычайно обрадован таким подарком. Он даже просил достать еще один экземпляр. Просьба русского друга была выполнена: в середине лета 1869 года в Самарканд был доставлен великолепный самец.
   Из Пенджикента путешественники проехали вверх по долине Зеравшана до селения Даштыказы, а затем правым берегом реки вернулись в Самарканд.

   Завершением первого этапа научных работ А. П. Федченко в Туркестанском крае была научная обработка собранных материалов. Только в гербарии оказался 791 вид растений, а также семена 120 растений, в том числе семена сумбула. Они были переданы в университетский ботанический сад.
   Московский университет за успехи в области исследования природы Туркестана присудил А. Федченко премию Щуровского - дорогой микроскоп. В то же время Общество любителей естествознания наградило О. Федченко золотой медалью за туркестанский гербарий и альбом рисунков. И. И. Скорнякову была присуждена серебряная медаль, юнкеру Вельцену, сопровождавшему Федченко в поездке по долине в качестве коллектора, - бронзовая.
   2 мая 1870 года супруги Федченко снова выехали в Туркестан, мечтая принять участие в походе генерала А. К. Абрамова к истокам Зеравшана.
   Но по приезде в Ташкент они с огорчением узнали, что экспедиция Абрамова уже выступила из Самарканда 25 апреля.
   Не отдыхая, путешественники решили отправиться вдогонку, точнее, "наперерез", через гряду Ура-Тюбе и один из перевалов, ведущих в долину Верхнего Зеравшана. 28 мая они выехали из Ташкента, а 31 мая уже двигались верхом к Туркестанскому хребту. В селении Аучи после недолгого размышления свернули влево через перевал к селению Оббурдон, решив спуститься к Зеравшану по возможности ближе к его истокам.
   Перевал оказался не из легких, лошади постоянно скользили и оступались. Две навьюченные лошади скатились вниз метров на 40 по обледеневшему снегу.

   Лошадей и вьюки удалось поднять на тропу - пропало только одно вьючное седло. Спускаться было легче, и 2 июня супруги Федченко уже въезжали в 06-бурдон, где расположился на отдых экспедиционный отряд генерала Абрамова.
   С большим вниманием выслушал Федченко информацию о работах полковника Деннета, прошедшего вверх по леднику и поднявшегося на перевал Матча-Ходжент, и топографа Августа Скасси, который нанес на карту все верхнее течение реки Зеравшан и точные контуры двух широтных хребтов, "сжимающих" Зеравшан, - Туркестанского и Зеравшанского.
   Через три дня экспедиция двинулась вниз по долине реки Матчи (Верхнего Зеравшана) к Варзиминору (ныне город Айни).
   От Варзиминора экспедиция долиной реки Фандарьи (левого притока Зеравшана) направилась к озеру Искандеркуль.
   Дорога в теснинах Фандарьи в те годы лепилась по узким карнизам и висячим мостикам - "оврингам", свисающим над самой рекой Путешественники особенно запомнили такой "балкон" длиной в 60 шагов перед мостом Булимулла. Мост этот незадолго до прихода отряда был умышленно разрушен местными жителями. Но, видимо испугавшись возмездия, жители сами же и восстановили его.
   Повернули в долину Джиджикдарьи (ныне Искандер-дарья). Река вытекала из озера Искандеркуль. Небольшие размеры озера несколько разочаровали путешественников - по рассказам очевидцев оно представлялось им значительно большим.

   19 июня отряд направился вверх по Фандарье и Ягнобдарье, дойдя до селения Анзоб. На Ягнобе путешественники встретились с людьми, говорящими не на таджикском, а на каком-то особом, непонятном языке. Трех ягнобцев с разрешения генерала Абрамова лингвист Кун пригласил с собой в Самарканд. Там он записал ряд ягнобских слов и все то, что они смогли поведать о происхождении ягнобцев (потомков древних согдийцев).
   22 июня экспедиция двинулась в обратный путь. Сначала думали возвращаться в Самарканд другой дорогой. Однако в реке поднялась вода и затопила тропу. Пришлось идти прежним путем - через три перевала.
   25 июня экспедиция достигла Кули-Калонских озер. Враждебно настроенные кштутцы, воспользовавшись тем, что отряд Абрамова вошел в котловину и очутился в природной "ловушке", решили напасть на него. Большие орды преградили путешественникам выход из котловины. Об этом эпизоде в отчете Федченко имеется одна лишь фраза: "Отряду пришлось силой пролагать себе путь из этой котловины (загроможденной огромными каменьями, между которыми рос довольно густой можжевеловый лес), так как кштутцы заняли теснину, по которой идет дорожка". Однако в очерке Д Л. Иванова, участника этой экспедиции, подчеркивается, что произошло настоящее короткое сражение. Не выдержав напора русских, кштутцы разбежались. Путь к Пенджикенту был открыт.
   В Пенджикенте Федченко задержался на два дня, пытаясь пробраться в горы, в места, где растет сумбул. Но сделать это ему не удалось столкновение с кштутцами взволновало всех жителей соседнего магианского бекства. Лишь позднее, уже в Самарканде, Федченко получил от пенджикентского муллы Карима 50 корней сумбула.
   Поход к истокам Зеравшана позволил Федченко обогатить свои коллекции многими новыми образцами. Так, среди собранных насекомых более 500 видов никогда прежде не встречались ученым. Новыми оказались для него и 3/4 ботанических сборов (всего было собрано 400 видов растений).

   30 июня 1870 года супруги Федченко возвратились в Самарканд и занялись приведением в порядок собранных в походе материалов.
   В конце апреля 1871 года Федченко отправился в Кызылкум. Перебравшись на левый берег Сырдарьи, он, прежде всего, убедился, что песчаная пустыня отделена от сырдарьинской пойменной долины довольно широкой полосой степи. Существование степи на левом берегу Сырдарьи явилось для него неожиданностью. Это было настоящим географическим открытием.
   Голодная степь, самаркандская котловина, верхняя часть Зеравшанской долины, горы Кухистана и, наконец, пустыня Кызылкум - районы, охваченные исследованиями Федченко. Но сильнее всего Федченко-географа влекли горы на юго-востоке обширной страны, которые все еще оставались не посещенными европейцами. На картах изображались горные хребты, в существовании которых уже возникали сомнения 20 мая 1871 года Федченко возвратился в Ташкент из месячной поездки по Кызылкуму, а 1 июня уже снова был в пути, направляясь в Кокандское ханство, в страну Алай, и втайне мечтая попасть также "на Памирскую высь".
   Десять дней в Ташкенте пролетели незаметно. Написав очерк о поездке в Кызылкум, Федченко готовился к новому путешествию. Сборы оказались нелегкими.
   Маршрут был составлен на основании докладной записки Федченко (от 12 апреля 1871 года), в которой он излагал свой "приблизительный маршрут".
   О том, как проходило это интереснейшее путешествие, Федченко рассказал в книге "Путешествие в Туркестан", в главе "В Кокандском ханстве", опубликованной в 1875 году.

   Первым крупным городом на пути ученого был Ходжент. Условия, в которых Федченко и его спутники путешествовали по Кокандскому ханству, сильно отличались от тех, в которых ученый проводил свои исследования в бассейне Зеравшана. Если по Зеравшанскому округу Федченко двигался либо с военно-экспедиционным отрядом, либо с большим эскортом, то на этот раз русские путешественники являлись гостями Худояр-хана, и их сопровождало лишь небольшое число вооруженных кокандцев. Сами же исследователи имели при себе только "два охотничьих ружья с зарядами дроби для птиц, у препаратора и стрелка - два револьвера". При таком "запасе оружия, - вспоминал Федченко, -в случае самого пустого нападения мы не могли бы ничего сделать". Маршруты их экскурсий всецело зависели от благоволения кокандских властей.
   При личном свидании с ханом в Коканде Худояру было прочитано письмо Кауфмана. Худояр кивнул головой, бросил одно лишь слово "яхши!" и приказал облечь ученого гостя в жалованный шелковый халат. "Как ни курьезно казалось мне проезжать верхом, в разноцветном халате поверх фрака и с белой дорожной шляпой на голове, - вспоминал позднее Федченко, -но я выдержал характер до конца и ни разу не рассмеялся во весь длинный путь через кокандский базар". Ученый понимал, что необходимо наглядно продемонстрировать перед местным населением расположение хана к русским путешественникам. А что может быть "нагляднее расписанного золотом халата?"

   Спустя три дня после приема Федченко последовало открытое предписание Худояра ханским чиновникам об оказании содействия экспедиции.
   К горам Памира, которые так неодолимо влекли Федченко, удобнее всего было пройти восточнее Коканда. Федченко это знал. Однако сначала он отправился к Исфаре. Так было указано в его маршруте. Ученый не решился изменить список "мест", подлежащих посещению, во избежание конфликта с ханской администрацией.
   Итак, Федченко двинулся в бассейн Исфары. Впрочем, об этом путешественник не пожалел: в истоках Исфары ему удалось сделать крупное географическое открытие. 23 июня он ступил на ледник, который в дальнейшем тщательно обследовал и план которого составил совместно с женой. Помимо этого, Ольга Федченко сделала превосходный рисунок ледника. Федченко дал леднику имя своего учителя - Щуровского.
   Спустившись с ледника к селению Ворух, путешественники двинулись на восток, направляясь кратчайшим путем через Карабулак в бассейн Соха. В Сохе Федченко получил от местных жителей ряд интересных сведений о притоках Соха и о путях в Каратегин. Однако "караул-беги" (начальник) кокандского конвоя, сопровождавшего путешественников, наотрез отказался идти вверх по Соху к возможным ледникам и перевалам, ссылаясь на возможность нападения каратегинских повстанцев и трудности горных дорог. Поэтому путешественники двинулись от Соха к востоку по Хайдерканской лощине и, преодолев невысокий перевал, к ночи были в Охне. На следующий день они достигли кишлака Шахимардан.
   Отсюда Федченко предпринял попытку пробраться к югу через Алайский хребет. Но и на этот раз караул-беги помешал осуществлению плана: в истоках Аксу он попросту обманул путешественников, свернув умышленно с тропы, ведшей на перевал Кары-Казык. И все же ученый добился своего. Выйдя из Учкургана и направляясь по долине реки Исфайрамсай, Федченко поднялся на заветный гребень Алайского хребта.
   Перед глазами путешественника засверкал снегами впервые открытый им грандиозный хребет, служивший "северной границей Памирской выси". Федченко по праву первооткрывателя назвал этот хребет Заалайским, а величайшую его вершину (7134 метра), увиденную ученым еще с перевала Тенгиз-бай, - именем Кауфмана (ныне пик Ленина).

   С перевала путешественники спустились в Алайскую долину. По дороге наблюдали любопытную речку, воды которой имели красноватый оттенок. Они назвали ее Кызылсу (в переводе с киргизского - "красная вода"). Ниже по течению эту реку таджики называют Сурхоб (что также означает "красная вода").
   Федченко понял, что, перевалив Алайский хребет, путешественники оказались на берегах одного из истоков Амударьи.
   На берегу Кызылсу разбили лагерь. Прямо на юг от лагеря отчетливо просматривалось ущелье реки Алтынин-дара. Это был путь к "крыше мира".
   Маршрут вдоль северных склонов Алая позволил ему сделать вывод о принадлежности гор бассейна Зеравшана к Тянь-Шаню (ныне их относят к Гиссаро-Алайской системе).
   Федченко собрал богатую зоологическую, главным образом энтомологическую, коллекцию и установил общность форм животного и растительного мира Памиро-Алая, нагорной Центральной Азии и Гималаев.
   К сожалению, Федченко успел описать только первую часть своего последнего путешествия по Кокандскому ханству. Об обратном пути экспедиции можно судить лишь по проспекту недописанной им книги "В Кокандском ханстве".

   В первых числах ноября 1872 года супруги Федченко были уже в Москве. Обработка коллекции, доклады, сообщения и статьи в различных органах печати о результатах второго путешествия в Туркестан - все это отнимало массу времени. Итоги экспедиции оказались настолько значительными, что привлекали внимание многих научных обществ.
   30 мая 1872 года (в день 200-летия со дня рождения Петра I) в Москве открылась Всероссийская политехническая выставка. Подготовленный супругами Федченко Туркестанский отдел, развернутый в Александровском саду, имел большой успех.
   В сентябре 1872 года супруги Федченко отправились во Францию. Оттуда они переехали в Лейпциг, где Лейкарт любезно предложил Федченко для занятий и проведения исследований свою лабораторию.
   Лето Федченко с женой и новорожденным сыном провел в Гейдельберге и Люцерне. Ученого не покидала мысль о новых походах и экспедициях. "Памир должны открыть русские" - в этом Федченко был твердо убежден. И он, первый из русских, своими глазами увидевший край "крыши мира" - Заалайский хребет, мечтал продолжить свои исследования. Для того чтобы подготовиться к экспедиции, Федченко отправляется в Альпы.
   31 августа 1873 года он приехал в деревню Шамуни, расположенную у подножия Монблана. Он нашел двух проводников - молодых людей Жозефа и Проспера.

   В воскресенье в 5 часов утра Федченко с проводниками через Монтанвер вышли на ледник Коль-дю-Жеань. В два часа пополудни они были уже близко от перевала, как вдруг погода изменилась Страшный ветер, снег и холод пронизывали путешественников. Алексею Павловичу стало плохо.
   По рассказу проводников, Алексей Павлович до того ослабел, что его "толкали, несли, всячески помогали ему идти, но, выбившись из сил, в 9 часов вечера остановились". Жозеф и Проспер "стерегли его до 2-х часов ночи", но потом, видя, что Федченко умирает, "решили его оставить, чтобы не подвергнуться самим той же участи…"
   Когда снизу пришла помощь, Федченко был уже мертв. Ему было всего 29 лет.
   Прах замечательного русского путешественника покоится в чужой земле. Над его могилой в Шамуни установлена глыба неотделанного гранита. В гранит вправлена мраморная доска. На доске надпись: "Ты спишь, но труды твои не будут забыты".

(1867 - 1925)
    Английский путешественник по Южной Америке. Пропал без вести при поиске затерянного древнего города.
   
   Перси Фоссет родился в Англии в 1867 году. Юношей он поступил в артиллерийское училище и успешно закончил его.
   В 1906 году правительству Боливии понадобился опытный геодезист-топограф для точного установления границ с соседними Бразилией и Перу. Выбор пал на Фоссета: он славился среди офицеров своим искусством топографической съемки местности. Королевское географическое общество поручило ему попутно заняться некоторыми спорными географическими проблемами этого уголка Южной Америки и собрать сведения о народах, там обитающих.
   Прибыв к месту работ, он сразу попал в особый мир, полный странностей и опасностей.

   Южная Америка сразу стала испытывать его. В короткое время он узнал удушающий, насыщенный влагой воздух тропического леса и пронизывающий холод ночевок в горах.
   При крушении плота погибли ящики с важным грузом. В другой раз ночью во время грозы при быстром подъеме воды перевернуло баркас. Вал схлынул так же внезапно, как налетел, оставив на берегу "подарки" - массу пауков, таких огромных, что их жертвами становятся даже небольшие птицы, а также множество змей, которыми кишат приречные болота. Некоторое время спустя, когда Фоссет спускался на небольшой лодке по реке, из воды появилась гигантская змея анаконда. Фоссет удачно всадил в нее пулю, хотя спутники умоляли его не стрелять, раненая анаконда способна напасть на лодку и переломить ее.
   Сила этого пресмыкающегося, достигающего десяти и больше метров в длину, огромна, и человек, вступивший в края, изобилующие анакондами, начинает игру со смертью.
   Первая экспедиция Фоссета продолжалась пятнадцать месяцев. Ему удалось успешно выполнить все работы, связанные с установлением линии границы. Президент Боливии предложил продолжить работы на другом участке. Фоссет согласился, однако надо было получить еще и согласие военного начальства в Лондоне. Уезжая, он не был уверен, что ему разрешат вернуться в Южную Америку, и, по правде сказать, не думал настаивать на таком возвращении.
   Однако уже в марте 1908 года майор Фоссет был на борту корабля, идущего к берегам Южной Америки.
   Во время экспедиции в Бразилии с ним произошел случай, о которой он позднее рассказывал Конан-Дойлю, автору книг о Шерлок Холмсе.

   Фоссет взялся отыскать истоки реки Верди, по которой проходила граница. И если на картах реку изображали неправильно, то, значит, оставалась спорная пограничная территория, повод для стычек и раздоров.
   Предполагалось, что отряд Фоссета сумеет подняться вверх по реке Верди на лодках. Но непрерывные мелководные перекаты вскоре заставили бросить эту затею и прорубать тропу сквозь прибрежную чащу.
   Запасы пищи быстро иссякли. Почему-то в реке не было рыбы, а в лесу - дичи. Несколько местных жителей, отважившихся идти в неведомые места, сдали первыми. Их старшина, по обычаю предков, лег в кусты, готовясь к смерти. Фоссет поднял его, приставив нож к груди, ибо слова не действовали на индейца.
   Когда от голода пали собаки, сопровождавшие отряд, Фоссет увидел оленя. Меткость выстрела решала жизнь или смерть. Ослабевшими руками Фоссет едва поднял ружье... Мясо ели вместе с кожей и волосами.
   Из шести индейцев - спутников Фоссета пятеро умерли вскоре после возвращения из похода - сказались перенесенные лишения.
   Страшны были испытания - а перед Фоссетом все яснее вырисовывались иные, куда более важные и увлекательные цели, чем топографические работы в пограничных районах.

   В краю, где встречаются следы цивилизации империи инков, уничтоженной испанскими и португальскими завоевателями, мыслью исследователя невольно завладевает далекое прошлое.
   Еще во время первой экспедиции Фоссет услышал о "белых индейцах". Само сочетание этих слов казалось странным. И, тем не менее, находились очевидцы, встречавшие в глуши лесов рослых, красивых дикарей с чистой белой кожей, рыжими волосами и голубыми глазами. Это не могли быть потомки инков. Тогда кто же они, белые индейцы?
   И еще слышал Фоссет: в каких-то таинственных пещерах найдены удивительные рисунки и надписи на неведомом языке. Доходили смутные слухи о развалинах древних городов. И Фоссету казалось, что все это образует единую цепочку.
   Возможно, что еще до инков и помимо них в Южной Америке проживали народы с развитой древней цивилизацией. Обнаружить их следы - значит открыть новую страницу в истории континента. Или в истории человечества вообще: разве можно совершенно исключить предположение, что в Южной Америке могли оказаться пришельцы с легендарного затонувшего материка Атлантиды?
   В 1909 году Фоссет направился к истокам реки Верди, на этот раз в сопровождении представителей властей Боливии и Бразилии, которые поставили пограничные знаки. Ему тут же предложили заняться работами в пограничной зоне между Боливией и Перу. Однако для этого пришлось бы бросить службу в армии - он и так слишком долго занимался делами, несвойственными британскому офицеру.
   Может быть, год-два назад Фоссет испытывал бы колебания. Но теперь мысль о поисках исчезнувших цивилизаций все более овладевала им. Майор Перси Гаррисон Фосетт решил уйти в отставку. В этот период он делит время между новыми маршрутами и чтением книг, посвященных Южной Америке. Здесь много недостоверного, много устаревшего и просто вздорного, и все же Фоссету кажется, что он находит все новые и новые подтверждения своей гипотезы.

   В библиотеке Рио-де-Жанейро ему удается обнаружить порванную во многих местах рукопись неизвестного автора, написанную на португальском языке. Она рассказывает о событиях первой половины XVIII столетия. Некий португалец, уроженец Бразилии, отправился по следам многих без вести пропавших экспедиций на поиски богатейших серебряных рудников древних индейцев.
   Его отряд бродил по затерянным уголкам Бразилии в течение десяти лет. Однажды он достиг высоких гор с крутыми обрывами. Путь наверх был необыкновенно тяжелым, зато увиденное с вершины вознаградило людей за все трудности.
   Они обнаружили внизу на равнине большой город. Жители давно покинули его. На стенах арок, сложенных из каменных глыб, были высечены непонятные знаки. В центре города высилась колонна из черного камня со статуей человека на вершине. Тут же находились руины дворца и храма. Почти все здания были превращены в бесформенные груды камня. Город во многих направлениях пересекали зияющие трещины. Португальцы поняли, что его разрушило катастрофическое землетрясение.
   Возле города отряд обнаружил следы горных разработок, где валялись куски руды, богатой серебром.
   У португальцев не было сил, да и желания немедленно продолжать разведку. Они предпочитали вернуться сюда позднее, чтобы разбогатеть, а пока что решили не сообщать об открытии никому, кроме самых высокопоставленных особ.
   Рукопись, которую с величайшим вниманием изучал Фоссет, и была донесением вице-королю.

   Фоссет уже достаточно знал Амазонию, чтобы приблизительно представить, где мог находиться таинственный город. Во всяком случае, ему так казалось.
   Но прошло немало лет, прежде чем Фоссет смог отправиться в экспедицию на поиски не дававшего ему покоя города. До этого были две экспедиции в приграничные районы Боливии и Перу. Затем экспедиция 1913-1914 годов по новым маршрутам в малоисследованные районы Боливии. Эти экспедиции были трудны, полны приключений, они дарили радость географических открытий, уточняя карту. Но мечты уносили Фоссета совсем в другие места, в еще не знакомые ему уголки Бразилии, где ждут своего часа руины затерянного города…
   Известие о начале мировой войны заставило Фоссета изменить все планы. Он поспешил к побережью, чтобы с ближайшим судном вернуться в Англию.
   Войну Фоссет закончил полковником. Прожитые четыре года "в грязи и крови" оборвали нити его начинаний, и, как он признавал, "подхватить эти нити представлялось весьма трудным".
   Ни Королевское географическое общество, ни другие научные организации Лондона не собирались тратить деньги ради поисков каких-то мифических городов в далекой Южной Америке. Фоссета вежливо выслушивали и вежливо ему отказывали.

   Вскоре семья полковника покинула Англию. Жена и дети отправились на Ямайку. Сам он в 1920 году вернулся в Бразилию.
   Новая экспедиция, организованная здесь, по существу, провалилась. Фоссету вообще редко везло на спутников - да и трудно было найти людей, хотя бы приблизительно равных ему по выносливости и целеустремленности. Однако на этот раз спутники стали просто тяжелой обузой. Один оказался лгуном и проходимцем, другой в трудные минуты ложился на землю и произносил замогильным голосом: "Не обращайте на меня внимания, полковник, идите дальше и оставьте меня здесь умирать".
   А между тем до Фоссета доходили слухи, укреплявшие его в том, что надо спешить, непременно спешить, чтобы другие не достигли цели раньше. В одном месте нашли серебряную рукоятку старинного меча, в другом видели надписи на скалах. Наконец, какой-то старик, разыскивая пропавшего быка, неожиданно вышел по тропе к развалинам города, где на площади возвышалась статуя человека. Правда, этот город находился подозрительно близко к населенным районам, совсем не там, где его думал искать Фоссет.
   "Наш нынешний маршрут начнется от Лагеря мертвой лошади… По пути мы обследуем древнюю каменную башню, наводящую ужас на живущих окрест индейцев, так как ночью ее двери и окна освещены. Пересекши Шингу, мы войдем в лес...
   Наш путь пройдет... к совершенно не исследованному и, если верить слухам, густо населенному дикарями району, где я рассчитываю найти следы обитаемых городов. Горы там довольно высоки. Затем мы пройдем горами между штатами Байя и Пиауи к реке Сан-Франциску, пересечем ее где-то около Шики-Шики и, если хватит сил, посетим старый покинутый город.

   Между реками Шингу и Арагуая должны быть удивительные вещи, но иной раз я сомневаюсь, смогу ли выдержать такое путешествие. Я стал уже слишком стар..."
   Эти строки написаны полковником Фоссетом в 1924 году. Ему исполнилось пятьдесят семь лет, и он понимает, что если намеченное путешествие окажется безрезультатным, придет конец его давним стремлениям.
   На этот раз экспедиция совсем невелика. Для снаряжения большей у Фоссета нет денег, да он, наученный опытом, и не старался сколотить крупный отряд.
   С ним пойдут старший сын Джек - крепкий, тренированный юноша, которого отец научил, кажется, всему, что нужно для трудной экспедиции, а также школьный товарищ Джека, Рэли Раймел.
   Несколько местных жителей, которые возьмут часть поклажи, должны дойти только до определенного места. После этого трое углубятся в дебри и надолго исчезнут из привычного цивилизованного мира в поисках "цели 2" - так Фоссет условно обозначал свой затерянный город. Незадолго до отправления в поход он пишет: "Мы выходим, глубоко веря в успех... Чувствуем себя прекрасно. С нами идут две собаки, две лошади и восемь мулов. Наняты помощники..."
   Далее рассказываются последние обнадеживающие новости. По дороге туда, куда они идут, обнаружены новые таинственные надписи на скалах, скелеты неизвестных животных, фундаменты доисторических построек, непонятный каменный монумент. Получены также новые подтверждения слухов о покинутых городах.

   Но говорят и другое: места, которые предстоит посетить, населены воинственными племенами, находящимися на низкой ступени развития и живущими в ямах, пещерах, а то и на деревьях. Экспедиция выступает в поход весной 1925 года. 29 мая того же года полковник пишет письмо жене из пункта, где трое должны расстаться с сопровождавшими их местными жителями. Он сообщает, что Джек в отличной форме, у Рэли основательно побаливает нога, но парень и слышать не хочет о том, чтобы вернуться назад. Письмо заканчивается словами: "Тебе нечего опасаться неудачи". Это последние слова полковника Фоссета.
   Ни он, ни двое его спутников не вернулись из экспедиции.
   Полковника Фоссета "видели" и "находили" много раз.
   "Видели" возле обочины глухой дороги; он, больной и несчастный, казалось, лишился рассудка. "Видели" в лагере индейцев, где будто бы его держали в плену. "Видели" во главе другого индейского племени. "Слышали", что Фоссет и его спутники были убиты свирепым предводителем дикарей. Указывали даже могилу полковника.
   Но ни одна из этих и многих других версий не была подкреплена вполне достоверными данными. Многочисленные поисковые экспедиции проверяли их одну за другой. Была вскрыта и "могила Фоссета". Останки исследовали видные эксперты Лондона и пришли к выводу нет, здесь был похоронен кто-то другой.
   Многие находили следы пропавших путешественников. Глава индейского племени утверждал, что провожал белых людей до дальней реки, откуда они пошли на восток. Офицер бразильской армии нашел компас и дневник Фоссета, однако компас оказался игрушкой, а "дневник", судя по содержанию, - записной книжкой какого-то миссионера.

   Высказывалось множество предположений, куда именно направилась маленькая экспедиция после того, как спутники покинули ее в Лагере мертвой лошади, взяв с собой последнее письмо. Дело в том, что Фоссет умышленно не назвал точно свой предполагаемый маршрут. Он писал: "Если нам не удастся вернуться, я не хочу, чтобы из-за нас рисковали спасательные партии. Это слишком опасно. Если при всей моей опытности мы ничего не добьемся, едва ли другим посчастливится больше нас. Вот одна из причин, почему я не указываю точно, куда мы идем".
   Полковник Фоссет не сумел дописать книгу о своей жизни и приключениях Это сделал за него младший сын, Брайан Фоссет, использовав рукописи, письма, дневники и отчеты отца.
   Книга называется "Неоконченное путешествие". Страницы книги помогают понять, почему путешествие так и осталось неоконченным. Короткие записи: "Мы расположились лагерем на другой стороне реки, где нас посетили крокодил, ягуар, тапир". "Однажды нам удалось подстрелить трех обезьян, но бродивший поблизости ягуар унес двух из них, и мы продолжали двигаться дальше, довольствуясь восемью орехами в день на каждого". Для иного путешественника встреча с ягуаром - событие, достойное подробного описания и воспоминаний на всю жизнь Для Фоссета - две строчки.
   Немногим больше места уделяет он встрече с бушмейстером, одной из самых опасных змей, на которую случайно оперся рукой, карабкаясь по обрыву. Упав вместе с плотом в темную бездну водопада, замечает мимоходом: "Как мы остались живы - не знаю".

   Конан-Дойл узнал от Фоссета много важных деталей, сделавших описание приключений экспедиции профессора Челленджера в его книге "Затерянный мир" столь достоверным.

(1769 - 1859)
    Немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник, иностранный почетный член Петербургской АН (1818). Исследовал природу различных стран Европы, Центральной и Южной Америки ("Путешествие в равноденственные области Нового Света", тт. 1-30,1807-1834), Урала, Сибири. Один из основателей географии растений и учения о жизненных формах. Обосновал идею вертикальной зональности, заложил основы общего землеведения, климатологии. Произведения Гумбольдта оказали большое влияние на развитие эволюционных идей и сравнительного метода в естествознании.
   
   Александр Гумбольдт родился в дворянской семье в Нижней Померании. Детство его проходило в имении матери, в замке Тегель, где был разбит великолепный парк с множеством заморских растений. Именно здесь Александр пристрастился к изучению растений, составлению гербария. С неподдельным интересом он наблюдал окружающую его природу. В детстве его прозвали "аптекарем", что в те времена означало "ученый".

   Александр получил хорошее образование. С 18 лет он слушал лекции в университетах Германии - во Франкфурте, Берлине, Геттингене, затем обучался геологии и горнорудному делу во Фрейбергской горной академии.
   В 1789 году он совершил свое первое путешествие по Западной Германии, а затем по Рейну и написал свою первую научную работу о рейнских базальтах.
   Уже в следующем году Гумбольдт объехал Голландию, Англию, Францию. Его спутник натуралист Георг Форстер в юности участвовал вместе со своим отцом во втором кругосветном плавании Джеймса Кука. В Лондоне Александр Гумбольдт и Георг Форстер познакомились с известным ученым Дж. Бэнксом, который сопровождал Кука в его первом кругосветном плавании.
   Эти путешествия и встречи еще больше укрепили стремление Гумбольдта к исследованиям далеких стран. В 1792 году он поступил на службу и занялся горнорудным делом. Постоянно совершая поездки по рудникам Германии, Австрии, Швейцарии, он в то же время тщательно изучал ботанику, зоологию и физиологию.
   В октябре 1797 года Гумбольдт с Леопольдом фон Бухом переехал в Зальцбург, где провел зиму 1797/98 года, занимаясь геологическими и метеорологическими исследованиями.
   Политические интриги помешали путешествию Гумбольдта в Египет с богатым английским лордом Бристолем. Чуть позже Александр вынужден был отказаться и от кругосветной экспедиции капитана Бодэна. Осенью 1798 года сорвалась поездка в Алжир.

   В январе - мае 1799 года Гумбольдт и ботаник Эме Бонплан пересекли Испанию по маршруту Барселона - Мадрид - порт Ла-Корунья (на северо-западе страны). Гумбольдт стал первым исследователем Месеты, плоскогорья, занимающего большую часть Пиренейского полуострова. Во время путешествия он производил барометрические определения, заложив, таким образом, основу научных представлений об орографии полуострова. Он впервые указал границы плоскогорья и назвал его Месетой (от иберийского слова "площадь").
   В начале февраля 1799 года путешественники прибыли в Мадрид. Саксонский посланник свел Гумбольдта с испанским министром иностранных дел доном Луисом Урквихо, который, в свою очередь, помог устроить аудиенцию у короля. Монарх разрешил Гумбольдту провести исследования в испанских владениях в Америке и Тихом океане без каких-либо условий и обязательств. Местным властям были разосланы предписания оказывать путешественникам всяческое содействие. Гумбольдт и Бонплан получили паспорта и разрешение пользоваться астрономическими и геодезическими инструментами, снимать планы, определять высоты, собирать разнообразные коллекции.
   "Никогда путешественник не получал такой неограниченной свободы действий, - говорит по поводу этого сам Гумбольдт, - никогда испанское правительство не оказывало такого доверия иностранцу".
   В том же году Гумбольдт и Бонплан отплыли на корабле "Писарро" из гавани Ла-Корунья. "Голова моя кружится от радости. Какую массу наблюдений соберу я для своего описания строения земного шара!" - восклицал Александр. "Моя главная цель, - писал он уже из Америки, - физика мира, строение земного шара, анализ воздуха, физиология растений и животных, наконец - общие отношения органических существ в неодушевленной природе, - эти занятия заставляют меня охватывать много предметов сразу".

   Во время плавания Гумбольдт вел научную работу. Его интересовали морские течения, морские животные и растения, фосфоресценция моря.
   На Канарских островах путешественники пробыли несколько дней, поднимались на Тенерифский пик, где занимались метеорологическими, ботаническими и прочими исследованиями. Наблюдая различные растительные пояса Пика-де-Тейде, меняющиеся по мере продвижения к вершине, Гумбольдт задумался о связи растительности с климатом. Впоследствии эти соображения были положены им в основу ботанической географии.
   16 июля 1799 года ученые высадились на берегу Венесуэлы (порт Кумана).
   Богатство и разнообразие тропической природы совершенно вскружило им головы. "Мы - в благодатнейшей и богатейшей стране! - писал Гумбольдт брату. - Удивительные растения, электрические угри, тигры, броненосцы, обезьяны, попугаи и многое множество настоящих, полудиких индейцев: прекрасная, интересная раса... Мы бегаем как угорелые; в первые три дня не могли ничего определить: не успеем взяться за одно - бросаем и хватаемся за другое. Бонплан уверяет, что сойдет с ума, если эти чудеса не скоро исчерпаются. Но еще прекраснее всех этих отдельных чудес общее впечатление этой природы - могучей, роскошной и в то же время легкой, веселой и мягкой..."
   Они совершили несколько вылазок в соседние местности, в том числе в Карипе, поселение католических миссионеров, которые приняли их любезно, хотя и удивлялись чудачеству людей, затеявших далекое и опасное путешествие для собирания растений, камней, птичьих шкурок и прочей чепухи. "Кто вам поверит, что вы бросили свою родину и отдали себя на съедение москитам, чтобы измерять земли, которые вам не принадлежат", - заметил некий патер, заподозривший в их поездке "тайную и более политическую причину".

   Из Куманы путешественники отправились в Каракас, столицу Венесуэлы, где пробыли два месяца. Затем они двинулись прямо на юг в сторону городка Апуре. Дорога шла через бесконечные травянистые степи, льяносы, прекрасно описанные Гумбольдтом в "Картинах природы". Ученые познакомились с "гимнотами" - электрическими угрями, которые очень заинтересовали Гумбольдта, так как он давно занимался электричеством животных.
   Растительный и животный мир, геология и орография, климат - все в этой стране или почти все не было исследовано, так что путешествие Гумбольдта и Бонплана часто называют вторым - научным - открытием Америки.
   В Апуре путешественники наняли пирогу с пятью индейцами. Днем они плыли в лодке, любуясь картинами дикой природы. Часто тапир, ягуар или стадо пекари пробирались по берегу или выходили к воде напиться. На песчаных отмелях грелись кайманы; в прибрежных кустах трещали попугаи, гокко и другие птицы. "Все здесь напоминает, - писал Гумбольдт, - о первобытном состоянии мира, невинность и счастье которого рисуют нам древние предания всех народов. Но, если наблюдать попристальнее взаимные отношения животных, то вскоре убеждаешься, что они боятся и избегают друг друга. Золотой век миновал, и в этом раю американских лесов, как и повсюду, долгий печальный опыт научил всех тварей, что сила и кротость редко идут рука об руку".
   Путешественники ночевали на берегу около костра, разведенного для острастки ягуаров. В первое время Гумбольдт и Бонплан почти не спали из-за страшного шума, поднимавшегося в лесу по ночам животными и птицами. Кроме этой адской музыки, мешали отдыхать москиты, муравьи и особый вид клещей, который внедряется в кожу и "бороздит ее как пашню".

   На шестой день плавания путешественники достигли реки Ориноко, где едва не погибли из-за сильного ветра и неопытности рулевого. Исследователи лишились нескольких книг и части продовольствия. Несколько дней они провели в миссии Атурес, осмотрели находящиеся поблизости водопады и отправились далее по Ориноко. Они поднялись по реке до места, где от нее отходит на юго-запад рукав Касикьяре, "не уступающий по ширине Рейну" и впадающий в Риу-Негру, приток Амазонки. Гумбольдт дал первое научное описание этого явления, и Касикьяре стали считать классическим примером бифуркации (то есть раздвоения) реки. Ученый установил, что бассейны великих рек Ориноко и Амазонки действительно взаимосвязаны.
   Плавание по этому протоку было самой трудной частью путешествия. Москиты одолевали путешественников; продуктов не хватало, приходилось питаться даже муравьями. Гумбольдт и Бонплан обзавелись коллекциями и целым зверинцем: восемь обезьян, несколько попугаев, тукан и прочая живность делили с людьми их тесное помещение.
   Путешественники спустились по Ориноко до Ангостуры, главного города Гвианы.
   "В течение четырех месяцев, - писал Гумбольдт, - мы ночевали в лесах, окруженные крокодилами, боа и тиграми, которые здесь нападают даже на лодки, питались только рисом, муравьями, маниокой, пизангом, водой Ориноко и изредка обезьянами... В Гвиане, где приходится ходить с закрытой головой и руками, вследствие множества москитов, переполняющих воздух, почти невозможно писать при дневном свете: нельзя держать перо в руках - так яростно жалят насекомые. Поэтому все наши работы приходилось производить при огне, в индейской хижине, куда не проникает солнечный луч и куда приходится вползать на четвереньках... В Хитероте зарываются в песок, так что только голова выдается наружу, а все тело покрыто слоем земли в 3-4 дюйма. Тот, кто не видел этого, сочтет мои слова басней... Несмотря на постоянные перемены влажности, жары и горного холода, мое здоровье и настроение духа сильно поправились с тех пор, как я оставил Испанию. Тропический мир - моя стихия, и я никогда не пользовался таким прочным здоровьем, как в последние два года".

   В ноябре 1800 года Александр и Эме выехали на остров Куба и провели несколько месяцев в Гаване, совершая вылазки в различные районы Кубы, изучая природу и политическое устройство Антильских островов. Затем путешественники переправились в Бразилию, поднялись по реке Магдалене до Онды, откуда проехали в Боготу. Архиепископ предоставил гостям экипажи, знатнейшие лица города с восторгом встречали путешественников. Конечно, в столь теплом приеме сыграла свою роль и благосклонность испанского правительства, оказанная Гумбольдту.
   Посвятив довольно много времени изучению плато Санта-Фе, путешественники отправились в Кито через проход Квиндиу в Кордильерах. Это был опасный и утомительный переход: пешком, по узким ущельям, под проливным дождем, без обуви, которая быстро износилась и развалилась. Приходилось ночевать в мокрой одежде под открытым небом, брести, утопая в грязи, карабкаться по узким тропинкам... На пути и в провинции Кито они исследовали вулканы Экваториальных Анд, в июне поднимались на потухший вулкан Чимборасо (6267 метров) и достигли высоты 5760 метров - мировой рекорд того времени, затем путешествовали в Перуанских Андах и в октябре прибыли в Лиму. В январе 1802 года путешественники достигли города Кито. В благодатном климате Перу они провели около года. Гумбольдт и Бонплан изучали богатую природу этой части Америки. Гумбольдт поднимался на вулканы Пичинчу, Котопахи, Антизану и другие.
   В декабре 1802-го - марте 1803 года исследователи перешли морем через Гуаякиль к порту Акапулько и через три недели были в городе Мехико. Там они прожили до января 1804 года, совершая недалекие экскурсии по стране. Гумбольдт продолжал изучение вулканов.
   9 июля 1804 года, после почти пятилетнего пребывания в Америке, Гумбольдт и Бонплан отплыли в Европу и 3 августа того же года высадились в Бордо.
   Это было одно из величайших по научным результатам путешествий, хотя Гумбольдт и Бонплан не сделали никаких территориальных географических открытий. Метод географических исследований Гумбольдта стал образцом для научных экспедиций XIX века. До этой экспедиции только один пункт внутри Южной Америки - Кито - был точно определен астрономически; геологическое строение ее было вовсе неизвестно. Гумбольдт определил геологическое положение различных пунктов, произвел около 700 измерений высот, то есть создал географию и орографию местности, исследовал ее геологию, собрал сведения о климате страны. Гербарий состоял из 6000 экземпляров растений, в том числе около 3000 неизвестных раньше видов. Были исправлены и дополнены карты течения Ориноко и Амазонки; определено направление некоторых горных цепей и открыты новые (например, Анды Паримы), выяснено распределение гор и низменностей; нанесено на карту морское течение вдоль западных берегов Америки, названное Гумбольдтовым. Он изучал деятельность вулканов - в том числе знаменитого Иорульо, образовавшегося в 1755 году, произвел многочисленные барометрические измерения, исследовал пирамиды и храмы древних обитателей Мексики - ацтеков и тольтеков, изучал историю и политическое состояние страны.
   Один из создателей физической географии как науки, Гумбольдт, описывая посещенные им страны, дал образцы научного страноведения. Он теоретически обобщил наблюдения и удачно пытался установить взаимную связь различных географических явлений и их распределение на Земле. Он стал одним из основоположников современной географии растений, выдающимся историком географических открытий, климатологом, океанографом, картографом и магнитологом.

   В Париже он был встречен в ученых кругах с восторгом. Только Наполеон Бонапарт принял его холодно и ограничился пренебрежительным замечанием: "Вы занимаетесь ботаникой? Моя жена тоже занимается ею".
   Гумбольдт в течение двадцати лет обрабатывал в Париже вместе с французскими учеными собранные им и Бонпланом огромные материалы: итогом стал незаконченный труд ""Путешествие в равноденственные области Нового Света" (30 томов, 1807-1834 годы). Издание содержит 1425 таблиц, в том числе цветных. А в 1808 году вышли написанные в популярной форме "Картины природы", переведенные на все европейские языки.
   В 1805 году он отправился в Италию, к брату, которому передал материалы для изучения американских наречий, собранные во время путешествия; затем посетил Неаполь, где наблюдал извержение Везувия. В этой экскурсии его сопровождали физик Гей-Люссак и геолог Леопольд фон Бух.
   Из Неаполя Гумбольдт отправился в Берлин, в самый разгар австро-французской войны, закончившейся Аустерлицем. "Мое путешествие через Вену и Фрейберг затруднено войною... Наука теперь перестала быть палладиумом... А Готтардский проход! какими ливнями, снегом и градом встретили нас Альпы! Нам пришлось-таки потерпеть на пути от Лугано до Люцерна. И это называется умеренным климатом!"
   В Берлине он жил в 1806-1807 годах. Ученый настолько увлекся магнитными наблюдениями, что несколько ночей провел почти без сна.

   В июле 1808 года Гумбольдт сопровождал в Париж принца Вильгельма Прусского, который ездил туда для переговоров с Наполеоном. Гумбольдт, пользовавшийся большим влиянием в парижском высшем обществе, знакомый с влиятельнейшими лицами во Франции, должен был подготовить визит принца. По окончании этой официальной миссии, с блеском им исполненной, он получил разрешение короля остаться в Париже. Гумбольдт прожил во Франции почти 20 лет (1809-1827).
   Еще в Америке Гумбольдт мечтал о путешествии в Индию и на острова Малайского архипелага и теперь деятельно готовился к нему, изучая персидский язык у знаменитого ориенталиста Сильвестра де Соси. Научные занятия и подготовка к путешествию заставляли его отказываться от официальных предложений из Пруссии. Так, в 1810 году канцлер Гарденберг пригласил его занять место начальника секции народного образования в министерстве внутренних дел в Берлине.
   В следующем году русский канцлер, граф Румянцев, предложил Гумбольдту присоединиться к посольству, которое император Александр I отправлял в Кашгар и Тибет. Ученый согласился, рассчитывая пробыть в Азии лет семь-восемь, но его планы нарушила война 1812 года.
   Из Парижа Гумбольдт иногда выезжал в Вену, Лондон. Во время этих поездок он вел геологические, магнетические и другие наблюдения.
   В 1829 году по приглашению русского правительства Гумбольдт прибыл в Россию. Все свое состояние Гумбольдт истратил на научные предприятия; пенсию в 5 тысяч талеров он расходовал как на себя, так и на поддержку начинающих ученых, студентов и просто нуждающихся людей.
   В Берлине Гумбольдт получил от русского правительства вексель на 1200 червонцев, а в Петербурге - 20 тысяч рублей. Всюду были заранее подготовлены экипажи, квартиры, лошади; в проводники Гумбольдту назначен чиновник горного департамента Меншенин, владевший немецким и французским языками, в опасных местах на азиатской границе путешественников должен был сопровождать конвой; местные власти заранее уведомлялись о прибытии ученых. Словом, это путешествие походило на поездку какой-нибудь владетельной особы.

   Гумбольдта сопровождали Розе и Эренберг. Первый вел дневник путешествия и занимался минералогическими исследованиями; второй собирал ботанические и зоологические коллекции; сам Гумбольдт взял на себя наблюдения над магнетизмом, астрономическое определение мест и общее геологическое и географическое исследование.
   Русское правительство заявило, что выбор направления и цели путешествия предоставляются на усмотрение Гумбольдта и что правительство желает только "оказать содействие науке и, насколько возможно, промышленности России".
   Итак, 12 апреля 1829 года Гумбольдт оставил Берлин и 1 мая прибыл в Петербург. Отсюда путешественники отправились через Москву и Владимир в Нижний Новгород. "Постоянные приветствия, заботливость и предупредительность со стороны полиции, чиновников, казаков, почетной стражи! К сожалению, почти ни на минуту не остаешься один: нельзя сделать шагу, чтобы не подхватили под руки, как больного".
   Из Нижнего отправились по Волге в Казань, оттуда в Пермь и Екатеринбург. В течение нескольких недель ученые разъезжали по Нижнему и Среднему Уралу, исследовали его геологию, посетили заводы - Невьянск, Верхотурье, Богословск и другие, осмотрели разработки железа, золота, платины, малахита.
   Далее Гумбольдт отправился в Тобольск, а оттуда, через Барнаул, Семипалатинск и Омск, в Миасс. Путь лежал через Барабинскую степь, где в то время свирепствовала сибирская язва. Мириады комаров и мошек терзали путешественников. Тем не менее, удалось собрать богатейшие зоологические и ботанические коллекции.

   В Омске Гумбольдта приветствовали на трех языках: русском, татарском и монгольском. В Миассе, где Гумбольдт отпраздновал шестидесятилетие, чиновники поднесли ему дамасскую саблю. На Оренбургской военной линии коменданты маленьких крепостей встречали его в полной форме, со всеми военными почестями и рапортами о состоянии подведомственных им войск. Толпы народа сбегались посмотреть на великого путешественника.
   Из Миасса Гумбольдт предпринял несколько экскурсий в Златоуст, Кичимск и другие районы, затем отправился в Орск, а оттуда в Оренбург.
   Осмотрев илецкие соляные залежи, путешественники посетили Астрахань Гумбольдт "не хотел умирать, не повидав Каспийского моря". В Астрахани их встретила депутация от русского купечества с хлебом и солью, а также персы, армяне, узбеки, татары, туркмены, калмыки.
   Из Астрахани путешественники совершили небольшую поездку по Каспийскому морю; затем отправились обратно в Петербург, куда прибыли 13 ноября 1829 года.
   Таким образом, в течение восьми месяцев было пройдено 18 тысяч верст, в том числе 790 по рекам и Каспийскому морю, 53 раза переправлялись через реки; 658 почтовых станций должны были подготовить 12 тысяч 244 лошади. Экспедиция по России была кратковременной, охватила громадное пространство и, конечно, не могла дать таких блестящих результатов, как работа в Америке, но все же Гумбольдт опубликовал ряд статей и две книги с описанием своей экспедиции.

   Популярность его в Париже была огромной. Несмотря на преклонный возраст, Гумбольдт не ослаблял научную деятельность. Им был издан огромный пятитомный труд "Космос" по истории географии, где были изложены причины, подготовившие открытие Нового Света, древнейшие сведения о нем, постепенный ход открытий в XV и XVI веках, сведения о старинных картах Америки и так далее. В "Космосе" Гумбольдт хотел собрать и обобщить все достижения современной ему науки о природе Вселенной. Это обширное сочинение явилось результатом многолетней работы.
   Имя Александра Гумбольдта во многих местах отмечено на географической карте. Его именем названы горный хребет в Центральной Азии, река и озеро в Северной Америке, местность в Калифорнии с горой Гумбольдт у залива Гумбольдта, ледник в Гренландии, горы в Австралии, Новой Гвинее и в Новой Зеландии, а также несколько видов растений, минерал гумбольдтит и, наконец, кратер на Луне.

(1815 - 1894)
    Российский естествоиспытатель и путешественник, академик (1850), почетный член Петербургской АН (1865). Исследовал и составил естественноисторическое описание Северной и Восточной Сибири и Дальнего Востока. Указал на зональность растительности и наличие вечной мерзлоты. Вел селекционную работу по коневодству и скотоводству.

   
   Александр Миддендорф родился в южной Эстонии. Его отец, прекрасный педагог и воспитатель, всячески поощрял любовь мальчика к природе.
   Зимой Александр обучался в гимназии Петербурга, директором которой был его отец. Свою первую печатную работу Миддендорф-младший посвятил "любимому отцу, глубокочтимому наставнику и близкому другу".
   Родители Миддендорфа мечтали видеть в сыне продолжателя дела отца - убежденного педагога, преподавателя, ставшего впоследствии директором Главного педагогического института в Петербурге. По окончании петербургской гимназии Александр Миддендорф был зачислен на подготовительное отделение Педагогического института. Но молодой Миддендорф мечтал стать натуралистом, путешественником. В 1832 году он поступает на медицинский факультет Дерптского (ныне Тартуского) университета.
   Миддендорф увлекся зоологией и другими естественными науками.
   В 1837 году он закончил университет и приобрел звание врача. 16(28) июня 1837 года состоялась защита диссертации.

   Проработав два года у крупнейших естествоиспытателей Германии и Австрии, Миддендорф возвратился на родину вполне подготовленным для самостоятельных работ в области зоологии, этнографии, антропологии. Многому научился он и в области геологии и ботаники.
   Важным событием в жизни молодого Миддендорфа явилось знакомство с замечательным ученым и путешественником России - Карлом Максимовичем Бэром.
   В 1840 году Миддендорф участвовал в Лапландской экспедиции Бэра, причем он оказался не только хорошим врачом, но и страстным охотником, прекрасным стрелком, неутомимым пешеходом, бывалым моряком и умелым плотником.
   Так вспоминает Бэр в своей автобиографии о "боевом крещении" будущего исследователя сибирских просторов: "Миддендорф прошел из Колы через Лапландию до Кандалакшской губы, двигаясь то пешком, то в лодке. Он нашел, что существующие у нас карты этого района являются совершенно неправильными и что течение реки Колы показано на них совершенно неверно..."
   По рекомендации Бэра в 1842 году русская Академия наук поручила Мид-дендорфу организовать экспедицию в Северную и Восточную Сибирь. Готовясь к путешествию, Миддендорф составил по съемкам и описи С. И Челюскина и X. Лаптева карту Таймыра. Впоследствии ориентируясь по ней, он давал проводникам отряда настолько точные указания, что они прозвали его "великим шаманом".
   14 ноября 1842 года после нескольких месяцев напряженного труда по подготовке экспедиции, Миддендорф и два его спутника, датчанин Брандт (лесничий) и эстонец Фурман (слуга и препаратор), выехали из Петербурга в далекое путешествие.

   Перед ним были поставлены две проблемы: изучение органической жизни Таймырского полуострова и исследование вечной мерзлоты. В состав экспедиции среди прочих вошел 22-летний унтер-офицер, военный топограф Василий Васильевич Ваганов. В начале 1843 года экспедиция проехала от Красноярска до Туруханска и задержалась здесь для окончательного снаряжения. Тем временем, изучая скважины, Миддендорф установил лишь сезонную мерзлоту. От Туруханска в апреле Миддендорф прошел на собаках по льду Енисея до устья реки Дудинки; отсюда двигаясь на северо-восток через озеро Пясино вверх по реке Дудыпте на оленях, достиг низовьев реки Боганиды (система Хатанги). На этом пути он все время видел на востоке и юго-востоке "хребет Сыверма", круто обрывающийся к Норильским озерам (плато Путорана); на северо-западе оно "прекращается у озера Пясино, которое с рядом вливающихся в него озер окружено романтическими скалистыми хребтами - Норильскими Камнями. Через них пробила себе Дорогу река Норильская. Это были первые сведения о Норильском районе.
   В мае 1843 года на Боганиде к Миддендорфу присоединился Ваганов. Пройдя отсюда по Большой низовой тундре к северу, они в июле достигли реки Верхней Таймыры, то есть пересекли с юга на север Северо-Сибирскую низменность и положили начало ее исследованию. Миддендорф открыл на ней цепь высот вытянутых в северо-восточном направлении и ограниченных с юга речной областью Таймыра; он назвал их "Шайтан" (на наших картах Камень-Хэрбэй и отдельные безымянные возвышенности).
   Почти весь июль Миддендорф потратил на разъезды по Верхней Таймыре до озера Таймыр. Для исследования реки и перевозки снаряжения, при этом он установил, что левый берег Таймырской долины с севера ограничивается скалистыми горами. Миддендорф назвал их Бырранга. Спустившись на лодке по реке до озера Таймыр, Миддендорф пересек его и достиг истока Нижней Таймыры. Отсюда через ущелье в горах Бырранга он прошел по реке до Таймырской губы Карского моря (в конце августа 1843 года). На Нижней Таймыре он обнаружил скелет мамонта. Тем же путем экспедиция вернулась к озеру Таймыр, которое уже начало покрываться льдом. Лишенные средств передвижения из-за наступления зимы, спутники Миддендорфа пешком отправились отыскивать "оленных тунгусов", а он сам в полном одиночестве провел восемнадцать дней на берегу Таймырского озера. Эти восемнадцать дней, на которые он, больной, обрек себя ради спасения экспедиции, явились самым серьезным испытанием его мужества, самообладания и выносливости. Мы узнаем об этом подвиге из донесения Академии наук: "Миддендорф, изнуренный крайними усилиями последних дней (конец августа 1843 года) и постигнутый жестокою болезнью, не чувствовал себя уже более в силах следовать за своими товарищами. Поделившись с ними остатками сухого бульона, который он хранил на всякий случай, он должен был к величайшему своему сожалению убить верную охотничью собаку... Мясо было разделено на пять долей, и, снабдив четырех своих спутников этой провизией, г. Миддендорф приказал им отыскать в пустыне самоедов и привести их, буде возможно, к нему на помощь. Сам он остался один без приюта, среди уже наступившей арктической зимы на 75° северной широты, подверженный всем суровостям непогоды".
   Это событие можно считать беспримерным в летописях путешествий. К счастью, Миддендорф нашел себе некоторую защиту за сугробами снега, нанесенного ветром, а в последние дни, когда в равнине свирепствовал жестокий ураган, оставался совершенно погребенным в снегу - и этому-то обстоятельству он, вероятно, обязан своим сохранением.
   Миддендорфа спасли Ваганов и два ненца.
   Едва оправившись (в Коренном-Филипповском) от последствий болезни и истощения, Миддендорф пускается в обратный путь через Пясину и Туруханск к Красноярску.

   18 февраля 1844 года экспедиция прибыла в Якутск. Здесь Миддендорф некоторое время изучал вечную мерзлоту в колодцах и скважинах, заложив тем самым основы мерзлотоведения.
   Одновременно ученый серьезно готовился к походу к берегам Охотского моря до Шантар включительно. Маршрут этот был согласован с Академией. Но в Академии не знали, что неутомимый путешественник задумал посетить и область Нижнего Амура.
   Предполагалось, что плавание по Охотскому морю вдоль побережья и к Шан-тарским островам он совершит на морском вельботе, который ему должны были предоставить в Охотске. Находясь в Якутске, Миддендорф запросил о вельботе Охотск, но получил "решительный отказ". Тогда он решил изменить направление маршрута и выйти к Охотску не по торной северной тропе, а южнее, к запущенному и полузаброшенному Удскому острогу. Путешественник знал, что в захудалом Удском острожке его ничем не снабдят. Приходилось везти из Якутска и снаряжение, и продукты питания, и кожи для байдары, и канаты, и якорь, и паруса на вьюках через тайгу и перевалы, как это делали охочие люди. Как истый землепроходец, Миддендорф понимал, что помощи ему ждать неоткуда и не от кого. Кроме постоянных спутников - Брандта, Ваганова и Фурмана – он включил в отряд нескольких казаков из Якутска и двух якутов Якуты, бывалые люди, должны были помочь соорудить байдару.
   До слободы Амгинской (от Якутска до Амги - 180 километров) снаряжение доставить было нетрудно. Его везли на санках, запряженных быками. Здесь Миддендорф путем закладки шурфов произвел наблюдение над "всегда мерзлыми" слоями земли. Но от Амги к востоку вели лишь верховые тропы. Для каравана Миддендорфа потребовалось 72 лошади.
   В Амге часть участников похода готовила вьюки, другие копали землю, вели наблюдение за погодой. Ваганов с помощью мензулы снял превосходный план Амги и ближайших ее окрестностей.

   Из Амги караван тронулся 11 апреля 1844 года. Людей на пути встречалось мало. В основном это были якуты и тунгусы (эвенки) Миддендорф расспрашивал их о промысловых животных, об охоте, о таежных тропах.
   Страницы миддендорфовской книги о походе к Удскому острогу изобилуют превосходными описаниями таежных речек, долин, перевалов.
   Вскоре отряд вступил в страну "пушных зверей". Многие страницы "Путешествия" посвящены обитателям тайги.
   Но особенно интересно описание одной из "причуд" суровой природы Восточной Якутии - "ледяной долины" Селенды. Истоки реки Селенды выступают на поверхность из-под обрывистой скалы, являясь подземным стоком озера Маркюэль. Из-под скалы вытекает до полусотни ручьев (кроме главного потока), и все они сливаются в одно русло, именуемое Селендой. Воды Селенды окружены причудливыми скалами из красного песчаника.
   Ледяная долина Селенды показалась Миддендорфу столь необычайно-живописной, что он, "уступая своей чувствительности к красотам природы", позволил "уклониться от строго ученого исследования" и набросал "фантастический рисунок". Рисунок этот он отдал встреченному на Учуре якуту для пересылки из Якутска в Петербург. К сожалению, рисунок в пути затерялся.

   Следуя по течению Селенды, путешественник убедился, что река протекает уже не в цветных песчаниках, а по ледяной долине. Русло реки пролегало в сплошном слоистом льду. Прямо из ледяного поля росли большие хвойные деревья. Рисунок этого места, сделанный, видимо, Брандтом, сохранился. На нем отчетливо видно, что вся долина заполнена льдом. Подобное явление, называемое в Сибири "закипанием", характерно для сибирских таежных дебрей.
   1 июня 1844 года отряд Миддендорфа перевалил Становой хребет и через восемь дней подошел к острожку на реке Удь. Здесь путешественники построили байдару - деревянный остов обтянули кожей и приладили шесть пар весел. На строительство ушло 12 дней. Затем путешественники спустились на байдаре по реке Удь к морю. Но сразу выйти в море им не удалось - близ устья реки Охотское море оказалось (в июле!) забито льдами. В ожидании "погоды" путешественники занялись сбором зоологических коллекций.
   Особое внимание Миддендорфа привлекло образование гигантских завалов плавника, наслоений песка, камней, глины, в толще которых застряли целые туши морских животных - китов и тюленей. На Охотском побережье Миддендорф смог понять, каким образом "была погребена" туша мамонта, которую ему удалось найти на Таймыре. В своей книге он превосходно описал грандиозную созидательно-разрушительную работу морского прибоя.
   Благодаря его наблюдениям существенно пополнились и сведения о климате Приохотья. В академических материалах, связанных с организацией экспедиции, особо указывалось на важность собирания сведений о климатических особенностях побережья Охотского моря, так как таких сведений в то время не было.
   Льды на Охотском море в тот летний месяц то придвигались к самому побережью, то отходили в море, и тогда землепроходцы пытались пройти к Шантарам. Один раз они чуть не погибли - льды едва не раздавили их кожаное суденышко. "Урок был грозно поучителен", - вспоминал об этом Миддендорф.

   Лишь 4 августа путешественники смогли добраться до острова Большой Шантар, где пробыли целую неделю. Миддендорф достиг предельного пункта своего путешествия - Охотского побережья и Шантарских островов. Отсюда он должен был пуститься в обратный путь через Якутск в столицу. Но Миддендорф поступил иначе. Все собранные им коллекции - геологические и зоологические, гербарии, путевые записи - он отправил в Якутск с Брандтом, Фурманом и двумя якутами для дальнейшей пересылки в Академию наук в Петербург. Сам же с "неразлучным своим спутником" геодезистом Вагановым избрал для возвращения на запад иной, неизведанный путь.
   Миддендорф и Ваганов смастерили маленький ботик ("отпрыск большой байдары") из ивовых прутьев и запасной воловьей кожи. Ученый называл это крохотное суденышко "ореховой скорлупой". В этой "скорлупе" они и двинулись по Охотскому морю.
   Путешественники плыли вдоль берега, к югу, делая мензульные и глазомерные съемки, собирая коллекции. Высаживаясь на берег, они уходили в глубь тайги, охотились, пополняя свои зоологические сборы.
   "В зоолого-географическом отношении, - писал потом Миддендорф, -мы постоянно вращались в той чрезвычайно любопытной полосе Земли, где лицом к лицу встречаются соболь и тигр, где южная кошка отбивает у рыси северного оленя, где соперница ее - росомаха - на одном и том же участке истребляет кабана, оленя, лося и косулю, где медведь насыщается то европейской морошкой, то кедровыми орехами, где соболь еще вчера гонялся за тетеревами и куропатками, доходящими до запада Европы, сегодня за ближайшими родственниками тетерки Восточной Америки, а завтра крадется за чисто сибирской кабаргой".

   1 сентября 1844 года Миддендорф и Ваганов находились близ устья Тугура. Миддендорф вновь чувствовал себя этнографом, лингвистом, антропологом. Путешественники общались с эвенками, якутами, гиляками (нивхами).
   На Тугуре землепроходцев поджидали эвенки-оленеводы. Вместе с ними они и выступили в зимний поход на запад. Путешественники ехали верхом на оленях. Маршрут оленного каравана шел по Тугуру, Немилену, Керби через Буреинский хребет в долину Бурей. Отсюда по ее притоку Нимани и далее по Кебели Миддендорф и Ваганов добрались до урочища Инкань - места традиционной ярмарки жителей окружающих областей. С севера сюда приезжали якуты и эвенки, с юга - дауры. В Инкане путешественников ждали "подставные олени".
   От Инканского урочища в течение трех недель они шли до Зеи. 12 января 1845 года караван спустился на "полотно самого Амура". Отсюда, уже на лошадях, Миддендорф и Ваганов добрались до Стрелки, расположенной на слиянии Аргуни и Шилки. Весь этот путь был отражен в картах атласа, приложенного к "Сибирскому путешествию" Миддендорфа.
   В пути от Охотского побережья к Амуру Миддендорф и Ваганов с особой тщательностью заносили в свои путевые записи названия многочисленных рек, речек и ручьев, считая, что для практических целей это имеет наибольшее значение. Долины этих водных потоков служили единственными путями сообщения. Они вели к перевалам и к заповедным местам промысла для местных кочевников.
   Миддендорф остроумно заметил, что для длительных путешествий по дебрям тайги и тундры человек должен как бы спуститься "на низшую ступень цивилизации". Пускаясь в странствия по землям, где бродят лишь таежные охотники и оленеводы, путешественник должен обладать "на все готовой сноровкой", "изобретательностью на все извороты". Путешественник-землепроходец, по мнению Миддендорфа, должен быть умельцем и во "всякой сухопутной езде", и во "всяком роде плавания". Он должен быть сапожником и портным, плотником и кузнецом, звероловом и рыболовом. Располагая самыми простыми орудиями"полудикаря времен первобытных", путешественник должен, не мешкая, браться за выполнение любого необходимого дела.

   Каков же итог этого нелегкого путешествия? Сам Миддендорф пишет об этом так: "Тщательно занося на бумагу наш маршрут и проверяя, сколько было возможно критически, множество показаний на мои расспросы, я успел составить картину Амурского края, которая бросила новый свет на эту страну". Составлена была и первая карта края под названием "Первый опыт гидрографической карты Станового хребта с его отрогами".
   Новые, обстоятельные данные, собранные Миддендорфом об Амуре и Приамурье, оживили интерес к этому краю. Через 15 лет после возвращения из путешествия Миддендорф писал по поводу Таймырского края: "Что я оттуда вывез, то и доныне так же ново, так же свежо, как и тогда, как я собирал; что говорю я об этих странах, то и теперь столько же годится..."
   Сибирское путешествие Миддендорфа длилось 841 день. За это время он и его спутники прошли - на лошадях, на собаках, на оленях (в упряжке и верхом), на лодках и пешком - около 30 000 километров. И это по труднодоступным тундрам Таймыра, по таежно-горным дебрям Якутии, Приохотья и Приамурья.
   Непременный секретарь Академии наук П. Н. Фус, оценивая успех Сибирской экспедиции, сказал, что Миддендорф возвратился из Сибири в столицу "в ореоле славы". Материалы его исследований внесли невиданное оживление в научную жизнь Петербурга.

   В честь Миддендорфа устраивали заседания, приемы, обеды. Сам он принимал живейшее участие в подготовке первых экспедиций Русского географического общества на Северный Урал (1847) и в проектировавшейся экспедиции на Камчатку. Составленные Миддендорфом инструкции (на основе его богатейшего личного опыта) были широко использованы и для многих дальнейших экспедиций.
   Миддендорф остался в столице в должности адъюнкта Академии наук и занялся обработкой собранных им материалов и подготовкой многотомного "Отчета" о сибирском путешествии.
   В 60-х и 70-х годах Миддендорф совершил несколько научных поездок и плаваний. В 1867 году он плавал по Черному, Средиземному морям, Атлантическому океану до Азорских островов и островов Зеленого мыса. В 1870 году - до Исландии и по Баренцеву морю до Новой Земли. Наблюдения, проведенные Миддендорфом в Баренцевом море, утвердили в науке гипотезу Петермана о наличии на севере теплого течения, которое Миддендорф назвал Нордкапским. Это было крупное открытие в области гидрографии северных морей.
   Почетный академик Миддендорф (это звание было присвоено ему в 1865 году) совершал и далекие сухопутные экскурсии - поездки в Барабинскую степь (1869) и в Фергану (1878). Из письма Семенова к Миддендорфу можно заключить, что в последней поездке ученому предлагалось "бросить сельскохозяйственный взгляд, основанный на естествознании", на Ферганскую долину, только что присоединенную к России (1876). После некоторых колебаний Миддендорф согласился на это предложение.
   Последней экспедицией, которой руководил Миддендорф, была экспедиция 1883 года в районы северных губерний: Пермской, Вятской, Архангельской, Вологодской, Ярославской, Костромской и Владимирской.

   Последние десять лет жизни Миддендорф тяжело болел и жил в Эстонии в своем имении Хелленурме. Его возили в коляске; к письмам, написанным под диктовку, прикладывали штамп-подпись.
   В 1888 году Миддендорфу была присуждена высшая награда зоологов в России - золотая медаль Бэра. Присуждение высокой награды, связанной с именем столь дорогого сердцу Миддендорфа ученого, - ведь именно Бэр дал ему путевку в большую науку - обрадовало больного. Ему вспомнилось первое путешествие на Кольский полуостров с Бэром и на Таймыр уже без Бэра, но по его напутствию.
   Скончался Миддендорф в конце января 1894 года.
   Он должен стоять первым в плеяде славных русских путешественников XIX века - Семенова-Тян-Шанского, Северцова, Федченко, Миклухо-Маклая, Пржевальского. Ведь именно Миддендорф "открыл" эпоху замечательных путешествий, примером своим показав, как много может сделать ученый, если он, не щадя своих сил, рискуя самой жизнью, идет по неведомым тропам.
   Миддендорф не только принадлежал к числу выдающихся путешественников. Он был и ученым больших масштабов, основоположником ряда научных дисциплин (мерзлотоведения, зоогеографии), крупнейшим сибиреведом и одним из пионеров туркестановедения.

(ок. 1182 - 1252)
    Итальянский монах-францисканец, совершивший по поручению папы Иннокентия IV путешествие в земли, захваченные монголо-татарами, для установления дипломатических отношений с монгольскими ханами и образования союза против мусульман. Его отчет о путешествии впервые познакомил Европу с миром Востока тех лет. Автор "Истории монголов".
   
   Джиованни дель Плано Карпини, которого обычно именуют просто Карпини, родился около 1182 года в городе Умбрии. В 1245 году, когда ему было уже шестьдесят три года, он предпринял путешествие в Центральную Азию, к великому монгольскому хану.
   При Чингисхане и его преемниках, великих ханах Угедее и Мункэ, ранняя военно-феодальная Монгольская империя достигла размеров, неслыханных в истории человечества. В результате ряда грабительских походов монгольская знать, возглавлявшая дружины своих военных слуг-нукеров, к середине XIII века завоевала Северный Китай, Туркестан, Иранское нагорье, Месопотамию, Закавказье и Восточную Европу. Монгольские походы сопровождались чудовищным разорением завоеванных стран. На жестоких монголов европейцы смотрели, как на дьяволов, вырвавшихся из бездны преисподней, и дали им название "тартар", или "татар", то есть сынов тартара, или ада. Ставки ханов, окруженные феодалами, стали обширными рынками, где можно было очень выгодно сбывать драгоценности, ткани, меха, различные диковинки и другие предметы роскоши. Европейцы узнали об этом и оценили выгоды торговли с богатыми монголами отчасти со слов западноазиатских купцов, отчасти от первых послов, отправленных в Центральную Азию римским папой и французским королем.

   В 1206 году Чингисхан избрал столицей своего царства Каракорум - древний город в Центральной Азии, который был расположен на реке Орхон, у северных границ Китая.
   Наступление монголов взволновало папу римского, задумавшего если не заключить союз с татарами, то хотя бы выведать их дальнейшие намерения. С этой целью папа Иннокентий IV и отправил к монгольскому хану свое первое посольство, которое привезло от хана высокомерный и малоутешительный ответ.
   Тогда папа решил послать к хану второе посольство, поручив эту миссию францисканскому монаху Джиованни дель Плано Карпини, слывшему умным и тонким дипломатом. Посланник папы должен был от имени Иннокентия IV представить хану предложение мира и прекращения нападений на христианские страны, а, прежде всего, должен был собрать сведения о монголах.
   Карпини отличался чрезмерной тучностью. По описанию, оставленному летописцем францисканского конвента, жившим в XVII веке, Джиованни дель Плано Карпини был настолько грузен и жирен, что с трудом ходил пешком и передвигался преимущественно на осле. По мнению другого летописца, этот монах-францисканец был весьма милым человеком, общительным, остроумным и очень речистым.
   Карпини выехал в свое далекое путешествие в апреле 1245 года из Лиона, где находилась тогда резиденция папы. Он отправился сначала к чешскому королю Венцеславу, который дал ему грамоту к своим родным в Польшу.
   Зимой 1245 года он прибыл ко двору силезского князя Болеслава Рогатки. Здесь к нему присоединился послушник Бенедикт из вроцлавского францисканского монастыря.

   В Ленчице у князя Конрада Мазовецкого они встретили владимирского князя Василия, сообщившего им много интересных сведений о татарах.
   Руководствуясь указаниями Василия, они приобрели меха бобров и других пушных зверей, чтобы принести их в дар татарским вельможам. С этими подарками Карпини продолжил путь.
   До Владимира-Волынского послы добрались в свите Василия, который задержал их у себя на несколько дней, чтобы дать им хоть немного отдохнуть перед дальней дорогой.
   От Владимира до Киева послы поехали под охраной княжеских людей.
   Везде были видны следы страшного опустошения. Карпини пишет об этом так: "...Татары вступили в землю язычников-турок; победив их, они пошли против Руси и произвели великое избиение в земле Руси, разрушили города и крепости и убили людей, осадили Киев, который был столицей Руси; после долгой осады они взяли его и убили жителей города. Поэтому, когда мы ехали через их землю, мы находили в поле бесчисленное количество голов и костей мертвых людей. Этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь разорен почти дотла: едва существует там двести домов, а людей татары держат в самом тяжком рабстве. Уходя отсюда, они опустошили всю Русь".
   Киев - богатая, многолюдная когда-то столица Руси - встретил путников сожженными домами. Теперь здесь было всего лишь около двухсот бедных хибар. Среди этих пепелищ находился татарский тысячник. Путешественники должны были явиться к нему и просить разрешения на дальнейший путь.

   Киевский князь предложил Карпини переменить лошадей на татарских, привыкших находить траву под снегом.
   Из Киева 4 февраля 1246 года посольство проследовало далее на восток. В Данилове Карпини опасно заболел. Поправившись, он купил телегу и продолжал путь. Приехав в Канев на Днепре, послы очутились в первом селении Монгольского царства. Отсюда наместник хана, смягченный подарками, приказал проводить их в татарский лагерь.
   По пути для них были везде приготовлены свежие лошади. Несколько дней ехали по скованному льдом Днепру, потом вдоль берега Азовского моря, затем пересекли реку Дон близ устья и помчались к Волге.
   4 апреля путешественники прибыли в зимнее кочевье Батыя - Сарай-Бату. Татары, встретившие послов весьма недружелюбно, направили их к своему начальнику, стоявшему во главе авангарда из шестидесятитысячного войска. Предводитель авангарда в свою очередь отослал их под стражей к Батыю, второму по своему могуществу вождю после великого хана, находящегося в Каракоруме.
   Предварительно один из сановников установил количество и ценность подарков, которые сообразно своему достоинству должен был получить от них хан, а именно 40 шкур бобровых и 80 барсучьих. Одновременно им сообщили о церемониях, принятых при дворе хана.
   "Прежде чем нас повели к хану, - рассказывает Карпини, - нас предупредили, что мы должны будем пройти между двух огней, так как сила огня очистит нас от дурных намерений и от яда, если мы имеем какой-нибудь злой умысел против хана, на что мы и согласились, дабы снять с себя всякое подозрение".

   Монголы немедленно разожгли два костра. Рядом воткнули два копья, к которым привязали веревку с нацепленными кусками цветных тканей, создавая, таким образом, что-то вроде ворот. Около костров уселись две женщины, брызгающие на них водой и произносящие какие-то заклятия.
   Через эти ворота сначала пронесли подарки для хана, а затем прошли монахи.
   Хан помещался в великолепном шатре из тонкого льняного полотна, окруженный штатом своих приближенных. О нем говорили, как о человеке очень ласковом со своими и чрезвычайно жестоком на войне. Карпини и его спутник были приняты Батыем.
   Папская грамота была переведена толмачами на славянский, арабский и татарский языки, после чего ее прочли хану. Батый приказал отвести папским послам особую палатку, где им был приготовлен обед, состоявший всего-навсего из маленькой мисочки вареного проса. На другой день Батый призвал к себе обоих послов и приказал им поехать к великому хану.
   Приказание направиться в Монголию соответствовало желаниям монахов. В то же время неприятной неожиданностью явилось для них распоряжение отправиться в дальнейший путь только вдвоем. Их свита должна была вернуться обратно.
   В апреле 1246 года Карпини и Бенедикт снова отправились в путь в сопровождении двух проводников. Дорога была очень изнурительной из-за скудной пищи и быстрой езды; путешественников все время торопили, по пять-шесть раз на день меняя под ними лошадей.

   Путь их странствия лежал через Арало-Каспийскую впадину к бассейну Сырдарьи, затем вдоль западного продолжения Тянь-Шаня, мимо озера Ала-Куль и далее почти прямо на восток - к ставке монголов у Каракорума.
   В течение длительного путешествия послы неоднократно убеждались, насколько хорошо организована и исправно действует транспортная сеть монголов. На гигантской трассе протяженностью около восьми тысяч километров были расставлены многочисленные станции, где ожидали лошади и подводы, приготовленные для лиц, спешащих по государственным делам.
   Монахи старались пополнить сведения о жителях далеких азиатских окраин. Однако нередко они приводят услышанные восточные легенды, обогащая ими предания, распространенные в Европе. "Дальше, - рассказывает Карпини, - живут кенокефалы с собачьими головами и вампиры, имеющие такой малый рот, что не могут им есть, только пьют жидкость и питаются парами мяса и фруктов".
   Непрерывно поспешая в юго-восточном направлении, они пересекли низменные места, перерезанные огромными солончаками и озерами. Это были низменности, лежащие севернее Аральского моря и граничащие с востока с песчаной пустыней. Пустыня отделяла от Туркестана территории, на которых кочевали канглы. Потом проезжали через страны, некогда находившиеся на высоком уровне культуры. Об этом свидетельствовали остатки разрушенных татарами городов.
   Проезжая по территории Туркестана, Карпини всюду видел разоренные города, села и крепости.

   В мае путешественники оказались в урожайных и лесных местах Ферганской долины. В течение нескольких дней они ехали вдоль берега какого-то "Малого моря". Возможно, это было озеро Иссык-Куль. Путешественники успели записать древнейшую легенду о находящейся на озере пещере ветров. Эти ветры якобы исходят из той пещеры и настолько сильны, что сметают целые караваны...
   Начальник провинции Каракитай принял их хорошо и, желая оказать им почести, заставил танцевать перед ними двух своих сыновей и знатных придворных. Из Каракитая путешественники отправились дальше через гористую и холодную страну налманов, кочевого народа, жившего близ озера Улюнгур.
   Миновав горы, путешественники оказались в самой Монголии, стране, лежащей у северного края пустыни Гоби.
   Эту местность Карпини описал следующим образом: "...частью чрезмерно гористая, а частью плоская и ровная, повсюду она каменистая, местами глинистая, а большей частью песчаная и бесплодная... даже сотая часть ее неплодородна. Она не может плодоносить, если не орошается речными водами, но вод и ручьев там немного, а реки очень редки. Поэтому там нет селений, а также и каких-нибудь городов, за исключением одного, который слывет довольно крупным и называется Каракорон, но мы его не видели, а были почти в полудне пути от него, когда находились в Сыр-Орде, каковая является главной резиденцией их императора".
   Только 22 июля 1246 года Карпини и его спутник прибыли в Сыр-Орду, главную резиденцию великого хана, находившуюся недалеко от столицы его империи - Каракорума. Все путешествие от Волги до Сыр-Орды заняло у них три с половиной месяца.
   Монахи попали туда в то время, когда на трон великого хана должен был взойти Гуюк, преемник Угедея, умершего весной того же года. Со смертью Угедея власть над Монгольским царством перешла на время к его вдове, матери Гуюка. Она приняла францисканца и его спутника в белом шелковом шатре, который мог вместить до двух тысяч человек.

   "Там, - говорит Карпини, - мы видели большое собрание вождей и князей, съехавшихся со всех сторон со своими свитами. В первый день все были в белой шелковой одежде, во второй - ее сменила красная, в третий - лиловая, в четвертый - малиновая. В шатер вели два больших входа - один для самого хана, а другой для гостей. Возле второго входа стояла стража, вооруженная стрелами и мечами. Если кто-нибудь из гостей заходил за отведенные границы, то его били; а если он обращался в бегство, то пускали ему вдогонку стрелы".
   Из всех областей Азии, завоеванных монголами, в ставку новоизбранного великого хана Гуюка прибывали делегации от покоренных оседлых народов и кочевых племен. Было пригнано множество верблюдов и породистых лошадей. Вблизи кочевья на возвышенности стояло пятьдесят повозок, нагруженных ценными подарками.
   Около 4 тысяч собравшихся посланцев принесли своему властелину присягу на верность. Папские послы здесь впервые познакомились с китайцами и искусством китайских ремесленников. В ставке Гуюк-хана Плано Карпини встретил группу русских, в том числе великого князя Ярослава Всеволодовича (который вскоре был отравлен), отца Александра Невского.
   Прошел целый месяц, прежде чем Гуюк был провозглашен великим ханом и принял папских послов. Однако месяц, проведенный "в золотой резиденции золотого хана", нельзя назвать приятным. Среди невиданной роскоши путешественники чуть не умирали от голода. Продуктов, которые им выдавали на четыре дня, едва хватало на один день. Привыкших к обильной еде монахов выручил русский золотых дел мастер Кузьма, находящийся при ханском дворе. Среди многочисленных угнанных в неволю ремесленников в ханских сараях находилось немало русских, слава которых дошла до самой Монголии.

   В многоязычном, многолюдном и шумном Каракоруме можно было увидеть много интересного. Пришельцев из Европы особенно поразила полная свобода религиозных исповеданий. Совсем рядом с великим ханом совершали свои молитвы магометане, буддийские жрецы и Ламы, а также происходили христианские богослужения. Вероятно, отсюда и пошел слух, что Гуюк склонен принять христианство.
   Прием у Гуюк-хана прошел довольно быстро. Переводчиком был какой-то боярин из дружины отравленного Ярослава. Через несколько дней, 13 ноября, Карпини вручили ответное письмо хана к папе римскому, которое кончалось словами: "Мы поклоняемся нашему Богу и с его помощью разрушим весь мир от Востока до Запада".
   Карпини, живя в орде, изучал быт и нравы татар, и его описания обнаруживают большую наблюдательность.
   Монгольская империя, по словам Карпини, страна гористая, песчаная и почти безлесная. Хан и его приближенные, а также и все другие люди варят себе пищу и греются у огня, разведенного из бычьего и конского навоза. Хотя страна бесплодна, но стада разводятся здесь хорошо. Климат неровный, погода меняется резко. "Летом бывают такие грозы, что многих людей убивает молнией. Ветер свирепствует иногда с такой силой, что опрокидывает всадников... На этой земле зимой никогда не бывает дождя, но даже и летом дождя выпадает так мало, что он едва смачивает пыль и корни трав. Выпадает там также очень крупный град". Больше всего монахи восхищаются неутомимостью и уменьем монголов легко переносить голод и стужу. "Татарин, напостившись день или даже два, напевал так весело, будто бы был после вкусного обеда".

   Мужчин от женщин очень трудно отличить вследствие того, что одеваются они совершенно одинаково: все носят халаты, подбитые мехом, и высокие шапки из холста или из шелка, расширяющиеся кверху. "Жилища у них круглые, изготовленные наподобие палатки и сделанные из прутьев и тонких палок. Наверху же, в середине, имеется круглое окно, откуда падает свет, а также для выхода дыма, потому что в середине у них всегда разведен огонь. Стены же и крыши покрыты войлоком, двери сделаны также из войлока. Некоторые быстро разбираются и чинятся и переносятся на вьючных животных, другие не могут разбираться, но перевозятся на повозках... Куда бы они не шли - на войну или в другое место - они всегда перевозятся на повозках... Они очень богаты скотом: верблюдами, быками, овцами и козами и лошадьми. Вьючного скота у них такое огромное количество, какого, по нашему мнению, нет и в целом мире".
   Монголы очень суеверные: они верят в чары, колдовство и в очистительную силу огня. После смерти какого-нибудь вельможи вместе с ним зарывают чашу, полную мяса, кружку с кумысом, кобылицу с жеребенком и оседланного и взнузданного коня.
   "Монголы послушны своим начальникам. Они уклоняются от всякой лжи, избегают споров; убийства и грабежи между ними чрезвычайно редки; воровства у них почти вовсе не бывает, и драгоценные вещи не запираются. Эти люди безропотно переносят голод и усталость, жару и холод; они любят веселиться - играют, танцуют и поют при всяком удобном случае. Главный недостаток их состоит, - по мнению Карпини, - в том, что они горды и надменны с иностранцами и ни во что не ставят человеческую жизнь.
   Мужчины не утруждают себя никакой домашней работой: охотиться, стрелять из лука, пасти стада, ездить верхом - вот и все их занятия. Девушки и женщины тоже отличаются ловкостью и смелостью. Они обязаны выделывать меха, изготавливать одежду, а также смотреть за скотом. Все домашние работы идут тем успешнее, чем больше в каждом доме женщин. Благодаря обычаю многоженства татары покупают себе столько жен, сколько каждый из них в состоянии прокормить".
   Только осенью Карпини и его спутник выбрались из орды и в продолжение всей зимы пробирались по снежной пустыне. Весной они прибыли ко двору Батыя, снабдившего их пропуском, и 24 июня 1247 года добрались до Киева.

   Карпини с чувством благодарности рассказывает о том, какой прием ему был там оказан: "Киевляне, узнав о нашем прибытии, все радостно вышли нам навстречу и поздравляли нас, как будто мы восстали из мертвых; так принимали нас по всей России, Польше и Богемии".
   Плано Карпини представил папе "Исторический обзор" (в русском переводе "История монголов") о нравах монголов, их жизни, религии и государственном устройстве. Его обзор дополняется и уточняется данными, записанными при дворе папы со слов его спутника Бенедикта Поляка: "Поручение от верховного первосвященника, - пишет во введении Плано Карпини, - выполнено со тщанием как нами, так и... братом Бенедиктом, который был участником наших бедствий и толмачом".
   Путешествие Джиованни дель Плано Карпини открыло список великих путешествий европейцев в Азию.
   Умер знаменитый путешественник в Риме в 1252 году.

(ок. 1661 - 1664 - 1711)
    Русский землепроходец, сибирский казак. В 1697-1699 годах совершил походы по Камчатке. Дал первые сведения о Камчатке и Курильских островах. Убит во время бунта служилых людей.
   
   Вторичное открытие Камчатки совершил в самом конце XVII века новый приказчик Анадырского острога якутский казак Владимир Васильевич Атласов.
   Родом он был из Великого Устюга. От плохой жизни бежал в Сибирь. В Якутске бедный устюжский крестьянин быстро дослужился до пятидесятника, а в 1695 году его назначили приказчиком Анадырского острога. Был он уже немолод, но смел и предприимчив.
   В 1695 году Атласов был послан из Якутска в Анадырский острог с сотней казаков собирать ясак с местных коряков и юкагиров. В то время про Камчатку говорили, что она обширна, богата пушным зверем, что зима там гораздо теплее, а реки полны рыбы. Бывали на Камчатке русские служилые люди, а на "Чертеже Сибирския земли", составленном еще в 1667 году по наказу тобольского воеводы Петра Годунова, обозначена ясно река Камчатка. Видно, прослышав об этой земле, Атласов уже не расставался с мыслью найти свою дорогу в нее.

   В 1696 году, будучи приказчиком Анадырского острога, он отправил на юг к приморским корякам, жившим на реке Апуке, небольшой отряд (16 человек) под командой якутского казака Луки Морозко. Жители этой реки, впадающей в Олюторский залив, видимо, хорошо знали о соседях с Камчатского полуострова и рассказали о них Морозко. Морозко, человек решительный и смелый, проник на полуостров Камчатка и дошел до реки Тигиль, сбегающей со Срединного хребта в Охотское море, где нашел первый камчадальский поселок. Вернувшись, он сообщил много интересных сведений о новой богатой земле и о населяющем ее народе. Разведчики-землепроходцы узнали от населения полуострова, что за новой открытой землей в океане есть целая гряда населенных островов (Курильские острова). Принес с собой Морозко "неведомые какие письма", переданные ему жителями Камчатки. Современные ученые предполагают, что это были японские документы, подобранные камчадалами с разбитого японского судна. Он окончательно убедил Атласова в необходимости снарядить сильный отряд и самому пройти в те желанные земли.
   Собирался Атласов на свой страх и риск. Якутский воевода Михаила Арсеньев, предвидя несомненную опасность подобного предприятия, дал Атласову добро на словах - никаких письменных распоряжений, инструкций. Денег на снаряжение воевода тоже не дал, и Атласов добывал их - где уговорами и обещаниями сторицей вернуть, а где и под кабальные записи.
   В начале 1697 года в зимний поход против камчадалов выступил на оленях сам Владимир Атласов с отрядом в 125 человек, наполовину русских, наполовину юкагиров.
   Две с половиной недели отряд шел на оленях до коряков, живущих в Пенжинской губе. Собирая с них ясак красными лисицами, Атласов знакомился с бытом и жизнью населения, которое описывал так: "пустобородые, лицом русаковатые, ростом средние". Впоследствии он дал сведения об оружии, жилищах, пище, обуви, одежде и промыслах коряков.
   Он прошел по восточному берегу Пенжинской губы и повернул на восток "через высокую гору" (южная часть Корякского нагорья), к устью одной из рек, впадающих в Олюторский залив Берингова моря, где "ласкою и приветом" обложил ясаком олюторских коряков и привел их под "высоку цареву руку".

   Здесь отряд разделился на две партии: Лука Морозко да "30 человек служилых людей да 30 юкагирей" пошли на юг вдоль восточного берега Камчатки, Атласов с другой половиной вернулся к Охотскому морю и двинулся вдоль западного берега полуострова.
   Все шло поначалу хорошо - спокойно и мирно, но однажды коряки воспротивились платить ясак, подступили с разных сторон, угрожая оружием. Юкагиры, почувствовав опасную силу, изменили казакам и, объединившись с коряками, внезапно напали. В яростной схватке трое казаков погибло, пятнадцать получили ранения, сам Атласов был ранен в шести местах.
   Отряд, выбрав удобное место, сел в "осад". Атласов послал верного юкагира известить Морозко о случившемся. "И те служилые люди к нам пришли и из осады выручили", - сообщает он о приходе Морозко, который, получив известие, прервал свой поход и поспешил на выручку товарищей.
   Соединенный отряд пошел вверх по реке Тигиль до Срединного хребта, перевалил его и проник на реку Камчатку в районе Ключевской Сопки. При выходе на реку Камчатку, в устье реки Кануч, в память выхода отряд поставил крест. Этот крест на устье реки Крестовки, как стала впоследствии называться река Кануч, через 40 лет видел исследователь Камчатки Степан Петрович Крашенинников. Он же сообщил надпись на кресте: "7205 году, июля 18 дня поставил сей крест пятидесятник Володимер Атласов с товарыщи 65 человек". Это было в 1697 году.

   По сообщению Атласова, камчадалы, с которыми он здесь впервые встретился, "одежду носят соболью, и лисью, и оленью, а пушат то платье собаками. А юрты у них зимние земляные, а летние на столбах вышиною от земли сажени по три, намощено досками и покрыто еловым корьем, а ходят в те юрты по лестницам. И юрты от юрт поблизку, а в одном месте юрт ста [сотни] по два и по три и по четыре. А питаются рыбою и зверем; а едят рыбу сырую, мерзлую. А в зиму рыбу запасают сырую: кладут в ямы и засыпают землею, и та рыба изноет. И тое рыбу вынимая, кладут в колоды, наливают водою, и разжегши каменья, кладут в те колоды и воду нагревают, и ту рыбу с той водой размешивают, и пьют. А от тое рыбы исходит смрадный дух... А ружья у них - луки усовые китовые, стрелы каменные и костяные, а железа у них не родится".
   Но сбор ясака среди ительменов прошел неважно - "зверья они не припасали в запас", да и время у них было трудное, поскольку воевали с соседями. В казаках они видели сильных союзников и попросили поддержки в этой войне. Атласов решил поддержать их, надеясь, что в низовьях Камчатки с ясаком дело пойдет лучше.
   Люди Атласова и камчадалы сели в струги и поплыли вниз по Камчатке, долина которой была тогда густо населена: "А как плыли по Камчатке - по обе стороны реки иноземцев гораздо много, посады великие". Через три дня союзники подошли к острогам камчадалов, отказавшихся платить ясак: там стояло более 400 юрт. "И он-де Володимер с служилыми людьми их, камчадалов, громили и небольших людей побили и посады их выжгли".
   Вниз по реке Камчатке к морю Атласов послал на разведку одного казака, и тот насчитал от устья реки Еловки до моря - на участке около 150 километров - 160 острогов. Атласов говорит, что в каждом остроге живут 150-200 человек в одной или двух зимних юртах. Зимой камчадалы жили в больших родовых землянках. "Летние юрты около острогов на столбах - у всякого человека своя юрта". Долина нижней Камчатки во время похода была сравнительно густо населена: расстояние от одного великого "посада" до другого часто составляло меньше одного километра. В низовьях Камчатки жило, по самому скромному подсчету, около 25 тысяч человек. "А от устья идти верх по Камчатке-реке неделю, есть гора - подобна хлебному скирду, велика и гораздо высока, а другая близ ее ж - подобна сенному стогу и высока гораздо - из нее днем идет дым, а ночью искры и зарево". Это первое известие о двух крупнейших вулканах Камчатки - Ключевской Сопке и Толбачике - и вообще о камчатских вулканах.

   Богатство рек поразило Атласова: "А рыба в тех реках в Камчацкой земле морская, породою особая, походит она на семгу и летом красна, а величиною болши семги, а иноземцы называют ее овечиною. А иных рыб много - 7 родов розных, а на руские рыбы не походят. И идет той рыбы из моря по тем рекам гораздо много и назад та рыба в море не возвращаетца, а помирает в тех реках и в заводех. И для той рыбы держитца по тем рекам зверь - соболи, лисица, видры".
   Собрав сведения о низовьях реки Камчатки, Атласов повернул обратно. За перевалом через Срединный хребет он начал преследовать оленных коряков, которые угнали его оленей, и застиг их у самого Охотского моря. "И бились день и ночь, и их коряков человек ста с полторы убили, и олени отбили, и тем питались. А иные коряки разбежались по лесам". Тогда Атласов снова повернул на юг и шел шесть недель вдоль западного берега Камчатки, собирая со встречных камчадалов ясак "ласкою и приветом". Еще дальше на юге русские встретили первых "курильских мужиков [айнов], шесть острогов, а людям в них многое число..." Казаки взяли один острог "и курилов человек шестьдесят, которые были в остроге и противились - побили всех", но других не трогали, оказалось, что у айнов "никакого живота [имущества] нет и ясак взять нечего; а соболей и лисиц в их земле гораздо много, только они их не промышляют, потому что от них соболи и лисицы никуда нейдут", т. е. их некому продавать.

   По западному побережью Камчатки Атласов прошел до реки Ичи и здесь построил острожек. От камчадалов он узнал, что на реке Нане есть пленник, и велел привезти его к себе. Этот пленник, которого пятидесятник неправильно называл индейцем из Узакинского государства, как выяснилось позже, оказался японцем по имени Денбей из города Осаки, выкинутым во время кораблекрушения на Камчатку.
   "А полоненик, которого морем на бусе морем принесло, каким языком говорит - того не ведает. А подоблет кабы гречанин: сухощав, ус невелик, волосом черн". Все же Атласову удалось найти с ним общий язык. Он разузнал и подробнейшим образом записал множество интересных и чрезвычайно важных для Российского государства сведений: "Соболей и никакова зверя у них не употребляют. А одежу носят тканую всяких парчей, стежыную на бумаге хлопчатой... К Каланской Бобровой реке приходят по вся годы бусы и берут у иноземцев нерпичей и каланской жир, а к ним что привозят ли - того иноземцы сказать не умеют".
   Петр Первый, видимо, узнав от Атласова о Денбее, дал личное указание быстрее доставить японца в Москву. Через Сибирский приказ была послана в Якутск "наказная память" - инструкция служилым людям, сопровождающим Денбея. Прибывший в конце декабря 1701 года "иноземец Денбей" - первый японец в Москве - 8 января 1702 года был представлен Петру в Преображенском. Переводчиков, знавших японский язык, в Москве, конечно, не нашлось, но Денбей, живший среди служилых два года, говорил немного по-русски.

   После беседы с японцем в тот же день последовал царский "именной указ", в котором говорилось: "...ево, Денбея, на Москве учить руской грамоте, где прилично, а как он рускому языку и грамоте навыкнет, и ему, Денбею, дать в научении из руских робят человека три или четыре - учить их японскому языку и грамоте... Как он рускому языку и грамоте навыкнет и руских робят своему языку и грамоте научит - и ево отпустить в Японскую землю". Ученики Денбея впоследствии участвовали в Камчатских экспедициях Беринга и Чирикова в качестве переводчиков.
   Еще до беседы с царем в Сибирском приказе записана была также "скаска" Денбея. Кроме приключений самого Денбея, в ней было очень много ценных сведений по географии и этнографии Японии, данные об общественной жизни японцев.
   Но Атласов всего этого уже не узнал. От берега Ичи он пошел круто на юг и вступил в землю айнов, совершенно неизвестных русским: "...на камчадалов схожи, только видом их чернее, да и бороды не меньше".
   В местах, где жили айны, было много теплее, да и пушного зверья обитало гораздо более - казалось, здесь можно было собрать хороший ясак. Однако, овладев приступом огороженным частоколом селением, казаки нашли в нем лишь сушеную рыбу. Здешние люди не запасали пушнину.

   Трудно точно сказать, как далеко на юг Камчатки забрался Атласов. Сам он называет речку Бобровую, но уже в начале следующего века реки с таким названием не знал никто. Предполагают, что Атласов говорил о речке Озерной, куда нередко заходили из моря каланы - морские бобры. Но он прошел и дальше Озерной - до реки Голыгиной и в "скасках" написал, что "против нее на море как бы остров есть". Действительно, от устья этой реки хорошо виден первый остров Курильской гряды с самым высоким из всех курильских вулканов. Дальше был океан.
   В зимовье на Иче они вернулись глубокой осенью. Олени, на которых Атласов очень рассчитывал, пали, да и для людей продовольствия оставалось в обрез. Опасаясь голода, Атласов отправил двадцать восемь человек на запад - на реку Камчатку, к ительменам, недавним союзникам, надеясь, что те помнят помощь казаков и не дадут помереть с голоду. Сам же с наступлением теплой погоды двинул на север - обратно в Анадырь. Казаки устали от долгих скитаний, от жизни впроголодь и от ожидания затаенной опасности. Все настойчивей говорили они о возвращении. И хоть не был Атласов человеком мягким, но уступил. Понимал, как правы казаки.
   В Верхнекамчатском острожке Атласов оставил 15 казаков во главе с Потапом Серюковым, человеком осторожным и не жадным, который мирно торговал с камчадалами и не собирал ясака. Он провел среди них три года, но после смены, на обратном пути в Анадырский острог, он и его люди были убиты восставшими коряками. Сам же Атласов двинулся в обратный путь.
   2 июля 1699 года в Анадырь вернулось всего 15 казаков и 4 юкагира. Прибавление в государеву казну было не слишком большим: соболей 330, красных лисиц 191, лисиц сиводушатых 10, "да бобров морских камчадальских, каланами называемых, 10, и тех бобров никогда в вывозе к Москве не бывало", сообщил в одной из отписок якутскому воеводе анадырский приказчик Кобылев. Но прежде того написал: "...пришел в Анадырское зимовье из новоприисканной камчадальской землицы, с новые реки Камчатки, пятидесятник Володимер Отласов..."

   За пять лет (1695-1700) Атласов прошел больше одиннадцати тысяч километров.
   Из Якутска Атласов отправился с докладом в Москву. По пути, в Тобольске, он показал свои материалы С. У. Ремезову, составившему с его помощью один из детальных чертежей полуострова Камчатка В Москве Атласов прожил с конца января по февраль 1701 года и представил ряд "скасок", полностью или частично опубликованных несколько раз. Они содержали первые сведения о рельефе и климате Камчатки, о ее флоре и фауне, о морях, омывающих полуостров, и об их ледовом режиме. В "скасках" Атласов сообщил некоторые данные о Курильских островах, довольно обстоятельные известия о Японии и краткую информацию о "Большой Земле" (Северо-Западной Америке).
   Он дал также детальную этнографическую характеристику населения Камчатки. Академик Л. С. Берг писал об Атласове: "Человек малообразованный, он... обладал недюжинным умом и большой наблюдательностью, и показания его... заключают массу ценнейших этнографических и географических данных. Ни один из сибирских землепроходцев XVII и начала XVIII веков... не дает таких содержательных отчетов".
   "Скаски" Атласова попали в руки царю. Петр I высоко оценил добытые сведения: новые дальние земли и моря, сопредельные с ними, открывали новые дороги в восточные страны, в Америку, а России необходимы были эти дороги.
   В Москве Атласова назначили казачьим головой и снова послали на Камчатку. По дороге, на Ангаре, он захватил товары умершего русского купца. Если не знать всех обстоятельств, к этому случаю можно было бы применить слово "грабеж". Однако в действительности Атласов забрал товаров, составив их опись, только на 100 рублей - ровно на ту сумму, которая была предоставлена ему руководством Сибирского приказа в награду за поход на Камчатку. Наследники подали жалобу, и "камчатского Ермака", как назвал его поэт А. С. Пушкин, после допроса под присмотром пристава направили на реку Лену для возвращения товаров, распроданных им с выгодой для себя. Через несколько лет, после благополучного завершения следствия, Атласову оставили тот же ранг казачьего головы.

   В те времена еще несколько групп казаков и "охочих людей" проникли на Камчатку, построили там Большерецкий и Нижнекамчатский остроги и принялись грабить и убивать камчадалов.
   Когда сведения о камчатских бесчинствах достигли Москвы, Атласову было поручено навести на Камчатке порядок и "прежние вины заслуживать". Ему предоставлялась полная власть над казаками. Под угрозой смертной казни ему велено действовать "против иноземцев лаской и приветом" и обид никому не чинить. Но Атласов не добрался еще и до Анадырского острога, как на него посыпались доносы: казаки жаловались на его самовластие и жестокость.
   На Камчатку он прибыл в июле 1707 года. А в декабре казаки, привыкшие к вольной жизни, взбунтовались, отрешили его от власти, выбрали нового начальника и, чтобы оправдаться, послали в Якутск новые челобитные с жалобами на обиды со стороны Атласова и преступления, якобы совершенные им. Бунтовщики посадили Атласова в "казенку" (тюрьму), а имущество его отобрали в казну. Атласов бежал из тюрьмы и явился в Нижнекамчатск. Он потребовал от местного приказчика сдачи ему начальства над острогом; тот отказался, но оставил Атласова на воле.

   Между тем якутский воевода, сообщив в Москву о дорожных жалобах на Атласова, направил в 1709 году на Камчатку приказчиком Петра Чирикова с отрядом в 50 человек. В пути Чириков потерял в стычках с коряками 13 казаков и военные припасы. Прибыв на Камчатку, он послал на реку Большую 40 казаков для усмирения южных камчадалов. Но те большими силами напали на русских; восемь человек было убито, остальные почти все ранены. Целый месяц они сидели в осаде и с трудом спаслись бегством. Сам Чириков с 50 казаками усмирил восточных камчадалов и снова наложил на них ясак. К осени 1710 года из Якутска прибыл на смену Чирикову Осип Миронович Липин с отрядом в 40 человек.
   Так на Камчатке оказалось сразу три приказчика: Атласов, формально еще не отрешенный от должности, Чириков и вновь назначенный Липин. Чириков сдал Липину Верхнекамчатск, а сам в октябре поплыл на лодках со своими людьми в Нижнекамчатск, где хотел перезимовать Липин в декабре также по делам прибыл в Нижнекамчатск.
   В январе 1711 года оба возвращались в Верхнекамчатск. По дороге взбунтовавшиеся казаки убили Липина. Чирикову они дали время покаяться, а сами бросились в Нижнекамчатск, чтобы убить Атласова. "Не доехав за полверсты, отправили они трех казаков к нему с письмом, предписав им убить его, когда станет он его читать... Но они застали его спящим и зарезали".
   Так погиб камчатский Ермак. По одной из версий, казаки явились к В. Атласову ночью; он наклонился к свече, чтобы прочитать принесенную ими фальшивую грамоту, и получил удар ножом в спину.
   Сохранились две "Скаски" Владимира Атласова. Эти первые письменные сообщения о Камчатке являются выдающимися для своего времени по точности, ясности и многосторонности описания полуострова.

(1882 - 1958)
    Австралийский полярный исследователь Антарктики. Участник трех антарктических экспедиций: 1907-1909, 1911-1914 и 1929-1931 годов. В последних двух был начальником и научным руководителем. Автор трудов по геологии и гляциологии. Его именем назван ряд географических объектов в Антарктике.
   
   Дуглас Моусон родился 5 мая 1882 года в Англии в городе Брэдфорде (графство Йоркшир) в старинной английской семье. Его отец в 1884 году, когда будущему исследователю Антарктики было всего два года, ликвидировал свои дела и переселился в Австралию. Поэтому Дуглас Моусон вполне справедливо считал своей настоящей родиной пятый континент и отдал ему всю свою любовь и сыновью привязанность.
   Родители Моусона поселились в Австралии на ферме близ Сиднея, и свое детство Дуглас провел среди природы. В 16 лет он поступил в Сиднейский университет на горный факультет.

   В 19 лет Моусон получил диплом горного инженера. Но он не оставил университет и продолжал учиться дальше. В 1903 году в течение шести месяцев Моусон находился в экспедиции по изучению геологии Новых Гебрид. Экспедиция исследовала различные районы островов и собрала обширный материал. К концу 1904 года Моусон закончил полный курс по геологии и в 1905 году получил ученую степень бакалавра наук и был приглашен читать лекции по минералогии и петрографии в Аделаидский университет (Южная Австралия).
   В Антарктиду его привели научные интересы. Дуглас Моусон попал в Антарктиду еще совсем молодым человеком - в составе экспедиции Шеклтона. В то время, когда Шеклтон и его спутники шли на покорение Южного географического полюса, вторая партия отправилась к Южному магнитному полюсу. Шеклтон тогда не дошел до географического полюса 180 километров, а вторая партия, в составе Дэвида, Маккея и Моусона, 16 января 1909 года достигла Южного магнитного полюса. Он находился к западу от пролива Мак-Мёрдо - на высокогорном плато Земли Адели. Здесь магнитная стрелка была наклонена вертикально. Со временем магнитные полюса смещаются. Южный магнитный полюс в 1909 году находился примерно в 600 километрах от берега Земли Адели, а в 1956 году французы определили его в 350 километрах от берега. Позднее магнитный полюс сместился еще севернее.
   Вернувшись в Австралию, Дуглас Моусон решил организовать в Антарктиду свою экспедицию. Главной целью австралийской антарктической экспедиции было исследование малоизвестной части континента к югу от Австралии - Земли Уилкса.
   В начале декабря 1911 года Дуглас Моусон во главе англо-австралийской исследовательской экспедиции отправился из Тасмании в Антарктиду, к Земле Адели. В его распоряжении был пароход "Аврора" под командой капитана Джона Кинга Дейвиса, плававшего раньше на "Нимроде" с Шеклтоном. Часть сотрудников, высаженная на острове Маккуори, нанесла его на карту и выполнила описание этого острова, впоследствии объявленного заповедником. В январе 1912 года Моусон с группой сотрудников высадился на Землю Адели у залива Коммонуэлт и остался там на зимовку. Акваторию у этого побережья материка он назвал морем Дюрвиля. По его распоряжению вторую группу зимовщиков под начальством Френсиса Уайлда (спутника Шеклтона в походе к полюсу в 1908-1909 годах) капитан Дейвис должен был высадить в 1500 километрах западнее, на берег Нокса. Но корабль не смог подойти к этому берегу из-за непроходимых льдов. Продвигаясь дальше, прямо на запад, экспедиция 8 февраля открыла (вторично - после Уилкса) огромный шельфовый ледник Шеклтона. Дейвис обогнул его и вступил в обширный залив, названный Моусоном морем Дейвиса. 13 февраля вдали показался высокий берег - Земля Королевы Мэри. "Аврора" не могла подойти близко к этому впервые обнаруженному участку антарктической суши.
   Оставшиеся на зимовку партии соорудили дома, после чего приступили к обследованию берегов континента. В западной партии зимовка прошла благополучно, здесь австралийцы обследовали и нанесли на карту значительную часть береговой линии, в том числе и берег, где впоследствии была создана советская станция Мирный. Через год "Аврора" приняла людей западной партии на борт.
   Жизнь восточной партии, которой руководил Моусон, была насыщена драматическими событиями. В районе мыса Денисон почти непрерывно свирепствовали ураганные ветры, особенно зимой, и с тех пор это место называется "полюсом ветров".

   На Земле Адели Моусон с помощью анемометра, сконструированного им еще в экспедиции Шеклтона, наблюдал зимние ветры неслыханной ранее силы: нередко отмечалась средняя суточная скорость ветра 44 метра в секунду, а максимальная достигала 90 метров в секунду. (Скорость опустошительного урагана более 30 метров в секунду: зимовщикам Земли Адели приходилось выдерживать ураган тройной силы)
   "Мы убедились в том, что это проклятая страна. Мы жили на краю необъятного континента, там, где студеное дыхание огромной полярной пустыни со всесокрушающей мощью вечных снежных бурь устремлялось на север, к морям".
   Среднюю годовую скорость ветра Моусон определил в 22,3 метра в секунду (что соответствует сильному шторму); около 340 дней в году было с бурей. Здесь же он отметил величайшие в Антарктиде снегопады - 1600 миллиметров в год (в переводе на жидкое состояние). Иными словами, группа Моусона выбрала для зимовки район, отличавшийся, как оказалось, самым суровым климатом на Земле - гораздо более суровым, чем в любом из исследованных в то время приполярных районов. В таких условиях группа провела на Земле Адели две зимовки и обследовала на лыжах и санях длинные (до 500 километров) участки побережья по обе стороны от базы.
   10 ноября 1912 года Моусон, лейтенант англичанин Белгрейв Ниннис и врач швейцарец Ксавер Мерц отправились в поход с собачьими упряжками на восток от бухты Коммонуэлт.
   За Землей Адели они открыли берег Георга V с ледниками Мерц и Ниннис, а также небольшим заливом Бакли. Самым восточным объектом, обнаруженным группой, оказался шельфовый ледник Джозеф Кук (Моусон, правда, посчитал его заливом, заполненным льдом).
   Поверхность ледника, названного именем Мерца, была неровной, испещренной бездонными трещинами. С высоты и в хорошую погоду путешественники наблюдали, как ледник спускается волнами к северу и его язык простирается далеко в море, за пределы горизонта. Они благополучно посекли этот ледник. Продвигаясь далее на восток, они оказались на краю крутого спуска. А внизу по обширной долине гигантской застывшей рекой спускался к морю другой ледник, названный позднее Моусоном ледником Нинниса.

   14 декабря на 504-м километре маршрута погиб Ниннис. Трагедия произошла при пересечении ледника: обрушился снежный мост над трещиной, и Ниннис, замыкавший партию, вместе с упряжкой собак и санями полетел в трещину. Когда Моусон и Мерц вернулись к трещине, то они увидели внизу, на небольшом выступе, на глубине более 40 метров, двух собак, остатки палатки и парусиновый мешок с продовольствием. К сожалению, имевшихся веревок не хватило, чтобы добраться до выступа. Моусон и Мерц звали Нинниса в течение трех часов, но ответом им была тишина.
   Погибло продовольствие и снаряжение. На небольших санях Моусона осталось очень немного еды и палатка. Путешественники повернули обратно. По дороге они убивали собак и питались их мясом. В начале января 1913 года, после того как были съедены все собаки и оставалось очень мало провианта, Мерц заболел и умер. Австралийские ученые в 1971 году установили: смерть Мерца и плохое самочувствие Моусона связаны с отравлением, вызванным приемом повышенных доз витамина А, который содержится в печени собак.
   Моусон остался один посреди ледяной пустыни. До базы оставалось еще около 200 километров. Изнемогая от усталости, больной, он продолжал движение на запад, волоча за собой сани. Однажды, поднимаясь по крутому склону, Моусон провалился в трещину и полетел вниз. Но сани задержались над трещиной, и он повис на глубине четырех метров на веревке, привязанной к саням. С большим трудом и напряжением всех сил он подтянулся и вылез из трещины. Более часа он пролежал в глубоком обмороке. Придя в себя, снова тронулся в путь.
   Он почти умирал с голоду, но в конце января наткнулся на сложенный из снежных глыб гурий, под которым спасательный отряд сложил запас продуктов. В жестяной банке была записка, в которой сообщалось, что "Аврора" пришла к мысу Денисон и ждет группу Моусона. Путешественник узнал, что Амундсен достиг Южного полюса.
   Спасательная партия ушла отсюда обратно на базу лишь шесть часов назад. Подкрепившись и отдохнув, Моусон вынужден был из-за пурги неделю просидеть в пещере; на базу он возвратился 8 февраля 1913 года, через 32 дня после смерти Мерца.
   Добравшись до базы, он узнал, что несколько часов назад "Аврора" с западной партией на борту уже ушла в Австралию. На базе осталось пять человек, которых оставили ждать группу Моусона. Они встретили Моусона и остались вместе с ним на вторую зимовку на Земле Адели. Зимовка прошла благополучно.

   12 декабря 1913 года снова пришла "Аврора" и забрала зимовщиков. Моусон направил судно на запад для обследования берегов Антарктиды. Экспедиция вернулась в австралийский порт Аделаида 26 февраля 1914 года.
   Экспедиция Моусона нанесла на карту огромную (около 4 тысяч километров) "дугу" антарктического побережья, связав открытия Уилкса, Дюмон-Дюрвиля, Дригальского, Скотта и свои собственные, выявив более сотни различных географических объектов; ее труды составили 22 тома.
   Экспедиция Моусона примечательна также тем, что в ней впервые была применена радиосвязь - между базой на мысе Денисон и Австралией через промежуточную радиостанцию на острове Макуори. Правда, эта радиосвязь была регулярной лишь во вторую зиму.
   Кроме того, Моусон пытался применить в экспедиции аэросани. Это была третья попытка применения механического транспорта в Антарктиде после Шеклтона (1908) и Скотта (1911). Но вследствие несовершенства этих технических новинок они оказались непригодными в суровых условиях. Моусон при подготовке экспедиции приобрел также самолет со съемными лыжами шасси, но при пробном полете еще в Австралии самолет разбился, а пилот чуть не погиб.
   После возвращения экспедиции Моусон стал признанным полярным исследователем. Его ждала слава. Он был награжден орденом Британской империи, медалью Лондонского географического общества и рыцарским званием. С тех пор его стали звать "сэр Дуглас".
   Осенью 1929 года Моусон во главе Британско-австралийско-новозеландской экспедиции, названной БАНЗАРЭ, На судне "Дискавери", служившем еще экспедиции Скотта, снова отправился в Антарктиду. Два летних сезона экспедиция вела описание берегов Антарктического континента и выполняла океанографические наблюдения.

   В январе 1930 года пилот Кемпбел и Моусон поднялись с ледяного припая на небольшом самолете, доставленном на борту "Дискавери". На юге они увидели ледниковый склон и отдельные скалистые вершины. Это был берег Антарктиды, который наблюдал издали капитан Биско ещё в 1831 году Моусон назвал этот берег Землёй Эндерби. Следуя далее на запад, вдоль открытой земли, Моусон встретил 14 января 1930 года норвежскую экспедицию на судне "Норвегия" под руководством Рисер-Ларсена, который был пилотом и имел с собой небольшой гидросамолет. Таким образом, Земля Эндерби была открыта австралийцами и норвежцами одновременно. Встреча произошла в заливе, названном норвежцами именем Амундсена. Здесь проходит 45-й меридиан восточной долготы. Моусон и Рисер-Ларсен договорились тогда провести границу между открытиями - к западу от этого меридиана все открытия принадлежат норвежцам, а к востоку - австралийцам. Небольшой участок берега к востоку от Земли Эндерби Моусон назвал Землей Кемпа, а берег восточнее 60-го меридиана - Землей Мак-Робертсона, в честь австралийского финансового магната из Мельбурна, пожертвовавшего деньги на снаряжение экспедиции.
   В следующий летний антарктический сезон 1930/31 года Моусон совершил плавание на "Дискавери" от Земли Виктории на запад до Земли Эндерби. 4 января 1931 года судно "Дискавери" подошло к мысу Денисон. С волнением Моусон осмотрел дом своей первой экспедиции.
   Ледовые условия вдоль берега Антарктиды в тот год были более сложными, и лишь поднимаясь на самолете, исследователи рассмотрели ледяной берег, известный под общим названием Земли Уилкса. Моусон давал название виденным издалека частям берега, не проводя четкой границы между ними: берег Банзарэ, Земля Принцессы Елизаветы. Не доходя Земли Мак-Робертсона был открыт большой залив, названный тогда Моусоном морем Макензи, в честь капитана "Дискавери". Сейчас эта акватория Южного океана носит название моря Моусона. В тот год в заливе была открытая вода, и "Дискавери" прошел вдоль берега. Исследователи нанесли на карту береговую линию, высаживались на скалистые участки берега и острова. Здесь были проведены геологические исследования и собраны образцы горных пород.
   Этой экспедицией Моусон завершил свои путешествия в Антарктиду. Однако до последних лет жизни - а умер он в возрасте 77 лет - Моусон был идейным вдохновителем всех последующих австралийских антарктических исследований. Жил он в Аделаиде, на юге Австралии, и до 70 лет работал профессором и деканом геологического факультета. Одно из самых крупных зданий Аделаидского университета еще при жизни ученого было названо именем Моусона - "Моусон Билдинг". В этом здании расположился музей горных пород, собранных с берегов Антарктиды и прилежащих островов самим Моусоном, его соратниками и учениками. А на берегу Земли Мак-Робертсона работает современная научная антарктическая станция Моусон, названная так ещё при жизни "сэра Дугласа".

(между 1220 и 1230 - ок. 1291)
    Фламандский монах-францисканец и путешественник по Азии. В 1253- 1255 годах по поручению французского короля Людовика IX совершил путешествие с дипломатическими целями ко двору монгольского князя Мунке в Каракоруме. Автор книги "Путешествие в восточные страны".
   
   Спустя шесть лет после возвращения Плано Карпини францисканский монах Гильоме Рубрук, родом фламандец, был послан к монголам французским королем Людовиком IX. Новое посольство было вызвано следующим обстоятельством: Людовик вел войну с арабами в Сирии, и в то время как он преследовал их в Сирии, монгольский хан Эркалтай напал на арабов со стороны Персии и таким образом оказал Людовику услугу. Кроме того, разнесся слух, будто татарский хан принял христианство. Желая удостовериться в этом и заручиться новым союзником в борьбе против мусульман, Людовик и решил отправить Рубрука в Монголию.
   Это было самое значительное до Марко Поло путешествие европейца по внутренней Азии.
   Весной 1252 года Рубрук и его спутники отправились из города Акка (Акра, Аккон) - порта в Северной Палестине (к северу от мыса Кармел) в Константинополь, где задержались до мая следующего года. Получив рекомендательные письма от императора Балдуина II, они переплыли Черное море и высадились в порту Салдайя (Судак) на южном берегу Крыма. Здесь монахи купили запряженную четырьмя волами крытую повозку и в мае 1253 года двинулись к низовьям Волги, где была ставка Батыя.

   Достигнув пределов Азовского моря, путешественники направились на восток через бесплодные степи Куманской земли, по которой несколько севернее проходил уже Карпини. После утомительного двухмесячного путешествия Рубрук прибыл в лагерь хана Сартака, расположенный на берегу Волги.
   Рубрук и его спутники просили доложить Сартаку об их приезде, и тот согласился принять чужестранцев. Облачившись в церковные одеяния, разложив на подушке Библию, псалтырь, требник, распятие и кадило, с пением молитв они вошли в палатку Сартака. Сартак с любопытством рассматривал монахов и их одеяние, но в переговоры с ними не вступил, предложив им отправиться к его отцу, хану Батыю. Однако и Батый не захотел вступить в переговоры с посланниками французского короля, а отослал их к великому хану Мункэ, жившему в Каракоруме.
   Маршрут Рубрука примерно совпадал с маршрутом Карпини. 8 августа он пересек Этилию (Итиль, то есть Волгу) - третью из четырех великих рек, которые он называет в своем описании. Продолжая свой путь примерно на восток в течение 34 дней после перехода реки Урал, он прибыл в бассейн реки Сырдарьи, откуда повернул на юго-восток. В течение семи дней Рубрук ехал горной дорогой, быть может, по северо-западным отрогам хребта Киргизского Алатау.
   8 ноября он достиг долины реки Талас и города Кенчат, а на следующий день - другого поселения, ближе к горам. Вот что пишет об этом Рубрук: "Я спросил про горы и узнал, что это было продолжение Кавказских гор, которые простираются по обе стороны Каспийского моря, с запада на восток. Тут также я узнал, что мы уже проехали вышеупомянутое море, в которое впадает Этилия".
   Вслед за этим Рубрук и его спутники перешли горы и пошли "прекрасной Равниной, имея по правую руку высокие горы, а по левую - море или озеро, чтобы объехать его кругом, нужно 15 дней". Это было озеро Балхаш. Далее Рубрук поехал, как до него Карпини, мимо озера Ала-Куль и через Монголию ко двору великого хана, куда и прибыл 26 декабря. Отсюда после некоторой задержки Рубрук переехал вместе со всем двором в столицу Каракорум, куда так и не был допущен Карпини. Этот город, по словам Рубрука, был обнесен земляными стенами, с воротами на каждой из четырех сторон. Дворец великого хана Мункэ, две мусульманские мечети и один христианский храм составляли главные здания города.

   Великого хана в это время не было в столице, и поэтому Рубрук вместе со своими спутниками должен был отправиться в его резиденцию, находившуюся по ту сторону гор, в северной части страны. На следующий день состоялась церемония их представления ко двору хана. Следуя правилу францисканских монахов, они шли босые, причем отморозили себе пальцы на ногах, так как был сильный мороз. Когда татары ввели монахов к Мункэ, они увидели перед собой "курносого человека среднего роста, лежащего на большом диване; на нем была меховая одежда, блестящая, как шкура тюленя". Вокруг Мункэ-хана сидели на шестах соколы и другие птицы. Послам французского короля были предложены разные напитки арак, кумыс и мед. Но послы воздержались от питья, сам же хан вскоре охмелел, и аудиенция должна была прекратиться.
   Рубрук провел несколько недель при дворе Мункэ-хана, где встретил много немецких и французских пленников, которых заставляли выделывать оружие, домашнюю утварь. После нескольких аудиенций у великого хана Рубрук получил позволение вернуться в Каракорум и там переждать зиму. Во время своего пребывания в Каракоруме Рубрук собрал интересные сведения о китайцах, об их нравах, обычаях, письме.
   Монгольская столица не произвела на него впечатления, за исключением двора великого хана. Поразило монаха другое - наличие, кроме языческих, буддийских храмов, двух мечетей и одной христианской (несторианской) церкви - доказательство непонятной для средневековых католиков веротерпимости монголов.
   Мункэ передал послу письмо французскому королю. Он называл себя в этом письме владыкой мира и требовал от французов присяги на верность, если они хотят жить с ним в мире. Спутник Рубрука, монах-итальянец Бартоломео (из Кремоны), остался при местной христианской церкви.
   Рубрук же 6 июня 1254 года покинул монгольскую столицу и поехал обратно той же дорогой, но, достигнув города Астрахани, расположенного близ устья Волги, на этот раз направился к югу и через Дербент, Нахичевань, Эрзерум и Малую Азию достиг порта Акка на берегу Средиземного моря. В августе 1255 года он вернулся в свой монастырь.

   Миссия в Каракорум принесла важные географические сведения. О Каспийском море Рубрук писал: "Брат Андрей [Лонжюмо] лично обогнул две стороны его, именно южную и восточную, я же другие две, именно северную [и]... западную". Рубрук указывает, что горы поднимаются на западе (Кавказ), на юге (Эльбурс) и на востоке от Каспия; под восточными горами, вероятно, подразумевается отчетливо выраженный обрыв - Западный Чинк Устюрта, пересеченный Лонжюмо. "Это море с трех сторон окружено горами, а в северной стороны к нему прилегает равнина... Море это можно обогнуть в 4 месяца, и неправильно говорит Исидор, что это залив, выходящий из океана, ибо оно нигде не прикасается к океану, но отовсюду окружено землей". Исидор Севильский был энциклопедическим писателем начала VII века, черпавшим свои идеи у классических авторов. Если в свое время Геродот правильно описывал Каспий как внутреннее озеро, то последующие писатели отклонились от этого. К эпохе Страбона Каспийское море превратилось в представлениях древних в залив океана. Птолемей исправил эту ошибку, но писатели древней эпохи и средневековья вновь вернулись к прежнему заблуждению. Произведенное на месте исследование Рубрука подтвердило правильность положения, высказанного Геродотом семнадцатью веками раньше.
   Рассказ Рубрука о виденных им странах содержал также туманные указания на существование и других народностей, помимо виденных ими. Так, описывая людей, живших за пределами юрисдикции ханского двора, Рубрук говорит, что "далее находится великая Катайя (Китай), жители которой, как я полагаю, в древности назывались серами (seres), ибо от них прибывают самые лучшие шелковые ткани, называемые по латыни senci". Рубрук был первым человеком, вслух высказавшим предположение, что Катайя (Китай) и Серее были двумя частями одного целого.
   Рубрук первым в европейской литературе указал на одну из основных черт рельефа Центральной Азии - наличие Центрально-азиатского нагорья. Этот вывод сделан из наблюдений над направлением течения азиатских рек, встречавшихся на пути: "Во всю дорогу я отметил только одно, о чем мне сказал в Константинополе... Балдуин де Гэно, который был там, <…> он всю дорогу поднимался и никогда не спускался. Ибо все реки текли с востока на запад или прямо, или не прямо, то есть с наклоном к югу или к северу". Рубрук описал также, конечно в общих чертах, по расспросным данным, ряд стран Центральной и Восточной Азии. Он указал, что Катай (Северный Китай) прилегает на востоке к океану. Он собрал, правда скудные и иногда неверные, сведения о маньчжурах, корейцах и некоторых народностях Северной Азии.

   Рубрук сообщает интересные подробности о крупной торговле солью с низовьев Дона. "На севере этой области находится много больших озер, на берегах которых имеются соляные источники; как только вода их попадает в озеро, образуется соль, твердая, как лед; с этих солончаков Батый и Сартак получают большие доходы, так как со всей Русски ездят туда за солью, и со всякой нагруженной повозки дают два куска хлопчатой бумаги. Морем также приходит за этой солью много судов, которые все платят пошлину по своему грузу".
   В дипломатическом отношении путешествие Рубрука не принесло никакой пользы. Христианская Европа не получила желанной помощи в борьбе против ислама. Однако это путешествие намного расширило знания о Центральной Азии, о которой Рубрук оставил превосходное сообщение. Составленное на латинском языке сочинение было впервые опубликовано в 1589 году.

(1723 - 1815)
    Исследователь Аравии. Создал первую карту восточной части Красного моря, первую карту и первое описание Йемена. В Месопотамии первым из европейцев посетил шиитские священные города Эн-Неджеф и Кербелу. Его труд "Описание Аравии" остается непревзойденным и по сей день.
   
   Карстен Нибур, математик по образованию, в 1760 году переехал на жительство в Данию и в 1761 году возглавил датскую научную экспедицию на Ближний Восток.

   29 октября 1762 года члены научной экспедиции, посланной в Аравию королем Дании, высадились в маленьком порту Эль-Кунфида, на восточном берегу Красного моря. Их было пятеро: профессор Фредерик Кристиан фон Хавен, специалист по восточным языкам; профессор Петер Форскал, швед по происхождению, ученик великого ботаника Линнея, ему были поручены наблюдения, касающиеся естественной истории; врач Кристиан Карл Крамер, он должен был заниматься наблюдениями в области зоологии; Георг Гийом Бауренфейд, художник, ему было поручено зарисовывать образцы, собранные натуралистами, пейзажи, костюмы; и, наконец, Карстен Нибур, инженер, который должен был заниматься всякого рода географическими измерениями. С ними был слуга, швед по происхождению.
   Из этих шести человек, покинувших корабль в октябрьский день 1762 года, в живых остался только один - Нибур.
   По мнению Нибура, его спутники погибли от страшного истощения сил, вызванного слишком большим их нетерпением увидеть страну. Даже жара не останавливала их, и они подвергали себя страшным перегрузкам. Кроме того, они сохраняли европейские привычки: ели слишком много мяса, подолгу наслаждались вечерней прохладой, не остерегаясь воздействия колоссальной разницы в температурах дня и ночи, не обращали внимания на утреннюю росу, от которой берегутся арабы, накрываясь во время сна.
   Нибур же, оставшись один, стал вести образ жизни людей Востока. Это позволило ему сохранить здоровье, а, кроме того, облегчило ему общение с аборигенами.
   У Нибура совершенно отсутствовало чувство собственного превосходства или презрения к окружающим. Например, он оказывал правителю Йемена такую почтительность, которой удостоил бы и собственного монарха.
   Нибур не встретил на своем пути никакой враждебности в отношении к европейцам. "Жители Йемена, - пишет он, - вежливы с иностранцами, и путешествовать там, по крайней мере, в империи имама, можно с такой же свободой и безопасностью, как и в Европе". Но со своей стороны европейцы должны остерегаться обидеть туземца.

   Путешественник упоминает и о "замечательном обычае, которого не найдешь, конечно, ни у какого европейского народа: помогать чужестранцу, стремящемуся говорить на их языке, и никогда не смеяться над ним, если даже объясняется он плохо".
   Сначала все пятеро ученых усердно занялись сбором информации. Из Эль-Кунфиды они отправились в Лохейю, пытаясь себя уверить, что движутся в направлении к Индии, хотя еще долго бродили по окрестным местам. Прежде всего, они посетили большую кофейную ярмарку в Бейт-эль-Факихе. Затем, видя, что их путешествие проходит без всяких трудностей, рискнули разделиться и пошли каждый в свою сторону. Форскал в поисках растений направился к горным отрогам; Нибур решил обследовать прибрежный район - низменную и знойную Тихаму. Другие продвинулись в горы вплоть до Таизза и Забида. С наступлением жаркого сезона они вновь встретились в Бейт-эль-Факихе, а затем вернулись в Моху.
   Там у них возникли серьезные осложнения с таможней. Роясь в их вещах, таможенники нашли сосуды с заспиртованными змеями и назвали путешественников отравителями людей. Пришедший в ярость наместник поклялся тотчас же изгнать их из страны. Багаж был задержан в таможне; те вещи, которые находились у них на квартире, книги и бумаги, были выброшены на улицу. В конце концов, их приютил какой-то горожанин, а один английский купец предложил свою помощь. Наместник сменил гнев на милость, когда доктор Крамер вылечил ему ногу.
   Здоровье же самих участников экспедиции было подорвано тяжелым климатом низинных районов. Первым умер фон Хавен. Тогда остальные решили отправиться из Мохи в Таизз, где был более здоровый, горный климат.
   Однако в этих районах местные жители встретили иностранцев настороженно, и путешественники намеревались вернуться в Моху, когда получили приглашение имама посетить его столицу, и двинулись по направлению к Сане.

   Едва пройдя половину пути, они вынуждены были остановиться в Яриме, так как очень плохо почувствовал себя Форскал. Несколько дней спустя ботаник умер. Маленький отряд продолжал путь через Дамар и Хадафу до самой Саны, куда он прибыл 16 июля.
   Имам принял их так же сердечно, как его предшественник принимал французов. Они могли осмотреть все, что хотели, и особенно интересовались многочисленной еврейской колонией в этом городе.
   Но, чувствуя себя совершенно изнуренными, они через десять дней двинулись в обратный путь в Моху, минуя Бейт-эль-Факих и Забид. Некий английский купец согласился взять их на свое судно, идущее в Индию. Во время путешествия умер Бауренфейд и слуга, а вскоре после прибытия - и Крамер. Нибур остался один.
   Чтобы выполнить до конца свою миссию, он решил вернуться в Аравию, но на этот раз - в Оман. Он высадился в Маскате в январе 1765 года. В этой провинции Нибур не задержался и, следуя советам, полученным от короля, возвратился через Иран, Месопотамию, Кипр и Малую Азию.
   Описание его путешествий впервые было опубликовано в 1772 году. Заметки Форскала о флоре и фауне были изданы Нибуром отдельно в 1775 году.
   Нибур находился в Аравии вместо предусмотренных двух-трех лет только двенадцать месяцев. Сам он осмотрел очень незначительную часть полуострова, более того, ту самую часть, которая лучше всего была известна европейцам, то есть Аравию "Кофейную" - от Мохи до Саны.

   Тем не менее, это путешествие значительно расширило знания об Аравии.
   Нибур путешествовал на осле, одетый на турецкий манер - в тюрбане, в тунике без рукавов поверх льняной рубахи, в туфлях без задников, - и ничем не отличался от сотен других таких же всадников. Кусок ковра служил ему седлом, а в случае необходимости - столом и кроватью. Плащ, которым он укрывался ночью, дорожная фляга с водой, измерительные инструменты компас, часы, квадрант, сделанный для него одним гёттингенским профессором, и подзорная труба для наблюдений за звездами - вот и все его имущество, не считая нескольких книг и документов. Он привык обходиться без всякого комфорта и употреблять в пищу плохой хлеб.
   Нибур не искал встреч с именитыми людьми. Он установил, что люди эти либо не очень много знают, либо не желают делиться своими знаниями с иностранцем. Нибур неплохо изъяснялся по-арабски, так как начал изучать этот язык еще до путешествия, а приехав, договорился с одним маронитом, знавшим итальянский язык, чтобы тот учил его разговорной речи. Он пытался завести знакомство с купцами и учеными и вообще с людьми самыми разнообразными, будь то еврей, бедуин, вероотступник-европеец - неважно кто, лишь бы он был в состоянии отвечать на вопросы. Раввина он расспрашивал о древнееврейских словах, арабского ученого - о мусульманском законодательстве и традиционной астрономии, любого встречного - о местности, обычаях и обо всем на свете. Он сумел извлечь огромную пользу даже из знаний, полученных от одного отступника из Голландии, который увлекался историей царствовавших в то время государей и целые годы посвятил ее восстановлению.
   Чтение "Описания Аравии" дает массу знаний об арабах, их социальных классах, родословных и знати; о религии, оттенках верований, разделяющих мусульман на секты (ортодоксов суннитов, шиитов и зейдитов); о мести, карающейся законом, и о легальном существовании кровной мести - причинах стольких войн между племенами; о пище, жилье, обычае принимать и приветствовать друг друга, есть и одеваться; о свадьбе, кастрации, обрезании, о поэтах и ораторах, так почитаемых арабами, о мусульманских школах и университетах; о принятой хронологии, об астрономии и оккультных науках; о необычайных религиозных обрядах дервишей, о медицине и болезнях. Используя заметки своих спутников, Нибур говорит о продуктах и хозяйстве Аравии: металлах, драгоценных камнях, о деревьях и растениях, о сельском хозяйстве и животных.
   Так как ему показывали множество арабских рукописей, он позаботился о том, чтобы рассказать о различных стилях каллиграфии, и даже составил сравнительную таблицу начертаний. Он заметил и тщательно воспроизвел факсимиле всех виденных им куфических надписей на камнях, а также всех надписей на монетах.
   Однако в центре его внимания оставалась география. Конечно, Нибур не мог дать карту всей Аравии, потому что он прошел со своими измерительными инструментами лишь весьма незначительную ее часть. Но для каждого из пройденных им районов он составил отдельные карты, существенно дополнявшие прежние.

   В тех случаях, когда Нибур не мог нанести на карту какие-то районы полуострова, он не упускал возможности приобрести хоть какие-нибудь знания об их характере и первым представил европейским читателям описание этих районов.
   Лучше всего он был знаком с Йеменом. Нибур описывает как богатые, так и бедные его области, его города, ярмарки, крепости и деревушки. Четыре города дают нам представление о цивилизации Йемена. Это Сана, воспетая поэтами как "город"; Таизз, фигурирующий в стихах как "сад" вследствие соседства с горой Сабер, склоны которой на высоте 2-3 тысячи метров покрыты самой пышной растительностью во всей Аравии; Забид, называемый обычно "школой", так как там находился мусульманский университет, и, наконец, Дамар, получивший название "конь", ибо там разводили самых лучших йеменских лошадей знаменитой арабской породы.
   Нибур впервые дал представление о политической карте Йемена, являвшего собой в то время настоящую мозаику из независимых княжеств. Собственными землями обладал, конечно, и имам, резиденция которого находилась в Сане, но его владения не превышали 48 лье в длину и 20 - в ширину. Кроме столицы в них входили порты Красного моря и часть прибрежного района - Тихамы.
   В Омане он видел только Маскат, но ему известно, что склоны гор там изобилуют всеми видами фруктов, что оттуда экспортируют большое количество фиников, что рыбы там в море - видимо-невидимо Нибур рассказывает историю правящих имамов, говорит о превратностях судьбы этой страны, которую завоевали персы, воспользовавшись междоусобицами соперничавших князей, а потом освободил мужественный и бесстрашный герой.
   В Персидском заливе Нибур встретился с голландцами. Он сообщает историю их водворения на острове Харк, дерзко соседствующем с персидским берегом, и историю их борьбы против Ирана, решившего изгнать голландцев с этого острова. Вдоль всего арабского берега живут одни независимые племена, "и нет среди них ни одного, которое жило бы в мире с другими".

   Остров Бахрейн, в котором, как полагали, насчитывалось 365 городов и деревень, на самом деле имел лишь один укрепленный город и 40-50 деревень. Известность ему приносила добыча жемчуга (известно, что сегодня он знаменит своим "черным золотом" - нефтью). Оттуда Нибур отправляется, наконец, в Хиджаз, прибрежную область Красного моря и область священных городов - Мекки и Медины.
   Центральная Аравия - страна кочующих бедуинов. Там не протекает ни одна река, и воду можно найти только в колодцах. Лучшую часть этой территории занимает Неджд, где есть горы, города и деревни и где правят местные шейхи.
   В 1745 году сын Абд аль-Ваххаба, основателя ваххабизма, пообещал сыну Сауда завоевать Аравию в обмен на обещание последнего всю свою власть и оружие поставить на службу ваххабитам.
   Когда Нибур проезжал по Месопотамии, 20 лет уже минуло с тех пор, как пророк и шейх воевали с целью привести соседние города и бедуинские племена к повиновению. Ибн Сауду и сделать их сторонниками религиозной реформы ибн Абд аль-Ваххаба.
   Нибур показал плачевное состояние священных городов, вызвавшее негодование Мухаммеда ибн Абд аль-Ваххаба и побудившее его к проведению реформы. Шериф Мекки, говорит Нибур, не что иное теперь, как временный владыка-мусульмане едва ли видят в нем правоверного суннита. Он извлекает из паломничества значительные доходы. Для законных претендентов на управление городом, число которых достигало трех сотен, власть была предметом бесконечных распрей. Эти враждующие князья не опасались больше вопреки предписаниям Корана разжигать войну даже в пределах священных мест.
   Одна из заслуг Нибура в том, что еще при зарождении ваххабизма он предвидел всю серьезность последствий, которые может вызвать это религиозное движение, и дал об этом Европе реальное представление.

   Через Сирию, Палестину и Кипр он в 1767 году вернулся в Данию.
   В свое время, когда Французская академия получит от отправляющегося в Египет Наполеона поручение организовать и послать вместе с ним экспедицию ученых, труд Нибура послужит эталоном для выполнения этого поручения. Но эталоном станет не только книга Нибура. Ему самому удалось занять такую позицию во взаимоотношениях с арабами, избрать такую линию поведения, которые и поныне могут научить многому.
   В Аравии и Иране, на южное побережье которого он прибыл в январе 1765 года, он особенное внимание уделил развалинам древних городов, в том числе Персеполя, где точно скопировал ряд клинописных надписей. Их изучил в начале XIX века Георг Гротефенд - немецкий ученый, положивший начало дешифровке древнеперсидской клинописи.
   Нибур первым сделал точные астрономические определения многих пунктов Аравийского полуострова и Южного Ирана, составил планы посещенных им крупных городов и карты приморских областей, в частности первые точные карты Красноморского побережья Аравии и всего Йемена. Он дал географическое описание Йемена, которым в Европе пользовались до конца XIX века как наиболее содержательным и полным.

Русский землепроходец. В 1639 году с отрядом казаков первым достиг Охотского моря: открыл его побережье и Сахалинский залив.
   
   Из Якутска в 30-х годах XVII века русские двигались в поисках "новых землиц" не только на юг и на север - вверх и вниз по Лене, но и прямо на восток, отчасти под влиянием смутных слухов, что там, на востоке, простирается Теплое море. Кратчайший путь через горы от Якутска к Тихому океану нашла группа казаков из отряда томского атамана Дмитрия Епифановича Копылова.

   В 1637 году он проследовал из Томска через Якутск на восток речным путем, уже разведанным землепроходцами, его отряд весной 1638 года спустился по Лене до Алдана и пять недель на шестах и бечевою поднимался по этой реке - на сто верст выше устья Май, правого притока Алдана. От шамана с верхнего Алдана через переводчика Семена Петрова по кличке Чистой, взятого из Якутска, Копылов узнал об огромной реке "Чиркол, или Шилкор", протекающей южнее, недалеко за хребтом, на этой реке живет-де много "сиделых" (оседлых) людей, занимающихся хлебопашеством и животноводством. Речь, несомненно, шла о реке Амур.
   В мае 1639 года на разведку пути к "морю-океану" Копылов снарядил, но уже с проводниками-эвенами, другую партию - 30 человек во главе с томским казаком Иваном Юрьевичем Москвитиным. Среди них был якутский казак Нехорошко Иванович Колобов, который, как и Москвитин, представил в январе 1646 года "скаску" о своей службе в отряде Москвитина. Эти "скаски" являются важнейшими документами об открытии Охотского моря. В поход пошел и толмач Семен Петров Чистой.
   Откуда взялся Москвитин в Томске, неизвестно. Разве что сама фамилия Москвитина дает возможность домыслить немногое: не исключено, что либо он, либо отец его или дед были родом из Московской земли.
   Восемь дней Москвитин спускался по Алдану до устья Май. Далее, приблизительно 200 километров, казаки шли по Мае на плоскодонном дощанике - где на веслах или шестах, а где бечевой: миновали устье реки Юдомы и продолжали двигаться к верховьям. (В найденной отписке Москвитина "Роспись рекам..." перечислены все крупные притоки Май, включая Юдому: последней упоминается "...река подволошная Нюдма" (Нюдыми)).

   По истечении шести недель пути проводники указали устье небольшой и мелкой реки Нюдыми, впадающей в реку Маю слева. Здесь казаки бросили дощаник, вероятно, из-за его большой осадки, построили два струга и за шесть дней поднялись до истоков реки. Короткий и легкий перевал через открытый ими хребет Джугджур, отделяющий реки системы Лены от рек, текущих к "морю-окияну", Москвитин и его спутники преодолели за день налегке, без стругов.
   В верховьях речки, делающей большую петлю на север, прежде чем "пасть" в Улью (бассейн Охотского моря), они построили новый струг и на нем за восемь суток спустились до водопадов, о которых их, несомненно, предупреждали проводники. Здесь вновь пришлось оставить судно; казаки обошли опасный участок левым берегом и построили байдару, транспортную лодку, вмещавшую 20-30 человек. Казаки "до Ламы идучи, кормились деревом, травою и кореньем, на Ламе же по рекам можно рыбы много добыть и можно сытым быть".
   Через пять дней, в августе 1639 года, Москвитин впервые вышел в "Ламское море" (получившее впоследствии название Охотского). Весь путь от устья Май до "моря-окияна" через совершенно еще неизвестную область отряд прошел немногим более чем в два месяца с остановками. Так русские на крайнем востоке Азии достигли северо-западной части Тихого океана - Охотского моря.

   На Улье, где жили родственные эвенкам ламуты (эвены), Москвитин поставил зимовье. От местных жителей он узнал о сравнительно густонаселенной реке на севере и, не откладывая до весны, выслал 1 октября на речной "посудине" группу казаков (20 человек); через три дня они добрались до этой реки, получившей название Охота - так русские переиначили эвенкское слово "акат", т. е река. Оттуда казаки прошли морем дальше на восток, обнаружили устья нескольких небольших рек, осмотрев более 500 километров северного берега Охотского моря, и открыли Тауйскую губу. В "Росписи рекам..." за Ульей перечислены (названия слегка искажены) реки Урак, Охота, Кухтуй, Ульбея, Иня и Тауй. Поход на утлом суденышке показал необходимость строительства морского коча. Зимой 1639/40 года в устье Ульи началась история русского тихоокеанского флота. Казаки построили два крепких коча с мачтами, чтобы можно было ходить по морю. Казаки отбили нападения эвенков, не желавших платить ясак "государю всея Руси" - причем сражались умело, отчаянно. Да и что могли сделать эвенки со своими костяными стрелами, копьями и рогатинами против кремневых пищалей казаков, засевших в острожке за толстыми стенами...
   От одного пленника Москвитин узнал о существовании на юге "реки Мамур" (Амур), в устье которой и на островах живут "гиляки сидячие" - нивхи. В конце апреля - начале мая 1640 года Москвитин отправился морем на юг, захватив с собой пленника в качестве проводника. Они прошли вдоль всего западного гористого берега Охотского моря до Удской губы, побывали в устье Уды и, обойдя с юга Шантарские острова, проникли в Сахалинский залив.
   Таким образом, казаки Москвитина открыли и ознакомились, конечно, в самых общих чертах, с большей частью материкового побережья Охотского моря на протяжении 1700 километров.
   В устье Уды от местных жителей Москвитин получил дополнительные сведения об Амуре и его притоках Чие (Зее) и Омути (Амгуни), о низовых и островных народах - "гиляках сидячих" и "бородатых людях даурах", которые "живут дворами, и хлеб у них, и лошади, и скот, и свиньи, и куры есть, и вино курят, и ткут, и прядут со всего обычая с русского". В своей "скаске" Колобов сообщает, что незадолго до русских к устью Уды приходили в стругах бородатые дауры и убили человек пятьсот гиляков: "...а побили их обманом; были у них в стругах в однодеревных в гребцах бабы, а они сами человек по сту и осьмьюдесят лежали меж тех баб и как пригребли к тем гилякам и вышед из судов, а тех гиляков так и побили..." Удские эвенки рассказывали, что "от них морем до тех бородатых людей недалече". Казаки были на месте побоища, видели брошенные там суда - "струги однодеревные" - и сожгли их.

   Где-то на западном берегу Сахалинского залива проводник исчез, но казаки двинулись дальше "подле берег" и дошли до островов "сидячих гиляк" - можно утверждать, что Москвитин видел небольшие острова у северного входа в Амурский лиман (нынешние острова Чкалова и Байдукова), а также часть северо-западного берега острова Сахалин: "И гиляцкая земля объявилась, и дымы оказались, и они [русские] без вожей в нее итти не смели...", не без основания считая, что горстке пришельцев не справиться с многочисленным населением этого края. Москвитин, очевидно, проник и в район устья Амура. Однако до самого устья Амура дойти не удалось - голод заставил повернуть вспять. Нехорошко Колобов записал в своей "скаске", что "то-де Амурское устье они видели через кошку. ." - т. е. через косу на взморье, но навряд ли так было: спутать широкое, свободное устье Амура с устьем небольшой реки они не могли. Значит, они видели другое устье - наверное, Уды, также впадающей в Охотское море.
   Начались осенние штормы, и в ноябре казаки стали на зимовку в маленьком заливе, в устье реки Алдомы. А весной 1641 года, вторично перевалив хребет Джугджур, Москвитин вышел на один из левых притоков Май и в середине июля уже был в Якутске.
   Добычу взяли большую. Много сороков мягкой рухляди - собольих животов, добытых в охоте и собранных в ясак, пошло в казну государству, но кое-что, конечно, осталось и самим.

   На побережье Охотского моря люди Москвитина жили "с проходом два года".
   Колобов сообщает, что реки в новооткрытом крае "собольные, зверя всякого много, и рыбные, а рыба большая, в Сибири такой нет... столько-де ее множество - только невод запустить и с рыбою никак не выволочь…" Власти в Якутске достаточно высоко оценили заслуги участников похода. Москвитин был произведен в пятидесятники, его спутники получили от двух до пяти рублей наградных, а некоторые - по куску сукна. Для освоения открытого им Дальневосточного края Москвитин рекомендовал направить не менее 1000 хорошо вооруженных и экипированных стрельцов с десятью пушками. Географические данные, собранные Москвитиным, использовал К. Иванов при составлении первой карты Дальнего Востока (март 1642 года).
   Дальнейшие следы Ивана Москвитина бесследно теряются. Известно только, что Дмитрия Копылова, отправившего его на поиски новых землиц и Теплого моря, Москвитин в атаманах уже не застал. И еще известно, что обоих отправили в Томск.
   Поход Ивана Москвитина стал одним из самых значительных в русской истории. Ведь именно этот поход позволил реально оценить пределы Российской земли. Было открыто Охотское море, пройдено чуть ли не две тысячи верст его побережья. Москвитин первым увидел Шантарские острова и Удскую губу, отделяющую их от материкового берега, и вернулся в Якутск, по существу, с первыми достоверными сведениями об Амуре. Он открыл дорогу многим другим русским землепроходцам.

(1821 - 1890)
    Английский путешественник. Вместе с Дж. X. Спиком в 1854-1859 годах исследовал Сомали, в 1858 году открыл озеро Танганьика.
   

   Сын состоятельных родителей, английский офицер-разведчик Ричард Фрэнсис Бёртон с 1842 года служил в Индии. Он был в высшей степени рассудительным и толковым человеком, ограниченным, пожалуй, только надменностью викторианской эпохи Бёртон любил посещать индийские базары, переодевшись нищим или лоточником, любил смешиваться с пришедшими на свадьбу гостями или с толпой паломников. Новый язык никогда не был для него препятствием Хинди, например, он выучил еще до того, как отправился в Индию. К концу своей бурной жизни он в совершенстве владел более чем двадцатью языками. Мастерство переодевания пригодилось ему в 1853 году, когда он под видом мусульманского паломника посетил святые города Мекку и Медину, куда христианам доступ был категорически запрещен.
   Именно капитан Бёртон положил начало географическому изучению "Африканского Рога" - полуострова Сомали. В этой экспедиции, как и в последующих, его сопровождал сослуживец офицер Джон Хеннинг Спик. Не часто две столь яркие индивидуальности совместно отправлялись исследовать мир. В 1854 году Бёртон, переодетый арабским купцом, проник из Зейлы на берегу Аденского залива в эфиопскую провинцию Харэр, где почти не бывали европейцы. В 1855 году английские путешественники сделали попытку проникнуть в глубь страны из Берберы, но уже в самом начале маршрута подверглись нападению сомалийцев, оба были тяжело ранены копьями и едва спаслись. Затем Бёртон и Спик приняли участие в Крымской войне на стороне Турции.
   К этому времени капитан Ричард Фрэнсис Бёртон уже успел завоевать себе широкую известность как блестящий ученый-ориенталист и неутомимый путешественник по странам Востока. В научных кругах его труды об Индии, Аравии и Восточной Африке снискали широкую признательность. Бёртон представил Королевскому Географическому обществу проект экспедиции в Африку, "во-первых, с целью установления границ "моря Уджиджи, или озера Уньямвези", и, во-вторых, чтобы выяснить пригодную для экспорта продукцию внутренней области и этнографию ее племен". С помощью президента общества Р. И Мерчисона Бёртону удалось добиться от правительства необходимых ассигнований. Министерство иностранных дел предоставило в его распоряжение 1000 фунтов стерлингов. Было решено, что сопровождать его будет Спик.
   Инструкции Корлевского Географического общества гласили: "Главная цель экспедиции - проникнуть в глубь страны из Килвы или какого-либо другого места на восточном побережье Африки и по возможности пройти к получившему известность озеру Ньяса, определить положение и границы этого озера, установить глубину и характер его вод и притоков, исследовать окружающую местность и т.д. Получив всю нужную вам информацию в этой области, вы должны направиться на север, к горной цепи, где, как обозначено на наших картах, находятся предполагаемые истоки Бахр-эль-Абьяда, открытие которых явится вашей следующей главнейшей целью".
   В декабре 1856 года путешественники прибыли на Занзибар. С тех пор как войска оманского султана изгнали из этих мест португальцев и временно основали на Занзибаре самостоятельный султанат, остров стал арабскими воротами в Восточную Африку. Отсюда высылались флотилии для борьбы с правителями Момбасы, Малинди и Килвы, здесь располагался перекресток почти всех торговых путей восточной части континента. Именно на торговле основывалась власть султана над континентальными районами между Могадишо и Келимане. Он мог спать спокойно, пока возле его дворца располагались английские, американские, ганзейские и индийские конторы и консульства.

   Оба британца запаслись на Занзибаре товарами для обмена и наняли караван носильщиков. Ибо нет таких вьючных животных, которые могли бы вынести вредоносные укусы мухи цеце. Но большое количество носильщиков вынуждает каждую экспедицию брать с собой больше провизии, что в свою очередь требует новых носильщиков. А вместе с ростом числа участников экспедиции увеличивается подорожная пошлина, которую приходится выплачивать в глубинных районах страны. Соответственно, увеличивается и объем вещей в виде тюков ткани, стеклянных бус, раковин каури и других товаров для обмена, и количество носильщиков вновь возрастает. Торговые караваны поэтому часто насчитывали по двести, а иногда по пятьсот и даже тысяче человек. Бёртон и Спик не располагали такими средствами и возможностями, но если бы и располагали, все равно не смогли бы их употребить. Когда они в июне 1857 года в прибрежном городе Багамойо решили усилить свой караван, арабские купцы распространили такие зловещие слухи, что все попытки нанять носильщиков сорвались. Британцы вынуждены были купить вьючных ослов, и вскоре им пришлось беспомощно наблюдать, как умирали животные, а груз оставался лежать на дороге. Значительно больше повезло им с ближайшими помощниками, взявшимися их сопровождать. Это были Сиди Бомбей и Мвиньи Мабруки из племени яо, жившего к северу от реки Рувумы. И хотя англичане порой пускали в ход кулаки, оба африканца оставались их незаменимыми помощниками.
   Первоначально Бёртон намеревался "атаковать громадное слизнеподобное озеро миссионеров с хвоста", то есть двинуться к его суженному южному концу из Килвы; однако эта дорога слыла небезопасной, и он предпочел избрать более длинный и более спокойный караванный путь из Багамойо в Уджиджи. Бёртон и Спик решили переждать на побережье неблагоприятный для путешествий дождливый сезон, оставшееся же до его начала время использовали для небольших экскурсий тренировочного характера. В январе - марте 1857 года они посетили остров Пемба, Момбасу, Тангу, Пангани и поднялись вверх по долине одноименной реки до гор Усамбара (что позволило уточнить картографические данные Крапфа). Оба сразу же заболели жесточайшей малярией, хотя и принимали хинин, исцеляющее воздействие которого было известно уже несколько столетий. Но никто не знал правильной дозировки. Подорванное здоровье многих исследователей Африки того времени, признаки опьянения, полуобморочные состояния, о которых то и дело упоминалось в дневниках, объяснялись неправильным использованием этого препарата. Бёртон, употреблявший смесь хинина, алоэ и опиума, обрек себя, кроме всего прочего, еще и на иное воздействие.
   В глубь материка экспедиция выступила 26 июня 1857 года. Двигаясь вдоль впадающей в Индийский океан близ Багамойо реки Кингани (Руву), путешественники пересекли низменную прибрежную область Узарамо и достигли подножия гор Усагара - приподнятого края внутреннего плоскогорья. Уже в Узарамо оба англичанина заболели малярией, приступы которой у Спика повторялись потом с различными промежутками. Бёртона же болезнь не отпускала на протяжении почти всего их дальнейшего пути, значительную часть которого ему пришлось проделать на носилках. В прибрежной области Узарамо их путь буквально устилали жертвы эпидемии оспы. Дальше тоже встречались печальные картины: покинутые деревни, следы охоты на людей. Вначале исследователи продвигались вдоль караванных путей арабских купцов. Углубившись в горы по долине реки Мкондоа, которую они сочли притоком Кингани (в действительности это верхнее течение другой впадающей в Индийский океан реки - Вами, в то время не нанесенной на карты), Бёртон и Спик перевалили через хребет Рубехо и очутились на обширном плоскогорье, усеянном куполовидными гранитными останцами и покрытом скудной травянистой и кустарниковой растительностью. Это была страна Угого. За ней лежала более увлажненная, холмистая и лесистая Уньямвези - "сад Центральной Африки", по выражению Бёртона. 7 ноября экспедиция прибыла в главный торговый центр Уньямвези - Табору.
   Здесь путешественники больше месяца отдыхали и набирались сил, пользуясь гостеприимством арабских купцов (в оказанном англичанам радушном приеме немалую роль сыграло захваченное ими с собой рекомендательное письмо занзибарского султана). О географии внутренних районов Восточной Африки таборские арабы имели более ясное и полное представление, чем те, с кем беседовал в свое время Эрхардт. Особенно ценную информацию дал Бёртону и Спику много путешествовавший на своем веку купец Снай бин Амир. "Когда я развернул карту господ Ребманна и Эрхардта, - вспоминает Спик, -и спросил его, где находится Ньяса, он сказал, что это иное озеро, чем Уджиджи, и лежит на юге. Это открыло нам глаза на интереснейший факт, обнаруживаемый впервые. Тогда я спросил, что означает слово "Укереве", и получил таким же манером ответ, что это озеро на севере, много больше по размерам, чем Уджиджи. Это раскрыло тайну. Миссионеры слили три озера в одно. В великом ликовании от этого я спросил Сная через посредство капитана Бёртона, вытекает или нет из того озера река, на что он ответил, что, как он думает, озеро служит истоком реки Джуб" (то есть Джубы, впадающей в Индийский океан на юге Сомали). Спик, однако, сразу же высказал предположение, что вытекающая из северного озера река - Не что иное, как Нил, и пытался убедить Бёртона направиться на север, но тот все-таки принял решение продолжать путь на запад, к "озеру Уджиджи", то есть Танганьике.

   Покинув Табору в середине декабря, экспедиция вышла к текущей на запад, в Танганьику, реке Малагараси и далее следовала вдоль нее с незначительными отклонениями вплоть до самого озера. Английские исследователи добрались до него буквально еле живыми. Кроме малярии оба они страдали какой-то местной болезнью глаз. Путешественники отнеслись к своему открытию без особого восторга. Спик увидел "вместо большого озера только туман и дымку". Бёртон писал, что вначале был ужасно огорчен, что пожертвовал здоровьем ради такого незначительного события. Но, выйдя из леса на обрывистом берегу озера, он пришел в "восторг и восхищение". 13 февраля 1858 года Бёртон первым из европейцев бросил взгляд на "обширное пространство светлейшей и нежнейшей голубизны", лежащее "в лоне гор". Стаи уток, цапель, бакланов и пеликанов гнездились у берега, густо поросшего тростником. На севере и на юге водная гладь уходила за горизонт, ширина же озера оказалась гораздо меньше той, какую приписывали ему миссионеры: с того места, где находился Бёртон, была отчетливо видна горная стена на противоположной, западной его стороне.
   Путешественники остановились в Кавеле (Уджиджи) и после кратковременного отдыха, не без труда достав лодки, приступили к исследованию Танганьики. В первое плавание по озеру пустился один Спик, к тому времени уже немного окрепший, тогда как Бёртон был еще слишком слаб для такой поездки. Обследовав небольшой участок восточного берега Танганьики к югу от Кавеле, Спик пересек озеро и побывал на расположенном у его западного берега острове Касенге.
   Здесь ему рассказали, что у южной оконечности озера в него впадает большая река Марунгу, на севере же из Танганьики вытекает другая "очень большая река" - Рузизи. Река с таким названием в действительности не существует, но есть нагорье Марунгу, обрамляющее впадину Танганьики с юго-запада. Сведения о наличии стока у Танганьики в северном направлении Спик воспринял скептически, так как они противоречили уже сложившемуся у него на основании других рассказов представлению, что в той стороне озеро ограничено высокими горами. Последние он нанес на карту в виде подковообразного хребта, замыкающего озерную котловину с севера, причем полагал, что это и есть "Лунные горы" древних; основание для такого вывода Спик видел в том, что они находятся недалеко от "Лунной страны" (один из возможных переводов названия Уньямвези). Марунгу же, по его мнению, должна была скорее не впадать, а вытекать из Танганьики, соединяя ее с лежащим южнее озером Ньяса.

   Географические результаты личных исследований Спика во время его поездки по озеру, занявшей почти весь март 1858 года, были, в общем, довольно незначительными. Впрочем, состояние здоровья Спика, вероятно, и не позволяло требовать от него большего. Бёртона сильно заинтересовало сообщение о реке Рузизи, якобы вытекающей из озера на севере: у него зародилась мысль, что это и есть Нил (в существование гипотетических "Лунных гор" Спика он не верил). Для проверки полученных сведений англичане отправились в новое плавание, теперь уже вдвоем. Миновав далеко выступающий в озеро полуостров Убвари (принятый ими за остров), они прибыли в конце апреля в деревню Увира близ северной оконечности Танганьики. Тут все надежды Бёртона найти исток Нила рухнули. "Мне нанесли визит, - рассказывает он, -три рослых сына султана (то есть местного вождя)... Сразу же был затронут вопрос о таинственной реке, вытекающей из озера. Все они заявили, что бывали на ней, предлагали проводить и меня, но единодушно утверждали - и вся толпа присутствующих подтвердила их слова, - что "Рузизи" впадает в Танганьику, а не вытекает из нее. На сердце у меня стало тоскливо".
   Никаких оснований сомневаться в словах африканцев, которые, действительно, полностью соответствовали истине, у Бёртона не было, и Рузизи сразу утратила для него всякий интерес. Так и не побывав на этой реке, путешественники вернулись в середине мая в Кавеле и в конце того же месяца двинулись в обратный путь.
   Английские исследователи повидали только северную, меньшую часть Танганьики, общее же представление о размерах и конфигурации озера составили главным образом по рассказам арабских купцов. Основываясь на этих данных, Бёртон оценивал длину озера менее чем в 460 километров (в действительности около 650 километров). Полученная Спиком цифра высоты озера над уровнем моря - немногим более 560 метров - была значительно меньше истинной (средняя отметка уровня Танганьики в настоящее время - 774 метра, в конце же 50-х годов прошлого века уровень озера располагался выше, на отметке порядка 780 метров); эта ошибка объяснялась, по-видимому, неисправностью экспедиционного гипсотермометра. Глубину озера путешественники не измеряли из-за отсутствия у них лотлиня, но, учитывая общие особенности морфологии озерной котловины, а также некоторые технические детали местного рыболовного промысла, пришли к правильному выводу о том, что она должна быть очень большой (хотя, конечно, не подозревали, что это озеро - второе по глубине на земном шаре после Байкала).
   Открытие Танганьики явилось в то же время первым знакомством европейцев с Западным рифтом, или Центральноафриканским грабеном - западной ветвью Восточноафриканской рифтовой системы. Любопытно, что Бёртон, вообще-то довольно далекий от геологии, высказал правильное предположение относительно происхождения озера. "Его общее простирание, - писал он, -параллельно внутриафриканской линии вулканической деятельности, протягивающейся от Гондара на юг через районы вокруг Килимангао (Килиманджаро)... Общее строение, как и в случае Мертвого моря, наводит на мысль о вулканической депрессии..." Напомним, что тогда под вулканизмом понимались все проявления деятельности внутренних сил Земли; проведенная же Бёртоном аналогия с уже хорошо знакомым в то время ученым Мертвым морем ясно показывает, что он имел в виду сбросовый генезис озерной котловины.

   Вопрос о стоке Танганьики остался неразрешенным; Бёртон не исключал возможности, что это озеро бессточное. Путешественники слышали также о расположенном к юго-востоку от Танганьики, между ней и Ньясой, еще одном озере - Руква; некоторые рассказы позволяли думать, что оно, по крайней мере, в дождливое время года, сообщается с Танганьикой (в действительности никакой связи между этими озерами нет).
   На обратном пути, в Таборе, экспедиция задержалась из-за болезни Бёртона, который слег с очередным приступом малярии. Спику удалось убедить своего начальника отпустить его в самостоятельный маршрут: он отправился на поиски озера Ньянза, или Укереве, находящегося по рассказам арабов севернее Танганьики. Спик вышел к нему 30 июля 1858 года неподалеку от Мванзы. Местное название озера - Ньянза, то есть "большая вода", - было, в сущности, именем нарицательным, обозначающим всякий крупный водоем. Спик добавил к нему имя английской королевы. Так на карте появилось название Виктория-Ньянза (ныне просто Виктория). "Я больше не сомневался, что из озера, плещущегося у моих ног, берет начало та самая река, истоки которой породили столько слухов и стали целью стольких исследователей" (то есть Нил), писал Спик.
   Ожидавший Спика в Таборе Бёртон встретил его восторженный рассказ о новом открытии весьма прохладно. Гипотезу о связи Виктории-Ньянзы с Нилом он сразу же отверг и, как иронизировал потом Спик, "позаботился, разумеется, о том, чтобы отделить (на карте) мое озеро от Нила своими Лунными горами". Горная цепь, отгораживающая бассейн Нила от озерной области, значилась и на ранних картах; однако, когда шла речь о том, что Нил может начинаться в озере Танганьика, Бёртон, видимо, готов был отказаться от представлений о существовании такого широтно-ориентированного водораздела, теперь же почему-то вновь возымел к ним полное доверие. Он явно не хотел, чтобы найденная не им, а Спиком Виктория-Ньянза оказалась местом зарождения Нила, прекрасно понимая, что его более удачливый спутник вовсе не собирается делить с ним славу этого открытия.
   Отношения между Бёртоном и Спиком к тому времени вообще испортились. Этому способствовали, очевидно, их усталость и болезни, делавшие обоих англичан мнительными и раздражительными. Неудивительно, что и их географические разногласия были легко перенесены на личную почву.

   На берег Индийского океана путешественники вернулись - большей частью прежней дорогой - 3 февраля 1859 года Спик прибыл в Англию раньше Бёртона и вскоре уже делал в Королевском Географическом обществе доклад, основное Место в котором уделил, конечно, открытию Виктории-Ньянзы. Доклад вызвал Шумную сенсацию, Спик стал героем дня, фигура же Бёртона отошла на задний план, по крайней мере, в глазах широкой публики. Ко всем ранее накопившимся у Бёртона претензиям к Спику, в большинстве своем не слишком обоснованным, прибавилась теперь довольно-таки справедливая обида на то, что его помощник умышленно "обошел" своего начальника: ведь Спик вполне мог подождать его, Бёртона, возвращения, так, чтобы они выступили с совместным сообщением о результатах экспедиции! Спик, впрочем, оправдывался тем, что не смел ослушаться Мёрчисона, настаивавшего на немедленной постановке его доклада (поскольку экспедиция была организована Королевским Географическим обществом, Мёрчисон выступал в данном случае как его прямое начальство).
   Вне зависимости от того, какая доля славы досталась Спику и какая - Бёртону, научные результаты их экспедиции были очень велики. Карта Восточной Африки, строившаяся до сих пор на основании лишь расспросных данных и домыслов, была заполнена теперь множеством новых географических объектов, местоположение которых было достаточно точно установлено астрономическими наблюдениями Особенно важно, разумеется, то, что место единого "озера Ньяса" Кули и "озера Уньямвези" немецких миссионеров заняли три самостоятельных больших озера. На двух из них английские исследователи побывали лично (на Танганьике - вдвоем, на Виктории-Ньянзе - один Спик), и только третье, Ньяса, оставалось известным лишь понаслышке, но недолго: в сентябре 1859 года его посетил Ливингстон. Правда, сомнения в целостности "великого озера" на востоке Африки были посеяны немного раньше: еще в 1857 году Ливингстон сообщил о существовании в этой области нескольких озер, но он тоже основывался только на расспросных данных, честь же непосредственного установления этого факта целиком принадлежит Бёртону и Спику.
   Составленный Бёртоном фундаментальный научный отчет экспедиции, занявший весь объем "Журнала Королевского Географического общества" за 1859 год, и его двухтомная книга "Озерные области Центральной Африки", вышедшая в свет в Лондоне в следующем году, явились ценнейшим вкладом в географическую литературу, открыв перед читателем широкую картину природы и населения огромной территории, о которой до того по существу не было известно ничего достоверного. Позднее Спик дополнил эти работы Бёртона своей книгой "Что привело к открытию истока Нила" (Эдинбург - Лондон, 1864), включившей описание и их предыдущего совместного путешествия в Сомали. По материалам начального, "берегового" этапа работ восточноафриканской экспедиции 1856-1859 годов Бёртон подготовил еще один двухтомный труд - "Занзибар: город, остров и побережье" (Лондон, 1872).
   Однако проблемы истоков Нила экспедиции Бёртона и Спика разрешить не удалось. Мнение Спика о том, что Нил вытекает из Виктории-Ньянзы, покоилось пока что на весьма шатком основании. Для серьезных ученых одной его уверенности в своей правоте было недостаточно.
   Сразу после окончания совместной экспедиции со Спиком Бёртон посетил Северную Америку.
   В 1861 году знаменитый исследователь Восточной Африки Бёртон был назначен британским консулом на Фернандо-По. Почти все время его пребывания на этом посту (по 1864 год) было заполнено ближними и дальними поездками, в ходе которых он посетил город-государство йоруба Абеокуту (к северу от Лагоса, только что ставшего тогда английской колонией), береговые области Камеруна, эстуарий Габон, низовья Конго, Дагомею и некоторые другие страны и районы западного побережья Африки. Свои западноафриканские впечатления Бёртон описал в четырех объемистых (каждая состоит из двух томов) книгах: "Странствования в Западной Африке" (1863), "Абеокута и горы Камеруна" (1863), "Миссия к Джелеле, королю Дагомеи" (1864) и "Две поездки в страну горилл и к водопадам Конго" (1875). Деятельность Бёртона на западном побережье Африки не ознаменовалась какими-либо крупными географическими открытиями, но публикации его во многом способствовали общему расширению и углублению знаний о природе и населении этой части континента.

   Наиболее значительным исследовательским предприятием Бёртона за рассматриваемый период было восхождение на высочайший горный массив западного побережья Африки вместе с немецким ботаником Густавом Манном. Последний был командирован Ботаническим садом в Кью (Лондон) для участия в экспедиции Бейки на Нигер и Бенуэ, но, по стечению обстоятельств, отстал от экспедиции и в 1860-1863 годах самостоятельно занимался изучением западноафриканской горной флоры.
   Исходным пунктом экспедиции Бёртона - Манна явилась Виктория - расположенная у подножия Камеруна, в бухте Амбас, станция английских баптистских миссионеров, обосновавшихся на камерунском побережье с 1845 года. Отсюда Манн в январе - феврале 1861 года предпринял рекогносцировку нижних склонов вулкана Камерун - "Колесницы богов" Ганнона, а в декабре двинулся на штурм главного конуса - Фако, или Монгома-Лоба (гора богов). Бёртон присоединился к нему немного позднее. Высшей точки массива (4070 метров над уровнем моря) первым достиг Манн 3 января 1862 года; в конце января он повторил это восхождение совместно с Бёртоном.
   Затем Бёртон был гостем правителя Бенина, вместе с Верни Ловеттом Камероном исследовал "золотые земли" на побережье Гвинеи, побывал в Бразилии, Сирии и Триесте, в 1886 году был посвящен в рыцари и написал огромное количество книг, в которых иногда очень высокомерно отзывался об африканских народах. Значительно более долгую жизнь снискал другой его труд, который можно назвать лучшим подарком Бёртона будущим поколениям, - его многотомный перевод сказок "Тысячи и одной ночи".

(1080 или 1100 - 1169 или 70)
    Арабский путешественник. Посетив несколько стран Передней Азии, в 1131 году достиг Дербента. В течение 20 лет жил в торговом городе Саксин, на берегу Волги, откуда совершал путешествия. В 1135 году ал-Гарнати поднялся по Волге до города Булгар. В 1150-1153 побывал в русских землях. Посетил Киев. Три года прожил в Венгрии. После паломничества в Мекку вернулся в Багдад. Автор книг "Ясное изложение некоторых чудес Магриба" и "Подарок умам и выборка из чудес".

   
   Абу Хамид Мухаммад ибн Абдар-Рахим ал-Гарнати ал-Андалуси родился в Гренаде в 1080 году (Гренада по-арабски Гарната, отсюда - относительное имя (нисба) ал-Гарнати (т е "гренадец")), часто его называют также по второй нисбе, ал-Андалуси (т е "андалусец"). О его жизни на родине ничего не известно. Он получил, вероятно, обычное для своего времени богословско-философское образование, умел составлять школярные стихи, но к поэзии влечения не чувствовал, что видно, хотя бы из того, что в первом его сочинении почти полностью отсутствуют поэтические цитаты, столь милые сердцу его современников. Его специальностью стало мусульманское право, фикх, в котором он также не достиг особых успехов, и если бы ал-Гарнати остался на родине, его имя было бы всеми забыто.
   В юном возрасте ал-Гарнати, подобно многим своим соотечественникам, покинул Андалусию, чтобы продолжить образование в центре мусульманского мира. Морем, мимо Сицилии и Мальты, он прибыл в Александрию в 1117 или 1118 году, слушал там лекции ученых, а в следующем году перебрался в Каир, в то время второй (после Багдада) культурный центр мусульманского мира.
   В Каире и Александрии ал-Гарнати не только слушал лекции богословов и грамматиков, но и с большим интересом знакомился с древностями Египта, он видел Фаросский маяк, который вскоре разрушился, забирался внутрь пирамиды Хеопса, осматривал обелиск в Айн Шамсе, который, как и Фаросский маяк, не сохранился до наших дней. На шумных базарах Каира он встречал представителей разных народностей Черной Африки и ее диковинные товары Египет в ту пору вел также оживленную торговлю с Дальним Востоком, так что здесь можно было встретить людей, побывавших в Индии и даже в Китае.
   Через год или два ал-Гарнати направился в Багдад, тогдашнюю духовную столицу мусульманского мира. Путь его лежал через Аскалон, Баальбек и Дамаск, в последнем он задержался на некоторое время для преподавания хадисов - рассказов о словах и деяниях пророка Мухаммеда, составляющих одну из основ мусульманской догматики и права. Оттуда через Тадмор (Пальмиру) он в 1122 или 1123 году прибыл в Багдад. В Багдаде ал-Гарнати прожил четыре года, пользуясь гостеприимством ибн Хубайры, будущего визира нескольких халифов. Здесь же у него родился первый сын, Хамид, по которому он получил почетное прозвание (кунйа) Абу Хамид ("отец Хамида").
   Такие поездки из города в город "в поисках знаний" были обычны для мусульманских ученых того времени, и им не приходится удивляться, но затем Абу Хамид выходит за рамки обычных маршрутов. В 1130 году он останавливается в Абхаре, по дороге в Ардебиль, крупный город Южного Азербайджана, хотя ясно, что не этот город был целью его путешествия, так как в том же году он переваливает через горы в Муганскую степь и оттуда через Апшеронский полуостров попадает в Дербент знаменитый своими длинными стенами, которые запирали проход между горами и морем и защищали страны мусульманского мира от вторжения христианских и языческих племен, живших на севере.

   Ал-Гарнати встречает мусульман разных племен, "число которых знает только всевышний аллах", живущих в горах и разговаривающих на разных языках. Он описывает их "меховую одежду", по-видимому, бурку, говорит о долголетии горцев, об обилии в долинах таких благ, как мед, мясо и фрукты, о мечетях ал-Гарнати называет эмира Абул-Касима, у которого он жил и с которым читал книгу ал-Махамили. Этот эмир говорил на языках разных народов. Из Дагестана Абу Хамид направился по морю к стране хазар и "прибыл к огромной реке, которая больше Тигра во много-много раз, она будто море, из которого вытекают большие реки". Это - Итиль (Волга). Ал-Гарнати указывает, что она начинается выше Булгара и впадает в море семьюдесятью рукавами.
   Абу Хамида поражают холодные зимы, замерзающие реки, в особенности Волга, по льду которой он измерил ее ширину, равную 1840 шагам. "И замерзает эта река так, что становится, как земля, ходят по ней лошади и телята и всякий домашний скот. И на этом льду они сражаются".
   На Волге стоит город, который называют Саджсин (Саксин). Собственно говоря, в XII веке уже не существовало Хазарского государства. Однако для ал-Гарнати и Каспийское море - все еще Хазарское море, и Нижнее Поволжье - страна хазар. Саксин, по-видимому, - новое имя старой хазарской столицы Итиля.
   Абу Хамид дает описание рыбной ловли, производимой с судов на Волге. Рыбаки ставят сети в устье ее протоков и наполняют суда рыбой. Запасы рыбы неисчерпаемы.

   В полный восторг приводят Абу Хамида размеры и качество волжской рыбы, судя по описанию - белуги, осетра или севрюги. Когда он утверждает, что одну рыбу может нести только сильный мужчина, а есть рыбы, которые может нести только сильный верблюд, - в этом нет преувеличения, так как белуги достигают веса в одну тонну, а иногда и до 1,5 тонны. Он обращает внимание на дешевизну мяса, особенно баранины, "когда приходят караваны неверных". Сообщает, что в стране хазар для торговых сделок употребляют олово, брусок которого весом в восемь багдадских маннов стоит динар. Брусок разрезают на кусочки, и на них покупают фрукты, хлеб, мясо и т. д.
   Саксин на 20 лет стал домом ал-Гарнати. Оттуда он совершил поездки в Булгар (1135 или 1136), где пробыл, по крайней мере, зиму и лето, и дважды побывал в Хорезме. Принято считать, что в 1135 (или 1136) году ал-Гарнати был в Балхе, так как у него есть рассказ об "открытии" в этом году могилы Али на месте нынешнего афганского города Мазари Шериф. Но, рассказывая об этом, Гарнати не упоминает, что сам был там или видел эту гробницу.
   Расстояние между Саксином и Булгаром, по словам Абу Хамида, составляет 40 дней пути по реке. Булгар - очень большой город, дома в нем построены из сосны, стены - из дуба. Абу Хамида поразили длинные дни и короткие ночи летом и обратное явление зимой. Он прибыл в Булгар летом и испытывал такую жару, что она ему показалась более сильной, чем где-либо в мире. Вместе с тем он отмечает, что вечера и ночи здесь настолько холодны, что необходимо много одежды, а зимой холод так силен, что трескается дерево. Зимой владетель этой страны совершает набеги на соседние племена, чтобы взять в плен их женщин, сыновей и дочерей и чтобы захватить лошадей. Обитатели Булгарии хорошо переносят холод, в частности, по мнению Абу Хамида, потому, что они употребляют в пищу много меда, который у них очень дешев.
   В Булгаре ал-Гармати услышал об области, "которую называют Ару, в ней охотятся на бобров, и горностаев, и белок. А день там летом 22 часа". Он видел жителей этой Арской земли русских летописей - предков современных удмуртов, и описывает их, а также обитателей страны Вису, как краснощеких, голубоглазых, белокурых людей в льняных одеждах и меховых шкурах. Об арском народе ал-Гарнати упомянул на 200 лет раньше летописи.

   Арабский путешественник рассказывает немало фантастичного.
   "А мне рассказывали в Булгаре, что одной из этих рыб в один из годов сделали отверстие в ухе, и продели в него веревки, и потащили эту рыбу; и открылось ухо рыбы, и изнутри его вышла девушка, похожая на потомков Адама: белая, краснощекая, черноволосая, толстозадая, прекраснейшая из женщин. И взяли ее жители йуры и привезли на сушу, и это существо стало бить себя по лицу, и рвать волосы, и вопить. А Аллах сотворил ей в ее средней части, от пояса до колен, нечто вроде белой кожи, похожее на крепкую плотную ткань, покрывающее ее срам, будто изар, обвязанный вокруг пояса и прикрывающий ее срам. Они держали ее, пока она не умерла у них. Поистине, могуществу Аллаха нет предела! Говорят: действительно, если жители Йура не бросят в море мечи, о которых я упоминал, то им не будет послана рыба, и они умрут от голода".
   В 1150 году ал-Гарнати из Булгара отправился на Русь, проехав по какой-то "Славянской реке" (возможно, Ока?). Он единственный мусульманский автор, побывавший на Руси и сообщающий такие сведения, которых не найти даже в русских источниках. Можно только сожалеть о том, что здесь его больше интересовало обучение печенегов пятничной молитве, чем жизнь чуждого ему христианского Киева.
   "Когда я поехал в страну славян, то выехал из Булгара и плыл на корабле по реке славян. А вода ее черная, как вода моря Мраков, она будто чернила, но притом она сладкая, хорошая, чистая. В ней нет рыбы, а есть большие черные змеи, одна на другой, их больше, чем рыб, но они не причиняют никому вреда. И есть в ней животное вроде маленькой кошки с черной шкурой, зовут его водяным соболем. Его шкуры вывозят в Булгар и Саджсин, а водится он в этой реке.
   Когда я прибыл в их страну, то увидел, что эта страна обширная, обильная медом и пшеницей и ячменем и большими яблоками, лучше которых ничего нет. Жизнь у них дешева.
   Рассчитываются они между собой старыми беличьими шкурками, на которых нет шерсти, и которые нельзя ни на что никогда использовать, и которые совсем ни на что не годятся. Если же шкурка головы белки и шкурка ее лапок целы, то каждые восемнадцать шкурок стоят по счету [славян] серебряный дирхем, связывают [шкурки] в связку и называют ее джуки. И за каждую из таких шкурок дают отличный круглый хлеб, которого хватает сильному мужчине.

   А у славян строгие порядки. Если кто-нибудь нанесет ущерб невольнице другого, или его сыну, или его скоту, или нарушит законность каким-нибудь образом, то берут с нарушителя некоторую сумму денег. А если у него их нет, то продают его сыновей и дочерей и его жену за это преступление. А если нет у него семьи и детей, то продают его. И остается он рабом, служа тому, у кого он находится, пока не умрет или не отдаст то, что заплатили за него. И совсем не засчитывают ему в его цену ничего за служение господину.
   А страна их надежная. Когда мусульманин имеет дело с кем-нибудь из них и славянин обанкротился, то продает он и детей своих и дом свой и отдает этому купцу долг.
   Славяне храбры. Они придерживаются византийского толка несторианского христианства.
   А вокруг них - народность, живущая среди деревьев, бреющая бороды. Живут они на [берегах] огромной реки и охотятся на бобров в этой реке. Мне рассказывали о них, что у них каждые десять лет становится много колдовства, а вредят им их женщины из старух колдуний. Тогда они хватают всех старух в своей стране, связывают им руки и ноги и бросают в реку: ту старуху, которая тонет, оставляют и знают, что она не колдунья, а которая остается поверх воды - сжигают на огне".
   Упоминаемый Абу Хамидом после славян народ, живущий в лесах и бреющий бороды, - это, очевидно, мордва.
   "Я оставался у них с караваном длительное время, страна их безопасна Харадж они платят булгарам. И нет у них религии, они почитают некое дерево, перед которым кладут земные поклоны. Так мне сообщил тот, кто знает их обстоятельства.

   И прибыл я в город [страны] славян, который называют "Город Куйав" [Киев]. А в нем тысячи "магрибинцев", по виду тюрков, говорящих на тюркском языке и стрелы мечущих, как тюрки. И известны они в этой стране под именем беджн[ак].
   И встретил я человека из багдадцев, которого зовут Карим ибн Файруз ал-Джаухари, он был женат на (дочери) одного из этих мусульман. Я устроил этим мусульманам пятничное моление и научил их хутбе, а они не знали пятничной молитвы".
   Поразительно, что Абу Хамид ничего, кроме "тысячи сынов магрибинцев", не заметил в Киеве. Впрочем, его интересуют торговля, верования, обычаи, меньше - внешний вид городов или местностей. Киев запечатлелся в его памяти только в связи с его "миссионерской" деятельностью.
   Народом, разговаривающим "по-тюркски" и жившим в Киеве, были печенеги.
   Знакомство с печенегами, кочевья которых протянулись от Волги до Дуная, несомненно, сыграло роль в выборе дальнейшего маршрута - Абу Хамид едет в Венгрию, где кочевники-тюрки, в значительной части исламизированные, составляли важнейшую ударную силу в руках венгерских королей. Здесь ал-Гарнати также выступает в роли наставника мусульман-кочевников: одних он учит обрядности, другие становятся его учениками.
   "Я пробыл среди них три года, но смог посетить только четыре города. А эта область расположена от Великой Румии до границ Кустантинийи. И в ней есть горы, в которых добывают золото и серебро".

   Абу Хамид отмечает изобилие и богатство Венгрии, дешевизну на ее рынках, в частности дешевизну рабов, и в особенности во время набегов.
   Абу Хамид обучает венгерских печенегов, так же как и киевских, пятничной молитве и "кое-чему" из богословия и, явно приписывая себе эту заслугу, но, вероятно, преувеличивая, утверждает: "А сейчас у них больше 10 000 мест, где в пятницу произносят хутбу явно и тайно…"
   В Венгрии ал-Гарнати прожил три года (1150-1153), подошла старость, пора было исполнить долг мусульманина - совершить паломничество в Мекку. Король Геза не хотел отпускать его из Венгрии (вероятно, ал-Гарнати действительно пользовался влиянием на мусульман Венгрии) и согласился на его отъезд лишь при условии его возвращения в Венгрию. В залог этого пришлось оставить старшего сына Хамида.
   Абу Хамид отправился в Саксин, приняв на себя от Гезы поручение взять с собой посланца, чтобы набрать воинов из беднейших мусульман и тюрков, и какое-то дипломатическое поручение к "царю славян", т. е., очевидно, к великому князю Киевскому Изяславу.
   "И когда я прибыл в страну славян, то царь ее оказал мне почет, уважая его письмо и боясь его [царя Венгрии]. И перезимовали мы у него, а к весне выехали в страну тюрок, направляясь в Саджсин".
   Из Киева в Саксин Абу Хамид отправился южным путем, через половецкие степи. "Из Саксина Абу Хамид плыл морем месяц в Хорезм, большую страну, где много городов, селений, рустаков, страну, богатую фруктами, славную своими учеными и поэтами..." Абу Хамид попал в Хорезм в период подъема политического могущества хорезмшахов.

   После посещения Мекки он не поехал ни в Венгрию, ни в Саксин, где оставалась часть его семьи, а возвратился в Багдад, где его давний знакомый ибн Хубайра пятый год был визиром халифа ал-Муктафи. Ибн Хубайра приветливо его встретил и даже добыл рекомендательное письмо к сельджукскому султану Конии с просьбой содействовать ал-Гарнати в возвращении в Венгрию, чтобы забрать семью.
   Однако что-то помешало ему воспользоваться письмом халифа, и он остался в Ираке.
   За сорок лет странствий ал-Гарнати повидал столько необычайного, сколько не снилось его собеседникам в Багдаде: Геркулесовы стопы и далекую Венгрию, морозы и короткие летние ночи Булгара, бревенчатые избы и огромную реку Итиль, кишмя кишащую необычайно вкусной рыбой. Все это было настолько удивительно, что слушатели охотно верили и рассказам о девушке, вышедшей из китового уха, и всяким другим небылицам.
   Трудно сказать, что побудило ал-Гарнати отправиться в путешествие. Искать себе учителей в захолустье мусульманского мира после Каира, Дамаска и Багдада он, конечно, не мог, да и возраст был уже не тот. Может быть, его подтолкнуло любопытство в сочетании с расчетом извлечь в этих краях наибольшую выгоду из своих знаний; несмотря на солидный возраст, Абу Хамид полон энергии и миссионерского пыла - всюду он наставляет местных мусульман, не искушенных в тонкостях вероисповедания и мусульманского права. В Дербенте (или в одном из селений под Дербентом) его принимает эмир, которому он преподает уроки мусульманского права, в Саксине у него собираются местные правоведы, к нему приходят за разрешением трудных случаев.
   Вообще, активность ал-Гарнати в 50-60-е годы XII века, когда ему было от 70 до 80 лет, вызывает удивление. Если даже допустить, что это был очень крепкий старик (в Венгрии у него родился ребенок), то все же странно, что учиться в Египет он поехал только в возрасте тридцати семи лет, а первый сын родился, когда ему было за сорок. Быть может, в год рождения ал-Гарнати вкралась ошибка, и он родился в 1099 или 1100 году? Тогда многое станет на место - в Каире он окажется в 17 лет, а годы наибольшей активности в Саксине и Венгрии придутся на его зрелый возраст. Тем более что о своем пребывании в Андалусии он сообщает мало сведений, основанных на личных впечатлениях. Но это только предположение некоторых историков.
   Восхищенные слушатели упросили Абу Хамида записать свои рассказы о виденном и слышанном. Он решился не сразу. "Если бы не эти достойные имамы, которые просили меня и желали, чтобы был собран этот сборник, ибо не считаю себя способным к сочинительству", - писал он в конце первого своего сочинения, Муриб ан бад аджаиб ал-Магриб ("Ясное изложение некоторых чудес Магриба"), которое посвятил ибн Хубайре.

   Успех книги превзошел ожидания автора, скептически смотревшего на свои способности. Через семь лет, в 1162 году, будучи в Мосуле, он написал второе сочинение, озаглавленное сначала Тухфат ал-албаб ("Подарок умам"), а затем в несколько более полной редакции получившее то название, под которым оно более всего известно Тухфат ал-албаб ва нухбат ал-аджаб ("Подарок умам и выборка из чудес"). Это сочинение было прочитано автором в нескольких лекциях в келье Муин ад-Дина, закончившихся 22 марта 1162 года, слушавшие получили разрешение автора распространять его на основании их записей.
   Окончив Тухфат ал-албаб, ал-Гарнати переехал в Сирию, где и скончался в 1169-1170 году. Сочинения ал-Гарнати стали очень популярными "Абу Хамид угадал спрос будущих поколений, и с этого времени жанр космографии, окрашенных элементами чудесного, делается особенно популярным". Вероятно, именно поэтому первое его сочинение, в меньшей степени отвечающее такому спросу, целиком сохранилось только в одной рукописи (в библиотеке Академии истории в Мадриде), тогда как Тухфат ал-албаб представлена, по крайней мере, 26 рукописями.

(1767 - 1811)

    Немецкий исследователь Ближнего Востока. В 1802 году посетил Сирию и Палестину. Объездил Нижний Египет, Файюмский оазис и часть Ливийской пустыни (1807-1810). Умер во время путешествия по Аравии. Описание его путешествий увидело свет только в 1854-1859 годах.
   
   Зетцен родился в Восточной Фрисландии, окончил университет в Гёттингене и стал советником-аудитором в одном из маленьких германских княжеств, тогда принадлежавших русскому императору. Он опубликовал несколько работ по статистике и по естественным наукам. Эти статьи обратили на него внимание правительства.
   Зетцен мечтал о путешествии в Центральную Африку. Но прежде он хотел исследовать Палестину и Сирию.
   Известный ботаник, превосходный наблюдатель и опытный арабист, Зетцен, прежде всего, заручился поддержкой фон Цаха, великого маршала Саксонского двора и издателя известного научного журнала "Географический и астрономический вестник". В то же время ему покровительствовало и русское правительство, для которого задуманное Зетценом путешествие в Переднюю Азию представляло значительный интерес.
   Зетцен набрал побольше рекомендательных писем и в 1802 году отправился в Сирию.

   Хотя в Святую Землю и в Сирию тянулось множество паломников и путешественников, об этих странах имелись отрывочные сведения. Вопросы физической географии не были изучены с достаточной полнотой. Некоторые области, например Ливан и Мертвое море, вовсе оставались неисследованными.
   Зетцен пересек всю Анатолию и в мае 1804 года прибыл в Халеб. Там он прожил почти год, занимаясь практическим изучением арабского языка, делая выписки из трудов восточных географов и историков и уточняя астрономическое положение Халеба. Кроме того, он собирал старинные рукописи и перевел множество народных песен и легенд.
   В апреле 1805 года Зетцен выехал из Халеба в Дамаск. Сначала ему пришлось пересечь Хауранский и Джоланский округа, расположенные на юго-восток от этого города. До него еще ни один европейский путешественник не посещал этих двух провинций, игравших довольно важную роль в истории евреев во времена римского господства и называвшихся тогда Ауранитис и Гаулонитис. Зетцен первым дал их географическое описание.
   Дамасские друзья Зетцена пытались отговорить его от задуманного предприятия и рассказывали о трудностях и опасностях пути, на котором легко было наткнуться на бедуинов, однако ничто не могло его удержать. Прежде чем посетить Декаполитанию, Зетцен объехал небольшую страну Леджу. О ней в Дамаске ходила дурная слава из-за хозяйничавших там бедуинов, но, по слухам, в этой области сохранилось много замечательных остатков древности.
   Зетцен выехал из Дамаска 12 декабря 1805 года с проводником-армянином. Однако тот заблудился в первый же день, и немецкий путешественник, предусмотрительно запасшийся пропуском паши, дальше уже двигался от селения к селению и в каждом требовал себе для сопровождения вооруженного всадника.
   "Часть Леджу, виденная мною, - говорит Зетцен в отчете, напечатанном в "Анналах путешествий", - состоит, как и Хауран, из подчас очень пористого базальта и во многих местах представляет собою обширные каменистые пустыни Селения - большей частью разрушенные - расположены на скалистых склонах. Черная окраска базальта, обвалившиеся башни, храмы и дома, полное отсутствие деревьев и зелени - все придает этим местам мрачный, унылый вид и наполняет душу каким-то смутным страхом. Почти в каждом селении находишь то греческие надписи, то колонны, то еще какие-нибудь другие остатки античной культуры (я списал, в числе других, надпись императора Марка Аврелия). Дверные створки здесь, как и в Хауране, делают из базальтовых плит".

   По возвращении в Дамаск выяснилось, что найти проводника для путешествия по восточному берегу Иордана и вокруг Мертвого моря очень трудно. Наконец некий Юсуф-аль-Милки, исповедовавший греческую веру, в течение тридцати лет торговавший с арабскими племенами и бывавший в областях, куда стремился Зетцен, согласился быть проводником ученого.
   19 января 1806 года они выехали из Дамаска. Зетцен оделся в платье шейха и захватил с собой одежду, необходимые книги, бумагу для засушивания растений и набор лекарств, так как он выдавал себя за доктора.
   Проводник немца тридцать лет провел среди бедуинов племени аназа, куда попал пятнадцатилетним мальчиком вместе с одним купцом из Дамаска и где остался затем на долгие годы, торгуя с бедуинами уже самостоятельно.
   Во время путешествия Зетцен расспрашивал его о бедуинах этой области. Прибыв в Каир, ученый приступил к составлению "Памятной записки об арабских племенах в Сирии и в Аравии как Пустынной, так и Петрейской" - единственного труда, который он оставил в результате своего путешествия.
   Два округа - Рашея и Хасбея, расположенные у подножия гор Хермон, в то время года еще увенчанных снегом, - были исследованы им раньше других, так как во всей Сирии они оставались пока наименее изученными.
   По другую сторону этой горы путешественник посетил деревню Ашха, населенную друзами, резиденцию эмира - Рашею, а затем Хасбею, где остановился. У ученого греческого епископа Шура или Шейда, к которому у него было рекомендательное письмо. Особое внимание путешественника в этой гористой местности привлекли залежи асфальта, вещества, "применяемого здесь для защиты виноградников от насекомых".

   Из Хасбеи Зетцен добрался до Банияса, старинной Кесарии Филипповой, теперь превратившейся в жалкую деревушку из двух десятков хижин. Остатки древней крепостной стены еще можно было различить, но от великолепного храма, воздвигнутого Иродом в честь Августа, уже не сохранилось и следа.
   Река Банияс у древних считалась истоком Иордана; однако этого наименования заслуживает скорее река Хасбени, как самый большой приток его Зетцен обследовал Хасбени, а также озеро Мерон, в старину называвшееся Самахонитис.
   В этих местах его покинули все погонщики мулов, ни за что не соглашавшиеся идти с ним к мосту Дшир-Беат-Якуб, Зетцен расстался и со своим проводником Юсуфом, которого пришлось послать большой дорогой в Тиверию, а сам всего с одним арабом пешком отправился к этому опасному месту.
   Но, придя к Дшир-Беат-Якубу, Зетцен долго не мог найти никого, кто согласился бы сопровождать его на восточный берег Иордана, пока, наконец, один местный житель, прослышав, будто он доктор, не обратился к нему с просьбой посетить шейха, страдавшего от болезни глаз и жившего на восточном берегу Тивериадского (Генисаретского) озера.
   Зетцен, не спеша, осмотрел Тивериадское озеро и реку Вади-Шеммах. Таким образом, он достиг Тиверии (называвшейся Табарией у арабов), где Юсуф дожидался его уже много дней.
   К западу от южного конца озера виднеются кое-где остатки старинного города Тарихея. Отсюда начинается долина Эль-Гор, стиснутая между двумя горными цепями и почти невозделанная. Сейчас она служит только местом кочевья для арабских племен.

   Зетцен без особых препятствий продолжил свое путешествие по Декаполитании; однако, чтобы уберечься от алчных туземцев, ему пришлось переодеться нищим.
   "Поверх сорочки, - рассказывает он, - я надел старый "камбас", то есть халат, а поверх него старую рваную синюю женскую рубаху, обмотал голову тряпкой и обулся в опорки. Старый, изорванный "аба", накинутый на плечи, защищал меня от холода и дождя, а длинный сук служил посохом. Мой проводник, грек-христианин, оделся почти так же, и в этом наряде мы шли по стране десять дней. Часто нас задерживали холодные дожди, и мы не раз мокли до костей. Однажды мне пришлось целый день брести босиком по жидкой грязи, потому что по этой жирной, размокшей почве в моих рваных туфлях нельзя было идти".
   Драа, находящаяся несколько дальше, представляет собой груду заброшенных развалин. От зданий, которыми она когда-то была знаменита, ничего не осталось.
   В следующем округе - Эль-Боттин - имеются тысячи выдолбленных в скалах пещер, где жили старинные обитатели этих мест. Почти так же обстояло дело и во время посещения Зетцена.
   Мукес был некогда - судя по многочисленным древним колоннам и саркофагам - большим богатым городом. Зетцен отождествляет Мукес с Гадарой, одним из второстепенных городов Декаполитании.

   В нескольких лье оттуда лежит в развалинах Абиль, в древности Абила. Зетцен не смог уговорить своего проводника отправиться туда, так как тот был напуган слухами об арабах Бени Шехара, и ему пришлось пойти одному.
   После округа Эль-Боттин Зетцен попал в округ Эдшлун. Вскоре он обнаружил обширные развалины Джераша, которые могут сравниться с руинами Пальмиры и Баальбека.
   Зетцен считает, что Джераш не что иное, как древняя Герасса, город, до сих пор весьма неточно обозначавшийся на всех картах.
   Затем путешественник перешел реку Нахр-эс-Зерка или, как ее называют еврейские историки, Ябок, образующую северную границу страны аммонитов, и проник в область Эль-Белька, когда-то цветущую, но теперь пустынную и заброшенную, где имеется только один город Эс-Сальт - древняя Аматуза. Потом Зетцен посетил Амман, который под названием Филадельфии славился среди городов Декаполитании; там еще можно было напасть на образцы древнего искусства. Дальше он побывал в Элеале - старинном городе аморитов, в Мадебе (ранее носившей название Мадба), на горе Неба, в Дибане и в стране Керрак, родине моабитов. Затем он осмотрел развалины Раббы - древней резиденции правителей страны, называвшейся тогда Раббат, и, с превеликими трудностями перейдя гористую местность, прибыл, наконец, в область Гор-эс-София, расположенную у южной оконечности Мертвого моря.
   Стояла страшная жара, а идти приходилось по обширным солончаковым равнинам, не орошаемым ни одним ручейком. Наконец, 6 апреля измученный жаждой Зетцен прибыл в Вифлеем, а вскоре и в Иерусалим.
   Вместе со своим проводником он прошел все земли, лежащие за Мертвым морем до самых границ Аравии, в поисках остатков древней Петры, города, напоминающего орлиное гнездо. Но оказалось, что найти проводника среди бедуинов невозможно.

   За время своего путешествия Зетцен побывал в нескольких местах, которые до него не посещал ни один путешественник нового времени. Он собрал ценные сведения о свойствах воды Мертвого моря, исправил ошибки на самых точных картах, помог определить многие старинные города Переи и установил существование многочисленных развалин, свидетельствовавших о былом процветании, достигнутом этой страной при господстве римлян. 25 июня 1806 года Зетцен выехал из Иерусалима и морем вернулся в Акку.
   Но Зетцен не хотел оставлять свои открытия незавершенными. Через десять месяцев он вторично объехал "Асфальтовое озеро" (Мертвое море) и во время этого второго путешествия пополнил свои первоначальные наблюдения.
   Затем путешественник перебрался в Каир, где провел два года. Там он собирал восточные рукописи (большинство манускриптов, составляющих богатство библиотеки университета в Готе, куплено им), а также всевозможные сведения о внутренних областях страны. Однако, руководствуясь верным инстинктом, он записывал только те данные, которые могли претендовать на почти абсолютную точность.
   Зетцен с его неутомимой жаждой новых открытий не мог долго предаваться даже относительному покою. В апреле 1809 года он окончательно покинул столицу Египта и через Суэц направился на Синайский полуостров, где рассчитывал провести некоторое время, перед тем как двинуться в Аравию. Аравия была тогда мало известна, и ее посещали лишь купцы, ездившие туда для закупки "бобов Моха". Моха - крепость и порт в Йемене; области, примыкающие к этому городу, славятся своим кофе. До Нибура ее не посещала ни одна экспедиция научного характера.
   Зетцену хотелось превзойти своего предшественника. Для достижения этой цели он не останавливался ни перед чем. 31 июля он всенародно объявил себя последователем ислама и через Суэц отправился в Мекку, намереваясь проникнуть туда под видом паломника. По пути в святой город Зетцен побывал в Джидде. Его чрезвычайно поразило скопление верующих и необыкновенное своеобразие этого города, существующего благодаря религиозному культу и ради него.
   "Все окружающее, - говорит ученый, - возбуждало во мне такое бурное волнение, какого я не испытал больше нигде".

   В конце концов, путешественник вынужден был довольствоваться тем, что дошел до горы Синай по неизученной дороге, а потом проделал путь от Суэца до Каира. В Каире, чтобы получить возможность увидеть священные города, он выдал себя за мусульманина-прозелита, желающего завершить свое обращение путешествием в священные места. 3 июля 1809 года Зетцен публично принял мусульманство. Теперь он мог отправиться с караваном паломников из Каира в Мекку, куда прибыл 10 октября.
   По пути, в порту Янбо, Зетцен пытался найти проводников до развалин эдомских городов - в Мадаин Салих, где, как он знал от арабов, сохранилось значительное число этих развалин. Но его покровитель фон Цах заставил Зетцена отказаться от этого опасного предприятия.
   В одном из писем Зетцен оставил весьма красочное описание Мекки и толпы паломников. После Мекки он смог попасть в Медину, куда паломники отправлялись тайком, так как захватившие город ваххабиты запрещали "правоверным посещение всех мест паломничества, за исключением Мекки".
   В Медине Зетцен начертил план города и сделал несколько рисунков.
   Из Медины путешественник вернулся в Мекку, где, стараясь не привлекать к себе внимания, занялся изучением города и религиозных обрядов, а также астрономическими наблюдениями, давшими возможность определить местоположение столицы ислама. За два месяца он определил географическое положение города и начертил несколько планов 23 марта 1810 года Зетцен вернулся в Джидду. Затем вместе с арабом, который в Мекке был его постоянным советчиком и руководителем, он отплыл в Ходейду, один из главных портов Йемена. Путешественник прибыл туда 8 апреля, в то самое время, когда все гавани принадлежали уже не имаму Йемена, а шерифу Абу-Ариша.
   Ученый сообщает, что Бейт-эль-Факих "страшно разрушен". Он едет в Забид, все еще знаменитый своими учеными, но во многом лишившийся былого великолепия. Затем через города Хадджа он добирается до Дорана, где болеет целый месяц. Наконец, 2 июня Зетцен приезжает в Сану, столицу Йемена, которую он назвал прекраснейшим из городов Востока.

   Оттуда путешественник намерен отправиться на поиски древних надписей, о которых было известно еще Нибуру. Так, он начинает разыскивать указанное Нибуром селение Хаддафа. Никто, однако, ничего не знал про это селение. Тогда Зетцен сам пускается в путь и доезжает до Зафара. Он называет его Дофаром и принимает за город, название которого якобы плохо понял Нибур. Согласно греческим авторам, это древняя столица химьяритских царей. Зетцен не видит там развалин, зато находит фрагменты надписей, двух - на камнях, попавших во вновь построенную стену, третьей - на камне, проданном ему позднее. Еще пять надписей он находит в Манкате, на камнях, заделанных в стену мечети.
   Некоторое время спустя путешественник пишет одному из своих покровителей уже из Мохи и предлагает ему первым воспользоваться этой важнейшей находкой. Он посылает ему копии четырех надписей, которые ему удалось снять, не привлекая ничьего внимания (в действительности прочесть их оказалось невозможно), и чрезвычайно точное изображение камня, который он купил. Благодаря этому письму Европа познакомилась с химьяритской письменностью. Под химьяритским письмом разумеется алфавитная письменность, которой составлены надписи, найденные на территории Южной Аравии. Химьяр, собственно, область, располагавшаяся в древности на крайнем юго-западе Аравийского полуострова. Незадолго до начала нашей эры здесь было создано государство, распространившее вскоре свою гегемонию на всю Южную Аравию.
   Зетцен, правда, не был первым европейцем, увидевшим химьяритские надписи (отец Паэс тоже видел их в марибском храме), но он первым их скопировал и собрал Его, следовательно, можно считать пионером южноаравийской эпиграфики, то есть научного изучения надписей, которое по-настоящему смогло получить развитие лишь полвека спустя. Из Мохи Зетцен пишет также свои последние письма фон Цаху.
   Отсюда он хочет подняться по суше до Центральной Аравии и Персидского залива, то есть вновь идет по дорогам внутреннего Йемена, по пути, который уже прошел однажды и где невозможно было идти, не возбуждая подозрений. Без сомнения, это было его ошибкой. У него находят и отнимают его коллекции под предлогом, что он пользуется трупами животных для совершения магических обрядов, из-за чего иссякают источники. Ученый спешит в Сану, чтобы пожаловаться имаму, но в декабре 1811 года неожиданно умирает в Таиззе. Полагают, что он был отравлен по приказу одного из властителей.
   Из писем Констана, датированных концом 1815 года, известно, что имам, Думая найти в багаже Зетцена драгоценности, захватил его и был весьма удивлен, не найдя там ничего, кроме астрономических инструментов, засушенных растений, книг и скудной суммы в 600 пиастров. Коллекции, заметки, записные книжки - все было потеряно; и успех путешествия Зетцена, которое было так прекрасно подготовлено, что наука могла бы извлечь из него максимальную пользу, обернулся неудачей.
   Работы Зетцена до середины прошлого столетия были опубликованы лишь в отрывках (в "Анналах путешествий" и в "Переписке барона Зака"). И только в 1858 году вышли в свет на немецком языке путевые дневники Зетцена, и то в неполном виде.

(1804 - 1834)
    Английский исследователь Западной Африки. Принимал участие в экспедиции X. Клаппертона (1825-1827). В 1830-1832 и 1833-1834 годах возглавлял экспедиции в район реки Нигер. Доказал, что Нигер впадает в Гвинейский залив и не связан с Нилом. Автор книг "Материалы последней экспедиции Клаппертона" (1829-1830, в 2-х тт.), "Путешествие по Африке для исследования Нигера до его устья" (1832, в 3-х тт.).
   
   Когда в 1825 году в Африку отправилась экспедиция Хью Клаппертон, в ней, кроме исследователей, находился Ричард Лендер. В 1823 году он уже сопровождал некоего майора в путешествии по Капской области и теперь отказался от выгодных предложений, чтобы отправиться в Африку с Клаппертоном. Экспедиция двинулась в глубь материка и достигла Нигера с юга. До этого европейцы здесь не бывали. 11 апреля 1827 года Клаппертон скончался в Сокото. Умерли и все остальные европейские участники экспедиции, за исключением Ричарда Лендера.
   Лендер похоронил Клаппертона в Джунгари, деревушке, расположенной на возвышенности в пяти милях к юго-востоку от Сокото.
   3 мая он уехал из Сокото и направился в Кано. В первую половину перехода Лендер едва не погиб от жажды, но вторая была менее трудной, потому что повелитель Джакобы, оказавшийся его спутником, обращался с ним дружелюбно и даже пригласил посетить свою страну.

   25 мая Лендер приехал в Кано и после небольшого отдыха двинулся к Фунде, расположенной на берегу Нигера. Таким образом, он рассчитывал добраться до залива Бенин. Эта дорога считалась безопаснее остальных, к тому же по ней еще не ходили европейцы.
   Лендер посетил города Канфу, Карифо, Гоужи, Гатас и установил, что их жители принадлежат к племени хауса и платят дань феллатам. Затем он встретил на своем пути большую реку, несущую свои воды в сторону Куары, побывал в Коттопе с большим рынком, где продают скот и рабов, а затем в Куджи и Дунроре, откуда виднелась длинная цепь высоких гор, тянущихся к востоку.
   22 июля Лендер был вынужден отправиться в Зегзег к султану. Откупившись подарком, англичанин получил разрешение уехать.
   Уарри, Уомба, Кульфа, Бусса и Уауа - таков маршрут дальнейшего путешествия Лендера в Бадагри, куда он прибыл 22 ноября 1827 года. Два месяца спустя он отплыл в Англию.
   Он доставил на родину путевые дневники Клаппертона, которые и были опубликованы Джоном Барроу в Лондоне в 1829 году. Ценным дополнением к ним явилась двухтомная работа самого Лендера "Материалы последней экспедиции Клаппертона в Африку" (Лондон, 1829-1830). Ричард Лендер оказался талантливым самоучкой и проявил себя как незаурядный ученый-исследователь.
   Гибель почти всех участников экспедиции Клаппертона произвела тяжелое впечатление, и для поощрения дальнейших исследований Лондонское географическое общество, наследник "Африканской ассоциации", назначило специальную премию тому, кто разрешит "загадку" Нигера.

   Майору Ленгу удалось примерно определить местонахождение истоков Нигера. Мунго Парк и Клаппертон пытались исследовать среднее течение этой реки. Теперь путешественники задались целью изучить ее устье и нижнее течение. "Африканская ассоциация" перед своей ликвидацией послала к Нигеру новую экспедицию под начальством Ричарда Лендера, взявшего с собой младшего брата Джона (1807-1839).
   Путешественники отплыли на военном корабле в Бадагри, куда прибыли 19 марта 1830 года. Властелин этих мест, Адули, решил пополнить казну за счет путешественников, запросив за проезд внутрь страны самые ценные товары.
   31 марта Ричард и Джон Лендеры после стычки с местными жителями покинули Бадагри. Они прошли через Уоу - довольно значительный город, через Биджи, где в предыдущую экспедицию заболели Пирс и Моррисон, затем через Дженну, Чоу, Эггу, то есть города, в которых уже побывал Клаппертон; через Энгву, где умер Пирс, и через Азинару - первый на их пути город, окруженный стеной. Дальше они прошли через Боху, старинную столицу области Йоруба, через Итчо с его знаменитым базаром и 13 мая прибыли в Катунгу, предшествуемые эскортом, высланным им навстречу султаном.
   Повелитель страны Мансола, принявший их под жуткие звуки цимбалов, рогов, барабана, обошелся с ними весьма любезно и даже приказал Эбо рубить головы всем, кто позволит себе докучать путешественникам.
   Опасаясь, чтобы Мансола не задержал их до начала дождей, Джон и Ричард Лендеры не стали говорить султану о своем желании выйти к Нигеру. Они только объяснили ему, что двадцать лет тому назад один их соотечественник умер в Бусе, и теперь английский король послал их к султану Яури, чтобы они отыскали бумаги покойного.
   Мансола позволил уехать европейцам только через неделю после их прибытия.

   Братья Лендеры прошли через Бумбум - город, часто посещаемый купцами Хаусы, Боргу и других стран, торгующих с Гонджой, через Киши на границе государства Йоруба и, наконец, через Муссу на реке того же названия. За этим городом их ждал конвой, который послал им навстречу Ярро - султан области Боргу.
   Султан Ярро выразил путешественникам свое удовольствие и благосклонность, по-видимому, особенно он был рад снова встретиться с Ричардом Лендером.
   17 июня путешественники увидели город Бусу. Велико было их удивление, когда оказалось, что он стоит на суше, а вовсе не на острове посреди Нигера, как утверждал Клаппертон. Они вошли в Бусу через западные ворота, и почти сразу же их провели к султану и к "мидики", то есть султанше.
   Братья Лендеры спустились к Нигеру, протекающему у самого города. "При виде этой знаменитой реки, - рассказывает Ричард Лендер, - мы были сильно разочарованы. Посередине ее высились черные потрескавшиеся скалы, и вокруг них вскипали, бурлили и сшибались стремительные воды. Нам сказали, что выше Бусы два маленьких плодородных острова делят реку на три рукава, а ниже города река течет спокойно, не разветвляясь уже до самой Фунды. Через Нигер даже там, где он шире всего, можно перебросить камень. Утес, на котором мы сидели, стоит как раз над тем местом, где погибли Мунго Парк и его спутники".
   Ричард Лендер расспрашивал о книгах и бумагах, вероятно, оставшихся после Мунго Парка, затем задал вопрос о печальном конце исследователя. Султан пообещал найти все уцелевшие вещи знаменитого путешественника.

   "Днем, - говорит Ричард Лендер, - султан пришел к нам со слугой, который нес под мышкой книгу. Ее нашли в воде, неподалеку от места гибели нашего соотечественника. Она была завернута в кусок хлопчатобумажной ткани, и пока слуга медленно разворачивал ее, наши охваченные надеждой сердца сильно бились: ведь, судя по формату, это должен был быть дневник Мунго Парка! Велико же оказалось наше разочарование, когда, открыв книгу, мы обнаружили, что это просто старое руководство по навигации, изданное в прошлом столетии".
   23 июня Лендеры, поблагодарив султана за радушный прием, покинули Бусу. Он сделал им хорошие подарки и посоветовал, чтобы не быть отравленными, брать провизию только у правителей городов, через которые они будут проезжать. Они берегом поднялись вдоль Нигера до Кагоджи, где сели в утлый туземный челнок, отправив лошадей сушей к Яури.
   "Мы не проехали и нескольких-сотен туазов, - говорит Ричард Лендер, - как река стала расширяться; впереди от берега до берега было повсюду больше двух миль. Нигер похож тут на широкий искусственный канал. Река текла между невысокими отвесными берегами, поросшими наверху деревьями. Местами она очень мелкая, но кое-где так глубока, что по ней мог бы пройти фрегат. Трудно вообразить пейзажи живописнее тех, мимо которых мы плыли первые два часа".
   На третий день плавания братья Лендеры высадились в деревне, где их поджидали люди с лошадьми. Они двинулись в путь и, преодолев небольшой подъем, добрались до Яури.

   Султан принял путешественников холодно. Он припомнил, что Клаппертон не посетил его, и что Ричард Лендер на обратном пути не заехал к нему на поклон, и отказался снабдить гостей продуктами, в которых они так нуждались.
   Не желая разрешать англичанам доступ ни в Ниффе, ни в Борну, повелитель Яури объявил, что им придется возвратиться в Бусу. Ричард Лендер тотчас написал письмо султану Бусы, прося позволения купить челнок, чтобы добраться до Фунды, так как на дорогах орудовали грабители - фелланы.
   26 июля явился гонец от султана Бусы, и Лендеры покинули Яури. Они поднялись по Нигеру до впадения в него реки Кубии, затем снова спустились и прибыли в Бусу, где провели около двух месяцев. Султан тепло принял европейцев. Лендеры нанесли визит султану Уаоу. Гонцы султана Бусы были разосланы к разным вождям, владения которых тянулись по берегам реки; оставалось только договориться с вождем Бекен-Руа ("Черная вода"), обещавшим сопровождать их до моря.
   И вот начался спуск по Нигеру. Почти сразу пришлось задержаться на небольшом острове Мелали, потому что тамошний вождь просил путешественников принять в дар хорошую козу, а они, конечно, не захотели обидеть его отказом. Затем братья проехали большой город Конги - или, по Клаппертону, Сонга, - потом Ингвазилиги, который лежит на пути купцов, ведущих торговлю между Ниффе и областями, расположенными к северо-востоку от Боргу. Наконец они остановились на Паташи, большом острове, богатом и удивительно красивом, изобилующем пальмовыми рощами и высокими величественными деревьями.
   4 октября Лендеры продолжили путешествие. Они миновали Баджиебо - шумный, широко раскинувшийся город; Личи, населенный неграми из племени ниффе, и Маджи, близ которого Нигер делится на три рукава. Отъехав немного от города и огибая очередной остров, путешественники увидели вдали скалу Кеза (или Кези) высотой в двести восемьдесят один фут, отвесно вздымающуюся посреди реки. Туземцы считали, что это излюбленное обиталище одного благодетельного духа.
   Неподалеку от Раббы, на острове Били братьям Лендерам нанес визит повелитель "Черных вод", властелин острова Зангоши, приехавший на необычайно длинном и непривычно чистом челноке, обитом ярко-красным сукном и золотым позументом. В тот же день они достигли Зангоши, расположенного против Раббы, второго по величине города фелланов после Сокото.

   Властитель этого города, Маллам-Дендо, приходился родственником султану Белло. Это был слепой, совершенно одряхлевший старик. Получив ценные подарки, Маллам-Дендо остался недоволен и заявил, что пока путешественники не сделают ему более полезных и дорогих подношений, он не отпустит их.
   Однако, получив в дар "тобе" (то есть халат) Мунго Парка, переданный англичанам властителем Бусы, Маллам-Дендо объявил себя покровителем европейцев, обещал помочь им добраться до моря и подарил плетеные циновки самых ярких расцветок, два мешка риса и связку бананов. Продукты пришлись кстати, так как все запасы сукна, зеркал, бритв и трубок иссякли, и у Лендеров не осталось ничего, кроме нескольких серебряных браслетов, для подношений вождям во время дальнейшего плавания по Нигеру.
   16 октября братья Лендеры, наконец, отплыли на старой пироге, проданной вождем за довольно дорогую цену. Весел никто не хотел продавать, и пришлось их просто украсть. Впервые братья плыли по Нигеру, не пользуясь посторонней помощью.
   Спускаясь по реке (ширина которой все время сильно менялась), они старались избегать больших городов, так как у них не было подарков для правителей.
   До Эгги путешествие проходило спокойно. В этих местах Нигер почти все время течет на восток и на юго-восток, достигая в ширину от двух до восьми миль. Течение здесь такое быстрое, что лодка двигалась со скоростью четырех-пяти миль в час.
   19 октября Лендеры миновали устье Кудунии и вскоре увидели большой город Эггу.

   У местного вождя, к которому тотчас привели путешественников, была длинная седая борода. Вскоре поглядеть на пришельцев с такой удивительной внешностью сбежались сотни туземцев, и англичанам пришлось поставить у дверей трех охранников, чтобы заставить любопытных держаться в отдалении.
   Эгга была последним городом области Ниффе. Дальше власть фелланов не распространялась. Рассказы туземцев об опасностях, поджидавших впереди, о том, что там могут зарезать или захватить и продать в рабство, очень напугали слуг Лендеров. Теперь они отказывались продолжать плавание, предпочитая возвратиться в Кейп-Кост-Касл.
   Но братья Лендеры настояли на своем, и 22 октября англичане покинули Эггу, отдав прощальный салют тремя ружейными выстрелами.
   Какунда, в которой жители Эгги советовали Ричарду Лендеру остановиться, располагалась на западном берегу Нигера. Сначала туземцы были очень встревожены появлением путешественников. Старый "маллам" - мусульманский священник и наставник - взял их под свое покровительство. Благодаря ему, братья были хорошо приняты в столице этого государства, независимого от Ниффе.
   Нигер превратился в очень широкий и глубокий поток, приняв слева текущую с востока полноводную Бенуэ (1300 километров, крупнейший приток Нигера). 25 октября путешественники очутились перед устьем широкой реки. Это была Чадда или Бенуэ. У ее впадения по берегам Нигера и Бенуэ раскинулся большой город Котон-Карофа.
   Чудом не погибнув в пучине и едва не разбившись о скалы, Ричард Лендер пристал к правому берегу. Здесь недавно побывали люди, о чем свидетельствовали погасшие костры и валявшиеся на земле расколотые тыквенные бутыли, черепки глиняной посуды, скорлупа кокосовых орехов, а также клепки от бочонка из-под пороха. Не без волнения подбирали путники эти клепки, так как они свидетельствовали о том, что местные жители вели сношения с европейцами.

   Однако когда трое людей Лендера появились в деревне, где они хотели раздобыть огня, женщины в испуге разбежались. Измученные путешественники улеглись на циновках, как вдруг их окружил отряд почти голых людей, вооруженных ружьями, луками, стрелами, тесаками, железными крюками и пиками.
   Только хладнокровие и присутствие духа братьев предотвратили стычку, которая казалась неизбежной, и в исходе которой не приходилось сомневаться. Побросав оружие наземь, они пошли навстречу к предводителю разъяренных туземцев.
   "Провидение отвело выстрел, так как когда предводитель уже собирался отпустить роковую тетиву, воин, стоявший рядом с ним, кинулся вперед и удержал его. Теперь мы сошлись лицом к лицу, и оба протянули ему руки. Все дрожа, мелкой дрожью предводитель долго вглядывался в нас, потом бросился на колени…"
   "Я подумал, что вы сыны неба и упали с облаков", - сказал предводитель, объясняя внезапную перемену в своем поведении.
   Примерно в 100 километрах ниже Бенуэ Нигер вышел на плоскую, все более расширявшуюся к югу равнину, а еще через 200 километров от главного русла реки стали отделяться рукава, началась обширная дельта Нигера, по площади не уступающая дельте Нила (24 тысячи квадратных километров).

   В Бокве находился знаменитый базар, о котором путешественники так много слышали. Здесь товары белых выменивали на рабов, в большом количестве доставляемых из Фунды, находящейся на противоположной стороне реки.
   Лендеры узнали, что море находится не дальше чем в десяти днях пути. По словам вождя, плаванье по реке не представляло никакой опасности, хотя жители береговых селений "очень злые люди".
   В деревне Дамугго местный вождь, никогда не видавший белого человека, принял Лендеров очень радушно, устроил в их честь большое празднество и развлекал их до 4 ноября. Вождь посоветовался с идолом и, хотя тот предрекал путешественникам всякие напасти на пути к морю, снабдил их еще одним челноком, дал гребцов и проводника.
   Ричард и Джон сели в разные лодки. Когда они проплывали мимо большого города (как им сказали, это был Кирри), их остановили длинные военные челны, в каждом из которых было человек по сорок. На длинных бамбуковых шестах над челнами развевались большие флаги с гербом Великобритании. У каждого черного матроса в руках был мушкет, а на носу каждой лодки - по четырехдюймовой или шестидюймовой пушке.
   Братьев привезли в Кирри. К счастью, мусульманские священники вступились за них. Путешественникам вернули кое-что из отнятых вещей, но большая часть пошла ко дну вместе с лодкой Джона Лендера.
   "К великому моему удовлетворению, - говорит Ричард Лендер, - среди принесенных предметов я сразу увидел сундук, в котором были наши книги и один из дневников моего брата. Рядом стоял ящик с лекарствами. Правда, оба они оказались полны водой. Большой ковровый дорожный мешок с одеждой был раскрыт и разграблен, в нем остались лишь одна рубаха, пара штанов и один сюртук. Много ценных вещей пропало. Погибли все мои дневники, за исключением записной книжки, куда я заносил путевые заметки, начиная с Раббы. Исчезли четыре ружья (из которых одно принадлежало Мунго Парку), четыре тесака и два пистолета. Девять слоновых бивней - самых лучших, какие я только видел в здешних краях, полученные в подарок от султанов Уоу-Уоу и Бусы, страусовые перья, несколько прекрасных леопардовых шкур, много разных бус, все наши пуговицы, каури, иголки, столь необходимые для обмена на продукты, - все это пропало и, как нас уверяли, покоилось на дне реки".

   Однако братья Лендеры по-прежнему считались пленниками. Их собирались отправить к Оби, властителю страны Ибо, чтобы тот решил их судьбу.
   Через два дня, 8 ноября, лодки были уже в виду города Эбое в том месте, где Нигер делится на три огромных "реки" с поросшими пальмами низкими болотистыми берегами.
   Одежду молодого вождя Оби украшало такое множество кораллов, что туземца можно было бы окрестить "Коралловым вождем".
   "Жители Эбое, - говорится в отчете, -возделывают только нньям, маис и бананы. У них много коз и домашней птицы, но мало овец и вовсе нет крупного рогатого скота. В городе, широко раскинувшемся на открытой равнине, живет много народа. Он является столицей государства Ибо…"
   После переговоров Оби заявил, что по законам и обычаям страны он имеет право считать братьев Лендеров и их спутников своей собственностью. Однако, не желая злоупотреблять своими правами, он готов обменять их на английские товары по стоимости двадцати невольников.

   Такое решение повергло обоих братьев в отчаяние. Оставшись без продуктов, без иголок, каури и других средств обмена, они оказались перед печальной необходимостью выпрашивать себе пищу.
   Наконец верх взял Бой - брат вождя из Брасса, согласившийся заплатить Оби выкуп, который тот назначил за обоих братьев и их спутников. Сам Бой за свои труды и риск, которому подвергался, берясь за перевозку их в Брасс, потребовал пятнадцать рабов и бочку рома. Хотя цена была чрезмерной, Ричард Лендер согласился.
   12 ноября братья Лендеры сели в челн вождя, на котором находилось шестьдесят человек, из них сорок гребцов. Выдолбленный из цельного ствола челн имел в длину не менее двадцати метров, был снабжен четырехдюймовой пушкой на носу, целым арсеналом тесаков, картечью и нагружен всевозможными товарами.
   14 ноября в семь часов вечера челн покинул главное русло и вступил в реку Брасс. Час спустя Ричард Лендер с невыразимой радостью ощутил влияние морского прилива.
   Еще немного дальше к челну Боя подошли лодки Гана и Фордея. В таком странном сопровождении двое англичан доехали до города Брасс "Челны, - говорит Лендер, - шли друг за другом с довольно ровными промежутками, и на каждом развевалось по три флага. На носу передового челна стоял Бой. Голова вождя была увенчана длинными перьями, которые качались при каждом его движении, а тело было разрисовано самыми причудливыми узорами - белыми по черному полю. Он опирался на два громадных зазубренных копья и время от времени с силой ударял одним из них, словно старался убить какое-то воображаемое хищное и опасное животное, лежавшее у его ног. В других челнах на носу, дико кривляясь и дергаясь, плясали жрецы, как и остальные приближенные Боя, они, подобно ему, были размалеваны с головы до ног. В довершение всего Ган на своей лодке метался по реке, то становясь во главе флотилии, то замыкая ее, и для пущей важности непрестанно палил из своей единственной пушки".

   Пройдя от последнего порога около 750 километров, братья достигли моря.
   Брасс состоял из двух городов, один принадлежал Фордею, другой - вождю Джакету. Вождь Фордей и слышать не хотел о том, чтобы разрешить братьям Лендерам покинуть город, пока они не заплатят ему выкуп.
   Наконец Ричард Лендер уговорил Боя отпустить их на английский бриг, стоявший в устье реки. Вождь требовал хоть что-нибудь вперед, и его с трудом удалось уломать.
   24 ноября, когда сильный ветер, подувший с моря и гнавший волны в устье реки Брасс, делал плаванье по ней уже почти невозможным, Ричард Лендер и его восемь спутников прибыли на борт корабля. До того ему пришлось выслушать от вождя Боя множество упреков и обвинений Ричард Лендер, расстроенный, что не мог выполнить данные Бою обещания, предложил вождю пять серебряных браслетов и саблю туземной работы, привезенную из Йорубы.
   Братья Лендеры добрались до острова Фернандо-По, потом до реки Калабар. Там они пересели на судно "Кернарвон", шедшее в Рио-де-Жанейро, где командир эскадры, адмирал Бейкер, посадил их на английский корабль. 9 июня они высадились в Портсмуте. Передав отчет о своем путешествии лорду Гоудричу, министру колоний, они попросили уплатить долг Бою. Министр сразу же отдал распоряжение выплатить вождю Бою условленную сумму, на которую тот справедливо претендовал.
   Так, наконец, была окончательно и полностью разрешена географическая загадка, которая столько веков волновала ученый мир и давала повод к самым различным предположениям. Нигер вовсе не сообщается с Нилом, не теряется в песках пустыни и не сливается с водами озера Чад. Разделяясь на множество рукавов, он впадает в Гвинейский залив неподалеку от места, известного под названием мыс Формоз.

   Честь этого открытия, предсказанного, правда, наукой, целиком принадлежит братьям Лендерам. Огромное пространство, пройденное ими от Яури до моря, было до их путешествия совершенно не изучено.
   В 1832 году вышла в свет в трех томах вторая работа Ричарда Лендера - "Путешествие по Африке для исследования Нигера до его устья". К моменту возвращения Ричарда и Джона Лендеров на родину в Великобритании было основано Лондонское географическое общество, которое впоследствии поглотило "Африканскую ассоциацию"
   В 1832 году ливерпульские купцы создали "Компанию по торговле с внутренними областями Африки". Они оснастили два парохода - "Куорра" (водоизмещением 145 тонн) и "Албурка" (водоизмещением 55 тонн), а также бриг, загруженный углем и товарами. На них Лендер с командой около 50 человек в июле 1832 года отправился к дельте Нигера.
   Они поднялись по Нигеру до Бенуэ, а по этой реке - на 150 километров выше устья. От болезней большая часть моряков умерла. С остальными людьми Ричард Лендер спустился к морю. Он предоставил торговые сделки своему преемнику, а сам на лодке начал обследовать обширную дельту реки. У селения Брасс во время стычки с местными жителями мушкетным выстрелом он был ранен в бедро. Пулю вынуть не удалось, и Лендер, едва достигнув тридцатилетнего возраста, умер в начале февраля 1834 года на острове Фернандо-По от гангрены. Сопровождавший его брат Джон вернулся в Англию.

(ок. 1511 - 1546)
    Испанский конкистадор, первый европеец, пересекший Южную Америку в самой широкой части материка, проследил среднее и нижнее течение реки Амазонка (1541-1542).
   

   Биография Орельяны - это биография целого поколения обнищавших и алчных дворян-идальго, не всегда умеющих даже написать свое имя и ринувшихся в Новый Свет с единственной целью завоевать богатство.
   Франсиско отправился за океан, когда ему было всего пятнадцать или шестнадцать лет. Он прошел суровую школу завоевательных походов. Орельяна принимал участие во всех значительных походах и сражениях во время завоевания Перу.
   В 1534 году он был в составе отряда, захватившего город инков Куско, год спустя, участвовал в захвате Трухильо и Кито. В 1536 году, когда восставшие индейцы осадили Куско, охраняемый маленьким испанским гарнизоном, Орельяна, занимавший к этому времени важный пост в Пуэрто-Вьехо, поспешил на выручку осажденным во главе отряда в восемьдесят солдат, снаряженных им на собственный счет. В следующем году Франсиско Писарро отправил его усмирять восставших индейцев в провинции Кулата. Жестоко подавив восстание, Орельяна заложил на берегу реки Гуаяс, неподалеку от места ее впадения в морской залив, город Сантьяго-де-Гуаякиль, нынешний Гуаякиль - один из крупнейших городов Эквадора. А в конце 1540 года, узнав, что правитель Кито Гонсало Писарро готовится выступать на поиски страны Эльдорадо, Орельяна решил присоединиться к нему. Ему было тогда около тридцати.
   Гонсало Писарро вышел из Куско на Кито через Пиуру и Гуаякиль. К февралю 1541 года он составил отряд из 320 испанцев и четырех тысяч индейцев-носильщиков. По истечении примерно шести недель он и его люди начали "переход через снежные Кордильеры, где шел такой густой снег и где было так холодно, что многие индейцы замерзли насмерть". В поисках новой "золотой страны" в декабре 1541 года он перевалил Восточную Кордильеру и открыл полноводную реку Напо - один из притоков верхней Амазонки. Во время перехода отряду Орельяны пришлось еще тяжелее, чем людям Писарро, так как в его распоряжении было всего двадцать три человека, он шел по местам, разоренным его предшественниками. Орельяне приходилось отбиваться от постоянных атак мстящих белым людям индейцев. Когда Орельяна добрался до лагеря Писарро, из четырнадцати лошадей у него оставались только две, снаряжение, провиант и большую часть оружия пришлось бросить.
   По другую сторону гор они нашли необычайную страну, где "дожди шли, не переставая ни на один день в течение двух месяцев". Испанцам повезло: сезон дождей уже подходил к концу. Спускаясь по Напо, они нашли деревья, кора которых напоминала драгоценную шриланкийскую корицу. Целые леса мнимого коричного дерева открывались перед ними. Чтобы обследовать эту "страну корицы" и, быть может, найти еще большие богатства, Писарро продолжил путь вниз к реке и впервые вступил в Амазонскую низменность. Но для плавания всего отряда у него не хватало судов, а двигаться сухим путем вдоль берегов Напо не представлялось возможным: они были заболочены, покрыты непроходимым лесом и почти безлюдны. Испанцы голодали, болели желтой лихорадкой, умирали десятками, индейцы - сотнями. Из четырех тысяч индейцев выжило менее трех тысяч.

   Отряд задержался, чтобы построить судно, - этим руководил Орельяна. Испанцы сколотили большую лодку, громко назвав ее бригантиной. На судне разместили снаряжение, а также больных и раненых. Аборигены рассказали Орельяне и Писарро, что ниже по течению, всего "в десяти солнцах", лежит земля, где много пищи и золота.
   Писарро отправил Франсиско де Орельяна на разведку и за провиантом вниз по Напо, после чего он должен был вернуться, "чтобы вывести остальных из тяжелого положения".
   26 декабря 1541 года Орельяна с 57 солдатами на бригантине и четырех каноэ отправился в путь. Так началось это великое путешествие.
   Орельяна достиг указанного ему места в три дня, но не обнаружил никакого продовольствия и продолжил свое плавание вниз по течению Амазонки до океана. Вернуться он, по-видимому, был уже не в состоянии; кроме того, у него не было уверенности, что он найдет Гонсало Писарро на прежнем месте. Такова версия самого Орельяны и его спутника монаха-доминиканца Гаспара Карвахаля, написавшего позднее "Повествование о новооткрытии достославной реки Амазонок". По другой версии, исходящей от спутников Гонсало Писарро, Орельяна имел возможность и должен был вернуться к главному отряду, чтобы сообщить о результатах своей разведки, но поступил как изменник. Орельяна хотел "ценой измены присвоить славу и, может быть, выгоду открытия". Так или иначе, но Гонсало Писарро потерял много времени, ожидая и разыскивая Орельяну. И только когда всякая надежда на встречу исчезла, он повернул назад. На обратном пути погибли все до одного индейца. Испанцы даже не решились войти в Кито, настолько они были оборваны. На городских улицах они появились только тогда, когда им доставили из города одежду.

   Франсиско Орельяна тем временем плыл по реке, открытие которой принесло ему великую славу. Он утверждал, что подчинился требованию своих спутников, которые потребовали плыть дальше, в поисках счастливых земель, что было даже зафиксировано документально (историкам известен текст, подписанный всеми участниками похода). Только с 5 января 1542 года на пути начали попадаться индейские деревни. В одной из них испанцам удалось раздобыть еду. До этого им приходилось есть кожу, ремни и подметки от башмаков, сваренных с какой-нибудь травой. Они не могли вернуться: по суше дорог просто не существовало, а по реке против течения им пришлось бы идти на веслах целые месяцы. Орельяна решил плыть дальше, не представляя, куда попадет.
   Путешественники задержались на несколько дней. Они построили новую, более надежную бригантину и продолжили спуск по реке Напо.
   12 февраля 1542 года бригантина Орельяны прошла место, где соединяются три реки, и самая большая из них была "широка, как море". Путешественники еще не знали о том, что вышли на Амазонку - самую многоводную реку мира. Им предстояло пересечь с запада на восток весь Южно-Американский материк.
   Этот великий, вошедший в историю географии момент - открытие Амазонки, - Карвахаль описывает так - "Здесь мы оказались на краю гибели... Опасно было плыть по реке, так как в ней было много водоворотов, и нас швыряло из стороны в сторону. С превеликим трудом мы все-таки выбрались из этого злополучного места, но так и не смогли подойти к берегу. А затем потянулись необитаемые края, и, лишь пройдя двести лиг, мы заметили какое-то жилье..."
   В одном из селений - индейцы называли его Апария - путешественники провели март и апрель, сооружая еще одну, больших размеров, бригантину, которую назвали "Викторией". Несмотря на то, что у них не было подходящих материалов и нужных инструментов, люди трудились не жалея себя, понимая, что только с этим судном может быть связана их единственная надежда добраться до мест, заселенных европейцами.

   24 апреля они отдались воле мощного потока, который уносил их на восток, к неведомому морю, через неведомую страну. Река была так широка, что путешественники не сомневались, что они находятся рядом с Атлантическим океаном. Но проходили недели, а океана все не было видно.
   21 мая Орельяна открыл устье "реки Троицы" (Журуа). Путешественники могли видеть с середины реки сразу оба ее берега, иногда, впрочем, только как туманные полоски земли. Но когда они приближались к берегу, перед ними открывались бесчисленные протоки, окаймленные непроходимыми чащами девственного леса. Если испанцы встречали на берегу небольшую деревню, они грабили ее, отнимали у "дикарей" провизию; в более крупных селениях еду они выменивали или выпрашивали. Постоянным мучением для них была "египетская" казнь - москиты.
   В середине мая они вступили в густонаселенную "страну Омагуа", вероятно, между низовьями рек Журуа и Пурус. В течение пяти дней испанцы непрерывно сражались с воинами одного из индейских племен. Сражение началось на воде: индейцы атаковали бригантины, приблизившись к ним на пирогах. Затем испанцы высадились на берег, и битва разгорелась на суше. Порох у людей Орельяны отсырел, тетивы самострелов потеряли упругость, все дальнобойное оружие пришло в негодность. Несколько конкистадоров были убито, многие ранены. После этого сражения испанцы высаживались на берег в поисках продовольствия лишь возле небольших, одиноких селений. Почти везде возникали стычки с аборигенами, причем вооруженные арбалетами и огнестрельным оружием конкистадоры не всегда одерживали победы. Одно из селений они назвали Вредным - испанцы едва унесли ноги, спасаясь от стрел индейцев. В столкновении с индейцами Карвахаль был тяжело ранен стрелой и потерял глаз. Испанцы старались держаться середины реки, где их меньше беспокоили.
   3 июня 1542 года они дошли до громадного левого притока Амазонки, который Орельяна назвал Риу-Негру - "Черной рекой". "Она неслась с такой стремительностью и таким бешенством, - пишет Гаспар Карвахаль, - что ее воды текли в водах другой реки струей длиною свыше двадцати лиг (120 километров) и ни та вода, ни другая не смешивались". Ниже по течению страна была гуще заселена: на берегах встречались большие селения, иные будто бы растягивались вдоль реки на 12-18 километров. 10 июня был открыт другой великий приток Амазонки, река Мадейра - "очень большая и мощная река".

   Путешественникам казалось, что великой реке не будет конца. Иногда на ней разыгрывались штормы, не уступающие морским бурям. Бригантины с трудом противостояли стихии. Тем не менее, испанцы, опасаясь отравленных стрел индейцев, приставали к берегу только в экстренных случаях. Люди смертельно устали. Летописец свидетельствует: "Откровенно говоря, среди нас были люди, столь уставшие от жизни да от бесконечного странствования, до такой крайности дошедшие, что, если б совесть им сие могла только позволить, они не остановились бы перед тем, чтобы остаться с индейцами, ибо по их безволию да малодушию можно было догадаться, что силы их уже на исходе. И дело дошло до того, что мы и вправду боялись какой-нибудь низости от подобных людей, однако же, были меж нами и другие - истые мужи, кои не позволяли оным впасть в сей грех, на веру да на силу коих слабые духом опирались и носили более того, что смогли бы снести, не найдись среди нас люди, способные на многое".
   В конце июня испанцы достигли страны, где снова видели много селений, в том числе очень больших. "Там мы неожиданно набрели на благодатную землю и владение амазонок".
   24 июня, по свидетельству монаха, испанцы, высадившись на берег, вступили в сражение с индейцами, предводительствуемыми амазонками. "Битва, здесь происшедшая, - пишет Карвахаль, - была не на жизнь, а на смерть, ибо индейцы перемешались с испанцами и оборонялись на диво мужественно. Мы сражались более часа, но индейцев не покидал боевой дух, скорее наоборот - казалось, что в бою их смелость удваивается. Я хочу, чтобы всем ведома была причина, по которой индейцы так защищались. Пусть все знают, что тамошние индейцы - подданные амазонок и что, узнав о нашем приближении, они отправились к ним за помощью, и десять или двенадцать из них явились к ним на подмогу... Мы увидели воочию, что в бою они сражаются впереди всех и являются для оных чем-то вроде предводителей... Сии жены весьма высокого роста и белокожи, волосы у них очень длинные, заплетены и обернуты вокруг головы. Они очень сильны, а ходят почти нагие - только прикрывают стыд. В руках у них лук и стрелы, и в бою они не уступают доброму десятку индейцев, и многие из них - я видел это воочию - выпустили по одной из наших бригантин целую охапку стрел..."
   Амазонки атаковали испанцев, но были отбиты и потеряли семь человек. Этот эпизод произвел такое впечатление на современников, вспоминавших древнегреческий миф об амазонках, что река, которую Орельяна хотел назвать своим именем, получила и сохранила название реки Амазонок ("Амазонас"; в русском языке в единственном числе - Амазонка).

   Существовали ли эти племена амазонок в действительности? Страну амазонок, открытую будто бы Орельяной, не нашла ни одна из более поздних экспедиций. Однако, вероятнее всего, что в рассказе Карвахаля причудливо смешались правда и вымысел – женщины-индеанки и вправду иной раз принимали участие в сражениях с испанцами. К этому добавились по-своему истолкованные рассказы индейцев, в которых отражались реальные сведения, например о перуанском храме "Дев Солнца". Карвахаль описывает "полную золота" страну амазонок не как увиденную своими глазами, а так, как рассказал о ней испанцам один из пленных индейцев. Своими же глазами Карвахаль видел лишь индеанок, сражающихся в бою рядом с мужчинами...
   Рассказ монаха стал одной из географических легенд, приведших к подлинным открытиям: в поисках страны амазонок более поздние экспедиции подробно обследовали берега самой большой в мире реки.
   После сражения с амазонками Франсиско Орельяна продолжал путешествие по великой реке, разделившейся на множество протоков, иные из которых были настолько широки, что скорее походили на морские проливы. Карвахаль отметил, что морская вода поднимается по реке "с превеликой яростью" - противоборство океанского прилива и речных вод сопровождается ужасающим грохотом и порождает за один прилив до шести отвесных волн (поророку) высотой до 5 метров, идущих против течения.
   Один из июльских дней едва не стал последним днем экспедиции: во время отлива обе бригантины оказались на суше, и в этот момент конкистадоров атаковали индейцы. Нападение было отбито с огромным трудом.

   Ближе к морю, за "страной Амазонок", также встречались большие селения, но индейцы держались мирно. Еще ниже бригантины вошли в громадную дельту реки. "Островов было множество, и очень крупных, мы до самого моря... не могли выбраться к материку..."
   Испанцы пристали к берегу, чтобы отремонтировать малую бригантину, налетевшую на полузатопленный ствол дерева и давшую течь. Ремонт занял восемнадцать дней. Через несколько дней плавание снова пришлось прервать - новый ремонт продолжался еще две недели. Испанцы просмолили борта, поставили на бригантинах новые мачты, сплели из травы веревки и из своих старых плащей сшили паруса для плавания в океане.
   Необходимо было пополнить запасы пресной воды и продовольствия. В устье реки в одном из селений путешественники преподнесли аборигенам европейские безделушки и раздобыли все необходимое. По всей вероятности, в этом селении европейцы уже побывали - в одном из домов испанцы увидели "сапожное шило с острием и с рукояткой и ушком".
   2 августа 1542 года испанцы вошли в "Пресное море". Все плавание продолжалось 172 дня; восемь испанцев умерли от болезней, трое - от ран. Океан был рядом. Но выйти в него оказалось нелегко. Встречный ветер относил бригантины назад, камни, заменявшие якоря, не могли удержать суда на одном месте. Перед рассветом 26 августа бригантины Орельяны двинулись на север вдоль берегов, чтобы достичь каких-либо поселений европейцев на побережье или островах.

   Среди участников экспедиции, оставшихся к тому времени в живых, не было ни одного моряка, у испанцев отсутствовали навигационные карты и компас. Но теперь им неизменно сопутствовала удача. За все время, пока они шли на север, не было ни бурь, ни ливней.
   30 августа бригантины потеряли друг друга из вида и дальнейший путь совершали поодиночке. Орельяна достиг 11 сентября 1542 года островка Кубагуа в Карибском море, у южного берега острова Маргарита, и с командой сошел на берег близ испанского поселения Новый Кадис. Местные колонисты отнеслись к ним дружелюбно и были поражены рассказом о необычайном плавании.
   Открыв Амазонку - самую большую реку мира, проплыв по ней около шести тысяч километров, Франсиско Орельяна совершил одно из самых важных в истории изучения Южной Америки путешествий. Орельяну заслуженно относят к великим путешественникам: он первым пересек с запада на восток, от океана до океана неисследованный Южно-Американский материк почти в самой широкой его части, открыл на протяжении более трех тысяч километров все среднее и нижнее течение Амазонки - крупнейшей в мире реки по водоносности и площади бассейна - и доказал, что "Пресное море" Пинсона - это и есть устье реки Амазонок, судоходной от предгорьев Анд.

(1840 - 1892)
    Российский исследователь Африки. В 1876-1878 и 1879-1886 годах совершил два путешествия в Центральную Африку. Исследовал реку Узле и водораздел между реками Нил и Конго.
   
   Сын обрусевшего немца, главы банкирской фирмы в Петербурге и Москве, Василий (Вильгельм) Юнкер не пошел по стопам отца, карьера финансиста его не прельщала. Он получил медицинское образование, но не стал заниматься и врачебной деятельностью, решив посвятить себя географическим исследованиям. В 1873 - 1874 годах Юнкер участвовал в археологической экспедиции в Туние, где изучил на практике арабский язык. Готовясь к задуманному им большому путешествию в глубь Африки, он в совершенстве освоил технику топографической съемки. Участие в работе Международного географического конгресса в Париже в августе 1875 года дало Юнкеру возможность лично познакомиться с такими выдающимися исследователями Африки, как Нахтигаль, Рольфе и Швейнфурт (последний на всю жизнь остался его близким другом). "Обмен мыслями с заслуженными исследователями, - вспоминал впоследствии Юнкер, -направил мое внимание на страну Дарфур в Восточном Судане, которая тогда стояла в центре географических интересов".
   В октябре 1875 года Юнкер высадился в Александрии и после небольшой экскурсии в Ливийскую пустыню отправился в Судан. Во время первого этапа своего путешествия - от красноморского порта Суакин до Хартума через Кассалу и Гедареф - он впервые нанес на карту нижнее течение большого хора (пересыхающей реки) Барака. В ожидании разрешения египетских властей на путешествие в Дарфур он воспользовался представившейся ему возможностью совершить поездку на пароходе из Хартума вверх по Белому Нилу и его притоку к Собату: в ходе этого плавания, состоявшегося в августе - сентябре 1876 года, русский путешественник впервые выполнил точную съемку нижнего течения Собата.

   Задержка с разрешением на въезд в Дарфур, а также полученные Юнкером сведения о том, что эта область уже достаточно обследована офицерами египетского генерального штаба, привели к пересмотру первоначальных планов. Юнкер решил заняться исследованием южных районов Судана. В ноябре 1876 года он прибыл из Хартума в Ладо, центр Экваториальной провинции, и в январе следующего года двинулся на запад, в область Макарака, известную европейцам только в восточной своей части. С природой и населением этой области Юнкер основательно познакомился в трех круговых маршрутах, проделанных им с марта по июнь 1877 года.
   Значение его исследовательской работы в Макарака усугублялось тем, что этот район занимает водораздельное положение между бассейнами нильских притоков Ей и Роль, с одной стороны, и Кибали-Уэле - с другой, определение положения этого участка нильского водораздела, до того отодвигавшегося на картах гораздо дальше к югу, явилось важной заслугой русского путешественника. Его знакомство с бассейном Уэле ограничилось на данном этапе посещением истоков небольших рек Ака и Гарамба, впадающих в правый приток Уэле – Дунгу. На нильской стороне водораздела Юнкер открыл истоки рек Аире и Яло, образующих своим слиянием Роль, а также уточнил положение реки Ей; при этом он убедился в несостоятельности предположения Марно о том, что Ей - верховье Роля, и констатировал, что "она составляет самостоятельную реку, текущую к северу".
   В июле - августе 1877 года, приняв участие в походе египетских войск из области Макарака в провинцию Бахр-эль-Газаль, Юнкер проследил Роль от его истоков далеко вниз по течению, а затем познакомился с текущими параллельно Ролю на север более западными реками системы Бахр-эль-Газаля - Роа (Нам-Джау), Тонджем, Молмулом и Джуром, через которые ему пришлось последовательно переправляться, двигаясь в западном направлении. На обратном пути, в сентябре того же года, он более детально обследовал бассейн Роа. Неоднократно пересекая маршруты своего предшественника Швейнфурта, русский исследователь смог связать в единую сеть его и свои собственные съемки, привязанные к различным исходным пунктам: у Швейнфурта - к Мешра-эр-Рек, у Юнкера к Ладо; тем самым был обеспечен их взаимный контроль и соответственно значительно повышена надежность карт юго-восточной части бассейна Бахр-эль-Газаля.
   По возвращении в Макарака, в октябре 1877 года, Юнкер проследил водораздел между притоками Нила и Уэле немного дальше к западу от уже разведанного им участка. Он побывал в районе истоков Роа (известной здесь под названием Мариди) и Тонджа и с расстояния в несколько десятков километров повидал высящуюся у истоков Суэ (Джура) гору Бангензе, легко узнав ее по описанию Швейнфурта.
   Последний важный этап путешествия Юнкера был связан с его участием еще в одной египетской военной экспедиции - на этот раз к югу от Макарака, в область Калика. В этом походе, в ноябре 1877 - январе 1878 года, он поднялся вверх по долине Ей почти до самых ее истоков, пересек водораздел и углубился в район истоков Кибали-Уэле. "Я находился у Кибби, истока реки Уэле и, таким образом, достиг долгожданной цели. Мне суждено было войти в области, в которых еще не ступала нога белого человека, и обогатить наши сведения об Африке. В самых южных пунктах, достигнутых нашей экспедицией, я видел далеко на юге, на расстоянии 30-40 км, горные цепи, у которых, вероятно, находятся истоки Кибби-Кибали-Уэле".

   Тем самым было подтверждено предположение Швейнфурта о том, что Уэле берет начало в горах к западу от озера Альберт, и одновременно опровергнуты взгляды тех ученых, которые, основываясь на сообщении Джесси об уходящем якобы на запад рукаве Бахр-эль-Джебеля, видели продолжение этого рукава либо в Уэле, либо в Ей. "Уже топография местности, - указывал Юнкер, - делает почти немыслимым сток вод Бахр-эль-Гебеля [Бахр-эль-Джебеля] к западу или северо-западу, в чем я и убедился, когда ближе познакомился с гидрографией этой гористой страны". В сентябре 1878 года Юнкер вернулся в Петербург. Основные результаты трехлетнего путешествия в Африку были доложены им в начале 1879 года на заседании Русского географического общества и в том же году опубликованы в его "Известиях". Статьи и картографические материалы Юнкера печатались также в немецких географических журналах, главным образом в "Сообщениях Петерманна".
   Вывезенная Юнкером из Африки богатая этнографическая коллекция была подарена им Российской Академии наук.
   В октябре 1879 года Юнкер вновь ступил на африканскую землю в Александрии, чтобы отправиться во второе путешествие, в Центральную Африку. "Моя цель, - пишет он, -состояла в исследовании стран, орошаемых рекой Уэле, и в определении течения этой реки возможно далее на запад". Юнкера сопровождал в качестве помощника уже бывавший в тех краях немец Фридрих Бондорф.
   Добравшись по Нилу и Бахр-эль-Газалю до Мешра-эр-Рек, Юнкер выступил отсюда в марте 1880 года в направлении на Дем-Солиман (Дейм-Зубейр) - главную египетскую станцию в западной части бассейна Бахр-эль-Газаля, а из Дем-Солимана двинулся на юг, в область расселения азанде. Вождь азанде Ндорума, никогда не видевший европейцев, лично вышел ему навстречу с приглашением побывать у него в гостях.

   Вскоре Юнкер оставил позади территорию, известную по описаниям Швейнфурта, и вступил в неисследованную область. Путь его проходил вдоль водораздела Нил - Конго, сначала по нильской, затем по конголезской его стороне. "Эта гидрографическая граница, - пишет Юнкер, - была для меня исключительно достопримечательна. Во время моего путешествия по Макарака я впервые в области негров мунду, а позже и в Калика, переходил через принадлежащие бассейну Конго притоки. Конечно, я и теперь еще не подозревал, что Уэле-Макуа в конце концов повернет к Конго. Теперь я мог здесь на западе приближенно установить линию раздела обеих наибольших систем рек". В непосредственной близости к водоразделу находилась и резиденция Ндорумы, расположенная в истоках реки Уэре (Вере), правого притока Уэле. Здесь Юнкер основал постоянную базу для будущих путешествий.
   С августа по декабрь 1880 года русский исследователь совершил свой первый большой маршрут в бассейне Уэле. Из района верховьев Уэле он направился на юг, пересек бассейн другого правого притока Узле, Гурбы, и вышел к Уэле близ устья открытой Швейнфуртом Мбруоле (Бвере). Переправившись на южный берег Уэле, Юнкер проследил эту реку на значительное расстояние вверх по течению и дошел до египетской станции Тангази в землях мангбету, в дальнейшем, вновь переправившись через Уэле, он вернулся на свою базу у Ндорумы по большой, выпуклой к востоку дуге, через бассейны правых притоков Уэле - Дуру, Капили, Бвере и Гурбы. В январе 1881 года Юнкер вновь отправился к Уэле и обследовал район большой излучины, которую описывает эта река ниже впадения Гурбы. Здесь ему пришлось надолго задержаться из-за ухода носильщиков; продолжить путешествие он смог лишь в ноябре, примкнув к прибывшим сюда египетским войскам. Конец 1881-го и первую половину 1882 года русский путешественник провел в маршрутах к югу от Уэле, главным образом в бассейне ее крупнейшего левого притока Бомоканди; неоднократно переправляясь через эту реку, он заснял несколько участков ее течения, равно как и ряд ее притоков. В своем последнем большом исследовательском маршруте к югу от Уэле Юнкер прошел далеко на юг от Бомоканди и 6 мая 1882 года открыл текущую на запад реку Непоко. "Наконец, - вспоминает он, -я был у реки, название которой в течение всего моего путешествия я слышал многократно, причем меня заверяли, что Непоко - не приток Уэле-Макуа, так что я должен был сопоставлять его с впадающей в Конго рекой Арувими". Он был недалек от истины, хотя Непоко и не тождественна с Арувими, но является ее главным правым притоком.
   Трудности похода к Непоко - через густые тропические леса и болота - сильно ухудшили состояние здоровья путешественника. К тому же истощились и его припасы. "Вчера я с тяжелым сердцем понял, - записал он в дневнике, - что Непоко - конец моего дальнейшего продвижения... Больной организм потерял способность сопротивляться болезни, и уже это одно требовало возвращения домой".

   Пока Юнкер странствовал к югу от Уэле, Бондорф по его поручению основал новую базу в верховьях Мбому, во владениях вождя азанде Земио, с которым русский исследователь уже встречался и который давно приглашал его к себе; туда было доставлено все экспедиционное имущество, находившееся ранее у Ндорумы. Туда же в конце сентября 1882 года прибыл с берегов Уэле и сам Юнкер. К тому времени он оправился от недугов и, воспрянув духом, решил перед возвращением в Хартум предпринять еще один большой исследовательский маршрут. "Я чувствовал себя снова сравнительно хорошо, а на юге и западе было еще так много интересного для изучения".
   В декабре 1882 года Юнкер выступил со своей новой станции в южном направлении, пересек междуречье Мбому и Уэле (посетив по пути истоки Били, левого притока Мбому) и в январе следующего года вновь побывал на берегах Уэле у селения Багбинне - на том участке, где в нее впадают правый приток Уэре (Вере) и левый - Мбима (Бима). Вернувшись к Били, он двинулся параллельно ее долине на запад, затем отклонился к юго-западу и в конце февраля 1883 года еще раз вышел к Уэле у зерибы Абдалла, на траверсе острова Мутему; это селение явилось крайним западным пунктом его путешествия. "Достигнутая мной... точка реки, по-видимому, опровергала выдвинутое Г. М. Стэнли утверждение, что Уэле - верхнее течение Арувими, но надо было доказать, что Уэле не есть верхнее течение Шари... В это время мне было досадно, что я не могу дать новых сведений по этому вопросу..." Не найдя возможности продолжить путь вниз по долине Уэле, Юнкер повернул назад и в начале мая 1883 года возвратился к Земио; на последнем участке своего кругового маршрута он смог ближе познакомиться с гидрографической системой Мбому, в частности с ее правыми притоками Шинко и Варра.
   Бондорф, которому Юнкер поручил транспортировку собранных коллекций в Европу, к тому времени находился уже на пути в Египет. Этот путь, однако, оказался крайне затруднен вспыхнувшим в провинции Бахр-эль-Газаль восстанием племен динка против египетского владычества. В конце концов, Бондорфу удалось, преодолев массу препятствий, добраться до Египта, но все экспедиционные коллекции пропали. Доставленные Бондорфом в Европу картографические материалы Юнкера, относящиеся к первым этапам его путешествия, были опубликованы в "Сообщениях Петерманна" за 1884 год; в том же журнале увидели свет (в 1885 году) отчет самого Бондорфа и карта, составленная по данным его собственных съемок.
   Юнкер, намеревавшийся уехать вслед за Бондорфом, свыше полугода ждал, когда освободится дорога через Бахр-эль-Газаль. Это ожидание было напрасным: восстание динка было по существу лишь одним из эпизодов гораздо более широкого и мощного народного движения против египетского господства, вскоре охватившего весь Восточный Судан и вошедшего в историю под названием махдистского восстания.
   В ноябре 1883 года Юнкер направился на восток, в Ладо, куда и прибыл в начале следующего года; на этом переходе он познакомился с районом истоков Мбому, а затем, перейдя водораздел Нил - Конго во владениях Ндорумы, пересек район истоков Суэ и вышел на свою старую дорогу через область Мака-рака. Путь на север по-прежнему был отрезан восстанием, и в ожидании развития событий путешественник провел на берегах Бахр-эль-Джебеля целых два года.

   В январе 1886 года он двинулся отсюда на юг, решив попытаться вернуться в Европу через Занзибар. Этот путь - через Буньоро и Буганду - был тоже чреват многими трудностями и опасностями, но все же в декабре 1886 года Юнкер благополучно прибыл на восточное побережье материка. В апреле 1887 года он выступил с докладом о своем семилетнем путешествии на торжественном собрании Русского географического общества, специально посвященном его возвращению на родину.
   Одним из крупнейших географических достижений Юнкера было то, что он фиксировал положение водораздела Нил - Конго почти на всем его протяжении (около 1200 километров). Если учесть, что эта важная гидрографическая граница была до того достаточно точно нанесена на карту лишь на одном небольшом участке - там, где ее пересекал Швейнфурт в 1870 году, - можно сказать, что, по существу, водораздел Нил - Конго, как географическое целое, был открыт Юнкером.
   Другим принципиально важным обогащением карты Африки, связанным с именем Юнкера, явилось установление рисунка гидрографической системы Уэле - Мбому, ранее известной европейцам только в нескольких точках. Русский путешественник не только правильно определил соотношения всех крупных и большинства малых рек этой системы, но и непосредственно проследил многие из них. Окончательно выяснить, куда течет Уэле, ему не удалось, однако данные его исследований в сочетании с результатами плавания Гренфелла по Убанги максимально приблизили эту проблему к разрешению.
   Основные научные результаты путешествий Юнкера были опубликованы в приложениях к "Сообщениям Петерманна" за 1889 год. Главным из них явилась составленная по материалам съемок русского путешественника немецким картографом Бруно Хассенштейном четырехлистная карта. Чрезвычайно высокая точность съемок Юнкера - тем более поразительная, что у него не было с собой приборов для астрономических наблюдений, - была впоследствии подтверждена другими исследователями. Текстовая часть работы, к которой приложена эта карта, включает развернутую характеристику гидрографии, орографии и этногеографии исследованной Юнкером области; приведены также данные метеонаблюдений, барометрических измерений высот и другие материалы.
   Ценнейший вклад в мировую научную литературу об Африке представил опубликованный на немецком языке в Вене в 1889 - 1891 годах капитальный трехтомный труд Юнкера "Путешествия по Африке" - полное описание всей его многолетней исследовательской деятельности. Нарисованные в этой книге картины природы области Верхнего Нила и северо-восточной части бассейна Конго не уступают по точности и детальности картографическим работам автора. Большое внимание уделено характеристике коренного населения, его жизни, быта, материальной и духовной культуры. Правдиво показаны те бедствия, какие принесла африканским народам колонизация.
   Собственные успехи на исследовательском поприще Юнкер неразрывно связывал со своим доброжелательным отношением к африканцам. "Именно то, что я так последовательно придерживался моего отношения к туземцам, - писал он, - способствовало моему проникновению в неприступные до того страны, которые открылись мне, исследователю-одиночке, путешествовавшему в сопровождении лишь нескольких слуг-подростков; однако население этих стран, несомненно, оказало бы сопротивление всем попыткам вторжения путем насилия".

   В 1891 году Юнкер приступил к подготовке русского издания "Путешествий по Африке". Осуществить этот замысел ему было не суждено: 1(13) февраля 1892 года он скончался, немного не дожив до 52 лет. На русском языке его труд появился (в сокращенном виде) только в 1949 году.

Российский промышленник. Исследователь Новосибирских островов (1800- 1811). Открыл острова Столбовой (1800) и Фаддеевский (1805). Высказал мнение о существовании к северу от Новосибирских островов обширной земли, так называемой Земли Санникова. Несмотря на усиленные поиски, найти ее не удалось.
   
   Министр иностранных дел и коммерции Николай Петрович Румянцев, учитывая неизбежность столкновения интересов России и Англии в полярных районах Северо-Востока и Северной Америки, где была создана Российско-Американская компания, был инициатором многих крупных мероприятий по укреплению позиций России в этом районе земного шара. В частности, он организовал экспедицию, которую решил не стеснять в средствах и подчинить сибирскому генерал-губернатору И. Б. Пестелю с разрешением тратить денег столько, сколько потребуется ему по обстоятельствам.
   Начальником экспедиции Румянцев определил чиновника Рижской таможни Матвея Матвеевича Геденштрома, предки которого переселились из Швеции в Ригу в XVIII веке. Молодой человек был образован, не имел ни родовых поместий, ни светских связей и зарабатывал на жизнь своим трудом. Он был административно выслан в Восточную Сибирь за служебные провинности. Геденштрому предстояло объехать открытую "Большую Землю" и выяснить, населена ли она людьми, описать образ их жизни и составить замечания о горах, долинах, вулканах, соляных источниках, зверях, птицах и рыбах.

   Прибыв в Якутск, Геденштром занялся сбором сведений о землях, которые лежали к северу от Ляховских островов. 25 октября 1808 года он шлет донесение, в котором сообщает со слов крестьянина Егора Ширяева, что купец Сыроватский "нималого участия в открытии Большой Земли не имеет. Открыли оную мещане Портнягин и Санников, живущие в Усть-Янском селении".
   4 февраля 1809 года Матвей Геденштром прибыл в Усть-Янск. Здесь он встретился с зимовавшими промышленниками, среди которых был и Яков Санников. Он служил в качестве передовщика (старшины артели) у купцов Сыроватских. Это был удивительно смелый и любознательный человек, вся жизнь которого прошла в странствиях по бескрайним просторам Сибирского Севера.
   В 1800 году Санников перешел с материка на остров Столбовой, а через пять лет первым ступил на неизвестную землю, которая позже получила название острова Фаддеевского, по имени промышленника, построившего на нем зимовье. Затем Санников участвовал в поездке промышленника Сыроватского к востоку от открытой им земли, во время которой была обнаружена так называемая Большая Земля, названная Матвеем Геденштромом Новой Сибирью.
   Встреча с Санниковым, одним из первооткрывателей Новосибирских островов, была большой удачей для Матвея Матвеевича. В лице Санникова он нашел надежного помощника, Геденштром решил расширить район работ своей экспедиции. Если первоначально он предполагал сосредоточить силы экспедиции весной 1809 года на исследовании "матерой земли", то теперь решил разделить экспедицию на три небольших отряда.
   Санников, выполняя поручение Геденштрома, в нескольких местах пересек пролив между островами Котельным и Фаддеевским и определил, что ширина его колеблется от 7 до 30 верст.
   "На всех сих землях, - писал Пестель Румянцеву, - леса стоячего не имеется, из зверей водятся белые медведи, серые и белые волки; оленей и песцов великое множество, также мышей бурых и белых, из птиц зимою находятся только белые куропатки, летом же, по описанию мещанина Санникова, очень много линяет там гусей, также уток, тупанов, куликов и прочей мелкой птицы бывает довольно. Земля сия, которую Геденштром объехал, названа им Новой Сибирью, а берег, где поставлен крест, Николаевским".

   Геденштром решил послать на Новую Сибирь артель промышленников под начальством Якова Санникова. К артели промышленников Матвей Матвеевич присоединил всех членов своей экспедиции.
   Лето на Новой Сибири стояло холодное, во многих местах остался лежать прошлогодний снег, и нигде из земли не пробивалось ни кустика зеленой травы. Следовательно, отправляться на Новую Сибирь с лошадьми немыслимо. Способ передвижения оставался один - собаки, запряженные в нарты. В речках путешественники обнаружили лишь мелкую рыбешку рогатку. Зато в изобилии линные гуси. Много попадалось песцов, которых мешали промышлять рыскающие стаи волков.
   Санников открыл реку, которая текла на северо-восток от Деревянных гор. Он рассказывал, что члены его артели ходили по ее берегу "вглубь на 60 верст и видели спорную с моря воду". В показании Санникова Геденштром увидел доказательство того, что Новая Сибирь в этом месте, вероятно, не очень широка.
   Разъезжая по острову, Санников в 20 верстах от берега нашел кусок кости, который, кажется, был обделан для употребления вместо топора, ибо несколько походил на прежние каменные топоры чукчей. Других примет, которые свидетельствовали бы о том, что на Новой Сибири раньше жили люди, промышленнику обнаружить не удалось.
   Санников со своими товарищами побывал также на острове, "им прежде открытом" (Фаддеевском), где встретился с артелью охотника Чиркова. Чирков нашел следы "не столь давней обитаемости". Среди них были "жерди юкагирской юрты, под ними саночные полозья, еще свежие, и копылья; несколько костяных скобелей для делания кож и камни, которые в них вкладываются". На основании этих находок Геденштром пришел к заключению, что в этот край "приходили юкагиры, которые, вероятно, на восток удалились".

   За оказанные Санниковым и его товарищами услуги Геденштром разрешил плоды их промысла доставить за счет казны для продажи в Якутск, где Мамонтова кость стоила 20-25 рублей за пуд, а шкурка песца - 2 рубля, то есть в 5- 6 раз дороже, чем в Усть-Янске.
   Становилось очевидно, что Новая Сибирь не материк, не исполинская земля, а остров не столь уж большой величины.
   2 марта 1810 года экспедиция, возглавляемая Геденштромом, покинула посадное зимовье и направилась на север. В числе участников экспедиции находился и Яков Санников.
   Лед в море оказался сильно всторошенным. Торосы иногда были непроходимы, и тогда дорогу прокладывали пешнями. По такой дороге собаки быстро выбивались из сил и отказывались везти груз. Вместо шести дней путь до Новой Сибири занял около двух недель Путешественники перешли на нартах в устье Индигирки, а оттуда - на восточный берег Новой Сибири. Еще за 120 верст до острова путешественники заметили Деревянные горы на южном берегу этого острова.
   После двенадцати дней скитаний по льдам исследователи ступили на твердую землю. Отдохнув два дня, продолжили опись Новой Сибири, которую начали еще в прошлом году. Но насколько далеко к полюсу простирается эта земля?
   Отважный Санников пересек Новую Сибирь с юга на север. Выйдя на ее северный берег, он увидел далеко на северо-востоке синеву. То была не синева неба, во время своих многолетних путешествий Санников видел ее не раз. Именно такой синевой казался ему десять лет назад остров Столбовой, а затем - остров Фаддеевский. Якову казалось, что стоит проехать 10-20 верст, как из синевы выступят либо горы, либо берега неведомой земли. Увы, Санников не мог поехать на северо-восток: он был один с одной упряжкой, собак, корма мало, а путешествовать по льду с уставшими собаками бесполезно.

   Геденштром после встречи с Санниковым отправился на нескольких нартах с лучшими собаками на северо-восток, к таинственной синеве Санников полагал, что это земля. Геденштром позже писал: "Мнимая земля претворилась в гряду высочайших ледяных громад 15 и более саженей высоты, отстоящих одна от другой в 2 и 3 верстах. Они в отдаленности, как обыкновенно, казались нам сплошным берегом".
   Осенью 1810 года Яков Санников "вместе с промышленником Белковым на острове Котельном собирал кости мамонта и ловил песцов. На северо-западном берегу острова, в тех местах, куда не доходил ни один промышленник, Санников нашел могилу. Рядом с ней находилась узкая высокая нарта. Устройство ее говорило о том, что "тащили ее люди лямками". На могиле был поставлен небольшой деревянный крест. На одной стороне его была вырезана неразборчиво обыкновенная церковная надпись. Возле креста лежали копья и две железные стрелы.
   Невдалеке от могилы Санников обнаружил четырехугольное зимовье. Характер постройки говорил о том, что она срублена русскими людьми. Внимательно осмотрев зимовье, промышленник нашел несколько вещей, выполненных, вероятно, топором из оленьего рога.
   В "Записке о найденных мещанином Санниковым на Котельном острову вещах" идет речь и о другом, пожалуй, самом интересном факте - находясь на острове Котельном Санников видел на северо-западе, примерно в 70 верстах, "высокие каменные горы".

   На основании этого рассказа Санникова Геденштром обозначил в верхнем правом углу своей итоговой карты берег неведомой суши, на которой написал: "Земля, виденная Санниковым". На ее побережье нарисованы горы. Геденштром полагал, что виденный Санниковым берег соединяется с Америкой. Это была вторая Земля Санникова - земля, которая на самом деле не существовала.
   В 1811 году Санников вместе с сыном Андреем трудился на острове Фаддеевском. "Он, - писал Геденштром, - начал путь свой с западной стороны от залива, почитаемого прежде проливом. Восточный конец всего залива простирается к морю низменным песком, посредством которого Фаддеевский остров соединяется с Котельным". Открытое песчаное пространство позже получило название Земля Бунге в честь выдающегося русского географа, обследовавшего Новосибирские острова спустя три четверти века.
   Много дней странствовал Яков Санников по пустынным неизведанным северо-западным и северным берегам острова Фаддеевского. Он обследовал заливы, мысы, бухты. Продвигаясь на нартах, запряженных собаками, он мужественно терпел лишения и невзгоды. Путешественник добывал для науки первые бесценные сведения об очертаниях и природе земель Севера. Санников ночевал в палатке, питался олениной, сухарями и черствым хлебом. Не всегда имелись дрова, чтобы развести костер и вскипятить воду. Спал он на шкурах, шкурами же и укрывался. Ближайшее жилье находилось в 700 верстах. В случае беды он не смог бы никого призвать на помощь.
   Санников заканчивал обследование острова Фаддеевского, когда вдруг увидел на севере контуры неизвестной земли. Не теряя ни минуты, он на своих сильных собаках помчался вперед. Наконец с вершины высокого тороса он увидел темную полоску. Она ширилась, и вскоре он отчетливо различил широкую полынью, протянувшуюся по всему горизонту, а за нею - неведомую землю с высокими горами. Геденштром писал, что Санников проехал "не более 25 верст, как был удержан полыньею, простиравшейся во все стороны. Земля же ясно была видима, и он полагает, что она тогда 20 верст от него отстояла".

   Сообщение Санникова об "открытом море" свидетельствовало, по мнению Геденштрома, о том, что Северный Ледовитый океан, лежащий за Новосибирскими островами, не замерзает и удобен для судоходства "и что берег Америки действительно пролегает в Ледовитом море и оканчивается Котельным островом".
   В середине апреля Санников прибыл в Усть-Янск и занялся отправкой запасов продовольствия и корма для собак на острова Котельный и Фаддеевский, где путешественники намерены были провести лето.
   2 мая экспедиция выехала на север и через 15 дней была на острове Котельном. После небольшого отдыха, в котором нуждались собаки, Санников вместе с унтер-офицером Решетниковым отправился обследовать его берега.
   9 июня на остров Котельный прибыли пятидесятник Тарабукин и юкагир Черепов. Они привели 23 оленя, на которых Санников собирался предпринять путешествие летом. Путь до острова в это теплое время был очень труден. Во льду появились многочисленные трещины, поэтому часто приходилось из больших льдин делать мосты, по которым люди и животные перебирались с риском для жизни.

   27 июня Санников оставил становище и 54 дня обследовал остров Котельный - обследовал береговую линию и глубинные районы, где добывал корм для оленей. Возвращаясь на побережье, он с надеждой искал землю, которую прошлым летом видел в океане.
   Экспедиция Санникова полностью обследовала берега острова Котельного. В глубинных его районах путешественники нашли "в великом множестве" головы и кости быков, лошадей, буйволов и овец. Значит, в древности на Новосибирских островах был более мягкий климат.
   Санников вновь посетил зимовье на Котельном острове. Он со своими спутниками открыл могилу. В ней был деревянный сруб, в котором находились топор, пила, 17 железных стрел, колбы для литья пуль, обитый кремень, огниво, костяной гребень и истлевшие остатки шкур песца, оленя, куски овчины и другие вещи. Вблизи зимовья обнаружили топор, медную кастрюлю и перерубленную лыжу.
   Во время этой поездки Санников обнаружил "многие признаки" жилищ юкагиров, которые, согласно преданию, удалились на острова от эпидемии оспы лет 150 назад. В устье реки Царевой он нашел ветхое днище судна, сделанное из соснового и кедрового дерева. Швы его были проконопачены смоленой мочалой. На западном берегу путешественники встретили китовые кости. Это, как писал Геденштром, доказывало, что "от Котельного острова к северу простирается беспрепятственно обширный Ледовитый океан, не покрывающийся льдом, как Ледовитое море при матерой земле Сибири, где никогда китов или костей их не видывали". Обо всех этих находках поведано в "Журнале личных обсказаний мещанина Санникова, унтер-офицера Решетникова и записках, веденных ими во время обозрения и летования на острове Котельном..."

   Каменных гор земли Санников не увидел ни весной, ни летом. Она словно растворилась в океане.
   4 октября неутомимый путешественник отправился на остров Фаддеевский, где вел исследования геодезист Пшеницын. К приезду Санникова у Пшеницына осталась в живых только половина собак, остальные же гибли из-за недостатка корма. Длительный голод изнурил и людей.
   Приезд Санникова оказался спасением для экспедиции геодезиста. Санников перевез Пшеницына и его товарищей на остров Котельный в свое становище. Обильная свежая пища вскоре восстановила силы путешественников. Пшеницын по описаниям и рассказам Санникова составил карту Котельного острова.
   27 октября совместная экспедиция двинулась в путь, и через 15 дней среди бесконечных снежных просторов тундры путешественники увидели белые столбы дыма, державшиеся над Усть-Янском.
   15 января 1812 года Яков Санников и унтер-офицер Решетников прибыли в Иркутск. На этом завершились первые поиски Северного континента, предпринятые Россией в начале XIX века. Земли обрели свой настоящий облик. Четыре из них открыл Яков Санников: это острова Столбовой, Фаддеевский, Новая Сибирь и Земля Бунге. Но, волею судьбы, имя его получило большую известность благодаря землям, которые он видел издали в Северном Ледовитом океане. Не получая ничего за свои труды, кроме права на сбор мамонтовой кости, Санников исследовал на собаках все крупные Новосибирские острова. Он не боялся ни одиночества, ни пурги, ни морозов Порой среди снежной пустыни гибли одна за другой его собаки. Бывали дни, когда путешественник не имел ничего, кроме случайно подстреленной дичи, но он шел к неведомым берегам, речкам, заливам, гонимый жаждой открытий.
   Две из трех земель, виденных Санниковым в различных местах Северного Ледовитого океана, появились на карте. Одна, в виде части огромной суши с гористыми берегами, была нанесена к северо-западу от острова Котельного; другая была показана в виде гористых островов, протянувшихся от меридиана восточного берега острова Фадееевского до меридиана мыса Высокого на Новой Сибири, и названа его именем. Что касается земли к северо-востоку от Новой Сибири, то на месте предполагаемого ее местонахождения был поставлен знак, которым обозначают приблизительную величину. Впоследствии здесь были открыты острова Жохова и Вилькицкого.

   Таким образом, Яков Санников видел в трех различных местах Северного Ледовитого океана неведомые земли, которым затем на протяжении десятилетий занимали умы географов всего мира. Всем было известно, что Яковом Санниковым еще раньше были сделаны крупные географические открытия, что придавало его сообщениям большую убедительность. Он сам был убежден в их существовании. Как явствует из письма И. Б. Пестеля Н. П. Румянцеву, путешественник был намерен "продолжить открытие новых островов, и, прежде всего, той земли, которую видел он на север от Котельного и Фаддеевских островов", и просил отдать ему на два-три года каждый из этих островов.
   Пестель находил предложение Санникова "весьма выгодным для правительства". Той же точки зрения придерживался и Румянцев, по указанию которого был подготовлен доклад об утверждении этой просьбы. В архивном деле нет записей, было ли принято предложение Санникова.
   "Землю Санникова" напрасно искали более ста лет, пока советские моряки и летчики в 1937-1938 годах не доказали окончательно, что такой земли нет. Вероятно, Санников видел "ледяной остров".

(1603 - после 1671)

    Русский землепроходец. В 1632-1638 годах исследовал бассейн реки Лены, открыл соляные источники и пахотные земли. В 1649-1653 годах совершил ряд походов в Приамурье, составил чертеж "реке Амуру".
   
   Дело, начатое Поярковым, продолжил Ерофей Павлович Хабаров-Святитский, крестьянин из-под Устюга Великого. Известно, что в молодые годы Хабаров вместе с братом Никифором ходили на промысел пушного зверя на Таймырский полуостров, потом он занимался солеварением в Соли-Вычегодской (теперь город Сольвычегодск Архангельской области). В 1632 году, бросив семью, он прибыл на Лену. Около семи лет он скитался по бассейну Лены, занимаясь пушным промыслом. В 1639 году Хабаров осел в устье Куты, засеял участок земли, стал торговать хлебом, солью и другими товарами, а весной 1641 года перешел в устье Киренги, распахал шестьдесят десятин земли и построил мельницу. Но главным его богатством была соляная варница. За солью добытчики охотились словно за золотом. Вот и воевода Петр Головин отряжает письменного голову Еналея Бахтеярова "на низ Илима реки, к соляным росолным ключам, и тех ключей велено им досмотреть накрепко, из каких мест те ключи текут, из твердого камени или из мелково, и не понимает ли того места вешная вода и мочно ли на том месте варницы устроить. А осмотря тех росолных ключей и взяв росолу для опыту, велеть описать имянно".
   Но процветал Хабаров недолго. Воевода Петр Головин счел слишком малой десятую часть жатвы, что по уговору отдавал ему Хабаров - востребовал вдвое больше, а потом, без всякого права на то, забрал всю землю, весь хлеб и соляную варницу, а самого хозяина засадил в Якутском остроге в тюрьму, из которой Хабаров вышел в конце 1645 года "гол как сокол".
   Но, на его счастье, на смену Головину в 1648 году пришел другой воевода - Дмитрий Андреевич Францбеков, остановившийся на зимовку в Илимском остроге. Туда в марте 1649 года прибыл Хабаров.

   Узнав об успешном, хотя и трудном походе Пояркова, Хабаров стал просить нового воеводу снарядить сильный отряд в даурские земли.
   Францбеков действительно согласился послать отряд казаков для прииску новых землиц и отпустил Хабарову в кредит казенное военное снаряжение и оружие (даже несколько пушек), сельскохозяйственный инвентарь, а из своих личных средств дал деньги всем участникам похода, конечно, под ростовщические проценты. Мало того, воевода предоставил экспедиции суда якутских промышленников. А когда Хабаров набрал отряд около 70 человек, воевода снабдил его хлебом, отнятым у тех же промышленников. Посылая Хабарова как "старого опытовщика", воевода дал ему наказ - призвать даурских князей Лавкая и Батогу "под высокую государеву руку".
   Но казнокрадство, лихоимство, незаконные поборы Францбекова, а иногда прямой разбой, поощряемый им, вызвали смуту в Якутске. Когда воевода арестовал главных "смутьянов", на него посыпались челобитные и доносы в Москву. Хабаров, чувствуя недалекие перемены, очень спешил и осенью 1649 года вместе с отрядом покинул Якутск.
   Дорога была только одна - по воде, и Хабаров двинулся по Олёкме и Лене на юг - как можно ближе к верховьям притоков Амура, решив таким путем - где по воде, а где и волоком - дойти до Амура.
   Идти против течения быстрой Олёкмы с ее бурливыми порогами было очень трудно. В борьбе со своенравной рекой люди выбивались из сил, тем не менее, продолжали двигаться вперед. Когда их застали первые предзимние холода, Хабаров остановил отряд где-то у Тунгира, правого притока Олёкмы.

   Здесь они срубили острог, отсиделись немного, а в январе 1650 года двинулись дальше на юг, вверх по Тунгиру. На нартах они перевалили отроги Олёкминского Становика и весной 1650 года добрались до реки Урки, первого на их пути притока Амура. Дауры, на собственном опыте познавшие, что ничего хорошего от пришельцев ждать не приходится, покинули город, окруженный рвом и частоколом с крепостными башнями, где правил даурский князь Лавкай. Там были сотни домов - каждый на 50 и более человек, светлых, с широкими окнами, затянутыми промасленной бумагой. В ямах русские нашли большие хлебные запасы. Отсюда Хабаров пошел вниз по Амуру. На пути казаки встречали большие селения с домами добротными, крепкими, но вновь - опустевшие.
   Неожиданно возник со свитой сам Лавкай. Хабаров сразу же предложил ему уплатить ясак, за что пообещал царскую защиту и покровительство. Князь, попросив время для размышления, удалился.
   В одном из покинутых городков русские встретили старуху даурку. Она передала, что Лавкай на 2500 лошадях бежал с берегов Амура. Рассказала она и про "Хинскую землю", как тогда называли Китай: по ту сторону Амура по рекам плавают большие суда с товарами; у местного правителя есть войско, снабженное пушками и огнестрельным оружием. Тогда Хабаров оставил около 50 человек в "Лавкаевом городке" и 26 мая 1650 года вернулся в Якутск. Он надеялся, что с подкреплением удастся пройти дальше.
   Казалось бы, первый поход Хабарова закончился полной неудачей - он вернулся без добычи и не привел к покорности местные народы. Но успех все же был, и немалый. Хабаров привез с собой чертеж Даурской земли - первую, пусть и нехитрую, карту этого края. Этот чертеж стал одним из основных источников при создании карт Сибири в 1667 и 1672 годах. В его отписках, составленных во время похода, рассказывалось о богатствах Даурии - о ее щедрых землях, о пушном звере и о рыбном изобилии в Амуре. Францбеков сумел оценить добытые сведения и незамедлительно отправил хабаровский чертеж, вместе с пространным отчетом, в Москву.

   В Якутске Хабаров начал набирать добровольцев, распространяя преувеличенные сведения о богатствах Даурии. Нашлось 110 "охочих" людей. Францбеков дал 27 "служилых" с тремя пушками, с запасом свинца и пороха. Вместе с теми, кто и раньше ходил на Амур, набралось около 160 человек. С этим отрядом Хабаров в середине лета 1650 года вновь выступил из Якутска.
   Осенью, пройдя знакомой дорогой, он дошел до Амура и соединился с оставленным в прошлом году гарнизоном.
   Казаки, остававшиеся на Амуре, пережили тревожное время. То и дело нападали дауры, желавшие вернуться в собственный город. Но что могли сделать всадники, вооруженные палицей да луком со стрелами, против ружей и пушки казаков, засевших за толстыми стенами? Ну а теперь у Хабарова был и вовсе сильный отряд.
   Хабаров нашел оставленных им казаков ниже по Амуру у укрепленного городка Албазин, который они неудачно штурмовали. Увидев приближение крупных сил русских, дауры бежали. Казаки нагнали их, разбили наголову, захватили много пленных и большую добычу.

   Опираясь на Албазин, Хабаров нападал на близлежащие селения, еще не покинутые даурами, брал заложников и пленных, в основном женщин, распределяя их между своими людьми.
   Послав часть своего отряда с собранным ясаком в Якутск, Хабаров зимой построил дощаники и весной двинулся вниз по Амуру. Через несколько дней русские доплыли до городка князя Гайгудара. Укрепление состояло из трех земляных городков, соединенных между собой стеной, и было окружено двумя рвами. Под башнями были сделаны подлазы, через которые мог проехать всадник. Все селения вокруг этого укрепления были сожжены, а жители укрылись в крепости.
   Хабаров через толмача уговаривал Гайгудара платить ясак русскому государю, но князь отказался. После обстрела казаки взяли городок приступом, убив до 600 человек. Отряд землепроходцев стоял в нем несколько недель, Хабаров продолжал уговаривать окрестных даурских князьков подчиниться русским и давать ясак, но никто не являлся. Тогда отряд погрузил снаряжение и лошадей в дощаники и, всегда готовый к бою, поплыл дальше вниз по Амуру. Через два дня подплывали к городку князя Банбулая Городок был также покинут жителями, а вокруг него стояли неубранные поля. Хабаров хотел здесь зимовать, но, узнав о богатых даурских селениях, расположенных ниже по Амуру, поплыл туда. Казаки снова видели брошенные селения и несжатые хлебные поля.
   В августе ниже устья Зеи они без сопротивления заняли крепость, окружили соседнее селение и заставили его жителей признать себя подданными царя. Хабаров надеялся получить большую дань, но дауры принесли лишь немного соболей, обещав осенью уплатить ясак полностью. Между даурами и казаками установились как будто мирные отношения. Но через несколько дней все окрестные дауры с семьями ушли, бросив жилища. Тогда Хабаров сжег крепость и продолжил путь вниз по Амуру.
   От устья Бурей начинались земли, заселенные гогулами - народом, родственным маньчжурам. Они жили разбросанно, небольшими поселками, и не могли противостоять казакам, высаживавшимся на берег и грабившим их. Слабое сопротивление оказали пашенные дючеры, истребившие ранее часть отряда Пояркова - хабаровские люди были многочисленнее и лучше вооружены.
   В конце сентября экспедиция достигла земли нанайцев, и Хабаров остановился в их большом селении. Половину казаков он послал вверх по реке за рыбой. Тогда нанайцы, соединившись с дючерами, 8 октября напали на русских, но потерпели поражение и отступили, потеряв убитыми более 100 человек. Потери казаков были ничтожны. Хабаров укрепил селение и остался в нем на зимовку. Отсюда, из Ачанского острожка, русские совершали набеги на нанайцев и собирали ясак.

   В марте 1652 года они разбили большой маньчжурский отряд (около 1000 человек), пытавшийся взять приступом острожек. Необычайная дерзость и храбрость русских ратных людей, и умелое командование Хабарова помогли им одержать победу; были захвачены трофеи: 2 пушки, 8 знамен, 17 ружей и весь китайский обоз - 830 лошадей и хлебные запасы.
   Однако Хабаров понимал, что с его малочисленным войском нельзя овладеть страной; весной, как только Амур вскрылся, он оставил Ачанский острог и поплыл на судах против течения.
   Еще летом 1651 года вдогонку Хабарову воевода отправил отряд служилых людей с обещанными боеприпасами. Казаков повели Терентий Ермолин и Артемий Филинов. На Тунгире они повстречали человека Хабарова с грамотой, в которой тот просил как можно быстрее идти на помощь. Но, видимо, груз был слишком велик, и Ермолин споро строит зимовье и оставляет в нем часть снаряжения с небольшим отрядом казаков для охраны, а сам идет на Амур. Мастеровые вытесали струги, отряд погрузился и двинулся вниз по реке. Они не знали, где может стоять Хабаров со своими людьми, и потому зорко вглядывались в берега, надеясь увидеть хоть какой-нибудь след. Но все напрасно.
   Только взяв языков, проведали они "про Ярофея и про войско все". "И те языки на расспросе сказали про Ярофея и про войско, что-де тот Ярофей нашу землю Даурскую проплыл..." Ермолин понял, что до ледостава не успеет нагнать Хабарова. Спустившись по Амуру, он наткнулся на развалины какого-то брошенного городка и решил остановиться в нем на зимовку.

   Весной Ермолин, человек разумный и предусмотрительный, отправляет большой отряд - почти в тридцать человек - во главе со служилым Иваном Антоновым Нагибой на поиски Хабарова. Велено им было идти со всей осторожностью, к берегу без причины не подходить, в драки с местным народом не ввязываться, а на островах - вдруг наткнется - оставлять письма Хабарову.
   Сам Ермолин, отправившись следом за Нагибой, вскоре неожиданно встретил Хабарова. Но Нагибы с ним не оказалось! Ермолин хотел было отправиться на поиски Нагибы, но Хабаров его не пустил.
   Тем временем отряд Нагибы, преодолевая холод и голод, отражая бесчисленные нападения местного люда, прошел весь Амур и вышел в Охотское море. Прежним путем возвращаться уже не было сил, и, раздвигая льдины шестами, Нагиба попытался пробиться к северо-западу.
   Только на одиннадцатый день им удалось прибиться к берегу... "И мы, холопи государевы, на берег пометались душою да телом, хлеб, и свинец, и порох потонул, и платье все потонуло, и стали без всего..."
   Двинулись далее берегом, питаясь, чем Бог послал - били моржей и нерпу, людей в тех местах не боящихся, собирали ягоды да коренья, через глухую тайгу вышли к какой-то речушке, построили "суднишко", снова спустились к морю - а оно уж было безо льдов вблизи берега, прошли морем немного, потом четыре недели брели по тайге и встали зимовать во встреченном эвенкийском селении.

   Летом Нагиба добрался до Якутска, оставил отписку о том, что случилось с ними, и обратился с разными просьбами к воеводе, чтобы помог казакам обжиться на новом месте: "А мы здеся, я, Ивашко, с товарищи… наги и босы..." Через сто лет академик Миллер найдет в Якутском архиве ту отписку, оценит ее значение и перепишет, дивясь мужеству русских.
   Хабаров же вместе с людьми Ермолина продолжал отступление, прослышав, что маньчжуры собрали против него большое войско - тысяч в шесть. Он остановился только в начале августа у устья Зеи.
   Но часть казаков во главе с Костькой Ивановым, Поляковым да Чечигиным взбунтовалась, недовольная крутым нравом Хабарова. Захватив свинец и порох, они пошли вниз по Амуру. Грабя и убивая дауров, дючеров и нанайцев, они добрались до Гиляцкой земли и поставили там острог, чтобы собирать ясак.
   Иванов не учел, что Хабаров не станет терпеть самоуправства ушедших. Жили казаки в своем остроге вольготно и весело, когда в сентябре перед ними объявился Хабаров.
   Он обстрелял бунтарей, а потом, после острастки, пообещал сохранить жизнь и добычу, если они сложат оружие. Бунтовщики подчинились - слишком уж неравными были силы...

   Всю добычу, конечно, Хабаров забрал, а ослушников приказал нещадно бить батогами, отчего многие погибли.
   В этих краях, в Гиляцкой земле, Хабаров встретил новую зиму, а весной 1653 года вернулся на Зею, обосновался и принялся высылать отряды вверх и вниз по Амуру для сбора ясака. Весь левый берег Амура опустел: по приказу маньчжурских властей жители перешли на правый берег.
   Сохранившиеся отписки Ерофея Хабарова якутскому воеводе говорят о том, как верно и точно описал богатство Амура этот смелый землепроходец: "...А вниз по славной, по великой реке Амуре живут даурские люди пахотные и скотные, и в той великой реке Амуре рыба - калушка (белуга) и осетры и всякой рыбы много против Волги. А в градах и улусех дуги великие и пашни есть, а лесы по той великой реке Амуре темные, большие, соболя и всякого зверя много... А в земле злато и серебро виднеется".
   В то время он и вообразить не мог, как раскатилась слава о его завоеваниях и о несметных богатствах Даурской земли. Из Якутска в Москву шли депеши, из которых следовало, что без воинской силы не удержать в повиновении столь обширную землю. Было решено основать новое - Даурское воеводство, а пока для подготовки всех дел из Сибирского приказа был послан московский дворянин Дмитрий Зиновьев. В августе 1653 года с отрядом в 150 казаков пришел он на Зею, роздал царские награды - золотые червонцы, отдал служилым людям двести новгородок, охочим - семьсот московок, а потом предъявил царский указ Хабарову, предписывающий ему, Зиновьеву, "всю Даурскую землю досмотреть и его, Хабарова, ведать". И тут же, не откладывая столь важного дела, оттрепал Хабарова за бороду и по наветам обиженных и недовольных устроил дознание.
   Ерофей Хабаров отличался крутым нравом, поэтому в челобитных, что получал Зиновьев, говорилось о разных притеснениях и о том, что Хабаров "делу не радел, а радел своими нажиткам". Зиновьев арестовал его, забрал добро и отправил в Москву.

   В Москве, в Сибирском приказе, присудили вернуть Хабарову вещи. Он написал царю челобитную, где все припомнил - и хлеб, отнятый Головиным, и пожалованные червонцы, которые так и не дошли до него, что он "четыре земли привел под государеву руку", что не так просто все это было, а "кровь свою проливал и раны терпел" - и царь за те лишения пожаловал его в боярские дети и назначил управителем приленских деревень от Усть-Кути до Чечуйского волока. Однако в Даурские земли Хабарова не пустили, хоть он и просился - "для городовых и острожных поставок и для поселения и хлебныя пахоты". Видно, сил в нем много еще оставалось, раз рассчитывал взяться за такую работу. А потом – пропал. С тех пор ничего о нем не известно.
   Неизвестно, когда и где умер Ерофей Павлович Хабаров, один из первых исследователей Амура, но имя его сохранили потомки самый большой город на Амуре - центр Хабаровского края - называется Хабаровск. Там, где Великий Сибирский железнодорожный путь пересекает реку Урку, по которой плыл великий землепроходец на Амур, есть станция, носящая название Ерофей Павлович.

(ок. 1475 - 1517)
    Испанский конкистадор. В поисках золота первым из европейцев пересек Панамский перешеек и достиг берега "Южного моря" - Тихого океана (29 сентября 1513 года). Открыл Жемчужные острова.
   
   Васко Нуньес де Бальбоа родился в Херес де-лос-Кабаллерос (Бадахосская провинция). В молодости он вел разгульную жизнь. Участвовал в экспедиции Бастидаса, затем поселился на острове Эспаньола (Гаити). Здесь он получил "репартимьенто" - земельный участок с прикрепленными к нему индейцами; однако, как и большинство "репартимьенто", его хозяйство не приносило дохода. Бальбоа наделал так много долгов, что вынужден был скрываться от преследовавших его кредиторов. Но капитанам судов, отправлявшихся из Эспаньолы, было строжайше запрещено принимать на борт несостоятельных должников. Тогда Бальбоа забрался в пустую бочку и вместе с грузом попал на корабль, державший курс к Дарьенскому заливу; таким образом, начальнику экспедиции, капитану Мартину Эрнандесу Энсисо, поневоле пришлось содействовать побегу отважного искателя приключений.
   Корабль вез колонистов и припасы в Новую Андалусию. Возле устья Магдалены Энсисо встретил судно Франсиско Писарро с 25-30 людьми на борту. Но до карибского берега добрался только один корабль, второй же, с припасами, потерпел крушение. Колонистам с самого начала угрожал голод. Тогда по предложению де Бальбоа они переправились на Панамский перешеек, формально являвшийся частью "Золотой Кастилии"" Нерваэса. Сразу же конкистадоры разграбили покинутое индейское селение, где нашли съестные припасы, ткани и золото. После этой удачи на Бальбоа стали смотреть как на предводителя, его избрали судьей, а Энсисо лишили полномочий на том основании, что его права не распространялись на "Золотую Кастилию".
   Встав во главе колонии "Золотая Кастилия", Бальбоа посадил основателя испанского поселения на Панамском перешейке Никуэса с несколькими верными ему людьми на ветхое судно и без всяких припасов пустил в океанское плавание. Никуэс пропал без вести.

   В распоряжении Бальбоа к 1511 году было только 300 матросов и солдат, из которых не больше половины могло еще держаться на ногах. С такими небольшими силами он начал завоевание внутренних областей "Золотой Кастилии". Бальбоа понимал, что его сил недостаточно для покорения страны. Поэтому он воспользовался враждой между местными племенами и заключал союзы с одними, чтобы побеждать других. Союзники снабжали испанцев припасами или отводили им земли и сами их обрабатывали. Вражеские селения конкистадоры разоряли, а пленных продавали. Вождь одного из племен, изумленный жадностью, с какой европейцы набрасывались на золото, сообщил, что в нескольких днях пути к югу от Дарьенского залива лежит густонаселенная страна, где много золота, но для ее покорения нужны большие силы. Вождь прибавил, что там с горных вершин можно видеть другое море, по которому ходят суда, по размерам не уступающие испанским кораблям.
   На поход к этому "Южному морю" Бальбоа решился только через два года, когда из Эспаньолы пришла весть, что правительство рассматривает его обращение с наместником Никуэсом как мятеж против королевской власти. Бальбоа понимал, что только великий подвиг может спасти его, "скудно одаренного человека, не из дворян", от суда и виселицы.
   В 1513 году он двинулся на судах от устья Атрато на северо-запад, вдоль Атлантического побережья, и, пройдя около 150 километров, высадился на берег. Чтобы устрашить индейцев, Бальбоа лицемерно обвинил в мужеложестве мужчин, которые прикрывали наготу короткими кусками ткани, напоминающими женские передники. "Преступники" были затравлены собаками, сопровождавшими конкистадоров в походах.
   Бальбоа сумел нагнать на индейцев-карибов страх не только собственной жестокостью, но и кровожадностью своего свирепого пса Леончилло, который "один стоил двадцати солдат". Впрочем, Бальбоа был дальновиднее своих предшественников и без особой надобности не прибегал к расправам.
   1 сентября Бальбоа отправился открывать "Южное море" с отрядом из ста восьмидесяти наиболее смелых и выносливых солдат. Экспедицию сопровождали шестьсот индейцев-носильщиков и свора борзых.

   Панамский перешеек, который нужно было пересечь, чтобы добраться до берега неизвестного моря, имеет не более шестидесяти миль в ширину, но зато он перерезан на всем протяжении цепями высоких гор, у подножия которых образовалась наносная, необыкновенно плодородная почва, поросшая буйной тропической растительностью. Испанцам пришлось прорубаться через непроходимые чащи лиан, папоротников, гигантских деревьев, преодолевать вязкие болота с тучами москитов. Этот лес был населен множеством птиц и животных, чей покой доселе человеком не нарушался. Ядовитые испарения болот, желтая лихорадка и дизентерия, свирепствовавшие в этих местах, изматывали силы и убивали энергию самых здоровых людей.
   Завидев грозный отряд Бальбоа, туземцы убегали в горы или, пользуясь преимуществами хорошо защищенной местности, совершали на испанцев неожиданные нападения. Бальбоа старался поддерживать в своих людях бодрость духа и заставлял их двигаться вперед.
   После двадцатидневного перехода, сопровождавшегося непрерывными боями с индейцами, Бальбоа, поднявшись на гребень горы, увидел, наконец, широкий Панамский залив, за которым открывалось безбрежное "Южное море" - Тихий океан. 29 сентября он вышел к бухте, которую назвал Сан-Мигель. Дождавшись прилива, Бальбоа вошел в воду и, с обнаженной шпагой в одной руке и с кастильским знаменем в другой, торжественно прочитал грамоту, составленную нотариусом: "... вступаю во владение для кастильской короны... этими южными морями, землями, берегами, гаванями и островами со всем, что в них содержится... И если иной царь или вождь, христианин или сарацин... заявит свои притязания на эти земли и моря, то я готов во всеоружии оспаривать их у него и воевать с ним во имя государей Кастилии, как настоящих, так и будущих. Им принадлежат и власть, и господство над этими Индиями, острова, как Северный, так и Южный материки с их морями от Северного полюса и до Южного, по обе стороны экватора, внутри и вне тропиков Рака и Козерога... и ныне и во веки веков, пока будет существовать мир, до Страшного суда над всеми смертными поколениями".
   Сведения, которые Бальбоа удалось собрать у окрестных касиков, покорившихся его оружию и предоставивших ему жизненные припасы, совпадали с рассказами туземцев на берегу Дарьенского залива.
   Бальбоа узнал, что на юге находится обширная страна, "до того богатая золотом, что из него делают даже обиходные орудия"; жители той страны приручают лам и используют их как домашних животных для перевозки тяжестей. Эти интересные сведения вместе с большим количеством жемчуга, полученного здесь Бальбоа от туземцев, окончательно убедили его, что он находится в азиатских странах, описанных Марко Поло, недалеко от империи "Сипанго", сказочные богатства которой не давали покоя алчным авантюристам.

   Бальбоа пересек Панамский перешеек в нескольких направлениях. "А страна здесь такая, что если тот, кому доверено управление, заснет, то по своему желанию ему не проснуться, ибо правитель здесь должен всегда бодрствовать. Страна трудно проходима из-за многих рек, и многие наши люди мрут здесь из-за тяжелого труда и лишений, и каждый день мы тысячу раз глядим в глаза смерти".
   Вернувшись к берегам Дарьенского залива, Бальбоа послал в Испанию донесение о великом открытии, приложив "королевскую пятину" (пятую часть добычи) - груду золота и двести прекрасных жемчужин. Правительство сменило гнев на милость.
   Для наиболее проницательных людей открытие "Южного моря" стало решающим доказательством, что Колумб открыл вовсе не Индию, но Новый Свет.
   Но Бальбоа на этом не остановился. Он начал готовиться к новой экспедиции в "Южное море", собираясь построить на берегу залива Сан-Мигель несколько каравелл и отправиться с ними завоевывать новую страну. Где-то на юге от "Золотой Кастилии" лежит, как рассказывают индейцы, страна, где едят и пьют на золоте, - сказочно богатая страна Биру (то есть Перу). Однако его планам не суждено было осуществиться.
   Новый наместник "Золотой Кастилии" - подозрительный и жадный старик Педро Ариас (Педрариас) де Авила повел с собой к Панамскому перешейку целый флот (22 корабля). Около десяти тысяч "безработных" идальго согласны были без всякого жалованья пуститься за океан. Но отправить можно было только 1500 человек, принадлежащих к "цвету испанского дворянства". Прибыв в колонию, Авила прочитал Бальбоа королевские грамоты, которые предписывали милостивое обращение с тем, кто открыл "Южное море", а сам немедля начал против него тайное следствие.

   Желтая лихорадка косила новоприбывших. Для большого отряда не хватало провизии, и нередко рыцари в шелку и бархате умирали с голоду. Авила разбил испанцев на небольшие отряды и разослал их во все стороны за провиантом, золотом, жемчугом и рабами. "Цвет испанского дворянства" жег и грабил индейские селения и убивал несчастных индейцев, и они, как писал Бальбоа в Испанию, "превратились из ягнят в лютых волков". Бальбоа сам впервые потерпел поражение во время похода вверх по реке Атрато. В то же время он получил новое высокое назначение от короны, и Авила стал смотреть на него как на опасного соперника. Чтобы выиграть время, Авила предложил выдать за Бальбоа замуж свою дочь, жившую в Испании. Брачный договор был подписан, и мать отправилась за невестой на родину. Авила поручил Бальбоа продолжать открытия в "Южном море", дал ему для этого отряд и разрешение построить корабли у Панамского залива. А затем он обвинил Бальбоа в том, что тот на собственный страх замышляет экспедицию и оттягивает туда слишком много солдат, и присоединил к этому старые обвинения в мятеже и убийстве Никуэса. Арестовать Бальбоа было поручено отряду под командой Франсиско Писарро. По приказанию Авилы человек, открывший "Южное море", был осужден за измену и обезглавлен. Открытие европейцами Перу задержалось на целых пятнадцать лет.
   В 1519 году Педрариас Авила построил на южном берегу перешейка город Панаму, первый испанский опорный пункт на "Южном море", и вскоре перенес туда административный центр "Золотой Кастилии".

(? - 1474/75)
    Русский путешественник, тверской купец. Совершил путешествие в Персию, Индию (1466-1474). На обратном пути посетил африканский берег (Сомали), Маскат, Турцию. Путевые записки "Хожение за три моря" - ценный литературно-исторический памятник. Отмечен многосторонностью наблюдений, а также необычной для средних веков веротерпимостью в сочетании с преданностью христианской вере и родной земле.
   
   Нет биографических сведений о замечательном сыне русского народа - Афанасии Никитине, но его путевые записи "Хожение за три моря" (точное название дневника) не только ценнейший и интереснейший географический документ, но и замечательный литературный памятник. Автор рассказывает историю своих странствований по Кавказскому побережью Каспийского моря, Персии, Индии, Турции, Крыму и югу России.
   Летом 1466 года купцы из Твери на двух судах отправились для заморской торговли в далекое плавание: они ехали вниз по Волге за море "Дербенское", или "Хвалынское" - так в старину называли Каспийское море.
   Главой каравана избрали Афанасия Никитина, человека бывалого, походившего в свое время по земле Он взял с собой рукописные книги и с первых же дней стал вести дневник.

   Караван плыл мимо Калягина, Углича, Костромы, Плёса. Короткие строки дневника говорят, что путь по Волге Никитину был знаком. В Нижнем Новгороде - длительная остановка. Плыть по Волге в то время было небезопасно: нападали татары.
   В Нижнем Новгороде русские купцы присоединились к каравану ширванского посольства во главе с Хасанбеком, возвращавшегося из Москвы на родину.
   Караван, боясь нападения, плыл "сторожко и с опаской". Благополучно миновали Казань и другие татарские города, но в дельте Волги на них напал отряд астраханского хана Касима. Купцы, в то время смелые воины, взялись за оружие. Татары "застрелили у нас человека, а мы у них двух застрелили", сообщает Никитин. К несчастью, одно судно застряло на рыболовном езу, а другое село на мель. Татары разграбили эти суда и захватили в плен четырех русских.
   Уцелевшие два судна вышли в Каспийское море. Меньшее судно, на котором было "6 москвичь да 6 тверичь", во время бури разбило и выбросило на прибрежную мель близ Тархы (Махачкалы). Жители побережья кайтаки разграбили товар, а людей захватили в плен.

   Афанасий Никитин с десятью русскими купцами, находясь на посольском судне, благополучно добрался до Дербента. Прежде всего, через Василия Папина и Хасанбека он начал хлопотать об освобождении пленных. Хлопоты его увенчались успехом: через год купцы были освобождены. Но кайтаки не вернули обратно товар: "...у кого, что есть на Руси, и тот пошел на Русь, а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли".
   Никитин был в числе тех купцов, которые для заморской торговли взяли товар в долг, а потому возвращение на родину грозило ему не только позором, но и долговой ямой.
   Афанасий пошел к Баку, где на выходах нефтяных газов горели вечные огни, считавшиеся на востоке священными. Город был широко известен своими нефтяными маслами. Эти масла применялись в медицине, употреблялись для освещения, были предметом широкой торговли на востоке.
   Из Баку, "где огонь неугасимый", в сентябре 1468 года Никитин отплыл в прикаспийскую персидскую область Мазандеран. Там он пробыл более восьми месяцев, а затем, перевалив горы Эльбурс, двинулся на юг. Путешествовал Афанасий не торопясь, иногда по месяцу жил в каком-нибудь селении, занимаясь торговлей. Он прошел многие города. "А то есми городы не все писал, много городов великих". Весной 1469 года он добрался до "пристанища Гурмызьского", так он называет Ормуз - большой и оживленный порт, где пересекались торговые пути из Малой Азии, Египта, Индии и Китая. Товар из Ормуза доходил и до России, особенно славились "гурмыжские зерна" (жемчуг). Никитин, описывая город, расположенный на небольшом безводном острове при входе из Аравийского моря в Персидский залив, рассказывает о морских приливах; он пишет, что солнце здесь так печет, что может "человека съжжет".

   В этом большом торговом городе насчитывалось до 40 тысяч жителей; о нем тогда на Востоке говорили: "Если земля кольцо, то Ормуз - жемчужина в нем". Никитин пробыл здесь месяц. Узнав, что отсюда вывозят в Индию лошадей, которые там "не родятся" и очень дорого ценятся, тверяк купил хорошего коня и из Гурмыза "...пошел есми за море Индейское..."
   После более чем двухлетнего пребывания в Персии 23 апреля 1471 года Никитин сел на судно и через шесть недель прибыл на корабле в индийский город Чаул.
   Индия поразила его. Даже не сама земля, столь не похожая на его родные места, а люди - темнокожие, нагие, босые. Лишь у тех, кто побогаче да познатнее, на голове да бедрах фата - кусок материи, но у всех, даже и бедных - либо золотые серьги, либо браслеты на руках и ногах, а вокруг шеи - украшение тоже из золота. Никитин недоумевал: если есть золото, отчего же они не купят хоть какую одежду, чтобы прикрыть свою наготу?
   Но в Чауле ему не удалось выгодно продать коня, и в июне он отправился через Западные Гаты в глубь страны, за 200 верст от моря, на восток, в небольшой городок в верховьях Сины (бассейн Кришны), а оттуда на северо-запад, в Джуннар - крепость, стоящую на высокой горе, к востоку от Бомбея. В крепость вела узкая тропа. Однако странникам, особенно чужеземцам, в городские ворота вход воспрещен, и жить им приходилось в подворьях, правда, бесплатно. В это же время Никитин лишился своего жеребца. Асад-хан, наместник Джуннара, соблазнился превосходным конем и повелел силой забрать его. Вдобавок, узнав, что жеребец принадлежал иноверцу, Асад-хан вызвал русина к себе во дворец и посулил вернуть жеребца и отвесить тысячу золотых в придачу, если чужеземец согласится перейти в магометанскую веру. А нет - так не видать тому жеребца, да и самого продаст в рабство.
   Хан отвел ему на размышление четыре дня. Однако Никитина спас случай. Как раз в те дни ему повстречался старый знакомец Мухаммед - его-то и упросил Афанасий бить челом перед ханом, чтобы в веру чужую его не поставили - да так, видно, просил, что за душу тронул.

   Хан показал, что может быть милостив. И в веру свою переходить не стал понуждать, и даже жеребца вернул.
   Он провел в Джуннаре два месяца. Теперь уже иными глазами смотрел Никитин на Индию. Шел сюда в надежде взять товар на Русь, да и потом продать его выгодно, "ано нет ничего на нашу землю". Дождавшись, как подсохнут дороги после сезона дождей, в сентябре, повел жеребца еще дальше, за 400 верст, в Бидар, столицу бесерменского (мусульманского) государства Бахмани, владевшего тогда почти всем Деканом до реки Кришны на юге,- "город большой, многолюдный". Затем пошел он дальше - в Алланд, где открывалась большая ярмарка, и где он надеялся выгодно продать жеребца. Только напрасно на это рассчитывал - тысяч двадцать коней собралось на ярмарке, и Никитину продать своего жеребца не удалось.
   Но здесь в нем вновь пробудилась пытливость, стремление узнать и запомнить все что можно из жизни чужого народа - всякие легенды, обычаи. Дивится Никитин многочисленным праздникам, на которые стекается видимо-невидимо богомольцев.
   Есть также у Никитина пространная запись легенды о лесном царе обезьян - "князе обезьяньском", который "в случае жлобы обезьян на людей посылает свою рать для наказания обидчиков". Откуда появилась эта запись? В Индии обезьяны почитались священными животными им приносили плоды, вареный рис и другую еду; в честь обезьян в Индии строились даже храмы. Об "обезьяньском" царе сохранился цикл мифов, обработанщй в героическом эпосе "Рамаяна", где царь обезьян Сугрив и его полководец Хацуман являются союзниками и помощниками героя эпоса, царевича Рама.

   Никитин очень близко познакомилас некоторыми индийскими семьями. Он сообщил им, что он не мусульманин,, христианин и зовут его "Офонасий" (Афанасий), а не хозе Исуф Хоросани, как его здесь прозвали. Не скрывая ничего от русского друга, жители рассказывали ему о своей жизни и быте. Путешественник узнал, что религиозные верования у них различные, всех существующих вер "80 и 4 веры".
   И снова Никитин в Бидаре. За те четыре месяца, что пробыл он здесь, Афанасий лучше узнал жизнь города. Никитин видит теперь то, что прежде от него ускользало, любуется тем, чего раньше не замечал - извилистые коридоры дворца султана, чтобы легче было обороняться. Изумительно расписанный купол над главными воротами; камень, покрытый вишеватым, рельефным узором: "А двор же его люден велми, все на вырезе, да  и последний камень вырезан да золотом описан велми чюдно..."
   "Далеко не всяк может попасть сюда: сто сторожей да сто писцов сидят при воротах, расспрашивают всех, кто идет, закаким делом прибыл. Денно и нощно стерегут дворец тысяча конников - в доспехах, со светильниками в руках... А по четвергам да по вторникам выезжает султан на потеху - с пышной свитой в две тысячи всадников, в сопровождении полсотни слонов," - дивится русский купец, стоя в толпе и глядя на все это...
   Но еще более изумляет его праздничный выезд султана. Никитин подробно пишет обо всем, не забывая и не опуская и малейшей детали: "...Триста слонов, наряженных в булатных в доспехах да с городкы, да и городкы окованы, да в городках по 6 человек в доспесех, да с пиками, да с пищалями; а на великом слоне 12 человек, на всяком слоне по два пронорца великых, да к зубам повязаны великыя мечи по кентарю, да к рылом привязаны великыя железныя гири, да человек седить в доспесе промежду ушей, да крюк у него в руках железной великы, да тем его править..."

   Здесь, в Бидаре, в декабре 1471 году продал он наконец жеребца. Никитин описывает пышные выезды местного султана, его двор - окруженный стенами с семью воротами. Он видит вокруг страшную нищету, на которую не обращали внимания другие европейские путешественники: "...сельские люди очень бедны, а бояре богаты и роскошны; носят их на серебряных носилках..." Отмечает Никитин и рознь индусов и мусульман ("с бесерменами не едят и не пьют"), и различия в быте и пище отдельных каст.
   В 1472 году из Бидара Афанасий направился в священный город Парват, на правом берегу Кришны, куда богомольцы шли на праздник ночи, посвященный богу Шиве (Сиве). Путешественник правильно отмечает, что этот город для индийцев-брахманов так же священен, как для мусульман Мекка, а для православных - Иерусалим. На этот большой праздник собиралось до 100 тысяч человек.
   Тверской купец наблюдателен. Так, описывая пищу, главным образом растительную (мяса крупного рогатого скота, по религиозным воззрениям, никто не ел, многие также не ели свинины и баранины), Никитин отмечает хороший обычай народа мыть перед едой ноги, руки и ополаскивать рот. "Едят два раза в день, а в воскресенье и понедельник только по одному", - отмечает он.
   Поразила путешественника кремация умерших. "А кто у них умреть, ини тех жгуть да пепел сыплють на воду", - сообщает Никитин. Описывает он также и другие обычаи - новорождённому сыну имя дает отец, а дочери - мать, при встрече и прощании люди друг другу кланяются, протягивая руки до земли.

   Из Парвата Афанасий Никитин снова вернулся в Бидар. С этого момента в дневнике путешественника появляются скорбные строки: он вспоминает о книгах, захваченных татарами, и горюет о том, что путает календарь, а, следовательно, не может в точности соблюдать христианские праздники.
   Бидар он оставил в апреле 1473 года, пять месяцев прожил в одном из городов "алмазной" области Райчур и решил возвращаться "на Русь".
   Никитин был разочарован результатами путешествия: "Меня обманули псы-басурмане: они говорили про множество товаров, но оказалось, что ничего нет для нашей земли... Дешевы перец и краска. Некоторые возят товар морем, иные же не платят за него пошлин. Но нам они не дадут провезти без пошлины. А пошлина большая, да и разбойников на море много". Около трех лет провел Афанасий в Индии, стал свидетелем войн между двумя крупнейшими в то время державами субконтинента, а его записи уточняют и дополняют индийские хроники, характеризующие события 1471-1474 годах. В "Хожении..." он дает также краткие, но в основном достоверные сведения о некоторых "пристанищах", куда он сам не попал: о столице южноиндийского могущественного государства Виджаянагар и его главном порте Колекот (Кожикоде), о Шри-Ланке как о стране, богатой драгоценными камнями, благовониями и слонами; о "немалой пристани" Западного Индокитая Пегу (устье Иравади), где живут индийские дервиши - буддийские монахи, торгующие драгоценными камнями, о фарфоровых изделиях "Чина и Мачина" (Китая).

   Истомившись в Индии, Никитин в конце 1473 (или 1471) года отправился в обратный путь, описанный им очень кратко. Он пробирается к берегу моря. По суше, через мусульманские страны путь был закрыт - иноверцев там силой обращали в свою религию, а для Никитина было легче жизни лишиться, чем принять басурманство.
   Из Бидара попал он в Каллур, просидел в нем пять месяцев, закупил драгоценные камни и двинулся к морю - в Дабул (Дабхол). Почти год ушел на эту Дорогу.
   Дабул был в то время большой, богатый город, расположенный на западном побережье Индии. Здесь Никитин скоро нашел корабль, идущий в Ормуз, заплатил два золотых и снова оказался в Индийском море. "И плыл я... по морю месяц и не видел ничего, только на другой месяц увидел Ефиопские горы... и в той Ефиопской земле был пять дней. Божией благодатью зло не произошло, много роздали ефиопам рису, перцу, хлебов, и они суда не пограбили". Под "Ефиопскими горами" подразумевается северный высокий берег полуострова Сомали. Вот уж не чаял Афанасий увидеть Африку.
   Судно достигло Маската, пройдя около 2000 километров против ветра и течения и затратив на этот путь значительно больше времени, чем отмечено в тексте "Хожения..." Через девять дней плавания корабль благополучно пристал в Ормузе. Вскоре Никитин двинулся на север, к Каспийскому морю, уже знакомой дорогой. От Тавриза он свернул на запад, в Орду - стан Узун-Хасана, который как раз в это время вел войну против Мухаммеда II, владыки Османского царства.

   В Орде Никитин задержался на десять дней, "ано пути нету никуды" - кругом кипели сражения, а к началу 1474 года перебрался в Трапезунд, город на южном побережьи Черного моря.
   Но в Трапезунде в нем заподозрили лазутчика Узун-Хасана, "хлам весь к себе взнесли в город и на гору, да обыскали все..." - видно, искали тайные грамоты. Грамот никаких не нашли, однако добро, какое было, "выграбили все, только и осталось, что держал при себе".
   За два золоту договорился он о переправе через Черное море. Сильный шторм через пяь дней погнал корабль обратно, и более двух недель пришлось путникам neрежидать в Платане, неподалеку от Трапезунда.

   За золотой его взялись перевезти в генуэзскую Кафу (Феодосию), но "из-за сильного и злого ветра" судно достигло ее только 5 ноября. В Кафе он слышит русскую речь и смог говорить на родном языке. Дальше Никитин не вел записей. Здесь он провел зиму 1474/75 годов и, вероятно, привел в порядок свои наблюдения.
   Три моря оставил за спинои Афанасий Никитин, и лишь дикое поле отделяло его теперь от Руси. Однако напрямую идти он не решился, а пошел нахоженной дорогой сурожан - московских гостей, торгующих с крымским городом Сурожем, - через земли Великого княжества Литовского. Для него эта дорога была безопасней. Тверь, в отличие от Москвы, с Литвой дружбу водила, и тверичу здесь бояться было нечего.
   Весной же 1475 года вместе с несколькими купцами Афанасий двинулся на север, скорее всего по Днепру.
   Из краткого Вступления к его "Хожению ", включенному в "Львовскую летопись" под 1475 год, видно, что он, "Смоленска не дойдя, умер [в конце 1474 - начале 1475 года] а писание своей рукой написал, и его рукописные тетради привезли гости [купцы]" в Москву.

   Тетради, исписанные рукою Никитина, попали в Москву, к дьяку великого князя Василию Мымыреву, тот сразу же понял, какую ценность они представляют - ведь до Никитина русские люди не были в Индии.
   В XVI--XVII веках "Хожение..." неоднократно переписывалось, до нас дошло по крайней мере шесть списков, но до XVII века нам неизвестны на Руси какие-либо новые попытки завязать непосредственную торговлю с Индией. Да и врядли тех русских, кто читал "Хожение...", могли побудить к путешествию в Индию слова правдивого Никитина, что там "на Русскую землю товара нет". Его путешествие с экономической точки зрения оказалось невыгодным предприятием. Но Никитин был первым европейцем, давшим вполне правдивое описание средневековой Индии, которую он обрисовал просто, реалистично, деловито, без прикрас. Своим подвигом он убедительно доказывает, что во второй половине XV века, за 30 лет до португальского "открытия" Индии, путешествие в эту страну из Европы мог совершить на свой страх и риск даже одинокий и бедный, но энергичный человек. Никитин не имел поддержки со стороны светского государя, как путешествовавший вскоре после него португалец Ковильян. Не стояла за ним и могущественная церковная власть, как за его предшественниками монахами Монтекорвино и Одорико из Порденоне. Он не отрекся от своей веры, как венецианец Конти. Единственный православный христианин среди мусульман и индусов, Никитин не мог надеяться и на помощь и гостеприимство своих единоверцев, подобно арабским купцам и путешественникам.
   Афанасий Никитин был совершенно одинок, очень тосковал по родине и стремился вернуться домой. "А Русскую землю Бог да сохранит. На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бегляри [княжеские наместники] Русской земли несправедливы. Да будет Русская земля благоустроена, ибо справедливости мало в ней".

(ок. 1254 - 1324)

    Венецианский путешественник. Родился на острове Корчула (Далматинские острова, ныне в Хорватии). В 1271-1275 годах совершил путешествие в Китай, где прожил около 17 лет. В 1292-1295 годах морем вернулся в Италию. Написанная с его слов "Книга" (1298) - один из первых источников знаний европейцев о странах Центральной, Восточной и Южной Азии.
   
   Книга венецианского путешественника в Китай Марко Поло в основном составлена по личным наблюдениям, а также по рассказам его отца Никколо, дяди Маффео и встречных людей.
   Старшие Поло не один раз, как сам Марко, а трижды пересекали Азию, причем два раза - с запада на восток и один - в обратном направлении, во время первого путешествия. Никколо и Маффео оставили Венецию около 1254 года и после шестилетнего пребывания в Константинополе выехали оттуда с торговыми целями в Южный Крым, затем перебрались в 1261 году на Волгу. От средней Волги братья Поло двинулись на юго-восток через земли Золотой Орды, пересекли закаспийские степи, а затем через плато Устюрт прошли в Хорезм, к городу Ургенчу. Дальнейший их путь пролегал в том же юго-восточном направлении вверх по долине Амударьи до низовьев Зарафшана и вверх по нему до Бухары. Там произошла их встреча с послом завоевателя Ирана, ильхана Хулагу, направлявшимся к великому хану Хубилаю, и посол предложил венецианцам присоединиться к его каравану. С ним они шли "на север и северо-восток" целый год.
   По долине Зарафшана они поднялись до Самарканда, перешли в долину Сырдарьи и по ней спустились до города Отрар. Отсюда их путь лежал вдоль предгорий Западного Тянь-Шаня к реке Или. Дальше на восток они шли либо вверх по долине Или, либо через Джунгарские Ворота, мимо озера Алаколь (восточнее Балхаша). Затем они продвигались по предгорьям Восточного Тянь-Шаня и вышли к оазису Хами, важному этапу на северной ветви Великого шелкового пути из Китая в Среднюю Азию. От Хами они повернули на юг, в долину реки Сулэхэ. А дальше на восток, ко двору великого хана, они шли по тому же пути, который проделали позднее вместе с Марко. Обратный их путь не выяснен. В Венецию они вернулись в 1269 году.

   Марко Поло скупо рассказывает о своем детстве, о первых шагах своей жизни до того дня, как он покинул Венецию и отправился в путешествие, принесшее ему бессмертную славу.
   Мать Марко Поло рано умерла, а дядя мальчика - тоже Марко Поло - все эти годы, вероятно, безвыездно торговал в Константинополе, и будущий путешественник жил в Венеции у своей тетки Флоры (по отцовской линии). У него было несколько двоюродных братьев и сестер. Вполне вероятно, что, пока отец Марко не возвратился из Азии, мальчик находился на воспитании у родственников.
   Жизнь Марко протекала так, как она протекала в то время у всех мальчиков. Знания Марко приобретал на каналах и набережных, мостах и площадях города. Формальное образование получали тогда очень немногие; тем не менее, вопреки мнению многих издателей и комментаторов, вполне возможно, что Марко умел читать и писать на родном языке. Во вступительной главе к своей книге Поло сообщает, что "он занес в записную книжку лишь немного заметок", так как не знал, вернется ли когда-нибудь из Китая на родину. В другой главе книги Поло заявляет, что в течение своего путешествия к великому хану он старался быть как можно внимательнее, примечая и записывая все то новое и необыкновенное, что приходилось слышать или видеть". Посему можно заключить, что мальчик, который, как известно, впоследствии, находясь в Азии, выучил четыре языка, мог хоть немного читать и писать по-итальянски. Не исключено, что он обладал кое-какими познаниями и во французском.
   Приезд Никколо и Маффео в Венецию явился поворотным пунктом во всей жизни Марко. Он с жадностью слушал рассказы отца и дяди о загадочных странах, в которых те побывали, о многих народах, среди которых они жили, об их внешнем виде и одежде, их нравах и обычаях - чем они похожи и чем не похожи на венецианские. Марко даже начал усваивать кое-какие слова и выражения на татарском, тюркском и иных диковинных языках - на них отец с дядей часто объяснялись, да и свою венецианскую речь они нередко уснащали чужими словечками. Марко заучил, какие товары покупают и продают различные племена, какие у них в ходу деньги, где какой народ встречается вдоль великих караванных путей, что где едят и пьют, какие обряды совершают с новорожденными, как женятся, как хоронят, во что верят и чему поклоняются. Бессознательно он накапливал практические познания, которые в будущем сослужили ему бесценную службу.
   Никколо и его брат после пятнадцатилетнего путешествия не легко мирились со сравнительно однообразным существованием в Венеции. Судьба настойчиво звала их, и они повиновались ее зову.

   В 1271 году Николло, Маффео и семнадцатилетний Марко отправились в путешествие.
   Перед этим они встретились с только что взошедшим на престол папой Григорием X, который дал им в спутники двух монахов из ордена проповедников - брата Пикколо Виченцкого и брата Гильома Триполийского.
   Три венецианца и два монаха доехали до Лаяса и начали продвигаться на Восток. Но едва они добрались до Армении, как узнали, что Бейбарс Арбалетчик, бывший раб, занявший трон мамелюков, вторгся со своим сарацинским воинством в эти места, убивая и круша все, что попадало под руку. Перед путешественниками встала весьма реальная опасность, но они решили идти дальше. Однако перепугавшиеся монахи предпочли вернуться в Акру. Они передали братьям Поло папские письма и подарки, предназначенные для великого хана.
   Дезертирство трусливых монахов отнюдь не обескуражило венецианцев. Дорогу они знали по прежнему своему путешествию, на местных языках говорить умели, они везли письма и дары от высшего духовного пастыря Запада к величайшему монарху Востока, и - самое важное - у них была золотая дощечка с личной печатью Хубилая, которая была охранной грамотой и гарантией того, что им будет обеспечена пища, кров и гостеприимство практически на всей территории, по которой предстояло пройти.
   Первой страной, которую они проехали, была "Малая Армения" (Киликия) с портом Лаясом. Здесь шла оживленнейшая, широкая торговля хлопком и пряностями.
   Из Киликии путешественники попали в современную Анатолию, которую Марко называет "Туркоманией". Он сообщает нам, что туркоманы выделывают самые тонкие и красивые в мире ковры.

   Проехав Туркоманию, венецианцы вступили в пределы Великой Армении. Здесь, сообщает нам Марко, на вершине горы Арарат, находится Ноев ковчег. Армянский государь Хайтон, написавший в 1307 году, когда он был настоятелем монастыря, историю своей родины, говорит, что "эта гора выше всех гор на свете". И Марко, и Хайтон рассказывают одно и то же - гора эта недоступна из-за снегов, которые покрывают ее зиму и лето, но на снегу выступает что-то черное (ковчег), и это видно в любое время года.
   Следующим городом, о котором рассказывает венецианский путешественник, был Мосул - "все шелковые ткани и золотые, что называется мосулинами, делаются здесь". Мосул расположен на западном берегу Тигра, напротив древней Ниневии, он так славился чудесными шерстяными тканями, что до сих пор определенный сорт прекрасной шерстяной ткани мы называем "муслин".
   Путешественники остановились затем в Тебризе, крупнейшем торговом центре, куда съезжались люди со всех концов света, - здесь была цветущая купеческая колония генуэзцев.
   В Тебризе Марко впервые увидел величайший в мире рынок жемчуга - жемчуг в больших количествах привозили сюда с берегов Персидского залива. В Тебризе его чистили, сортировали, сверлили и нанизывали на нити, а отсюда он расходился уже по всему свету. Марко с любопытством наблюдал, как жемчуг продают и покупают. После того как жемчуг осматривали и оценивали эксперты, продавец и покупатель садились друг против друга на корточки и вели немой разговор, пожимая друг другу руки, прикрытые спущенными рукавами, так чтобы никто из свидетелей не знал, на каких условиях они сторговались.
   Выйдя из Тебриза, путешественники пересекли Иран в юго-восточном направлении и посетили город Керман.

   Через семь дней пути от Кермана путешественники достигли вершины высокой горы. Чтобы преодолеть гору, потребовалось двое суток, и путники страдали от сильного холода. Затем они вышли на обширную цветущую долину: здесь Марко увидел и описал быков с белыми горбами и овец с жирными хвостами - "хвосты у них толстые, большие; в ином весу фунтов тридцать".
   Теперь венецианцы вступили в опасные места, так как в этой части Персии было множество разбойников, называемых караунасами. Марко пишет, что они произошли от индийских женщин, а отцами у них были татары. Знакомство с караунасами едва не стоило Поло жизни и чуть не лишило мир одной из самых интересных книг. Ногодар, предводитель разбойников, напал вместе со своей шайкой на караван, воспользовавшись туманом, частым в этой местности (Марко приписывает туман колдовству караунасов). Разбойники захватили путников врасплох, и те бросились кто куда. Марко, его отец и дядя и кое-кто из их провожатых, всего семь человек, спаслись в ближнем селении. Всех остальных разбойники схватили и перебили или продали в рабство.
   Заново составив караван, неустрашимые венецианцы двинулись к своей цели - к Персидскому заливу, к Ормузу. Здесь они собирались погрузиться на корабль и отплыть в Китай - Ормуз являлся тогда конечным пунктом морской торговли между Дальним Востоком и Персией. Переход длился семь суток. Сначала дорога шла по крутому спуску с Иранского плоскогорья - горной тропе, где бесчинствовало множество разбойников. Потом, ближе к Ормузу, открылась прекрасная, хорошо орошенная долина - здесь росли финиковые пальмы, гранаты, апельсины и прочие фруктовые деревья, летали бесчисленные стаи птиц.
   Во времена Поло Ормуз находился на материке. Позднее, в результате набегов враждебных племен, он был разрушен, и "жители перенесли свой город на остров в пяти милях от материка".
   Очевидно, венецианцы пришли к выводу, что длительное плавание на здешних ненадежных судах да еще с лошадьми, обычно погружаемыми поверх накрытых кожей товаров, чересчур рискованно - они повернули на северо-восток, вглубь страны, по направлению к Памиру.

   Больше недели ехали они по пустынным местам, где вода зелена, как трава, и очень горька, добрались до Кобиана, а затем совершили многодневный переход через пустыню и прибыли в Тонокаин. Жители этих стран весьма понравились Марко. Здесь он делает свои заключения о женщинах - первые из многих. Тонокаинские женщины произвели на него очень сильное впечатление, ибо, когда через двадцать пять лет, побывав уже во многих странах, повидав множество женщин и, без сомнения, пережив немало увлечений, он писал свою книгу, то все еще мог сказать, что мусульманские девушки в Тонокаине самые красивые в мире.
   Много дней венецианцы ехали по знойным пустыням и плодородным равнинам и оказались в городе Сапургане (Шибаргане), где, к удовольствию Марко, в изобилии водилась дичь и была превосходная охота. Из Сапургана караван направился к Балху, в северном Афганистане. Балх - один из старейших городов Азии, некогда столица Бактрианы. Хотя город сдался монгольскому завоевателю Чингисхану без сопротивления, завоеватель продал в рабство всю молодежь, а остальное население города перебил с неимоверной жестокостью. Балх был сметен с лица земли. Венецианцы увидели перед собой печальные развалины, хотя кое-кто из обитателей города, уцелевших от татарского меча, уже возвращался на старое место.
   Именно в этом городе, как гласит легенда, Александр Македонский женился на Роксане, дочери персидского царя Дария.
   Выйдя из Балха, путешественники в течение многих дней продвигались по землям, изобилующим дичью, фруктами, орехами, виноградом, солью, пшеницей. Покинув эти прекрасные места, венецианцы на несколько суток снова попали в пустыни и прибыли, наконец, в Бадахшан (Балашан), мусульманскую область по реке Оке (Амударье). Там они видели большие копи рубинов, называемых "балашами", месторождения сапфиров, ляпис-лазури - всем этим Бадахшан славился в течение столетий.
   Караван задержался здесь на целый год или вследствие болезни Марко, или потому, что братья Поло решили пожить в чудесном климате Бадахшана, чтобы убедиться в полном выздоровлении юноши.
   От Бадахшана путешественники, поднимаясь все выше, пошли по направлению к Памиру - вверх по течению реки Оке; проходили они и через Кашмирскую долину. Марко, на которого, несомненно, эти места произвели глубокое впечатление, утверждает, что здешние жители занимаются колдовством и черной магией. По мнению Марко, они могут заставить говорить идолов, изменять по своему желанию погоду, превращать темноту в солнечный свет и наоборот. Невзирая на распространенное мнение о жителях Кашмира как о мошенниках и обманщиках, Марко нашел, что тамошние женщины "хотя и черны, да хороши". Действительно, кашмирские женщины веками славились своей красотой по всей Индии, их всюду стремились брать в жены и наложницы.

   Из Кашмира караван пошел на северо-восток и поднялся на Памир: проводники Марко уверяли, что это самое высокое место в мире. Марко отмечает, что во время его пребывания там воздух был так холоден, что нигде не видно было ни одной птицы. Рассказы многих древних китайских паломников, пересекавших Памир, подтверждают сообщение Марко, то же самое говорят и новейшие исследователи. У венецианца был острый глаз, а восхождение на крышу мира так врезалось ему в память, что когда он, почти тридцать лет спустя, диктовал свою книгу в далекой Генуе, он припомнил, как тускло горел на этой высоте разложенный путешественниками костер, как он светился другим, необычным цветом, насколько труднее обычного было там сварить пищу.
   Спустившись с Памира по ущелью реки Гёз (Гёздарья - южный приток реки Кашгар), Поло вышли на широкие равнины Восточного Туркестана, ныне называемого Синьцзяном. Здесь то тянулись пустыни, то встречались богатые оазисы, орошаемые множеством рек, текущих с юга и запада.
   Поло, прежде всего, побывали в Кашгаре - здешний климат показался Марко умеренным, природа, по его мнению, давала тут "все необходимое для жизни". Из Кашгара путь каравана лежал по-прежнему на северо-восток. Хотя Никколо и Маффео, вероятно, жили в Самарканде во время своего первого путешествия, у нас нет доказательств того, что здесь побывал Марко.
   По ходу своего путешествия Поло описал древний город Хотан, где столетиями добывались изумруды. Но гораздо важнее была здесь торговля нефритом, который из века в век шел отсюда на китайский рынок. Путешественники могли наблюдать, как в руслах высохших рек рабочие откапывают куски драгоценного камня - так это делается там и по сию пору. Из Хотана нефрит везли через пустыни в Пекин и Шачжоу, здесь он шел на полированные изделия священного и несвященного характера. Жажда китайцев к нефриту ненасытна, ценнее нефрита для них ничего нет, они считают его квинтэссенцией, материальным воплощением силы ян - светлого мужского начала мироздания.
   Покинув Хотан, Поло, останавливаясь на отдых у редких оазисов и колодцев, поехали по однообразной, покрытой барханами пустыне.

   Караван продвигался по огромным пустынным пространствам, изредка натыкаясь на оазисы - тут жили татарские племена, мусульмане. Переход от одного оазиса к другому занимал несколько суток, надо было захватывать с собой побольше воды и пищи. В Лоне (современный Чарклык) путешественники стояли целую неделю, чтобы набраться сил для преодоления пустыни Гоби ("гоби" по-монгольски и значит "пустыня"). На верблюдов и ослов был погружен большой запас продовольствия.
   На тридцатый день пути караван пришел в Шачжоу ("Песчаный округ"), находившийся на границе пустыни. Именно здесь впервые наблюдал Марко чисто китайские нравы и обычаи. Особенно поразили его в Шачжоу похоронные обряды - он подробно описывает, как мастерили гробы, как уложенного в гроб покойника держали в доме, как совершали приношения духу умершего, как сжигали бумажные изображения и так далее.
   Из Ганьчжоу наши путешественники направились в город, который ныне носит название Ланьчжоу. По дороге Марко увидел яков: величина этих животных и их роль в хозяйстве произвела на него яркое впечатление. Ценный маленький мускусный олень (кабарга) - животное это водится в большом количестве там и поныне - так заинтересовал Марко Поло, что, возвращаясь на родину, он через тысячи миль провез с собой в Венецию "голову сушеную и ноги этого зверя".
   И вот долгое путешествие через равнины, горы и пустыни Азии уже подходит к концу. Оно заняло три с половиной года: за это время Марко немало повидал и пережил, многому научился. Но это бесконечное путешествие, надо думать, надоело и Марко, и его старшим спутникам. Можно представить себе их радость, когда они увидели на горизонте конный отряд, посланный великим ханом, чтобы сопровождать венецианцев к ханскому двору. Начальник отряда сказал Поло, что им надо сделать еще "сорок дневных переходов" - он имел в виду путь до Шанду, летней резиденции хана, - и что конвой направлен для того, чтобы путешественники доехали в полной безопасности и явились прямо к Хубилаю. "Разве, - заявил начальник отряда, - благородные мессеры Пикколо и Маффео не являются полномочными послами хана к апостолу и не должны быть приняты соответственно их званию и положению?"

   Остаток пути пролетел незаметно: на каждой остановке их ждал наилучший прием, к их услугам было все, что только требовалось. На сороковой день на горизонте появился Шанду, и вскоре измученный караван венецианцев входил в его высокие ворота.
   Прием, оказанный путешественникам ханом Хубилаем, как это ни удивительно, Марко описал очень просто и сдержанно. Обычно он, не стесняясь, пространно расписывает пышность и блеск ханских приемов и пиров, шествий и празднеств. Венецианцы по прибытии в Шанду "отправились в главный дворец, где был великий хан, а с ним большое сборище баронов". Венецианцы опустились перед ханом на колени и поклонились ему до земли. Хубилай милостиво велел им встать и "принял их с честью, с весельями да с пиршествами".
   Великий хан после официального приема долго разговаривал с братьями Поло, он хотел разузнать обо всех их приключениях, начиная с того дня, как они много лет назад уехали с ханского двора. Затем венецианцы представили ему подарки и письма, доверенные им папой Григорием (и двумя робкими монахами, повернувшими назад), а также вручили сосуд со святым маслом, взятым по просьбе хана от Гроба Господня в Иерусалиме и бережно хранимым при всех превратностях и опасностях долгого пути с берегов Средиземного моря. Марко был занесен в список придворных.
   Юный венецианец очень скоро привлек к себе внимание Хубилая - это произошло благодаря уму и сообразительности Марко. Он заметил, как жадно воспринимал Хубилай всякие сведения о подвластных ему землях, об их населении, обычаях, богатствах; венецианец видел также, что хан не терпит, когда посол, выполнив все порученные дела, возвращается без каких-либо дополнительных сведений и наблюдений, добытых сверх инструкций. Хитро решив воспользоваться этим, Марко принялся собирать сведения, делая записи о каждом месте, в которое попадал, и всегда делясь своими наблюдениями с ханом.
   Согласно утверждению самого Марко, великий хан решил испытать его в качестве посла и направил в отдаленный город Караджан (в провинции Юньнань) - город этот был так далеко от Ханбалыка, что Марко "едва обернулся за шесть месяцев". Юноша справился с задачей блестяще и доставил своему владыке множество весьма интересных сведений. Рассказы Марко зачаровали великого хана: "В глазах государя этот благородный юноша обладал скорее божественным разумом, нежели человеческим, и любовь государя возрастала, <...> пока государь и весь двор уже ни о чем не говорили с таким удивлением, как о мудрости благородного юноши".

   Венецианец пробыл на службе у великого хана семнадцать лет. Марко нигде не раскрывает читателю, по каким именно делам направляли его в качестве доверенного лица хана Хубилая в течение долгих лет. Точно проследить его путешествия по Китаю невозможно.
   Марко сообщает о народах и племенах Китая и соседних с ним стран, об удивительных взглядах тибетцев на мораль; он описал коренное население Юньнани и других провинций.
   Очень интересна глава книги Марко, в которой он рассказывает о древнем обычае использования в качестве денег раковин каури, о крокодилах (Марко считал их змеями о двух ногах) и способах их ловли. Он рассказывает и об обычае юньнаньцев: если у них в доме останавливался красивый или знатный незнакомец или любой человек "с доброй славой, влиянием и весом", ночью его отравляли или умерщвляли иным способом. "Они убивали его не с тем, чтобы ограбить его деньги, и не из ненависти к нему", а для того, чтобы его душа оставалась в доме, где он был убит, и приносила счастье. Чем красивее и знатнее убитый, считали юньнаньцы, тем счастливее будет дом, в котором осталась его душа.
   В награду за преданность и в знак признания его административных способностей и знания страны Хубилай назначил Марко правителем города Янчжоу, в провинции Цзянсу, на Великом канале, близ его соединения с Янцзы.
   Учтя торговое значение Янчжоу и то обстоятельство, что Марко жил в нем долгий срок, нельзя не удивляться, что путешественник посвятил ему одну коротенькую главу. Заявив, что "господин Марко Поло, тот самый, о ком говорится в этой книге, три года управлял этим городом" (приблизительно с 1284 по 1287 год), автор скупо замечает, что "народ тут торговый и промышленный", что особенно много делают здесь оружия и доспехов.

   Венецианцы пользовались покровительством и великими милостями Хубилая, на службе у него они приобрели и богатство и власть. Но ханское благоволение вызывало по отношению к ним зависть и ненависть Врагов при дворе Хубилая у венецианцев делалось все больше и больше. Они боялись того дня, когда хан умрет. Стоило их могущественному покровителю "вознестись вверх" на драконе, как они оказались бы перед лицом врагов безоружными, а их богатства почти неизбежно обрекли бы их на гибель.
   И они засобирались в путь. Однако хан сначала не хотел отпускать венецианцев.
   Хубилай призвал к себе Марко вместе с его отцом и дядей, говорил им о своей великой любви к ним и просил, чтобы они обещали, побывав в христианской стране и у себя дома, вернуться к нему. Он приказал дать им золотую Дощечку с повелениями, чтобы по всей его земле им не чинилось задержек и всюду давалось продовольствие, он приказал снабдить их для безопасности провожатыми, а также уполномочил их быть его послами к папе, французскому и испанскому королям и к другим христианским владетелям.
   Великий хан приказал снарядить в плавание четырнадцать судов Суда, вероятно, стояли в Зайтоне (Цюаньчжоу), на них было по четыре мачты и столько парусов, что Марко дивился, как дивились и все средневековые путешественники, попадавшие на Дальний Восток.
   Пробыв много лет на службе у Хубилая, венецианцы вернулись на родину морем - вокруг Южной Азии и через Иран. Они сопровождали по поручению великого хана двух царевен - китайскую и монгольскую, которых выдавали замуж за ильхана (монгольского правителя Ирана) и его наследника, в столицу ильханов Тебриз. В 1292 году китайская флотилия двинулась от Зейтуна на юго-запад, через Чипское (Южно-Китайское) море Марко во время этого перехода услышал об Индонезии - о "7448 островах", разбросанных в Чинском море, но побывал он только на Суматре, где путешественники прожили пять месяцев. От Суматры флотилия перешла к острову Шри-Ланка мимо Никобарских и Андаманских островов. Шри-Ланку (как и Яву) Марко неправильно причисляет к "самым большим на свете" островам, но правдиво описывает быт шриланкийцев, месторождения драгоценных камней и прославленные жемчужные ловли в Полкском проливе. От Шри-Ланки корабли прошли вдоль Западной Индии и Южного Ирана, через Ормузский пролив в Персидский залив.

   Марко рассказывает также об африканских странах, прилегающих к Индийскому океану, которые он, по всей видимости, не посещал: о великой стране Абасии (Абиссинии, т. е. Эфиопии), о расположенных близ экватора и в южном полушарии островах "Зангибар" и "Мадейгаскар". Но он смешивает Занзибар с Мадагаскаром, а оба острова - с приморской областью Восточной Африки и потому дает о них много неверных сведений. Все же Марко был первым европейцем, сообщившим о Мадагаскаре. После трехлетнего плавания венецианцы доставили царевен в Иран (около 1294), а в 1295 году прибыли домой. По некоторым данным, Марко участвовал в войне с Генуей и около 1297 года во время морского боя попал в плен к генуэзцам. В тюрьме в 1298 году он продиктовал "Книгу", а в 1299 году был освобожден и вернулся на родину. Почти все сведения, приводимые биографами о его последующей жизни в Венеции, основаны на позднейших источниках, из которых иные относятся даже к XVI веку. Документов же XIV века о самом Марко и его семье до нашего времени дошло очень мало. Доказано, однако, что он доживал свой век как состоятельный, но далеко не богатый венецианский гражданин. Умер он в 1324 году.
   Подавляющее большинство биографов и комментаторов полагает, что Марко Поло действительно совершил те путешествия, о которых он говорит в своей "Книге". Однако до сих пор остается немало загадок.
   Как мог он во время своих путешествий "не заметить" грандиознейшего в мире оборонительного сооружения - Великой Китайской стены? Почему Поло, столько лет живший в северной столице Китая и побывавший во многих китайских городах, видевший, следовательно, многих китайских женщин, ни звуком не обмолвился о распространенном уже тогда среди китаянок обычае уродовать ступни ног? Почему Поло нигде не упоминает о таком важном и характерном для Китая продукте массового потребления, как чай? А ведь именно в связи с такими пробелами "Книги" и с тем, что Марко, несомненно, не знал ни китайского языка, ни китайской географической номенклатуры (за малыми исключениями), некоторые наиболее скептические историки в первой половине XIX века предположили, будто Марко Поло никогда не бывал в Китае.
   В XIV-XV веках "Книга" Марко Поло служила одним из руководств для картографов. Очень большую роль "Книга" Марко Поло сыграла в истории великих открытий Мало того, что организаторы и руководители португальских и первых испанских экспедиций XV- XVI веков пользовались картами, составленными под сильным влиянием Поло, но и само его сочинение было настольной книгой для выдающихся космографов и мореплавателей, в том числе для Колумба. "Книга" Марко Поло принадлежит к числу редких средневековых сочинений - литературных произведений и научных трудов, которые читаются и перечитываются в настоящее время. Она вошла в золотой фонд мировой литературы, переведена на многие языки, издается и переиздается во многих странах мира.

Арабский путешественник X века. В составе посольства багдадского халифа путешествовал через Бухару и Хорезм в Волжскую Болгарию. По возвращении составил "Рисале" ("Записку") - один из важнейших источников по средневекой истории Поволжья, Заволжья и Средней Азии.

   
   Ахмед ибн Фадлан принимал участие в качестве секретаря в посольстве багдадского халифа в Волжско-Камскую Болгарию, мусульманский хан возглавил тогда союз болгарских племен, живших в бассейне нижней Камы и Волги (примерно до реки Самары), и искал в арабах союзников против хазар. Разумеется, халиф рассчитывал получить от союза и большие торговые привилегии.
   Полное имя путешественника - Ахмед ибн Фадлан ибн аль-Аббас ибн Рашид ибн Хаммад. О жизни этого человека известно очень мало. Достоверно известно, что он был старшим писцом-чиновником, находился под покровительством военачальника Мухаммеда ибн Сулеймана, завоевавшего Египет в 904 - 905 годах для Багдадского халифа.
   Посольство, в котором он принял участие, официально возглавлял евнух халифа Сусан ар-Расси, но секретарем посольства был назначен именно ибн Фадлан. Это говорит о его высоких деловых качествах и авторитете, несмотря на смерть к тому времени его покровителя Мухаммеда ибн Сулеймана. Именно на плечи секретаря ложилась вся черновая работа и ответственность за ведение дел и конечный исход предприятия.
   Ибн Фадлан должен был прочитать письмо халифа царю волжских булгар, преподнести ему и его близким подарки, наблюдать за факихами-юристами и муаллимами-учителями, которых халиф по просьбе Алмуша сына Шилки-элтабара послал для обучения булгар законам ислама.
   Посольство выехало из Багдада 21 июня 921 года. Путь его лежал через Рей, Нишапур в Бухару, оттуда назад к Амударье, потом вниз по этой реке до столицы Хорезма Кяс, далее последовали зимовка в Джурджании (Старом Ургенче) и, наконец, семидесятидневный переезд на север к берегам Волги, в царство булгар.

   Хотя ибн Фадлан все время подчеркивает спешность путешествия, в городе Рее послы пробыли целых одиннадцать дней в ожидании правителя этого города Ахмеда ибн Али, брата Сулука. Поехав далее, они нашли его на следующей остановке, Хуваре Рейском, где пробыли три дня. Как было сказано, этот Ахмед ибн Али в 919 году самовольно захватил Рей. Он разбил высланные против него войска правителя Хамадана и убил халифского сборщика хараджа.
   Дальнейший путь послов до Нишапура был крайне опасен ввиду господства здесь враждебных халифу табаристанских Алидов. В Нишапуре они встретили полководца Саманидов Хаммавейха Кусу, только что разбившего алидскую армию во главе с Лейлой ибн Нуманом.
   Из Нишапура до Бухары посольство ехало уже по хорошо охраняемой дороге. Посещение столицы Саманидов имело целью укрепить связь между саманидским эмиром и халифом. По-видимому, это было первое официальное посольство халифа к саманидскому двору молодого эмира Насра II ибн Ахмеда. На первой же аудиенции послы поздравили его со вступлением на престол в 914 году. При этом ибн Фадлан не без удивления отмечает, что новый эмир - "безбородый мальчик". Он особенно подчеркивает, что во время аудиенции эмир называл халифа своим "господином" и был готов выполнить все его приказания.
   Следствием установления таких отношений было то, что посольство получило от саманидского правительства всяческую поддержку, в том числе вещами и деньгами. Однако получить 4000 динаров за поместье Ибн-ал-Фурата так и не удалось, хотя посольство провело в Бухаре 28 дней. Хорезмшах сделал было попытку не пустить посольство на север, но, в конце концов, дал ему даже эскорт.
   Перезимовав в Джурджании, посольство 4 марта 922 года двинулось далее на север. Это был решающий момент в путешествии. "Отроки", выехавшие с посольством из Багдада, а также законовед и вероучитель покинули посольство, "побоявшись въехать в эту страну". В действительности главной причиной их отказа было то, что основная сумма в 4000 динаров, из которой, между прочим, должно было выплачиваться им жалованье, так и не была получена. Таким образом, с этого момента выполнение всех миссионерских задач посольства падает на одного ибн Фадлана. Вообще с отъезда из Джурджании он становится его фактическим руководителем.

   Совершив трудный переезд через Успорт, посольство около 20 марта прибыло в страну огузов (или "гуззов"), занимавших тогда приблизительно область Западного Казахстана. Ибн Фадлан "видел среди гуззов таких, которые владели десятью тысячами лошадей и ста тысячами голов овец". С другой стороны, послы встретили по дороге бедняка-огуза, выпрашивавшего лепешки хлеба. Распространено было и рабство.
   Среди знати наибольшее влияние имел Этрэк, начальник войска огузов. Он владел большими богатствами, "у него челядь, свита и большие дома". Он считался только с советом своих военачальников, которых собирал для совещания по важным вопросам, например, относительно пропуска посольства. Ибн Фадлан поднес ему и его жене царские подарки.
   Этрэк отнесся к предложению принять ислам очень осторожно. Он чрезвычайно радушно принял посольство, устроил большое пиршество, снабдил послов провиантом, предоставил в их распоряжение скаковых лошадей, сам сопровождал их в поездке и показывал им свое искусство в стрельбе. Но относительно принятия ислама он сказал, что даст халифу ответ, когда послы будут ехать обратно.
   Однако военачальники огузов, собранные Этрэком на совещание, обсуждали вопрос не о принятии ислама, а о том, как поступить с самими послами. Предложения были не особенно приятны для последних: или разрезать каждого из них пополам, или дочиста ограбить, или отдать их хазарам в обмен на пленных огузов. Таким образом, в стране огузов посольство потерпело полную дипломатическую неудачу и было радо, что смогло, по крайней мере, благополучно выбраться из нее.
   Дальнейший путь шел через область враждебно настроенных башкир, от которых посольство старалось держаться подальше. Тем не менее, ибн Фадлан и здесь ухитрился собрать интересные этнографические сведения, которые дают возможность сделать некоторые предположения о племенном составе башкир в то время. Ибн Фадлан рассказывает, что у них имелись две отличные друг от друга системы религиозных представлений. Одни из башкир считали, что миром управляет верховный бог неба в согласии с двенадцатью богами, ведавшими отдельными явлениями природы. Как видно из контекста, ибн Фадлан узнал об этой системе верований из личной беседы (через переводчика, конечно) с одним из башкир. Конец его рассказа дает основание предполагать, что он вступил с этим башкиром даже в своего рода диспут по вопросу о единобожии.

   Другая группа башкир поклонялась или змеям, или рыбам, или журавлям. Ибн Фадлан, по-видимому, сам наблюдал эти культы, но непосредственно с этими людьми не говорил. Все же ясно, что поклонники змей, рыб и журавлей представляли часть населения, имевшую более примитивный общественный строй, чем поклонники тринадцати богов природы.
   Послам халифа в стране башкир делать было нечего, а поэтому они поспешно ехали дальше, к своей конечной цели. Интересно отметить, что в районе Самарской Луки, между рекой Моча и Большим Черемшаном, посольство, по-видимому, старалось держаться подальше от Волги, так как здесь в устьях Самары, вероятно, господствовали хазары. Возможно, впрочем, что оно избегало затопленного весной низкого берега Волги с его болотами. Далее же путь послов шел ближе к берегу.
   Наконец, посольство халифа прибыло в "страну славян". Здесь-то и находилось государство булгар. Во главе его стоял царь булгар, или царь "славян", претендовавший на абсолютную власть. Он восседал на троне, покрытом византийской парчой, в его присутствии все, "мал и велик", включая его сыновей и братьев, обязательно снимают шапки и принимают почтительную позу. Рядом с главным царем имеются цари-князья. Однако эти князья, по крайней мере, четверо из них, "находятся у него под рукой", т. е. в подчинении, или "в повиновении". По его приказу они выезжают встречать посольство, присутствуют на аудиенции царя и поддерживают его во всех мероприятиях. Царя окружает знать: "предводители", "знатные лица из жителей его государства".

   Соответственно своему положению, царь получал подать - "с каждого дома шкуру соболя", обязательные подношения с каждого свадебного пиршества, десятую часть привозимых товаров и часть добычи военного отряда, в походе которого он сам лично не принимал участия. Царь, очевидно, уже не созывал народных собраний для решения дел, а в лучшем случае совещался с наиболее влиятельными лицами из знати.
   Итак, 12 мая 922 года, через 70 дней после отъезда из Джурждании, посольство прибыло к царю булгар.
   Когда до ставки царя булгар оставалось расстояние в одни сутки пути, посольство встретили четыре подвластных Алмушу-элтабару князя, а также его братья и сыновья. "Они встретили нас, - пишет ибн Фадлан, - держа в руках хлеб, мясо, просо, и поехали вместе с нами. Сам царь встретил нас на расстоянии двух фарсахов (12 километров) от своей ставки. Увидев нас, он сошел с лошади и пал ниц, поклоняясь и благодаря великого и могучего Аллаха". Так посольство после стольких трудностей пути наконец-то достигло своей конечной цели. В последующие три-четыре дня в ставку Алмуша-элтабара с разных сторон Булгарии "собрались князья его земли, предводители и жители страны, чтобы слушать всенародно чтение письма повелителя правоверных".
   И вот настал самый ответственный момент путешествия - торжественное оглашение письма халифа. Для этого были развернуты два привезенных знамени, оседлана присланная в подарок лошадь, самого Алмуша-элтабара одели в савад - черную одежду высших сановников двора повелителя правоверных, на голову ему надели чалму. После этого ибн Фадлан, ответственный за проведение церемонии, достал письмо халифа и начал его медленно читать, и Алмуш-элтабар слушал его стоя. "Переводчик, не переставая, переводил письмо буква в букву. Когда же мы закончили чтение, они дружно воскликнули "Велик Аллах!" таким криком, от которого задрожала земля", - пишет об этом событии ибн Фадлан. Этим актом Булгария официально признала ислам государственной религией и тем самым стала частью мусульманского мира.

   Однако 19 мая, в воскресенье, "когда прошло три дня после прочтения письма и вручение подарков", царь вызвал к себе ибн Фадлана, бросил перед ним письма халифа и визира и устроил бурную сцену по поводу недоставленных 4000 динаров. Он требовал эти деньги с ибн Фадлана, как единственного ответственного лица в посольстве.
   В результате такой перемены в настроении царя авторитет халифского посольства был поколеблен. Однако, не желая окончательно порывать с халифом, Царь в дальнейшем оказывает особое внимание ибн Фадлану и называет его "Абу-Бекр Правдивый".
   Уже значительно позднее царь в разговоре с ибн Фадланом утверждал, что деньги халифа, как таковые, были ему, собственно, не нужны, так как для постройки крепости у него самого было достаточно серебра и золота. Он хотел лишь получить благословение от денег повелителя правоверных, потому что средства Халифа "берутся из дозволенных (религиозным законом) источников". Эти слова имели не только дипломатическое значение, но выражали действительное "магическое" представление царя о халифе. В другом месте царь выражает свой страх перед проклятием халифа.
   После описанных событий, приблизительно до середины июня, ибн Фадлан оставался в ставке царя около Трех Озер (ныне озеро Чистое, Курышевское и Атманское), наблюдал в соседних лесах змей, ездил с царем верхом смотреть кости умершего великана, наконец, проводил время на базаре на берегу реки Атыл (Волги). Здесь же, на берегу реки, в одну из пятниц он наблюдал и знаменитое сожжение умершего руса.
   Посольство халифа застало царя булгар в его ставке около Трех Озер, в расстоянии нескольких километров от Волги. В конце июня или в июле царь отправился на север, к небольшой речке Джавшыр, и потребовал, чтобы булгарские племена отправились туда вместе с ним. Там, по-видимому, должно было произойти окончательное всенародное принятие ислама. Посольство, конечно, поехало с царем.

   Царь булгар пробыл у реки Джавшыр два месяца. Так как ибн Фадлан приводит точные данные о глубине этой реки и описывает окружающую местность, то ясно, что он сам там был. Что происходило на этой реке, мы не знаем, так как его "Записка" сохранилась лишь в сокращении.
   Установить сколько-нибудь точно время отъезда посольства невозможно. Ясно лишь, что ибн Фадлан на севере не зимовал. С другой стороны, рассказывая со слов местных жителей о коротких днях зимой, он добавляет: "И мы (посольство) не покинули (этой) страны, пока ночи не удлинились, а дни не сократились". Из общего политического положения явствует, что посольство не могло возвращаться через Хазарию, а ехало прежним путем через страну огузов. Это подтверждают и слова Этрэка, что он даст ответ халифу по вопросу о принятии ислама при обратном проезде посольства. Несомненно, ибн Фадлан постарался побывать у него на обратном пути. Так как пребывание у реки Джавшыр продолжалось два месяца, а обратный путь до Джурджании без остановок должен был занять тоже два месяца, в Хорезм посольство прибыло к концу октября или позже.
   Весной 923 года посольство возвратилось в Багдад. Привезло оно не очень веселые вести. Ничего из задуманных планов не было выполнено. Правда, саманидский эмир оказал посольству всяческое содействие и почет, а царь булгар - еще больший. Но для политики халифского правительства результаты равнялись нулю. Огузы ислама не приняли, царь булгар, не получив денег на постройку крепости, разуверился в помощи халифа и предпочел сохранить тесную связь со Средней Азией. В Хазарии мусульманская партия подверглась репрессиям и была временно подавлена.
   Ибн Фадлан подробно описал все, "что он видел собственными глазами со времени своего выезда из Багдада и до того, как он возвратился в него". Для привлечения внимания читателей он передавал здесь также некоторые северные легендарные рассказы, в том числе об огромной рыбе. Но все оказалось напрасно. Его правдивый рассказ не мог конкурировать с многочисленными фантастическими россказнями - о муравье на железной цепи, о черепе рыбы в Йемене, внутрь которого рассказчик сам лично входил, выпрямившись, не нагибаясь, через одно глазное отверстие и выходил через другое.

   Книга его была забыта, потом погибла и сохранилась лишь в Средней Азии в сокращенном виде и в частичных пересказах.
   Сегодня же "Рисале" ("Записка") - один из важнейших источников по средневековой истории народов Поволжья, Заволжья и Средней Азии. Ибн Фадлан, конечно, не был первооткрывателем, так как шел торговым путем, по которому доставлялись из Ирака, Ирана и Хорезма в бассейн нижней и средней Волги арабские и персидские изделия в обмен на драгоценную северную пушнину. Но он был первым путешественником, чьи сообщения о северных прикаспийских областях и Заволжье дошли до нас, и притом он дал первый правильный перечень рек, пересекающих Прикаспийскую низменность. Для всех этих рек ибн Фадлан приводит названия, совпадающие или очень сходные с нынешними.

(1831 - 1896)
    Крупнейший немецкий исследователь Африки, открывший значительную часть Сахары и Судана.
   
   Герхард Рольфс более 15 лет провел почти в непрерывных путешествиях по разным районам Африки, во многих из которых он был первым европейцем, сумевшим достичь их и описать. Но наибольший интерес представили результаты его поездок по Сахаре и Судану. Цели путешествий Рольфса были мало связаны с чисто научными интересами. Нередко в литературе Рольфса называют просто шпионом или авантюристом. Но среди тех, кто объективно оказался исследователем Африки, особенно в XIX веке, такой тип путешественников-европейцев не был редкостью. Мало кто даже из крупнейших ученых-путешественников этого времени не был прямо или косвенно связан с устремлениями европейских держав в Африке. Как бы там ни было, Рольфс собрал много сведений о малоизвестных и совсем неизвестных европейцам районах Африки, стал автором нескольких книг, сыгравших немаловажную роль в расширении географических знаний о северной части Африканского континента.

   Герхард Рольфс родился в Вегезаке 14 апреля 1831 года. Первоначально Рольфс ведет жизнь авантюриста. Девятнадцати лет он сражается в Шлезвиг-Гольштейне против датчан, в 1852-1853 годах изучал медицину, затем, не закончив обучение, стал австрийским солдатом, однако совершил побег и в 1855 году вступил во французский иностранный легион в Алжире, в рядах которого участвовал во многих походах. Он изучил арабский язык и освоился с арабскими обычаями.
   В 1861 году Рольфс переходит на службу к марокканскому султану. Под видом мусульманина он много путешествует по стране, посещает Танжер, Фес, Марракеш и другие города, уточняет орографическую схему горных хребтов Марокко. В 1862 году он прошел по Атлантическому побережью с севера страны до устья Уэда-Сус и через Высокий Атлас достиг области оазисов Тафилалет, где до него из европейских путешественников был лишь Кайе. Рольфс намеревался пройти на юг по тому пути, по которому Кайе пришел из Томбукту в Южное Марокко. Обстоятельства помешали этому намерению.
   В 1864 году Рольфс снова попадает в Тафилалет и решает на этот раз двинуться не на юг, а на восток. Он благополучно достигает ряда неизвестных европейцам оазисов Алжирской Сахары, первым из европейцев (после путешествия Мальфанте в XV в.) знакомится с Туатом, затем через Гадамес добирается до Триполи. Таким образом, Рольфс наиболее далеко углубился в Алжирскую Сахару, все еще недостаточно известную, несмотря на французские военные экспедиции на севере Сахары и на маршруты Анри Дювейрье, изучившего в эти годы путь из Алжира до Гата. Рольфс составил описание маршрутов, проделанных им по Северо-Западной Африке, и на их основе опубликовал две книги.
   В 1865 году Рольфс вновь стремится осуществить свое намерение достичь Томбукту с севера через Сахару. Он хотел из Триполи достичь Ахаггара в Центральной Сахаре и затем двинуться прямо на юг. Война между туарегскими племенами вынудила его изменить намеченный маршрут путешествия. Из Триполи он проследовал по уже хорошо известному пути на юг через Мурзук. Рольфс проходит до Борну примерно по маршруту Барта - Офервега, но на пути к Бенуэ он исследует плато Баучи, оказавшееся вне маршрутов Барта. По Бенуэ Рольфс спускается до Нигера и путешествует по этой реке вверх - до Джеббы, вниз - до дельты Нигера. Затем сухопутным путем через западную часть Нигерии он добирается до Ибадана и заканчивает путешествие в Лагосе в 1867 году. Принципиально нового для географии Африки это большое путешествие Рольфса не дало, но за ним осталась слава человека, впервые в одном путешествии прошедшего весь путь от Средиземного моря до Гвинейского залива в Атлантическом океане.
   После поездки в Эфиопию в 1867 - 1868 годах Рольфс снова возвращается к сахарским путешествиям. В 1869 году он пересекает северную часть Ливийской пустыни от Триполи до Александрии. В начале своего маршрута он надолго задерживается вблизи побережья, изучая исключительные по своему археологическому значению руины античных городов Лебда, Птолемаис и Кирена. Углубившись затем в пустыню и двигаясь в направлении оазисов Сива, он открыл крупную депрессию Бир-Рессам в Ливийской пустыне, затем исследовал соленое озеро Натрон. В 1873 году Рольфс возглавляет большую научную экспедицию в так называемую Западную пустыню Египта. В ее состав входят немецкие ученые геолог Карл Циттель, ботаник Пауль Ашерсон, геодезист Иордан и другие. В этой экспедиции принял участие и Георг Швейнфурт, ставший к этому времени одним из крупнейших исследователей Центральной Африки. В результате этой экспедиции была создана первая комплексная научная характеристика природы этой части Ливийской пустыни, в которую значительный вклад внес Рольфс.
   В 1878 году Рольфс совершает последнее заслуживающее внимания африканское путешествие. Он делает попытку проникнуть с севера в Восточный Судан и достичь Вадаи, где уже провел свои исследования Нахтигаль. Рольфса не в первый раз постигает неудача. Он был ограблен вблизи оазисов Куфра и принужден возвратиться в Бенгази. Дальнейшая деятельность Рольфса в Африке не представляет особого научного интереса, в 1880 году он вновь появляется в Эфиопии, а в 1884 - 1885 годах становится германским комиссаром на Занзибаре, после чего окончательно вернулся в Германию.

   Из крупнейших немецких исследователей Рольфс дольше всего находился в Африке и посетил самые обширные области. Однако он так и не сумел преодолеть пробелы в своем образовании. Поэтому его отчеты, особенно первые, о марокканских путешествиях, дали очень мало научных материалов. О величии горных ландшафтов, виденных им, можно по этим отчетам только догадываться. Более поздние описания захватывают, как детективный роман. Оценивая в целом деятельность Рольфса в изучении Африки, нельзя не отметить еще раз его литературную плодовитость. Книги одна за другой появлялись в свет после его путешествий, так что вся полезная информация, содержавшаяся в этих книгах, сразу же становилась достоянием ученых разных стран и других путешественников. Так "Путешествие через Марокко" появилось в 1868 году, "От Триполи до Александрии" - в 1871 году, "Поперек Африки" - в 1875 году и в том же году "Экспедиция по исследованию Ливийской пустыни", "Куфра" - в 1881 году.
   Две тщеславные мечты Рольфса остались неосуществленными. Ему не удалось пройти в Томбукту ни из Алжира, ни из Марокко (это сделал Оскар Ленц лишь в 1880 году). Он не сумел проникнуть и в Вадаи. Вообще восток Центрального Судана особенно долго оставался почти неизведанным для европейцев. Стремление проникнуть в него с севера или запада для большинства исследователей середины XIX века, в том числе для погибших на этом пути Фогеля, Бойрманна и других, во многом определялось тем, что этот маршрут открывал возможность впервые пройти к Нилу с запада. Важнейшее значение в изучении этой части Судана имели путешествия еще одного немецкого исследователя Африки - Г. Нахтигаля.

(1643 - 1687)
    Французский исследователь Северной Америки. Первым спустился по Миссисипи до Мексиканского залива (1681-1682). Объявил весь бассейн реки Миссисипи владением французского короля Людовика (Луи) XIV и назвал его Луизианой. Исследовал Огайо и Большие озера. Убит одним из своих слуг.
   
   После Шамплена наиболее заметным исследователем Северной Америки был Рене Робер Кавелье де Ла Саль, приехавший в Канаду в конце шестидесятых годов XVII века. "Он родился в Руане, - говорит его биограф Шарльвуа, - в богатой купеческой семье. Несколько лет он воспитывался в школе иезуитов, был человеком образованным и одаренным, честолюбивым и настойчивым. У него не было недостатка ни в решимости, чтобы отважиться на рискованное предприятие, ни в постоянстве, чтобы довести любое дело до конца, ни в твердости духа, чтобы противостоять препятствиям, ни в средствах, чтобы осуществить свои замыслы. Однако он не сумел снискать любовь и приобрести расположение тех людей, в чьих услугах он больше всего нуждался, а достигнув власти, пользовался ею с жестокостью и высокомерием..."

   Именно Ла Саль сделал открытие, которое, может быть, не уступает по своему значению открытию Амазонки Франсиско де Орельяной в XVI веке и открытию Генри Мортоном Стэнли реки Конго в XIX веке.
   Приехав в Канаду, Ла Саль начал посещать индейские селения, прилежно изучать туземные наречия, знакомиться с нравами и обычаями местных жителей. В то же время он старался собрать у охотников как можно больше сведений о реках и озерах. Ла Саль мечтал открыть короткий и удобный путь из Атлантического в Тихий океан и совершил для этой цели ряд путешествий.
   В 1669 году, продвигаясь в юго-западном направлении от озера Онтарио, он открыл реку Огайо, мощный левый приток Миссисипи. Тогда он еще думал, что Миссисипи впадает либо непосредственно в "Западный" (Тихий) океан, либо в обширный залив, который, по фантастическому представлению картографов XVII - первой половины XVIII века (главным образом французских), глубоко вдавался в материк Северной Америки в умеренных широтах либо даже в "Багряное море" (Калифорнийский залив).
   Сообщив графу Фронтенаку план своих будущих исследований, он не только заручился его поддержкой, но и был назначен начальником одного отдаленного форта, построенного при выходе реки Святого Лаврентия из озера Онтарио. Там Ла Саль встретил "лесного разведчика", скупщика пушнины Луи Жолье, который рассказал ему о своем путешествии вместе с патером Маркеттом по великим озерам и большой реке Миссисипи. Жолье и Маркетт лично убедились, что река продолжает течь на юг, по направлению к Мексиканскому заливу, и ниже устья Арканзаса.
   Ла Саль сразу же оценил выгоду, какую можно будет извлечь из такого важного пути, в особенности если, как он предполагал, Миссисипи впадает в Мексиканский залив, и в уме его тотчас же созрел план путешествия от истоков до устья Миссисипи. "В таком случае, - рассуждал Ла Саль, - через великие озера и приток Миссисипи, Иллинойс, можно будет установить сообщение между рекою Святого Лаврентия и Антильскими островами. Какую неоценимую пользу извлечет Франция из этого открытия!"
   Ла Саль поделился с графом Фронтенаком своим грандиозным замыслом исследования Миссисипи и расширения французских владений до Мексиканского залива и, получив от него рекомендательные письма к морскому министру и другим влиятельным лицам, отправился во Францию, чтобы выхлопотать королевский патент на открытия в Новом Свете и монопольную торговлю буйволовыми шкурами. Всесильный Кольбер представил Ла Саля королю, который даровал ему дворянство, ввел во владение землями в Новом Свете и назначил губернатором тех стран, которые он откроет в будущем.

   Ла Саль построил форт у Ниагары и снарядил судно для плавания по внутренним водам от Ниагары до устья Миссисипи. Для этого он вошел в долги, и кредиторы описали его канадские имения.
   Современники считали Ла Саля гордым, холодным, беспощадным человеком. Торговцы мехами предполагали, что он хочет получить для себя монополию на пушной промысел в Северной Америке. Иезуиты ненавидели его и пытались даже отравить. Не оправившись еще от последствий отравления, больной Ла Саль пустился в путь.
   14 июля 1678 года Ла Саль выехал из Ла-Рошели в Канаду. С ним отправились человек тридцать солдат, рыцарь Анри де Тонти, потерявший руку в одном из сражений, и францисканский монах Луи Аннепен, сопровождавший затем Ла Саля во всех путешествиях. Из Франции были захвачены якоря, паруса и снасти для постройки на озере Эри речного судна.
   Пока сооружался корабль, Ла Саль продолжал исследовать окрестные области, изучал быт индейцев и скупал у них меха, устроив большой склад в основанной им крепости на берегу Ниагары. Одновременно скупкой мехов занимался и Анри де Тонти, но только в других районах, а патер Аннепен проповедовал среди индейцев христианскую веру и составил первое из известных нам описаний Ниагарского водопада.
   К середине августа 1679 года корабль "Грифон" был готов к отплытию. Ла Саль, присоединив к экипажу еще двух францисканских монахов, отправился из озера Эри в озеро Гурон, а оттуда в озеро Мичиган. По дороге "Грифон" выдержал страшную бурю, заставившую отложить путешествие по Миссисипи. Пока рыцарь Тонти собирал разбежавшийся экипаж, кредиторы распродали в Квебеке имущество Ла Саля, и теперь вся надежда у него была на меха, сложенные в Ниагарской крепости. Однако "Грифон", отправленный туда за пушниной, на обратном пути бесследно исчез; потонул он или был разграблен индейцами - так и не удалось установить. Несмотря на все эти неприятности, Ла Саль все же решил приступить к осуществлению своего плана.
   Он перешел со своим отрядом линию, отделяющую великие озера от бассейна Миссисипи, и достиг Иллинойса. Здесь Ла Саль попал в очень трудное положение, так как на своих людей он не мог положиться, а иллинойсские индейцы, бывшие до этого союзниками французов, перешли на сторону ирокезов и не скрывали своих враждебных чувств.

   Ла Саль должен был во что бы то ни стало вернуть доверие индейцев. Терять ему уже было нечего, и он с двадцатью солдатами неожиданно явился в индейский лагерь, в котором было более трех тысяч воинов, и спокойно проехал через все селение. Индейцы, пораженные такой храбростью, сразу же изменили свое отношение к Ла Салю и перестали чинить ему препятствия. Тогда Ла Саль, не теряя времени, построил на берегу озера Пеория форт Кревкер (Огорчение), назвав его так в память о перенесенных невзгодах. Форт Кревкер должен был служить базой для дальнейших исследований.
   Оставив здесь Тонти во главе небольшого гарнизона, Ла Саль, все еще надеясь на возвращение "Грифона", отправился с тремя индейцами и одним французом в форт Катарокуа, отстоящий от Кревкера на пятьсот лье. В то же время он снарядил в путь патера Аннепена, поручив ему подняться по реке Миссисипи и, если удастся, дойти до ее истоков. "Оба путешественника, - пишет Шарльвуа, - выехали из форта Кревкер 28 февраля 1680 года и, достигнув Миссисипи, поднялись на пироге вверх по реке до 46° с. ш., пока не были остановлены большим водопадом. Аннепен дал ему имя в честь святого Антония Падуанского (Сен-Антуан). Потом они угодили в руки индейцев из племени сиу, которые долго держали их в плену".
   Перезимовав на берегу Иллинойса, Ла Саль с пятью спутниками ранней весной, в распутицу, пешком вернулся в Катарокуа.
   В Катарокуа его ждали печальные вести: сгинул без следа "Грифон" с грузом пушнины на десять тысяч экю, потерпел крушение корабль, везший Ла Салю из Франции много ценных товаров. Враги тем временем распустили слух, будто его давно уже нет в живых. Единственно, что сумел сделать Ла Саль, - опровергнуть слух о своей мнимой смерти. С огромными трудностями он проделал обратный путь в форт Кревкер, где, к его удивлению, не оказалось ни одного француза. Выяснилось, что люди, оставленные в Кревкере, восстали против Тонти, растащили продукты и разбежались. Тонти, оставшись с пятью солдатами среди иллинойсских индейцев, возмущенных грабежами французов, вынужден был 11 сентября 1680 года покинуть форт. Направился он к озеру Мичиган, в селение Макинако.
   Ла Саль снова занял полуразрушенный форт Кревкер и, доверив его небольшому гарнизону, пошел на поиски Тонти. Ла Саль искал его на восточном берегу Мичигана, а Тонти в это время был на западном. Только в мае 1681 года встретились они в Макинако, в том месте, где теперь стоит Чикаго.

   Потеряв свои средства, Ла Саль уже не мог построить новое судно и приобрел несколько обыкновенных пирог. В декабре 1681 года во главе отряда из пятидесяти четырех человек он, пройдя через Великие озера, спустился на санях с привязанными к ним пирогами по Иллинойсу и в феврале следующего года добрался до Миссисипи. Достигнув Миссисипи, он отправил двух человек на север для исследования верхнего участка реки. Сам же, когда закончился ледоход, поплыл вниз по великой реке, останавливаясь для осмотра берегов и притоков. Ла Саль исследовал устье Миссури, устье Огайо, где построил небольшой форт, проник в Арканзас и объявил его владением Франции, углубился в страну, населенную индейцами, и заключил с ними союз; наконец, 9 апреля, пройдя на пироге триста пятьдесят лье, он достиг Мексиканского залива. Так Ла Саль добился своей цели.
   Все открытые им земли, орошаемые Миссисипи и ее притоками, Ла Саль объявил владением французского короля Людовика (Луи) XIV, дав им название Луизиана.
   Затем он поднялся вверх по течению Миссисипи и через Великие озера вернулся в реку Святого Лаврентия.
   Возвращение в Канаду отняло у Ла Саля больше года. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что на обратном пути путешественникам приходилось бороться с быстрым течением Миссисипи и страдать от голода. Но несокрушимая энергия и сильная воля Ла Саля помогли ему преодолеть все трудности.
   Тем временем в Квебеке вместо отозванного Фронтенака пост губернатора занял Лефевр де ла Барр, который отнесся к Ла Салю с предубеждением и в своем отчете Людовику XIV так оценил его открытие: "Этот путешественник с двумя десятками французских и туземных бродяг действительно достиг Мексиканского залива, где он корчил из себя монарха и творил всякие бесчинства, прикрывая насилия над народами дарованным ему вашим величеством правом вести монопольную торговлю в тех странах, какие ему удастся открыть".
   Чтобы оправдаться перед королем и восстановить свою репутацию, Ла Саль поехал во Францию. Он привез своему королю весть о присоединении к его владениям гигантской страны, во много раз больше Франции (впрочем, точных размеров Луизианы он и сам не знал). Король Людовик XIV, конечно, милостиво принял такой подарок. Ла Саль сумел заинтересовать морского министра планом исследования устья Миссисипи со стороны моря, предложив ему построить там крепость и основать колонию. Король, одобрив это предложение, назначил Ла Саля губернатором Луизианы. Под его власть должна была перейти огромная территория от озера Мичиган до Мексиканского залива.

   24 июня 1684 года Ла Саль отплыл из порта Ла-Рошель на четырех кораблях с экипажем из четырехсот человек. Командиром флотилии был назначен морской офицер капитан Божо. Наспех подобранные солдаты и ремесленники оказались несведущими в своем деле. Между обоими командирами с самого начала возникли разногласия, которые скоро перешли в непримиримую вражду.
   Через пять месяцев флотилия Ла Саля достигла полуострова Флорида и вступила в Мексиканский залив Следуя в западном направлении вдоль побережья, Ла Саль и Божо прошли, не заметив, дельту Миссисипи и стали спорить, куда плыть дальше - на запад или на восток.
   Наконец путешественники высадились на безлюдный остров Матагорда (у побережья Техаса), раскинули лагерь и отправили в обе стороны отряды на поиски Миссисипи. Но великая река "пропала" Ла Саль никак не мог узнать знакомых ему мест, так как высадился западнее Миссисипи, на побережье Техаса, в бухте Галвестон.
   Весной 1685 года Ла Саль перешел на материк к заливу Матагорда и в устье реки Лавака построил форт.
   После каждого похода в глубь страны Ла Саль возвращался в лагерь все более мрачный и суровый, и это внушало еще большую тревогу его ожесточившимся спутникам. И в самом деле, положение было отчаянным. Один корабль затонул, второй был захвачен испанцами, а с двумя последними Божо отправился обратно во Францию, бросив Ла Саля с отрядом на произвол судьбы. Чтобы не умереть голодной смертью, колонисты вспахали участок и посеяли хлеба, но проливные дожди погубили весь посев. Вскоре среди французов вспыхнули болезни. Число колонистов стало катастрофически уменьшаться и через несколько месяцев дошло до тридцати человек. Осенью 1686 года Ла Саль решил вернуться сухим путем к Великим озерам - иначе говоря, пересечь материк с юго-запада на северо-восток. Он намеревался достичь Миссисипи и затем подняться вверх по течению - к индейцам, с которыми он когда-то заключил союз.
   12 января 1687 года Ла Саль с горсткой измученных, голодных людей вышел на лодках в море. Во время плавания, когда французы были уже недалеко от населенной страны, матросы и солдаты решили покончить со своим начальником и спустя несколько дней убили его выстрелом из мушкета. Так погиб Рене Робер Кавелье де Ла Саль, отважный путешественник, который совершил великое географическое открытие, впервые исследовав Миссисипи, центральную водную артерию Северной Америки.

   В конце XVII века в устье Миссисипи все же была основана французская колония. Но этот поселок служил складочным пунктом для торговцев мехами и в конце концов пришел в запущение. В 1718 году в дельте Миссисипи возник город Новый Орлеан, в котором в середине XVIII века насчитывалось всего лишь несколько сот жителей. В 1803 году Новый Орлеан вместе со всей Луизианой был продан правительству Соединенных Штатов, и, таким образом, Франция окончательно рассталась со своими владениями, которые были приобретены благодаря энергии Ла Саля.

(1492 - ок. 1552)
    Арабский путешественник. В качестве посланника властителя Марокко побывал в Северной Африке, а также на Нигере, в Судане, Томбукту и Борну. Описание Африки, сделанное им по поручению папы Льва X во время европейского пленения, вплоть до XIX века было основным источником сведений о Северной Африке.
   

   Путешествия и открытия XV века вызывали в Европе все больший интерес к далеким землям, волновали королевские дворы, папский престол, купцов и мореплавателей. Вместе с тем к началу XVI века внимание к Африканскому континенту ослабло; гораздо больше разговоров было о разведанном португальцами морском пути в Индию и дальше на восток, а в особенности о новооткрытой Америке. Но именно в это время в распоряжение европейцев поступили не вполне обычные сведения об Африке, сыгравшие большую роль в дальнейшем изучении этого материка. Речь идет о фундаментальном. "Описании Африки", принадлежащем перу Льва Африканца - последнего крупного представителя арабской географии на грани средневековья и нового времени.
   Автор знаменитого "Описания Африки" родился в Гренаде в конце XV века. После падения этого последнего оплота мавританского владычества в Испании родители будущего путешественника - знатные и богатые люди - эмигрировали в Марокко. Молодой человек получил образование в Фесском университете - одном из крупнейших научных центров тогдашнего мусульманского мира. Университет этот питался соками не одной только арабской культуры. Фесские ученые были почетными гостями в Западном Судане, а преподаватели университета в Санкоре (Томбукту) в свою очередь читали лекции в Фесе. Таким образом, автор "Описания Африки" имел возможность знакомиться и с достижениями высокой культуры суданцев, в дальнейшем уничтоженной завоевателями. Вполне вероятно, что еще в годы учения он получил этим путем различные сведения о внутренних районах Африки.
   Фес был, кстати, не только политическим и культурным, но и торговым центром. Купцы этого города были посредниками между Южной Европой и Северной Африкой, с одной стороны, и Африкой к югу от Сахары, с другой. Общение с этими бывалыми людьми еще больше расширило географический кругозор Льва Африканца, как его впоследствии прозвали в Европе.
   Любовь к путешествиям проявилась у него довольно рано. Закончив учебу, он отправился в странствия по странам Магриба в качестве юриста и нотариуса, иногда занимался торговлей. Султан Марокко давал ему и дипломатические поручения.
   Французский ученый Мони, изучавший маршруты Льва Африканца, выделяет следующие его путешествия:
   1. Из Феса в Константинополь и на Ближний Восток (1507-1508).

   2. Первое путешествие в Томбукту (зима 1509/10 или 1510/11), во время которого Лев Африканец участвовал в марокканской дипломатической миссии ко двору сонгайского аскии (царя) Мухаммеда. К этому времени главенство в Западном Судане завоевало государство Сонгай, столицей которого был город Гао на Нигере, а культурным центром оставался Томбукту. Именно в Томбукту находился в то время двор аскии.
   3. Второе путешествие в Томбукту, а оттуда в Египет мимо озера Чад (середина 1512 - начало 1514).
   Последняя экспедиция имела наибольшее значение для науки. Арабские купцы и до Льва Африканца бывали в стране Хауса (нынешняя Северная Нигерия), в государствах Борну и Гаога, расположенных в районе озера Чад. Однако Лев Африканский - первый, кто составил описание этих мест. Как полагает Мони, в Сиджилмасе, где он провел шесть месяцев 1512 года, он установил контакт с купцами, участвовавшими в торговле между Марокко, Суданом и Египтом. В это время купцы осваивали новый путь, который вел из Уалаты в Египет через район озера Чад. Дорога через Триполитанию и Феццан, которой пользовались в средние века те, кто ехал из Западного Судана в Египет, пришла в запустение столетием раньше из-за арабских разбойников, действовавших на побережье; морской же путь, соединявший Магриб с Египтом, стал слишком опасен из-за нападений христианских корсаров, которые базировались на Родосе и в Сицилии.
   В Томбукту путешественник прибыл, видимо, в конце января 1513 года, потратив около двадцати пяти дней на переход из Сиджилмасы в Тегазу и двадцать дней - из Тегазы в город на Нигере.
   Новая дорога на Египет начиналась в Уалате, куда Льву Африканскому пришлось, видимо, отправиться из Томбукту. Там он мог присоединиться к купеческому каравану, направлявшемуся в Каир через страну Хауса, незадолго до этого завоеванную царем Сонгаи.
   Достигнув Гао (очевидно, по суше, а не по Нигеру), он отправился в царство Борну - возможно, через Агадес и Кано.

   Следуя по берегу озера Чад, путешественник пересек царство Борну и соседнее - Гаога. Из столицы - Яо - караван направился в Дарфур. Оттуда сорок дней прямого пути до Асьюта в Египте, но Лев Африканец сделал крюк, чтобы побывать в Донголе.
   По предположениям Мони, путешественник достиг Каира в начале 1514 года и в Александрии сел на купеческое судно, направлявшееся в Марокко. В этом случае он вернулся в Фее в феврале - марте 1514 года.
   4. Второе путешествие из Феса в Константинополь и оттуда в Египет и на Аравийский полуостров.
   Это путешествие сыграло решающую роль в биографии Льва Африканца: возвращаясь на родину после выполнения очередного дипломатического поручения, очевидно в 1518 году, он был захвачен сицилийскими пиратами на переходе между Триполи и Тунисом.
   Молодого путешественника могла постигнуть страшная участь галерного раба. Однако пленивший его пират сообразил, что в этом качестве ученый араб ему большой выгоды не принесет, и разрешил пленнику сохранить свои записки. Затем он доставил его в Рим и как особенную диковинку преподнес вместе с редкостным животным - жирафой - в дар папе Льву X. Глава католической церкви не видел ничего предосудительного в рабстве и работорговле, но, на счастье пленного араба, продолжал традиции своего отца Лоренцо Медичи Великолепного и покровительствовал наукам и искусству. Он благосклонно отнесся к широко образованному пленному "мавру" и предоставил ему возможность преподавать в Италии арабский язык и одновременно писать воспоминания о своих путешествиях. В своих сочинениях он называл себя по-арабски Иуханна аль-Асад аль-Гарнати.
   Уроженец Гренады свободно владел испанским языком, и папа быстро распознал в нем человека, способного поведать Европе о почти неизвестных тогда странах Африки.

   Предварительно аль-Вазану пришлось перейти в христианство; при крещении ему дали имя Джованни Леоне. Отсюда и его прозвище: Лев Африканец (Леоне по-итальянски лев).
   Новообращенному были созданы все условия для литературной деятельности. Он в совершенстве овладел итальянским и латинским языками и к 1526 году закончил итальянский вариант своего труда "История и описание Африки и достойных внимания предметов, в ней заключающихся". В 1550 году рукопись впервые увидела свет. К этому времени папы Льва X уже давно не было в живых, Льву Африканцу же удалось вернуться в Магриб, где он снова принял прежнюю веру. Умер он в Тунисе около 1552 года.
   В эпоху великих географических открытий читающую публику нелегко было удивить описанием неведомых стран и далеких земель. Однако труд Льва Африканского очень быстро приобрел большую популярность. Уже в 1556 году книга была переведена на французский и латинский, около 1600 года - на английский, а затем на ряд других западноевропейских языков.
   "Влияние Льва Африканского на европейскую науку было колоссально, - пишет известный арабист академик И. Ю. Крачковский, - Начиная со второй половины XVI века, почти в течение трех столетий каждый писатель и ученый, касающийся каких-нибудь вопросов, связанных с Африкой, неминуемо к нему обращается. Оценка, даваемая ими, неизменно оставалась высокой".
   "Описание Африки" - труд энциклопедический. Автор отводит много места истории и экономике виденных им стран, быту и нравам населяющих их народов, но, прежде всего - он географ.

   Описание провинций, городов и гор Марокко составило лишь одну из девяти книг труда Льва Африканца, вторую по порядку. Первая повествует об Африке в целом и расселении племен. Третья посвящена специально Фесу - столице тогдашнего Марокко, четвертая - Тлемсену, пятая - Биджае и Тунису, шестая - Триполитании, седьмая - государствам Судана, восьмая - Египту, девятая дает краткую характеристику рек, животных, рыб, птиц, минералов и растений Африканского материка.
   Материал для своего труда Лев Африканец черпал не только из собственной памяти, но, по-видимому, и из имевшихся у него под рукой литературных источников (очевидно, на латинском языке), был он в курсе и новейших открытий португальских мореходов. Отсюда наблюдающееся в его сочинении тесное переплетение данных арабской и европейской географии.
   Некоторые авторы ставили под сомнение добросовестность Льва Африканца, утверждали даже, что он побывал далеко не во всех странах, которые описал. Однако такие утверждения оборачиваются против тех, кто с ними выступал.
   Один из крупнейших специалистов по исторической географии, редактор французского издания "Описания Африки" Шефер пишет во введении к этому труду: "Детали, приводимые Львом Африканским о Магрибе, отличаются скрупулезной точностью. Новейшие наблюдения подтвердили справедливость даже тех его утверждений, которые, казалось, должны были вызывать сомнения".

(1711 - 1755)
    Российский путешественник, исследователь Камчатки. Академик Петербургской АН (1750). Участник 2-й Камчатской экспедиции (1733-1743). Составил первое "Описание земли Камчатка" (издано в 1756 году).
   
   Сын солдата, Степан Крашенинников в 1724 году поступил в Московскую славяно-греко-латинскую академию.
   В конце 1732 года по указу Сената Крашенинников, в числе 12 учеников старших классов, был направлен в Петербургскую Академию наук для подготовки к участию во Второй Камчатской экспедиции.

   В Академии наук, проверив знания, отобрали пять лучших учеников, в число их попал и Степан Крашенинников. Несколько месяцев студентам читали лекции по географии, ботанике, зоологии и другим наукам. В августе 1733 года Крашенинников был отправлен при "академической свите в Камчатскую экспедицию".
   Далекое путешествие через Урал и Сибирь было для него первым. Ученые проводили в пути исторические, географические изыскания, изучали флору, фауну, интересовались бытом и жизнью населения. Степан Крашенинников помогал натуралисту Гмелину в сборе гербария.
   Вскоре академики стали поручать ему самостоятельные маршруты. Так, во время следования экспедиции по Алтаю ему поручили описать Колыванские заводы.
   Летом 1735 года Крашенинникова отправляют для изучения теплых источников на реку Онон. Совершив труднейшую поездку через горные таежные хребты, студент составил подробное описание этих источников.
   В начале 1736 года из Иркутска Крашенинников снова отправился в большое путешествие. Он посетил и описал Баргузинский острог, а затем, переехав Байкал, осмотрел остров Ольхон и прямыми таежными тропами добрался до Верхоленского острога.

   Из Иркутска "академическая свита" проехала на лошадях в верховья реки Лены и оттуда отправилась вниз по великой сибирской реке в Якутск. Крашенинников принимал участие в описании Лены, совершил поездку вверх по Витиму и для осмотра соляных источников ездил в бассейн Вилюя. После каждой поездки он в подробных рапортах давал описание своего пути.
   В Якутске Камчатская экспедиция зазимовала.
   Впереди была самая трудная часть путешествия - изучение Камчатки. Сославшись на плохое здоровье, академики отказались от поездки, написав в Петербург, что с исследованием Камчатки справится один Крашенинников, а им и в Сибири хватит работы.
   Летом 1737 года академики отправили Крашенинникова на Камчатку, пообещав, что вслед за ним тоже прибудут туда. Они даже поручили ему выстроить для них дом в Большерецком остроге.
   Труден был путь от берегов реки Лены до Охотска. Кони вязли в трясине болот, преодолевали горы. Наконец, через полтора месяца караван спустился к Тихому океану.

   По приезде в Охотск Крашенинников сразу же взялся за изучение края. Он приступил к исследованию приливов и отливов, организовал метеорологические наблюдения, привел в порядок свой дневник, составил списки ламутских родов, изучал флору и фауну в окрестностях города. Перед отъездом на Камчатку он направил в Якутск рапорт, в котором описал тракт из Якутска в Охотск и дал описание зверей, птиц и некоторых наиболее интересных растений.
   4(16) октября 1737 года молодой ученый на маленьком судне "Фортуна" отправился на Камчатку. Во время жестокого шторма судно чуть не погибло. Для спасения людей были выброшены за борт почти все грузы, в том числе сумки с продовольствием, бумагой и чемодан с бельем. "...И больше у меня не осталось, как только одна рубашка, которая в ту пору на мне была", - писал студент Гмелину и Миллеру по приезде на Камчатку.
   "Фортуна" добралась до западных берегов Камчатки, но во время шторма судно было выброшено на мель. Крашенинников вместе с другими пассажирами и командой жил на песчаной косе, которую заливало водой.
   Из устья реки Большой на батах (долбленых лодках) Крашенинников поднялся вверх по реке, до Большерецкого острога - центра управления Камчаткой.
   Начались годы напряженного исследовательского труда. Приступая к изучению Камчатки, молодой ученый, прежде всего, составил план географического описания Камчатского полуострова, а для изучения народа, его быта, промыслов решил собрать все сведения "о вере, житии и о прочих поведениях жителей". Десятки, вернее, сотни вопросов были поставлены в 89 параграфах инструкции, переданной ему академиками при отъезде из Якутска. Столько же вопросов, а может быть больше, возникло перед ученым с прибытием на Камчатку. Исследовательскую работу, которой хватило бы на несколько экспедиционных отрядов, пришлось выполнять одному.

   Составляя историю Камчатки с момента прихода русских на полуостров, Крашенинников разыскивает самых старых ее жителей. Местные старожилы рассказали ему о первых русских поселенцах на полуострове, о вере, праздниках, свадьбах и о прочих сторонах быта народа.
   Крашенинников подбирает себе помощников из местных служилых людей. Степан Плишкин, которого студент научил ведению "метеорологических обсерваций", был одним из первых его помощников. Когда Плишкин мог уже самостоятельно вести метеорологические наблюдения, Крашенинников оставил его в Большерецке, а сам на собачьих нартах в январе 1738 года выехал исследовать горячие ключи на притоке реки Бааню.
   "Будучи у горячих ключей, сочинил я описание оным ключам на латынском языке и зделал план, а теплоту оных освидетельствовал термометром, которое описание и план при сем репорте прилагаются", - писал Степан Петрович после этой поездки, отсылая очередное донесение ученым в Якутск.
   От горячих ключей Крашенинников отправился к Авачинской сопке. Из-за глубокого снега и густых лесных зарослей не удалось подъехать к самой горе и пришлось наблюдать извержение вулкана издали. "Помянутая гора, - писал он, - из давных лет курится беспрестанно, но огнем горит временно. Самое страшное ее возгорение было в 1737 году, по объявлению камчадалов в летнее время, а в котором месяце и числе, того они сказать не умели; однако ж, оное продолжалось не более суток, а скончалось извержением великой тучи пеплу, которым около лежащие места на вершок покрыты были".

   Во время этой поездки ученый приобрел у местных жителей много интересных вещей: костяной топор, деревянное огниво, каменную иглу для пускания крови. По приезде в Большерецкий острог местные служилые передали молодому ученому медный компас в виде часов, листы меди и "книжку на четверте листа, незнаемым языкам писанную, которая состоит из листов 73". При описании этих вещей Крашенинников упоминает, что они были найдены на японских разбитых судах. Эти предметы японского происхождения впоследствии послужили основанием первой японской коллекции при Академии наук.
   Отправив 10 (22) марта 1738 года Степана Шишкина с толмачом Михаилом Лепихиным в "Курильскую землицу" (на Курильские острова) за сбором материала, Крашенинников сам уезжает на юг Камчатки, где исследует горячие ключи на реке Озёрной.
   Через два дня по приезде Крашенинникова в Большерецк вернулся Шишкин. Он побывал на мысе Лопатке, откуда ездил на первый и второй Курильские острова. Шишкин привез также много интересных экспонатов: чучела животных, предметы быта и другие вещи. Вместе с ним приехали два жителя Курильских островов. От них Крашенинников узнал об этих дальних островах, составил словарик слов языка островитян и расспросил об их обычаях и вере. Посылая рапорты в Якутск, студент заодно отправляет собранные экспонаты образцы трав, чучела зверей и птиц, "иноземческое платье" и предметы домашнего обихода.
   Крашенинников проводит на Камчатке сельскохозяйственные опыты; весной он сеет разные травы и ячмень, сажает овощи.

   Развивая кипучую исследовательскую деятельность, молодой ученый живет в страшной нужде. В одном из писем он упоминает, что ему пришлось поселиться в холодной маленькой каморке, в которой зимой "…ради стужи, так и ради угару жить невозможно". В другом письме он пишет: "Я ныне в самую крайную бедность прихожу, оставшей провиант весь издержался, а вновь купить негде, а где и есть, то ниже пяти рублев пуда не продают, а у меня деньги все вышли... А одною рыбою, хотя здесь и в долг кормить могут, однако ж к ней никак привыкнуть по сие время не мог... То покорно прошу о присылке ко мне провианта, и о произведении здесь жалованья милостивейшее приложить старание, чтоб мне здесь не помереть голодом".
   29 ноября (11 декабря) 1738 года Крашенинников отправился в большую поездку по Камчатскому полуострову. Узнав, что в Нижне-Кыкчинском острожке будет "иноземческий" праздник, он заехал туда и пробыл там до конца праздника, впоследствии подробно описав его.
   Приехав в начале декабря в Верхне-Камчатский острог, ученый оставался в нем около месяца. Собирая исторический материал, он просмотрел ясачные книги, челобитные и записал рассказы русских старожилов.
   Из Верхне-Камчатского острога Крашенинников, продолжая маршрут, отправился в Нижне-Камчатский острог, где организовал метеорологические наблюдения. Рассказы русских старожилов об истории острога, о его разорении восставшими камчадалами - все это было записано любознательным ученым. Промышленники рассказали о птицах и зверях, сообщили интересные географические сведения о реках, впадающих в Тихий океан, от реки Камчатки до Чукотского мыса.
   Находясь в Нижне-Камчатском остроге два месяца, Крашенинников успел за это время съездить к устью реки Камчатки.

   Во время поездки на теплые ключи он побывал у Ключевской сопки, про которую впоследствии писал: "Камчатская гора (Ключевская сопка) … всех, сколько там ни есть, гор выше... Дым из верху ее весьма густой идет беспрестанно, но огнем горит она в семь, в восемь и в десять лет, а когда гореть начала, того не запомнят".
   Описывая со слов жителей последнее извержение вулкана, Крашенинников пишет: "Вся гора казалась раскаленным камнем. Пламя, которое внутри ее сквозь расщелины было видимо, устремлялось иногда вниз, как огненные реки, с ужасным шумом. В горе слышан был гром, треск и будто сильными мехами раздувание, от которого все ближние места дрожали. Особливой страх был жителям в ночное время, ибо в темноте все слышнее и виднее было. Конец пожара был обыкновенной, то есть извержение множества пеплу, из которого однакож немного на землю пало; для того, что всю тучу унесло в море. Выметывает же из нее и ноздреватое каменье и слитки разных материй, в стекло претворившихся, которое великими кусками по текущему из-под ней ручью Биокосю находится".
   Степан подробно описал все реки и речки, впадающие в океан, горячие ключи, населенные пункты.
   18(30) марта 1739 года Крашенинников из Нижне-Камчатского острога отправился в обратный путь в Большерецк. Маршрут он выбрал другой - по восточному берегу полуострова ехал до Паратунки (острог, расположенный южнее Авачинской сопки), а затем пересек полуостров и вышел на западное побережье.
   По приезде в Большерецк измученного пятимесячной трудной поездкой Крашенинникова ожидала большая неприятность: служилый Степан Плишкин "в небытность мою в Болылерецку означенные обсервации с великим нерадением чинил". Ученому пришлось отказаться от нерадивого помощника, на место которого к нему прикомандировали служилого Ивана Пройдошина.

   Для продолжения наблюдений над приливами и отливами Крашенинников ездил с новым помощником в конце мая 1739 года в устье реки Большой.
   Еще не везде стаял снег, а Крашенинников уже на талое вскопанное место снова посеял ячмень, затем репу, бобы, морковь, огурцы, редьку. В огороде он разбил садик, в котором, по его сообщению, были посажены: "каждого рода по три деревца молодых", среди них: боярышник, смородина, малина, черемуха, шиповник и многие другие.
   Осенью 1739 года Крашенинников снова отправляется в далекое путешествие по полуострову. На лодке он поднимается вверх по реке Быстрой, с верховья ее перебирается к верховьям реки Камчатки и по ней опять плывет до Нижне-Камчатского острога. Прибыв в острог, он беспокоится о постройке "хором", все еще наивно ожидая приезда профессоров. Здесь ученый записал со слов ведущего метеорологические наблюдения Василия Мохнаткина и его спутника подробные сведения о северном сиянии, которое было хорошо видно в марте 1739 года.
   Путешествуя по Камчатскому полуострову, ученый останавливался в селениях ительменов, интересовался жизнью и бытом народа, у которого в то время сохранялся первобытнообщинный строй. Основными занятиями ительменов были охота и рыбная ловля, они не знали железа и пользовались орудиями из камня и кости. Огонь они добывали при помощи деревянного огнива.
   Ительмены полюбили доброжелательного русского ученого. Хотя его работа не всегда была им понятна, они чувствовали, что он занят полезным делом.

   В январе 1740 года Крашенинников отправился из Нижне-Камчатского острога на собачьих нартах по берегу океана к северу. В дороге он наблюдал "шаманство после нерпичьего промысла", со слов одной женщины составил словарь коряцкого народа, живущего на Карагинском острове.
   С устья реки Караги путешественник пересек перешеек Камчатского полуострова, проехал по западному побережью до реки Тигиль и оттуда 14 (26) февраля 1740 года прибыл в Нижне-Камчатский острог. Весь круговой маршрут по северной части Камчатки Крашенинниковым был точно описан. Много внимания он уделил изучению жизни и быта коряков.
   Отдохнув 10 дней в Нижне-Камчатском остроге, Степан Петрович отправился в обратный путь, в Большерецк. По дороге он сделал описание двух рек - Повычи и Жупановой. В устье реки Большой продолжил наблюдения за приливами.
   В конце мая Степан Петрович опять занялся огородом. Русские с первых лет заселения Камчатки стали сеять яровые хлеба и пробовали сажать овощи.
   В начале июня вместе с очередным, десятым рапортом, студент отправил через Охотск собранные шкуры зверей, чучела птиц, рыб и "иноземческое" платье.

   В августе Крашенинников совершил двухдневную поездку на реку Начилову за жемчужными раковинами, а в конце месяца тяжело заболел, "так что временами сидеть не мог".
   20 сентября (2 октября) 1740 года прибыли на Камчатку для участия в плавании Беринга и Чирикова к берегам Северной Америки адъюнкт Академии наук Георг Стеллер и астроном Делиль де ла Кройер.
   Крашенинников, поступив в распоряжение Стеллера, сдал ему книги и прочие казенные вещи, передал материалы обсервации, дневники и находившихся в его ведении служилых людей.
   Оставаясь на Камчатке зимой 1740 года, Крашенинников совершил последнюю поездку по полуострову. Основной ее целью было изучение быта коряков.
   10 (22) декабря исследователь добрался до Верхне-Камчатского острога. В дороге он наблюдал землетрясение - точно от сильного ветра зашумел лес, земля затряслась, горы заколебались, лавины снега покатились в долины. Крашенинников, как и все его спутники, вынужден был схватиться за дерево, чтобы не упасть.

   Пробыв неделю в Верхне-Камчатском остроге, ученый наблюдал также "возгорание Толбачинской сопки" и собрал об этом подробный материал.
   По прибытии в Нижне-Камчатский острог Степан Петрович вынужден был отложить поездку к корякам, которые, по полученным сведениям, подняли восстание. Прожив здесь до 4 (15) февраля 1741 года и собрав важнейшие сведения об этом народе, Крашенинников отправился в обратный путь и 8 (19) марта прибыл в Большерецк.
   Этой последней поездкой заканчивается научная работа студента Степана Крашенинникова на Камчатке.
   Ему пришлось еще дважды пересечь Камчатку в сопровождении Стеллера, направляясь в Авачинскую бухту, переименованную уже в гавань "святых апостолов Петра и Павла".

   Вернувшись в Большерецк, Крашенинников 28 мая (9 июня) 1741 года отправился на судне в Охотск. Два месяца заняло путешествие от Камчатки до Якутска. Степан Петрович прожил в Якутске месяц. За это время произошло изменение в личной жизни молодого ученого: из Якутска в Иркутск он выехал с молодой женой Степанидой Ивановной.
   Прожив полгода в Иркутске, получив денежное жалованье для Кройера и Стеллера, Крашенинников с грузом закупленного продовольствия и другими материалами вернулся в Якутск 26 мая (5 июня) 1742 года. Сдав Якутской воеводской канцелярии груз, деньги, которые затем должны были "за конвоем" отослать на Камчатку, Крашенинников 4 (15) июля выехал обратно. Снова далекий путь по Лене, из Иркутска вниз по Ангаре на Енисей, а оттуда по речкам на Обь.
   23 сентября (3 октября) 1742 года молодой ученый прибыл в Тобольск. Только на Урале в Верхотурье ему удалось нагнать "академическую свиту" Миллера и его сотрудников.
   Вместе с ними в феврале 1743 года, почти через десять лет, студент академии Степан Крашенинников вернулся в Петербург . В его черновом журнале мы найдем подсчеты путей и дорог: 25 тысяч 773 версты прошел он и проехал по Сибири и Камчатке.

   Исследователю полуострова, вместе с другими студентами - участниками экспедиции, был устроен экзамен. Академическое собрание, установив большие познания в естественной истории и принимая во внимание хорошие отчеты об исследовании Камчатки, постановило оставить Крашенинникова при Академии наук для совершенствования в науках. А через два года студент Степан Петрович Крашенинников был признан достойным звания адъюнкта Академии наук. Молодой ученый стал работать в Ботаническом саду и с 1747 года заведовать им.
   Крашенинникову было предложено приступить к разработке материалов по исследованию Камчатки. Ему была передана рукопись Стеллера, который, возвращаясь в Петербург из экспедиции Беринга, умер в Тюмени в 1745 году.
   В апреле 1750 года Степана Петровича Крашенинникова утвердили "по кафедре истории натуральной и ботаники" в звании профессора академии. Через два месяца его назначили ректором академического университета и инспектором академической гимназии.
   За годы работы в Академии наук Крашенинников сблизился и подружился с Михаилом Васильевичем Ломоносовым.
   В течение нескольких лет Степан Петрович обрабатывал материалы своих исследований и подготавливал рукопись. Одновременно с этим в 1749- 1752 годах он изучал флору бывшей Петербургской губернии.

   В 1752 году книга ученого-путешественника "Описание Земли Камчатки" поступила в типографию. Напряженный труд и вечная нужда рано подорвали его здоровье. 25 февраля 1755 года Степан Петрович Крашенинников скончался.
   "Описание Земли Камчатки" вышло в свет уже после смерти автора. Этот замечательный труд, войдя в сокровищницу русской культуры и науки, был переведен на немецкий, английский, французский и голландский языки. Долгое время это двухтомное сочинение было не только энциклопедией края, но и единственным трудом о Камчатке в европейской литературе.

(1788 - 1827)
    Шотландский исследователь Африки. В 1822-1823 годах вместе с английскими путешественниками У. Аудни и Д. Денемом пересек Сахару с севера на юг и доказал, что река Нигер не связана с озером Чад.
   
   Хью рос в окружении двадцати братьев и сестер. Он начал свой жизненный путь с должности каютного юнги на одном из ливерпульских судов, а потом оказался на камбузе другого судна, поскольку отказался чистить сапоги капитану. Но это ему тоже не понравилось, он сбежал, и какое-то время промышлял с морскими пиратами, пока в 1808 году не завербовался на королевский военный корабль. Морская война с Францией позволила ему сделать блестящую карьеру. Он дослужился до чина капитана. Вернувшись в 1820 году на родину, Клаппертон познакомился с шотландским врачом и естествоиспытателем Уолтером Аудни.
   Лорд Батерст, в то время государственный секретарь колониального ведомства, назначил Аудни будущим консулом в империи Борну, хотя ее еще не видел ни один британец. Позже нашелся третий участник экспедиции в глубь Африки - майор Диксон Денем, не менее выдающийся офицер, чем Клаппертон, награжденный даже медалью Ватерлоо, хотя в знаменитом сражении он не участвовал.
   В 1822 году посланцы "Африканской ассоциации" Аудни и Клаппертон (Денем отправился за ними через год) начали свое наступление на Нигер из Триполи и пересекли Центральную Сахару через оазис Мурзук. Путь исследователей, двигавшихся на юг древними караванными тропами, окончился для них удачнее, чем для тех сотен африканских рабов, чьи трупы они видели по дороге. Правда, путешественники не избежали встреч с грабителями. В начале февраля 1823 года, пройдя более 2000 километров, англичане увидели великое озеро Чад. Внешний вид озера мог разочаровать: оно довольно мелководно, открытая поверхность воды обычно обрамлена многометровой полосой зарослей папируса, камыша и тростника. Осмотрев западные берега Чада, путешественники убедились, что даже самая значительная из впадающих в озеро с этой стороны рек - Комадугу-Йобе - слишком маловодна; чтобы быть нижним течением Нигера.

   Англичане двинулись вдоль западного берега Чада и вошли в Кукаву - столицу империи Борну. Первыми из европейцев они посетили "торговый" город и "резиденцию".
   В дальнейшем экспедиция разделилась. Денем продолжил исследование Чада, побывал на его южных берегах, в государстве Багирми, и открыл впадающую в озеро с юга большую реку Шари.
   Клаппертон и Аудни выехали 14 декабря 1823 года в Кано, большой город феллатов, расположенный на запад от озера Чад, двигаясь вдоль Иеу до Демасака. Они побывали в Старом Бирки, в Вера, стоящем на берегах изумительного озера, образованного разливами реки Иеу, затем в Догаму и Бекидарфи - городах, расположенных главным образом на территории Хаусы. Население этой области, до нашествия феллатов, было очень многочисленным.
   Вскоре караван свернул в сторону от Иеу (или Гамбару), и путешественники вступили в область Катагум. Ее правитель принял их очень ласково и уверял, что их приход для него настоящий праздник и что султан феллатов тоже будет очень рад им, так как он никогда еще не видел англичан. Он уверял также, что у него они найдут, как и в Кукаве, все необходимое.
   Однако он чрезвычайно удивился, услышав, что путешественникам не нужны ни рабы, ни лошади, ни серебро и что они рассчитывают только на его любезное позволение посетить страну и собирать цветы и травы.
   Город Катагум являлся центром области, которая до завоевания феллатами была частью Борну. Она могла выставить четыре тысячи конников и две тысячи пехотинцев, вооруженных луками, мечами и копьями. Главный предмет торговли, наряду с рабами, - зерно и крупный рогатый скот. Англичане впервые увидели там каури, заменявшие деньги. До тех пор обменной единицей служили ткани туземной выработки или какой-нибудь другой товар.

   На юг от области Катагум лежала страна Якоба, которую мусульмане знают под названием Муши. Клаппертону рассказали, что эту страну, покрытую известняковыми горами, населяют людоеды. Мусульмане, испытывающие непреодолимый страх перед кафирами, подкрепляли это обвинение лишь тем, что они будто бы видели там висевшие на стенах жилищ человеческие головы, ноги и руки. В области Якоба берет начало река Иеу, совершенно пересыхающая летом. По уверениям жителей, во время дождей ее воды еженедельно то поднимаются, то опускаются.
   "11 января, - писал Клаппертон, -мы снова пустились в путь, но уже в полдень нам пришлось остановиться в Мурмуре. Доктор был так слаб и истощен, что я не знал, протянет ли он хоть сутки. Со времени нашего отъезда из гор Обарри в Феццане, где его потного продуло сквозняком, он тяжело болел".
   На следующий день, 12 января 1824 года, доктор Аудни скончался. "Я послал к правителю за разрешением похоронить доктора, которое тотчас же и получил".
   После этой грустной церемонии Клаппертон снова двинулся по направлению к Кано. Главными этапами путешествия были: Дигу - город, стоящий среди возделанной местности, где пасутся многочисленные стада; Катунгу, находящийся уже вне пределов Катагума; Зангея (в конце гряды холмов Души) - бывшая раньше довольно значительным городом, если судить по протяженности еще стоявших крепостных стен; Гиркуа, где рынок лучше, чем в Триполи; Соква, окруженная высоким глиняным валом.
   В Кано, или Хана, как его называют Идриси и другие арабские географы, Клаппертон вошел 20 января 1824 года. Это место скрещения многих путей в государстве Хауса (север современной Нигерии). Кано - столица области того же названия и один из главных городов Судана; в нем живут от тридцати до сорока тысяч человек, из них больше половины - рабы.

   За три пиастра Клаппертон купил хлопчатобумажный английский зонтик, доставленный через Гадамес. Путешественник побывал также на рынке рабов, где несчастных тщательно осматривали "с таким же вниманием, как врачи осматривают добровольцев, поступающих во флот".
   23 февраля Клаппертон двинулся в путь и вскоре прибыл в Сокото - самый многолюдный город из всех, виденных Клаппертоном в Африке. Хорошо построенные прочные дома здесь образовывали правильные улицы, а не стояли группами, как в других городах Хаусы. Сокото окружала стена высотою от двадцати до тридцати футов с двенадцатью воротами, которые регулярно запирались на заходе солнца. В городе имелись две большие мечети, обширный рынок и просторная площадь перед резиденцией султана. У жителей - в большинстве своем феллатов - было много рабов.
   Желая почтить султана Белло и доказать ему могущество и богатство Англии, Клаппертон надел мундир с золотыми галунами, белые штаны и шелковые чулки. Он повязал голову тюрбаном и обулся в мягкие турецкие туфли. Белло принял его сидя на ковре между двумя столбами, подпиравшими соломенную крышу хижины, похожей на английский коттедж. Султан был рослый, представительный мужчина лет сорока пяти, одетый в "тобе" из синей хлопчатобумажной ткани. На голове у него был белый тюрбан, концом которого он по турецкой моде прикрывал себе нос и рот.
   Белло остался доволен подаркам, привезенным Клаппертоном. Особенно ему понравились часы, подзорная труба и термометр, который он остроумно назвал "часами для тепла". Но лучшей из диковинок показался ему сам путешественник. Белло без конца расспрашивал его об английских нравах, обычаях и об английской торговле. Несколько раз Белло выражал желание войти в торговые сношения с этой державой; ему хотелось, чтобы в порту, называемом им Рака, поселились английский консул и врач. Наконец, он просил прислать некоторые предметы английского производства на морское побережье, где ему принадлежал оживленный торговый город Фунда. После длительной беседы Белло отдал Клаппертону книги, путевые дневники и платье Денема, захваченное во время похода.
   3 мая путешественник распрощался с султаном. Клаппертон отправился обратно той же дорогой, какой пришел, и 8 июля прибыл в Кукаву, где уже находился майор Денем. Он привез с собой арабскую рукопись, содержавшую историческое и географическое описание государства Такрур, которым правил Мухаммед Белло Хаусский - автор этого труда. Путешественник не только собрал много ценных сведений о животном и, растительном мире стран Борну и Хауса, но также составил словарь языков жителей Багирми, Мандары, Борну, Хаусы и Тимбукту.

   Путешественники снова пересекли, теперь уже с юга на север, Сахару и через Триполи возвратились в Англию.
   Аудни, Денему и Клаппертону досталась слава первых европейцев нового времени, пересекших Сахару и своими глазами повидавших озеро Чад. Путешественники не только подтвердили факт существования большого озера к югу от великой пустыни, но, что особенно важно, надежно зафиксировали его местоположение с помощью астрономических наблюдений. То же было сделано, впервые в этой части Африки, и по отношению к другим посещенным ими географическим объектам. Для картографии все это было достижением первостепенного значения.
   Клаппертон обследовал водораздел между впадающей в озеро Чад рекой Ко-мадугу-Иобе (Иеу) и притоком Нигера Сокото. Основываясь на расспросных данных, собранных им в Кано - главном торговом центре страны хауса, Клаппертон пришел к верному выводу о том, что Нигер впадает в Гвинейский залив и в среднем течении не связан с озером Чад. Но вместе с тем из других источников Клаппертон получил сведения о связи Нигера с Нилом. Вопрос, таким образом, продолжал оставаться запутанным.
   Английские путешественники впервые доставили в Европу точные сведения о мусульманских государствах Борну, Багирми, Сокото, населяющих их народах, оживленных торговых городах. Впервые стало известно о феллатах, тождество которых с фанами было доказано вторым путешествием Клаппертона. Было установлено, что они основали в давние времена в центре и на западе Африки огромное государство и что эти племена не принадлежали к негритянской расе. Изучение их языка и его связей с неафриканскими наречиями пролило совершенно новый свет на историю переселения народов. Дневники английских исследователей в обработке географа Джона Барроу были изданы в Лондоне в 1826 году под заглавием "Рассказ о путешествиях и открытиях в Северной и Центральной Африке в 1822, 1823 и 1824 годах".
   Вернувшись в Англию, Клаппертон поспешил представить лорду Батерсту свой план. Он предложил теперь добраться до Кукавы из Гвинейского залива, следуя вверх по Нигеру от его устья до Тимбукту, то есть самым коротким путем, по которому еще не проходил ни один из его предшественников, и таким образом положить конец давним спорам, установив окончательно, что эта река не имеет отношения к Нилу.
   В экспедиции, руководимой Клаппертоном, приняли участие доктор Диксон, капитан первого ранга Пирс - отличный художник, и судовой врач Мориссон, весьма сведущий во всех отраслях естествознания, а также слуга Ричард Лендер, ставший впоследствии знаменитым путешественником.

   26 ноября 1825 года экспедиция высадилась на Невольничий берег Гвинейского залива, в районе Лагоса Диксон, неизвестно из каких соображений пожелавший добраться до Сокото один, высадился в Джуиде. Португалец, по имени де Суза, вместе с бывшим слугою Денема Колумбом сопровождали его до Дагома. Выйдя из города, Диксон на семнадцатый день пути прибыл в Хар, затем в Юри, но дальнейшая его судьба осталась неизвестной.
   Остальные путешественники добрались до реки Бенин. Английский купец, по имени Хаутсон, отсоветовал им подниматься по ней, потому что местный вождь питал страшную ненависть к англичанам, мешавшим ему торговать рабами.
   "Лучше, - говорил купец, - идти на Бадагри; от этого места тоже близко до Сокото, а тамошний вождь, расположенный к путешественникам, без сомнения снабдит вас конвоем до границ государства Йоруба". Хаутсон жил в этом краю уже много лет и знал местные нравы и язык, поэтому Клаппертон поехал вместе с ним до Катунги, столицы Йорубы. 29 ноября 1825 года экспедиция высадилась в Бадагри, поднялась по протоке реки Лагос, потом около двух миль по реке Гаци, проходящей по территории Дагомеи, и, переправившись на левый берег, углубилась внутрь страны.
   Из-за влажности и сильной жары все члены экспедиции тяжело болели лихорадкой. Пирс и Моррисон погибли. Лендера, больного дизентерией, Клаппертон нес на руках, хотя у него самого был жар и повреждена рука - результат мужественного поступка, когда он спас жизнь ребенку.
   Во всех городах, лежавших на пути Клаппертона, его появлению предшествовал странный слух. Везде говорили, будто он прибыл, чтобы установить мир в этом крае, объятом войной, и облагодетельствовать страны, которые изучает.

   В Чоу караван приветствовал посол султана Йорубы, высланный навстречу вместе с большой свитой. Вскоре путешественники вступили в Катунгу. Множество ветвистых деревьев, растущих в городе и близ него, опоясывают подножие каменистой, сложенной из гранита горы, имеющей в окружности около трех миль.
   Клаппертон прожил в Катунге с 24 января до 7 марта 1826 года. Он был сердечно принят султаном, у которого попросил разрешения проехать через Ниффе или Толпа, чтобы оттуда добраться до Хаусы и Борну. "Область Ниффе разорена гражданской войной, и один из претендентов на трон призвал себе на помощь феллатов, - ответил султан, - ехать этой дорогой неблагоразумно и лучше направиться через Юри". Клаппертону пришлось подчиниться.
   Покинув Катунгу, Клаппертон переправился через реку Мусса, приток Куары, и достиг Киамы. Это один из городов, через которые проходят караваны, идущие из Хаусы и Боргу в Ганджу на границе области Ашанти. В Киаме не менее тридцати тысяч жителей, которых считают первейшими мошенниками во всей Африке. "Назвать кого-нибудь уроженцем Боргу все равно, что окрестить его вором и убийцей".
   Клаппертон направился в сторону Буссы, где погиб Мунго Парк. Экспедиция переправилась через Оли, приток Куары, и вошла в Уауа - столицу одной из провинций Боргу, где за четырехугольником городской стены обитают около восемнадцати тысяч жителей. Улицы здесь чисты и широки, а круглые дома увенчаны конической соломенной крышей. Но трудно найти в целом мире город, где бы царило такое всеобщее пьянство. Правитель, жрецы, миряне - мужчины и женщины - до бесчувствия напиваются пальмовым вином, ромом, который привозят с побережья, и "бузой". Этот напиток делается из дурро с прибавкой меда, чилийского перца, корня одной жесткой кормовой травы и определенного количества воды. "Население Уауа, - говорит Клаппертон, - славится своей честностью. Это веселые, доброжелательные и гостеприимные люди. Я не встречал в Африке никого, кто так охотно рассказывал бы о своей стране, как они, и, что совсем удивительно, не видел среди них ни одного нищего. Они утверждают, что ведут свое происхождение не от коренных жителей Боргу, а от выходцев из Хаусы и Ниффе. Их язык является диалектом языка племени Йорубы, но их; женщины красивы, чего нельзя сказать об уроженках Йорубы, мужчины сильны и хорошо сложены. Религия их - смесь язычества и выродившегося магометанства".

   Клаппертону принадлежит еще одно ценное наблюдение: вдали от побережья он встречал племена феллатов, бывших еще язычниками, но говоривших на же языке, что и феллаты-мусульмане, и имевших те же черты лица и тот же цвет кожи. Они, очевидно, были одного происхождения.
   Бусса, куда, наконец, добрался путешественник, собственно говоря, не настоящий город - это отдельные группы домов на острове, находящемся посред Куары. Бусса - столица области, наиболее густо населенной во всем Борг Жители - язычники, так же как сам султан, хотя его и звали Мухаммед. Они питались обезьянами, собаками, кошками, крысами, рыбой, говядиной и бараниной.
   "Пока я сидел у султана, - говорил Клаппертон, - принесли завтрак. Меня тоже угостили. Завтрак состоял из жирной водяной крысы в шкуре, отличного вареного риса, сухой рыбы - тушенной в пальмовом масле, крокодиловых яиц, жареных и тушеных, и, наконец, свежей воды из Куары. Я съел немного тушеной рыбы и рису, и все смеялись, как это я даже не попробовал ни крысы, ни крокодиловых яиц".
   Султан принял путешественника приветливо и сообщил ему, что повелитель Юри уже неделю держит наготове суда, чтобы он мог подняться по реке до столицы. Клаппертон ответил, что все пути между Борно и Юри закрыты из-за войны, а потому он предпочел бы двигаться через Кульфу и Ниффе.
   Во время следующего свидания путешественник стал расспрашивать о европейцах, которые двадцать лет назад погибли на Куаре. Клаппертон не получил на свои вопросы прямого ответа. "Я был тогда слишком молод, - сказал султан, - и не знаю точно, как это случилось". На вопрос о бумагах и дневниках Мунго Парка султан ответил, что у него нет ничего, и что все бумаги были переданы каким-то ученым.

   Несколько дней спустя Клаппертон узнал, что у последнего имама - феллата по происхождению - были какие-то книги и бумаги Мунго Парка. К сожалению, этот имам недавно выехал из Буссы. В Кульфе путешественник наконец получил сведения, не оставлявшие больше сомнений в том, что Мунго Парк был убит.
   Расставаясь с Боргу, Клаппертон записывает в своем дневнике, что считает несправедливой дурную репутацию местных жителей, которых повсюду называют ворами и разбойниками. Он сам объездил всю страну, путешествовал и охотился с ними один и никогда не мог их ни в чем упрекнуть.
   Теперь путешественнику надо было попытаться достичь Кано, переправившись через Куару и пройдя области Гуари и Зегзег. Вскоре он прибывает в Табру, на реке Мэй-Ярроу, где жила мать султана области Ниффе. Затем он посещает самого султана в его лагере, находившемся невдалеке от города. По словам Клаппертона, это был невиданно наглый и жадный мошенник: он выпрашивал все, что попадалось ему на глаза, и не унимался, даже получив решительный отказ.
   Болезнь вынудила Клаппертона задержаться в Кульфе дольше, чем он предполагал. Кульфа - торговый город, лежащий на северном берегу реки Мэй-Ярроу. В течение двенадцати лет он подвергался набегам феллатов и за шесть лет дважды горел. Клаппертон присутствовал там на празднике новолуния. В этот день все ходят друг к другу в гости. Женщины заплетают в косы курчавые волосы и красят волосы и брови краской индиго, а ладони и ступни ног - хной. Губы красят в желтый цвет, а зубы в красный. Ради праздника они наряжаются в самые красивые и пестрые одежды и надевают украшения. Они пьют бузу наравне с мужчинами, распевают с ними песни и принимают участие в танцах.
   Покинув область Котонг-Кора, путешественник вскоре очутился в пределах Гуари. Страна, как и вся Хауса, была завоевана феллатами, но после смерти султана Белло I жители восстали, и с тех пор им, несмотря на все усилия феллатов, Удается сохранять свою независимость.
   Достигнув Фатика, Клаппертон оказался на территории Зегзег, подвластной феллатам. Затем он посетил Зарию, своеобразный город, где имеются засеянные просом поля, огороды, густые рощи, болота, лужайки и даже большие дома.

   19 сентября Клаппертон прибыл, наконец, в Кано. Султан Белло отнесся к Клаппертону милостиво и послал ему несколько верблюдов и съестных припасов. Но так как султан в это время был занят усмирением восставшей против него области Губер, он не мог немедленно принять путешественника, чтобы обсудить многочисленные вопросы, которые английское правительство поручило тому выяснить.
   Клаппертон, чье здоровье значительно улучшилось, добрался до Сокото. Таким образом, англичанин связал свой новый маршрут, начавшийся от берегов Гвинейского залива, с предыдущим, проложенным со стороны Средиземного моря.
   В Магории Клаппертон встретился с султаном. Как только Белло были вручены подарки, он перестал выказывать Клаппертону прежнее дружеское расположение. Вскоре он даже сделал вид, будто получил от шейха Эль-Ханеми письмо, в котором ему предлагали отделаться от путешественника, называли его шпионом и вообще советовали остерегаться англичан, ибо планы Англии сводились к тому, чтобы разузнать все о природных богатствах страны, обосноваться в ней, приобрести сторонников, а затем, воспользовавшись раздорами, поощряемыми самими англичанами, прибрать Хаусу к рукам, как это было с Индией.
   Препятствия к отъезду, которые чинил Белло, ясно доказывали, что ему очень хотелось присвоить подарки, предназначенные для султана Борну.
   Через несколько дней к Клаппертону пришли с требованием выдать подарки, предназначенные для Эль-Ханеми. Получив отказ, их просто отняли и унесли.
   "Вы ведете себя по отношению ко мне, как мошенники, - вскричал Клаппертон, - вы совсем не держите своего слова. Так не делает ни один народ на свете. Лучше бы вы отрубили мне голову, чем так поступать. Впрочем, я думаю, вы и до этого дойдете, когда отберете у меня все".

   Наконец у него решили отнять оружие и боевые припасы. Клаппертон отказал наотрез.
   Англичанин провел в Сокото более шести месяцев, не имея возможности ни заниматься исследованием страны, ни вести переговоры, бывшие главной целью его приезда с побережья.
   12 марта 1828 года Клаппертон заболел дизентерией, которую ничто не могло остановить. Он быстро слабел. Было время рамадана, и 21-летний слуга Ричард Лендер не мог добиться никакой помощи даже от слуг. Между тем болезнь усиливалась с каждым днем, чему способствовала жара. Клаппертон двадцать дней провел в состоянии полного изнеможения. Почувствовав близость конца, он отдал последние распоряжения своему верному Лендеру и 11 апреля 1827 года скончался у него на руках.
   Бывший соратник Клаппертона Диксон Денем пережил его на год. В 1828 году желтая лихорадка положила конец его исследованиям в Сьерра-Леоне и на острове Фернандо-По (Биоко).

(1770 - 1838)
    Американский путешественник. Во время путешествия по Северной Америке вместе с У. Кларком проследил все течение Миссури, поднявшись на лодках от устья великой реки до ее главного истока включительно на расстояние более 4700 километров. Дневники Льюиса, Кларка и некоторых других участников экспедиции были обработаны и сведены в общее описание путешествия, изданное в Филадельфии в 1814 году.

   
   По Парижскому договору 1803 года Наполеон I продал США Луизиану, иначе говоря - бассейн Миссисипи, формально принадлежавший Франции, площадью около 2,3 миллиона квадратных километров за 60 миллионов франков. Территория Луизианы (правобережье Миссисипи с Новым Орлеаном) была очень слабо освоена и еще слабее исследована - границы ее на западе оставались совершенно неясными. Не была проведена граница и на севере между Французской Луизианой и Британской Центральной и Западной Канадой, где большую активность проявляли агенты англо-канадской Северо-западной компании.
   18 января 1803 года президент Томас Джефферсон обратился со специальным посланием к конгрессу, в котором ходатайствовал об ассигновании 2500 долларов формально "на дело расширения внешней торговли Соединенных Штатов", а в действительности на посылку экспедиции для исследования северо-запада. Такого рода маскировка, писал он, "нужна, чтобы не привлекать излишнего внимания и обезопасить ее от тех препятствий, какие заинтересованные лица в противном случае могли бы поставить на ее пути".
   Для исследования бассейна Миссури и отыскания лучшего водного пути к Тихому океану Джефферсон приказал организовать экспедицию, начальником которой назначил своего секретаря офицера Мериветера Льюиса. Помощником себе Льюис выбрал товарища по военной службе Уильяма Кларка. Кроме географических заданий, им поручалось собрать этнографические сведения о западных индейских племенах. Джефферсон предоставил Льюису полную свободу в выборе маршрута, так как не исключались вооруженные столкновения с индейцами, подстрекаемыми английскими агентами.
   "Целью вашей миссии, - говорилось во врученном им предписании, - является исследование реки Миссури и тех ее важнейших притоков, которые по направлению своего течения и связям с другими водными путями, имеющими сток к Тихому океану, будь то Колумбия, Орегон, Колорадо или любая другая река, могут явиться кратчайшим и удобнейшим для торговли водным путем через весь северо-американский континент".

   Им также было дано задание тщательно изучать географию и геологию пройденных областей, их экономические возможности и население, а также собрать сведения относительно областей, лежащих в стороне от их маршрута. Они должны были выяснить, является ли устье Колумбии таким же удобным центром для пушной торговли, как залив Нутка, и нельзя ли доставлять скупленные меха через Северную Америку, вместо того чтобы возить их вокруг всей Южной. Это была первая правительственная американская исследовательская экспедиция, широко поставленная, превосходно обеспеченная всеми необходимыми средствами.
   Судя по записям в дневнике одного из участников, исследователи думали, что их ожидают величайшие опасности, и что им придется сражаться с дикарями гигантского роста, ненавидевшими белых.
   Экспедиция из сорока человек выступила из Вашингтона летом 1803 года, перевалила Аппалачи, спустилась в сентябре вниз по Огайо от Питтсбурга до устья реки и поднялась по Миссисипи до устья Миссури, где и остановилась на зимовку.
   В первые же дни американцам повезло они повстречали старого француза с несколькими индейцами племени сиу. Это был канадский охотник; он говорил на языках большинства племен, живших по берегам Миссури, и согласился сопровождать экспедицию в качестве переводчика.
   В середине мая 1804 года началось плавание вверх по Миссури на шлюпке и двух больших челнах. В своих поденных записях Льюис и Кларк отмечали обилие дичи по берегам (включая бобров, мясистые хвосты которых считались деликатесом), а также крупные стада оленей и бизонов.
   Им попадались многочисленные группы индейцев - осейджей и сиу, или махасов, которые все, по-видимому, находились на грани полного вырождения.

   Индейцы из племени рикари или ри сначала произвели на путешественников впечатление самых честных, приветливых и трудолюбивых из всех индейцев, виденных ими. Несколько случаев воровства вскоре заставили их изменить свое мнение о характере рикари. Индейцы этого племени занимались не только охотой, но и выращивали злаки, горох и табак.
   В начале декабря, преодолев более 2500 километров, экспедиция остановилась на вторую зимовку, основав форт. С м...нами, местными индейцами, по инструкции Джефферсона, американцы обращались хорошо и установили дружественные отношения. Индейцы помогали Льюису и Кларку, сообщали об условиях судоходства по рекам системы Миссури и о своих торговых путях.
   В отчете Кларка приводятся некоторые подробности о племени м...нов. Главным свойством божества м...ны считают способность исцелять. Вследствие этого они признают два божества: одно они называют Великим Целителем, другого - Духом. Не менее примечательна легенда об их происхождении. Сначала они будто бы жили в большом подземном селении, у берега озера. Но корни одной виноградной лозы проникли так глубоко, что дошли до м...нов. Тогда некоторые из них поднялись по этой лозе и очутились на поверхности земли. Они вернулись домой с такими пылкими рассказами о богатых охотничьих угодьях, об обилии на земле дичи и плодов, что прельщенный народ тут же решил добраться до благословенных краев. Уже половина племени вышла на поверхность земли, когда лоза согнулась под тяжестью одной толстой женщины и обломилась, так что остальные уже не могли выбраться наверх. Манданы верили, что после смерти вернутся на свою подземную родину. Правда, попадут туда только те, чья совесть будет чиста. Остальные будут брошены в огромное озеро.
   К весне 1805 года американцы построили шесть новых небольших челнов, так как большие речные суда могли оказаться непригодными для плавания в верховьях Миссури. Нагрузив один из челнов мехами, Кларк отправил часть людей в Сент-Луис, и теперь в экспедиции осталось всего тридцать человек, полных решимости достичь своей цели.
   Со времен младших Вареннов, первыми посетивших м...нов, то есть с сороковых годов XVIII века, в верхнем бассейне Миссури побывали сотни скупщиков пушнины из разных частей Северной Америки. Льюис и Кларк при дальнейшем движении на запад не сделали никаких географических открытий в прямом смысле этого слова. Они только собрали и упорядочили обширный географический материал; подытожили данные, собранные их предшественниками, дали некоторым географическим объектам английские названия, которые с того времени встречаются на картах северо-западных областей США. Иными словами, они были не первооткрывателями, а исследователями.
   При осуществлении важнейшей задачи американской экспедиции - "отыскания лучшего водного пути от Нагорья к Тихому океану" - наибольшую помощь Льюису и Кларку оказала молодая индианка-горянка из племени шошонов, по имени Сакаджавеа. За несколько лет до встречи с путешественниками она сопровождала своих соплеменников, когда они отправились охотиться на бизонов в долину верхней Миссури, и была захвачена враждебными племенами в районе, где три горные реки, сливаясь, образуют Миссури. Живший на плато Миссури франко-канадский "лесной бродяга" Туссен Шарбонно случайно встретился с Сакаджавеа и женился на ней. По свидетельству участников американской экспедиции, Сакаджавеа "отличалась выдающимся умом и независимым характером". Она явилась с мужем и двухмесячным ребенком предложить свои услуги американцам и стала подлинным руководителем экспедиции на самом трудном участке пути.

   Льюис отослал на восток треть своих людей с лишним багажом, а сам 9 апреля 1805 года с остальными двинулся по Миссури на индейских челнах.
   За 106° з.д. в Миссури впадает слева крупный приток Милк. Сакаджавеа предупредила Льюиса, что эту реку следует миновать, так как подъем по ней заведет экспедицию в горный тупик. Но несколько выше в Миссури впадает другая река, текущая с запада, которую Льюис назвал Марией (на наших картах Марайас).
   Льюису показалось, что эта река служит кратчайшим путем к Тихому океану, но она завела его в тот же тупик, о котором предупреждала раньше Сакаджавеа. и Милк, и Мария берут начало в хребте Льюис - южном участке Передового хребта Скалистых гор, а за ним простирается ряд высоких меридиональных хребтов, между которыми в разных направлениях текут несудоходные реки.
   Следуя далее вверх по Миссури, экспедиция частью обогнула, частью пересекла пустынный район с причудливыми формами выветривания песчаников - так называемые бэд-лендс. 13 июня экспедиция достигла Больших водопадов (Грейт-Фолс) на Миссури, первое описание которых дал Льюис. Выше водопадов началась страна шошонов - родина Сакаджавеа.
   На обход порожистого участка Миссури ушло около месяца. На западе Льюис увидел заснеженные пики горного хребта, позднее получившего его имя. В конце июля экспедиция достигла Три-Форкс ("Трезубец") - места слияния трех истоков Миссури: самый западный и крупный они нарекли Джефферсон, средний - Мадисон и восточный - Галлатин (в честь видных сторонников Джефферсона).
   Посоветовавшись с Сакаджавеа, Льюис решил идти дальше вверх по реке Джефферсон. У Три-Форкс он разделил своих людей. Больной Кларк стал во главе "речного отряда", который медленно поднимался вверх по мелководной реке на тяжелых челнах, выдолбленных из больших стволов деревьев. Сам Льюис во главе "конного отряда" поспешил вверх по долине Джефферсона, чтобы поскорее найти стоянку шошонов и просить у них поддержки. Он достиг верховья Джефферсона 10 августа, а Кларк прибыл туда только через неделю, 17 августа 1805 года.

   Таким образом, экспедиция Льюиса - Кларка выполнила первое задание - проследила все течение Миссури, поднявшись на лодках от устья великой реки до ее главного истока включительно на расстояние более 4700 километров.
   Еще до прибытия Кларка Льюис встретил первого индейца шошона: от страны м...нов до верховья Джефферсона американцы ни разу не встречали на своем пути людей. А через несколько дней индейцы начали подходить к американцам большими группами. Они отнеслись сначала подозрительно к американцам-всадникам, прибывшим к ним из страны врагов. Но когда подошел "речной отряд", в котором находилась Сакаджавеа, между путешественниками и индейцами установились вполне дружеские отношения, тем более что один из вождей оказался ее братом.
   К несчастью, эти края были бедны и их обитатели питались лишь лесными ягодами, древесной корой и животными, если их удавалось добыть. Американцам, не привыкшим к такой скудной пище, пришлось съесть своих лошадей, впрочем, сильно отощавших, и покупать у туземцев всех собак, которых им соглашались продать. Индейцы даже прозвали путешественников "пожирателями собак".
   С проводниками-шошонами американцы без особых затруднений перевалили южный участок хребта Биттер-Рут и вышли на реку Салмон (приток Снейка, системы Колумбии). Река здесь пролагала себе путь через узкое ущелье, по которому отряду было очень трудно идти, и шошоны указали более удобную северную дорогу, которая вывела американцев в долину Клируотер. Они там оставались до 7 октября 1805 года. Индейцы другого, родственного шошонам племени - опять-таки при участии Сакаджавеа - привели экспедицию через три дня на реку Снейк. Выше устья Салмона к левому берегу Снейка подходят горы Уоллова. Их вершина теперь называется Сакаджавеа-пик.
   16 октября американцы добрались до Колумбии. Плавание вниз по этой реке, в том числе через порожистый участок, при пересечении Каскадных гор, прошло вполне благополучно. 15 ноября экспедиция достигла Тихого океана, закончив пересечение всего материка Северной Америки с востока на запад.
   Перезимовав в устье Колумбии, экспедиция 23 марта 1806 года отправилась в обратный путь. На реке Клируотер она разделилась. Отряд Льюиса прошел прямо на восток к Миссури через перевал Лоло в центральном участке хребта Биттер-Рут. Отряд Кларка вернулся уже разведанным путем к реке Джефферсон. От Три-Форкс он перебрался на Иеллоустон - к месту, где этот крупнейший приток Миссури выходит на равнину. Кларк проследил его среднее и нижнее течение до устья и соединился с Льюисом на реке Миссури, по которой вся экспедиция спустилась до Миссисипи (23 сентября 1806 года). Дневники Льюиса, Кларка и некоторых других участников их экспедиции были обработаны и сведены в общее описание путешествия, изданное в Филадельфии в 1814 году (позже последовал ряд переизданий).

   Льюис и Кларк первыми дали полноценное описание природы бассейна реки Миссури. Вот что говорится в них о переходе через водораздел: "При переходе от порогов на Миссури через Скалистые Горы к судоходному течению реки Колумбии идешь двести миль по хорошей дороге и сто сорок миль по высокой, крутой и неровной горной тропе. В конце июня на участке в шестьдесят миль этой последней тропы лежал слой снега, толщиной от двух до восьми футов".
   По материалам экспедиции были составлены две карты, причем на второй, более детальной, впервые появилось изображение трех меридиональных хребтов, включая Биттеррут, и междуречья Йеллоустон-Бигхорн. Данная карта представляет замечательное географическое достижение.
   Во время путешествия велись интересные записи о погоде, и был собран большой материал об индейцах. Льюис составил записку, в которой отобразил свои "наблюдения и размышления по поводу настоящего и будущего состояния Верхней Луизианы, в отношении управления населяющими ее индейскими племенами, а также торговли и сношений с ними". Он предлагал построить "несколько постов, где содержались бы достаточные гарнизоны для защиты имущества находящихся в отлучке купцов и чтобы все торговцы и индейцы были вынуждены собираться туда для совершения сделок".
   Экспедиция Льюиса и Кларка выявила, что через Скалистые Горы есть удобный проход, а это подготовило почву для больших трансконтинентальных путешествий следующей половины века. Экспедиция привлекла внимание живших в Сент-Луисе торговцев пушниной к богатому и неисследованному Западу. Конечно, скупщики мехов забирались за Миссисипи уже, начиная с 1794 года; один из них, некто Джон Маккей, построил несколько постов между реками Ниобара и Платт, а его помощник Ивенс добрался до деревень индейцев племени м...н. Маккей собрал ценный географический материал, и есть основания думать, что Льюис и Кларк знали и использовали его.

(1808 - 1890)
    Географ и геолог, почетный член Петербургской АН (1876). Большую часть жизни провел во Франции. По материалам своих путешествий составил геологическую карту Апеннинского полуострова, дал географическое и геологическое описание Алтая, Северо-Западного Китая (1845), комплексную характеристику Малой Азии (1853-1869).

   
   Петр Александрович Чихачев родился 16 (28) августа 1808 года в Большом Гатчинском дворце - летней резиденции вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Отец его, Александр Петрович Чихачев, отставной полковник лейб-гвардии Преображенского полка, в 1804 году был назначен директором города Гатчина, где возглавлял "градское поселение" и осуществлял "главное смотрение над дворцом и принадлежностями к оному". Переходя на гражданскую службу, Александр Петрович получил чин действительного статского советника.
   Мать Чихачева, Анна Федоровна, урожденная Бестужева-Рюмина (двоюродная сестра будущего декабриста), женщина высокой культуры, энергичная и весьма сведущая в придворном этикете, много времени уделяла воспитанию сыновей (брат Петра Платон появился на свет в 1812 году).
   В детстве и юношестве Петр получил в высшей степени основательное и многостороннее домашнее образование. В двенадцать лет он свободно владел немецким и французским, а затем уже в Царском Селе изучил греческий и латинский языки.
   Вскоре семья Чихачевых переехала в Царское село, где был куплен дом вблизи лицея. Однако родители Петра решили продолжить домашнее воспитание с приглашением лицейской профессуры.

   В 1823 году Петр становится студентом в ведомстве Государственной коллегии иностранных дел.
   18 ноября 1827 года умер отец. Братья Чихачевы продали принадлежавшие Чихачевым имения в Тамбовской и Саратовской губерниях, а также дом в Царском Селе и переехали в Петербург. Для обоих братьев начался самостоятельный период жизни.
   В марте 1829 года закончился срок стажировки Петра Александровича в Коллегии иностранных дел, а в марте следующего года он поступил на правах вольного слушателя в университет, "где слушал в течение 10 месяцев, при похвальном поведении, науки юридического факультета".
   Естественные науки настолько увлекли Петра Александровича, что он в 1829- 1830 годах неоднократно выезжал в страны Западной Европы для слушания лекций крупнейших ученых.
   Вернувшись в Петербург на работу в Министерство иностранных дел, Петр Александрович довольно быстро стал продвигаться по служебной лестнице. 5 апреля 1830 года актуариус Петр Чихачев был "пожалован в переводчики Государственной коллегии иностранных дел" и 30 апреля направлен в Азиатский департамент. Через год он пожалован в звание камер-юнкера, а в сентябре 1832 года - в коллежские асессоры.

   В Азиатском департаменте Министерства иностранных дел Чихачев занимался преимущественно Восточным вопросом. Желая лично ознакомиться со странами Ближнего и Среднего Востока, а также Северной Африки, он посетил Египет, путешествовал по Палестине, Ливийской пустыне, Синаю и Сирийской пустыне, побывал в Константинополе.
   Столица Оттоманской империи настолько увлекла Чихачева своим восточным колоритом, чарующей красотой проливов и сложными международными военно-политическими противоречиями, что он решил выхлопотать место при русском посольстве.
   В Константинополе Петр Александрович наряду со своими служебными обязанностями помощника секретаря при русском посольстве занимался изучением истории и этнографии народов, населявших Малую Азию, совершенствовал свои познания в новогреческом языке, начал изучать турецкий и испанский языки. Здесь же судьба свела его с известным переводчиком Михаилом Вронченко, "превосходным геодезистом, изучавшим в то время географию Малой Азии и издавшим впоследствии ценные книги о своем путешествии по этой стране".
   В 1835 году, во время нахождения художника Брюллова в Константинополе, Чихачев сопровождал его в поездках по наиболее живописным местам Босфора и Мраморного моря. Брюллов нарисовал Чихачева в восточном костюме, в котором последний обычно разъезжал с различными служебными поручениями по Малой Азии, Сирии, Египту и другим странам Северной Африки.
   В 1834-1836 годах он посетил не только различные города обширной Оттоманской империи, но также Испанию, Португалию, Италию, Францию и другие европейские государства.

   Уступая своему призванию, Платон Александрович приступил к изучению физической и историко-экономической географии. В 1836 году он оставил службу и всецело решил посвятить себя научным исследованиям.
   В 1839 году Петр Александрович по рекомендации Александра Гумбольдта приступил к изучению природных богатств, и, прежде всего, геологии Апеннинского полуострова. "Невозможно без воссоздания исторического прошлого, - писал он, -разобраться в облике настоящего, ибо далекое прошлое и современное связаны между собою непрерывный нитью".
   В конце февраля 1839 года Петр Чихачев приехал на самый большой остров Тирренского моря - Сицилию и направился к горам Неброди. Пройдя северное побережье Сицилии от Палермо до Мессины, он двинулся в Реджо-ди-Калабрия, уже на Апеннинский полуостров.
   В обширном районе, простирающемся на северо-восток и северо-запад от Рокка-Империале, Чихачев в течение июля 1840 года изучал главным образом наносные породы, образованные здесь от "постепенного разрушения под влиянием текучих вод Апеннинской горной системы".

   Чихачев исследовал горный район Кастель-Саррацино, до него не подвергавшийся исследованию ни геологами, ни ботаниками. Здесь он пополнил свой гербарий редкими видами растений.
   Чихачев восходит на вершины самого Монте-Вультуре и ряда сопредельных гор, исследует группы пресноводных озер, расположенных в верхних областях района. Особого внимания заслуживает написанная им история образования озера Лесине, расположенного в северо-западной части Монте-Гаргано.
   В марте 1840 года Петр Александрович спустился по долине реки Гарильяно к обширной вулканической зоне Неаполитанского района. В течение четырех месяцев он изучал окрестности Неаполя, особенно район Рокка-Монфинэ, флегренские поля, вулкан Везувий, острова Искья, Капри и др.
   В августе 1840 года он завершил свое путешествие по южным провинциям Неаполитанского королевства.
   В 1842 году Петр Александрович был командирован штабом корпуса горных инженеров на Алтай и в Саяны, тогда еще мало исследованные. Во главе большого отряда он отправился в путешествие.
   Вскоре экспедиция достигла Катуни - красивейшей реки Алтая Ее пересекает единственный путь, ведущий из Бийска на реку Чую. Чихачев подробно описывает сложную переправу столь огромного каравана, насчитывающего более 50 лошадей, многие из которых были загружены до отказа. Эти полудикие лошади "с блуждающими глазами, с раздутыми ноздрями, с поднявшейся дыбом гривой шарахаются от бурных волн".

   Ближайшей задачей экспедиции после переправы через Катунь было выйти к устью реки Чуй, а затем по Чуйской долине добраться до ее истоков. В течение двух недель, начиная с 21 мая, караван с трудом прошел этот путь. Путешествие по низовьям Чуй представляло большую опасность, так как дороги здесь отсутствовали, а горы местами "теснили" реку настолько, что в самой долине проезд был невозможен. Тогда приходилось с большим риском подниматься по горным склонам.
   2 (14) июня Чихачев пересек горную цепь Сейлюген. Некоторые из ее вершин были покрыты "вечным" снегом. Продвигаясь по массиву в направлении потока, 4 (16) июня экспедиция достигла истоков Чуй - "...поток Буйлогом превратился в тонкую струйку воды, просачивающуюся сквозь болота и снега, окаймляющие северо-западный край Бурултайга, и наконец мы увидели, что поток совершенно исчез под сырой ноздреватой корой, покрывающей почву. Это нам послужило определенным доказательством того, - пишет Чихачев, -что мы находились у истоков Чуй".
   Следующей задачей экспедиции было достижение и исследование истоков реки Чулышмана. С этой целью Чихачев направился к озеру Джулукуль по довольно болотистому месту, простиравшемуся между истоками Чуй и Чулышмана. "Когда я смотрел на поверхность, дрожащую от каждого движения наших лошадей, мне приходило в голову следующее сравнение: казалось, мы двигаемся по огромному пузырю, наполненному сжатой водой, которая от малейшего давления грозит прорваться через оболочку, удерживающую ее, и поглотить тело, опирающееся на нее".
   Исследовав исток Чулышмана и обогнув с юга горы, Чихачев направился по долине реки Джалду к реке Башкаус. Здесь его особенно поразила красота местности.

   Поднимаясь вверх по реке Чульча, Чихачев 1 июля достиг одноименного озера, вблизи которого им был обнаружен исток Большого Абакана - одного из крупнейших притоков Енисея. С целью изучения истока Абакана Чихачев направился вдоль западного берега озера. "Я был всемерно вознагражден, - пишет Чихачев, -за всю перенесенную мною усталость и труды, когда старый охотник-казах, сопровождавший меня, указал пальцем на исток Абакана, являющийся одним из главных объектов трудного задания, которое было на меня возложено... Стремясь исчерпывающим образом завершить мое трудное путешествие исследованием истоков этой прекрасной реки, скромная колыбель которой была мною только что открыта, мне оставалось теперь завершить свой план - изучить ее постепенное развитие, продвигаясь на протяжении 350 км до устья ее в Енисее".
   За истоком реки Чихачев увидел юго-западную часть Абаканского хребта, которая "прячет от глаз Телецкое озеро", а на севере обнаружил истоки Малого Абакана, отделенного от Большого коротким хребтом Карлыган. Так Чихачев стал первым научным исследователем Западного Саяна.
   Мечтая проследить течение Абакана до Енисея, Чихачев прошел от верховьев реки Чульча на восток через холмистую и болотистую местность с множеством озер и достиг реки Алаш (система Енисея). Он проник в Урянхайский край (Тува) и выполнил его первое исследование. Дав пятидневный отдых людям и лошадям и пополнив запасы продовольствия, Чихачев повернул к северу и неожиданно обнаружил горное озеро Кара-Холь, "спрятавшееся в массах громадных гор". Продолжая движение к северу, он вышел к верховьям Оны (приток Абакана). В ночь на 17 июля разразился сильнейший ливень, перешедший в густой снегопад. Утром Чихачев увидел, что "ветви хвойных деревьев сгибались под тяжестью снежных масс..."

   Чихачев спустился в долину текущего на северо-восток Кантегира (левый приток Енисея). С перевала он увидел "целый океан гор со слегка округленными контурами, покрытых лесом" и постепенно понижавшихся. Перевалив эту горную цепь, он по долине небольшой реки достиг реки Абакан.
   Так Чихачев пересек Западный Саян. Он собрал не только важные географические материалы, но и первые геологические данные обо всей этой горной стране, никем из натуралистов ранее не посещенной.
   Чихачев оставил также ряд любопытных наблюдений. Когда экспедиция достигла русских домов, то сопровождавшие ее киргизы пришли в изумление.
   "Прошло некоторое время, прежде чем мои горцы, - пишет Чихачев, -освоились со столькими предметами, до сего времени им совершенно незнакомыми, и поняли способ их употребления и назначения. Например, им подробно разъяснили, что дома - это те же юрты, но неподвижные и выстроенные из дерева. Однако они нашли, что вход в эти дома очень неудобен, так как воображали, что для этой цели служат окна; они принимались пролезать через них и тяжело вваливались в комнаты... Печи казались им совершенно необыкновенным сооружением. Желая их осмотреть досконально, они всовывали головы в устье печи и вылезали оттуда с лицом, вымазанным сажей и пеплом, что всегда вызывало приступ веселого смеха у зрителей".

   По материалам своего путешествия Чихачев впервые составил орографическую и геологическую карты Алтая и Западного Саяна и значительно продвинул изучение гидрографии этих горных стран.
   С 1848 по 1863 год Петр Чихачев провел восемь научных экспедиций по Малой Азии, Армении, Курдистану и отчасти по Восточной Фракии.
   В результате многолетних экспедиций в эти страны Чихачев неоднократно пересекал основные горные массивы и хребты, восходил на вершины гор, среди которых были и такие, как Эрджияс и Бингель, на которые до него не ступала нога человека. Он исследовал и дал описание многочисленных рек, озер, заливов, произвел измерение глубин Мраморного и Эгейского морей, а также проливов Босфор и Дарданеллы. Чихачев опубликовал интересные материалы о течениях воды в проливах и Мраморном море. Им было опубликовано свыше 20 работ по геологии и палеонтологии Малой Азии.
   Чихачеву первому удалось собрать многочисленные ископаемые флоры и фауны, позволившие впервые издать монументальный труд по палеонтологии Малой Азии. "Все количество органических ископаемых, приведенных в моей "Палеонтологии Малой Азии", - писал он, -содержит не менее 575 видов, из которых 57 совершенно новых". Целому ряду палеонтологических ископаемых, а равно и минералов, впервые обнаруженных и описанных Чихачевым, присвоено его имя.

   Изучив ботанические сокровища Малой Азии, Чихачев отметил чрезвычайное их видовое разнообразие, что было естественным следствием крайне разнообразного рельефа, климатических и почвенных условий.
   В гербарии Чихачева насчитывалось до 3500 видов растений Малой Азии. Чтобы представить реальное значение этой цифры, достаточно отметить, что она больше той, которая во времена Линнея представляла количество известных растений на всем земном шаре, и составила две трети общего числа видов всей Европы, известных в то время.
   25 сентября 1877 года Чихачев отправился из Парижа в новое путешествие в целях изучения Северной Африки.
   Алжир, Тунис, Марокко, Египет и другие места Северной Африки он впервые посетил еще в 1835 году, в период работы при русском посольстве в Константинополе. Новое его путешествие началось с Испании. Из портового города Картахен он на пароходе отправился к берегам Северной Африки.
   17 ноября 1877 года Чихачев высадился в средиземноморском порту Оран, а 1 декабря прибыл в обширный портовый город Алжир. Семь месяцев он путешествовал по Алжиру, после чего 25 мая 1878 года отправился на пароходе в Тунис.
   Прибыв в Тунис, Чихачев боялся, что ему не разрешат проводить какие-либо исследования местности, а возможно, и арестуют, как это уже неоднократно происходило в предыдущих путешествиях по странам Востока. Боязнь эта обосновывалась тем, что в этот период шла русско-турецкая война.

   После 10-дневного ознакомления с городом Тунисом Чихачев приступил к исследованию его окрестностей. Прежде всего, он отправился в район Загхуан, расположенный в 40 километрах южнее Туниса. Здесь сохранился великолепный акведук, сооруженный 18 веков назад императором Андрианом с целью подвести воду к Карфагену из источников, бьющих из массива Загхуан, расположенных в 130 километрах от города.
   После завершения экскурсии по горному массиву Загхуан Чихачев отправился к развалинам древнего города Утика, расположенного на полпути из Туниса в Бизерту.
   4 июня Чихачев посетил целебные источники Хаммам-Эль-Энер, вытекающие из горного массива Джебель-Бу-Курнеин. На следующий день ученый приступил к исследованию района, где когда-то стоял древний город Карфаген.
   "Почти полное исчезновение Карфагена с лица Земли, - писал он, -представляет собой явление единственное в своем роде, ибо ни один из городов, прославленных в древности, как, например, Ниневия, Иерусалим, Афины, Рим, не исчезал так бесследно, как Карфаген..." Археологические данные почти ничего не говорят о финикийской, греческой и римской эпохах, так прославивших этот древний город.
   Чихачев дает подробное описание истории древних городов - Иерусалима, Рима и особенно Карфагена. Причем это описание базируется отчасти на рукописях древних авторов и поэтому представляет большую научную ценность.

   9 июня 1878 года после почти годичного пребывания в Северной Африке Чихачев отправился пароходом из Туниса в Неаполь, а оттуда через несколько дней вернулся во Флоренцию.
   Чихачев является основоположником полевых исследований русских ученых, главным образом, по геологии и ботанике этой части Африки. Ему принадлежит приоритет в геологическом исследовании и в определении многих видов растений ряда местностей Северной Африки, в том числе горных массивов Джур-Джур, Аурес, Загхуан. Он впервые дал описание Северной Африки в популярной форме, показав одновременно человека и природу в их самых разнообразных проявлениях.
   Умер Петр Александрович Чихачев во Флоренции 13 октября 1890 года, на 82-м году жизни. Он был похоронен на кладбище Аллори. На надгробном камне из серого гранита к 150-летию со дня рождения была помещена беломраморная плита с надписью: "Родина чтит тебя, дорогой Петр Александрович".
   Его младший брат, Платон Александрович, умер в Версале двумя годами позже, в 1892 году, и похоронен в Ницце.
   Один из хребтов Алтая, где когда-то проводил свои исследования Петр Александрович, назван хребтом Чихачева. Около двадцати его работ переведены и изданы на русском языке.

(1737 - 1796)
    Несколько раз с запада на восток и с севера на юг преодолевал просторы европейской части России. Неоднократно пересекал Уральский хребет и Западную Сибирь, объездил Алтай, много путешествовал по Забайкалью, Восточной Сибири и Якутии.

   
   Эрик (Кирилл) Густавович Лаксман родился в городе Нейшлоте (Финляндия) 27 июля 1737 года. Нейшлот вместе со значительной частью Финляндии входил тогда в состав Швеции, а через пять лет после рождения Лаксмана был присоединен к России.
   В литературе имеются разногласия по поводу национальности ученого (финской или шведской). Сам же Лаксман считал себя самым тесным образом связанным с Россией.
   Семья отца Лаксмана - мелкого торговца - была многодетной (девять человек детей) и жила в глубокой бедности. Нужда стала особенно острой после смерти отца, утонувшего в 1756 году.
   Первоначальное образование он получил в училище в Рантасальми, находившемся в шведской части Финляндии. С 1775 года Лаксман учился в гимназии в городе Борго. Именно тогда он начал собирать первые гербарии и коллекции минералов.
   По окончании гимназического курса, в том же 1757 году, Лаксман записался в число студентов университета в городе Або (в шведской части Финляндии). Но пробыл там всего лишь несколько недель, поскольку не мог заплатить за учебу.

   После ухода из университета Лаксман до 1762 года занимал скромное место помощника пастора в одной из деревень восточной Финляндии. За пять лет, проведенных в деревне в качестве помощника пастора, Лаксман серьезно пополнил свои знания, особенно в области естественных наук Материальное положение молодого человека оставалось крайне тяжелым.
   Лаксман переезжает в 1762 году в Петербург и вскоре знакомится с известным ученым-географом и пастором Абюшингом, который был директором училища и пансиона, только что открытых при немецкой церкви св. Петра и Павла. Абюшинг помог Лаксману получить место воспитателя в пансионе и учителя естественной истории и ботаники в училище.
   Стремление к путешествию в один из районов Сибири всецело овладевает начинающим ученым, и он упорно и энергично добивается его осуществления и готовится к нему.
   Вскоре такая возможность появилась. В 1747 году Акинфий Никитич Демидов - владелец Горного округа Колывано-Воскресенских заводов, охватывавшего большую часть Томской губернии и часть Омской (примерно площадь нынешней Швеции), предпринял хитроумный маневр, он поднес Алтайские заводы в подарок лично императрице Елизавете Петровне. Огромный горнопромышленный район в бассейне верхнего течения реки Оби стал собственностью императорской семьи и поступил в ведение Кабинета ее величества.
   Лаксман стал хлопотать о получении пасторской должности в Барнауле. Скоро начальник Кабинета ее величества сенатор Олсуфьев, в подчинении которого находилась государственная горнозаводская промышленность, удовлетворил просьбу Лаксмана 2 января 1764 года Лаксман обратился в Канцелярию Академии наук с памятной запиской, в которой просил назначить его корреспондентом Академии или адъюнктом ботаники в связи с предстоящим отъездом на Колывано-Воскресенские заводы. 19 января 1764 года он был избран корреспондентом Академии.
   15 марта 1764 года Лаксман приехал в Барнаул, преодолев за два месяца 4300 верст, отделявших этот город от Петербурга. Барнаул, со дня основания которого прошло всего около 30 лет, был в то время довольно большим населенным пунктом. Здесь располагалось управление горной промышленностью всего края, главный плавильный завод, на котором выплавляли ежегодно более 400 пудов чистого серебра и от 11 до 15 пудов золота. Здесь же располагался стекольный завод.

   На Колыванских заводах и рудниках жило около 50 немцев протестантско-евангелического вероисповедания. Однако они были расселены на очень большом пространстве.
   В течение первых месяцев своего пребывания в Барнауле Лаксман предпринимал небольшие экскурсии, во время которых описал нескольких представителей местной фауны и флоры.
   С 1765 года, купив экипаж и лошадей, он получает возможность ездить уже с чисто научными целями по своему усмотрению. Круг поездок Лаксмана с каждым годом расширялся. Он то посещал селитряные пещеры близ крепости Бийск на р. Бие, то направлялся на юг Сибири, к Усть-Каменогорску Лаксман совершает поездки и далеко на север, где в районе Томска и реке Чулым он находит каменный уголь.
   Все это время он ведет довольно обширную научную переписку. Число его корреспондентов увеличивается, среди них появляются все новые и новые европейские ученые. Имя Лаксмана начинает приобретать известность.
   Обогатив рядом открытий зоологию и ботанику, Лаксман неожиданно обращает внимание на надписи на высоких скалах по берегам Джиды, впадающей в Селенгу. Он беседует об этих надписях с монгольскими буддийскими ламами "Тангутские письмена принадлежат собственно ученым, - писал Лаксман. - Ламы употребляют как письмена сии, так и самый язык во всем, относящемся до идолослужения; врачи, приписывая больным лекарства, означают их на том же языке. В теплицах (у горячих источников) близ Байкала и при устье Турки я находил сии письмена, перемешанные с обыкновенными мунгальскими, на флагах, по стенам и на вывешенных лопаточных костях разных зверей; сверх того, попадались мне оные, высеченные на крутых и выступающих скалах при реке Джиде". Тангутами в XVIII веке назывались северо-восточные тибетцы.

   Здесь же Лаксман собирал сведения, которые он позже поместил в работе "Описание мунгальского богослужения". Эта работа так и не увидела свет.
   После смерти жены в Кяхте и похорон ее в Селенгинске Лаксман отправился в далекий путь к Аргунским рудникам.
   К Байкалу он приехал поздней осенью 1766 года, и, так как ему надо было пересечь его, а в это время года такая переправа производилась только в исключительных случаях, путешественник был вынужден ожидать, пока озеро замерзнет. Вынужденную остановку Лаксман решил использовать для посещения горячих источников близ Усть-Турки.
   Лаксман первым дал научное описание горячих минеральных источников в устье Турки, исследовал их химический состав, измерил температуру различных источников, а также нанес на карту их местонахождение.
   Во время путешествия летом 1767 года Лаксман побывал и на Алтайских горах. Видимо, он был первым путешественником, приехавшим сюда с научной целью. Достигнув самой высокой вершины, естествоиспытатель произвел определение ее высоты барометрическим способом. Одновременно Лаксман продолжал сбор коллекций сибирских насекомых и их изучение.
   Лаксман почти совершенно не уделял внимания своим прямым обязанностям пастора. Даже приходские книги им не велись. При отъезде из Сибири Лаксман заявил, что, по его мнению, оставляемый им приход так мал, что вообще не нуждается в пасторе.

   В начале 1769 года Лаксман был уже в Москве. Он усиленно работал над разбором коллекций, писал статьи для Трудов Вольного экономического общества и Записок Стокгольмской Академии наук. В то время в разные районы России, в том числе и в те, в которых он только что побывал, отправились академические экспедиции. Лаксман хорошо понимал, что многие новинки, которыми он располагал, и некоторые его открытия могут при таких обстоятельствах очень скоро устареть. Видимо, это обстоятельство и придавало ему силы для напряженного литературного труда.
   Однако кабинетный труд был так чужд Лаксману, что он вскоре не выдержал. Осенью 1769 года он отправился в поездку по Олонецкой губернии. Сочинение Лаксмана "Экономические ответы, касающиеся до хлебопашества в лежащих около реки Свири и южной части Олонца местах" подводило итог поездке и содержало ответ на вопросы, составленные Обществом для собирания сведений обо всех областях России. Эта сравнительно небольшая по объему статья поражает острой наблюдательностью, широкой осведомленностью и строго научным и точным подходом автора к сообщаемым сведениям.
   В 1770 году Лаксман был приглашен директором Академии наук графом В. Г. Орловым принять участие в поездке в имения, принадлежащие Орловым и расположенные на берегах Волги. К весне план путешествия был расширен. Экспедиция направилась через Москву в Воронеж, а затем по Дону к Сарепте и Царицыну на Волге. Обратный путь пролегал через немецкие колонии около Саратова, Симбирска и опять через Москву в Петербург. Длилась эта экспедиция более четырех месяцев, и уезжавшие вернулись в сентябре 1770 года. Вероятно, одной из главных задач поездки могло быть обследование имений Орлова с целью повышения их доходности.
   Еще весной 1771 года Лаксман задумал экспедицию в Молдавию и Бессарабию, освобожденные от турок русскими войсками. Но только в следующем году ему удалось осуществить свое намерение.
   "Путешествие свое вокруг всей Молдавии и Бессарабии совершил с чрезвычайным удовольствием, - писал он. - Я познакомился со страной, в которой редко попадаются другие европейские народы, кроме греков; но в сравнении с этой страной лучшие наши края кажутся пасынками природы, а вследствие невежества жителей приходится назвать ее прекраснейшею пустыней, где человек... все-таки может жить привольнее, чем самый трудолюбивый земледелец у нас".

   Осенью 1778 года он предпринял первую поездку с целью "физико-топографического и экономического исследования" районов "Северных гор между морями Ледовитым и Балтийским". В июне 1779 года была начата вторая экспедиция в район Среднерусской возвышенности и на Север, которая закончилась в декабре того же года. Задачей второй экспедиции было изучение возвышенностей, образующих водораздел рек европейской части России, и ознакомление с горными породами и рудными месторождениями, а также с горнорудными и промышленными предприятиями этого района.
   В июле 1779 года Лаксман, снабженный всеми необходимыми инструментами, с двумя старшими сыновьями - гвардейскими унтер-офицерами и солдатом Чирковым выехал из Петербурга к Новгороду.
   19 июля экспедиция прибыла в Новгород, окрестности которого и древние памятники путники осматривали два дня. Затем по совету новгородского губернатора Сиверса двинулись вдоль берегов озера Ильмень, чтобы изучить соляные источники у Мшаги, известеобжигательные заводы у Сольцов на реке Шелони, каменоломни в Коростине. Лаксман писал: "Эти места принадлежат к прекраснейшим в Новгородской области. Почва здесь плодородна, значительные реки и ручьи, обширные поля с постепенно возвышающимися вершинами, прекраснейшие леса с множеством дубов и прелестными полянами разнообразятся шумящими водопадами, украшающими Сольцы.
   Если в Южной Европе дикий виноград приносит тень и служит украшением домов, то здесь его заменяет хмель, обвивающийся вокруг деревьев и кустов".

   Из насекомых Лаксман наблюдал "жука-рогача (жука-оленя), а также маленьких, привезенных через Сибирь из Китая, бесстыдных коричневых тараканов. Последних я видел во всех домах, и мне кажется, что вскоре они станут всеобщим бедствием, в особенности, если они распространятся на юге России".
   Попутно Лаксман записывал и геологические наблюдения.
   Экспедиция вернулась в Москву, откуда уже 6 сентября выехала в Тверь "Долгое время я ехал вдоль реки Меты, то водным, то сухим путем, вплоть до Вельска. Отсюда я отослал моих сыновей с коляской и собранными вещами домой..."
   Затем путешественник в легком экипаже, который он купил в Боровичах, поехал "по необычайно каменистым и тряским наносам к Тихвину, Олонцу и Петрозаводску". По дороге ему представился случай изучить окрестности рек Сяси, Паши и Ояти. Посетив Петрозаводск, Лаксман 16 октября вышел в плавание вдоль восточного берега Онежского озера до его северного берега.
   30 октября Лаксман прибыл в погост Сороку, лежащий на острове, образованном рекой Виг при впадении в Белое море. Здесь он оставался до конца ноября, совершая поездки вдоль морского побережья. 6 ноября он побывал в Кеми и в других местах. Во время одной из своих поездок Лаксман едва не погиб. Вот как он сам описывал это происшествие в письме к Меннандеру: "5 ноября было для меня замечательным днем: со мной случилось утром на рассвете такое несчастье, что лед проломился подо мною в 3 саженях от лодки, в то мгновение, как я хотел сесть в нее, чтобы плыть из губы речки Шуи к устью реки Кеми... Я... проплыл между льдинами до лодки, а затем... в продолжение целых трех часов должен был оставаться мокрым и вытерпеть холод до скалы Павнаволок в 15 верстах. Здесь сперва была затоплена печь в опустелой рыбачьей курной избе, а когда почти весь дым вышел, я влез туда, разделся, высушил платье, согрелся и через час был уже в состоянии обходить всю скалу и во время продолжавшегося отлива искать морских растений и животных".

   Когда Лаксман вернулся из последней экспедиции к берегам Белого моря в Петербург, он был назначен на должность помощника главного командира Нерчинских заводов. Несомненно, что в этом назначении Лаксман видел возможность осуществить свои старые мечты о научных путешествиях в далекие и неизведанные сибирские края, испытать еще раз радость новых поисков и открытий и наблюдений. В Сибири Лаксман провел более десяти лет - с 1781 по 1791 год.
   В Нерчинск он прибыл в апреле 1781 года. Однако Лаксман не собирался здесь задерживаться. Взятая им на себя должность требовала частых и длительных поездок. Площадь его округа распространялась на 550 километров с севера на юг и на 500 километров с запада на восток. Неоднократно он выезжал и за границу своего округа. Такие путешествия щедро вознаградили неутомимого исследователя интересными и редкими находками. Именно в это время были найдены замечательные экземпляры бериллов и аквамаринов у рек Аргуни, Онона, Ингоды и Витима, оникс на Яшме-горе у реки Аргуни, прекрасные штуфы порфира с реки Читы и др.
   В 1784 году Лаксман назначается "минералогическим путешественником" при императорском кабинете. Его деятельность заключалась в поисках и доставке поделочных камней и самоцветов для царских дворцов. Тогда же Лаксман с семьей переселяется в Иркутск.
   В 1795 году Лаксман отправился в свое путешествие в Бухарский эмират. Вероятный маршрут его мог быть следующим. Он должен был отправиться в Москву, а после установления санного пути двинуться в путь через Казань, Тюмень, Омск, Барнаул в Семипалатинск, откуда добраться до Киргизских степей и дальше до Бухарской границы. В средних числах июня месяца он, отдохнув в Иркутске, предполагал отправиться дальше и в конце сентября из русской гавани на побережье Тихого океана отплыть в Японию. Но планам не дано было осуществиться.
   У ямской станции Дресвянской, у реки Вагай, впадающей в Иртыш, в 118 километрах от Тобольска, 5 января 1796 года он умер. Тут же его и похоронили, на маленьком кладбище у реки Вагай. Смерть настигла его в дороге...

(1813 - 1848)
    Немецкий исследователь внутреннего Квинсленда в Австралии. В 1841 году путешествовал в горах Восточной Австралии, в 1844-м пересек континент с востока на север от Брисбена до Дарвина, в 1846-м пытался пересечь континент с востока на запад. Пропал без вести в 1848 году в районе реки Когун. Спасательные экспедиции (последняя в 1869 году) не смогли выяснить судьбу путешественника.
   
   К 40-м годам XIX века на востоке Австралии была исследована сравнительно широкая полоса - от Южного тропика до Гипсленда, к западу же от бассейна Дарлинга все внутренние районы оставались "белыми пятнами" На юге известны были лишь приморская полоса и частично район больших соленых озер, на западе же - только юго-западный угол материка и узкая береговая полоса до реки Гаскойн включительно Большая часть Западной Австралии, Центральная и Северная Австралия оставались еще "неведомыми землями" Можно сказать, что тропическую Австралию открыл немецкий исследователь Людвиг Лейхгардт.
   Лейхгардт изучал медицину и естественные науки в Геттингене и Берлине, но его ученая карьера внезапно оборвалась в конце 30-х годов. Не желая отбывать военную службу в войсках прусского короля, Лейхгардт покинул Германию В 1841 году он переселился в Австралию и два года спустя совершил свое первое путешествие вдоль берегов Нового Южного Уэльса. В 1844 году он возглавил снаряженную на частные средства экспедицию, которая должна была из Брисбена пройти через всю северо-восточную Австралию к гавани Порт-Эссингтон на берегу Арнхемленда и по пути обследовать южное побережье залива Карпентария.

   Лейхгардт вышел из Брисбена в августе 1844 года и сперва направился на равнину Дарлинг-Даунс, где завершилось снаряжение экспедиции. Из селения Джимбур, расположенного на северных рубежах этой равнины, Лейхгардт 1 октября 1844 году отправился в поход. В экспедиции насчитывалось восемь участников, и весьма важную роль играл в ней английский ботаник Джон Гилберт Двое аборигенов, Гарри Браун и Чарли Фишер, были взяты в качестве "подсобной силы". Однако очень быстро они стали проводниками экспедиции.
   Коренные австралийцы как никто, умеют находить, казалось бы, совершенно незаметные следы. В любой местности они без труда также определяют, как давно прошел оставивший следы человек или зверь. Хотя в тропической Австралии сравнительно негустые леса, путешественники европейцы и американский негр Калеб, участвовавший в экспедиции, нередко отставали от проводников. Заблудившихся неизменно отыскивали австралийцы. Лейхгардт писал, что Джон Мэрфи и Калеб наверняка погибли бы осенью 1844 года, если бы Чарли "благодаря своему природному дару не отыскал их едва заметные следы и не пошел по ним".
   В дальнейшем, отправляясь на рекогносцировку местности, руководитель экспедиции неизменно брал с собой обоих следопытов. "В результате, - писал он, -мы экономили много времени. Найдя подходящий источник воды, я не должен был больше возвращаться на место последней стоянки, чтобы уведомить своих спутников, а посылал к ним одного из австралийцев".
   Однажды Лейхгардт и оба австралийца оторвались от остальных участников экспедиции и целых четыре дня не могли отыскать их.

   "В одиночку я едва ли нашел бы лагерь экспедиции - сообщает Лейхгардт. -Нас спасло удивительное умение находить раз виденное место, которым обладали как Браун, так и Чарли. Их воспоминания отличались поразительной точностью и распространялись на мельчайшие детали. Они гораздо лучше, чем я, запоминали причудливо растущие и сгруппированные деревья, обломанные сучья, небольшие неровности почвы и многое другое".
   Лейхгардт продвигался на север вдоль восточных предгорий Водораздельного хребта, форсируя многочисленные реки, текущие в сторону Тихого океана. Все участники экспедиции шли пешком лошади и быки до предела были навьючены всевозможным грузом. Все лето - от начала октября до конца апреля - экспедиция продвигалась через типичные для австралийских тропиков негустые леса с панданусами, чайными и железными деревьями, араукариями, казауринами и акациями с серебристой листвой. В межгорных долинах встречались великолепные травянистые луга, экспедиция проникла в благодатный край - северо-восточный Квинсленд - с обильными водами, отличными лесами и тучными пастбищными угодьями.
   В ноябре 1844-го - феврале 1845 года экспедиция открыла реки Досон и Маккензи с крупнейшими притоками последней (Комет и Аизак) и их водоразделы (хребты Экспедишен и Пик). Но Лейхгардт не проследил Досон и Маккензи до их слияния и не узнал, что они составляют реку Фицрой (общая длина Досона - Фицроя 960 км). Далее к северу в марте - апреле 1845 года экспедиция открыла и исследовала бассейн второй крупной реки, текущей в Тихий океан, - Бердекин (560 километров).
   Перевалив северный участок Большого Водораздельного хребта, прослеженный им, по меньшей мере, на 400 километров, Лейхгардт и его спутники по долинам рек Линд и Митчелл в начале июля спустились к заливу Карпентария. А в июле - октябре они обошли всю южную прибрежную полосу залива, открыв низовья ряда рек, в том числе Гилберт и Ропер. Этим значительным рекам Лейхгардт присвоил имена своих спутников-англичан - натуралиста Джона Гилберта и Джона Ропера. Не забыл он и самых молодых своих товарищей на подробных картах Северной Австралии показаны, например, река Калверт и горы Мерфи, названные в честь 19-летнего Джеймса Калверта и 15-летнего Джона Мерфи. Но реки Лайкхарт и хребет Лайкхарт (так англичане произносили его фамилию) названы в его честь уже другими исследователями Австралии. Следуя затем на северо-запад, экспедиция пересекла полуостров Арнемленд и в середине декабря 1845 года вышла к заливу Ван-Димен и военному поселению Порт-Эссингтон на северном берегу полуострова Коберг.
   Этот второй этап начался при весьма печальных обстоятельствах. 29 мая в стычке с аборигенами погиб Гилберт, который руководил основными исследовательскими работами экспедиции. Но обычно коренные жители встречали путешественников радушно. Когда на последнем участке пути они отклонились на север, встреченные ими аборигены вывели их прямо к Порт-Эссингтону. Австралийцы доставляли путешественникам в большом количестве дикий мед, научили их употреблять в пищу некоторые местные растения.

   Лейхгардта и его спутников отнюдь не разочаровали прибрежные равнины у залива Карпентария. Попадались пустынные и бесплодные пространства, но на высоких слабохолмистых равнинах серебристые леса с акациями, миртами, чайными деревьями перемежались с сочными лугами.
   17 декабря 1845 года экспедиция прибыла в Порт-Эссингтон. За четырнадцать месяцев и семнадцать дней Лейхгардт и его спутники прошли около 4,5 тысячи километров и пересекли весь северо-восток Австралии. Лейхгардт стал первым исследователем огромных регионов, позднее названных Квинслендом и Северной территорией. Семь участников экспедиции морем возвратились в Сидней, куда прибыли 25 марта 1846 года.
   "Нас, пришельцев с того света, - писал Лейхгардт, -встречал весь город, и казалось, что все сиднейцы обезумели от радости". Лейхгардта чествовали как национального героя. В Сиднее и Брисбене стали разрабатывать планы экспедиций в новооткрытые "обетованные" земли.
   В декабре 1846 года Лейхгардт отправился во второе путешествие. От равнины Дарлинг-Даунс он прошел на север около 500 километров, но затем по причинам не вполне ясным вынужден был возвратиться в Сидней. Участники этой экспедиции всячески поносили Лейхгардта, обвиняя его в заносчивости; по Сиднею ходили слухи, будто по вине Лейхгардта экспедиция осталась без провианта и медикаментов. Лейхгардт решил взять реванш и в начале 1848 года приступил к организации третьей экспедиции. Замысел ее был грандиозным. Лейхгардт намерен был пересечь весь Австралийский материк с востока на запад.
   Старт похода был дан на скотоводческой ферме Макферсон, расположенной на одном из притоков реки Кондамайн. В начале апреля 1848 года Лейхгардт и шесть его спутников направились на север с караваном, в котором насчитывалось семьдесят семь лошадей и быков.

   Экспедиция эта исчезла бесследно. С 1852 по 1869 год посылался ряд поисковых партий, но никаких следов путешественников найти не удалось.

(1827 - 1885)
    Выдающийся русский путешественник, зоогеограф, один из пионеров экологии и эволюционного учения в России. В 1857-1879 годах исследовал Среднюю Азию и Памир, выделив его в особую горную систему. Автор трудов по зоогеографическому районированию Палеарктики, птицам России и Туркестанского края.
   
   Николай Северцов родился в дворянской семье. Его отцу, Алексею Петровичу, принадлежало село Петровское в Воронежской губернии и конный завод в селе Хвощеватом Землянского уезда. К 1860-м годам Петровское было большим селом: в нем насчитывалось 162 двора и 969 душ.
   Кроме Коли, в семье Алексея Петровича и Маргариты Александровны Северцовых родились еще четыре сына и две дочери. Дети Северцовых получили домашнее образование. Они были хорошо воспитаны, отлично владели французским, немецким, английским языками.

   Летом 1843 года Николай Северцов был принят в Московский университет. Во время учебы он встретился с известным путешественником Карелиным, после чего Средняя Азия сделалась для него "научной целью всей жизни". Его зоологические наблюдения печатаются в журналах, в том числе и в "Вестнике естественных наук", издаваемом Рулье.
   В 1856 году в Академии наук рассматривался проект экспедиции к низовьям Сырдарьи. Были определены задачи, намечен план, отпущены деньги. Руководство экспедицией доверили Северцову.
   Туркестан считался тогда "страной таинственной", населенной разными народами, нередко враждовавшими друг с другом. Вся территория его была разделена между тремя ханствами: Бухарским, Кокандским и Хивинским. Сведения об этой обширной территории были скудны и не всегда достоверны. Они поступали, как правило, случайно, преимущественно от русских купцов и послов.
   Северцову удалось добиться прикомандирования к экспедиции ботаника И. Борщова и препаратора И. Гурьянова. Оба были молоды и полны энтузиазма.
   18 мая 1857 года отряд покинул Петербург. Ровно месяц ехали по трудным дорогам с краткими остановками на неустроенных станциях. Местом отдыха и окончательной подготовки экспедиции стал Оренбург - русская крепость на рубеже Европы и Азии.

   В конце лета 1857 года Северцов начал из Оренбурга путешествие с большим караваном в сторону Эмбы по долинам Илека (система Урала) и Темира (приток Эмбы). Обследовав Северные Мугоджары, он прошел к низовью Эмбы, где открыл выходы нефти (первые сведения о Приэмбинском нефтеносном районе), а затем исследовал северный уступ плато Устюрт. Изучив Южные Мугоджары, он пересек пески Большие Барсуки, обогнув с севера Аральское море, и мимо озера Камышлыбаш вышел поздней осенью к Казалинску, на нижней Сырдарье. Оттуда Северцов двинулся на юг, в пустыню Кызылкум, проследил сухое русло Жанадарьи и описал восточный берег Аральского моря.
   К 10 декабря экспедиция вернулись на базу в форт Перовский (ныне - Кзыл-Орда) с богатыми зоологическими, ботаническими и геологическими сборами.
   Оставшиеся зимние месяцы занимались изготовлением чучел, определяли и этикетировали коллекции, совершали экскурсии в окрестности.
   Весной 1858 года коллекции были существенно пополнены, особенно за счет птиц. Будучи метким стрелком, Северцов умел, как говорили коллеги, "достать труднейшую птицу", но никогда не позволял своим сотрудникам бить птиц зря.
   Ранняя весна ошеломила всех буйством цветения и красок. Северцов все время проводил в поле. Помехой в работе стали приступы тяжелой тропической лихорадки. Но далеко не всегда позволял он себе лежать. Часто, превозмогая боль, садился он в седло со своим неизменным ружьем.

   В то время на эти земли нередко нападали отдельные группы бродячих кокандцев. Они грабили аулы, угоняли лошадей, терроризировали население. Наиболее безопасным считался район озера Джарты-куль - вверх по Сырдарье. Туда-то и был направлен из форта Перовского отряд солдат на рубку леса для построек. 26 апреля 1858 года вслед за ними двинулся и Северцов.
   Он ехал с Гурьяновым и шестью казаками. Внезапно на них напали кокандцы - человек 15. Гурьянова сразу ранили, часть конвоя умчалась за помощью. Северцов отстреливался, но ружье дало осечку. Кокандец настиг его и, вонзив пику в грудную кость, снял его с лошади.
   Впоследствии сам Северцов вспоминал: "...кокандец ударил меня шашкой по носу и рассек только кожу: второй удар, по виску, расколовший скуловую кость, сбил меня с ног, и он стал отсекать мне голову, нанес еще несколько ударов, глубоко разрубил шею, расколол череп... я чувствовал каждый удар, но странно, без особой боли". Тут подъехали остальные кокандцы и предотвратили убийство, рассчитывая сохранить пленника живым для получения выкупа.
   Сначала Северцова тащили на аркане, потом посадили на лошадь, привязав ноги к стременам. Несмотря на тяжелое состояние, большую потерю крови, мучительную жажду и невероятно трудную дорогу среди знойных песков и зарослей колючек, Северцов держался стойко. Самое поразительное, что он находил в себе силы "наблюдать местность". Приметил необычайно высокий саксаульник, до трех сажен высотой, сову в безводных песках, вид которой определить ему, однако, не удалось, поскольку в схватке он потерял очки. Обратил внимание на почвы, но досадовал, что с лошади не мог различить деталей. Тем не менее, впоследствии он записал свои наблюдения.
   Кокандцы поняли, что их пленник - личность немаловажная, и повезли его в город Туркестан к своему правителю - беку. Подъезжая к Туркестану, Северцов еле держался на лошади. После допроса его заперли в помещение, "весьма похожее на тюрьму, и даже скверную тюрьму". Настроение и здоровье все ухудшались, исчезла надежда на освобождение.

   Так прошло около месяца. Между тем русские власти энергично требовали немедленного освобождения ученого, угрожая военным походом. Туркестанский бек испугался и решил отпустить Северцова.
   Из опасения, что пленник не вынесет тяжелого переезда, его начали усиленно лечить. К ранам прикладывали парную баранину и присыпали порошком, в состав которого входила толченая скорлупа черепашьих яиц. Лечение оказалось эффективным, к тому же крепкий организм и радостное ожидание освобождения способствовали восстановлению сил.
   Через месяц, 27 мая 1858 года, Северцов вернулся в форт Перовский.
   Здоровье Северцова постепенно улучшалось Он начал разбирать коллекции, понемногу экскурсировал. Так, он поднялся на баркасе вверх по Сырдарье и Куандарье, а затем исследовал соленые озера Культуз и Арыстуз в Голодной степи.
   1 сентября 1858 года Северцов завершил работы в Средней Азии и вместе с отрядом выехал в Оренбург. Здесь он составил письменный отчет об экспедиции для Академии наук, все коллекции и материалы отправил с Гурьяновым в Петербург, а сам уехал в Воронежскую губернию долечиваться и повидаться с родными.
   Итак, Сырдарьинская экспедиция, рассчитанная на два года, закончилась за 16 месяцев. Программа ее, тем не менее, была перевыполнена. По материалам экспедиции Северцов составил карты Арало-Каспийской степи, подробно описал рельеф, климат и растительность этого края, отметил процесс усыхания Аральского моря и первый определил древние границы между Каспием и Аралом.

   В конце 1859 года Северцов получил заманчивое предложение занять кафедру зоологии в Казанском университете. Но он предпочел войти в Комитет по устройству Уральского казачьего войска, чтобы заняться исследованием нового района.
   Земля Уральского казачьего войска - в основном правобережье Урала - посещалась многими учеными, но ввиду сложной топографии местности была изучена слабо.
   В марте 1860 года Северцов выехал в Уральск в качестве члена комитета. В обязанности ему вменялось "естественно-историческое исследование земли уральских казаков". Кроме того, он добился права вести полевые исследования и по собственной программе.
   Северцов многократно посещал Уфу, Оренбург, Уральск и Гурьев, всесторонне обследовал озеро Шалкар с рекой Солянкой, горы Большой и Малый Индер и прилегающие к реке Урал районы. В его работе преобладали тогда общегеографические и экономико-географические исследования.
   В октябре 1862 года ученый покинул берега Урала, отправившись за границу. Он хотел сравнить свои коллекции с зарубежными музейными образцами. После плена у кокандцев он искренне думал, что с далекими экспедициями покончено.

   Летом 1863 года Северцов согласился переехать в Киев и занять должность профессора зоологии в университете. Но именно в это время готовился поход генерала М. Г. Черняева в междуречье Чу и Сырдарьи. Северцов без колебаний вернулся на трудную и опасную стезю путешественника. Пять лет лелеял он мечту об исследованиях "Высокой Азии", то есть горной части Туркестана.
   1 мая 1864 года прибыл он в Верный (Алма-Ата) и вместе с препаратором выступил вслед за отрядом на запад. С Кастекского перевала (Заилийский хребет) открывалась Северцову грандиозная панорама Тянь-Шаньских гор.
   Северцову удалось, наконец, побывать в горах Каратау, на которые в 1858 году он мог лишь с горечью глядеть из своего плена. Теперь он тщательно исследовал их. Осмотрел также бассейны рек Таласа и Чаткала, совершил много высокогорных экскурсий, объездил окрестности Чимкента, Пишпека (Бишкека), Аулие-Аты (Джамбула).
   В центре внимания Северцова оказался Киргизский хребет, который поразил его и орографией, и богатством недр, и контрастностью пейзажей на разных высотах. Именно здесь впервые возникла у Северцова развитая им впоследствии мысль о вертикальных зонах - "поясах".
   С долины реки Исык-Ата Северцов поднялся по северному склону Киргизского хребта до зоны ельника, но добраться до снежных вершин времени уже не было.
   Северцова, как и каждого, кто впервые попадает в Среднюю Азию, потрясли контрасты. Контрасты во всем, зной у подножия гор, в то же время дождь на их склонах, а еще выше снегопад.

   Глубокое впечатление произвели на Северцова такие грандиозные сооружения природы, как снежные мосты. Мосты эти Северцов видел в Кара-Кыспакском ущелье. Лавины, срываясь с огромной высоты с совершенно отвесных скал, накопляются над рекой в одном и том же месте и образуют плотные арки с полукруглыми сводами. Сверху снег порастает микроскопическими красными водорослями, что и придает мостам розовую окраску. Северцов насчитал семь таких мостов.
   Возвращался ученый из экспедиции с богатыми впечатлениями. Он увозил с собой готовый материал для отчета, первую геологическую карту Киргизского хребта, таблицу высот и ценные коллекции.
   Сразу после похода генерала Черняева и присоединения к России Зачуйского края в 1865 году по инициативе Географического общества была снаряжена правительственная Туркестанская ученая экспедиция на Тянь-Шань. Эта почти неизвестная тогда горная система за высоту и неприступность называлась Небесными горами.
   Северцову поручили руководство физическим отделом. На этот раз вместе с ним поехала в Туркестан и его молодая жена, Софья Александровна Полторацкая. На этот серьезный шаг 38-летний ученый решился не сразу. "Каково ей, бедняжке, будет соперничать с моими птицами?" - писал он отцу. Но Софья была умна, образованна, хороша собой, а главное, с детства сама страстно мечтала о путешествиях.
   В экспедиции Софья Александровна помогала мужу в ботанических и энтомологических сборах и делала нужные ему зарисовки. Правда, она провела в Туркестанской экспедиции всего один год, до рождения сына Алексея.

   Из Оренбурга выехали в начале ноября в двух экипажах. 16 декабря прибыли в Чимкент, где провели зиму и весну 1866 года. Работа ограничивалась сбором коллекций лишь в окрестностях города и сортировкой этих коллекций.
   Лишь с 5 мая до начала июля Северцову удалось почти полностью повторить маршрут 1864 года; за это время им было сделано значительно больше, чем за пять предшествующих месяцев.
   14 сентября 1867 года началось самое значительное исследование собственно Тянь-Шаня - поездка в центральную его часть - на Нарын и Аксай.
   Северцов с отрядом в 15 человек, проводниками, двумя переводчиками и 40 стрелками направился из Верного к югу по реке Тургени (приток Или) к Заилийскому Алатау. Через Карача-Булакский перевал подошли к восточной оконечности озера Иссык-Куль. Необходимо было достичь цели до снегопада и буранов.
   Северцов, оставив задания участникам экспедиции, двинулся с препаратором Скорняковым вниз по долине Мерке, к реке Чарын, которая в верхнем течении называется Ахтогай. Здесь она с бешеной силой прорывается через мрачное дикое ущелье.
   На обратном пути Северцов и Скорняков потеряли направление и друг друга. Лишь через двое суток, измученные, но переполненные впечатлениями, добрались они до отряда.

   База располагалась в маленьком укреплении Аксу близ устья реки Каракол. После короткого отдыха Северцов впервые близко подошел к озеру Иссык-Куль. Исследовав его берега, экспедиция перевалила через Терскей-Ала-Тоо и по Барскаунскому ущелью направилась к югу.
   На перевале Барскаун попали в туман с мелкой снежной изморозью. Потом началась метель с сильным ветром. Путешественники были легко одеты, так как раньше стояла теплая погода. Промокшие и застывшие, они разбили лагерь в южных предгорьях хребта Суек у замерзшего озерка.
   Здесь Северцов открыл новый вид мелких, очень красивых птиц, которых он назвал "расписная синичка".
   В течение трех дней, проведенных отрядом на Аксайском плоскогорье, свирепствовала метель; условия работы были почти нестерпимы; только Северцов с его исключительной выносливостью и работоспособностью мог продолжать исследования и вдохновлял своим примером остальных.
   Северцов по снегу пересек сырты в юго-западном направлении и через несколько перевалов в начале октября снова вышел к Нарыну, затем на юге исследовал долины рек Ат-Баши (система Сырдарьи) и Аксай (бассейн Тарима) и проник в юго-западную часть хребта Какшаал-Тоо. Он был первым европейцем, прошедшим в эту часть Центрального Тянь-Шаня. Наконец-то сбылась мечта многих поколений ученых.
   С трудом пробирался отряд по заснеженным сыртам. Люди скользили по обледенелым скалам, рискуя сорваться в пропасть. Опытные проводники лишь чутьем угадывали дорогу по ущельям и обрывам, где едва ступали верблюды. Особенно страдали путники от холода. Однако, несмотря ни на что, ученый продолжал наблюдения. Здесь он обнаружил новые виды животных, в частности диких горных баранов - качкаров (архаров), а также дикого горного козла - теке, кашмирскую козу, дикобраза Особенно гордился Северцов кумаем, которого он назвал снежным грифом. Ученому повезло: добытый им огромный экземпляр этой осторожной птицы высокогорья - "крылатого чудища Тянь-Шаня" - имел размах крыльев 2 метра 88 сантиметров, а длина его равнялась 1 метру 28 сантиметрам.

   9 октября отряд достиг среднего течения реки Нарын. Чем дальше, тем труднее становился путь; проводники начали роптать, отказывались идти, но Северцов подбадривал всех и упорно шел вперед. Однако усилившиеся холод и метель все же заставили путников 17 октября двинуться обратно. Так русский ученый, пройдя по тянь-шаньским сыртам, первым из европейцев достиг 41° с.ш. в южной части Тянь-Шаньского нагорья.
   20 октября достигли ущелья Чар-Карытма, из которого открывался величественный вид на северные берега Нарына.
   При переходах через горные потоки лошади нередко падали и скользили по обледенелому дну и валунам, загромождавшим реку. 30 октября прибыли в Токмак. Лежа в теплом халате (Северцов изредка позволял себе эту роскошь на привалах) и прихлебывая из пиалы чай, он делал заметки в своей записной книжке: "Метель была забыта на радостях, что наконец-то ночую за тем самым хребтом Болгар, или Суек, на который с Зауки и Барскауна только смотрели Семенов и Проценко, и где не было европейской ноги".
   "Собрано 4000 экземпляров животных". Если прибавить к этому ботанические коллекции из 3000 гербарных листов и 800 образцов минералов, то будет ясно, почему так благодарили Северцова хранители музеев Петербурга.
   Последующие два месяца Северцов провел в Ташкенте. Здесь он подружился с художником В. В. Верещагиным.

   К началу 1869 года Северцов вернулся в Петербург. Он прославился своими исследованиями в Туркестане, его имя теперь было известно не только в России, но и за границей. Московский университет присудил Северцову степень доктора зоологии без защиты диссертации.
   Напряженный труд в тянь-шаньской экспедиции и периодически повторяющаяся тропическая лихорадка подорвали здоровье Северцова. С 1869 по 1873 год он жил преимущественно в родном Петровском. В Москву и Петербург приходилось выезжать главным образом для уточнения некоторых данных в библиотеках и в зоологических музеях.
   В 1873 году вышли в свет еще две его книги "Аркары (горные бараны) Средней Азии" и "Путешествия по Туркестанскому краю".
   Зиму 1872/73 года Северцов с семьей провел за границей, где должен был пройти курс лечения его шестилетний сын Алексей. После смерти младшего из двух детей внимание родителей к единственному их ребенку удвоилось.
   В Швейцарии семья Северцовых пробыла недолго. Здесь ученый рассчитывал подняться на альпийские ледники. Однако программа изучения ледников была выполнена лишь частично. Восхождение на Монблан не удалось осуществить из-за свирепствовавших в горах буранов. Эта неудача глубоко огорчила Северцова, так как изучение альпийских ледников он рассматривал как подготовку к предстоящей экспедиции на Памир.
   В 1874 году Географическое общество в содружестве с Обществом естествоиспытателей снарядило большую экспедицию в низовья Амударьи под общим руководством Н. Г. Столетова.

   Руководство естественноисторическим отделом экспедиции было поручено Северцову, поскольку "опытность его и глубокое знание ближайших местностей Средней Азии могли бы принести существенную пользу в предстоящих физико-географических исследованиях".
   12 июня из форта Перовский выступил длинный караван верблюдов, навьюченных экспедиционным снаряжением, провиантом и водой в мешках из бараньих шкур (турсуках). Вел его караван-баши. Северцов, ботаник Смирнов и препараторы ехали верхом на лошадях, следом тянулись джуламейки - походные войлочные кибитки. Весь отряд прикрывал казачий конвой.
   Это были первые европейцы (после Хивинского похода), решившиеся пересечь Кызылкум летом. Путники изнемогали от зноя и отсутствия питьевой воды. Дорог не было. Шли по пескам, в которых даже привычный к пустыням "джела-учи" (дорожный человек) не раз терял направление и погибал.
   Истомленные путешественники лишь на шестой день подошли к берегу Аральского моря и здесь обнаружили первый за весь переход колодец Кунган-Сандал. Жадно припали они к долгожданной влаге. Редкостью были колодцы в пустыне, устройство их считалось делом богоугодным. Кочевники говорили, что капля воды, поданная жаждущему в пустыне, смывает грехи за сто лет.
   Северцову нужно было проверить изменение береговой линии Арала по сравнению с его наблюдениями в 1858 году, поэтому в течение десяти дней отряд двигался вдоль побережья.

   Дальнейший путь лежал снова через пески западной части Кызылкума. В то время здесь не было даже караванного пути. Зной и жажда вконец измучили людей, падали даже верблюды. Встречались на пути и леса, но и они не приносили ни тени, ни отрады. Редкие приземистые деревья, высотой не более пяти метров, были голы и серы.
   Долгих 24 дня отряд преодолевал тяжкий путь между могучими среднеазиатскими реками. Наконец участники перехода ощутили гостеприимную свежесть дельты Амударьи.
   5 июля они остановились в маленьком оазисе Клыч-Кала, окруженном возделанными полями и дремучими тугаями. Но недолгим был отдых на этой благодатной земле среди зелени и птичьего гомона. Через несколько дней Северцов приступил к работе. С основной частью отряда он отправился в маленькое тогда урочище Нукус, где Столетовым уже была организована база всей экспедиции.
   Северцов, распорядившись о работах и устройстве коллекций, совершил множество экскурсий в дельту Амударьи, то по воде на каюке, исследуя течение и режим реки, осадки, флору и фауну, то верхом на лошади по берегам протоков и островов.
   Возвращаться к Сырдарье ученый опять решил через Кызылкум, но теперь, вооруженный опытом, он для облегчения перехода несколько изменил маршрут. Наблюдения дали много нового интересного материала, о чем Северцов сообщает в своих отчетах Географическому обществу. В форт Перовский прибыли 26 октября. Северцову удалось раскрыть тайны еще одного заветного уголка возлюбленного Туркестана.
   Вся намеченная программа была осуществлена. С особой тщательностью занимался Северцов наблюдениями над Кызылкумом и Аральским морем.

   Кончилась Амударьинская экспедиция, начались новые заботы. Все лето 1875 года Северцов почти безвыездно жил в Петербурге, постоянно бывал в Географическом обществе, участвовал в подготовке к конгрессу. Частенько навещал семью Семеновых-Тян-Шанских.
   Доклад Северцова на Парижском конгрессе "О следах ледяного периода на Тянь-Шане", прочитанный на французском языке, был признан одним из лучших. Его "Карта высот Внутренней Азии", экспонированная в русском павильоне на Выставке, привлекла всеобщее внимание. Северцов был удостоен высшей награды конгресса, медали первого класса "За путешествия в Туркестане и исследования Тянь-Шаня".
   11 августа 1875 года закончилась работа конгресса. С этого времени имя Северцова как путешественника, зоолога, геолога и географа получило мировую известность.
   Поработав в парижских музеях, где он уточнял свои определения некоторых видов животных, Северцов выехал в Лондон. Там он продолжал сравнивать фауну Средней Азии с фауной Индии, Афганистана и Ирана.
   Летом 1877 года была снаряжена комплексная Фергано-Памирская экспедиция, и Северцову представился давно желанный случай посетить эту неизвестную горную страну.
   Базой экспедиции был город Ош, один из наиболее древних городов Ферганы, живописно расположенный у северного подножия Алайского хребта.

   5 октября 1877 года отправились штурмовать северные хребты Памира. Ехали верхом, проводники вели навьюченных верблюдов и яков Як (кутас) - главное вьючное животное труднопроходимых плоскогорий Маршрут экспедиции описан Северцовым лаконично: "... через перевал Шарт в Алайском хребте спустились в Алайскую долину и через Заалайский хребет перевалом Кызыларт (4280 метров) вышли в долину Кок-Сай".
   Не прошло и месяца, как начались снегопады, резко похолодало. Работать стало трудно и опасно. Зимние исследования на Памире, по словам Северцова, могли быть лишь "делом удальства, но никак не науки". Поэтому он благоразумно решил не рисковать людьми и вернулся на зимовку в Ош.
   До весны проводились сложные экскурсии по Ферганской долине и к южным хребтам Тянь-Шаня. Это было необходимым дополнением к тянь-шаньской экспедиции и своего рода преддверием к предстоящей поездке на Внутренний Памир. Туда выехали из Оша 7 июля 1878 года. Перевалив через Алайский и Заалайский хребты, направились к югу. Продвижение по нагорью оказалось легче, чем предполагали. Здесь чередовались пологие хребты и широкие долины.
   Рельеф и климат нагорья оказались для Северцова неожиданными. При абсолютно безоблачном высоком небе - сухой, сильно разреженный воздух, которым больно было дышать даже при медленном передвижении. Кожа на лице и руках из-за высокого уровня радиации пересыхала и покрывалась кровоточащими трещинами. Спасал только курдючный жир. Даже видавшим виды среднеазиатским путешественникам Северцову и Мушкетову причиняла большие страдания резкая смена температуры. Обжигающий зной на солнце, немедленно сменявшийся ледяным холодом, едва ступишь за пределы солнечного облучения. Дули сильные ветры, переходящие зачастую в песчаные бури и смерчи. Хотя вести исследования в таких условиях было очень трудно, но обычная работа по топографической съемке, климатическим наблюдениям и по сбору коллекций не прекращалась ни на один день.
   30 июля добрались, наконец, до желанной цели - высокогорного бессточного озера Каракуль, о суровости и безжизненности которого существовало множество легенд. Иссиня-черные воды озера, высокие голые скалы, окружающие его, поразили путников своим мрачным величием.

   На правом берегу реки Гунт, вытекающей из проточного озера Яшилькуль, Северцов открыл колоссальный снеговой Рушанский хребет, правильно определил его окончание у впадения Гунта в Пяндж и обнаружил главную вершину хребта (пик Патхур, 6083 метра). Восточнее Яшилькуля он открыл группу бессточных мелких озер. Нехватка провианта и особенно соли, утонувшей при переправе в начале пути, заставила отряд вернуться в Ош.
   Работы экспедиции закончились к началу 1879 года. Результаты ее произвели подлинный переворот в существовавших представлениях о Памире. Ранее Памир считали прямым продолжением Тянь-Шаня. Северцов впервые доказал, что это независимая, самостоятельная горная система.
   В этой экспедиции впервые был использован фотоаппарат. Однако Северцов по своему обыкновению делал зарисовки. Он написал с натуры архара, яка, горного козла и других животных.
   Результаты Фергано-Памирской экспедиции были изложены Северцовым в ряде статей и монументальном труде "Орографический очерк Памирской горной системы".
   Даже сам Северцов, всегда скромный и требовательный к себе, вынужден был признать, что после этой экспедиции Памир из страны, "...относительно фауны и флоры совершенно неизвестной, сразу сделался одной из наиболее исследованных в Азии".
   В 1878 году Географическое общество наградило Северцова медалью Литке, а в 1883 году - Золотой Константиновской медалью Отзыв вице-президента Русского Географического общества Семенова-Тян-Шанского, высоко ценившего Северцова, гласил: "Памирское путешествие достойным образом увенчало почтенные его труды... В своем интереснейшем сообщении в Географическом обществе он превзошел самого себя".

   Казалось бы, Северцов познал природу Средней Азии досконально. Тем не менее, требовательный к себе ученый не удовлетворился достигнутым, для обобщения ему не хватало каких-то штрихов, уточнений, и он в 1879 году совершает путешествие в Семиречье.
   Экспедиция дала возможность Северцову собрать недостающие сведения для задуманного большого труда о распространении животных Средней Азии. Однако опубликовать его при жизни Северцову не удалось. Изданы были лишь отдельные фрагменты.
   Северцов прибыл в Петербург из Семиречья совсем больным. По настоянию родных и друзей он принял решение покончить с экспедициями. Северцов занялся разбором коллекций, заметок и дневниковых записей. В 1880 году наступила пора кабинетной работы  Семья уже постоянно жила в Москве.
   26 января 1885 года Северцов выехал в коляске, запряженной тройкой лошадей из Петровского. Лошади не удержались на обледенелом берегу реки, и коляска с разгона угодила в большую полынью. Северцов выбрался на лед, но упал и потерял сознание. Через полтора часа приехавший врач установил смерть. Северцов был похоронен на старинном кладбище близ его усадьбы в родном Петровском.

(1815 - 1901)
    Английский исследователь Австралии. Свои путешествия в глубь континента начал с 1873 года. Открыл хребет Флиндерс, озеро Торренс, озеро Эйр; в 1840-1841 годах пытался разведать дорогу из Аделаиды в Перт (на западном побережье континента), с большими трудностями дошел до Олбани в бухте Кинг-Джордж, в целом выполнив поставленную задачу.
   
   После основания Аделаиды в Южную Австралию хлынули переселенцы из Нового Южного Уэльса и английские эмигранты.
   К 1840 году в Южной Австралии осело уже более десяти тысяч колонистов. Еще не обследованные земли стали объектом безудержной спекуляции. Удачливые дельцы скупили свыше 100 тысяч гектар земли, неимущие же переселенцы остались на мели. Начались лихорадочные поиски новых земель, в которых деятельное участие принял овцевод Эдуард Джон Эйр.

   Эйр родился в Англии в семье священника. В 1832 году он эмигрировал в Австралию, где занялся разведением овец. Сперва он перегонял скот из Нового Южного Уэльса в Порт-Филлип, а в 1838 году переехал в Южную Австралию. В 250 километрах к северу от Аделаиды он основал большую овцеводческую ферму, которая стала опорной базой для его первых рекогносцировок во внутренние области Южной Австралии. В 1839 году он открыл реку Браутон, впадающую в залив Спенсер, и к северу от нее невысокий хребет Флиндерс. Эта горная гряда протягивается с юга на север. С одной из ее вершин, позже получившей название Маунт-Эйр, Эдуард далеко на западе увидел очень большое озеро Торренс.
   Затем Эйр обследовал значительный участок побережья Южной Австралии между заливом Спенсер и бухтой Стрики Бей. На обратном пути он пересек полуостров Линкольн (полуостров Эйр современных карт), вышел к заливу Спенсер и оттуда проследовал в Аделаиду.
   В 1840 году овцеводы Южной Австралии собрали значительную сумму денег и предложили Эйру организовать экспедицию для поисков новых пастбищных земель. Эйр сразу же предупредил пайщиков, что к северу и западу от Аделаиды искать пастбищные угодья бесполезно. При этом он, однако, выдвинул другую, не менее важную задачу, по его мнению, именно в этих направлениях следовало вести поиски сквозных путей к западным и северным берегам Австралии. В июне 1840 года Эйр покинул Аделаиду и направился вдоль хребта Флиндерс. Однако дальнейший путь ему преградили соленые озера и болота. Эйр решил, что открытое им к западу от гор Флиндерс озеро Торренс омывает предгорья хребта не только на западе, но и на севере, но он ошибся. Восемнадцать лет спустя выяснилось, что к северу или, точнее, к северо-западу от хребта Флиндерс лежит не связанное с озером Торренс озеро Эйр, которое порой почти совершенно пересыхает, а порой широко разливается, захватывая низины у подошвы этой горной гряды.
   Впоследствии выяснилось также, что путь от южных берегов Австралии к ее центру проходит через широкий перешеек между озерами Торренс и Эйр.
   Эйр, полагая, что дорога на север закрыта, от вершины Хоплесс (Безнадежной) повернул на юг. Он принял решение возвратиться к южному берегу и оттуда направиться вдоль побережья Большого Австралийского залива к западным берегам Австралии.
   Морем, мимо этого безрадостного побережья, Эйр уже прошел в 1840 году, когда на корабле перевез партию овец из Аделаиды в гавань Олбани в бухте Кинг-Джордж.

   25 февраля 1841 года Эйр отправился из бухты Фаулерс-Бей на запад. Он взял с собой своего старого товарища Джемса Бакстера и трех аборигенов - уроженцев Западной Австралии. Один из них, Вайли, внушал Эйру особое доверие. Это был смышленый, веселый и отважный юноша, и в ходе экспедиции ему предстояло сыграть выдающуюся роль. "Теперь, - писал Эйр накануне выхода в путешествие, - все мосты сожжены. Мы должны идти вперед, и только вперед, и достичь бухты Кинг-Джордж. Кинг-Джордж или гибель, другого выхода нет". Эйр взял с собой одиннадцать вьючных лошадей и небольшой табун овец, которые служили экспедиции "живым припасом". Предстояло пройти свыше 3 тысяч километров.
   Кругом, насколько хватало глаз, простиралась унылая равнина, кое-где поросшая чахлым кустарником. Порой Эйр и его спутники шли у самого берега, но здесь лошади вязли в сыпучих дюнных песках. В конце марта иссякли запасы воды, путешественники утоляли жажду утренней росой, которую трое аборигенов собирали весьма хитроумным способом. "День ото дня наши надежды на успех уменьшались, - писал Эйр. -Часть лошадей околела, а те, что выжили, являли ужасный вид. Мы настолько ослабли и так утомились, что казалось уже невозможным идти дальше, а ведь предстояло еще преодолеть тысячу с лишним миль".
   В путевом журнале Эйра можно найти такие записи:

   "10 ноября 1840. Убедил туземца по имени Уилгулди - умного и веселого старика - сопровождать нас в качестве проводника.
   11 ноября 1840. Ведомые нашим другом Уилгулди, срезали все углы побережья, и вышли напрямик к Билима Гайпие ("Местность, где есть вода"). Прибыли туда около полудня, покрыв 12 миль. Туземец показал нам участок болота, где, вырыв яму глубиной в 4 фута, мы нашли воду... Она имелась здесь в изобилии и была хорошего вкуса.
   17 ноября 1840. Вскоре после привала появилось несколько туземцев. Они присоединились к тем, кто шел с нами. Вели себя чрезвычайно вежливо и добропорядочно... Никто из них ничего у нас не украл. Если мы забывали какой-нибудь предмет, они окликали нас и указывали на него. Мы обязаны им тем, что легко находили воду. Без них мы никогда не смогли бы покинуть очередную стоянку, не установив предварительно, где дальше есть источники. А это привело бы к большой потере времени и дополнительным затратам труда. Благодаря туземцам мы продвигались вперед быстро и уверенно. Следуя за ними, мы не сомневались, что идем наиболее удобным и коротким путем. Достигнув источника, они всегда указывали его нам, и, прежде чем утолить жажду, неизменно спрашивали у нас разрешения. Право же, подлинная вежливость, искреннее гостеприимство необразованных дикарей и их исключительная щедрость могут заставить покраснеть более цивилизованных людей. Какой контраст между добротой, с которой относятся к европейским путешественникам бесхитростные обитатели дебрей (когда их не пугают и не посягают на их предрассудки), и поведением тех же европейцев, захватывающих их страну и лишающих аборигенов всего достояния".
   Но, как сказано выше, несмотря на содействие австралийцев, к концу марта 1841 года экспедиция очутилась в тяжелом положении: часть лошадей пала, люди и уцелевшие животные устали и ослабели.
   В конце апреля 1841 года случилась беда. В отсутствие Эйра двое аборигенов убили Бакстера и ушли, забрав все запасы продовольствия. Вряд ли случайно, что их жертвой стал не Эйр, а именно Бакстер. Эйр относился к коренным жителям с уважением, Бакстер же вел себя как типичный колонизатор. Достаточно сказать, что в начале экспедиции он, не желая утруждать себя поисками проводников, похитил австралийскую женщину, чтобы, используя ее как заложницу, получать сведения об источниках воды. Это едва не привело к кровавому столкновению, и, только отпустив пленницу, Эйр избежал его.
   Убийство Бакстера не изменило отношения Эйра к аборигенам. В написанной им книге он решительно осудил "несправедливую, варварскую, противоречащую христианству систему колонизации Новой Голландии" (Австралии) и, основываясь на своем опыте правительственного чиновника, заявил: "За все три года, что я был резидентом... не произошло ни одного серьезного случая нападения туземцев на европейцев".

   Такая позиция Эйра объясняется, видимо, и тем, что экспедиция все же достигла цели благодаря ее третьему австралийскому участнику - уже упоминавшемуся юноше Вайли. Он добровольно остался с Эйром и, по существу, спас ему жизнь, без его умения находить воду и охотничьей сноровки англичанин погиб бы от голода и жажды.
   Так шли они весь май. Лишь 30 мая встретилось "очень красивое озеро умеренной величины с пресной водой... Это был первый водоем, который мы встретили на нашем пути от бухты Фаулерс-Бей на расстоянии около 1700 миль". 2 июня Эйр с высокой скалы увидел в море корабль. На судне заметили сигналы путешественников, и вскоре Эйр и Вайли были взяты на борт. Их спасло французское китобойное судно "Миссисипи". Капитан "Миссисипи" готов был доставить путешественников в любой порт Южной Австралии, но Эйр твердо решил, во что бы то ни стало дойти до бухты Кинг-Джордж посуху.
   14 июня Эйр и Вайли отправились в путь и в июле добрались до Олбани. Эйр прошел по бесплодной прибрежной равнине 3500 километров. Эту равнину он назвал Нулларбор ("нет деревьев"). Вообще-то это название латинское, но соотечественники Эйра переделали его в соответствии с правилами английской фонетики: Нулларбор превратился в Налларбор, или Нэлларбор. После этого путешествия выяснилось, что в Большой Австралийский залив не впадает ни одна сколько-нибудь значительная река. Небольшие реки Эйр пересек лишь на последнем этапе своего пути, между бухтами Эсперанс и Кинг-Джордж.
   Искатели пастбищ были разочарованы итогами путешествия Эйра. Зато географы справедливо оценили его поход как одно из наиболее вьщающихся деяний в истории австралийских открытий. Эйр подробно описал свое путешествие в книге, которая неоднократно переиздавалась в Англии и Австралии.
   В 1846 году исследования, начатые Эйром в районе озера Торренс, продолжил молодой географ Джон Хоррок. Но в разгар работ Хоррок по неосторожности разрядил в себя ружье, и после его смерти экспедиция сразу же возвратилась в Аделаиду.

   В 1858 году Бебидж обогнул с запада озеро Торренс и обнаружил, что к северу от него лежит большое озеро Эйр. В том же году Джон Макдуал Стюарт совершил путешествие по кольцевому маршруту, обошел вокруг озеро Торренс и нанес на карту расположенное к юго-востоку от него озеро Гарднер.

(1879 - 1962)
    Канадский полярный исследователь, этнограф и писатель. В 1904-1912 годах руководил экспедицией в Исландию, на Аляску, в арктическую Канаду. В 1913-1918 годах исследовал острова Банкс, Принс-Патрик.
   

   Знаменитый путешественник Пири говорил. "Стефансон способен преодолеть любую проблему Севера... Сочетая грандиозные природные физические и умственные способности с практическим здравым смыслом, он побил все рекорды... Мы, старшие исследователи XIX века, приветствуем исследователя XX века, который нас превзошел..."
   Отец Вильялмура, фермер из Северной Исландии Йохан Стефансон, в 1876 году переехал в Канаду, где поселился с другими фермерами на берегу озера Виннипег в провинции Манитоба. Не найдя там счастья, Стефансоны в 1881 году перебрались в США.
   Вильялмуру было всего 13 лет, когда умер отец. Пришлось батрачить на фермах, наниматься в пастухи, чтобы содержать мать и младших братьев. Несмотря на тяжелую работу, Вильялмур продолжал учиться. Он был принят в университет Северной Дакоты, но был исключен из числа студентов за трехнедельный прогул. Тогда Стефансон сдал экзамены и поступил в университет штата Айова. Проучившись до конца года, юноша получил степень бакалавра.
   В сентябре 1903 года Вильялмур был уже студентом богословского факультета Гарвардского университета. Здесь он увлекся антропологией. В июне 1905 года в журнале "Американский антрополог" появилась статья Стефансона "Исландская колония в Гренландии", которая привлекла внимание геолога Эрнеста де Ковен Лефингуэла, занятого тогда подготовкой "Англо-американской полярной экспедиции", отправлявшейся на поиски еще не открытого, но якобы существующего острова Лефингуэл предложил Вильялмуру занять должность антрополога.
   Так начался период полярных путешествий Стефансона. В общей сложности он провел в Арктике 10 полярных зим и 13 летних сезонов. Из них более пяти лет Стефансон жил в Арктике беспрерывно.
   Англо-американская экспедиция должна была отправиться ранней весной 1906 года на паруснике "Дэтчесс оф Бедфорд" из порта Виктория в Британской Колумбии, обогнуть Аляску и плыть на восток вдоль северных берегов Канады.

   Но Стефансон получил разрешение присоединиться к основному отряду в заливе Маккензи, куда он решил добираться сухим путем, а также по рекам и озерам Канады. Он хотел познакомиться с жизнью индейских племен Северной Канады, прибрежных эскимосов и собрать интересные для науки образцы и материалы.
   Весной Стефансон прибыл по железной дороге в Эдмонтон. Отсюда началось его путешествие по рекам и озерам. Пешком и на колесных пароходах, баржах и плотах Стефансон медленно продвигался к океану. В дороге он внимал рассказам случайных попутчиков: промышленников, миссионеров, чиновников Компании Гудзонова залива, представителей местных властей.
   Спустя несколько месяцев Вильялмур добрался до устья реки Маккензи и впервые увидел полярное море, покрытое плавающими льдами.
   От устья Маккензи Стефансон на китобойном судне добрался до острова Хершел, где была назначена встреча с "Дэтчесс оф Бедфорд". Однако парусника там не было. Молодой антрополог оказался на Крайнем Севере без денег, без оснащения, без каких-либо припасов. Вильялмур принял смелое решение самостоятельно изучать быт эскимосов, рассчитывая на их гостеприимство.
   Всю зиму он провел у эскимоса Оваюка, ходил с ним на охоту и рыбалку, помогал во всех хозяйственных работах. Стефансон научился строить снежные хижины и в совершенстве овладел эскимосским языком.
   Лишь весной 1907 года Вильялмур узнал, что парусник "Дэтчесс оф Бедфорд" затонул. Но молодой исследователь не оставил надежды попасть на остров Виктория.

   В 1908 году Американский музей естественной истории и Канадский институт геологических исследований заинтересовались дешевой, но многообещающей экспедицией на остров Виктория и ассигновали на нее две тысячи долларов. В экспедицию неожиданно включился Рудольф Мартин Андерсен, заслуживший признание как блестящий геолог и зоолог.
   Ранней весной 1908 года Стефансон и Андерсен отправились на север, взяв с собой два фотоаппарата с запасом пленки, два полевых бинокля, три ружья, две палатки, табак для эскимосов, карандаши и бумагу для записей Они придерживались пути, пройденного Стефансоном весной 1906 года. Предполагалось, что экспедиция продлится один год, однако она растянулась на долгие пять лет.
   Летом 1908 года Стефансон и Андерсен пришли на остров Хершель, где рассчитывали раздобыть необходимые для дальнейшего путешествия вещи. Но это им не удалось, и исследователи отправились на мыс Барроу, лежащий в 700 километрах от острова. По пути они пополнили свои научные коллекции. Стефансон продолжил составление эскимосского словаря, который теперь насчитывал 9 тысяч слов; кроме того, он записывал эскимосский фольклор.
   Стефансон предпочитал путешествовать налегке и всегда надеялся на удачную охоту. Когда ему и его собакам приходилось голодать, он употреблял в пищу кожаную одежду, отмечая, что "свежая сырая шкура даже вкусна, если ее хорошо поджарить; она напоминает свиные ножки". Вильялмур, в отличие от большинства других полярных исследователей, никогда не убивал собак, чтобы накормить других или себя.
   Осенью 1909 года экспедиция вернулась на остров Хершель и проследовала дальше на мыс Парри, откуда намеревалась идти к острову Виктория. Но наступила полярная ночь. Стефансон и Андерсен провели ее с эскимосами, занимаясь охотой и пополняя запасы мяса, шкур и ворвани.
   В апреле 1910 года ученые двинулись на восток. Следуя вдоль берега пролива Долфин-энд-Юнион, путешественники обнаружили следы нарт и вскоре оказались у селения, состоящего из снежных хижин. Жителей этого поселка Стефансон назвал "медными эскимосами". Они встретили экспедицию настороженно. Но, убедившись, что перед ними живые люди, а не духи, пригласили в свои жилища и стали угощать.

   15 мая экспедиция отправился дальше на север, туда, где, по словам "медных эскимосов", жили люди, у которых были голубые глаза и рыжие волосы.
   О своей незабываемой встрече с жителями поселка, расположенного по ту сторону пролива Долфин-энд-Юнион, на самом берегу острова Виктория, Стефансон писал: "Они стояли перед своими снежными домиками и шалашами из звериных шкур... Увидев их, я подумал, что нахожусь на пороге крупного научного открытия... Глядя на этих людей, я понял, что либо наткнулся на последнюю главу одной из исторических трагедий далекого прошлого, либо передо мной новая загадка, которую еще предстоит разрешить: почему эти люди похожи на европейцев, если они не европейского происхождения?"
   Посетив остров Виктория, экспедиция повернула обратно на запад. Поначалу отряд двигался вдоль берега моря. Вблизи Пойнт-Стивенса были произведены обширные раскопки древних поселений и захоронений. Стефансону и Андерсену удалось найти множество стрел, копий и гарпунов с медными наконечниками, а также разные изделия из китового уса, моржовой кости и оленьего рога, медные котелки и сосуды-светильники. Исследователи извлекли из раскопов большое количество глиняных черепков. Последняя находка положила конец многочисленным спорам ученых о наличии у эскимосов зачатков гончарного дела.
   За пять лет путешественники преодолели несколько тысяч километров, большей частью по еще неизученным территориям. Благодаря дружескому отношению к эскимосам, знанию их языка и обычаев, Стефансону удалось собрать бесценный этнографический материал.
   Осенью 1912 года пассажирский пароход доставил Стефансона из аляскинского порта Ном в порт Сиэтл. События своей второй полярной экспедиции Вильялмур описал в книге "Моя жизнь с эскимосами" (1913).
   Вскоре Стефансон организует "Канадскую арктическую экспедицию" с целью изучения тогда еще мало известного моря Бофорта.

   Весной 1913 года участники Канадской арктической экспедиции вышли в море на трех кораблях. В ее составе были геологи и антропологи, биологи и зоологи, океанографы и метеорологи. Экспедиция разделилась на несколько отрядов. Она продолжалась пять лет.
   Стефансон возглавлял географический отряд, базирующийся на судне "Кар-лук", капитаном которого был Роберт Бартлет. 27 июля 1913 года "Карлук" вышел из Нома, но уже в конце августа у северных берегов Аляски лег в дрейф, который закончился для корабля ледовым пленом - "Карлук" вмерз в лед в Бухте Харисон.
   Когда запасы свежего мяса подошли к концу, Стефансон вместе с антропологом Дженесом, метеорологом Макконеллом, фотографом Уилкинсом и двумя охотниками отправился на охоту на близлежащий остров. С собой они взяли небольшой запас продовольствия, двое старых саней и шесть собак.
   На второй день пути по ледяным торосам Стефансон и его спутники достигли острова, расположенного на пути к материку. На следующий день наблюдатель заметил, как зажатого льдами "Карлука" разворачивает и медленно сносит против ветра в восточном направлении. Спустя еще день корабль исчез из вида. Позднее выяснилось, что "Карлук" затонул. Из 25 человек, находившихся в тот момент на его борту, спаслось лишь 17.
   Стефансону и его спутникам пришлось возвращаться на основную базу экспедиции пешком. Обратный путь оказался долгим и трудным.
   Полгода длилась эта необычная "полярная робинзонада". Все эти полгода от смельчаков не было никаких вестей, и в экспедиции уже считали Стефансона и его спутников погибшими. В печати появились сообщения, что "один безумец и обманутые им люди пошли по морскому льду на север с целью самоубийства". А один из полярников писал: "Были все основания считать его погибшим. Он не вернулся на берег Аляски и, конечно, не мог добывать себе пищу на льду; намерение Стефансона дойти до Земли Банкса против ветра и дрейфа также представлялось нам неосуществимым; если же он и добрался туда, то наверняка умер с голоду..."

   Но энергия, воля и знания Стефансона помогли маленькой группе с честью выйти из всех испытаний: ученый привел своих спутников к намеченному месту, выполнив всю программу исследований.
   Отряд Стефансона совершил 93-дневный ледовый переход - частью по льду, частью на дрейфующей льдине - от мыса Мартин (на северо-востоке Аляски) к острову Банкс, где и перезимовал. В 1915 году путешественники перешли на санях на север через пролив Мак-Клур к острову Принс-Патрик и завершили его обследование. Даже в этих ледяных пустынях Стефансон смог прокормить себя и своих спутников ловлей тюленей и охотой на птиц.
   Во второй половине июля охотник Сторкерсон увидел к северо-востоку от Принс-Патрика "Землю Борден". Вместе со Стефансоном они высадились на ее юго-западном берегу, а затем переправились через "залив" на другую часть, позднее названную островом Маккензи-Кинг. Вернувшись на остров Банкс, они впервые пересекли центральную часть этого большого острова, а затем зазимовали на северо-западном берегу Виктории. Весной 1916 года Стефансон обошел кругом западную часть "Земли Борден", установив, что это остров (Брок), но пролив (Уилкинс) принял за залив и потому "слил" северную часть (остров Борден) с южной (остров Маккензи-Кинг).
   В июне далеко на северо-востоке Стефансон открыл и обошел кругом остров Миен. На обратном пути в июле он завершил открытие "Земли Финдли". Стефансон доказал, что эта земля является небольшим архипелагом, в котором крупнейшие острова - Лохид и Кинг-Кристиан - отделены друг от друга широким проливом Маклейн. От острова Лохид осенью он переправился к восточному берегу "будущего" Маккензи-Кинг, осмотрел его южный и западный берега, а весной 1917 года - восточное побережье.
   Третья полярная экспедиция предоставила Стефансону возможность разработать свою теорию, изложенную в знаменитой книге "Гостеприимная Арктика", а позднее в "Книжке полярника". Опыт пятилетней экспедиции показал: не обременяя себя тяжелым грузом, тормозящим передвижение, участники похода по суше и льду Арктики вполне успешно могут прокормиться охотой на морского зверя. Стефансон доказал на практике правильность выдвинутой им теории.
   В 1918 году, находясь на острове Хершель и занимаясь вместе со Сторкером Сторкерсоном подготовкой к экспедиции по льду моря Бофорта, Стефансон серьезно заболел - сначала тифом, потом воспалением легких.

   31 октября он прибыл в Нью-Йорк. В те дни газеты горячо приветствовали отважного путешественника, о чьей гибели они сообщали дважды. Стефансона назвали самым выдающимся полярным исследователем современности, многие научные общества выражали желание провести в его честь торжественные заседания. Нью-Йоркский клуб исследователей избрал его своим президентом, несколько географических обществ страны наградили ученого Золотыми медалями. Национальное географическое общество присудило ему золотую медаль Хаббарда.
   Вернувшись из своей последней экспедиции, Стефансон перешел на исследовательскую работу. Его мечта - собрать и обобщить все документы всех арктических экспедиций и материалы по исследованию Арктики.
   С особым вниманием следил Стефансон за достижениями русских ученых. Он писал: "В конце двадцатых и начале тридцатых годов, под влиянием непрестанно возрастающих успехов Главсевморпути, наши глаза стали постепенно открываться".
   В 1946 году Стефансон вплотную приступает к созданию многотомной "Арктической энциклопедии". Со свойственной ему энергией и активностью он привлекает к работе ученых различных областей: географов, океанографов, метеорологов, историков и этнографов, зоологов и ботаников. Но спокойно работать над этим колоссальным трудом Стефансону не дали. Развернувшаяся кампания "холодной войны" заморозила все начинания ученого - в 1950 году "Арктическая энциклопедия" лишилась правительственной субсидии. Стефансону пришлось распустить сотрудников и прекратить заказы ученым. Полный сил, энергии и замыслов, человек уникальных знаний был вынужден уйти "на покой".
   Со своей огромной арктической библиотекой - 25 тысяч томов и 45 тысяч брошюр и рукописей - Стефансон переехал из Нью-Йорка в провинциальный Ганновер в штате Нью-Гэмпшир. Ему было тогда 70 лет. 12 лет об ученом почти ничего не было известно. А в 1962 году мир узнал о кончине старейшего полярника.
   Вскоре после смерти Стефансона канадский географ Лебурдэ издал его биографию. Книга эта называется "Посланец Севера" Есть в ней такие строки: "Если бы Стефансон родился в России, он нашел бы там широкое поле для применения своих талантов и энергии... Ни одна книга не способна дать полного портрета такой сложной личности... О Стефансоне, несомненно, будет написано много книг по мере того, как ученые осознают и оценят влияние на нашу эпоху его профессиональной дальновидности и широчайшего кругозора".

   По обширности исследованного им арктического пространства Стефансон превзошел всех своих предшественников на Канадском Севере. Успех его объяснялся тем, что он знал эскимосский язык, жил как эскимос "от самой страны", которую он горячо рекомендовал как "Гостеприимную Арктику" Стефансон - один из самых плодовитых писателей среди полярных путешественников. Он выпускал книгу за книгой об Арктике с завлекательными названиями: "Страна будущего" (1923), "Нерешенные загадки Арктики" (1939). Он составил также точные описания Гренландии (1943) и "Руководство по Арктике" (1945).

(1304 или 1303 - 1377)
    Арабский путешественник и географ. Им составлено 69 карт, хотя и очень несовершенных, но имеющих огромное значение для суждения о географических понятиях того времени.
   

   Первое путешествие длилось 24 года (1325-1349). Описал путешествия по Египту, Аравии, Месопотамии, Сирии, Малой Азии, Ирану, Крыму, южным районам Руси, Средней Азии, Индии, Китаю, Испании, Западному и Центральному Судану.
   Ибн Баттута родился 24 февраля 1304 года. Он провел свои юные годы на африканском берегу Гибралтарского пролива в городе Танжере, история которого насчитывает несколько тысячелетий. Сведений о его детских и юношеских годах не сохранилось. Единственный источник - его книга "Путешествий" - сообщает отдельные, весьма скудные биографические сведения. Прежде всего, полное имя ибн Баттуты - Абу Абдаллах Мухаммед ибн Абдаллах ал-Лавати ат-Танджи, - как и все арабские имена, содержит ряд указаний на происхождение его владельца. Баттута был сыном некоего Абдаллаха, его собственного сына также звали Абдаллах. Нисбы указывают на этническое и географическое происхождение их носителя: первая от берберского племени Лавата, вторая - от города Танжера. Наконец, само имя "ибн Баттута" значит, что марокканец является потомком некоего Баттуты. Кроме того, к фамилии добавляется еще и лакаб (почетное прозвище) - шамсаддин, что значит "солнце веры".
   Учился ибн Баттута в родном городе. Начальное образование включало обучение чтению Корана, основам логики, арабской филологии, риторики и мусульманского права. Освоив эти дисциплины, молодой человек получил возможность продолжить занятия, посещая лекции богословов и ученых. Ибн Баттута, видимо, уже в молодые годы обладал весьма обширными знаниями в области традиционных мусульманских наук - богословия, права и т. д., так как еще в начале своих путешествий неоднократно исполнял обязанности кади - судьи. По возвращении из странствий он уже слыл большим знатоком юриспруденции: современники добавляли к его имени еще лакаб-факих, то есть весьма образованный законовед, хорошо разбирающийся в вопросах мусульманского права. Принадлежность к правоверному исламу до определенной степени определила мотивы и его первого путешествия - паломничество в священный город мусульман Мекку, и дальнейших странствий - желание повидать мусульманские святыни в других странах и вообще мусульманский мир.
   Ибн Баттута, несомненно, достаточно хорошо знал и науки светские, прежде всего литературу и искусство стихосложения и даже преподносил свои стихи правителям, на службе у которых находился. В большинстве случаев он появлялся в новых местах как богатый купец из далеких стран, чем сразу же обращал на себя внимание. Не лишенный и дипломатических способностей, он быстро приобретал влияние при дворах монархов и зачастую становился одним из фаворитов.
   Итак, Ибн Баттута 2 числа месяца раджаба 725 года хиджры мусульманского лунного календаря (14 июня 1325 года) пустился в путь с намерением совершить паломничество (хадж) в Мекку и побывать на могиле Мухаммеда в Медине. "Я отправился в одиночестве, - пишет он, - без товарища, дружба которого развлекала бы меня в пути, без каравана, к которому мог бы присоединиться; меня побуждала решимость, и сильное стремление души, и страстное желание увидеть благородные святыни. Я твердо решил расстаться с друзьями - мужчинами и женщинами, покинуть родину, как птицы покидают свои гнезда. Родители мои были еще тогда в узах жизни, и я, так же как и они, перенес много скорби, покинув их; было мне тогда двадцать два года".

   Но поехал ибн Баттута не прямым путем. Дорога его проходила через важнейшие центры африканского побережья Средиземного моря. Первый этап путешествия охватывал северные районы территорий нынешних арабских государств Северной Африки - Марокко, Алжира, Туниса, Ливии, Египта - и завершался в Каире.
   Чем дальше на восток от Танжера, тем более богатые города встречались на пути ибн Баттуты. Его, как правоверного мусульманина, прежде всего, интересовало все, что так или иначе связано с исламом. Христиан он старался избегать.
   В Тунисе ибн Баттута присоединился к каравану паломников, следовавшему в Мекку. Пилигримы сразу же обратили внимание на глубокие познания молодого танжерца в мусульманских науках, избрав его своим кади. Когда караван достиг Сафакуса, ибн Баттута заключил брачный контракт с дочерью одного тунисца, но вскоре, на пути из Туниса в Александрию, развелся с ней и женился на дочери одного из паломников. Мусульманская религия разрешает правоверным иметь одновременно не более четырех жен и неограниченное количество наложниц и рабынь. Развод совершался довольно просто: достаточно трижды произнести слова: "Я с тобой развожусь".
   Весной 1326 года караван прибыл в Александрию, крупнейший город Средиземноморья. Затем караван направился в Каир. Огромный город буквально ослепил своим блеском ибн Баттуту. Величественный Нил, прекрасные дворцы и мечети. Осмотрев достопримечательности Каира и его окрестностей, а также подробно ознакомившись с системами государственного и местного управления и судопроизводства в Египте, ибн Баттута отправился дальше на юг, к побережью Красного моря, чтобы оттуда через море добраться до Аравии. Караван, в составе которого он следовал, благополучно добрался до первого порога на Ниле и, повернув на восток, прибыл в порт Айзаб.
   Здесь неожиданное препятствие заставило ибн Баттуту изменить намеченный маршрут: переправиться через Красное море оказалось невозможным из-за военных действий между египетскими войсками и восставшими бедуинскими племенами. Пришлось возвращаться тем же путем в Каир.
   Неудача не обескуражила ибн Баттуту и его спутников. К цели их путешествия - Мекке - можно было попасть и северным путем, через Малую Азию, Палестину и Сирию. Пилигримы решили добраться до Дамаска и там присоединиться к большому каравану паломников, который ежегодно отправлялся оттуда в Мекку. Вынужденное изменение маршрута давало возможность осмотреть еще и многочисленные "святые места" и исторические памятники Сирии и Палестины.

   Ибн Баттута описывает все посещенные им древние города от Хеврона и Иерусалима до Халеба и Дамаска. Он посетил Газу, Тир. Миновав Хаму - "город, окруженный со всех сторон садами", ибн Баттута добрался до небольшого городка Маарра, прославленного тем, что в нем родился знаменитый арабский поэт Абуль-Аль ал-Маарри. Побывал путешественник и в древнем Баальбеке-Небеке - "одном из наипрекраснейших городов Сирии. Нет другого такого места, столь изобилующего вишнями, различными сладостями, тканями, деревянной посудой и ложками, которые делают местные жители".
   Дамаск поразил ибн Баттуту так же, как он поражал и всех других путешественников, побывавших в этом городе. "Красота его превыше красоты всех других городов", - пишет он. Особенно ибн Баттута отмечает мечеть Омейядов. Длина ее превышала сто пятьдесят метров, ширина - сто метров. Одновременно в ней могут совершать молитву несколько тысяч верующих. Недаром средневековые арабские авторы называли мечеть Омейядов "четвертым чудом света". Здание мечети было богато украшено золотом, драгоценными камнями, редкостными мраморными плитами, глазурованными образцами и великолепной многоцветной мозаикой с позолотой.
   Правда, в городе свирепствовала чума. Если верить путешественнику, ужасный бич ежедневно уносил в могилу до двадцати тысяч человек.
   В Дамаске ибн Баттута женился в третий раз и в сентябре 1326 года в составе каравана паломников направился Мекку. Вскоре караван благополучно достиг священного города. "Мекка, - сообщает путешественник, - большой город прямоугольной формы, построенный на дне долины, которая окружена со всех сторон горами. Следовательно, каждый, кто достигает Мекки, видит город прежде, чем войдет в него".

   Долг каждого правоверного мусульманина - хотя бы раз в жизни побывать на родине основателя ислама Мухаммеда, в "матери городов" Мекке, и прикоснуться устами к священному черному камню. Паломничество, или хадж - одна из пяти основных обязанностей мусульман.
   Войдя в Мекку, паломники направляются к ее главной мечети Бейт Аллах (Дом Бога), куда ведут все улицы города. Несколько десятков каменных ворот открывают путь во двор мечети. В центре его находится Кааба (от арабского "куб"). Здесь паломники целуют черный камень в стене Каабы: в судный день он должен возвестить, кто из совершавших хадж целовал его "праведными устами". Поцеловав черный камень, паломник семь раз обходит вокруг Каабы, затем совершает ритуальный пробег между расположенными в ста шагах от нее холмами Сафа и Марва (Агарь, мать Исмаила, семь раз пробежала между ними в поисках воды для сына) и пьют воду из колодца Земзем. "Купол колодца Земзем расположен напротив черного камня, - пишет ибн Баттута, - внутри он выложен белым мрамором. Отверстие благословенного колодца находится посредине купола и отделано мрамором и свинцом. Рассказывают, что вода в нем находится на глубине одиннадцати саженей и прибывает на каждую пятую ночь".
   Далее начинается самая ответственная часть хаджа. Паломники поднимаются на гору Арафат, возвышающуюся в семи часах пути от Мекки. На этой горе, согласно легенде, Адам и Ева встретились после грехопадения. В Мине бросают камешки в "дьяволов" - трех бывших идолов. 9-го зульхиджжа слушают трехчасовую праздничную молитву, затем отправляются в Муздальфу (в нескольких километрах от Арафата) и там слушают проповедь мекканского имама, после чего поздравляют друг друга со званием хаджи. На следующий день начинается праздник курбан-байрам, длящийся три дня.
   Как истинный мусульманин, ибн Баттута посетил и второй священный город - Медину, где похоронен пророк Мухаммед, ибо "молитва, вознесенная к Аллаху в Медине, стоит тысяч молитв, - произнесенных в другом городе". После изнурительной мекканской жары паломники сразу же почувствовали справедливость арабской поговорки, приписываемой Мухаммеду: "Терпеливо перенесший зной Мекки и холод Медины заслуживает награды в раю".

   Ибн Баттута, слышавший немало рассказов о богатых городах Ирака и Ирана, о замечательных дворцах и мечетях, библиотеках, старинных книгах и выдающихся ученых, снова отправляется в путь, к берегам Тигра и Евфрата, а затем дальше на восток, в Иран.
   История, воплощенная в камень, проходила перед ибн Баттутой по мере того, как он переезжал из города в город. Басра поражала бесчисленным множеством купцов и моряков, приезжавших сюда. Путешественник увидел здесь купцов, которые плавали в далекие страны и привозили оттуда пряности, шелк, золото, черных и белых рабов.
   Но самым замечательным городом средневекового Ирака был Багдад. Севернее Багдада расположился Мосул, чье название (от арабского "связывать", "соединять") объясняется его ролью торгового моста между Востоком и Западом. "Мосул опоясан двумя крепкими стенами, - рассказывает ибн Баттута, - с многочисленными башнями, расположенными близко друг от друга. Ни в каких других городах не видел я подобных стен, кроме столицы Индии Дели. Мосул имеет много предместий с мечетями, банями, постоялыми дворами и базарами".
   Неподалеку от Басры, на противоположном берегу Шатт-эль-Араб, расположился Абадан, один из крупнейших портов современного Ближнего Востока. В XIV веке, по свидетельству ибн Баттуты, он был еще "не более чем большой деревней". Далее на север и восток лежали цветущие города Ирана - Шираз, Исфахан, Мешхед, Нишапур. Персидские города приводили в изумление своей красотой и богатством всех средневековых путешественников, побывавших здесь.

   Нишапур ибн Баттута называет "маленьким Дамаском". Товары из этого города вывозили во многие страны Востока.
   Новый маршрут ибн Баттуты пролегал по древним арабским морским путям, хорошо известным жителям Аравии с давних времен. Он последовательно побывал во всех крупнейших гаванях Аравии и побережья Восточной Африки, проделав путь, по которому в течение нескольких столетий плавали арабские торговые суда.
   Посетив шиитские святыни и древнейшие города Ирана и Месопотамии, ибн Баттута во второй раз отправился в Мекку. Там, из-за сразившей его болезни, он был вынужден прожить около двух лет. Оправившись от недуга, неутомимый странник собрался в путь, пролегавший теперь преимущественно по морю.
   Из Мекки он добрался до Джидды - морских ворот "священного города",известной также несколькими достопримечательностями, почитаемыми мусульманами. К востоку от города расположен холм длиной шестьдесят метров. Согласно преданию, здесь покоится тело "матери всех живущих" - Евы. Отсюда и название города Мадинат ал-Джидда - "город Праматери". Сев на корабль, ибн Баттута переправился через Красное море и, совершив небольшое путешествие по суше, прибыл в старинный суданский порт Суакин. Согласно легендам, царь Соломон построил здесь мощную крепость и заточил в ней непокорных джиннов. Отплыв из Суакина, ибн Баттута вновь пересек Красное море и высадился в Северном Йемене, проследовав, таким образом, по маршруту, которым собирался первоначально попасть в Мекку.
   В Йемене он осмотрел древние города Забид, Таиза, Сану. "Забид - большой и людный город, - пишет ибн Баттута, - полный пальмовых деревьев, рощ и ручьев. Он воистину самый прекрасный город Йемена. Жители его отличаются хорошим настроением, правдивым характером и красивой внешностью, особенно здешние женщины, которые необычайно красивы".

   Таиза, "столица правителя Йемена", также восхитил путешественника своей красотой, но жители столицы ему не понравились из-за их "презрительности и невоспитанности". Из Таиза ибн Баттута отправился в Сану - древнюю столицу страны.
   Наконец, ибн Баттута достиг Адена, который средневековые путешественники называли "первым рынком Аравии". Отсюда началось плавание вдоль Восточного берега Африки до Мозамбикского пролива. Следуя сомалийским берегом, корабль остановился в Могадишо, важном торговом центре Восточной Африки. "У жителей есть множество верблюдов, которых они ежедневно режут сотнями. У них также много баранов, и они богатые торговцы. В Могадишо делают прекраснейшие ткани, которые вывозят в Египет и другие страны".
   В стране берберийцев он познакомился с нравами и обычаями местных племен, после чего переплыл Красное море и, следуя вдоль Аравийского берега, прибыл в город Зафар, лежащий на берегу Индийского океана. Здесь он встретил великолепную растительность: бетель, кокосовые пальмы и другие деревья образовывали роскошные леса.

   Дальнейший путь ибн Баттуты проходил вдоль берегов Восточной Аравии и Южного Ирана - районов, где располагались крупнейшие средневековые арабские порты.
   Во времена ибн Баттуты роль крупнейшего порта Персидского залива перешла к Хормузу (Ормуз). "Земля - кольцо, а Хормуз - жемчужина в нем", - говорили арабы. Путешественник рассказывает, что в порту Хормуза можно было встретить купцов из Индии, Китая и других стран, которые снабжали своими товарами Иран, Фарс и Хорасан. Со всех товаров, за исключением золота и серебра, взималась пошлина в размере одной десятой части их стоимости. В городе жили купцы различных национальностей, но все они находились под покровительством властей, поэтому Хормуз часто называли "обителью безопасности".
   Ибн Баттута посетил еще несколько городов южного Ирана, в том числе и крупнейший морской порт Лар, а затем отправился на Бахрейн - остров, славившийся своим жемчугом. "Место ловли жемчуга, - пишет странник, - расположено между городами Сираф и Бахрейн в тихом заливе, подобном широкой реке. В апреле и мае прибывает сюда большое количество лодок с ловцами жемчуга и персидскими купцами. Перед каждым нырянием в воду ловцы жемчуга надевают маску из черепашьего панцыря, из которого также делают клещи, служащие для зажимания ноздрей. Затем обвязываются шнуром и ныряют в воду. Ловцов различают по длительности пребывания под водой, некоторые из них в состоянии пробыть под водой (в течение дня) час, два и даже больше".
   Путешествие "по следам Синдбада-морехода" ибн Баттута завершил, высадившись на Аравийское побережье Персидского залива в Эль-Хасе. Отсюда он снова двинулся в путь, пересек пустыни Аравии, в третий раз совершил паломничество в Мекку и знакомым уже путем добрался до Каира.

   Но ибн Баттута продолжает свои удивительные путешествия. Пытливый и наблюдательный путешественник, он одержим жаждой повидать все новые и новые страны. Марокканец проходит огромные расстояния, преодолевая моря, реки и горные цепи. Повсюду за ним следует караван с "чадами и домочадцами" в лице жен, наложниц, рабов и рабынь, нагруженный тюками с товарами. В каждый новый город он прибывает как богатый купец из далеких стран, ведет там торговые сделки, а иногда и задерживается на некоторое время, поступая на службу к местному правителю.
   Целью нового путешествия стала Золотая Орда. Достичь ее можно было, пройдя через Сирию и Малую Азию к берегам Черного моря, а затем, добравшись морем до Крыма, через Причерноморские степи.
   Ибн Баттута направился к Каиру, оттуда - в Сирию, в Иерусалим, Триполи, Анатолию, где единоверцы оказали ему радушный прием. В Малой Азии ибн Баттута посетил крупнейшие города - Конью, Сивас, Денизли и Синоп, поразившие его великолепием своих дворцов, мечетей и базаров. В Эрзуруме ему показали метеорит весом в 620 фунтов.
   Из Синопа, сев на корабль, он направился в генуэзскую колонию Кафа (нынешняя Феодосия). Здесь ему пришлось сблизиться с христианами, взаимоотношений с которыми он старательно избегал во время предыдущих странствий. В Кафе, бывшей тогда христианским центром Крыма, он впервые услышал колокольный звон. Ибн Баттута считал Кафу портом мирового значения, но все же главным портом Крыма называл Судак, причисляя его к одной из "пяти гаваней мира".
   Ибн Баттута осмотрел почти весь Крым, а затем через Солхат (Старый Крым), служивший местопребыванием золотоордынского наместника, и причерноморские, или так называемые кыпчакские, степи направился к берегам Волги, в Астрахань. Волга искренне изумила его, как "одна из великих рек на свете". Астрахань была основана монголами в дельте Волги рядом с древним городом Итиль. Арабы и персы называли ее Хаджжи-Тархан. По объяснению ибн Баттуты, название это дано по имени жившего здесь мусульманского святого паломника в Мекку. Правда, эта версия кажется маловероятной. Скорее Хаджжи-Тархан - арабизированная форма тюрко-монгольского названия.

   Из Астрахани по льду замерзшей Волги ибн Баттута достиг столицы Золотой Орды. Эта часть путешествия представляет особый интерес для исследователей, так как содержит подробнейшее описание состояния Золотой Орды в XIV веке. Ее столицей был Новый Сарай, один из красивейших городов Востока. Жилые дома, лавки купцов и ремесленников, бани стояли вплотную друг к другу, так что не оставалось пустых, не застроенных мест. Здесь же находился и большой дворец - зимняя резиденция хана Узбека.
   В это время одна из жен хана собиралась навестить своего отца, константинопольского императора. Ибн Баттута не преминул воспользоваться оказией, чтобы посетить Европейскую Турцию. Он добился разрешения присоединиться к свите. Жена хана, греческая княжна, отправилась в путь в сопровождении десяти тысяч человек. Прием, оказанный им в Константинополе, был великолепен, колокола гремели с такой неистовой силой, что, казалось, "даже горизонт колеблется от этого звона".
   Эта поездка дала возможность ибн Баттуте не только посетить столицу Византии, но и побеседовать с ее императором Андроником III, который в результате войн потерял большую часть владений в Малой Азии.
   Из Нового Сарая ибн Баттута совершил также путешествие на север. В Астрахани и Сарае ибн Баттута слышал много удивительных рассказов о лежащем далеко на севере богатом городе Булгар. "И я захотел совершить поездку туда, - пишет он, - дабы самому удостовериться в услышанном, увидеть короткую ночь в одно время года и короткий день - в другое".
   Булгар был одним из главных городов Волжской Булгарии - средневекового феодального государства, существовавшего в Нижнем и Среднем Прикамье в VIII- XV веках. Местные купцы вели обширную торговлю с Русью, Закавказьем, Средней Азией и даже Китаем. В Булгар приезжало много купцов из стран Европы и Азии. Большим спросом у иноземных купцов пользовалась пушнина, доставлявшаяся в Булгар с севера. "Мех горностая - самый красивый из всех, - замечает ибн Баттута, - в Индии за одну шкурку платят тысячу динаров, что соответствует 250 марокканским динарам" (один динар содержал 4, 25 грамма золота). Соблазн отправиться за пушниной был настолько велик, что ибн Баттута составил уже маршрут путешествия на Печору. Но, видимо, благоразумие и осторожность взяли верх: он все-таки "уклонился от этого предприятия из-за большой опасности..." Впрочем, некоторые исследователи утверждают, что он все-таки побывал на севере, хотя это и не нашло подтверждения в записках.

   Пробыв несколько дней в Булгарии, странник возвратился в Новый Сарай, а оттуда через бесплодные пустыни Туркестана направился в Хорасан, а затем в Бухару, полуразрушенную после нашествия Чингисхана. В Бухаре особенно поразил его своими размерами мавзолей Сейф ад-Дина Бахарзи.
   Некоторое время спустя ибн Баттута появляется в Самарканде, произведшем на него весьма благоприятное впечатление, а потом в Балхе, куда он мог попасть, только преодолев Хорасанскую пустыню. Город Балх был опустошен и разрушен, так как через него прошли татарские полчища, а потому ибн Баттута не стал там задерживаться. Задумав вернуться на запад, на границу Афганистана, он должен был пробраться через гористую страну Хузестан. Мучительные трудности не остановили отважного араба. Не только терпение, но и удача помогли ему добраться до города Герата. Это был самый дальний пункт, достигнутый путешественником на западе. Отсюда он решил повернуть к востоку и продвигаться до крайних пределов Азии у берегов Тихого океана. Если бы ему это удалось, он превзошел бы своими исследованиями самого Марко Поло.
   Не делая по пути длинных остановок, он вскоре достиг великой реки Инд, которая явилась как бы символом завершения еще одного этапа путешествий. Дальше лежала Индия, сказочно богатая страна, рассказы о которой можно было услышать во всех городах Ближнего Востока.
   Правитель Мултана Кутб ал-Мулк с почетом встретил богатого арабского купца, побывавшего в далеких странах. Ему были оказаны самые высокие почести, какие подобают человеку почтенному и уважаемому. В знак особого расположения Кутб ал-Мулк пригласил купца к себе во дворец. Ибн Баттута "преподнес ему раба, коня, немного изюма и миндаля: самые ценные подарки для жителей этой страны, поскольку изюм и миндаль сюда доставляют из Хорасана".
   Сорок дней пути из Мултана в Дели превратились для ибн Баттуты в увеселительную прогулку. "Придворный эмира и проводник, сопровождавшие нас, взяли с собой из Мултана двадцать поваров. Они ночью выезжали к следующей нашей стоянке, чтобы приготовить пищу и все необходимое". В Дели путники прибыли в сентябре 1333 года. В те времена город был столицей обширного султаната, распространившего свою власть на значительную часть полуострова Индостан.

   Ибн Баттута попал в Дели в самый разгар бурной деятельности султана и смог лично наблюдать многие из его начинаний и их последствия. Так, одним из проектов Мухаммед-шаха была замена металлических денег штампованными кожаными, что привело к почти полному банкротству казны. Следующее мероприятие заключалось в перенесении столицы из Дели в Даулатабад (бывший Девагири): прежняя столица была расположена слишком далеко от южных границ страны. Все делийцы должны были переселиться в новую столицу. "Сумасшедший царь, - пишет ибн Баттута, - приказал обыскать весь город, чтобы выяснить, не спрятался ли кто-нибудь в своих домах. После длительных поисков удалось обнаружить двух стариков, один из которых оказался слепым, а другой хромым..."
   Но иногда на этого тирана находило великодушие. Арабский путешественник прибыл к нему в одну из таких счастливых минут и был принят весьма благосклонно. Ибн Баттута приобрел большое влияние на султана Мухаммед-шаха и вскоре был назначен на пост кади, получив земли и денежные доходы, связанные с этой должностью. Служба при дворе давала возможность ближе ознакомиться со всеми особенностями жизни султаната и его правителя.
   Вскоре, однако, тиран заподозрил ибн Баттуту в заговоре. Так ибн Баттута посетил некоего отшельника шейха Сахаб ад-Дина, жившего в пещере неподалеку от столицы. Ходили слухи, что отшельник сам выкопал для себя эту пещеру, и ибн Баттута не мог удержаться, чтобы не осмотреть ее. Но вскоре шейх попал в немилость к султану и оказался в тюрьме. Вслед за ним под стражу попали и все, кто посещал его, в том числе и ибн Баттута. "Султан приказал четырем рабам сторожить меня. Если он бывал недоволен кем-либо, то этот человек редко оставался в живых..." Впрочем, после смерти шаха, последовавшей через две недели, султан выпустил ибн Баттуту из-под стражи.
   Чтобы избежать гнева Магомета, ибн Баттута вынужден был оставить свою должность и сделался факиром. Но Магомет неожиданно сменил гнев на милость - и назначил ибн Баттуту посланником в Китай.

   В 1342 году ибн Баттута отправился во главе посольства Мухаммед-шаха в Китай. В сопровождении двух тысяч всадников он повез подарки китайскому императору. Ибн Баттута никак не рассчитывал на встречу с повстанцами. Между тем индийцы напали на его конвой, а самого ибн Баттуту дочиста ограбили и взяли в плен. Связанного по рукам и ногам, его увезли в неизвестном направлении. Однако он не потерял присутствия духа и, воспользовавшись первой возможностью, совершил смелый побег. Он скитался в течение семи дней, пока не встретил, наконец, одного негра, который привез его в Дели, ко двору императора.
   Магомет, узнав о злоключениях ибн Баттуты, снарядил новую экспедицию, которая на сей раз благополучно миновала мятежные области и достигла Малабарского берега. Через некоторое время ибн Баттута вступил в Каликут. Здесь он оставался три месяца в ожидании благоприятного ветра. Этой невольной остановкой путешественник воспользовался для изучения морской торговли китайцев, посещавших этот город. Он с восхищением говорит о китайских джонках, о "плавучих садах", в которых китайцы выращивают имбирь и овощи и т. п.
   Наконец, задул попутный ветер. Ибн Баттута нанял тридцать джонок и нагрузил на них подарки для китайского императора. Но разыгравшаяся ночью буря разбила все суда, и дары Магомета пошли на дно. По счастливой случайности, сам ибн Баттута находился в ту ночь на берегу, желая присутствовать на утреннем богослужении в мечети. Из всех богатств уцелел только один коврик, на котором он молился. После этой второй катастрофы ибн Баттута уже больше не рискнул предстать пред властителем Дели. Он отправился через Каулем в Хинаур, поступил на службу к тамошнему правителю и вскоре даже принял участие в покорении Сингапура, предпринятом хинаурским султаном. Поправив свои финансовые дела, марокканец снова прибыл в Каликут, а оттуда "решил предпринять путешествие на Мальдивские острова, о которых много слышал". Здесь он пробыл около полутора лет.
   В какой бы стране ибн Баттута ни побывал, он обязательно описывал местных женщин. Марокканец искренне восхищается женщинами там, где находит их лица прекрасными, фигуры стройными, а манеры - приятными. Арабский путешественник женился на трех женах. Местная королева обратила внимание на ибн Баттуту и назначила его судьей. Однако великий визирь, завидовавший популярности араба, начал строить против него козни. Ибн Баттуте снова пришлось бежать. Он надеялся добраться до Коромандельского берега, но ветры отнесли его судно к острову Цейлон.
   Здесь ибн Баттута был принят с большим почетом. О богатстве этого острова было известно далеко за его пределами. Ибн Баттута увидел на Цейлоне множество драгоценных камней: "На лбу белого слона я видел семь рубинов, каждый из которых был больше куриного яйца, а у султана Аири Сакарвати - ложку из драгоценного камня величиной с ладонь, в которой находилось масло алоэ. Я был очень удивлен, но он сказал мне: "Есть у нас вещи и большей величины".

   Путешественник с интересом описывает "летающих пиявок", которые якобы водятся на деревьях или в высокой траве около воды и бросаются на людей. Впиваясь в людей, они высасывают большое количество крови. Единственным оружием против этих пиявок служит лимонный сок. Но, пожалуй, самое сильное впечатление на ибн Баттуту произвело восхождение на священную гору Серендиб или Адамов Пик, на вершине которой он смог увидеть "...след ноги нашего глубокочтимого отца Адама". На одном из склонов было вырублено подобие ступеней, по бокам которых на железных стержнях были укреплены цепи. Эта дорога вела к высокой черной скале, на которой и находился "след Адама", длиной более полутора метров и шириной около восьмидесяти сантиметров. Созданный природой гигантский "след" издавна привлекал на Адамов Пик массу паломников различных вероисповеданий - мусульман, буддистов и индуистов.
   Ибн Баттута принимает на веру и другие легенды. Он сообщает, например, что значительную часть населения острова составляют большие бородатые обезьяны, которые подчиняются своему королю - павиану, увенчанному короной из древесных листьев.
   С Цейлона ибн Баттута снова возвратился на Малабарский берег, попав при этом еще раз в кораблекрушение. Довольно длительное время он жил в Мадуре, а затем в хорошо знакомом ему Каулеме. Во время плавания из Каулема в Каликут судно, на котором находился ибн Баттута, подверглось нападению пиратов "Они яростно сражались с нами и одержали победу. Они отняли все, что у меня было и что удалось мне сберечь на черный день, забрали жемчуг и драгоценные камни, подаренные мне правителем Цейлона, платье и дорожные припасы, не оставив даже ничего из одежды, кроме штанов". В таком плачевном виде неутомимый путешественник прибыл в Каликут, а оттуда отправился на Мальдивские острова.

   Благодаря помощи нескольких купцов из Дели, которые узнали ибн Баттуту и подивились его необыкновенной судьбе, он опять снарядился в дальний путь.
   В Бенгалии его восхитили естественные богатства страны. За время недолгого пребывания ибн Баттута со свойственной ему наблюдательностью подметил наиболее характерные черты в жизни этой страны. "Нигде во всем мире не видел я более низких цен, чем здесь, и. тем не менее, это страна несчастья; жители Хорасана называют ее "адом, полным богатств".
   После путешествия в горы Кхаси, расположенные у границы Тибета, ибн Баттута сел на корабль, отплывавший на Суматру. Принятый с почетом местным королем, он воспользовался его щедротами, которые помогли собрать необходимые средства для поездки в Китай.
   В 1342 году он прибыл в Китай. Морской путь в Китай, по которому плыл ибн Баттута, проходил вдоль западного побережья Малакки, затем через город Палембанг на Восточной Суматре, устье реки Меконг, остров Пуло-Кондор, страну Чампа (Тьямпа) в Восточном Индокитае, Ханой и, наконец, Гуанчжоу и Зейтун.
   После пребывания в течение нескольких месяцев в Индокитае, скорее всего в Чампе, ибн Баттута сел на китайскую джонку и прибыл на ней в Зейтун. Пробыв там некоторое время, он совершил недолгую поездку в Гуанчжоу, затем снова вернулся в Зейтун и оттуда отправился через Ханчжоу в Пекин. Из Пекина на речных судах он вновь возвратился в Зейтун, завершив, таким образом, странствия по Китаю.
   Зейтун (Цюаньчжоу), расположенный на западном берегу Тайваньского пролива, в средние века был важным торговым портом, через него проходил путь китайцев за границу и иностранцев в Китай. "Порт Зейтуна один из крупнейших в мире, вернее, самый крупный, - пишет ибн Баттута. - Я видел в нем около ста больших джонок, не считая бесчисленного количества маленьких".

   Ибн Баттута побывал во многих городах этой обширной империи, изучая обычаи китайцев, их промышленность и торговлю. Правда, до Великой стены на севере Китая он так и не добрался, хотя упоминает о ней в своем сочинении, называя эту стену "препятствием Гога и Магога". Переходя от одного места к другому, он посетил, между прочим, провинцию Шаньси, состоявшую из шести укрепленных городов, и прожил там довольно долгое время. Случай дал ему возможность присутствовать на похоронах одного хана, который был погребен вместе с четырьмя рабами, шестью фаворитами и четырьмя лошадьми.
   Однако путешествие не произвело на него такого впечатления, как странствия по Ирану или Индии. "Китай мне не понравился, хотя в нем и есть много прекрасного, - сетует он. - Я был очень опечален царящим там неверием... Если я встречал там мусульманина, то радовался встрече с ним, как с членом своей семьи или родственником..." Марокканец по-прежнему наблюдателен. В частности, он отмечает, что житель страны, достигнув пятидесятилетия, может не работать, а после шестидесяти лет на них уже не распространяются законы о наказаниях за различные правонарушения.
   Совершив путешествие на речных судах, ибн Баттута снова прибыл в Зейтун, где "застал джонки, готовые плыть в Индию". На одной из таких джонок он и покинул берега Китая. Спустя два месяца путешественник прибыл на Суматру. Пробыв там около двух месяцев, он сел на другое судно и через сорок дней плавания был уже в Каулеме. Оттуда он добрался до Каликута и еще через двадцать восемь дней, весной 1347 года, прибыл в аравийский порт Зафар. Дальнейший его путь пролегал по знакомым ему местам через Иран, Месопотамию, Сирию и Египет в Мекку. Совершив четвертое паломничество, он отправился в Палестину, где оказался свидетелем ужасной эпидемии чумы 1348 года. Здесь, по-видимому, до него дошли слухи о тех благоприятных переменах, которые произошли на его родине - о расцвете Марокко в правление султана Абу Инана. Уже в апреле 1349 года сильное желание увидеть родные места побудило ибн Баттуту пуститься в обратный путь. Дойдя до Туниса, он несколько изменил маршрут, не удержавшись от соблазна побывать на острове Сардиния, находившемся тогда под властью короля Арагона. Это небольшое путешествие окончилось довольно печально - нападением пиратов и очередным ограблением марокканского странника. Вернувшись снова на африканский берег, он благополучно добрался через Тлемсен в Тазу, где услышал известие о смерти матери, а оттуда, в ноябре 1349 года, - в Фес.
   Вернувшись на родину, ибн Баттута остался на службе у султана Абу Инана. Человек, рассказывающий удивительные вещи, не мог не заинтересовать султана. Конечно же, его присутствие при дворе могло очень оживить собрания ученых мужей и литераторов, которые часто устраивал султан. Вряд ли кто из мусульманских владык мог похвастаться тем, что у него на службе находится человек, объехавший без малого весь мир.

   Кроме того, ибн Баттута имел большой опыт в дипломатии: повелитель Золотой Орды посылал его с важной миссией в Константинополь, несколько лет он служил при дворах индийских государей, направлялся в Китай по поручению делийского султана. Несколько лет спустя, летописец так скажет о его пребывании при дворе султана: "И среди тех, кто прибыл к высоким вратам Феса и перешел по лужам стран к его вздымающемуся морю, был шейх, факих, путешествователь надежный, правдивый, проехавший земли, пронизавший климаты вдоль и ширь, Абу Абдаллах Мухаммед, известный как ибн Баттута, славный в странах Востока как Шамс ад-дин ("Солнце веры"). Он обошел землю, поучаясь, и прошел по городам, испытуя: он исследовал разделения народов и углублялся в деяния арабов и иноземцев. Затем он водрузил посох скитаний в этой высокой столице".
   В 1351 году ибн Баттута снова отправляется в путь. С дипломатической миссией он направляется в Гранаду, столицу последних арабских владений в Испании. А в следующем году султан Абу Инан пожелал узнать о возможностях расширения торговли с западноафриканскими странами.
   18 февраля 1352 года ибн Баттута оставил Фес, чтобы совершить свое последнее путешествие. Первым важным пунктом на пути к Нигеру был город Сиджилмаса, цветущая столица оазиса Тафилалет. Расположенный на краю величайшей пустыни мира Сахары, в трехстах километрах южнее Феса, этот город был в средние века крупнейшим торговым центром, не уступавшим Фесу или Марракешу.
   Любопытно, что в Сиджилмасе ибн Баттута гостил несколько дней у некоего ал-Бушри, с братом которого, уроженцем марокканского города Сеуты, он встречался в Китае.
   Прежде чем достичь берегов Нигера, ибн Баттута прошел через несколько оазисов, расположенных в самом сердце Сахары, и дал их подробное описание. Ибн Баттута отмечает, что на плиты каменной соли в оазисе Валата и Томбукту можно выменять хлопчатобумажные ткани и даже зерно.
   Государство Мали, в которое прибыл ибн Баттута, было основано западносу-данским народом малинке. Внимание ибн Баттуты привлекли "порядок и законность", царившие тогда в этой стране. Даже деньги и вещи иностранца, умершего в Мали, сохраняли до тех пор, пока не появится его наследник.

   Ибн Баттута прибыл в Томбукту 28 июля 1352 года со стороны Валаты и оставался там семь месяцев. Именно ему принадлежит первое упоминание об этом городе. К тому времени он был уже стареющим человеком, обремененным тяготами путешествий, глубоко верующим и довольно мрачным. Очевидно, только этим можно объяснить его ужас при виде голых грудей женщин, ходивших по улицам. И все-таки его отзывы о "королеве пустыни", как повсюду называли Томбукту, да и обо всей империи Мали, можно назвать почтительными. Томбукту был не только торговым и ремесленным, но и культурным центром всего Западного Судана, манившего своими чарами даже испанцев, французов и итальянцев. Путешественник, которого не раз грабили во время поездок, особенно превозносил то обстоятельство, что в государстве Мали все было очень хорошо организовано: купец всегда мог найти гостеприимный ночлег и не бояться актов насилия.
   В Томбукту ибн Баттута пробыл семь месяцев и 27 февраля 1353 года в обществе молодого купца Йакуба ибн Абу Бекра отправился в город Мимах, стоявший на большом канале, ответвлявшемся от Нигера. Затем он оказался в Гао - "большом городе на Нигере, самом красивом из негритянских городов, очень богатом и в изобилии снабжаемом продовольствием". Баттута присоединился к каравану, который с шестью сотнями рабынь возвращался назад через Сахару. Ехать пришлось на верблюдах, ибо лошади здесь были очень дороги. Гао - один из крупнейших городов Мали. Денежной единицей здесь служили маленькие раковины каури. Прожив месяц в Гао, ибн Баттута отправился с большим караваном в Токадду; оттуда, купив двух нагруженных солью верблюдов и запасшись продуктами на два месяца пути, 12 сентября 1353 года он предпринял путешествие в Сиджилмасу через нагорье Ахаггар. Обратный путь - по наиболее труднодоступным районам Сахары, да еще в холодные зимние месяцы, - оказался чрезвычайно тяжелым. "Во время своих путешествий, - пишет ибн Баттута, - я видел много снега в Бухаре, Самарканде, Хорасане и в стране турок, но никогда мне не приходилось проделывать более неприятного путешествия, нежели это".
   В начале 1354 года неутомимый путешественник вернулся в Фес, завершив последнее из своих путешествий.

   Во время продолжительных странствий ибн Баттута, вероятно, не вел систематических записей, а отдельные пометки, сделанные им, неизбежно должны были погибнуть во время кораблекрушений или нападений пиратов. На покое ибн Баттута продиктовал книгу, как отмечают комментаторы, "целиком полагаясь на свою память". Придворный литератор ибн Джузайе записал рассказ путешественника. Книга странствий ибн Баттуты получила название "Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах путешествий".
   В последующее время книга была переведена на ряд европейских языков. Там, где ибн Баттута говорит о том, что лично видел, то есть в большей части своего труда, его сообщения, как правило, вполне достоверны. Но и собранные им сведения об отдельных странах, несмотря на элементы фантастики, заслуженно привлекают внимание историков. Это касается и его рассказов о Стране Тьмы - Северной Европе и Азии.
   По протяженности своих маршрутов ибн Баттута занимает первое место в списке средневековых путешественников. За время странствий им было пройдено около ста тридцати тысяч километров по суше и по морю, причем по большей части в сопровождении гарема и каравана с товарами. Он посетил страны, расположенные на громадной территории, простирающейся от сорокового градуса северной широты до десятого градуса южной широты.
   Отправляясь в путешествие, ибн Баттута не ставил перед собой никаких научных задач. Руководил им, прежде всего, неукротимый интерес к тому, как живут люди в различных странах.

(1799 или 1800 - 1838)
    Французский путешественник. Впервые в истории европейских путешествий нового времени пересек Западную Сахару, исследовал восточную окраину песчаной пустыни Эль-Джуф, плато Эль-Эглаб, Эрг-Игиди, оазисы Араван, Тауденни, Тафилалет. Первым сообщил Европе достоверные сведения о Томбукту - торговом городе на Нигере, "королеве пустыни", как его называли в Европе.

   
   Кайе был сыном приговоренного к пожизненному заключению пекаря, человеком без имущества, почти без образования, не имевшим покровителя в каком-либо ведомстве или научной организации. Только страсть и непреклонная воля побудили его уже в юные годы принять решение найти Томбукту - город, воплотивший в себе, по его мнению, все чудеса Африки (Вероятно, он читал восторженные рассказы об этих чудесах, появившиеся после завоевания Наполеоном Египта.). В шестнадцатилетнем возрасте на грузовом судне "Луара" в качестве слуги он впервые попал в Сенегал (Сенегамбию). Узнав о британской экспедиции под началом майора Грея, которая искала пропащего без вести Мунго Парка, он последовал за ней без средств и без всякого оснащения.
   Кайе, считавший, что майор Грей с радостью примет любого нового помощника, выехал с двумя неграми из Сен-Луи и добрался до Горе. Но там его отговорили от намерения присоединиться к экспедиции и устроили на какую-то должность на Гуадалупе. Не прожив и шести месяцев на этом острове, Кайе вернулся в Бордо, затем снова отправился в Сенегал.
   В это время офицер Партарьё, посланный майором Греем на побережье, собирался в путь с товарами для своего начальника. Кайе вызвался сопровождать его без определенной должности и без жалованья.
   Караван состоял из семидесяти человек, белых и негров, и тридцати двух верблюдов. 5 февраля 1819 года он покинул Гандиоллу (в Кайоре). Прежде чем достигнуть страны волофов, караван прошел по пустыне. Путники жестоко страдали от жажды, так как, стремясь захватить побольше товаров, не взяли с собой достаточного запаса воды.
   В Булибабе, населенной скотоводами фульбе, караван отдохнул и пополнил бурдюки для перехода через вторую пустыню.

   Обойдя стороной Фута-Торо с его воинственно настроенным населением, Партарьё вошел в пределы Бонду. Ему очень не хотелось заходить в Булибане - столицу страны и резиденцию альмами, но враждебность жителей, отказывавшихся снабжать экспедицию зерном и водой, а также строгий наказ майора Грея, воображавшего, что альмами, получив с каравана мзду, пропустит его, заставили Партарьё заехать в этот город.
   Грозный альмами сразу потребовал подарков, но при этом отказался дать англичанам разрешение идти в Бакеле на Сенегале.
   Участники экспедиции решили силой проложить себе дорогу, но их окружило множество воинов, которые заняли колодцы. Сопротивление было немыслимо. Альмами продиктовал условия мира, получил новые подарки и потребовал, чтобы англичане ушли по направлению к Фута-Торо.
   Путешественники оказались в сопровождении конвоя. Переход через область Фута-Торо среди враждебного населения был еще труднее. Съестные припасы и воду приходилось покупать на вес золота. Наконец, обманув сопровождавших его туземцев, Партарьё направился в Бакеле. Это было не отступление, а настоящее бегство. Личные вещи, груз, оружие, животных - все они оставили или побросали по дороге. В Бакеле проживали французы, которые радушно встретили путешественников.
   Кайе, больной лихорадкой, вскоре принявшей опаснейшую форму, вернулся в Сен-Луи. Но ему не удалось там обосноваться, и он принужден был возвратиться во Францию. Только в 1824 году он смог опять приехать в Сенегал. Этой колонией тогда управлял барон Роже, стремившийся не только расширять торговые связи Франции, но и умножать географические познания. Поэтому Роже снабдил Кайе средствами, чтобы тот прожил некоторое время среди народа бракна и изучил там арабский язык и мусульманскую религию.
   Жизнь среди этих недоверчивых и фанатичных кочевников-мавров оказалась нелегкой Кайе, которому не позволяли даже вести дневник, вынужден был хитростью добиваться права посещать хотя бы ближайшие окрестности. В его дневнике имеются любопытные подробности о жизни бракна, об их пище, состоящей почти из одного молока, о жилищах - простых шатрах, ничуть не защищавших от непогоды, о бродячих певцах - "геуес", о средствах, применяемых женщинами, чтобы растолстеть (это представлялось им идеалом красоты), а также о природе страны и обо всем, что дает ее плодородная почва.

   Самые любопытные из сведений, собранных Кайе, относятся к социальному строю. Бракна делятся на пять различных сословий: хассанов, или воинов, неслыханно ленивых, грязных и гордых; затем марабутов, то есть жрецов; зенагов - отверженных, подвластных хассанам; ларатинов (рабов - детей мавров и черных рабынь, их не продают) и рабов (негров).
   В мае 1825 года Кайе возвратился в Сен-Луи. Барон Роже находился в отъезде, а его заместитель, по-видимому, не проявлял особой благожелательности.
   Наконец, Кайе нашел службу в Сенегамбии, а затем в Сьерра-Леоне. Только весной 1827 года, располагая значительной суммой денег, изучив арабский язык и мусульманский образ жизни, он смог приступить к осуществлению своего дерзкого замысла. Закупив товары, Кайе завязал связи с мандинго и сераколетами, которые занимались торговлей и разъезжали по всей Африке. Он ловко избегал всяческих недоразумений, выдавая себя за египтянина, захваченного в плен и увезенного во Францию, а теперь через Томбукту якобы возвращавшегося на родину. Эта хитрость оградила его от враждебности местного населения.
   22 марта 1827 года Кайе выехал из Фритауна в Каконди, селение, расположенное на берегу Рис-Нуньиш. Он воспользовался своим пребыванием в этом месте, чтобы собрать некоторые сведения о ландума и налу. Эти племена, подвластные фульбе из Фута-Джалона, не исповедовали магометанской веры и поэтому были весьма привержены к спиртным напиткам.
   19 апреля 1827 года Кайе с единственным носильщиком и одним проводником отправился, наконец, в Томбукту. Он с большой похвалой отозвался о фульбе и дикалонке, богатые и плодородные земли которых ему пришлось пересечь. Кайе переправился через главный приток Сенегала Бафинг, неподалеку от истока, там, где он имеет в ширину всего около сотни шагов и только полтора фута в глубину. Но быстрота течения и огромные глыбы черного гранита, загромождавшие русло, делали переход через него трудным и опасным Кайе. Девятнадцать дней отдыхал в деревне Гамбая, где жил проводник, согласившийся сопровождать его только до этого пункта. Затем путешественник добрался по местности, перерезанной речками и ручьями, уже начинавшими затоплять всю страну, до Канкана.
   30 мая Кайе перешел Танкисо, большую реку с крутыми берегами, относящуюся к бассейну Джолибы (Нигера), которую путешественник увидел 11 июня в Курусе. "Даже так близко от истоков Джолиба имела девятьсот футов в ширину, при скорости течения в две с половиной мили в час".

   Кайе вступил в область Канкан, где проживали представители племени фульбе. Фульбе - ярые магометане и питали ненависть к христианам. Они не разъезжали повсюду, как мандинго, а любили свой родной дом. Фульбе - или хорошие земледельцы, или ловкие купцы. Они воинственны и патриотичны.
   Город Канкан расположен посреди окруженной высокими горами равнины, на которой в изобилии растут дынное дерево, "баобаб и масляная пальма, называемая также "сэ" (Мунго Парк называл его "ши"), Кайе прожил в Канкане четыре недели, прежде чем представился случай отправиться в Самбатикилу. Его беззастенчиво ограбил хозяин дома, где он остановился, и ему так и не удалось добиться от правителя города возврата украденных товаров.
   От Канкана до Уасулу дорога идет по плодородным землям, в это время года находившимся под посевами и почти сплошь залитым водой. Местные жители оказывали Кайе теплый прием.
   Путешественник переправился через многочисленные притоки Джолибы, в том числе через Сарано, а затем сделал остановку в Сигале, где жил вождь уасулу, которого звали Барамиза. Он мало чем отличался от своих подданных и, как они, курил и нюхал табак. Этот вождь считался обладателем большого количества золота и рабов; от подданных он часто получал в дар скот; у него было много жен, и каждая из них жила в отдельной хижине, так что получалось маленькое селение, окруженное отлично обработанными полями.
   Покинув область Уасулу, Кайе вступил в пределы Фулу, где жители, так же как и в Уасулу, говорят на языке мандинго; они идолопоклонники, вернее, не признают никакой религии. В Самбатикиле путешественник посетил дом альмами.
   "Мы вошли, - говорит Кайе, -в помещение, служившее ему спальней, а его лошадям - конюшней. Постель властелина помещалась в глубине; это были подмостки, возвышавшиеся дюймов на шесть, с расстеленной поверх бычьей шкурой и с грязным пологом для защиты от москитов. В жилище вождя не было никакой мебели..."

   Альмами тут же сообщил путешественнику, что вскоре представится случай добраться до Тиме, города, откуда отправлялся караван в Дженне, стоявший на реке Бани, правом притоке Нигера.
   Кайе прошел по области, населенной племенем бамбара, и вскоре прибыл в красивый городок Тиме, где жили мандинго - магометане. С востока над ним возвышалась цепь гор высотой примерно в триста пятьдесят сажен.
   Кайе добрался до этого селения в конце июля. Здесь он хотел залечить рану на ноге, сильно воспалившуюся от ходьбы по мокрой траве. Поэтому он решил не присоединяться к каравану, шедшему в Дженне, и остаться в Тиме до полного выздоровления. К тому же француз заболел цингой.
   9 января 1828 года Кайе покинул Тиме и добрался до Кимбы, деревушки, где собирался караван, направлявшийся в Дженне. Около этой деревни высится горная цепь, неправильно именуемая "Конг", так как это слово у всех мандинго означает просто гору.
   Караван двигался по стране бамбара, которых мандинго считают прирожденными ворами, хотя они были склонны к воровству ничуть не больше тех, кто их в этом обвинял.
   Дженне когда-то назывался "страной золота". На самом деле в его окрестностях золото не встречается, но купцы из Буре и мандинго из области Конг часто привозят его туда.

   Путешественник отмечает, что Дженне окружен глинобитной стеной длиною в две с половиной мили и высотою в десять футов. Дома построены из кирпича, высушенного на солнце, и по величине не уступают крестьянским домам в Европе. Все они покрыты плоской кровлей и не имеют окон по фасаду. Это шумный и оживленный город, куда ежедневно приходит какой-нибудь купеческий караван. Поэтому здесь часто можно видеть иноземцев. Число жителей доходит до восьми - десяти тысяч. Они очень трудолюбивы и сообразительны, опытны во всех ремеслах и заставляют своих рабов производить товары на продажу.
   Однако в то время, когда город посетил Кайе, Дженне уже перестал быть средоточием торговли. Роль главных складочных пунктов перешла к Ямину, Сансандингу и Бамако.
   23 марта путешественник, снабженный рекомендательными письмами к знатным жителям Томбукту, отплыл по Нигеру в большой лодке; погрузиться в нее ему разрешил шериф, получивший за это в подарок зонтик.
   Кайе проехал мимо живописного поселения Кера, мимо Тагетии и Изаки, около которой с Нигером соединяется большой рукав, образующий огромный изгиб. 2 апреля перед ним показалось большое озеро Дебо.
   Перед путешественником прошли одно за другим рыбацкие селения, где туареги берут дань со всех проплывающих по реке лодок, и, наконец, показалась Кабра, стоящая высоко на берегу над широко разлившейся Джолибои и служащая портом для Томбукту - столицы Судана, насчитывающей десять-двенадцать тысяч человек.
   20 апреля Кайе пристал к берегу и пустился по дороге к Томбукту, куда и прибыл на закате.

   "Я очутился, наконец, в столице Судана, так долго бывшей целью моих стремлений! - восклицает путешественник. -Когда я вошел в загадочный город, предмет стремлений стольких европейских исследователей, меня охватило чувство невыразимого удовлетворения. Я никогда еще не испытывал таких ощущений, никогда так не радовался. Однако мне приходилось сдерживаться и скрывать свои переживания. Немного успокоившись, я понял, что открывшееся передо мной зрелище не соответствовало моим ожиданиям. Я совсем иначе представлял себе этот великолепный и богатый город. На первый взгляд Тимбукту - просто скопление плохо построенных глинобитных домов... Но все-таки есть что-то внушительное в этом городе, возникшем среди песков, и невольно восхищаешься трудом тех, кто его основал. Когда-то река, по-видимому, проходила около самого Томбукту. Теперь же она отстоит от него на восемь миль к югу". Нигде не было видно крытых золотом минаретов, торговля не приносила прибыли, во всем ощущались неуверенность и запустение. В городе, о котором Лев Африканец писал, что в нем творили многие художники и ученые, что его королевский дворец забит золотом в слитках, пластинах и блоках, некоторые из которых весили по 1300 фунтов, теперь проживала только пятая часть прежнего населения. За его обладание с переменным успехом боролись туареги и фульбе.
   Крепостная стена Томбукту, образующая треугольник, тянулась, вероятно, мили на три. Дома в городе были большие, но низкие и сложены из круглого кирпича. Улицы широки и чисты. В городе насчитывалось семь мечетей с высокими кирпичными башенками, откуда муэдзины сзывали правоверных на молитву.
   Главным и единственным природным богатством города, расположенного посреди огромной равнины, покрытой сыпучими песками, была соль. Однако торговле солью мешали кочевые племена туарегов и их бесконечные вымогательства. Превосходные наездники, они обладали отличными лошадьми и быстроходными верблюдами и были вооружены копьями, щитами и кинжалами. Эти пираты пустыни грабили или заставляли откупаться бесчисленное множество караванов. Если бы туареги перехватили многочисленные флотилии, идущие с нижнего течения Джолибы, то жители города были бы обречены на жестокий голод.
   Кайе жил в Томбукту только четыре дня, когда услышал об отправляющемся в Тафилалет караване купцов. Так как следующий караван отправлялся через три месяца, француз, опасаясь разоблачения, присоединился к этим купцам, которые вели с собой не менее шестисот верблюдов.
   Они отправились в путь 4 мая 1828 года. Никто не заметил, что среди торговцев затесался загорелый до черноты странник в лохмотьях, страдавший душераздирающим кашлем и пытавшийся облегчить свои страдания бормотанием сур Корана, и что этот человек тайком производил какие-то измерения с помощью компаса, а на полосках запачканной бумаги вел какие-то записи.

   Сильно натерпевшись от зноя и восточного ветра, вздымавшего пески пустыни, Кайе через пять дней достиг Аравана. Этот город служил перевалочным пунктом для соли, которую везли из Тудейна в Сансандинг на берега Джолибы. В Араван прибывали караваны из Тафилалета, Могадора, Дра, Туата и Триполи, доставлявшие европейские товары; купцы меняли их на слоновую кость, золото, рабов, воск, мед и суданские ткани.
   19 мая 1828 года караван вышел из Аравана и через Сахару двинулся в Марокко.
   Изнуряющая жара, муки жажды, лишения, усталость и рана, полученная при падении с верблюда, - все это было для Кайе не так тягостно, как насмешки, оскорбления и постоянные обиды, которые ему приходилось выносить от мавров и даже от рабов. Все они без конца находили новые предлоги, чтобы издеваться над привычками и неловкостью Кайе. Доходило до того, что его били, бросали в него камнями, едва он поворачивался спиной.
   Вынужденный мириться со своим жалким положением, Кайе проехал с караваном колодцы Трарзас, где добывают очень много соли, затем Эль-Экрейф, окруженный рощей финиковых пальм и зарослями камыша и тростника, наконец, Марабути и Эль-Хариб. Область Эль-Хариб лежит между двумя грядами невысоких гор, отделяющих ее от Марокко, данником которого она является.
   Жители края делятся на несколько кочевых племен; их главное занятие - разведение верблюдов Они были бы богаты, если бы им не приходилось платить огромную дань берберам.
   12 июля караван покинул Эль-Хариб и через одиннадцать дней вступил в страну Тафилалет с ее великолепными финиковыми пальмами. В Гурланде мавры приняли Кайе довольно хорошо, но не приглашали его к себе, опасаясь, как бы нескромный взгляд чужеземца не упал на их жен, которым не полагается встречаться с посторонними мужчинами.

   Кайе побывал на базаре около деревушки под названием Бохейм, в трех милях от Гурланда. Француза удивило разнообразие привозимых товаров. Торговцы принимали только марокканские и испанские деньги.
   В Тафилалетском округе насчитывается несколько крупных деревень и маленьких городков, в которых побывал путешественник; они имеют примерно по тысяче двести жителей, большей частью землевладельцев или купцов.
   2 августа караван снова пустился в путь и, пройдя многочисленные поселения, прибыл в Фес, где сделал короткую остановку, а оттуда добрался до Рабата, древнего Сале.
   Кайе был изнурен долгим переходом, во время которого он питался одними финиками и вынужден был просить милостыню у мусульман; те чаще всего не давали ничего и прогоняли прочь. Из Рабата путешественник уехал в Танжер. В сентябре 1828 года он предстал перед французским вице-консулом - изможденный и далеко не такой гордый, как он воображал себе эту сцену год назад. Вице-консул Делапорт отнесся к нему как к родному сыну, сразу же написал командующему французской эскадрой в Кадисе и, переодев матросом, велел отвезти его на присланный за ним корвет.
   Ученый мир был поражен, узнав, что в Тулоне высадился молодой француз, возвратившийся из Томбукту. Поддерживаемый лишь своим непоколебимым мужеством и безграничным терпением, он благополучно завершил путешествие, за которое Лондонское и Парижское географические общества обещали большое вознаграждение. Проявив исключительную силу воли, он один, без всяких средств, без поддержки правительства, не состоя ни в каком научном обществе, добился успеха и представил миру в совершенно новом свете обширную часть африканского материка.
   Кайе, конечно, не был первым европейцем, увидевшим Томбукту. За год до него англичанин майор Ленг уже побывал в этом загадочном городе, но поплатился жизнью за свое путешествие. Кайе же вернулся в Европу и привез с собой интереснейший путевой дневник. Выдавая себя за мусульманина, Кайе не имел возможности производить астрономические наблюдения и открыто делать зарисовки и заметки; однако лишь ценой своего притворного вероотступничества мог он объехать эти населенные фанатиками-мусульманами области, где само слово "христианин" вызывало ненависть.

   Во Франции его ожидали многочисленные почести. Он стал рыцарем ордена Почетного легиона; родной магистрат избрал его бургомистром, при поддержке президента Парижского географического общества в трех томах были опубликованы его путевые заметки "Дневник путешествия в Тимбукту и Дженне в Центральной Африке" (1830). Отсутствие образования ограничивало научные возможности Кайе и отчасти снизило результативность его замечательного путешествия. Сам Кайе вполне отдавал себе в этом отчет и, предвидя нарекания со стороны ученых, писал: "Я выполнил задачу без научной подготовки, нищий, не получая никакой помощи. Но я рассказал Европе, что такое Томбукту. Единственное достоинство моего сообщения – правдивость. Пусть у меня не отнимают того, что добыто столькими страданиями. Несовершенство стиля и мое невежество пусть критикуют те, кто не бывал в Томбукту, а совершенствовался в науках и искусствах дома".
   В любом случае путешествие Кайе, несомненно, явилось крупным успехом в деле географического познания северо-запада Африканского материка. Было оно и большой личной удачей французского исследователя Кайе удалось пересечь часть Африки от Сенегала до Марокко. Были открыты город Томбукту и новая караванная дорога по Сахаре через оазисы Тафилалет и Эль-Хариб. Кайе первым из европейцев (не считая второй экспедиции Парка, материалы которой пропали) познакомился с внутренней дельтой Нигера - расширенным участком долины реки с множеством рукавов, проток, озер и стариц.
   Географическое общество присудило ему премию в десять тысяч франков. Известность и слава окружали его имя.
   Но шло время, и начало раздаваться все больше возмущенных голосов завистников. В результате Кайе сократили назначенную почетную пенсию. Ровно через десять лет, почти день в день после того, как он покинул Томбукту, Кайе умер, окруженный недоброжелательностью разочарованных сограждан.

(1821 - 1893)
    Английский путешественник по Африке. Исследовал истоки Белого Нила, открыл озеро Альберт, водопад Мерчисона. В 1869 году руководил египетской военной экспедицией в Южный Судан.

   
   Сэмюэл Уайт Бейкер родился 8 июня 1821 года в богатой семье. Его отец, владел поместьями в Ворчестерском и Глочесерском графствах Англии.
   Бейкер увлекался охотой, и путешествия в основном заполняли его жизнь. Правда, иногда путешествия вызывались необходимостью - семья имела также плантации на Ямайке, Маврикии и Цейлоне (Шри-Ланке). В 1845 году он посетил остров Цейлон, где вскоре поселился вместе с братом и занялся хозяйством в имении, расположенном в горах Неверо-Эллиа. Затем Бейкер работал инженером-железнодорожником на строительстве важного стратегического объекта в Добрудже. В 1860 году по окончании работ он женился вторым браком на венгерке Флоренс. Красивая, отважная, энергичная и жизнерадостная, она стала верным и незаменимым спутником в путешествиях.
   Весной 1861 года супруги появились в Египте. На все расспросы они отвечали, что желают поохотиться в окрестностях Голубого Нила. На поиски истоков Нила Бейкер отправился, не ставя никого в известность о своих планах. "У меня не хватало смелости, - признавался он потом, -заявить гласно о моем намерении, но я твердо решился или разрешить эту трудную задачу, или умереть над нею". Сначала они действительно охотились, и животный мир Африки понес определенные потери, но на самом деле путешествие по эфиопским притокам Нила служило более высоким целям. Однако прежде чем взяться за осуществление своих планов, Бейкеры решили изучить арабский язык и познакомиться с условиями жизни в Африке.
   В апреле чета Бейкеров отплыла из Каира вверх по Нилу. Первый год своего пребывания в Африке Бейкеры посвятили путешествию по восточной части Египетского Судана и соседним районам Эфиопии. По долине Атбары и затем вдоль ее правого притока Сетита (Таказзе) они проникли в глубь Эфиопского нагорья, оттуда прошли на юго-запад через область верховьев Атбары к Рахаду и Диндеру - правым притокам Голубого Нила и спустились по Голубому Нилу до Хартума.

   В июле 1862 года они прибыли в Хартум, резиденцию египетского генерал-губернатора. Город в месте слияния Голубого и Белого Нила был центром работорговли, коррупции и бесстыдного обогащения. Сэмюэлу и Флоренс Бейкер стоило больших денег и терпения нанять здесь три судна с экипажами, на которых они в декабре отправились вверх по Нилу. В папирусовых джунглях Сэдда им пришлось нелегко едва переносимая влажность воздуха, насекомые и змеи, страшные стычки между членами экипажа, обессиленными и раздраженными непрерывной борьбой с дикой растительностью, которая распространилась по поверхности воды. Немногим лучше было и в Гондокоро, последнем населенном пункте перед серией порогов. Бейкер назвал его "Колонией убийц" - работорговцев, хотевших любой ценой помешать экспедиции.
   В декабре 1862 года они отправились из Хартума в Гондокоро и прибыли туда за две недели до Спика и Гранта. С восторгом встретив своих соотечественников и искренне поздравив их с успешным выполнением поставленной перед ними задачи, Бейкер вместе с тем слегка упал духом при мысли о том, что проблема истоков Нила разрешена без его участия. "Неужели на мою долю не осталось ни одного листочка от ваших лавров?" - полушутя-полусерьезно спросил он Спика. Тот заверил его, что поле для исследовательской деятельности еще очень велико, и обратил его внимание в особенности на озеро Лута-Нзиге, которое им с Грантом не удалось посетить. Исследованию этого озера Спик придавал большое значение и рекомендовал Бейкеру им заняться. Спик и Грант снабдили Бейкера полезными советами и копией составленной ими карты области истоков Нила. "Они возвращались уже с победою, - вспоминает Бейкер, -а я еще только шел на битву".
   26 марта 1863 года экспедиция Бейкера выступила из Гондокоро, следуя за купеческим караваном, который направлялся в расположенную к востоку от Бахр-эль-Джебеля страну Лотуко. В горах Лотуко - северных отрогах Восточно-Африканского плоскогорья - пришлось надолго задержаться, пережидая сезон дождей. Только в начале января 1864 года Бейкер и его спутники двинулись на юг в Буньоро. По пути они перешли вброд Асву, которая в это время года представляла собой лишь узкий ручеек, так была опровергнута версия о том, что эта река может являться главным истоком Нила. 22 января караван вышел к Виктория-Нилу недалеко от порогов Карума. Бейкеру удалось убедить прибывших вскоре к порогам послов. Камраси в том, что он пришел в их страну с мирными целями; при этом он назвался братом Спика, оставившего о себе в Буньоро самые хорошие воспоминания. Английский исследователь был допущен в Мрули, столицу Буньоро. Долгие переговоры закончились тем, что Бейкер получил разрешение отправиться к интересовавшему его озеру, которое, как выяснилось, называлось не Лута-Нзиге, а Мвутан-Нзиге.
   Из Мрули экспедиция двинулась на запад заболоченной долиной Кафу. На этом переходе заболела и едва не умерла жена Бейкера. Путешественники преодолели все интриги арабских противников, враждебность местных племен, настроенных работорговцами, бунт своих носильщиков. Когда кончились запасы хинина и пало последнее вьючное животное, даже это не остановило супругов. Наконец 14 марта 1864 года пришла долгожданная награда за все лишения и испытания: путешественники увидели Мвутан-Нзиге. "Подобное морю ртути, - рассказывает Бейкер, -далеко внизу, лежало огромное водное пространство - безграничная гладь, уходящая на юг и юго-запад, сверкая на полуденном солнце, на западе же, на расстоянии пятидесяти или шестидесяти миль, синие горы вздымались из глубин озера на высоту около 7000 футов над его уровнем".

   Новооткрытое озеро Бейкер назвал Альберт-Ньянзой (озером Альберт), в честь незадолго перед тем скончавшегося мужа королевы Виктории. Горному хребту (фактически приподнятому краю плоскогорья), обрамляющему озерную котловину с запада, он дал название Синие горы, которое тоже утвердилось с тех пор в географической номенклатуре.
   Бейкер вышел к озеру Альберт сравнительно недалеко от его южной оконечности, но этот факт остался ему неизвестным; напротив, со слов местных жителей, которые то ли сами были недостаточно осведомлены, то ли намеренно ввели его в заблуждение, у него создалось впечатление, что озеро протягивается на юг еще на несколько сотен километров. В любом случае исследовать это озеро целиком он не собирался, считая более важным проверить собранные Спиком и им самим сведения о том, что через него протекает Нил. Раздобыв лодки, Бейкер вместе со всеми своими людьми пустился в плавание вдоль восточного берега озера к его северной оконечности. Из-за частых штормов, которые приходилось пережидать на берегу, экспедиция прибыла к месту впадения в озеро Альберт-Нила, текущего из озер Виктория и Кьога, только на тринадцатый день плавания. Устье реки оказалось замаскированным зарослями тростника и массой плавучих тростниковых островков, отрывающихся в бурю от берега и разносимых ветром по всему озеру Бейкер смог увидеть вдалеке и выход Нила из северного конца озера, клинообразно сужающегося и незаметно переходящего в речную долину.
   Поначалу исследователя несколько смутило то обстоятельство, что вода в устье Виктория-Нила почти стоячая, с трудом верилось, что это та самая река, которую он видел выше по течению быстро катящей свои воды по каменистому ложу. Вскоре он, однако, рассеял все сомнения на этот счет, проследив нижний участок Виктория-Нила почти на всем его протяжении от устья до порогов Карума. В трех десятках километров от места впадения реки в озеро Альберт Бейкер открыл на ней низвергающийся с 40-метровой высоты водопад, самый крупный на Ниле, который назвал именем Мёрчисона. Перед темными утесами скопились стада бегемотов, на песчаных отмелях лежали крокодилы. Но нападение агрессивного бегемота прервало лицезрение природы. Супруги, путешествовавшие без проводника, измученные тяготами дождливого сезона, больные малярией, не в состоянии были идти подряд более пятнадцати минут.
   В ноябре 1864 года экспедиция выступила в обратный путь и в феврале следующего года вышла к Бахр-эль-Джебелю немного ниже по его течению, чем Спик и Грант. Приближаясь к Гойдокоро, путешественники "чувствовали себя почти уже дома". В мае 1865 года Бейкер и его жена прибыли в Хартум и еще через несколько месяцев вернулись в Англию.
   Книга Бейкера о его путешествии - "Альберт-Ньянза, великий водоем Нила, и исследования истоков Нила", вышедшая в свет в Лондоне в 1866 года (в двух томах), не отличалась сама по себе особенно высоким научным уровнем; однако проведенная им исследовательская работа имела большое принципиальное значение и была по достоинству оценена современниками. Главным результатом было, разумеется, открытие озера Альберт. Бейкер не только посетил это озеро первым из европейцев, но и совершенно правильно определил его ключевое положение в гидрографической системе Верхнего Нила, его роль "единого огромного резервуара, куда должно стекаться все".

   Единственная существенная ошибка Бейкера (выявленная значительно позже) касалась размеров озера Альберт, о которых, как мы уже говорили, у него сложилось сильно преувеличенное представление. Длину его он определял приблизительно в 480 километров (в действительности лишь 145), ширину переоценил примерно вдвое; по площади это озеро получилось у него почти равным Виктории и явно больше Танганьики. Характерно, что для "озера Рузизи", то есть Киву, на карте Бейкера места уже не осталось.
   В 1869 году египетский хедив Исмаил направил в верховья Белого Нила большую военную экспедицию, главной целью которой было подчинение южных, сопредельных с Египетским Суданом стран и прекращение бесчинств работорговцев в верховьях Нила. Как писал Бейкер в своей книге "Измаилия", промыслом "черной слоновой кости" там занимались более 15 000 охотников за рабами. "Вооруженным бандам из Хартума подвластны огромные земельные пространства, местные племена связаны с ними договорами о нападении на соседей, похищении женщин и детей, а также многочисленных стад овец и крупного рогатого скота". Все это так, но это было только поводом для вооруженного похода. Когда английские войска в Уньоро натолкнулись на решительное сопротивление, Бейкер заключил союз с работорговцами, которых только что порицал. Народ бари, живший в верховьях Нила, он называл "неистребимыми паразитами", которым, однако, должна быть дарована свобода. Он принимал участие в стычках и при этом замечал, что "нет более подходящей страны для тренировки в стрельбе". Читатели "Измаилии" узнали также, почему необходимо уничтожать, "как паразитов", представителей племени бари они не могут понять, что теперь должны угнать свои стада с пастбищ, на которые отныне распространяется верховная власть Египта.

   Инициатива этого предприятия исходила от Великобритании, укрепившей в то время свои позиции в Египте и проявлявшей повышенный интерес к Судану. Начальником экспедиции был назначен поступивший на египетскую службу Бейкер, которому было присвоено звание паши.
   Основную свою задачу экспедиция выполнила: к египетским владениям в Судане была присоединена новая обширная провинция, простиравшаяся на юг до озера Альберт и получившая название Экваториальной (Экватории). Научные же результаты деятельности Бейкера на Верхнем Ниле, продолжавшейся до 1873 года, намного уступали политическим. Единственным существенным с географической точки зрения достижением было совершенное им в 1870 - 1871 годах плавание по Бахр-эз-Зерафу - "Реке жирафов", правому рукаву Белого Нила, отходящему от главной реки немного южнее 8° с.ш. и вновь соединяющемуся с ней между устьями Бахр-эль-Газаля и Собата. Устье Бахр-эз-Зерафа было известно европейцам еще со времен нильских экспедиций Мухаммеда Али, место же бифуркации оставалось неустановленным и, вообще, было не ясно, является ли Бахр-эз-Зераф боковой ветвью Белого Нила или его притоком. На "Реку жирафов" Бейкер попал только потому, что в тот период Белый Нил ниже озера. Но был перегорожен растительными барьерами - сэддами, и чтобы достичь Гондокоро, экспедиционной флотилии, состоявшей из двух пароходов и трех десятков парусников, пришлось искать новый водный путь. Бахр-эз-Зераф оказался крайне неудобным, а на самом верхнем участке - практически недоступным для навигации, лишь ценой неимоверных усилий экспедиции удалось расчистить проход для судов посреди болота и выйти в Бахр-эль-Джебель. В течение последующих двух лет своего пребывания в новооснованной. Экваториальной провинции Бейкер не имел возможности - все из-за тех же сэддов - посылать сообщения в Египет и Европу. Поэтому первая точная информация о Бахр-эз-Зерафе была получена не от него, а от австрийского натуралиста Эрнста Марно, который в 1872 году повторил плавание Бейкера по этому рукаву Белого Нила и нанес его на карту на всем протяжении.
   Маршруты Бейкера к югу от Гондокоро не принесли ничего принципиально нового, так как большей частью совпадали или лишь незначительно отклонялись от его прежних маршрутов. Определенную ценность для картографии представили данные астрономических определений координат и барометрических измерений высот, выполненных племянником руководителя экспедиции, флотским лейтенантом Джулианом Алланом Бейкером. Эти данные, равно как и таблицы метеонаблюдений, которые вела Флоренс Бейкер (она и на этот раз сопровождала мужа), были включены в качестве приложений в двухтомную книгу С. У. Бейкера "Исмаилия", опубликованную в Лондоне в 1874 году (имеется русский перевод 1876 года).

(1850 - 1902)
    Российский путешественник, геолог, исследователь Средней Азии, Урала, Кавказа. Дал новую схему строения Средней Азии, первым осветил геологию Тянь-Шаня, Памира, Туранской низменности. В 1881 году совместно с Г. Д. Романовским составил первую геологическую карту Туркестана. Труды: "Туркестан" (т. 1-2, 1886-1906), "Физическая геология" (ч. 1-2, 1888- 1891).
   
   Одним из первооткрывателей Средней Азии был Иван Васильевич Мушкетов, известный путешественник, геолог и географ, который в 1874 году начал исследования в этой стране. Свои путешествия он совершал в составе небольших отрядов. Однако это не помешало ему дать новую схему строения Средней Азии, гораздо более правильную, чем существовавшие до него, первым осветить геологию Тянь-Шаня, Памира, Туранской низменности и составить их первые геологические карты.
   Иван Васильевич Мушкетов родился 9 (21) января 1850 года на Дону, в станице Алексеевской, в семье донского казака, а учился в Новочеркасской гимназии. Ученики этой гимназии часто выходили на экскурсии в окрестности города. Ваню Мушкетова товарищи по гимназии называли "каменщиком", потому что он любил собирать коллекции камней. Он их хорошо знал и бойко рассказывал о свойстве того или иного минерала. Мальчику легко давалось и изучение языков, поэтому одни советовали ему избрать специальностью филологию и лингвистику, другие - стать горным инженером. Ученика прельщали путешествия, о которых он читал в книгах Жюля Верна.

   После окончания гимназии Мушкетов поступил учиться на историко-филологический факультет Петербургского университета, но, пробыв здесь один год, перешел в Горный институт, где его учителем стал профессор геологии Романовский. Уже в Горном институте проявились большие способности Мушкетова. Он с интересом работает по геологии, минералогии, петрографии и пишет свою первую научную работу.
   После окончания института свои первые большие геологические экспедиции Мушкетов совершил на Урал, где занимался изучением месторождений золота и других металлов. А в 1873 году по рекомендации Романовского он принимает приглашение приехать в Ташкент, чтобы занять должность чиновника по горным делам при туркестанском генерал-губернаторе.
   В Туркестане до Мушкетова работали Семенов-Тян-Шанский, Северцов, Федченко, но никто из них не был специалистом-геологом. Естественно, что Мушкетов предполагал изучать Среднюю Азию, прежде всего, как геолог.
   В 1874 году молодой инженер отправился в первый путь по Туркестану для изучения месторождений полезных ископаемых. Маршруты экспедиции охватили Западный Тянь-Шань, путешественник побывал в сырдарьинском Каратау, в долинах Бадама, Арыси и Угама. После этого он работал в Западной Фергане и в долине Зеравшана. Знакомство с западной частью горной Средней Азии показало, что необходимо изучение остальных ее частей, а это было возможно при организации большого путешествия, которое позволило бы пересечь горную страну из края в край. Такая программа оказалась принятой, и Мушкетов отправился в далекий путь. Позднее он писал: "Желая познакомиться, прежде всего, с окраинными хребтами и их отношением к прилежащим степям, а также выяснить связь громадных каменноугольных залежей Кульджи с более западными, я предпринял в 1875 году большое путешествие по северной части Тянь-Шаня от Ташкента до Кульджи".
   Путешественник поднялся по долине Таласа к верховьям, перевалил Таласский Алатау, по долинам рек системы Нарына вышел к озеру Сонкель и исследовал его. Оттуда горными тропами через верховья Чу он прошел к Боамскому ущелью, а оттуда - к Иссык-Кулю, обследовал его кольцевыми маршрутами, сделал несколько пересечений хребтов Кюнгей и Терскей-Ала-Тоо, а также Заилийского Алатау. Осенью того же года Мушкетов прошел на северо-восток, в долину реки Или, а по ней - в Кульджу. Затем он дважды пересек хребет Борохоро (северная окраина Тянь-Шаня), исследовал высокогорное озеро Сайрам-Нур, Джунгарский Алатау и по долине реки Боротала спустился к озеру Эби-Нур, совершив, таким образом, пересечение Западного и Центрального Тянь-Шаня.
   За исследования Тянь-Шаня Мушкетов был избран действительным членом Русского Географического общества и награжден серебряной медалью. Ученому было тогда только 26 лет.

   В 1877 года Мушкетов отправляется из Ферганской долины через Туркестанский хребет в Алай и ущелье Муксу, а затем, повернув вверх по Алайской долине, он пересек Заалайский хребет и вышел на Памир к озеру Каракуль, откуда возвратился в город Ош. Вторая часть этой экспедиции охватила Ферганский и Чаткальский хребты. В результате путешествия в приферганские горы и на Памир Мушкетов смог сравнить геологию северных и южных цепей Средней Азии и прийти к заключению о единстве их строения и об отсутствии меридиональных горных хребтов.
   В следующем году неутомимый путешественник изучает верховье Алайской долины, проходит в долину реки Кызылсу и исследует геологию района стыка Ферганского и Алайского хребтов, откуда попадает в Центральный Тянь-Шань - к озеру Чатыркуль. Котловина этого озера поразила путешественника своей пустынностью; как будто нет, отмечает он, более безотрадного и безжизненного места на Тянь-Шане, только водоплавающая птица да снежные вершины окружающих гор немного оживляют этот тусклый пейзаж.
   Чатыркульские горы своей формой напоминали потухшие вулканы, но при ближайшем знакомстве с ними обнаружилось, что они сложены порфирами и диабазами.
   В 1879 году Мушкетов принял участие в большой самаркандской экспедиции, которая занималась изыскательскими работами по проектируемой трассе среднеазиатской железной дороги и изучением Амударьи как водного пути. Мушкетов работал в горах Гиссара, а затем на лодках по реке он прошел от Термеза до Турткуля. Отсюда путешественник вышел в Кызылкумы, пересек эту пустыню и окончил маршрут в Казалинске. За время работ в экспедиции Мушкетов познакомился с природой Туранской низменности.
   Путешествуя по горам Средней Азии, Мушкетов наблюдал почти повсеместно в высоком поясе ясные следы древнего оледенения, а в ряде мест и современные ледники.
   Ученый заметил, что характер оледенения гор Средней Азии не такой, как в Европе. Для внимательного изучения ледников Мушкетов в 1880 году снарядил специальную экспедицию в верховья Зеравшанского ледника, откуда берет начало река Матч, ниже принимающая название Зеравшан. К этому леднику стремился Федченко во время своей алайской экспедиции, однако так и не смог тогда проникнуть через Алайский хребет в бассейн Матча.

   Путь был длинный. Ехали медленно, верхом на лошадях, а веши везли вьюком. Вьючные лошади шли шагом, и это задерживало весь караван, на ледник поднимались пешком. Необходимый груз несли местные жители - таджики-матчинцы. Во время путешествия Мушкетов вел подробный дневник, который дает наглядное представление о природе Средней Азии.
   Зеравшан - очень интересная река. Она начинается высоко в горах и стремительно течет в широкие равнины, где орошает поля, плантации и сады Самарканда и Бухары. В течение тысячелетий человек создавал здесь оросительные каналы и отводил из Зеравшана воду на полив. Когда-то Зеравшан справа впадал в Амударью и был ее притоком, но теперь он не доносит своих вод до реки, доходя лишь до Каракульского оазиса.
   Конечно, интересно было изучить истоки такой замечательной реки. Вот как пишет Мушкетов о посещении им Зеравшанского ледника: "...Перед нами открылась величественная картина: среди черных остроконечных сланцевых пиков залегает красновато-серая масса, запирающая всю долину, с темным отверстием посредине. Это знаменитый ледник - цель нашего исследования. При приближении к нему он становится все более и более высоким - непроходимой стеной... Черное пятно в середине главного ледника оказалось отверстием в виде ледяного свода, откуда выбегает Зеравшан широкой и до того многоводной рекой, что при самом выходе через нее нет брода... На поверхности льда залегает толстый слой валунов, которые при стаивании время от времени скатываются со страшным грохотом; по тем же ледяным склонам сочится множество мелких ручейков - водопады, которые несут массу щебня и кажутся потоками песка и обломков. Перед самым концом ледника находятся три ряда резко выраженных морен, состоящих из больших валунов гранита".
   Ледник этот оказался разветвленным, он принимал много ледниковых притоков, отчего основной ствол делался мощнее, величавее: "Зрелище было поразительное: со всех сторон, из глубоких мрачных ущелий надвигались спокойные массы льда с огромными моренами, а в конце разрешались бурными, почти черными потоками", - записал Мушкетов.
   С большим трудом путешественники поднимались на ледник: мешали валуны, трещины; но когда оказались на перевале, то увидели, что по другую сторону ледник продолжается. Зеравшанский ледник оказался переметным, общей длиной в 32 километра. С перевала открывался вид на высокую горную страну. Путников окружало торжище гор с причудливыми вершинами, то и дело исчезающими в тумане, а внизу по обе стороны перевала протянулись длинные ледяные языки, безжизненные и суровые.

   Мушкетов отметил, что древние морены расположены ниже современного окончания ледника и в долине Зеравшана лежат километрах в 50-ти от него.
   Этой экспедицией заканчивается первый, основной этап исследований Мушкетова в Средней Азии.
   За шесть лет Мушкетов охватил исследованиями большую часть Тянь-Шаня, Северный Памир, Алайскую систему и западную часть пустыни Кызылкум. Благодаря его работам карта Средней Азии была значительно исправлена и дополнена. В своем двухтомном труде "Туркестан" (1886-1906) Мушкетов целиком видоизменил имевшиеся до него представления о расположении горных хребтов Средней Азии. В этой замечательной работе последовательно излагается история изучения внутренней части Азиатского материка, от самых первых сведений о ней, сообщенных китайскими, греческими и римскими учеными, до научных работ начала XX столетия.
   За путешествия в Среднюю Азию Академия наук наградила Мушкетова премией, а Русское Географическое общество присудило ему в 1880 году высшую награду - большую золотую медаль.
   В последующие годы Мушкетов работает на Кавказе, в астраханских степях, в Крыму изучает минеральные источники Липецка, но в 1887 году он опять приезжает в Среднюю Азию для исследований последствий Верненского землетрясения, которое произошло 28 мая (9 июня) этого года. Известно, что Средняя Азия обладает большой сейсмичностью, и начало изучению причин и последствий землетрясений положил Мушкетов своей поездкой в северный Тянь-Шань.
   С этого времени ученый упорно работает над сложнейшими вопросами физики и геологии Земли. Первым, кто составил большой каталог землетрясений России, был Мушкетов, почему его нередко называют отцом русской сейсмологии.

   Мушкетов был прекрасным учителем, он увлекал своими лекциями слушателей И не случайно, что многие из них пошли по пути любимого профессора. В числе его учеников был знаменитый впоследствии путешественник и геолог Владимир Афанасьевич Обручев.
   Умер Иван Васильевич Мушкетов в 1902 году, в возрасте всего 52-х лет. Всю жизнь он отличался богатырским здоровьем и почти никогда не болел, не знала перерывов и его кипучая деятельность. Однако когда он заболел воспалением легких, то болезнь оказалась роковой, и жизнь ученого оборвалась.

(1856 - 1910)
    Российский путешественник. Участник экспедиции в Центральную Азию Н. М. Пржевальского (1879-1880, 1883-1885) и М. В. Певцова (1889- 1890). В 1893-1895 годах руководил экспедицией в Восточный Тянь-Шань, Наньшань и Северный Тибет, открыл ряд хребтов и озер, исследовал Турфанскую котловину. Собрал зоологические, ботанические и геологические коллекции.
   

   Среди русских исследователей Центральной Азии, прославивших нашу родину своими трудами, хорошо известно имя Всеволода Ивановича Роборовского - ученика и продолжателя дела Пржевальского.
   Талантливый исследователь, Роборовский был участником нескольких крупных центрально-азиатских экспедиций, прошел десятки тысяч верст по неизведанным пустыням и горам, собрал ценные для науки материалы о природе и населении пройденных им мест.
   Родился Роборовский в Петербурге в 1856 году в небогатой дворянской семье.
   В детстве он выезжал на лето в отцовское имение Тараки Вышневолоцкого, уезда Тверской губернии, где и состоялось его первое близкое знакомство с природой.
   "Надобно заметить, - вспоминал впоследствии Всеволод Иванович,- что география была с малых лет моим любимым предметом, и что я имел в гимназии у нашего учителя географии Пьянкова всегда круглую пятерку".

   По окончании гимназии Всеволода Ивановича определили в Гельсингфорское юнкерское училище. Однако, как потом писал его друг и товарищ по работе П. К. Козлов, "живые описания путешествий сильно действовали на впечатлительную душу юноши и часто мыслью уносили его далеко от городского общества и строевых занятий…"
   Все газеты и журналы были полны тогда сообщений о путешествиях Н. М. Пржевальского.
   Молодежь зачитывалась рассказами о знаменитом путешественнике, который шел по пустыням Джунгарии, взбирался на высочайшие горные хребты, охотился за быстроногими антилопами - джейранами и круторогими горными архарами.
   Многие молодые люди просили Пржевальского, когда он вернулся из второго центрально-азиатского путешествия, включить их в следующую экспедицию. Но путешественник очень строго подходил к подбору спутников.
   Когда же ему представили Роборовского, окончившего к этому времени юнкерское училище, скупой на похвалы Пржевальский отметил что это "человек весьма толковый, порядочно рисует и знает съемку, характера хорошего, здоровья отличного". Особенно радовали Пржевальского способности его будущего помощника к рисованию. Николай Михайлович давно мечтал привезти из экспедиции серию рисунков с видами Центральной Азии, портретами ее жителей, зарисовками растений и животных.

   Роборовский участвовал в третьей (1879-1880) и четвертой (1883-1885) центрально-азиатских экспедициях Пржевальского. Вместе со своим учителем он посетил каменистую безжизненную пустыню Хами, горы Наньшаня, пустыню Гоби, зарастающее тростниками озеро Лобнор. Но самыми интересными и ценными для науки были проведенные путешественниками исследования Тибета, так как географических сведений об этой стране, за исключением доставленных Пржевальским еще из экспедиции 1870-1873 годов, почти не было.
   Всеволод Иванович выполнял в экспедициях различные обязанности, но главной его работой был сбор гербария.
   "Как-то само собой случилось, что ботанические экскурсии сделались мне особенно симпатичны, и были вменены мне в исключительную обязанность, увлечение ботаникой доходило у меня до того, что зачастую я с опасностью для жизни взбирался на горы и доставал цветочек, до которого добраться казалось почти невозможным", - вспоминал он потом.
   В экспедиции 1879-1880 годов Всеволод Иванович сделал 118 рисунков, которые украсили отчет Пржевальского об этом путешествии. В экспедиции 1883- 1885 годов рисовать Роборовскому уже не пришлось - появились фотографические аппараты, и он выполнял роль экспедиционного фотографа.
   Пржевальский полюбил своего нового помощника за его страсть к исследованиям, за прекрасный характер и отвагу, которую проявлял тот в критические минуты, когда надо было спасти товарища от смертельной опасности или отбить нападение разбойников.

   По возвращении в Петербург из экспедиций, Роборовский усиленно занимался пополнением своих специальных знаний и подготовкой к очередному путешествию посещал ботанические и зоологические музеи, общался со специалистами по различным отраслям естественных наук.
   Но учителю и его любимому ученику больше не пришлось путешествовать вместе, накануне выхода в свою пятую центрально-азиатскую экспедицию Пржевальский умер. Экспедицию возглавил Певцов.
   За время путешествия с Певцовым (1889-1890 годы) Всеволод Иванович побывал в Джунгарии, Кашгарии и прошел по северо-западной окраине Тибета.
   Хотя по-прежнему основной его задачей был сбор гербария, но в больших самостоятельных маршрутах он производил и все другие научные работы. Эти маршруты были наиболее трудными из всех маршрутов экспедиции. Всеволод Иванович первым из исследователей посетил пустынную северо-западную окраину Тибетского нагорья, где, как говорили жители соседних районов, царит "исбар" - смерть от удушья. Наступала она на высоте 5000 метров, где атмосфера была настолько разрежена, что людям становилось трудно дышать. Несмотря на это, Всеволод Иванович успешно произвел здесь топографическую съемку, сделал необходимые записи и собрал коллекции.
   Работа с Певцовым еще более обогатила опыт Роборовского. Поэтому когда в 1893 году Географическое общество решило направить крупную экспедицию для обследования Восточного Тянь-Шаня, Наньшаня и китайской провинции Сычуань, то начальником был назначен Роборовский. Выехав в июне 1893 года из Пржевальска, экспедиция вернулась на родину только через 30 месяцев, пройдя громадное расстояние в 17 тысяч километров.

   В Восточном Тянь-Шане Роборовский осмотрел и описал никем из ученых не посещенную межгорную котловину Большой Юлдус, затем обследовал обширнейшую Турфанскую впадину. В Турфанской впадине были организованы метеорологические наблюдения, продолжавшиеся два с половиной года и доставившие ценные сведения для климатической характеристики Центральной Азии.
   Неприветливой была пустыня Хами, по которой проходил Всеволод Иванович на пути к Наньшаню: под ногами щебень и песок, беспрерывный сильный ветер, поднимающий тучи пыли, за которыми никогда не видно горизонта; лишь изредка встретятся в ложбине голые кустики, на которые с жадностью набрасываются голодные верблюды.
   Такая же пустыня - Западный Наньшань. Нигде ни деревца, ни травинки. Какой резкий контраст составляют с этими скалистыми склонами горы Восточного Наньшаня! Благодаря заходящим сюда из Китая влажным муссонным ветрам они изобилуют водными потоками, покрыты буйными зелеными лесами.
   Как ни интересен был Наньшань для исследований, Роборовский покидает его, стремясь в Сычуань, богатую и живописную китайскую провинцию, которую так хотел посетить Пржевальский. То, что не удалось сделать учителю, должен был теперь сделать его ученик. И Роборовский спешит в эту теплую и благодатную страну.
   Путь туда лежит по еще неисследованной северо-восточной окраине Тибетского нагорья. Огромная высота, 4500 метров, жестокие зимние морозы, ураганные ветры - все это надо преодолеть. Обмороженные руки с трудом управляются с инструментами, мучительно больно вести негнущимися пальцами записи в дневнике, воспаленные глаза болят и плохо видят.
   До Сычуани оставалось уже километров триста. И исследователю казалось, что успех экспедиции обеспечен.

   Но в ночь на 28 января 1895 года Всеволод Иванович заболел. У него оказались парализованными руки, ноги, пропала речь. Горько было сознавать, что болезнь не даст завершить начатую экспедицию.
   "Возможность невыполнения задачи, - вспоминал он потом, -намеченной и взлелеянной еще в Петербурге, вызывала молчаливые слезы, сердце невыносимо больно сжималось... Помириться с этой мыслью мне казалось невозможным... Болезнь не позволила продолжить путешествие. " "С великою грустью и ломкою над своими желаниями видеть Сычуань, землю обетованную нашей экспедиции, обдумывая в тиши бессонных ночей положение вещей, я решил повернуть обратно... А сколько надежд, сколько затрат трудов и борьбы всякого рода, часто сверх сил! К чему все привело! Да, эти минуты нравственной борьбы, я думаю, стоили физического недуга…" - писал Всеволод Иванович.
   Как только больному стало чуть легче, повернули домой. Руководство экспедицией Всеволод Иванович передал своему другу и помощнику Козлову, с которым они путешествовали вместе уже третий раз. Работы в экспедиции, несмотря на болезнь начальника, ни на минуту не останавливались.
   Постепенно болезнь Всеволода Ивановича шла на убыль. Он вновь стал наблюдать, записывать, проверять записанное ранее.
   Все ближе и ближе была родина. Наконец, экспедиция вышла на горный перевал, по которому проходила граница России и Китая. Все "выстроились... и тремя залпами из берданок послали свой первый привет отчизне, в пределы которой вступили после 30-месячного отсутствия".

   Большой и трудный путь, напряженная работа и опасности остались позади.
   К сожалению, для Всеволода Ивановича на этом окончился славный путь исследователя дальних стран - болезнь приковала его к дому.
   Он не смог закончить всех намеченных работ, но и то, что было сделано, составляло огромный вклад в науку: на карту была нанесена территория размером почти в 236 тысяч квадратных километров, богатые геологические, ботанические, зоологические коллекции и записи путешественника воссоздавали картину природы посещенных им местностей, а этнографические материалы, доставленные им, дополнили сведения о населении Тибета и Восточного Туркестана.
   Всеволод Иванович не смог вылечиться от своей болезни. С каждым годом ему становилось все хуже и хуже, и 23 мая (5 июня) 1910 года замечательного русского путешественника не стало.
   В "Известиях Русского Географического общества" имеются проникнутые глубоким сердечным чувством строки, посвященные Всеволоду Ивановичу. "Его любовь к природе, к человеку, его редкий по своей скромности характер внушали к нему уважение и искреннюю любовь не только его родственников, благоговевших перед его именем, не только близко его знавших и приходивших с ним в общение людей, но и крестьян, которые на всю округу, от мала до велика, сохраняют о нем самую нежную почтительную память".

(1764 - 1820)
    Шотландский купец, агент Северо-Западной пушной компании. В 1789 году исследовал реку Невольничья, Большое Невольничье озеро, открыл реку, горы, низменность и залив, названный его именем, горы Франклин и хребет Ричардсон. В 1792-1794 годах дважды пересек Северную Америку.
   
   Пятнадцатилетним юношей Александр Макензи оказался в гуще событий, связанных с освоением западных канадских земель. К этому времени многое уже было известно о западе и северо-западе Канады, но еще больше оставалось неизведанным. Торговец мехами Джозеф Фробишер, искатели приключений Александр Хенри и Питер Понд, находившиеся на службе Северо-Западной компании, той самой, куда поступил впоследствии Александр Макензи, совершили ряд открытий, в том числе открыли реку и озеро Атабаска, названные по имени индейского племени, проживающего в тех местах. Далее они не последовали, но вскоре Понд направил людей по реке Невольничьей, продолжающейся на север от озера Атабаска, и им удалось достигнуть юго-восточной части Большого Невольничьего озера.
   Прослужив пять лет в Монреале, Макензи в роли торгового агента попадает в район озера Сент-Клэр, что лежит между великими озерами Эри и Гурон. Через год его посылают в верховья реки Черчилл, а в 1787 году он прибыл к озеру Атабаска, чтобы сменить здесь Питера Понда. Вместе с Александром был его двоюродный брат Родерик Макензи, упросивший взять его с собой в это путешествие. Они провели вместе зиму, и Макензи при участии Понда составил план дальнейшего исследования "реки Кука".
   В 1788 году по поручению Макензи его двоюродный брат Родерик Макензи построил близ устья реки Атабаски форт Чипевайан (в 1804 году перенесенный в устье), где оба перезимовали. 3 июня 1789 года, оставив Родерика временным начальником форта, Александр Макензи выступил с 12 спутниками в речной поход на челнах из березовой коры. Он поставил себе целью выяснить, существовало ли водное сообщение между Большим Невольничьем озером и Северным океаном. Проводником экспедиции стал индеец чипевайан по кличке "Английский вождь", принимавший участие в походе Херна к Северному Ледовитому океану.

   9  июня они достигли Большого Невольничьего озера, почти сплошь покрытого льдом; только у самого берега виднелась узкая полоса чистой воды. Вскоре под дождем и при сильном ветре лед начал разламываться, но так медленно, что для пересечения на челнах понадобилось около двух недель. Еще шесть дней Макензи потратил на поиски дальнейшего пути, северный берег Большого Невольничьего озера очень расчленен, особенно на северо-западе, где река Мариан впадает в длинный и узкий залив Норт-Арм.
   На некоторых картах было показано, что она впадала в Тихий Океан, и есть основания думать, что Макензи разделял эту точку зрения. Он писал в своем дневнике: "было совершенно ясно, что река эта впадает в Великое Северное море". Дойдя до того, что он называл "рубежом" своего путешествия, он записал в свой дневник следующее интересное замечание. "Мои подчиненные не могли в это время не выразить живейшего беспокойства по поводу того, что им приходится возвращаться обратно, так и не достигнув моря, так как именно надежда достигнуть заветной цели поддерживала их в том, чтобы безропотно переносить все лишения во время наших неустанных трудов. Вот уже порядочное время они жили мечтой, что еще несколько дней - и они достигнут Западного моря, и даже теперь при всей трудности нашего положения они объяснили, что готовы следовать за мной, куда бы я их ни повел".
   Лишь 29 июня он нашел могучий поток, вытекающий из западного угла озера на широте "реки Кука" и несущий свои воды на запад. Через несколько дней плавания Макензи встретил три группы индейцев, поведавших ему страшные истории об огромной длине реки, невозможности найти пищу в низовьях, и ему едва удалось уговорить своих проводников не покидать его.
   В 350 километрах от озера река круто повернула на север и вступила в горную область. С левой стороны к ней подходили высоты (горы Макензи), с правой - другие высоты (горы Франклин), которые прерывались затем широкой долиной полноводного восточного притока. Макензи не стал исследовать этот поток, уводивший его в сторону от основной цели. Наконец главная река вышла на низменность, но на западе виднелись горы, простирающиеся в меридиональном направлении (горы Ричардсон).
   10 июля Макензи записал: "Совершенно ясно, что река эта впадает в Великое Северное море". Еще три дня он спускался по текущей в низких берегах реке, от которой отходили по обе стороны многочисленные рукава. Вместо индейских поселков, ранее изредка встречавшихся на ее берегах, кое-где видны были жилища эскимосов. 13 июля с холма одного из островов дельты путешественник увидел на западе полосу открытого моря - залив Макензи моря Бофорта, а на востоке - забитый льдом залив (может быть, озеро Эскимо). Ночью при незаходящем солнце он наблюдал прилив, утром видел, как в западном заливе играли в воде киты. Несомненно, он достиг Северного Ледовитого океана. Но, так как он не проследил в обе стороны прилегающие участки морского побережья, в правдивости его сообщения еще долго сомневались. Сам Макензи оправдывался тем, что провизия у него была на исходе. 16 июля он повернул обратно, подъем по реке, естественно, отнимал значительно больше сил, и отряд двигался в два раза медленнее. Через шесть дней от встречных индейцев Макензи узнал, что восемь-девять лет назад далеко на западе эскимосы имели контакт с белыми людьми, пришедшими на больших кораблях и менявшими железо на шкуры. Не исключено - так считает канадский историк и географ Рой Дэниэллс, что это были суда русских промышленников, а встреча произошла предположительно в окрестностях мыса Барроу, самой северной оконечности полуострова Аляска.

   Поход к Северному Ледовитому океану Макензи закончил 12 сентября 1789 года в форте Чипевайан, пройдя за 102 дня почти 5 тысяч километров.
   Великий поток, вытекающий из Большого Невольничьего озера и впадающий в море Бофорта, получил название реки Макензи; это нижний участок (около 1700 километров) огромной водной артерии, известной под именем Атабаска. Как позднее доказал геодезист Питер Фидле, река берет начало в Передовом хребте Скалистых гор; ее продолжение, река Невольничья, имеет в длину менее 500 километров между озерами Атабаска и Большое Невольничье; а общая длина всей системы Атабаска - Макензи 4600 километров, с площадью бассейна 1 760 000 квадратных километров.
   После своего путешествия Александр Макензи провел еще два года на Атабаске и затем вернулся на родину. Там он пополнил свои знания по топографии и географии и подготовился к новому большому путешествию; цель его была отыскать западный речной путь, ведущий от озера Атабаска к Тихому океану.
   В 1792 году Макензи начал свой новый поход. Он высадился на берег реки Святого Лаврентия и уже разведанными путями прошел до форта Чипевайан на озере Атабаска, где Родерик Макензи приготовил все необходимое и подобрал людей для нового путешествия. Александр Макензи выбрал для исследования большую реку Пис-Ривер, впадающую с запада в Невольничью у ее выхода из озера, так как надеялся, что, поднимаясь вверх по ней, можно близко подойти к Тихому океану. В путь он двинулся с группой промышленников, разведавших ранее по его распоряжению Пис-Ривер до устья Смоки-Ривер ("Дымящейся реки"). Сначала он не очень тревожился, когда примерно в 100 километрах от устья долина реки повернула на юго-запад, но затем испытал горькое разочарование - долина поворачивала прямо на юг.
   Так он и плыл вверх по реке, пока не достиг 56° с.ш. Было уже позднее время года - середина октября, и Макензи остановился на зимовку в новом форте близ устья Смоки-Ривер.
   Весной 1793 года, когда река вскрылась, Макензи отослал большую часть людей с грузом мехов в форт Чипевайан, а сам 9 мая двинулся вверх по Пис-Ривер. С ним было еще девять человек, в том числе его помощник и земляк Александр Маккай; все они помещались в одном индейском челне. Челн был велик (7,5 м в длину и 1,4 м в ширину), но так легок, что, по словам Макензи, "два человека могли нести его по хорошей дороге три-четыре мили без отдыха".

   До устья Смоки-Ривер главная река текла в восточном направлении, и путешественники, поднимаясь вверх по ее течению, продвинулись за девять дней на запад приблизительно на 250 километров в предгорной полосе. Затем начались трудности, так как они вступили в каньон длиной в 20 километров, за которым последовал другой, не такой длинный, но более узкий и высокий каньон, прорезанный в Передовом хребте Скалистых гор. В общем, потребовалась неделя, чтобы преодолеть порожистый участок длиной около 40 километров. Приходилось то с величайшим трудом подниматься вверх, против стремительного течения, передвигая челн баграми, то переносить его и весь груз, обходя опасные пороги, вдоль высокого берега, через лес и лесные пожарища.
   За последним каньоном у 56° с.ш. и 124° з.д. путешественники достигли "развилины" - места, где Пис-Ривер составляется из двух рек, текущих вдоль западного подножия Передового хребта в прямо противоположных направлениях: с северо-запада Финлей и с юго-востока Парснип. По совету опытного индейца Макензи двинулся в южном направлении и поднялся по Парснипу до его истока. После разведки оказалось, что на юге, за коротким и удобным волоком, течет какая-то небольшая река в западном направлении. Она довела отряд до Фрейзера - большой и судоходной реки. Вскоре эта река повернула на юг. Макензи надеялся спуститься по ней к Тихому океану и продолжал путь на челне. Сначала горы (Карибу) подходили к берегу только с левой стороны, но затем река вступила в ущелье, все более суживающееся. Индейцы предупредили его, что дальнейшее плавание невозможно из-за опасных порогов.
   На берегу Фрейзера путешественники построили новый челн для обратного пути, оставили его в укромном месте и зарыли поблизости часть своих припасов. Затем восемь человек двинулись на запад, каждый с двухпудовым грузом на спине. Они поднялись по одному из правых притоков Фрейзера (Уэст-Род?) и перевалили относительно невысокий водораздел, за которым в западном направлении текла какая-то река (вероятно, Дин) По многим признакам Макензи убедился, что теперь уже, несомненно, находится на тихоокеанском склоне великого североамериканского нагорья. Сухой климат внутренних областей Канады и нагорья сменился влажным, сравнительно низкорослый хвойный лес - деревьями-гигантами. Дичи было мало, зато реки буквально кишели рыбой.
   Индейцы-проводники вели путников по проторенным дорогам. Часто встречались поселки с большими домами, выстроенными из неотесанных бревен, но украшенными резьбой и размалеванными фигурами. У встречных индейцев и в их домах канадцы видели - вероятно, с сердечным сокрушением - европейские товары (русские, испанские, "бостонские"). Когда Макензи и его спутники вышли к низовью той реки, долиной которой шли, их поразили огромные индейские челны, выдолбленные из стволов дерева, которое Макензи называет кедром (вероятно, гигантская туя, так называемый красный кедр). На одном из таких челнов индейцы из деревни, расположенной близ устья Дина (на реке Белла-Кула?), доставили путешественников мимо острова Кинг по извилистому фьорду к морю. 22 июля 1793 года в устье фьорда, у 52° с.ш., на отвесной скале Макензи сделал красной краской надпись громадными буквами (теперь они высечены на той же скале): "Александр Макензи из Канады, по суше, двадцать второго июля, одна тысяча семьсот девяносто три".
   Завершено было первое пересечение всего североамериканского материка от Атлантического до Тихого океана, и притом в самой широкой его полосе - от залива Святого Лаврентия до залива Королевы Шарлотты.
   24 августа того же, 1793 года Макензи и его спутники уже разведанными ими путями благополучно вернулись к тому форту на Пис-Ривер (у слияния со Смоки-Ривер), где они зимовали в 1792/93 году. В сентябре Макензи был у озера Атабаска, а в 1794 году вернулся в Монреаль, закончив второе пересечение североамериканского материка (теперь уже с запада на восток). В 1801 году в Лондоне вышла в свет его книга "Путешествие Александра Макензи из Монреаля через материк Северной Америки", с тех пор многократно переиздававшаяся и переведенная на ряд европейских языков.

   При первом пересечении Северной Америки он проследил всю реку Пис-Ривер (1923 километров), перевалил Передовой и Береговой хребты Скалистых гор, открыв между ними Внутреннее плато и верхний участок течения реки Фрейзер. Тем же путем в сентябре 1793 года Макензи вернулся к озеру Атабаска, а после зимовки прибыл в 1794 году на реке Святого Лаврентия, совершив второе пересечение материка и пройдя в обоих направлениях более 10 тысяч километров.
   "На этом, - записал Макензи, - кончаются мои путешествия и открытия. В моем описании я нисколько не преувеличил ни трудов, ни опасностей, ни одиночества, ни страданий, и даже наоборот - мне часто не хватало слов, чтобы их как следует описать. Но труд мой не остался без награды, ибо путешествие наше увенчалось успехом".
   Макензи был первым человеком после конкистадора Кавеса-де-Ваки, пересекшим североамериканский континент. Путь его пролегал по трудной местности, тем не менее, Макензи всегда находил время, чтобы производить астрономические определения, которые он делал довольно точно. Русских промышленников, которых он надеялся встретить, он так и не видел, но индейцы рассказали ему о больших судах белых людей, и он только на несколько недель разошелся с топографическим отрядом Ванкувера. Макензи не только открыл огромную, до того неизвестную территорию, но и указал на ее экономическое значение и на ее нужду в новых путях сообщения.
   "Открыв сообщение между Атлантическим и Тихим океанами и учредив ряд постоянных станций во внутренних областях страны, так же как по ее окраинам, вдоль побережья и на островах, мы можем получить господство во всей торговле пушниной по всей Северной Америке от 48° до полюса, за исключением той ее части, какая на Тихом океане является владением России. К этому надо еще добавить рыболовный промысел в обоих океанах и рынки во всех четырех частях света. Таково поприще, которое оказывается для торговли, и если на помощь ей придут те капиталы и кредиты, в отношении которых Великобритания идет далеко впереди всех других стран, прибыли, какие обещает эта торговля, просто неисчислимы".
   Этими фразами закончил Макензи свою книгу. Его проект был частично осуществлен последовавшими за ним торговцами пушниной, обосновавшимися на тихоокеанском побережье. Полное развитие получил этот план лишь с открытием в 1886 году Канадской Тихоокеанской железной дороги, однако к этому времени большая и ценная часть той территории, что имел в виду Макензи, на основе международных договоров, оказалась вне государственных границ Канады.

(1843 - 1902)
    Российский путешественник, исследователь Центральной Азии, генерал-майор. В 1876-1890 годах руководил тремя экспедициями по Джунгарии, Монголии, Гоби, Кашгарии, Куньлуню. Автор способа определения географической широты по звездам, названного его именем.
   
   Михаил Васильевич Певцов родился в Новгородской губернии в мае 1843 года. О детских годах и юности его известно очень мало. Он не любил говорить о лишениях и трудностях личной жизни, которые ему приходилось переживать. Вообще его отличала редкая скромность.
   В семь лет оставшись сиротой, Певцов воспитывался у родственника - бедного петербургского чиновника - и, не имея средств для получения образования, в течение нескольких лет вольнослушателем прошел полный курс Первой петербургской гимназии, а затем в течение года также вольнослушателем посещал Петербургский университет Тяжелое материальное положение заставило его бросить университет и поступить на военную службу в 39-й Томский полк, стоявший в Туле, откуда он вскоре был направлен в Воронежское юнкерское училище. Отлично успевая по всем предметам, Певцов особый интерес проявлял к изучению истории, географии и математики.
   Свой отпуск Певцов проводил в Новгородской губернии, где целыми днями бродил с охотниками по лесам, приучая себя к лишениям и готовясь к путешествиям, о которых мечтал уже в то время.

   В 1862 году Певцов, получив чин прапорщика, отбыл в Варшавский военный округ.
   В 1868 году он поступил в Академию Генерального Штаба. Здесь определились его научные интересы. Большую склонность он питал к математическим наукам. По собственному желанию он прошел курс геодезического отделения. В годы учения в академии Певцов изучал и естественные науки, находя время для работы в библиотеке и музее Петербургского университета, где он приобрел знания и навыки, необходимые натуралисту, вплоть до набивки чучел и хранения энтомологических, ботанических и зоологических коллекций.
   В 1872 году Певцов окончил академию. Несмотря на отличные способности, он был выпущен по второму разряду, так как довольно слабо знал иностранные языки. По окончании академии он был назначен на службу в штаб Семипалатинской области. Пользуясь досугами "невеликой штабной службы", Певцов много работает в области этнографии, изучает быт казахского народа, казахский, а затем и арабский языки и историю Китая.
   С 1875 года военная служба Певцова проходит в Омске, где, наряду с основной работой, он преподает географию в военной гимназии.
   16 мая 1876 года Певцов, имевший тогда уже чин капитана Генерального штаба, выехал из Зайсана в первое путешествие по Джунгарии. Он командовал казачьей сотней, охранявшей хлебный караван по дороге в оазис Гучен. Певцову поручалось также собрать подробные сведения о стране по пути движения каравана. Караван этот имел в своем составе больше шестисот верблюдов, с которыми шли 120 лоучей (погонщиков).

   Экспедиция прошла сначала на юг по каменистой равнине с однообразным рельефом между хребтами Тарбгатай и Саур. Певцов установил, что ранее она представляла глубокую межгорную впадину, позже заполненную отложениями горных потоков. Перевалив невысокий пограничный хребет, караван проследовал вдоль южных склонов Саура на восток к большому озеру Улюнгур. Певцов две недели исследовал его бассейн, нанес на точную карту горько-соленое озеро Бага-Нур, установив, что сравнительно недавно оно было пресным, и что оба озера занимают часть обширной впадины.
   В июне экспедиция продолжила путь на юго-восток вдоль левого берега реки Урунгу. Певцов впервые исследовал и нанес ее на карту - до предгорий Монгольского Алтая.
   Здесь караван повернул на юг, пересек восточную часть Джунгарии, описанную Певцовым, и на 47-й день путешествия достиг Гучена, пройдя около 700 километров. От города Булун-Тохоя до Гучена - а это 500 километров - путь пролегал по совершенно неизвестной местности. В Булун-Тохое Певцов не смог найти проводника и получить сколько-нибудь обстоятельные сведения о предстоящем пути.
   Пробыв в Гучене до 7 августа, Михаил Васильевич той же дорогой возвратился в Булун-Тохой, а далее уже новым путем отправился в Зайсан. Это дало ему возможность ознакомиться со всей восточной половиной Тарбагатайской горной системы .10 сентября экспедиция вернулась в Зайсанский пост.
   Несмотря на короткий срок, экспедиция выполнила большие исследования, значительно расширившие сведения о Джунгарии. Во время этой экспедиции Певцов вел астрономические наблюдения, определив географические координаты шести пунктов по пути следования. Был собран большой и ценный материал по географии, флоре, фауне Джунгарии. Коллекции содержали 18 видов млекопитающих и 62 вида птиц. Интересны сведения о диких верблюдах, встреченных Певцовым к северу от Гучена, и больших стадах диких лошадей между реками Урунгу и Гученом.
   Нередко исследования выполнялись даже с риском для жизни. Так, отправившись 20 августа на плоту вниз по реке Урунгу, Певцов и его четыре спутника попали в водоворот, их плот вертелся в нем около 10 минут, потом его с силой понесло на прибрежную скалу, оттуда на толстое дерево, потом несколько раз ударило о прибрежные камни и, наконец, выбросило на широкий и плоский каменный мыс. "Все эти страшные толчки наш плот выдержал и избавил нас, таким образом, от неизбежного крушения, только благодаря толстой настилке из ветвей тальника, выдававшейся за его края и смягчавшей значительно удары".

   Результаты путешествия - описание маршрута и карта Восточной Джунгарии - были опубликованы Певцовым в 1879 году в работе "Путевые очерки Джунгарии".
   Первое путешествие Певцова получило высокую оценку Семенова-Тян-Шанского: "Этим замечательным путешествием М. В. Певцова достигалось в значительной мере то, к чему так стремилось Географическое общество еще в предшествующем периоде, а именно обстоятельное исследование всего бассейна озера Улюнгура или Кызыл-Баша, а также юго-восточной оконечности Алтая и промежутка, отделяющего его от Тянь-Шаня, наконец, первое знакомство с наиболее прославленною туземными географическими источниками из Тянь-Шанских вершин, горою Богдо-Оло, не говоря уж об определении высот снежной линии в виду снежной вершины Богдо-Оло. В превосходной своей статье "Путевые очерки Джунгарии", служащей лучшим украшением первой книжки "Записок Западно-Сибирского Отдела Русского географического общества", вышедшей в Омске в 1879 г., М В Певцов обнаружил мастерское уменье описывать и характеризовать виденные им местности и сразу стал в ряду выдающихся деятелей общества".
   За работы, связанные с этой первой экспедицией, Русское географическое общество наградило Певцова малой золотой медалью. За ним упрочилась репутация хорошего астронома-геодезиста и наблюдательного географа.
   10 мая 1877 года с целью изучения больших пространств Западной Сибири Русским географическим обществом был открыт в Омске новый отдел под названием "Западно-Сибирского". Его председателем был избран генерал-майор И. Ф. Бабков, а служивший в то время в Западно-Сибирском военном округе Генерального штаба капитан Певцов - правителем дел. С 1882 года Певцов был председателем распорядительного комитета этого отдела.
   Весной 1878 года было получено известие, что бийские купцы, торгующие в Западной Монголии, намерены отправить караван из города Кобдо в город Кукухото в провинции Шаньси. С караваном отправилась экспедиция Певцова с целью географического изучения северо-западной Монголии и, в частности, разрешения вопроса о соединении Хангая (Хангайского хребта) и Алтая (Монгольского). В то время отсутствовали сколько-нибудь точные карты этой части Монголии. Вместе с Певцовым были командированы из Омского Военно-топографического отдела два военных топографа Скопин и Чуклин, к путешественникам был назначен конвой из шести казаков, знавших монгольский язык.
   Путь каравана проходил вдоль северного подножья Южно-китайского Алтая, по областям, неизвестным европейцам. Путешествие по Монголии и Китаю продолжалось тринадцать месяцев. Собравшись во второй половине июля 1878 года в станице Алтайской, 3 августа участники экспедиции продолжили путь. Прибыв через три недели в город Кобдо, экспедиция вынуждена была более двух недель ждать окончания снаряжения купеческого каравана. Бийские купцы отправляли караван с грузом маральих рогов, которые они надеялись продать в Кукухото китайским купцам гораздо выгоднее, чем на месте в Кобдо (действительно, рога, стоившие нашим купцам около 11 000 рублей, были проданы в Кукухото за 21 000).

   Из города Кобдо экспедиция направилась на юго-восток через монастырь Нарбаньчжи и южные отроги Хангая по караванному пути протяженностью около 430 километров. Певцов прошел до излучины реки Дзабхана, обследовал его среднее течение и двинулся далее на юго-восток по южному склону хребта Хан-гай. Он пересек ряд значительных рек (Байдраг-Гол, Туйн-Гол, Тацын-Гол, Аргын-Гол, Онгин-Гол) и установил, что все они берут начало на Хангайском хребте. Это открытие в корне изменило представление о гидрографии края.
   Южнее Певцов открыл и описал длинную (около 500 километров) и узкую бессточную впадину между Хангаем и Алтаем, назвав ее Долиной Озер. Как он правильно решил, эта впадина является западным рукавом Гоби. Своими гидрографическими исследованиями и открытием Долины Озер он доказал, что хребет Хангай нигде не соединяется с Монгольским Алтаем, впервые верно показанным на его карте в виде длинного (около 1000 километров) хребта, вытянутого в юго-восточном направлении.
   Дальнейший путь каравана пролегал по окраине Долины Озер вдоль восточной части Гобийского Алтая. Певцов обнаружил здесь два коротких, почти параллельных горных массива, поднимающихся выше 3,5 тысячи метров: Их-Бог-до-Ула и Бага-Богдо-Ула. К юго-востоку от Долины Озер он открыл невысокий (до 3 тысяч метров) окраинный хребет Гобийского Алтая (Гурван-Сайхан) и показал, что юго-восточные отроги Алтая окончательно исчезают в обширной равнине Галбын-Гоби. Так Певцов установил направление и протяженность (более 500 километров) Гобийского Алтая и этим в основном завершил открытие всей системы Монгольского Алтая.
   От Гурван-Сайхана караван продолжал идти на юго-восток и пересек Монгольскую Гоби. Певцов обнаружил, что ее северная часть представляет собой всхолмленную страну с невысокими грядами, а южная расположена выше и принадлежит другой горной стране с приблизительно широтным простиранием - хребту Иньшань. Тем самым он доказал обособленность Гобийского Алтая и от Иньшаня.
   После странствий по горам, степям и пустыням караван достиг Кукухото (Гуй-хуа-чен), отстоявшего от станицы Алтайской на 2670 километров. Собрав в городе Кукухото нужные сведения, экспедиция отправилась в город Калган и пробыла в нем с 25 декабря 1878 года до 27 февраля 1879 года, а затем направилась по прямой караванной дороге через Ургу и Улясутай к русской границе, перейдя которую закончила свое более чем годичное путешествие в поселке Кош-Агач.
   Общий результат второй экспедиции - установление главнейших черт орографии и гидрографии северо-западной части Центральной Азии. В "Очерке путешествия по Монголии и северным провинциям Внутреннего Китая" (1883) Певцов дал первую сравнительную характеристику ландшафтов Монгольского и Русского Алтая. На основании маршрутной съемки он составил принципиально новые карты Центральной Азии.

   Талантливый исследователь был награжден в 1885 году второй из высших наград Русского географического общества - медалью Литке. Именем Певцова был назван ледник хребта Монгольский Алтай в истоках реки Канас в Синьцзяне. Правительство наградило его орденом святого Владимира 4-й степени, а спутники Певцова, военные топографы, получили следующие чины.
   По возвращении из этого путешествия Певцов более семи лет прожил в Омске, где сначала преподавал в гимназии, а затем исполнял должность начальника штаба Округа. Много времени он уделял работе в Западно-Сибирском Отделе Русского географического общества. Певцов ежедневно производил астрономические наблюдения в маленькой обсерватории у своего дома в Кадышевском форштадте. Эти наблюдения позволили ему окончательно разработать получивший мировую известность способ Певцова для определения географической широты по соответственным высотам двух звезд.
   В 1882-1883 годах Певцов в качестве полномочного комиссара руководил установлением русско-китайской границы на Семипалатинском участке. Под его руководством было покрыто глазомерной съемкой все вновь присоединенное от Китая пространство по рекам Каб и Алкабек площадью около 57 000 квадратных километров. При этом лично Певцов определил географическое положение восьми пунктов.
   В начале 1887 года Певцов получил назначение на новую должность - делопроизводителя Азиатской части Главного штаба в Петербурге.
   В середине августа 1888 года Николай Михайлович Пржевальский выехал из Петербурга в город Каракол (ныне Пржевальск), откуда должна была начаться экспедиция. Незадолго до выхода экспедиции из Каракола Пржевальский, выпив на охоте сырой воды, заразился брюшным тифом и 20 октября 1888 года умер. Необходим был новый руководитель Тибетской экспедиции. В январе 1889 года Военное министерство по представлению председателя Русского географического общества Семенова-Тян-Шанского назначило начальником экспедиции полковника Певцова.
   В апреле 1889 года Михаил Васильевич прибыл в Каракол к осиротевшей экспедиции и принял над нею начальство. В составе экспедиции были поручик Всеволод Роборовский, подпоручик Петр Козлов, горный инженер геолог Константин Богданович, а также переводчик, препаратор, 12 казаков, два проводника и несколько киргизов-погонщиков. Караван экспедиции состоял из 88 верблюдов, 22 лошадей, 100 овец для питания и трех сторожевых собак.

   Пребывание экспедиции за границей было рассчитано на два года. Маршрут, намеченный Пржевальским, и программа исследований Тибета были несколько сокращены; предполагаемый район исследования ограничивался окраинным хребтом Куньлунь от верховьев реки Юрункаш до меридиана озера Лобнор и прилежащей к нему на юге полосы Тибетского нагорья до параллели 35°. Была принята новая методика исследований.
   Главной задачей экспедиции было исследование горных стран, окаймляющих с севера Тибетское нагорье. Необходимо было изучить также существующие проходы внутрь Тибета, чтобы подготовить почву для будущих исследований на самом Тибетском нагорье.
   Третье - Тибетское - путешествие Певцова по Центральной Азии началось 13 мая 1889 года. Экспедиция успешно выполнила свою задачу и вернулась в Россию раньше намеченнного срока - в январе 1891 года. Эта экспедиция была крупнейшей в жизни Певцова.
   Певцов сообщает много интересных сведений об Яркендском оазисе. 22 октября экспедиция достигла маленького городка Ния, важного по своему положению в узле нескольких караванных троп в центральном Тибете. В этом городке экспедиция провела пять зимних месяцев, в течение которых Певцов производил магнитные, астрономические и метеорологические наблюдения. Впоследствии он напишет работу "Климат Кашгарии (Восточного Туркестана)" - единственный в свое время труд по климатологии Центральной Азии, не потерявший значения и до наших дней.
   В Нии Певцов написал обстоятельный этнографический очерк Кашгарии. У Певцова были самые дружелюбные отношения с туземцами. В конце августа Михаил Васильевич готовился покинуть урочище Тохтахон - северный отрог Куньлуня, находящееся в горах на высоте 3036 метров, где экспедиция пробыла полтора месяца, пережидая жару и давая отдых верблюдам. В благодарность за гостеприимство Певцов пригласил на прощальный обед кашгарских пастухов - обитателей соседних хижин. После угощения приглашенных обедом, чаем и лакомствами в честь них был устроен фейерверк, который сопровождался стрельбой из маленькой пушки. "Такой прием привел наших простодушных гостей, - пишет Певцов, - в полный восторг. После фейерверка, когда они собрались расходиться по домам, я подошел к ним и, поблагодарив за дружеское к нам расположение и оказанные услуги, пожелал им счастливой жизни, умножения стад и просил о сохранении доброй памяти о нас. Они отвечали, что не только сами до конца своих дней будут вспоминать нас добром, но передадут эти отрадные воспоминания и детям. Затем мы горячо простились с добродушными бедняками, мысленно пожелав им лучшей доли в будущем".
   В селении Мандалык старшина таглыков, прощаясь с Певцовым, заявил: "В течение всей моей жизни никто не помог мне столько как вы, таксыр (господин)! Да вознаградит вас аллах и приведет невредимым в родную страну".

   Кстати сказать, в Кашгарии Певцов обнаружил остатки рабства, которое сохранилось, несмотря на строгое запрещение работорговли, так как рабовладельцам разрешалось держать ранее приобретенных рабов. Во время экспедиции Певцова в Кашгарии насчитывалось около 1000 рабов - в большинстве своем пленников, захваченных в прежние годы в Канджуте, Бадахшане, Гильгите и Читрале Певцов приводит в своем описании даже существовавшие цены на рабов в зависимости от возраста: мужчины от 90 до 180 рублей, женщины - от 140 до 270 рублей.
   Из Каракасая экспедиция направилась в совершенно неизученный район озера Дашикуль. На берегу этого горько-соленого озера, расположенного на щебнистой равнине, был разбит лагерь. На озере участники экспедиции провели пять дней; надо было дать отдых сильно утомленным животным, которые прошли большой путь, поднявшись на высоту 1277 метров над Карасаем.
   В начале сентября, простившись с таглыками и щедро одарив их, экспедиция тронулась по направлению к озеру Лобнор. Береговая линия этого озера достигает 250 километров. Здесь была определена абсолютная высота поверхности озера, которая оказалась равной 807 метров.
   Любопытно отметить, что у берегов Лобнора Певцов узнал из расспросов местных жителей, что в 1858 году из города Курли по долине Яркенд-дарьи проезжал в сопровождении проводника-киргиза русский человек по имени Иван, отличавшийся необычно высоким ростом, атлетическим сложением и необыкновенной силой. В 1859 году в эти места пришли уже восемь семей русских староверов, которые прожили здесь около двух лет, занимаясь земледелием, рыбной ловлей и охотой, пока приехавший из Турфана китайский чиновник не уговорил их уйти на север, что они и сделали, погрузив свой скарб на лошадей. По пути эти семьи прожили еще несколько месяцев в Курли.
   Чтобы вернуться из Тибета в Зайсан, экспедиции предстояло пройти около 2000 километров. Такой длинный путь позволил произвести ценные наблюдения и собрать много интересных сведений, значительно обогативших нашу отечественную науку. Путь в 650 километров из Урумчи до Зайсана описан Певцовым впервые; он же первый определил здесь ряд астрономических пунктов. Астрономические наблюдения и съемка вдоль маршрута выполнялись Певцовым и его спутниками в сорокаградусный мороз при сильных северных ветрах и песчаных буранах.
   3 января 1891 года двухгодичное путешествие Певцова завершилось в Зайсане.

   Результаты последней экспедиции Певцова, описанные в работе "Труды Тибетской экспедиции 1889 - 1890 гг." (1892-1897), были очень велики. Установлены границы и размеры пустыни Такла-Макан; исследована горная система Куньлунь и впервые составлена (Богдановичем) схематическая карта всего Куньлуня; открыто высокое плато Северо-Западного Тибета и выяснены его приблизительные размеры; завершено открытие хребтов Русского, Пржевальского, Алтынтага и межгорной котловины Культала, открыт ряд новых хребтов; дана характеристика рельефа и гидрографии западной части Центральной Азии; очень продвинулось вперед разрешение "загадки Лобнора".
   За эту экспедицию Певцов был удостоен высшей награды Русского географического общества - Константиновской медали. Кроме того, в апреле 1891 года он был избран почетным членом-корреспондентом Лондонского королевского географического общества, награжден орденом святого Владимира 3-й степени, 30 августа 1891 года произведен в генерал-майоры и назначен в число четырех генералов, состоявших при начальнике Главного Штаба, а также получил пожизненную пенсию 500 рублей в год.
   Тибетская экспедиция была последней в жизни Певцова. Оставшиеся годы он провел в Петербурге. По окончании обработки материалов Тибетской экспедиции он работал в Генеральном штабе. Знаменитый путешественник плохо переносил петербургский климат и часто болел.
   Все свое свободное время Михаил Васильевич посвящает занятиям любимыми науками: геодезией, географией и астрономией, и, несмотря на то, что плохое здоровье не позволило ему полностью отдаться научным занятиям, он после издания отчета о трудах Тибетской экспедиции написал ряд работ.
   На тех, кто мало знал Михаила Васильевича Певцова, он производил суровое впечатление. На самом же деле, как вспоминает о нем участник Тибетской экспедиции замечательный русский путешественник П. К. Козлов, это был гуманный и добрый человек, охотно приходивший на помощь ко всем, кто обращался к нему за каким бы то ни было содействием, лишь бы последнее не превышало его средств и сил.
   Болезнь надломила силы замечательного русского исследователя, и 25 февраля 1902 года в 9 часов утра Михаил Васильевич скончался на руках своей жены.

   О роли Михаила Васильевича Певцова в исследовании Азии хорошо сказал академик В. А. Обручев: "Когда будет написана история географических открытий и исследований во Внутренней Азии во второй половине XIX века, на ее страницах займут почетное место и будут поставлены рядом имена трех русских путешественников - Г. Н. Потанина, Н. М. Пржевальского и М. В. Певцова.
   Если нанести маршруты всех троих на одну и ту же карту, мы увидим, что Внутренняя Азия будет искрещена ими в разных частях и в разных направлениях, и не останется ни одной страны, кроме южной половины Тибета, где бы ни пролегал маршрут хотя бы одного из них. Их путевые отчеты то являются единственными для данной местности, то дополняют друг друга... Трудно даже решить вопрос, кто из них сделал больше другого, кому отвести первое место, кому второе, кому третье как исследователям Внутренней Азии..."

Итальянский путешественник по Центральной Аравии. Первым из европейцев посетил древний и знаменитый оазис Хайбар и совершил поездку в Джебель-Шаммар, давшую ценнейшие результаты.
   
   В феврале 1864 года в Тейнму с северо-запада прибыл итальянец Карло Гуармани с целью закупки лошадей для французского и савойского дворов. Он задержался в Аравии и совершил самые важные из всех известных путешествий по Центральной Аравии. "От него первого мы узнали о большом протяжении на запад и юго-запад питающих Шаммар оазисов и колодцев", - считает географ Хогарт. По его мнению, Гуармани "не только впервые обеспечил возможность научного картографирования Центральной Аравии, но и дал картографам больше материала, чем кто-либо из его преемников, кроме Юбера, до самого последнего времени".

   Неджд привлек Гуармани тем, что "с самых давних времен был колыбелью самого совершенного типа конской породы". Породистые лошади Аравии пользуются такой же известностью, как и ее кофе, по крайней мере, так было до наступления эры нефти.
   Гуармани был хорошо подготовлен к путешествию по Неджду вовсе не потому что был прекрасно осведомлен обо всем, что касалось Аравии и ислама, но, прежде всего, потому, что имел превосходные отношения с бедуинскими племенами. В самом деле, этот отпрыск благородной итальянской семьи в течение долгого времени находился в Иерусалиме в качестве агента французских императорских перевозок. Таким образом, он имел возможность совершать многочисленные поездки в Палестину, Египет и в Сирию, поддерживая постоянные торговые отношения с кочевыми племенами этих стран, и приобретал основательные знания во всем, что с ними было связано. Особенно хорошо он знал земли, лежащие между Иерусалимом и Мертвым морем.
   В 1863 году Гуармани был вызван в Париж министром сельского хозяйства (которому он впоследствии посвятит свою книгу): речь шла о закупке лошадей для императорских конюшен. Виктор Эммануил II, воспользовавшись этим, также поручил ему приобретение арабских жеребцов-производителей для Италии. Именно поэтому Гуармани отправляется в Неджд к шаммарскому князю, у которого были особенно большие возможности помочь ему заполучить лучшие экземпляры у своих подданных бедуинов.
   Но у Гуармани было и другое поручение, совпадавшее с собственными его благородными стремлениями, а именно - включить итальянское имя в почетный ряд имен великих путешественников того века от Буркхардта до Валлина, снискавших себе славу замечательными географическими открытиями. С этими надеждами Гуармани оставил семью, которую опасная экспедиция Карло повергала в глубокое горе.
   Он отправился в путь 26 января 1864 года в костюме бедуина и в сопровождении верного слуги-араба, который, кстати, в Бейтлахме едва не покинул его, охваченный суеверным страхом при встрече с погребальной процессией.

   Вначале Гуармани прибыл на стоянку одного из племенных вождей на границе с Петрейской Аравией и уже оттуда направился в глубь страны в обществе одного из шейхов этого племени, его двоюродного брата и еще одного всадника; эти люди сами предложили сопровождать его.
   Гуармани едет из лагеря в лагерь, знакомясь с бедуинским гостеприимством, которое встречает повсюду, вплоть до жилища вождя племени бени сахр; там ему удается обменять три пистолета на дромадера и получить рекомендательное письмо к союзникам бени сахр. Другое письмо адресовано шейху независимых атайбов, ему пишет вождь племени руала, представляя итальянца в этом письме как закупщика лошадей, посланного турецким правительством. Быть турком в глазах арабов вовсе не так хорошо, но христианин и француз итальянского происхождения - это уж совсем плохо. Первое, что увидит Гуармани, приехав позднее в Хаиль, - это труп персидского еврея, убитого толпой за то, что, назвавшись мусульманином и будучи разоблаченным, он отказался произнести символ веры ислама. Несчастный приехал в Неджд, чтобы закупить лошадей для персидского шаха. В Египте, куда дошла новость об этой смерти, сочли, что речь идет о Гуармани, и семья уже оплакивала его как погибшего. Между тем сам он, полный жизненных сил, с аппетитом уничтожал плов и с надлежащим усердием совершал обряды ислама, обращая молитву "сердцем к Богу, устами - к Мухаммеду". По его мнению, человек, решившийся на столь трудное предприятие, требующее от него использования всех возможных средств и даже попытки совершить невозможное, не должен останавливаться ни перед каким препятствием. "Помня учение Христа о тех, кто "блажен", но не забывая и о гниющем трупе израильтянина, я в глубине души решил, что не буду включать себя в число нищих духом и не обрету рая на правах дурачка".
   Как настоящий бедуин, не имея при себе ничего, кроме изношенной одежды, теплого плаща из кожи ягненка и меха с водой, Гуармани вместе со слугой и проводником приезжает в Тайму, где уже побывал Валлин.
   Чтобы не рисковать в пустыне деньгами, он оставляет их на сохранение своему спутнику в Тайме и отправляется к пастбищам атайбов.
   Подозрительный шейх скорее принял бы его за турецкого шпиона, чем за любителя лошадей, но, тем не менее, Гуармани выполнил свою миссию, подавив в себе желание купить нескольких жеребцов превосходной породы, но слишком мелких для европейского вкуса.

   Совершая закупки, Гуармани пришел к цели, достижение которой способствовало его славе. Целью этой был Хайбар, город, расположенный неподалеку от караванной дороги, чуть-чуть не доезжая Медины. Об этом городе путешественник ди Вартема говорил, что его населяют четыре-пять тысяч обрезанных иудеев, весьма темнокожих и ненавидящих мавров. Никто еще не был в Хайбаре и не смог проверить это любопытное сообщение. Абуль-Фида писал: "Это земля детей Анзаба. Хайбар на языке евреев означает замок... По мнению Идриси, это маленький, похожий скорее на большой замок город, изобилующий фруктами и пальмовыми деревьями".
   Войдя в город, окруженный пальмовыми рощами, Гуармани счел, что попал в Судан! В качестве турецкого эмиссара он был вежливо принят губернатором, подданным шаммарского князя из Хаиля, и осматривал город столько, сколько хотел. Город насчитывал приблизительно 2,5 тысячи жителей и был разделен на семь кварталов, каждый из которых занимал одну из семи долин Джебель-Харра, орошаемых в этом месте множеством источников с очень чистой водой. Над долинами возвышается высокая и массивная скала, на которой построен очень древний форт Каср-эль-Иехудди, что значит "иудейский замок". Гуармани побывал на развалинах укрепления, но не увидел ничего, кроме нагромождения камней без всякого следа надписей или скульптурных изображений.
   Что же касается характерных черт населения, то он объясняет их следующим образом: это в действительности потомки эфиопских рабов племени валяд сулейман и алейдан. Они начали заселять Хайбар несколькими веками раньше, когда их хозяева, многие из которых погибли от оспы, возникшей, как думали, из-за плохой воды, покинули город. Однако полностью своих владений ушедшие не уступили новым жителям, сохранив за собой право получать после сбора урожая две грозди фиников с каждого дерева, но не требуя никакой доли от урожая всех других культур. Поэтому каждый год оба господствующих племени подходят к Хайбару, не входя, однако, в город, так как считается, что вода его до сих пор опасна для белых; черные передают причитающиеся им финики и дань в сумме 2 тысяч талеров (9320 франков 1865 года), которую они обязались выплачивать шаммарскому эмиру Хаиля.
   По свидетельству Гуармани, все эти чернокожие - мусульмане, они обладают достаточно мягким характером.
   Из Хайбара путешественник отправляется в область, населенную оседлым племенем этейм. Однако в этих же краях около тысячи своих шатров раскинули рука, большой род из племени атайба.

   Чтобы продвинуться дальше на восток, Гуармани присоединился к шедшим в этом же направлении атайба. Но племя как раз в это время находилось в состоянии войны с царствовавшим тогда саудовским эмиром Фейсалом ибн Саудом, и лагерь свой бедуины сняли только для того, чтобы попытаться прорвать или обойти вражеские линии, находившиеся на окрестных высотах.
   Впереди ехали 200 всадников; в середине находились женщины и дети, а также стада и весь скарб; наконец, в арьергарде двигались 700 стрелков на верблюдах. Так шли они четверо суток подряд, днем и ночью, отдыхая лишь по нескольку часов в сутки на редких стоянках, не разбивая даже шатров и постоянно подвергаясь набегам недждских всадников и воинов из племени бени кахтан, во главе которых стоял эмир Абдаллах, сын Фейсала. К вечеру четвертого дня племя оказалось у места своей первоначальной стоянки, но оно потеряло все свои стада; кроме того, 60 человек было убито и 200 - ранено.
   Однако до конца войны было еще далеко. Вскоре, воспользовавшись изменой кахтанов, 400 всадников и 5 тысяч стрелков из племени рука верхом на дромадерах обрушились на недждцев и учинили среди них настоящую резню.
   Гуармани помогал ухаживать за ранеными. Во время дележа добычи он получил от шейха победившего племени великолепную лошадь, право владеть которой оспаривало несколько шейхов. Кроме того, он купил трех жеребцов-производителей, стоимость которых равнялась стоимости сотни верблюдиц, и, считая свою миссию выполненной, стал подумывать о возвращении. Тем временем атайба снялись с места. Гуармани, оставшийся с единственным проводником на огромной равнине, усеянной мертвыми телами, послал к шатрам этейм за двумя бедуинами, которые должны были сопровождать путешественника и охранять его лошадей. "Шакалы, вороны, волки, ястребы рвали трупы на куски, - пишет он. - Я дрожал от ужаса".
   Наконец, договорившись с этеймами, что они будут сопровождать его лошадей во время его обратного пути, Гуармани выбирает для себя более длинную дорогу, не в силах отказаться от удовольствия увидеть Неджд и желая быть представленным эмиру Фейсалу и его сыну.

   Но у самой Анайзы его остановили всадники эмира Абдаллаха. Гуармани представляет им бывшие при нем рекомендательные письма к эмиру. Сам эмир, не доверяя турку, о котором говорится в письме, отказывается его принять и велит проводить в Анайзу, где местный губернатор разрешает ему продолжать путь к Хаилю.
   Жители Анайзы занимались главным образом тем, что покупали у бедуинов жеребят, выращивали их и продавали затем уже взрослых лошадей в Персию и Индию.
   Во время своих прогулок по окрестностям Хаиля Гуармани имел возможность нанести визит принцу-наследнику Рашидидов, в то время как принц посетил пастбище в Джебель-Шаммаре, где под охраной 300 рабов паслось почти 500 кобылиц.
   Гуармани пишет, что Джуфейфа, расположенная в Западном Джебеле, находится "на огромной равнине, где через двадцать лет будет множество других деревень: уже построены отдельные дома, вырыты колодцы, посажены пальмовые рощи".
   Наблюдательный Гуармани замечает, что для племени шаммар саранча является одновременно и бедствием, и спасением. Туда, где опускается туча саранчи, бегут все, торопясь вырыть в песке ямки, чтобы поджарить насекомых. Гуармани тоже пробует это блюдо, но не находит его вкусным: поджаренная саранча безвкусна, а вареная - студениста, но лошадям она заменяет ячмень. Высушенные и истолченные в порошок насекомые служат в малых дозах питательным продуктом и могут в таком виде сохраняться годами.

   Он отмечает теплый прием, оказанный ему в государстве Телала ибн Рашида, и сожалеет только о царящем там и доведенном до крайности религиозном фанатизме (хотя и не ваххабитском), а также о распущенности нравов, присущей как мужчинам, так и женщинам, отличающимся, кстати, необычайной красотой. Наконец Гуармани покидает Джебель-Шаммар и направляется вместе со своими лошадьми по маршруту, пройденному Валлином, но в обратном направлении.
   Самая большая опасность поджидала его в Вади Сирхан. Он едет вместе с караваном из 182 вооруженных мужчин, направляющихся в Хауран. Но бедуины из племен шарарат и сейлан, объединившись, напали на караван с целью ограбить его. Оплакивая двух мертвых и приведя с собой десятерых раненых, караван приходит на стоянку полностью разоренным и в самом плачевном состоянии. Гуармани отдает своим спутникам пятьдесят мер фиников и помогает ухаживать за ранеными, четверых из которых спасти не удалось.
   На следующий день он отправляется в Дамаск, откуда возвращается в Иерусалим.
   Его книга, скромно изданная францисканцами этого города и тотчас же переведенная на французский язык, не только отличалась искренностью и содержала массу данных относительно бедуинских племен и их жизни, но и изобиловала географическими сведениями - результатом измерений, сделанных компасом и циркулем, и подсчета расстояний. Все это делало возможным картографирование Центральной Аравии.
   Так благодаря Валлину и Гуармани были исследованы Северная Аравия и государство князей Рашидидов.

(1766 - 1818)
    Испанский путешественник. Побывал в Марокко (1804-1805). Путешествовал под именем Али-бея Эль-Аббаси. Определил географическое положение Мекки, описал дорогу от побережья до Мекки и Медины. Установил, что приморский хребет Эр-Риф отделен от Атласских гор долиной реки Себу. Автор книги "Путешествие Али Бея в Африку и Азию".
   
   В январе 1807 года в Джидду прибыл весьма знатный паломник в сопровождении многочисленных слуг, которые расстелили в мечети молитвенный коврик их господина рядом с ковром имама. То был один из потомков Аббасидов, Али-бей аль-Аббаси. Никогда ни одному арабу не пришло бы в голову усомниться в том, что перед ним - мусульманин из знатного рода, погруженный в изучение западных наук и владеющий многими европейскими языками достаточно хорошо, как он сам сказал шерифу, - французским, но главным образом - испанским и итальянским. Даже склонный ко всякого рода подозрениям шериф счел его арабский язык не вызывающим никаких сомнений, и местный "отравитель", очаровательный молодой араб, исполнявший функции "хозяина колодцев Земзема" и предлагавший святую воду знатным паломникам, не получил приказа отправить Али-бея на тот свет. Кстати, на этот случай у Али-бея была припасена щепотка рвотного порошка.

   В действительности путешественника звали Доминго Бадья-и-Леблих. Он родился в Барселоне и получил хорошее образование. Изучал математику, географию, астрономию, физику, историю, музыку и преимущественно арабский язык. В 1801 году Доминго, получив тайное задание от испанского правительства, предпринял путешествие с научными целями в северо-западную Африку, где должен был подготовить переворот против султана Марокко. Чтобы устранить всякие сомнения относительно своей принадлежности к магометанству, он собственноручно совершил над собой обряд обрезания и, изготовив себе на имя Али-бея, родственника пророка, родословные грамоты, снабженные всеми необходимыми печатями и подписями, высадился под этим именем в Танжере. Отсюда он направился в Марокко. Население приняло его восторженно, а султан Мулей Солиман отнесся к нему как к другу и брату. Испанский король Карл IV отказался платить за доверие неблагодарностью и отозвал Али-бея. Таким образом, переворот не состоялся.
   Он отправился из Марокко в Александрию, куда приехал в 1806 году и где встретился с Шатобрианом. Бадья-и-Леблих был принят некоторыми знатными особами Парижа и Лондона.
   У испанского путешественника были весьма совершенные измерительные приборы гигрометр, секстант, телескоп и т.д. Он обогатил географическую науку точными данными, отметив с помощью астрономических наблюдений широты различных пунктов в Красном море, где он побывал - Янбо, Джидды и других, а также приблизительную широту Медины, где он не был, и точную широту Мекки. Впервые была измерена широта пункта, расположенного во внутренней части полуострова. Он описал с точки зрения геологии горы между Янбо и Мединой, то сланцеватые, то из вулканических пород. Кроме того, он собирал растения и насекомых. К сожалению, он вынужден был в опасной ситуации. Уничтожить свою коллекцию насекомых дабы не возбудить на свой счет подозрений.
   Первый визит в Каабу потряс Али-бея до глубины души, хотя его впечатления и не были свободны от романтизма.
   "Паломники должны войти в Мекку пешком, однако вследствие моего болезненного состояния я оставался на своем верблюде. Сразу же после того, как вошли в город, мы совершили общее омовение, и я тотчас же вместе со всей моей свитой был препровожден к храму. Человек, которому поручено было нас проводить, всю дорогу громко читал различные молитвы, мы же все вместе монотонно вторили ему слово за словом. Я был еще так слаб, что двое из моих людей должны были поддерживать меня.
   В таком состоянии я и добрался до храма, проехав всю главную улицу, чтобы войти туда через Баб-эс-Салам, то есть Ворота спасения, что почитается счастливым предзнаменованием. Сняв сандалии, я прошел через эти приносящие счастье ворота. Вот мы прошли портик, или галерею, и в тот самый момент, когда мы должны были войти в большой двор, где расположен дом Господень, наш гид остановил нас и, указав пальцем на Каабу, с пафосом произнес. "Шуф, шуф эль-бейт аллах эль-харам" ("Посмотрите, посмотрите, дом Господень, - защита".) Окружавшая меня свита, бесконечная, насколько хватало глаз, колоннада галереи, огромный двор храма, дом Господень, покрытый снизу доверху черным покрывалом и окруженный кольцом ламп, поздний час, и молчание ночи, и наш гид, вдохновенно говоривший перед нами, - все это создавало величественную картину, которая никогда не сотрется в, моей памяти".

   Али-бей первым подробно рассказал Западу о паломничестве в Мекку, которое он увидел глазами мусульманина.
   Местоположение храма обозначено с точностью. Судя по описаниям, мечеть и ее главная часть - Кааба находились там же, где и сейчас. Даже электрические фонари, изображенные на последних фотографиях и пришедшие на смену прежним стеклянным зеленым колпакам, подвешенным к перекладинам, опирающимся на тонкие стойки, расположены в точности так же.
   Большую мечеть Али-бей описывает как огороженное пространство почти прямоугольной формы, образованное роскошно украшенными галереями с тройным рядом сводов (своды ряда, находящегося со стороны двора, были увенчаны маленькими куполами); поддерживались же своды колоннами с резными капителями.
   Девятнадцать ворот открывают вход в эти галереи, и семь минаретов возвышаются над ними. Пол в храме земляной; чтобы сесть, на нем расстилают циновки. Но от галерей шесть дорог, мощенных крупным кварцевым камнем, ведут к центру, к первому кругу, вымощенному точно таким же образом: там стоят четыре здания: это молитвенные места, предназначенные для тех, кто выполняет четыре главных обряда правоверных мусульман. Два маленьких здания предназначены для совершения обрядов малекитов и ханбалитов, двухэтажное - для турок, отправляющих обряд ханефи. Наконец, терраса самого большого строения служит местом молений для шафиитов ("малекиты", "ханбалиты", "ханифиты", "шафииты" - обозначения приверженцев различных толков в ортодоксальном Исламе, названных по имени их основателей).
   Здесь же находится колодец Земзем и маленькая комната, где собраны кувшины, которыми паломники черпают воду из колодца. Именно здесь хлопочут многочисленные служители во главе с "хозяином колодца". На маленькой террасе находятся два горизонтальных циферблата солнечных часов, указывающих время молитвы.
   Согласно преданию, колодец этот был сотворен Господом, чтобы спасти от смерти Агарь и ее сына Исмаила, изгнанных Авраамом в пустыню. Из этого колодца в изобилии берут воду для питья и для кропления.

   Разукрашенная арка, называемая Баб-эс-Салам, или Ворота спасения, ведет к центральному кругу, вымощенному мрамором. Справа от арки - Минбар, то есть кафедра для пятничных проповедей, она стоит на возвышении. Слева - Макам Ибрахим, что значит место Авраама; оно покрыто крышей, покоящейся на шести пилястрах. Половина заполненного таким образом пространства окружена решеткой, дверь которой закрыта на серебряный замок.
   Наконец, в центре возвышается Кааба, покрытая до уровня мраморного цоколя черным покрывалом с расшитой золотом полосой. Покрывало меняют каждый год, причем старое режется на кусочки и раздается в качестве реликвий, а храм одевают новой "рубашкой", подаренной Каиром и привезенной караваном паломников.
   Здание (во времена Мухаммеда оно было языческим храмом) - очень старое. Оно состоит из единственной комнаты с дверью, расположенной на высоте человеческого роста. По свидетельству Али-бея, некогда существовала как будто и другая дверь - напротив, следы которой сохранились. Черный камень плотно вставлен в угол стены, ниже уровня двери; часть, выступающая из стены, оправлена в серебро.
   Дав точные размеры черного камня, он добавляет: "Мы полагаем, что этот чудесный камень есть прозрачный яхонт, принесенный с небес Аврааму архангелом Гавриилом как божественный знак. Когда же коснулась его рука нечистой женщины, камень стал черным и непрозрачным. С точки зрения минералогии это глыба вулканического базальта, усеянная на срезе маленькими черепично-красного цвета кристалликами полевого шпата в виде точек, чешуек и ромбиков. Цвет самого базальта - черный, очень густой, как у бархата или угля, за исключением одной выпуклости, тоже слегка окрашенной красным".
   Только Али-бею, единственному из жителей Запада, посетивших Мекку, удалось увидеть внутреннюю часть Каабы и участвовать в уборке храма - честь, которая предоставлялась лишь самому шерифу и немногим другим знатным лицам, им приглашенным.
   "Двадцать девятого января, - пишет Али-бей, - дверь Каабы была уже открыта и перед ней стояла огромная толпа, но лестницы не было.

   Султан-шериф, взобравшись на плечи одних и на головы других, вошел в Каабу вместе с главными шейхами племен; другие хотели сделать то же самое, но стражники-негры охраняли вход от толпы, раздавая удары направо и налево.
   Я держался подальше от дверей, опасаясь толпы, как вдруг по приказу шерифа хозяин Земзема рукой сделал мне знак приблизиться. Но как пройти через тысячу людей, стоявших впереди меня?
   Все мекканские водоносы подходили сюда, неся наполненные водой мехи, которые они передавали по рукам до самых стражников-негров у двери, вместе с мехами передавали и маленькие метелки из пальмовых листьев.
   Негры начали брызгать водой на пол залы, выложенный мрамором; туда же лили и розовую воду. Вода протекала через отверстие под порогом двери, и верующие с жадностью ее собирали. Но так как этой воды было недостаточно, и так как самые дальние громкими криками требовали воды - испить и омыться, стражники-негры кружками и просто руками стали обильно поливать ею народ. Они позаботились о том, чтобы передать мне маленький кувшин и кружку, я выпил столько, сколько смог, а остальное вылил на себя, ибо эта вода, пусть очень грязная, несет в себе благословение Божие, к тому же розовое масло придает ей прекрасный запах.
   Затем я сделал усилие, чтобы приблизиться; несколько человек приподняли меня над толпой, и, идя по головам, я, наконец, добрался до двери, где стражники-негры помогли мне войти.
   Я был подготовлен к этой процедуре: на мне не было ничего, кроме рубашки, касшаба, то есть одежды из белой шерсти без рукавов, тюрбана и ххайка.

   Султан-шериф подметал залу. Лишь только я вошел, стражники сняли с меня мой ххайк и дали мне пучок маленьких метелок; я взял несколько штук в каждую руку. Как раз в этот момент стражники обильно полили пол водой, и я счел себя обязанным со всем усердием веры мести обеими руками, хотя пол был уже чист и блестел, как зеркало. Во время этой процедуры шериф, который уже кончил подметать и орошать зал благовониями, был погружен в молитву.
   Затем мне передали серебряную чашу, наполненную массой из опилок весьма ароматного сандалового дерева, пропитанных к тому же розовым маслом. Этой массой я смазал нижнюю часть стены, инкрустированную мрамором и не закрытую ковром, покрывающим стены и потолок. Потом мне дали кусок дерева алоэ, который я сжег на большой жаровне, чтобы наполнить залу его ароматом.
   Тогда султан-шериф провозгласил меня хадцамбейт-аллах-эль-харам, что значит служитель дома Господня - защита, и я принял поздравления всех присутствующих.
   Вслед за тем я прочел молитву в трех углах залы, как и в первый раз, на чем полностью кончались мои обязанности. В то время как я был погружен в этот акт благочестия, султан-шериф удалился.
   Большая группа женщин, находившихся во дворе на некотором расстоянии от двери в Каабу, время от времени испускала пронзительные крики ликования.
   Мне дали немного сандаловой массы и две маленькие метелки, которые я тщательно хранил потом, как дорогие реликвии. Стражники опустили меня на головы толпе, которая в свою очередь опустила меня на землю, обращая ко мне слова приветствий и поздравления. Оттуда я отправился в Макам Ибрахим, чтобы там помолиться; меня снова одели в мой ххайк, и я возвратился к себе промокший до нитки".

   Обряд "семи путешествий" между священными холмами Сафва и Меруа следовало совершить вслед за обрядом семи кругов вокруг Каабы, который паломники совершают, молясь на каждом шагу, целуя черный камень и убыстряя движение с каждым кругом.
   "Оба эти холма, во времена пророка расположенные вне города, ныне составляют его часть; дома, покрывающие их, теперь образуют улицы".
   Обязательную молитву совершают сначала в галерее на вершине Сафвы, затем на террасе Меруа. "Так как главная улица как раз и есть дорога, ведущая из Сафвы в Меруа, и в то же время - рыночная площадь, люди, которые там постоянно толпятся, значительно затрудняют передвижение паломников, идущих поклониться священным холмам".
   На этой улице расположились лавочки цирюльников, так как обряд требует, чтобы паломник, прежде всего, обрил себе голову.
   Паломничество включает в себя также восхождение на гору Арафат. Али-бей, отправившийся туда после полудня, описывает дорогу как "узкую ложбину между скалистыми гранитными горами, абсолютно лишенными растительности". Затем паломники приходят в деревню Мина, состоящую из единственной узкой улицы. "Первое, что замечаешь, входя в деревню, - это фонтан, напротив которого находится древняя постройка, созданная, как говорят, рукой дьявола".

   Когда паломники приходят на небольшую равнину, на которой стоит мечеть, "они разбивают там лагерь, так как, согласно преданию, то же самое делал святой пророк всякий раз, когда он шел на Арафат".
   Вся толпа собирается на этой небольшой равнине. Рано утром собравшиеся снова отправляются в дорогу и после трех часов пути по узкому ущелью приходят к подножию горы (как раз в это время ваххабиты сносили часовню на вершине горы). Четырнадцать больших бассейнов служат для питья и умывания.
   "Именно на горе Арафат отец всех людей встретил и узнал нашу мать Еву после долгой разлуки; потому и гора называется Арафат, что значит узнавание. Полагают, что часовню, которую начали сносить ваххабиты, построил сам Адам. После полуденной молитвы аасар, которую каждый совершает в своем шатре, необходимо, как того требует обряд, дождаться захода солнца у подножия горы". Когда же наступает закат, "начинается подлинный водоворот! Вообразите себе сборище людей, состоящее из восьмидесяти тысяч мужчин, двух тысяч женщин и тысячи маленьких детей, а также шестидесяти или семидесяти тысяч верблюдов, ослов и лошадей, которые с наступлением ночи одновременно стремятся как можно быстрее (это тоже часть ритуала) войти в узкую долину и буквально идут по головам друг у друга сквозь облако пыли и через лес пик, ружей и мечей.
   Спешка эта, предписанная обрядом, объясняется тем, что вечернюю молитву Могареб нельзя совершать на Арафате, нужно непременно успеть дойти до Мос-Делифа, где в самую последнюю минуту сумерек, то есть полтора часа спустя после захода солнца, следует прочесть и ночную молитву асша". Лагерь разбивают в Мос-Делифе.

   Рано утром на другой день паломники идут к следующей стоянке - в Мине. Там они направляются к "дому дьявола" и бросают в него по семь камней, произнося следующее: "Во имя Бога; Бог велик!" Али-бей не без юмора добавляет: "Поскольку дьявол был так хитер, что поставил свой дом в очень узком месте, - наверное, не более чем в тридцать четыре фута шириной, и к тому же, чтобы получить возможность бросить камни, нужно миновать крутые скалы; поскольку, наконец, все паломники желают совершить эту священную процедуру немедленно по своем прибытии в Мину, там царит страшное смятение. Однако, в конце концов, с помощью моих людей мне удается вопреки толчее и суматохе исполнить сей священный долг, отделавшись лишь двумя ранами на левой ноге. Вслед за тем я удалился в свой шатер, чтобы отдохнуть от всех этих треволнений".
   Именно в тот день было совершено пасхальное жертвоприношение.
   На следующий день, опять-таки в Мине, после полуденной молитвы паломники отправились "бросить семь небольших камней, омытых в воде, в столб из камня или известняка шести футов высотой и почти двух футов в поперечнике, стоящий посреди одной из улиц Мины и, по преданию, также построенный дьяволом; я бросил еще семь камней в столб, похожий на предыдущий и возведенный тем же архитектором в сорока шагах от него; наконец, еще семь камней предназначались для лачуги, о которой было говорено выше".
   На третий день, повторив эту же церемонию, Али-бей возвратился в Мекку. "Тотчас по приезде в город я отправился в храм и там, в доме Господнем, провел еще семь дней; затем, помолившись и испив воды Земзема, я вышел через сафвские ворота, дабы завершить паломничество семью путешествиями между Сафвой и Меруа, как и в ночь моего приезда...
   В воскресенье 22 февраля почти все паломники отправились в расположенное на расстоянии одного лье к северо-западу от Мекки местечко Аамра, где находятся развалины старой мечети. Вначале там совершают молитву, затем недалеко от мечети с благоговением сооружают пирамиду из трех друг на друга поставленных камней. Вслед за тем все отправляются к жилищу подлого Абу Джахля, заклятого врага нашего святого пророка, и там со священной яростью проклинают его и бросают семь камней, ему предназначенных. Возвратившись в город, мы совершили семь кругов вокруг дома Господня и семь путешествий в Сафву и Меруа; теперь уже нечего было добавить к церемонии паломничества для нашего освящения".

   Таким образом, с помощью Али-бея европейцам открылась тайна паломничества и жизни паломников во всей ее полноте. Али-бей наблюдал ваххабитов на самой заре их появления.
   В самом деле, путешественник не успел пробыть в священном городе и нескольких дней, как "корпус армии ваххабитов вошел в Мекку, чтобы исполнить обряд паломничества и завладеть этим священным городом".
   Али-бей, который после возвращения в Джидду решил отправиться в Медину, встретил по дороге караван служителей, изгнанных ваххабитами из святого места. Служители сообщили ему, что ваххабиты разрушили все украшения гробницы пророка, что они закрыли и опечатали все двери храма и что Сауд завладел несметными богатствами, накапливавшимися там на протяжении многих веков.
   Хранитель сокровищницы уверил его, что цена одних лишь драгоценных камней и жемчуга не может быть определена никакой, даже самой высокой суммой.
   Али-бею на себе пришлось испытать грубую манеру обращения, свойственную ваххабитам: отправившись в Медину с караваном вопреки запрещению новых хозяев святых мест, он был остановлен ими в нескольких лье от священного города. И пока дозорные были поглощены тем, что делили между собой его деньги и часы, он уничтожил свою коллекцию насекомых и растений, собранную за все время пути, так как она могла его скомпрометировать. После двадцати четырех часов страшных волнений паломники смогли лишь повернуть назад вместе с изгнанными из мечети служителями.
   Али-бею оставалось вернуться в Каир, где его встретили самые знатные жители города и брат марокканского императора. Они устроили ему триумфальный прием, достойный его ранга.

   В 1807 году Бадья-и-Леблих вернулся в Испанию, поступил на службу к королю Иосифу и в 1812 году был назначен префектом Кордовы. После падения Наполеона он переселился во Францию.
   Рассказ о своих путешествиях Али-бей опубликовал в 1814 году в Париже и в 1816 году в Лондоне.
   Назначенный послом в Индию, Бадья-и-Леблих под именем Али Отмана отправился из Парижа в Дамаск, присоединился к каравану паломников, но 30 августа 1818 года он внезапно умер от дизентерии в 120 милях от Дамаска, откуда направлялся в Мекку.

(1853 - 1905)
    Немецкий путешественник по Африке. Дважды пересек Экваториальную Африку с запада на восток.
   
   В 1880 году "Африканское общество в Германии" отправило в Луанду экспедицию с заданием основать там постоянную станцию, которая могла бы послужить опорной базой для последующего проникновения на север и восток. Руководство экспедицией было возложено на уже побывавшего в государстве Муата-Ямво Пауля Погге. Спутником его стал 27-летний лейтенант Герман Вильгельм фон Виссман, который до случайного ресторанного знакомства с Погге даже не помышлял об Африке и уж, конечно, не подозревал тогда, что станет одним из виднейших исследователей бассейна реки Конго.
   Погге и Виссман прибыли в Луанду в январе 1881 года. Вскоре они были в Маланже и в июне выступили оттуда в Кимбунду. Путь из Кимбунду в Мусумбу, однако, оказался отрезанным из-за охватившей государство Лунда межплеменной войны. Ввиду этого путешественники изменили свой первоначальный план и направились из Кимбунду на северо-восток и север. Следуя большей частью вдоль левого берега Чикапы, они проследили эту реку до места ее впадения в Касаи. По ту сторону Касаи открывался путь в еще совершенно неизвестную европейцам область. Форсировав реку, Погге и Виссман двинулись на восток через водораздел между Касаи и ее правым притоком Лулва (Лулуа). Спустившись в долину Лулвы, путешественники прибыли в область расселения народа башиланге (беналулуа), принадлежащего к этнической группе балуба. Могущественный вождь башиланге Каламба Мукенге не только оказал им самый радушный прием, но и вызвался сам сопровождать их со своими воинами в дальнейшем путешествии.
   В декабре 1881 года Погге и Виссман с большим отрядом башиланге выступили из резиденции Мукенге на восток и вскоре достигли озера Мукамба (Мункамба). К их разочарованию, оно оказалось всего-навсего небольшим карстовым озерком: Виссман обошел его кругом за пять часов.

   Продолжая путь в восточном направлении, экспедиция вышла к реке Луби, а затем к более крупной реке Лубилаш. С радостным изумлением немецкие исследователи узнали, что у этой реки есть и другое название - Санкуру, в котором ясно угадывалась "Санкорра" Камерона - "предмет стольких сказок, гипотез и предположений". Собранные ими сведения говорили о том, что Лубилаш образуется слиянием рек Лубиранзи и Лвембе, истоки которых в свое время видел Камерон.
   Дальнейшее продвижение на восток привело путешественников в долину Ломами. В апреле 1882 года экспедиция вышла к Луалабе и переправилась через реку, прибыла в Ньянгве. Отсюда Погге вернулся вместе с Мукенге и его людьми в страну башиланге и затем отправился обратно в Анголу, куда добрался тяжелобольным. Он умер 17 марта 1884 года в Луанде. Виссман же из Ньянгве двинулся обычной дорогой невольничьих караванов к Танганьике, а оттуда на восточное побережье, куда прибыл в ноябре 1882 года. В апреле следующего года он уже делал доклад о результатах экспедиции на заседании "Африканского общества в Германии". Подробное описание своего трансафриканского путешествия Виссман дал в книге "Под немецким флагом через Африку с запада на восток", изданной в Берлине в 1889 году.
   Экспедиция Погге - Виссмана во многом пополнила географические знания о южной части бассейна Конго; она впервые открыла для науки обширную территорию между Касаи и Ломами. Следует заметить, что Погге и Виссман были не первыми европейцами, "прорвавшимися" из Луанды на север: незадолго до них, в 1880 году, в тех же краях побывал престарелый португальский торговец Силва Порту. Однако сведения о его путешествии дошли до Европы с запозданием, да и доставленные им данные не могли идти ни в какое сравнение с обильными географическими и этнографическими материалами экспедиции Погге и Виссмана.
   Вскоре по возвращении из своего трансафриканского путешествия Виссман стал планировать новую экспедицию, целью которой должно было явиться исследование Касаи. Фонды "Африканского общества в Германии" были к тому времени сильно истощены, и оно не смогло оказать путешественнику материальную поддержку. Виссман обратился со своим проектом к бельгийскому королю. Леопольд II, разумеется, прекрасно осознавал значение разведки прямого водного пути из южной части бассейна Конго к уже находившемуся под контролем "Международной ассоциации" среднему течению великой реки. Он охотно зачислил Виссмана на службу ассоциации и предоставил в его распоряжение значительные средства. Помимо самого Виссмана в новой экспедиции приняли участие еще четыре немецких офицера: лейтенант Курт фон Франсуа - в качестве топографа и метеоролога, военный врач Людвиг Генрих Вольф - в качестве антрополога, лейтенант Франц Мюллер, которому были поручены ботанические и геологические наблюдения, и его брат, лейтенант Ганс Мюллер, а также несколько человек вспомогательного персонала.
   В январе 1884 года немецкие путешественники высадились в Луанде (где Виссман в последний раз встретился с Погге, вскоре после того умершим) и месяцем позже прибыли в Маланже. Отсюда экспедиция выступила в июле того же года, пересекла долину Кванго и двинулась на северо-восток. Маршрут ее вначале большей частью совпадал с тем путем, каким возвращались из Луанды Шютт и Бухнер, затем на Чикапе Виссман вышел на свою старую дорогу в страну башиланге. Переправившись через Касаи примерно в том же месте, что и в 1881 году, он совершил небольшую экскурсию вверх по долине реки и открыл находящийся на ней выше устья Чикапы восьмиметровый водопад, названный им именем Погге.
   В ноябре 1884 года экспедиция достигла резиденции вождя Каламба Мукенге в долине Лулвы. Неподалеку от деревни Мукенге была построена станция Лулуабург (Лулвабур). Спутники Виссмана предприняли отсюда несколько радиальных маршрутов: Франсуа проник на юго-восток, в междуречье Лулвы и Луби, притока Санкуру, а Вольф - на север, в междуречье Лулвы и Санкуру.

   В конце мая 1885 года Виссман, Франсуа, Вольф и Ганс Мюллер (Франц Мюллер незадолго до того скончался) в сопровождении любознательного Мукенге и его воинов отплыли вниз по Лулве и вскоре достигли места слияния Лулвы с Касаи. Касаи оказалась свободной от порогов, но плавание по ней затрудняли многочисленные мели. В некоторых местах, где ширина реки достигала четырех километров, приходилось долго искать судоходный фарватер между низкими аллювиальными островами. Виссман старался по возможности держаться правого берега, чтобы не пропустить места впадения Санкуру. Устье этого крупнейшего правого притока Касаи было открыто в середине июня. Продолжая спускаться по Касаи, путешественники обнаружили, к своему удивлению, что река, вместо того чтобы сохранять северо-западное направление (так, очевидно, должно было бы быть, если бы Касаи являлась, как предполагал Стэнли, верховьем Руки), все больше отклоняется на запад. В первых числах июля флотилия Виссмана прошла устье Кванго, затем Фими и, наконец, прибыла к месту впадения Касаи в Конго. В середине того же месяца немецкие путешественники были уже в Леопольдвиле.
   Экспедиция Виссмана имела чрезвычайно важные географические результаты. Представление о тождестве Касаи и Руки настолько укоренилось, что для встречи Виссмана к устью Руки был специально выслан пароход с продовольствием и другими припасами. Теперь же выяснилось, что Касаи впадает в Конго под названием Ква, что Санкуру, Кванго и Фими - ее притоки и, следовательно, Касаи собирает воды всей юго-западной части бассейна Конго.
   Виссман и его спутники не только установили принципиальную схему гидрографической системы Касаи (по существу открыв эту систему как географическое целое), но и довольно точно нанесли на карту весь пройденный путь, в том числе среднее и нижнее течение Касаи от места впадения Лулвы до устья, а также нижнее течение Лулвы. Было картографически зафиксировано положение устьев других крупных притоков Касаи - Санкуру, Лванге, Кванго, Фими Франсуа выполнил первые измерения расходов воды в Касаи. Весьма богаты были собранные экспедицией этнографические и естественноисторические материалы. Описание этого путешествия и его научных результатов составило содержание объемистого совместного труда Виссмана, Вольфа, Франсуа и Г. Мюллера "Во внутренней Африке", опубликованного в Лейпциге в 1888 году.
   Исследования экспедиции Виссмана были существенно дополнены Людвигом Вольфом, который вскоре по прибытии в Леопольдвилль был назначен начальником новой экспедиции, имевшей целью закрепление позиций "Независимого государства Конго" в бассейне Касаи. В конце 1885 года эта экспедиция на пароходах "Стэнли" и "Ан-Аван" поднялась по Касаи и Лулве до устья Лвебо и оттуда сухим путем достигла Лулуабурга.
   В январе - марте 1886 года Вольф на борту "Ан-Аван" поднялся по Санкуру до крайнего предела судоходства - водопада, названного позднее его именем. Немецкий путешественник побывал также в низовьях левого притока Санкуру - Луби, а на обратном пути открыл и частично обследовал правый приток - Лубефу; эта река имела и второе название - Ломами, ввиду чего Вольф принял ее за Ломами Камерона.
   Вернувшись на Касаи, Вольф встретился в апреле 1886 года с вновь прибывшим в Центральную Африку Виссманом. Они совершили совместное плавание по Касаи выше устья Лулвы и установили, что судоходный бьеф протягивается еще на сотню с лишним километров и заканчивается семиметровым водопадом, которому было присвоено имя Виссмана. После этого Вольф вернулся в Европу, а затем принял участие в немецкой экспедиции в Того, где и умер в 1889 году. Отчет Вольфа об исследовании Санкуру и карта этой реки были опубликованы в "Сообщениях Петерманна" (1888).

   Виссман некоторое время занимался колонизационной деятельностью на берегах Лулвы, совершил неудачную попытку разведать верховья Лубилаша (Санкуру), в дальнейшем же прошел путем, близким к маршруту своего первого путешествия, к Ньянгве, затем к Танганьике и, повернув на юг к Ньясе, вышел, в конце концов, к побережью Индийского океана у Келимане. Это путешествие Виссмана, описанное им в небольшой книге "Мое второе пересечение Экваториальной Африки от Конго до Замбези" (Франкфурт-на-Одере, 1891), не привело в отличие от предыдущих к значительным открытиям, но тоже способствовало углублению знаний о южной части бассейна Конго, ее природе и населении.

(1858 - 1902)

    Российский полярный исследователь. Участник экспедиции А. А. Бунге на Новосибирские острова в 1885-1886 годах. Руководитель экспедиции в северные районы Якутии, исследовал район между нижним течением рек Лена и Хатанга (1893), возглавил экспедицию на шхуне "Заря" (1900-1902). Пропал без вести в 1902 году в районе острова Беннета.
   
   В начале XIX века русский промышленник и путешественник Яков Санников увидел к юго-западу от острова Котельного - одного из Новосибирских островов - большую землю. Однако сам он не дошел до нее - путь Санникову преградили огромные полыньи, остававшиеся открытыми в течение почти всего года. Уроженец Таллина, геолог Эдуард Васильевич Толль поставил себе цель отыскать эту землю...
   Толль окончил один из старейших российских университетов - Юрьевский (Тартуский) Первое свое путешествие совершил по Средиземному морю: сопровождал в научной экспедиции своего бывшего учителя зоологии профессора М. Брауна. Во время этого путешествия Толль изучал фауну Средиземного моря, знакомился с геологическим строением некоторых островов.
   В 1885-1886 годах Толль был помощником Александра Александровича Бунге в академической экспедиции, организованной Российской Академией наук для "исследования прибрежья Ледовитого моря в Восточной Сибири, преимущественно от Лены по Яне, Индигирке, Алазее и Колыме и пр., в особенности больших островов, лежащих в не слишком большом расстоянии от этого берега и получивших название Новой Сибири". Эдуард Васильевич проводил самые разнообразные исследования - геологические, метеорологические, ботанические, географические.
   Весной 1886 года Толль во главе отдельного отряда обследовал острова Большой Ляховский, Землю Бунге, Фаддеевский (косу на северо-западе острова Фаддеевского Толль назвал Стрелкой Анжу) и западный берег Новой Сибири. Летом Толль в течение полутора месяцев объехал на нартах по берегу весь остров Котельный и при совершенно ясной погоде 13 августа видел вместе со своим спутником на севере "контуры четырех гор, которые на востоке соединялись с низменной землей". Он решил, что перед ним Земля Санникова.

   Толль предположил, что эта земля сложена из базальтов, точно так же, как и некоторые другие острова Новосибирского архипелага, например остров Беннетта. Она отстояла, по его мнению, от уже исследованных островов на 150- 200 километров к северу.
   Через семь лет состоялась вторая экспедиция Толля. На этот раз он был ее руководителем. Основной целью были раскопки мамонта, обнаруженного на побережье Восточно-Сибирского моря. Сам же Эдуард Васильевич считал, что экспедиция могла принести более разнообразные и важные результаты, чем только раскопки мамонта, и оказался прав, добившись более широких полномочий. Раскопки останков мамонта оказались не столь интересными: были обнаружены лишь небольшие фрагменты кожи ископаемого животного, покрытые шерстью, части ног да нижняя челюсть. Другие же результаты экспедиции, продолжавшейся год и два дня, были значительно важнее.
   Весной 1893 года Толль, продолжая в Северной Сибири геологические исследования Черского, посетил острова Котельный и опять видел Землю Санникова. Вернувшись на материк, Толль вместе с военным моряком-гидрографом Евгением Николаевичем Шилейко в июне проехал на оленях через хребет Хараулах на Лену и исследовал ее дельту. Перевалив кряж Чекановского, они прошли на запад берегом от Оленёка к Анабару, причем проследили и нанесли на карту невысокий (до 315 метров) кряж Прончищева (длина 180 километров), поднимающийся над Северо-сибирской низменностью. Они выполнили также первую съемку нижнего Анабара (более 400 километров) и уточнили положение Анабарской губы - на прежних картах она показывалась на 100 километров восточнее ее истинного положения. Затем путешественники разделились - Шилейко направился на запад к Хатангской губе, а Толль - на Лену для отправки коллекций. Вновь вернувшись на Анабар, он прошел до поселка Хатанги и между реками Анабаром и Хатангой впервые исследовал северный выступ Среднесибирского плоскогорья (кряж Хара-Тас), а в междуречье Анабара и Попигая - короткий кряж Сюрях-Джангы. Экспедиция собрала обширные ботанические, зоологические, этнографические коллекции.
   Русское географическое общество высоко оценило результаты путешествия Толля, наградив его большой серебряной медалью имени Н. М. Пржевальского. Академия наук наградила Эдуарда Васильевича денежной премией. Имя исследователя стало известным; он участвует в работе Международного геологического конгресса в Цюрихе, Русское географическое общество командирует его в Норвегию для приветствия от имени Общества знаменитого путешественника и мореплавателя Фритьофа Нансена на устраиваемых в его честь торжествах.
   В Норвегии Толль изучал ледники покровного типа, характерные для Скандинавии. Вернувшись в Россию, ученый оставил службу в Академии наук и переехал в Юрьев, где начал писать большой научный очерк о геологии Новосибирских островов и работу о важнейших задачах исследования полярных стран.
   В эти же годы ученый проводил и разнообразные исследования в Прибалтике. Позже плавал на первом русском ледоколе "Ермак". И все это время Толль мечтал об экспедиции к Земле Санникова.

   В 1900 году Толль был назначен начальником академической экспедиции, организованной по его инициативе для открытия Земли Санникова на китобойной яхте "Заря". В путь отправились исследователи-энтузиасты. 21 июня маленькое судно отошло от Васильевского острова.
   Толль был уверен, что Земля Санникова действительно существует. Это косвенно подтверждалось исследованиями американского капитана Де-Лонга и норвежца Нансена.
   Летом "Заря" прошла к полуострову Таймыр. Во время зимовки участники экспедиции обследовали очень большой участок прилегающего берега Таймырского полуострова и архипелаг Норденшельда; при этом Федор Андреевич Матисен прошел на север через пролив Матисен и открыл в архипелаге Норденшельда несколько островов Пахтусопа.
   Капитан "Зари" Николай Николаевич Коломейцев из-за разногласий с Толлем оставил судно и в апреле 1901 года вместе со Степаном Расторгуевым прошел около 800 километров к Гольчихе (Енисейская губа) за 40 дней. По дороге он открыл впадающую в Таймырский залив реку Коломейцева, а его спутник в Пясинском заливе - остров Расторгуева. Новым капитаном "Зари" стал Ф. Матисен.
   Осенью 1901 года Толль прошел на "Заре", обогнув мыс Челюскин, от Таймыра к острову Беннета почти по чистой воде, причем напрасно искал Землю Санникова к северу от Новосибирского архипелага. На вторую зимовку он остался у западного берега острова Котельного, в проливе Заря. Подойти к Земле Санникова из-за льдов было невозможно.
   Вечером 5 июня 1902 года Толль, астроном Фридрих Георгиевич Зееберг и два якута-промышленника Николай Дьяконов и Василий Горохов вышли на нартах с собачьими упряжками, тащившими две байдары, к мысу Высокому Новой Сибири. Оттуда сначала на льдине, дрейфующей в северном направлении, а затем на байдарах они перешли к острову Беннета для его исследования. Осенью снять оттуда отряд должна была "Заря". Толль дал капитану следующую инструкцию: "…Если летом нынешнего года лед около Новосибирских островов и между ними и островом Беннета совсем не исчезнет и не дает, таким образом, плавать "Заре", то предлагаю Вам оставить судно в этой гавани и вернуться со всем экипажем судна зимним путем на материк, следуя известному маршруту с острова Котельного на Ляховские острова. В таком случае Вы возьмете с собой только все документы экспедиции и важнейшие инструменты, оставив здесь остальной инвентарь судна и все коллекции. В этом же случае я постараюсь вернуться до наступления морозов к Новосибирским островам, а затем зимним путем на материк. Во всяком случае, твердо верю в счастливое и благополучное окончание экспедиции..."

   "Заря" не смогла подойти к острову Беннета в назначенное время из-за ледовых условий. Капитан сделал все возможное, но вынужден был отказаться от дальнейших попыток. К тому же истек назначенный самим Толлем срок - судно должно было подойти к острову до 3 сентября.
   Осенью, после неудачных попыток пробиться к острову Беннета, "Заря" пришла в совершенно безлюдную тогда бухту Тикси, к юго-востоку от дельты Лены. Через несколько дней к острову подошел пароход "Лена", на который был перегружен обширный научный материал, собранный за два года экспедицией Толля.
   На "Заре" боцманом был военный моряк Никифор Алексеевич Бегичев, служивший на флоте с 1895 года. 15 августа 1903 года он и несколько спасателей на вельботе с яхты "Заря" вышли в открытое море и взяли курс на мыс Эмма острова Беннета. Как считали в ту пору, Толль и его спутники вынуждены были зазимовать на острове Беннета, и спасти их не так уж и трудно...
   Переход оказался сравнительно легким и быстрым. Море было открытым. Льда не было. Уже через день, 17 августа, вельбот подошел к южному берегу острова Беннета. Следы экспедиции Толля нашлись почти сразу: один из участников экспедиции багром поднял лежащий на прибрежной отмели крышку от алюминиевого котелка. Согласно договоренности, Толль должен был оставить сведения об экспедиции на мысе Эмма. И на следующий день, после первой ночевки на острове, несколько человек отправилось к этому условленному месту...
   Еще не дойдя до мыса, члены спасательной экспедиции нашли две стоянки Толля. На них были обнаружены следы костров, рубленые ветки плавника, служившего топливом. А на мысе Эмма сразу же были найдены документы: в груде камней, сложенной рукой человека, лежала бутылка с тремя записками.
   "21 июля благополучно доплыли на байдарах. Отправимся сегодня по восточному берегу к северу. Одна партия из нас постарается к 7 августа быть на этом месте. 25 июля 1902 г., остров Беннета, мыс Эмма. Толль".

   Вторая записка была озаглавлена "Для ищущих нас" и содержала подробный план острова Беннета. Наконец, третья записка, подписанная Зеебергом, содержала такой текст: "Нам оказалось более удобным выстроить дом на месте, указанном на этом листке. Там находятся документы. 23 октября 1902 года".
   Весной на собаках, тащивших на нартах вельбот, Бегичев перешел из устья Яны к острову Котельному, летом на вельботе отправился к острову Беннета, где поисковая экспедиция нашла покинутое зимовье Толля. Спасатели нашли на берегу два песцовых капкана и четыре ящика, в которых лежали собранные Толлем геологические коллекции. Неподалеку находился небольшой домик; до половины он был заполнен снегом, который смерзся, превратившись в ледяную глыбу. На грубых дощатых полах были найдены анемометр, ящик с мелкими геологическими образцами, жестянка с патронами, морской альманах, чистые записные книжки, банки из-под пороха и консервов, отвертка, несколько пустых склянок. Наконец из-под груды камней был извлечен обшитый парусиной ящик, в котором лежал краткий отчет Толля, адресованный на имя президента Российской Академии наук. Из этого документа явствовало: Толль не утратил веры в существование Земли Санникова, однако так и не сумел из-за туманов разглядеть ее с острова Беннета.
   Когда уже кончались запасы продовольствия, Толль и три его спутника приняли решение пробиваться на юг... В ноябре 1902 года они начали обратный переход по молодому льду к Новой Сибири и пропали без вести. Что заставило путешественников пойти на такой рискованный шаг, как переход по морскому льду в полярную ночь с запасом продовольствия всего на 14-20 дней? Очевидно, Толль был уверен в том, что яхта "Заря" обязательно придет на остров, а потом, когда выяснилось, что надежды на это больше нет, заниматься промыслом было уже поздно: птицы улетели, олени ушли от преследования на лед...
   22 ноября 1904 года на заседании Комиссии Российской Академии наук было, в частности, определено, "что в 1902 г. температура к 9 сентября упала до -21° и до времени ухода Э. В. Толля с острова Беннета (8 ноября) неизменно колебалась между -18° и -25°. При таких низких температурах на пространстве между островом Беннета и Новосибирским архипелагом нагромождаются высокие труднопреодолимые торосы. Затянутые льдом и предательски запорошенные снегом промежутки между торосами во мраке полярной ночи становятся еще опаснее, чем при путешествии в светлое время года. Обширные полыньи, покрытые тонким слоем ледяных кристаллов, совершенно не видны в густом тумане. При движении по полынье байдарка покрывается толстым слоем льда, а двухлопастные весла, обмерзая, превращаются в тяжелые ледяные глыбы. Кроме того, ледяное "сало" спрессовывается перед носовой частью байдарки и еще более затрудняет движение, и обмерзшая байдарка легко переворачивается. При таких обстоятельствах трещина во льду шириной всего лишь в 40 м представляла непреодолимое препятствие для перехода партии".
   Комиссия пришла к выводу, что "всех членов партии нужно считать погибшими". И все же, несмотря на этот вердикт, комиссия назначила премию "за отыскание всей партии или части ее" и другую премию, меньших размеров, "за первое указание несомненных следов ее". Увы, эти премии так и не были никому присуждены...

   По мнению ряда исследователей, Земля Санникова все же существовала, но в конце XIX или начале XX века была разрушена морем и исчезла подобно островам Пасильевскому и Семгиовскому, сложенным ископаемым льдом.

(1865 - 1940)
    Североамериканский врач и полярный путешественник. Принимал участие в нескольких полярных экспедициях: в северную Гренландию (1898), на Землю Грейама. 21 апреля 1908 года, по его утверждению, первым достиг Северного полюса.
   

   Кука с детских лет интересовали природные явления Его в какой-то мере можно назвать самородком. Он был выходцем из семьи немецких эмигрантов (его настоящая фамилия Кох), отец его приехал из Ганновера в 1850 году. Детские его годы прошли в лесистой местности центральной части штата Нью-Йорк.
   Родился Фредерик Кук 10 июня 1865 года на маленькой ферме около Калликуна, на реке Делавэр, и был пятым, самым младшим ребенком в семье. Отец его умер, когда мальчику было пять лет, ему пришлось разделить все тяготы, выпавшие на долю семьи. В 13 лет он подрабатывал на стекольном заводе, а после переезда в Бруклин брался за любую работу.
   Для того чтобы иметь возможность посещать медицинский факультет Колумбийского университета, Куку приходилось зарабатывать деньги разноской молока.
   Интерес Кука к изучению Арктики возник случайно. Прочитав объявление Пири в "Бруклин стандарт юнион" о наборе добровольцев в Северогренландскую экспедицию и книгу Элайша Кейна об Арктике, которая, кстати, побудила Пири заняться исследованием Гренландии, Кук скорее из любопытства, чем из честолюбия отозвался на предложение.
   Отзывы самого Пири о Фредерике Куке в первые годы их совместной работы, а также другие авторитетные источники дают основание думать, что Кук был примером идеального арктического исследователя. Он не обладал таким высоким ростом, как Пири, но был крепкого телосложения и очень вынослив в трудных арктических походах.
   После похода в Гренландию Фредерик Кук вернулся к медицинской практике в Бруклине. По настоянию друзей он решил написать статью о своих этнографических исследованиях, причем ему пришлось запросить разрешение Пири, поскольку он был связан с ним определенными обязательствами. Пири ответил отказом. Кук сразу вышел из состава экспедиции. Пути американских путешественников надолго разошлись.

   Кук не утратил интереса к Арктике. Он совершил две кратковременные экскурсионные экспедиции к берегам Гренландии. Потом в 1897-1899 годах участвовал в бельгийской морской экспедиции в высокие южные широты. Их судно накрепко зажало льдами, увлекло в дрейф, который продолжался долгих тринадцать месяцев, это была первая в истории зимовка в Антарктиде. Экспедиция не была готова к зимовке (по крайней мере, морально) и вскоре оказалась на краю гибели. В экспедиции также участвовал молодой норвежский штурман Руал Амундсен, в будущем прославленный полярный путешественник. Только он да доктор Кук сохраняли и силы, и волю к жизни. Они охотились на пингвинов, тюленей, ели свежее мясо. К несчастью, начальник экспедиции не только отказывался сам с отвращением от непривычной пищи, но и запретил команде есть пингвинов и тюленей. В результате все заболели цингой. Двое сошли с ума, один из них вскоре умер. Начальник экспедиции и капитан болели так тяжело, что оба слегли и написали завещания.
   Тогда руководство экспедицией перешло к Амундсену, и они с доктором Куком чуть ли не силой оружия заставили наиболее здоровых подняться и всех - ежедневно есть свежее мясо.
   В течение первой недели люди начали заметно поправляться. Позднее Руал Амундсен напишет. "Он [Кук] был единственным из всех нас, никогда не терявшим мужества, всегда бодрым, полным надежды, он всегда имел доброе слово для каждого. Болел ли кто - он сидел у постели и утешал больного; падал ли кто духом - он подбодрял его и внушал уверенность в избавлении Мало того, что никогда не угасала в нем вера, но изобретательность и предприимчивость его не имели границ".
   Когда весной неподалеку от судна появилась полынья, именно доктор Кук предложил начать работы по освобождению судна Никто не верил в эту затею, но убежденность Кука одержала верх. С помощью обычных двуручных пил и взрывчатки они проложили девятисотметровый канал, и через тринадцать месяцев судно вышло на открытую воду.
   По окончании экспедиции Кук, единственный из участников небельгийского происхождения, был награжден бельгийским орденом Леопольда.
   Перенесенные лишения не уменьшили интереса Кука к полярным странам. В 1906 году он впервые в истории совершил восхождение на самую высокую вершину Северной Америки - гору Мак-Кинли в центре Аляски.

   Кук, судя по всему, был совершенно другим человеком, нежели Пири, и жизненное кредо его было иным.
   "Истинное удовлетворение дает не само достижение цели, а преодоление препятствий на пути к ней.
   Я не домогался почестей у государства, не требовал ни орденов, ни денег... Единственное удовлетворение - ощущение торжества человеческого ума, сил человека над считавшимися до сих пор неодолимыми силами природы".
   Тем не менее, Фредерик Кук, как и Роберт Пири, задался целью покорить Северный полюс. В августе 1907 года он прибыл морем в маленький поселок, расположенный на гренландском берегу пролива Смита. Разгрузив припасы, он провел там почти всю зиму, готовясь к трудному походу.
   Полюсная экспедиция доктора Кука родилась без какой-либо шумихи. Некий богатый спортсмен Джон Р. Брэдли просто-напросто хотел поохотиться на Севере. Имя Кука было хорошо известно, он был президентом Клуба исследователей. Брэдли дал денег, а Кук организовал эту охотничью экспедицию, никак не афишируя своих дальнейших намерений. Кук намеревался пройти к полюсу вместе с двумя спутниками-эскимосами, имея двое нарт и 26 собак.
   Позднее Пири будет утверждать, что с такими малыми силами, как у Кука, достичь полюса было просто невозможно. У самого Пири - 24 человека, 133 собаки, 19 нарт. Но сам Пири ранее утверждал, что именно маленький отряд наиболее дееспособен. Кук пишет совершенно справедливо: "Возможности любой экспедиции находятся в прямой зависимости от возможностей ее слабейшего участника".

   Экспедиция Кука была организована ничуть не хуже, чем экспедиция Пири, может быть, даже более продуманно.
   Нарты Кука, например, были на 50 фунтов (20 килограммов) легче, чем нарты Пири. А это лишние 50 фунтов полезного груза. Кук в отличие от Пири взял с собой складную парусиновую лодку. Благодаря этому его маленький отряд не должен был останавливаться у разводий, выжидать, когда замерзнет полынья.
   Конструкция лодки была продумана до мелочей. Шпангоуты, распорки и днищевой настил были использованы в качестве деталей нарт. Парусиновая обшивка служила подстилкой для спальных мешков. Вообще каждый предмет снаряжения был изготовлен по возможности так, чтобы нести двойную службу.
   Полюсный план доктора Кука был рассчитан на полную мобилизацию человеческих ресурсов. Никаких излишеств, продовольствия ровно столько, сколько необходимо, чтобы выжить.
   В экспедиции Пири стандартный дневной паек состоял из 500 граммов пеммикана, 500 граммов сухарей, 115 граммов сгущенного молока, 15 граммов чая. Итого 1130 граммов продуктов плюс 170 граммов топлива в день на человека.
   В экспедиции Кука дневной паек состоял из 400 граммов пеммикана, 100 граммов галет, 70 граммов сгущенного молока, 40 граммов сахара. Итого 610 граммов продуктов плюс 70 граммов топлива в день.

   В конце зимы 1908 года во главе отряда из 11 человек на нартах, запряженных собаками, Кук направился на запад, через острова Элсмир и Аксель-Хейберг, организовав на них промежуточные продовольственные склады. 16 марта 1908 года с двумя эскимосами на двух санях, запряженных собаками, он выступил на север. 22 марта отряд подошел к крупной полынье среди паковых льдов, о существовании которой в этом районе не знали. Преодолев эту преграду по молодому льду (стояли сильные морозы), путешественники продолжили движение к северу.
   В ночь на 25 марта Кук был разбужен воем собак. Он мгновенно вскочил на ноги и выбежал из иглу. Неожиданно шторм разыгрался над ледяной равниной. Собак, привязанных к саням, засыпало снегом. Кук решил переждать шторм в лагере еще один день. Он попытался уснуть, но вдруг вскочил. Пол иглу колыхался, словно корабль на волнах. Позже Кук вспоминал об этом эпизоде: "Казалось, все ходило ходуном. Дыхание перехватывало как при падении". Обнажив темное небо над головами, раскололся купол их жилища. На людей посыпались снежные блоки. Увидев, как под ногами открывается трещина, Кук осознал, что прямо под иглу произошел разлом.
   Эскимосы, не раз попадавшие в такие ситуации, оттащили Кука от разрастающейся на глазах трещины. Фредерик ясно представил себе, что в несколько мгновений они могли очутиться в разводье и утонуть.
   В конце марта, когда Кук находился приблизительно у 85° с.ш., на западе он заметил признаки суши. Однако он не смог выяснить, состоит ли эта, как он ее окрестил, "Земля Брэдли" из отдельных островов или представлена единым крупным массивом. Это была мифическая земля, впоследствии никем не обнаруженная. Не исключено, впрочем, что она принадлежала к тому "семейству" арктических "земель", за которыми охотилось не одно поколение полярных исследователей - и напрасно: большинство "земель" оказывалось просто миражами.
   В десятых числах апреля на широте 87-88° Ф. Кук обратил внимание на необычную волнообразную поверхность льда. Два дня отряд шел по этой "дороге", не имевшей торосов; такую же поверхность можно было наблюдать по сторонам до пределов видимости. Кук первый точно и правдиво охарактеризовал дрейфующий ледяной остров. Сообщенные им данные о ледяных островах - один из наиболее сильных аргументов в пользу того, что он находился в околополюсном районе.

   Переход давался с неимоверным трудом. Еще на подходах к полюсу один из эскимосов Кука свалился без сил: "Лучше умереть. Дальше идти невозможно".
   С 14 апреля отряду вновь пришлось преодолевать торосы, а через неделю - 21 апреля 1908 года - Кук, по его определениям, ступил на самую северную точку планеты. Но он, как и Пири, пользовался примитивными приборами для определения своего положения и счисления пути. После кратковременного отдыха группа повернула на юг.
   На обратном пути стало значительно теплее, увеличилась облачность, лед начал протаивать - это затрудняло движение и не давало возможности определить положение отряда. Лишь в середине июня Кук выяснил, что дрейфующие льды отнесли группу на 185 километрах к западу от острова Аксель-Хейберг, где находились склады. Направление дрейфа льдов к западу, впервые им обнаруженное, противоречило тогдашним представлениям об их перемещении в Полярном бассейне и казалось просто ложью. Поздние исследования подтвердили правильность наблюдения Кука.
   На обратном пути они буквально умирали от голода, шли в забытьи, в беспамятстве. Кук измерил температуру тела - 35,7°. У эскимосов - на две-три десятых градуса выше.
   После длительного перехода по морским льдам отряд, наконец, добрался до твердой земли - острова Амунд-Рингнес.

   В конце лета они добрались до острова Девон и вынуждены были провести часть зимы на северном побережье острова у мыса Спарбо. Оставалось всего четыре патрона, поэтому охотились с помощью лука, копий, рогатин. Мускусных быков ловили, накидывая петлю из ремней. Однажды удалось убить белого медведя.
   Только в апреле 1909 года они сумели вернуться в эскимосское поселение Эта, к людям. Еще 700 миль Кук прошел по Гренландии - от Эты до Упернавика. Отсюда в конце июня он отплыл на датском судне в Европу.
   Через несколько дней пришло сообщение о покорении Северного полюса от Роберта Пири.
   Вот так и случилось, что вести о Куке и Пири достигли цивилизованного мира почти одновременно.
   В разгоревшемся споре о приоритете в достижении полюса шансы Пири и Кука с самого начала были отнюдь не равными.
   Кук - исследователь-одиночка. Единственный, кто оказал ему поддержку, - Джон Р. Брэдли, владелец клуба и казино во Флориде.

   Заявление Кука о достижении полюса было сразу же взято под сомнение. Пресса неистовствовала. В печати утверждалось, например, что эскимосы, спутники Кука, якобы заявили, что они отошли от берега всего километров на двадцать, и здесь Кук сделал свои "полюсные" фотографии. Более того, в развернувшейся кампании травли под сомнение были поставлены и все прежние заслуги доктора Кука. Один из участников восхождения на Мак-Кинли заявил: "Нога Кука не ступала на вершину Мак-Кинли". И далее совсем уж бездоказательно: "Кук никогда не видел Северного полюса - это так же верно, как-то, что я живу на свете".
   Стоит, правда, отметить, что впоследствии этот "свидетель" был вполне готов изменить свои "показания"... за 5000 долларов.
   Кук предпочел уклониться от дальнейшей борьбы за свой приоритет и надолго уехал из Америки. Не явился он даже и на заседание конгресса, где слушалось его "дело". Этим Кук окончательно восстановил против себя и прессу, и "общественность". Позднее доктора обвинили в спекуляции "дутыми" акциями (он организовал в Техасе нефтяную компанию) и приговорили к 14 годам каторжных работ. Ирония судьбы - нефтяные участки компании дали впоследствии новым владельцам миллионы долларов прибыли, акции Кука не были "дутыми"!
   Кук отсидел 5 лет, с 6 апреля 1925 года по май 1930 года. Незадолго до смерти, 4 августа 1940 года, Кука полностью реабилитировали.
   Две книги Кука - "Мое достижение полюса" и "Возвращение с полюса" были опубликованы в 1911 и 1951 годах на английском языке.

   Кука в свое время обвиняли в неумении определяться астрономически на том основании, что на обратном пути он вышел к земле значительно западнее, чем рассчитывал. Но он из-за постоянных туманов тогда и не мог определиться по солнцу, шел, как говорят моряки, "по счислению". Тогда считалось, что льды у северного побережья Гренландии, у северного побережья Земли Элсмира дрейфуют с запада на восток. Утверждали, что отряд могло отнести только к востоку, но не к западу, и обвиняли Кука в полной вымышленности его записей. Но в этом районе дрейф льдов как раз и направлен с востока на запад.
   Но, пожалуй, одним из самых сильных аргументов, свидетельствующих о достоверности данных, приведенных в книге Кука, служат строки, где доктор описывает некий "затопленный остров": "От 87 до 88-й параллели мы сделали два перехода по старому льду без следов сжатий или торосов... Было совершенно невозможно установить, находились ли мы на морском или на материковом льду Лед имел… волнистую поверхность материкового льда с эпизодическими поверхностными трещинами... Я склонен думать, что это был лед, лежавший на низкой или даже погруженной суше".
   Волнистая поверхность без каких-либо торосов характерна для ледяных островов - огромных осколков ледников Земли Элсмира. В 1908 году о существовании ледяных островов никто и не догадывался, они были открыты значительно позже. Как и описывает Кук, размеры их достигают десятков и даже сотен километров.
   Кук провел дополнительно суточную серию остроумных измерений длины тени Давно известно, что на полюсе - и только на полюсе! - солнце в течение дня остается на одной и той же высоте. Его измерения показали, что длина тени оставалась постоянной! Конечно, это было дополнительным доказательством. Но разве тогда, в пылу спора, кто-нибудь прислушивался к доказательствам?
   Таким образом, многое, что раньше в описаниях Кука вызывало недоверие, заставляло усомниться в достоверности его рассказа, теперь безоговорочно свидетельствует в пользу Кука.
   Анализируя записи Фредерика Кука, многие исследователи приходят к однозначному выводу: в апреле 1908 года он был если не на самом полюсе, то в непосредственной близости от него.

   В 1965 году портрет Кука вновь повесили в американском Клубе исследователей, почетным президентом которого он когда-то был. Но и до сих пор по традиции первооткрывателем Северного полюса неизменно считают Роберта Пири.
   Руал Амундсен, приехав в Америку, посетил доктора Кука в тюрьме: "Я не мог поступить иначе - это значило бы отплатить ему подлой неблагодарностью". Тогда же в одном из интервью американским газетам Амундсен сказал: "Независимо от того, виноват ли он (Кук) в этом деле или нет, он заслуживает уважения американцев за мужество, проявленное им в экспедициях. Доктор Кук, равно как и капитан Пири, возможно, не открыл Северный полюс, но и тот и другой имеют одинаковые основания для доверия".

(1586 - 1641)

    Великий китайский путешественник. Автор "Записок о путешествиях Сюй Ся-кэ". В течение 30 лет путешествовал по Китаю. Его исследования внесли крупный вклад в географическую науку и впервые позволили выявить связи и закономерности в горных и речных системах Китая.
   
   Одним из замечательнейших китайских путешественников-исследователей был Сюй Ся-кэ, отдавший всю жизнь изучению своей родины, значительную часть которой он лично исследовал и описал. Биографические данные о Сюй Ся-кэ сравнительно скудны. Он родился в 1586 году на берегу великой китайской реки Янцзы, в небольшом городке Цзяньинь. Законченного образования Сюй не получил, но зато с детства проявлял страсть к чтению.
   Особенно он любил читать книги о путешествиях и приключениях, хотя эта литература в его время в Китае не почиталась. Под влиянием прочитанных книг у мальчика рано зародилась мысль о путешествиях. В 10 лет он уже мечтал посетить пять знаменитых в Китае гор, расположенных в разных концах страны.
   В 1607 году молодой исследователь отправляется в свое первое путешествие на озеро Тайху, южнее устья Янцзы. Это путешествие положило начало длинному ряду походов на север, юг и запад страны, в районы, еще не посещавшиеся исследователями. Путешествиям Сюй посвятил 30 с лишним лет своей жизни вплоть до дня безвременной кончины.
   В 1609 году он предпринимает более длительное путешествие с юга на север Китая, по приморским провинциям Цзянсу и Шаньдун, посетив при этом знаменитую в Шаньдуне гору Тайшань, и от побережья залива Бохайвань направляется в Пекин.

   В 1613 году Сюй отправляется в новое путешествие - от устья Янцзы на юг через Ханчжоу, Шаосин в Нинбо, откуда по побережью Восточно-Китайского моря проходит до Лэцина. При этом он посетил Тяньтайшаньские и Янданшаньские горы в провинции Чжэцзян. Побывав в Нанкине, в 1616 году Сюй направляется вверх по Янцзы до города Цзюцзян; отсюда он повернул на юг, посетил озеро Поянху в Центральном Китае, имеющее большое судоходное значение, и, пройдя города Поян, Фулян, Сюнин, Цзяньдэ и Пучэн близ границы Фуцзяня с Цзянси, достиг Уйшаньских гор. На обратном пути он посетил горный хребет Хуаншань, расположенный в южной части провинции Аньхой.
   В 1618 году, повторив предыдущий маршрут по долине Янцзы, Сюй от Цзюцзяна направился к горному хребту Лушань и на обратном пути еще раз посетил хребет Хуаншань, получивший в "Записках" Сюя наиболее полное отражение. В 1620 году путешественник предпринимает поход на побережье Фуцзяня. Он прошёл от устья Янцзы на юг через Чжэцзян и, достигнув Наньпина, спустился к Морю по долине Миньцзяна. Конечным пунктом этого путешествия был город Синьхуа, расположенный на побережье Тайваньского пролива, к югу от Фучжоу. В 1623 году Сюй посещает горные районы Суншань, Тайхэшань и Хуашань, расположенные в бассейне Хуанхэ и нижнего течения Янцзы, а в 1628 году отправляется в большое странствование в Южно-Китайские горы. Пройдя от Наньпина в юго-западном направлении до истоков реки Цзюлунцзяна, он спустился по долине этой реки до Лунци и далее вдоль берега моря, преодолевая горные отроги с трудными перевалами, глубокими ущельями и бурными потоками, проследовал через Чаоань до Хойяна (восточнее Кантона).
   Недолго отдохнув от утомительного путешествия, Сюй в следующем, 1629 году пускается в повторный маршрут на север до Пекина, откуда он проходит на северо-восток до Паньшаня, расположенного у Великой Китайской стены. В последующее трехлетие Сюй три раза совершает поездки на юго-восток страны. Прокладывая новые маршруты в Южно-Китайских горах, он посещает восточную часть Чжэцзяна.
   Последнее путешествие Сюя в юго-западный Китай было самым большим и продолжалось с 1636 по 1640 год. Сопровождаемый слугой и попутчиком-монахом, Сюй направился из Цзяньиня на юго-запад по маршруту Ханчжоу - Цюйсянь - Наньчэн - Юнсинь - Хэньян - Гуйлинь – Малин. Далее путешественник по долине реки Люцзян спустился на юг провинции Гуанси, обошел ее вдоль границы с Гуандуном и Вьетнамом и через Юнсинь вернулся на север Гуанси, продолжая от Ишаня свой путь на северо-запад в нынешнюю столицу провинции Гуйчжоу - Гуйян. Отсюда через Аныпунь и Куньмин он направился на юг провинции Юньнань до Цзяньшуя. Вернувшись через Синьи и Аньшунь в Куньмин, Сюй вступил в самую трудную часть своего перехода - на запад через высокие хребты западной Юньнани к границам Бирмы. Здесь он перешел в верхних течениях реки Меконг и Салуэн и достиг конечного пункта своего путешествия - горы Цзицзюшань, расположенной вблизи бирманской границы. Путь Сюя пролегал преимущественно по малообжитым и вовсе не обжитым горным районам.
   Местное население относилось к путешественнику весьма недоброжелательно. Дважды Сюй был ограблен, у него отняли деньги и одежду. Ему приходилось подолгу голодать. Вернувшись из последнего путешествия, усталый и больной Сюй прожил недолго; он скончался в 1641 году в возрасте 55 лет и был похоронен в родном городе на берегу Янцзы.
   Во всех своих путешествиях Сюй вел ежедневные записи наблюдений Его труд "Записки о путешествиях Сюй Ся-кэ" составлен в виде дневников с детальными описаниями посещенных мест. В нем, кроме того, имеются сводные разделы, в которых частные описания обобщены автором в характеристиках крупных районов. Однако "Записками" охвачены не все посещенные и описанные путешественником территории; часть записей была утеряна еще при жизни автора, который обычно раздавал обработанные рукописи знакомым для чтения и часто не получал их обратно.

   Исследования Сюй Ся-кэ внесли крупный вклад в географическую науку. Особенно велика их ценность как первой попытки выявить связи и закономерности в горных и речных системах, остававшихся в Китае долгое время неизученными. Сюй Ся-кэ были сделаны и крупные географические открытия. В Китае со времени выхода в свет первой географической работы "Юйгун" истоком реки Янцзы считалась река Миньцзян, впадающая в Янцзы в провинции Сычуань. Это представление было связано с тем, что Миньцзян долгое время являлся последним из притоков Янцзы в пределах китайских владений, к западу от которых в бассейне верхнего течения Янцзы - реки Цзиньшацзян - обитали некитайские народности. Хотя эти территории до Сюя и посещались китайцами, никто из путешественников не ставил Цзиньшацзян в связь с Янцзы, считая первую самостоятельной рекой.
   Сюй Ся-кэ усомнился в правильности распространенного представления об истоках Янцзы. Интересны доказательства сделанного им открытия Река Миньцзян, отмечает исследователь, обладает сравнительно небольшой водоносностью, тогда как Янцзы у впадения Миньцзяна представляет мощную реку, которая может питаться только от такого крупного источника, как Цзиньшацзян.
   Сюю первому удалось разобраться и в ряде других речных систем Китая. До него, например, считалось, что реки Салуэн, Меконг и Красная река, близко сходящиеся своими верховьями в Юго-Западном Китае, являются истоками одной большой реки, впадающей в море единым руслом. Обследовав их, Сюй пришел к заключению, что это самостоятельные реки, не связанные друг с другом. Им первым были обследованы и описаны все основные реки бассейна Сицзяна, а также многочисленные правые притоки Янцзы. Сюй Ся-кэ уточнил положение многих населенных пунктов, неправильно обозначенных на географических картах.
   Сведения Сюй Ся-кэ всегда поражают своей исключительной достоверностью и точностью. Последующим исследователям удалось обнаружить лишь самое незначительное число допущенных им ошибок, хотя в распоряжении Сюй Ся-кэ не было никакого инструментария для полевых исследований. При определении географического положения пунктов он пользовался древней китайской системой координат на местности, существовавшей в Китае с VIII столетия вплоть до недавнего прошлого. Основоположник этой системы координат Синь обратил внимание на то, что все крупные реки Китая имеют широтное простирание, а основные горные системы расположены по долготе, образуя своеобразную систему координат на местности. Этой системой китайская древняя география и пользовалась для определения положения пунктов по отношению к крупным рекам и горным системам.
   Возможно, что в связи с этой своеобразной системой координат в китайской географии всегда уделялось очень большое внимание изучению горных и речных систем. Исследованиям их по преимуществу были подчинены и все путешествия Сюй Ся-кэ.
   Все сделанные им по этой системе определения координат населенных пунктов отличались большой точностью и использовались картографами для уточнения географических карт Китая. Как ценнейший первоисточник работа Сюй Ся-кэ неоднократно использовалась китайскими картографами и географами, она была использована также при составлении в 1655 году в Амстердаме известного картографического и географического труда Мартини "Новый атлас Китая".

   В Китае книга Сюй Ся-кэ много раз переиздавалась и пользуется широкой известностью.
   Отметим еще одну особенность произведения Сюя. Путешествия, в глазах китайских ученых, в прошлом не имели достоинств, особенно если они преследовали научно-познавательную цель, собирание конкретного фактического материала. Поэтому Сюй Ся-кэ, как и другим его соотечественникам, приходилось облекать свои сочинения в художественную форму, постоянно обращаться в изложении материала к историческим воспоминаниям, легендам, описывать древние памятники. Обладая большим литературным дарованием, Сюй создал произведение не только крупного научного значения, но и большой художественной ценности.
   Сюй Ся-кэ известен как горячий поборник национальной независимости Китая, которому еще в годы жизни Сюя угрожала опасность маньчжурской агрессии.
   Обладая немалым состоянием, оставленным ему богатыми родителями, Сюй с раннего возраста посвящает себя тяжелому труду путешественника, не преследуя каких-либо торговых или религиозных целей, служивших в его время основными мотивами дальних поездок. Единственной целью его странствований было стремление познать свою родину, которую путешественник страстно любил; описанию ее природы он посвятил большое число вдохновенных страниц Беззаветное служение науке, являющееся характерной чертой всей деятельности Сюй Ся-кэ, резко выделяет его в ряду путешественников Китая в прошлом.

(1772 - 1801)
    Первый крупный немецкий путешественник по Африке и первый европейский исследователь Сахары. Вероятно, первым из европейцев достиг Чада. Умер от дизентерии в районе среднего Нигера.
   
   Фридрих Конрад Хорнеман родился в Хильдесгейме в сентябре 1772 года. В 1796 году он поступил на службу в Британское Африканское общество и получил задание отправиться из Египта в путешествие, чтобы решить загадку Нигера, так в то время еще предполагалась связь между Нилом и Нигером.

   Изучив арабский язык и приобретя некоторые познания в медицине, Хорнеман получил окончательное одобрение своих планов со стороны Африканского общества, которое снабдило его рекомендательными письмами и охранными грамотами, а также открыло неограниченный кредит.
   Хорнеман выехал из Лондона в июле 1797 года и прибыл в Париж, где познакомился с одним турком, давшим ему письма с самыми настоятельными рекомендациями к некоторым каирским купцам, имевшим деловые связи с внутренними районами Африки.
   Молодой путешественник воспользовался пребыванием в Каире для того, чтобы усовершенствоваться в арабском языке и изучить нравы и обычаи местных жителей. Французские ученые, Монж и Бертолле, представили Хорнемана главнокомандующему французской армией в Египте. Бонапарт принял его очень любезно и обещал оказать возможную помощь.
   Хорнеману безопаснее всего было путешествовать, переодевшись мусульманским купцом. Итак, он поспешил выучить несколько молитв и усвоить некоторые привычки, что дало бы ему возможность, как он думал, вводить в заблуждение ничего не подозревающих мусульман. К тому же он отправился в путь со своим соотечественником Иосифом Фрейденбургом, который двенадцатью годами раньше принял мусульманство, совершил три паломничества в Мекку и свободно говорил на самых употребительных диалектах турецкого и арабского языков. Он должен был служить Хорнеману переводчиком.
   5 сентября 1798 года путешественник покинул Каир с купеческим караваном и, прежде всего, посетил знаменитый оазис Юпитера Аммона или Сива, находящийся в пустыне к западу от Каира. Оазис Сива представлял собой маленькое независимое государство, признававшее власть турецкого султана, но не платившее ему никакой дани. Вокруг города в радиусе одной-двух миль располагались несколько деревень. Город был построен на скале, в которой жители вырыли себе жилища. Улицы "так узки и запутаны, что чужестранец не может в них ориентироваться".

   Оазис тянется на значительное расстояние. Наиболее плодородная часть представляет собой хорошо орошенную долину окружностью примерно в пятьдесят миль; там растут пшеница и различные овощи. Наилучшие урожаи дают превосходные на вкус финики, славящиеся среди всех арабов, населяющих Сахару.
   С самого начала Хорнеман обратил внимание на развалины и решил обязательно их посетить, так как мало что смог о них узнать от местных жителей. Но всякий раз, как он вступал за ограду, окружавшую эти памятники, за ним шла толпа горожан, и он не имел возможности заняться подробным изучением. Один араб как-то даже сказал ему: "Видно, ты в душе все еще христианин, если так часто приходишь смотреть на изделия рук неверных".
   Хорнеману пришлось отказаться от дальнейших попыток. Насколько он мог судить по беглому осмотру, то был оазис Аммона, и развалины представляли собой остатки каких-то египетских сооружений.
   Доказательством густонаселенности древнего оазиса Сива служит большое количество подземных пещер, встречающихся на каждом шагу, в особенности под холмом, на котором стоит город. Хорнеман тщетно пытался отыскать на этих старинных кладбищах хоть один целый череп; в найденных им затылочных костях он не мог обнаружить никаких следов того, что когда-то они были заполнены смолой.
   Он видел множество остатков одежды, но они совершенно истлели, и определить их происхождение и сорт ткани оказалось невозможным.

   Хорнеман провел в этих местах неделю, а 29 сентября направился в Шиаху и пересек горную цепь, служащую границей оазиса Сива. До тех пор ничто не нарушало мирного течения путешествия, но в Шиахе Хорнемана обвинили в том, что он христианин и проник в страну в качестве шпиона. Его повели на допрос, но он спасся благодаря захваченному с собой Корану, который принялся без запинки читать. Тем временем Фрейденбург, опасаясь, как бы не стали рыться в вещах Хорнемана, сжег кусочки мумий, образцы растений, подробный дневник путешествия и все книги.
   Спустя несколько дней караван достиг города Ауджила, хорошо известного еще Геродоту, считавшему, что он находится на расстоянии десяти дней пути от оазиса Аммона. Это совпадает со свидетельством Хорнемана, затратившего на переход девять дней. В Ауджиле к каравану присоединились купцы из Бенгази, Мисурата и Дзерба, и теперь в нем насчитывалось не меньше ста двадцати человек. После длинного перехода по песчаной пустыне караван достиг холмистой, изрезанной оврагами местности, кое-где поросшей травой и деревьями. Это была пустыня Харуч. Ее следовало пересечь, чтобы добраться до Темиссы, небольшого поселения, построенного на холме и окруженного высокой стеной.
   В Зуиле караван вступил на территорию области Феццан. При входе в город путников каждый раз встречали обычными военными играми, а также бесконечными приветствиями и пожеланиями здоровья. Эти изъявления вежливости, часто очень неискренние, по-видимому, занимали большое место в жизни арабов; их частое повторение постоянно удивляло путешественника 17 ноября караван прибыл в Мурзук, столицу Феццана. Этот город служил конечной целью экспедиции. Возделанная территория королевства Феццан, по данным Хорнемана, в самой длинной своей части тянется примерно на триста миль с севера на юг, а в самой широкой части - на двести миль с запада на восток; к Феццану относится также гористый район Харуч на востоке и другие пустыни на юге и на западе. Климат там во все времена года мало приятный: летом стоит невообразимая жара, и когда ветер подует с юга, ее с трудом переносят даже местные жители; зимой северный ветер бывает такой пронизывающий и холодный, что жителям приходится разводить костры.
   Все природные богатства страны сводятся, прежде всего, к финикам, а затем к овощам. Мурзук представляет собой главный рынок страны. Туда привозят товары из Каира, Бенгази, Триполи, Радамеса, Туата и Судана. Предметами торговли являются рабы обоего пола, страусовые перья, шкуры хищных зверей и золото в виде песка и самородков. Из Борну доставляют медь, из Каира - шелка, миткаль, шерстяную одежду, искусственные кораллы, браслеты и многие другие индийские товары. Купцы из Триполи и Радамеса привозят огнестрельное оружие, сабли, ножи и т.д.
   Феццаном управляет султан, происходящий из рода шерифов. Его власть неограничена, но, тем не менее, он платит триполитанскому бею дань, которая в переводе на современные деньги соответствовала бы четырем тысячам долларов. Население страны составляет, вероятно, семьдесят пять тысяч человек (Хорнеман не сообщает, на чем основан его подсчет); все они мусульмане.
   В отчете Хорнемана можно найти еще некоторые подробности относительно нравов и обычаев этого народа. Путешественник заканчивает свое донесение Африканскому обществу упоминанием о том, что он собирается еще раз побывать в Феццане и надеется прислать новые подробности.

   О дальнейшей судьбе экспедиции известно очень мало. Верный спутник Хорнемана, Фрейденбург, умер в Мурзуке. Хорнеман и сам заболел жестокой лихорадкой и был вынужден пробыть в Мурзуке гораздо дольше, чем рассчитывал. Едва оправившись, он добрался до Триполи, чтобы отдохнуть в обществе нескольких живших там европейцев. 1 декабря 1799 года Хорнеман снова направился в Мурзук, откуда 7 апреля 1800 года ушел с караваном дальше в глубь страны. Его влекло в область Борну, лежащую к западу от озера Чад. Но из этой гибельной страны, которой предстояло поглотить столько жертв, он не вернулся. Более поздние поиски установили, что через известный торговый город Кацину и Сокото он достиг среднего Нигера, однако уже вскоре после прибытия умер от дизентерии. Вероятно, он первым из европейцев достиг Чада. Путешествие Хорнемана - одно из первых, проводившихся на научной основе, - причисляется к самым блестящим предприятиям того времени. Правда, из-за ранней смерти Хорнемана оно не получило заслуженной известности. Сохранилось лишь описание его пути от Каира до Мурзука и Триполи, посланное им в Лондон. В 1802 году оно было издано под заглавием "Дневник путешествия от Каира до Мурзука в 1797-1798 годах".

(1784 - 1817)
    Швейцарский путешественник. Положил начало исследованию Нубии. Путешествовал по заданию британской "Африканской ассоциации". В 1813- 1814 годах совершил две поездки на юг от Асуана, ознакомился с долиной Нила и караванными дорогами через Нубийскую пустыню между Асуаном и Шенди (выше устья Атбары, правого притока Нила). Во втором путешествии проехал от Шенди до Суакина на Красном море, обследовав по пути нижнее течение Атбары. Умер в Каире от дизентерии. Дневники его в частности, "Путешествия по Нубии", изданы после его смерти.
   
   Хотя Иоганн Людвиг Буркхардт родился в Лозанне и не был англичанином, его все-таки надо причислить к английским путешественникам. В самом деле, благодаря своим родственным связям с сэром Джозефом Бэнксом, естествоиспытателем и спутником Кука, а также с Гамильтоном, секретарем Африканского общества, и благодаря их дружескому содействию Буркхардт мог осуществить свои поездки с пользой для науки. Он занимался в университетах Лейпцига и Гёттингена, где слушал лекции Блуменбаха. Затем продолжил свои занятия в Кембридже и изучал там арабский язык. В 1809 году он отплыл на Восток.
   Буркхардт изучает химию, медицину. Чтобы подготовиться к тяготам жизни путешественника, он совершает долгие пешие прогулки под солнцем, с непокрытой головой, спит на твердом, питается только овощами и пьет только воду.
   В марте 1809 года Буркхардт покидает Англию и отправляется в Сирию, чтобы посетить пограничные с Аравией области, собрать сведения о бедуинах и отправиться на розыски древнего города Петры. Благодаря прекрасному знанию Корана и комментариев к нему, написанных крупнейшими учеными ислама, он легко выдавал себя не только за мусульманина (индуса), но и за мусульманского богослова.

   Буркхардт принял имя Ибрагима-ибн-Абдаллаха. Чтобы заставить поверить в этот маскарад, путешественник часто должен был прибегать к разным хитростям. В некрологе, напечатанном в "Анналах путешествий", рассказывается, что когда Буркхардта просили поговорить по-индусски, он, не задумываясь, начинал изъясняться по-немецки. Один переводчик итальянец, подозревавший в нем "гяура" - европейца, потянул его за бороду, то есть нанес самое тяжелое для мусульманина оскорбление. Буркхардт настолько вошел в свою новую роль, что немедленно отбросил обидчика ударом кулака. Зрители разразились смехом и, вполне убедясь, что путешественник был тем, за кого себя выдавал, перешли на его сторону.
   С сентября 1809 года по февраль 1812 года Буркхардт оставался в Халебе и только раз прервал изучение языка и нравов сирийцев для того, чтобы съездить в Дамаск, Пальмиру и Хауран - места, где до него побывал лишь Зетцен.
   Буркхардт повидал Пальмиру и Баальбек, склоны Ливана и долину Оронт, озеро Хула и истоки Иордана. Он сообщил первые сведения о многих древних городах. Именно благодаря его указаниям удалось точно определить местоположение прославленной Апамеи, хотя он сам и его ученый издатель сделали из своих данных ошибочные выводы. Наконец, его путешествия в Аурантис тоже дали ценные географические и археологические сведения, помогающие уяснить состояние страны в настоящее время.
   В течение двух лет Буркхардт собирал сведения о кочевниках. Уже в конце своего путешествия по Аравии, возвращаясь в Каир, он вынужден будет искать убежище на Синае, так как повсюду в Египте в это время свирепствовала чума. Там, живя среди бедуинов, Буркхардт приобщается к их нравам. На основе своих наблюдений он создает труд, скромно озаглавленный "Заметки о бедуинах и ваххабитах".
   Но, употребляя все свои старания для наблюдения за жизнью бедуинов, Буркхардт не забывал и о мертвых городах и их влекущей к себе тайне.
   В 1812 году Буркхардт покидает Дамаск, посещает берега Мертвого моря, долину Ахаба и древний порт Азионгабер, куда в те времена можно было попасть, лишь рискуя жизнью. В одной из боковых долин путешественник обнаружил внушительные развалины Петры, древней столицы Петрейской (то есть Каменистой) Аравии.

   Долина, где лежат развалины Петры, называется Вади Муса (то есть долина Моисея), и арабы считали, что на горе Хор, возвышающейся над городом, расположена могила брата Моисея Аарона. Буркхардт заявил, что дал обет принести на вершине горы Хор жертву Аарону. Вскоре он нашел проводника, который должен был помочь ему исполнить обет. И вот, наконец, узкое ущелье между горами открыло Буркхардту, первому из европейцев, свою удивительную тайну. Его глазам предстал дворец, дверь которого выходит под фронтон, опирающийся на четыре колонны и увенчанный тремя павильонами с колоннадой, в которой помещены статуи, все это так прекрасно сохранилось, что казалось только что построенным. Приблизившись, путешественник увидел, что фасад вырублен в скале, а дверь ведет в склеп.
   Буркхардту суждено было открыть необыкновенную долину гробниц. Пройдя дальше по ущелью, которое теперь расширилось, он увидел на склоне горы амфитеатр. Затем скалы расступились, чтобы дать место великолепному Цирку, где струился ручей. В центре руин находился так называемый дворец Дочери фараона. Каким бы безразличным ни хотел казаться Буркхардт, проводник, видя, что он направляется к "дворцу", воскликнул: "Теперь я вижу, что ты - неверный и хочешь что-то сделать с развалинами города наших предков, но мы не потерпим, чтобы ты взял хоть одну монету из спрятанных здесь сокровищ, они находятся на нашей земле и принадлежат нам". Путешественник вынужден был доказать свое безразличие и поспешил направиться к месту жертвоприношения, чтобы смягчить гнев бедуина. Не могло быть и речи о том, чтобы хоть что-то записать или измерить.
   Именно открытие этого города принесло мировую славу Буркхардту.
   В 1813 году Буркхардт исследует Нубию. Поездка обошлась ему всего в сорок два франка. Правда, швейцарец умел пообедать горстью дурро (проса), а весь его "караван" состоял из двух дромедаров.
   Буркхардт очень хотел проникнуть в Донголу. Однако ему пришлось ограничиться лишь сбором сведений - правда, очень интересных - об этой стране и о мамелюках, нашедших там себе убежище после резни, учиненной среди этого могущественного войска арнаутами по приказу египетского паши.

   На каждом шагу внимание путника привлекают развалины древних городов и храмов. Наиболее любопытные из них встречаются в Ибсамбуле.
   Во время своей первой экспедиции Буркхардт объехал только берега Нила, то есть очень узкую полосу, пересеченную короткими долинами, выходящими к реке.
   В марте 1814 года Буркхардт предпринял новое путешествие - на этот раз не к берегам Нила, а в Нубийскую пустыню. Считая, что бедность лучшая защита в пути, путешественник отослал слугу, продал верблюда и, оседлав осла, присоединился к каравану бедных торговцев.
   Караван вышел из Дарау, деревни, населенной наполовину феллахами, наполовину абабдеями. Вначале феллахи отнеслись к путешественнику плохо, ибо принимали его за турка из Сирии, увившегося с намерением отбивать у них торговлю рабами, которую они считали своей монополией.
   По словам Буркхардта, дорога была не так безводна, как между Халебом и Багдадом или между Дамаском и Мединой. Нубийская пустыня вовсе не представляет собою безграничную песчаную равнину, унылое однообразие которой ничем не нарушается. Она усеяна скалами, достигающими подчас двухсот - трехсот футов в высоту и кое-где поросшими высокими пальмами "дум" и акациями. Мелкая листва этих деревьев не дает защиты от палящих лучей солнца, недаром арабская поговорка гласит: "Не жди помощи от вельможи и тени от акации".

   Пройдя Шигру, где в горах находится один из лучших источников, караван достиг Нила у селения Анкейр или Вади Бербер.
   Этот маленький город, где перепродаются товары и встречаются караваны, куда сгоняют рабов, не мог не стать настоящим разбойничьим притоном. Испорченность нравов у жителей Бербера невероятна, считает Буркхардт.
   Торговцы из Дарау, на защиту которых полагался до сих пор Буркхардт, прогнали его, когда караван покидал Бербер, и путешественник нашел покровительство у проводников и погонщиков ослов.
   10 апреля чуть южнее впадения Могрена караван был ограблен правителем города Эд-Дамер. Этот городок заселен факирами и приятно отличается своей чистотой и порядком от грязного полуразрушенного Бербера. Из Эд-Дамера Буркхардт попал в Шенди, насчитывающий до тысячи домов, где прожил целый месяц, и никто там не заподозрил в нем неверного.
   Распродав тут все свои пожитки, Буркхардт присоединился к направлявшемуся в Суакин каравану. Из Суакина он намеревался отплыть в Мекку. Швейцарец рассчитывал, что ему очень поможет звание "хаджи".
   "Эти хаджи, - рассказывает он, - составляют особое сословие, и никто не осмеливается тронуть ни одного из них из боязни восстановить против себя всех остальных".

   С караваном, к которому присоединился Буркхардт, шло сто пятьдесят купцов и триста рабов. Две сотни верблюдов были нагружены тяжелыми тюками табака и свертками ткани "даммура".
   Путники следовали по течению реки Атбар до плодородной местности Така. Белая кожа шейха Ибрагима - как известно, такое имя принял Буркхардт, - во многих деревнях вызывала крики страха у женщин, редко видавших арабов.
   Караван вступил в страну Така или Эл-Гаш. Это большая равнина, в июне и июле затопляемая разливом небольших речек, ил которых необыкновенно плодороден. Дурро, растущее здесь, продают в Джидде на двадцать процентов дороже лучшего египетского проса.
   На пути Таки к берегам Красного моря в Суакин приходится пересекать горную цепь. Горы сложены из сплошных известняков, и до самого Шинтераба не встречается гранита. 26 мая путешественник прибыл в Суакин.
   "Такой двадцатипятидневный переход от Нила к Красному морю, - говорит французский географ XIX века Вивьен де Сен-Мартен, -был совершен европейцем впервые. Благодаря ему в Европе получили точные сведения о живущих в этих краях полукочевых, полуоседлых племенах. Наблюдения Буркхардта не утратили своего значения и представляют безусловно поучительное и в то же время на редкость занимательное чтение".

   7 июля 1814 года Буркхардт отплыл на корабле в Джидду, служащую портом для Мекки.
   Джидда лежит на берегу моря и окружена стенами. Пресную воду в этом городе берут из колодцев, находящихся почти за две мили. Без садов, без всякой растительности, без финиковых пальм, Джидда представляла исключительно своеобразное зрелище. В городе насчитывалось двенадцать - пятнадцать тысяч жителей, но цифра эта удваивалась во время паломничества.
   В городе имелось много кафе. Число их достигало двадцати пяти, и люди выпивали там от трех до тридцати чашек кофе в день. Буркхардт отмечает, что курят здесь невероятно много он насчитал тридцать одного торговца табаком! Торговцы и моряки играли в мангал и в шашки, в то время как шерифы соперничали в шахматы у себя дома.
   Прибыв в Джидду 18 июля, Буркхардт оказался без денег, так как его векселя, имевшие хождение в Каире, здесь не оплачивались. Больной и лишенный средств, он вынужден был продать своего юного раба. Но нашелся человек, который оплатил его вексель, что позволило Буркхарду вздохнуть свободнее. В это время наместник султана Мухаммед Али пригласил Буркхардта посетить его резиденцию в Таифе.
   Швейцарский путешественник получил возможность первым из европейцев увидеть самый красивый город Аравии, славящийся своими садами, розами и фруктами, которые продавались на рынке в Мекке.
   24 августа путешественник выехал из Джидды в Таиф. Дорога вела через горный хребет по долинам, среди роскошной растительности.

   Таиф славится своими прекрасными садами; розы и виноград вывозят оттуда во все районы Хиджаза. Раньше этот город вел обширную торговлю и достиг значительного процветания, но потом его разграбили ваххабиты.
   Мухаммед Али был убежден, что этот швейцарец - английский шпион, который немедленно сообщит в Индию обо всем, что увидит в Аравии. В Каире только что получила известность книга Али-бея (Бадьи-и-Леблиха), и знатные особы были озабочены тем, чтобы не предстать еще раз глупцами в глазах иностранцев. Поэтому-то позднее паша и заявит во всеуслышание в Каире, будто он всегда знал, что Буркхардт - английский шпион. В Таифе же он, напротив, поторопился объявить гостя примерным мусульманином. Все подозрения, заявил он, лишены оснований.
   Буркхардт, без сомнения, посетил Таиф первым из европейцев, но он так и не увидел здешних садов. Глазам Буркхардта предстали печальные развалины - свидетельство взятия города ваххабитами в 1802 году, да могила местного святого, разграбленная этими фанатиками.
   После десятидневного пребывания в Таифе, где за ним следили, и где он не осмеливался выходить за пределы города, Буркхардту удалось добиться, чтобы его с миром отпустили в Мекку.
   Буркхардту повезло завоеватели-ваххабиты ушли, оставив Хиджаз и священные города туркам и египтянам. Он был первым из тех, кто проник в Хиджаз вслед за победившими ваххабитов турецко-египетскими армиями.
   7 сентября он двинулся в Мекку. Отлично изучив Коран и превосходно зная все мусульманские обряды, Буркхардт прекрасно исполнял роль паломника. Его первой заботой было - как это предписывает закон каждому правоверному, вступающему в Мекку, - облачиться в "ирам" - то есть в одежду без швов; одним куском коленкора обертывают чресла, другой набрасывают на грудь и плечи. Первая обязанность паломника - идти прямо в мечеть, даже не обеспечив себя ночлегом. Буркхардт выполнил это требование, как выполнил и прочие предписанные для этого случая обряды и церемонии специального характера.

   Буркхардт приезжает в Мекку в декабре 1814 года и пытается жить "так уединенно, как только возможно, выдавая себя за хаджи или за частное лицо из Египта".
   Вообще, заслуга Буркхардта при описании Мекки состояла в умении понять главное. Он прочел и использовал арабские тексты, касающиеся священного города и его истории, и они помогли ему больше узнать и лучше увидеть. Так, например, ему стало известно, чем была Кааба до ислама.
   "До Мухаммеда, когда Аравия была языческой, Кааба была предметом поклонения, и предки мусульман приходили сюда совершать тавваф, то есть семь кругов, как делают сегодня и их потомки. Здание украшали тогда фигуры ста шестидесяти богов. Однако имелась существенная разница в манере совершения церемонии, ибо в то время мужчины и женщины должны были являться сюда совершенно обнаженными, отбрасывая свои грехи вместе с одеждой; таким образом, хадж, или мусульманское паломничество, есть не что иное, как продолжение старого обычая".
   Сама Кааба так часто разрушалась и восстанавливалась, что от седой древности в ней не осталось и следа. Но она существовала раньше мечети, двор которой окружает ее сейчас.
   Буркхардт выяснил также, что Кааба была полностью реконструирована в 1627 году и что акведук, по которому вода приходит в город с горы Арафат, был построен Харун ар-Рашидом (знаменитым халифом из сказок "Тысячи и одной ночи").

   Буркхардт подробно описывает Мекку и ее святилища. В отчете приведены самые обстоятельные сведения о других достопримечательностях: о священных колодцах под названием Земзем (вода из них считается верным средством от всех болезней), о Вратах Спасения, о здании Макам-Ибрагим, заключающем камень, на котором стоял Авраам, когда он строил Каабу, и который сохранил отпечаток его колен, а также о других строениях внутри храмовой стены.
   Буркхардт писал: "Хотя жители Мекки и отличаются большими достоинствами, хотя они приветливы, гостеприимны, веселы и горды, они в то же время у всех на виду нарушают предписания Корана - пьют, играют и курят. Обман и вероломство перестали считаться преступлением у жителей Мекки; отлично зная, что их пороки вызывают сплетни, всякий из них сам громит порчу нравов, но никто не подает примера к исправлению".
   Швейцарский путешественник видел Мекку после паломничества, то есть в самое обычное время. Мечеть служит местом прогулок: "Тысячи зажженных во время рамадана ламп большой мечети делают из нее место свиданий для иностранцев. Они приходят сюда прогуляться либо просто сидят группами и разговаривают".
   Мечеть служит также и школой, где группы учеников сидят у подножия колонн и, раскачиваясь, повторяют Коран. Здесь в случае необходимости можно найти уличного писца или продавцов магических заклинаний, написанных на обрывках пергамента.
   Так как ваххабитов уже не было, Буркхардт сумел войти в город и оставил описание гробницы пророка, построенной в начале XVI века.

   В районе Медины посещают еще два священных места. Первое - деревня Коба. Около этой деревни Мухаммед сделал первую остановку, когда окончательно покинул свой родной город Мекку, не принявший его веры, и переселился в Медину, где была начата его пророческая деятельность (хиджра). В окружении нескольких деревьев там стоит "самая заурядная мечеть и тридцать-сорок домов вокруг нее".
   Другое почитаемое место - то, где Мухаммед принял решение обращаться отныне во время молитвы не в сторону Иерусалима, а в сторону Мекки. Решение это, наполненное глубоким смыслом и значением, было принято в Эль-Кибле, расположенном в часе пути к северо-западу от Медины и ставшем объектом благоговейных посещений. В Эль-Кибле сохранились два грубых столба, символизирующих два направления.
   15 января 1815 года Буркхардт покинул Мекку, пристав к небольшому каравану паломников, направлявшихся к могиле пророка. Путешествие в Медину, так же как и переход из Джидды в Мекку, совершается ночью, что затрудняет задачу наблюдателя, а зимой порождает неудобства большие, чем если бы оно совершалось при дневном свете. Надо пересечь долину, поросшую кустарником и финиковыми пальмами. Местность в восточном конце ее хорошо обработана и носит название Вадн-Фатме или просто Эль-Вади. Немного дальше лежит долина Эль-Зафра, знаменитая насаждениями финиковых пальм и базаром, на который стекаются все соседние племена.
   Буркхардту понадобилось тринадцать дней, чтобы добраться до Медины. Он собрал много сведений об арабах и ваххабитах. Как и в Мекке, здесь первая обязанность паломника посетить гробницу и мечеть Магомета. Однако здешние обряды проще и короче, и паломник отделывается от них в четверть часа.
   Пребывание в Мекке оказалось очень вредным для Буркхардта. В Медине он заболел перемежающейся лихорадкой. Скоро приступы стали ежедневными, а затем появлялись раз в три дня. Буркхардт так ослаб, что уже не мог подниматься со своего коврика без помощи раба - "парня, по характеру и привычкам, пригодного для ухода скорее за верблюдом, чем за своим изнуренным и павшим духом хозяином".

   Болезнь на три месяца приковала Буркхардта к постели. Ему пришлось отказаться от намерения пройти пустыней до Акабы, и он поспешил добраться до Янбо, откуда мог бы отплыть в Египет.
   В отчете Буркхардта содержится много любопытных подробностей о Медине и ее жителях, о ее окрестностях и о других менее примечательных местах, которые посещают паломники.
   От посещения Хиджаза путешественник отказывается 21 апреля 1815 года. Буркхардт присоединился к каравану и с ним пришел к воротам Янбо, где свирепствовала чума. Путешественник вскоре заболел. Он так ослаб, что ему было не под силу даже искать убежища в деревне. Об отъезде из города не могло быть и речи, так как все корабли, готовые к отплытию, были переполнены больными солдатами. Ему пришлось провести восемнадцать дней в этом городе, охваченном эпидемией, прежде чем удалось сесть на небольшое судно, доставившее его в Кусейр. Оттуда пешком он отправился в Египет.
   26 июня 1815 года он возвратился в Каир. Буркхардт узнал там о смерти своего отца. Здоровье самого путешественника было сильно подорвано болезнью. Поэтому он только в 1816 году мог совершить восхождение на гору Синай. Занятия естествознанием и подготовка к печати путевых дневников, а также обширная переписка поглощали всё его время до конца 1817 года. Он собирался присоединиться к каравану, направлявшемуся в Феццан, когда у него внезапно начался бурный приступ лихорадки. Проболев несколько дней, 15 октября 1817 года Буркхардт скончался со словами: "Напишите матери, что мои последние мысли были о ней".
   Буркхардт углубил и расширил знания о районе священных городов. Несмотря на то, что он побывал в Таифе, путешественник не столько открыл неизвестное, сколько блистательно объяснил и описал то, о чем знали лишь приблизительно.

   "Никогда, - писал он своему отцу в письме от 13 марта 1814 года из Каира, - никогда я не сказал ничего о виденном или встреченном мною, что не было бы вполне согласно с моей совестью - ведь не для того же, чтобы писать романы, я подвергался таким опасностям!"
   Исследователи, побывавшие после Буркхардта в странах, посещенных им, единогласно подтверждают правдивость этих слов и восхваляют его точность, его знания, его проницательность.
   Его "Путешествие в Аравию" и "Заметки о бедуинах" вышли в свет почти сразу после его смерти.

(1821 - 1865)
    Немецкий путешественник. За шесть лет прошел по Сахаре и Судану более 20 тысяч километров, составил довольно точные карты посещенных им стран и собрал обширные географические, этнографические и лингвистические материалы. Основной труд - "Путешествия и открытия в Северной и Центральной Африке" (в 5-ти тт.), впервые опубликован в 1855-1858 годах.
   
   Генрих Барт был сыном крестьянского сироты, ставшего впоследствии богатейшим гамбургским купцом. Отец научил сына ценить все буржуазные добродетели и дал ему блестящее образование. Уже с юных лет Барт отличался трудолюбием, способностью к языкам и замкнутостью. В 1844 году в Берлинском университете он был удостоен ученой степени за работу о торговых связях античного Коринфа. Отец поощрил его за это поездкой по странам Средиземноморья Генрих, и до этого очень любивший путешествовать, использовал ее для первых систематических исследований. В Северной Африке (от Туниса до Египта) он занялся совершенствованием своих знаний в арабском языке и получил кое-какой опыт общения - давшийся, правда, довольно трудно - с мусульманами, чья ненависть к чужакам возросла еще больше в результате колониальной войны, которую Франция вела в Алжире.

   Барт попробовал свои силы в качестве приват-доцента, но не добился успеха. Лекции явно оказались не его стихией. А увлечь студентов курсом античной географии в Берлине, да еще в 1848 году, было вообще безнадежным предприятием.
   В конце 1840-х годов торговые круги в Англии проявили большой интерес к поискам удобного пути в Судан - полосу степей и саванн к югу от Сахары. Они попытались разведать караванные пути от Средиземного моря к Судану. При поддержке английского правительства было решено направить в Судан через Сахару "смешанную научно-торговую экспедицию". Для участия в ней требовались смелые и хорошо подготовленные к трудному пути люди. Начальником экспедиции был назначен опытный английский путешественник Джеймс Ричардсон, уже знакомый с дорогой от Триполи до Мурзука. В 1848 году в Лондоне вышла в свет его двухтомная монография - "Путешествия по великой пустыне Сахаре в 1845-1846 гг.". По рекомендации известного немецкого географа Карла Риттера в состав экспедиции вошел и 25-летний Генрих Барт. Третьим участником экспедиции стал другой немец, находившийся на английской службе, - 27-летний доктор, геолог и астроном Адольф Офервег.
   В декабре 1849 года немецкие участники экспедиции прибыли в Тунис и по побережью достигли Триполи, откуда совместно с Ричардсоном в марте 1850 года направились в Мурзук. Несмотря на практические цели экспедиции, у ее участников преобладал интерес к научным исследованиям и географическим открытиям. Это предопределило большое значение результатов экспедиции, несмотря на преждевременную смерть большинства ее участников.
   Уже на пути из Триполи в Мурзук путешественники решили двигаться не известным путем, а через почти безжизненную каменистую пустыню Хамада-эль-Хамра. После недолгой остановки в Мурзуке экспедиция опять отправилась не прямо на юг по старой караванной тропе, ведущей прямо в область Борну в Судане, а повернула на запад и достигла Гата вблизи восточной оконечности Ахаггара. Здесь Барт изучал на скалах Тассилин Аджера рисунки древних жителей Сахары, свидетельствующие о богатстве флоры и фауны в центре современной пустыни несколько тысячелетий назад. Эти находки Барта и его научные выводы об изменении климата Сахары и условии жизни ее населения в исторически обозримое время опередили на 100 лет тот бурный интерес к палеогеографии Сахары, который вызвали в середине XX века новые находки наскальной живописи в Ахаггаре А. Лотом и другими французскими учеными. Барт интересуется также языком и бытом туарегов, растительностью и животным миром пустыни, фиксирует высоты над уровнем моря, отмечает положение горных сооружений, встреченных на пути экспедиции в Центральной Сахаре, определяет координаты географических объектов. Он регулярно совершает в одиночку самостоятельные экскурсии в сторону от главного маршрута экспедиции, не раз оказываясь перед опасностью смерти от жажды. Барт не раз находился на грани гибели. Однажды его спасла собственная кровь, которую он высасывал, погибая от жажды, в другой раз - туареги, которые до этого угрожали его жизни.
   Из Гата экспедиция повернула на юг и в октябре 1850 года вместе с караваном, груженым солью, достигла Агадеса. Через плато Аир (Азбен) англичане двинулись к реке Сокото, от нее повернули на восток. Основная часть пути через Сахару с севера на юг осталась позади. Из Агадеса все участники экспедиции сначала совместно направились дальше на юг к границам государства Борну. В январе 1851 года было решено идти к столице Борну Кукаве (Кука), находившейся вблизи озера Чад, разными путями. Ричардсон кратчайшим маршрутом направился из Таджелета в Кукаву, но скончался в пути в марте 1851 года от тропической малярии. Офервег избрал маршрут от Зиндера на восток - в район Маради на юге Нигера для проведения топографических работ, а Барт - в Кано, который когда-то разыскивал Клаппертон. Встретиться они предполагали в Кукаве. Но когда Барт пересек границу султаната Борну, он узнал, что Ричардсон умер.

   Кано предстал перед исследователем как город торговли и ремесел Он был узловым центром в сети транссахарских путей торговцев солью, на его рынках продавались клинки, сделанные мастерами сонинке, французский шелк, венецианский цветной бисер, а также местные хлопчатобумажные ткани и кожаные изделия. Но Барт видел и теневые стороны того благополучия, которое возникло вместе с приходом купцов из Кацины, спасавшихся бегством от берберских захватчиков.
   "Мы исследовали вдоль и поперек все жилые кварталы, и я с высоты седла мог наблюдать самые разнообразные сцены общественной и частной жизни. Картины тихого уюта и домашнего счастья, пустого мотовства и безнадежной бедности, активной деятельности и сонного безделья. В одном случае в глаза бросается продуктивное ремесленное производство, в другом - налицо ярко выраженное равнодушие.
   Я увидел на улицах, рынках и в домах все стороны жизни. Это была богатая, красочная картина мира, живущего для самого себя и внешне, казалось бы, довольно отличного от того, что мы привыкли видеть в европейских городах, и все же в своем многообразии очень сходного. Здесь мы видели множество лавок, полных местными и привозными товарами, с покупателями и продавцами, имевшими самый различный облик, цвет кожи и одежду. Но все они были объединены одной целью: в крике и споре выторговать себе хоть какое-то преимущество перед другими. Вот затененный шатер вроде загона, полный полуголых и полуголодных рабов, оторванных от своей родины, жен или мужей, от своих детей или родителей. Построенные в ряд, словно скот, они затравленно глядят на покупателей, в страхе ожидая, в чьи же руки будет вручена их судьба. Другая часть шатра наполнена тем, что отвечает самым разнообразным потребностям людей, где богатый найдет изысканные деликатесы для дома, а бедный остановится, разглядывая разложенный товар и пытаясь унять голод".
   Исследователь, настроенный столь сочувственно и внимательно, даже не подозревал, что налаженные им контакты в области торговли, политики и транспортно-географических связей, не искоренят существующую нищету, а, напротив, усугубят ее. Как и многие другие, он стал первопроходцем колониальной эпохи в надежде, что она будет способствовать укреплению централизованной власти и положит конец работорговле и произволу некоторых местных вождей, что путем расширения торговли и внедрения европейского способа производства будут разрешены многие социальные противоречия. Именно поэтому он внимательно изучал исторические и культурные достижения суданских народов. Барт первым из европейцев собрал устные предания и открыл для европейской науки Тарик-эс-Судан, ценнейшую хронику XVII века, а также многие другие рукописи.
   Прибыв из Кано в Кукаву, Барт стал готовиться к экспедиции на озеро Чад. Она состоялась в апреле, то есть за два месяца до начала дождливого сезона. Поэтому попытки Барта обнаружить пространства открытой воды оказались безуспешными. Погружаясь почти по седло в топкий грунт, он рассматривал стада слонов, видел бегемотов, крокодилов, антилоп и бесчисленное множество водоплавающих птиц. В мае 1851 года в Кукаву прибыл Офервег, истощенный и страдающий малярией.
   Значительная часть задач, поставленных перед "научно-торговой экспедицией", была выполнена, но молодых путешественников охватила страсть к новым исследованиям. Почти не отдохнув в столице Борну, Офервег и Барт направляются в самостоятельные маршруты. Офервег занялся исследованиями берегов и островов озера Чад, очертания которого до этого были лишь очень схематически нанесены на карту Денемом в 1823 году.

   Барт в конце мая 1851 года направился на юг, в область Адамава. Он посетил крупный торговый центр Йолу, город, лежащий к юго-западу от Чада и основанный за десять лет до этого народом фульбе. Он полагал, что неподалеку от него находится мощный приток Нигера - река Бенуэ. Конечно, то и дело пересекать таким образом границы враждующих государств было небезопасно, но исследователю, великолепно знавшему Коран и даже получившему прозвище Абд-эль-Керим (Слуга Всемилостивейшего), грозило значительно меньше опасностей, чем его предшественникам. 18 июня он, первым из европейцев после братьев Лендеров, стоял на берегу реки Бенуэ и любовался зеленой полоской воды, отражавшей галерейные леса, и "богатым ландшафтом" Адамауа - "пространством для деятельности будущих поколений". Барт с подъемом описывает "широкую и величественную реку, текущую по совершенно ровной местности. Исследование самого Чада привело Барта к убеждению о невозможности произвести съемку его берегов, так как "очертания озера меняются каждый месяц". Затем Барт вновь вернулся на север в Борну, где соединился с отрядом Офервега.
   В сентябре - октябре 1851 года Офервег и Барт совместно исследовали область Канем к северо-западу от озера Чад, а в самом конце 1851 - начале 1852 года приняли участие в военном походе правителя Борну в район низовьев Логоне, крупнейшего левого притока Шари. Редко где путешественников встречали с таким гостеприимством, как встретили проживавшие здесь канембу, чье трудолюбие, богатство и красота всегда привлекали охотников за рабами из Борну. Всю неприглядность подобных грабительских походов Барт смог увидеть воочию, когда вместе с войском Борну направился в окрестности озера Чад, лежащие южнее. Бесконечные колонны украшенных перьями солдат, пеших и восседавших на лошадях, верблюдах и мулах, гнали около трех тысяч человек, оставляя по дороге более половины из них мертвыми и изувеченными.
   В марте - августе 1852 года Барт посетил страну Багирми в нижнем течении Шари. Ему удалось проникнуть только до Масеньи. Дальнейшему продвижению помешал плен, к счастью кратковременный, во время которого Барт тренировал свое терпение, изучая записки Мунго Парка. Офервег занялся изучением юго-западных районов Борну, после чего вернулся на берега Чада. Там в сентябре 1852 года тропическая малярия оборвала жизнь и этого участника экспедиции. Его заслуги были впоследствии оценены по достоинству благодаря работам Барта: ведь именно в тех случаях, когда в определении местоположения местностей принимал участие Офервег, координаты этих местностей были указаны правильно.
   К итогам сахарских исследований экспедиции прибавились новые, исключительно важные для развития географических представлений о внутренних районах Африки открытия. Загадки Чада были в основном разрешены. Это озеро лишь принимало воды рек, впадавших в него на западе и юге. Ни одна река не вытекала из Чада. "Кочующие берега" (выражение Барта) объяснялись особенностью питания озера и режимом впадающих в него рек. Было открыто верхнее течение полноводной реки Бенуэ, собрано множество разнообразных материалов о природе и населении областей, расположенных к югу от Центральной Сахары в неизвестной еще европейцам части Африки. При этом Барт фиксировал не только виденное и исследованное им и его спутниками, но и стремился собирать представлявшиеся ему достоверными сведения о других областях Центральной Африки, куда не дошли маршруты экспедиции. Так от одного уроженца Дарфура - Фако Самби, образованного мусульманина, знавшего по арабским источникам даже труды Аристотеля и других античных ученых, Барт узнал об очень широкой реке, текущей с востока на запад далеко на юге от Судана. Самби побывал на берегах этой реки еще в 1824 году, участвуя в экспедиции дарфурских охотников за рабами. Река называлась Кубанда. Под этим названием европейцы впервые узнали о крупнейшем правом притоке реки Конго - Убанги.

   Обладавший недюжинным здоровьем и неиссякаемой энергией, Барт не собирался прекращать исследование Судана. В конце 1852 года он решает пройти из Кукавы на запад до Томбукту и изучить бассейн среднего течения Нигера. Уже известным Барту путем Офервега он достиг Зиндера, где получил доставленные для экспедиции деньги. Благодаря долгожданной материальной поддержке Барт смог более уверенно осуществлять свои новые исследовательские замыслы. Из Зиндера он прошел через Кацину на Сокото и вышел летом 1853 года на Нигер несколько южнее широты Ниамея. Переправившись через реку и продолжая двигаться в северо-западном направлении, Барт первым из европейцев пересек внутренность "Петли Нигера". В сентябре 1853 года он становится третьим европейским исследователем после Лэнга и Кайе, достигшим легендарного Томбукту.
   Бывшая "королева пустыни" выглядела именно так, как ее описывал Кайе: оживленный торговый город, но от былых знаменитых ремесленных мастерских, школ и дворцов не осталось и следа. Здесь "Слуга Всемилостивейшего" нашел Тарик-эс-Судан и другие ценные рукописи. Барт делал выписки из этих рукописей, ночи напролет дискутировал со вспыльчивыми мусульманами. Лишения многолетних странствий все же сказались на его здоровье. В Томбукту он долго и тяжело болеет лихорадкой и дизентерией. Жизнь его все время в опасности и из-за враждебности многих жителей Томбукту - фанатиков-мусульман. Однако Барт умел находить в Африке и друзей. Его непримиримое отношение к работорговле озлобляло одних, но не раз ослабляло недоверие к чужеземцу среди угнетенных опасностью рабства племен. Образованные мусульмане не могли не признать блестящего знания Корана Бартом. Многие местные властители стремились извлечь личную выгоду и завязать торговлю с европейскими купцами благодаря посредничеству смелого путешественника.
   После почти восьмимесячного пребывания в Томбукту, в апреле 1854 года он отправился в обратный путь. На этот раз он пошел вдоль Нигера и смог нанести на карту значительный участок среднего течения великой реки. Барт лично убедился в судоходности среднего Нигера. Через Кано Барт вернулся в Кукаву, пересек Сахару с юга на север и дошел до Триполи в августе 1855 года, вновь пройдя через всю Центральную Сахару, но теперь уже с юга на север.
   В сентябре 1855 года, после шести лет, проведенных в почти непрерывных странствиях по Африке, Барт вернулся в Лондон. Он незамедлительно занялся обработкой и систематизацией собранных материалов и в 1857-1858 годах выпустил пять томов, озаглавленных "Путешествия и открытия в Северной и Центральной Африке в 1849-1855 гг.". В своем труде Барт отметил, что он ознакомился с огромной территорией Сахары и Судана. Было установлено, что Бенуэ не вытекает из озера Чад, и прослежена речная сеть Адамауа и Багирми. Кроме того, было сделано множество открытий в области лингвистики, этнографии, истории и других отраслей, благодаря которым, по словам Александра Гумбольдта, Барт открыл для Европы континент. Доклады, сообщения и публикации Барта подчеркивали реальные возможности для европейцев достигать глубинных районов Северо-Западной и Западной Африки, в частности плодородных земель бассейна Нигера. Это во многом способствовало росту интереса к исследованию внутренних областей в разных частях Африки.
   Барт умер в 1865 году, но ему довелось еще при жизни прочитать свой некролог, опубликованный накануне его возвращения в Европу, где распространился слух о его гибели. С этим эпизодом связана еще одна страница в истории исследования Судана и некоторых областей Западной Африки. До конца 1852 года участникам "научно-торговой экспедиции" удавалось время от времени через торговые караваны, шедшие на север, пересылать сообщения, достигавшие Англии и Германии. В Европе стало известно о смерти Ричардсона, а затем и Офервега и о том, что Барт решил направиться из Борну в Томбукту. Но после этого сообщения от Барта не поступали, и, естественно, возникла тревога за судьбу последнего оставшегося в живых участника экспедиции Ричардсона.
   В Англии было решено направить помощь Барту. Новую экспедицию из Триполи в Судан поручили возглавить соотечественнику Барта Эдуарду Фогелю. К тому времени, когда Фогель смог подготовиться к выезду в Африку, дошел слух о гибели Барта. В связи с этим Фогелю было поручено выяснить судьбу Барта, продолжить дело его экспедиции, занявшись изучением путей между Западным и Восточным Суданом. В ноябре 1854 года Фогель был уже недалеко от Кано, когда он неожиданно встретился с караваном, с которым Барт возвращался из Томбукту в Кукаву. Встреча путешественников была короткой, Барт не хотел отставать от торопившегося каравана. Фогель после этой встречи решил сразу же приступить к выполнению поставленной перед ним исследовательской задачи. Он повернул на восток, достиг области Вадаи, но был там убит из-за подозрительности местного правителя.

   Поиски Барта породили еще одну, но более удачную и результативную в научном отношении экспедицию, проникшую в глубь Западной Африки. В 1853 году по указанию британского правительства из дельты Нигера вверх по реке на пароходе "Плеяда" была отправлена "научно-торговая экспедиция" под начальством капитана Уильяма Балфура Бейки. В нее входило много европейцев, в том числе Хатчинсон, Мей, Кроузер и другие англичане. Эта экспедиция должна была соединиться с Бартом, пройдя в глубь Африки от Атлантики до Судана водным путем по Нигеру и Бенуэ. Экспедиция добралась по этим рекам почти до Иолы, и таким образом была окончательно доказана возможность относительно простого продвижения от Атлантического побережья в те глубинные районы Западной Африки, куда с таким трудом дошел Барт, двигаясь через пустыню с севера.

Он был простым венецианским купцом, но оставил о себе память как о величайшем путешественнике. Его странствия высмеивали и рассказы о них называли нелепыми баснями. Но Марко Поло даже на смертном одре утверждал, что это правда — всё то, что он поведал миру.

Сентябрь 1298 года. Морское сражение при Курзоле между Венецией и Генуей. Военное счастье подвело венецианцев: их флот был разбит. В плену оказались семь с половиной тысяч человек. Среди них — Марко Поло. Как получилось, что этот купец с судьбой путешественника стал командиром корабля венецианского флота, история умалчивает. Мы знаем другое. В тюрьме он попал в одну камеру с Рустичелло из Пизы. Пизанец умело владел пером и до своего пленения писал рыцарские романы. А Поло — о, ему было о чем рассказать! Он говорил — Рустичано записывал.

«Государи и императоры, короли, герцоги и маркизы, графы, рыцари и граждане, и все, кому желательно узнать о разных народах, о разнообразии стран света, возьмите эту книгу и заставьте почитать ее себе; вы найдете тут необычайные диковины и разные рассказы о Великой Армении, о Персии, о татарах, об Индии и о многих других странах; все это наша книга расскажет ясно по порядку, точно так, как Марко Поло, умный и благородный гражданин Венеции, говорил о том, что видел своими глазами, и о том, чего сам не видел, но слышал от людей нелживых и верных. Всякий, кто эту книгу прочтет или выслушает, поверит ей, потому что все тут правда».

Так в Генуэзской тюрьме на исходе XIII столетия два узника оставили след на века.

Каких только названий не было у книги Марко Поло. «Иль миллионе», то есть «Мильон», например, потому что говорил автор о фантастических вещах и огромных цифрах — только о миллионах. В Англии ее и поныне называют «Путешествия Марко Поло», во Франции — «Книгой Великого хана», в других странах «Книгой о многообразии мира» или просто «Книгой». Сам Марко озаглавил свой манускрипт — «Описание мира». Написанный на старофранцузском, а не на латыни, он быстро разошелся в списках по всей Европе.

Новая столица монголов Ханбалык (нынешний Пекин), юг и юго-восток Китая до границ с Бирмой и Тибетом. Только в Китайском море Марко называет 7448 островов. Говорит о Японии, Индии, Мадагаскаре... Что из этого он видел своими глазами? О России, например, писал он так: «Живут тут христиане греческого исповедания. Тут много царей и свой собственный язык; народ простодушный и очень красивый; мужчины и женщины белы и белокуры. На границе тут много трудных проходов и крепостей. Дани они никому не платят, только немного царю Запада; а он татарин и называется Тактактай… Хочу сказать еще кое-что, что я забыл. Знайте, по истинной правде, самый сильный холод в свете в России; трудно от него укрыться».

Достоверные исторические источники ничего не сообщают о жизни Марко Поло. По его собственным словам, он родился примерно в 1254 году в Венеции, а в 1271 году, когда ему было 17 лет, отправился с отцом Никколо и дядей Маттео в путешествие по Востоку. У путешествия того была своя предыстория.

Два брата Никколо и Маттео Поло торговали. Торговали много. В Константинополе, в Крыму, в районе Черного моря, на Каспии… Пока судьба не занесла их на Восток, ни много ни мало — в монгольскую столицу Каракорум, ко двору внука Чингисхана хана Хубилая.

Хан вопрошал их с интересом о делах Римской церкви и обычаях христиан. И под конец отправил их домой с миссией: просить его Святейшество Папу прислать сто ученых мужей, способных изложить христианство разумно и убедительно самому хану и его придворным мудрецам.

Чингисхан оставил своим наследникам огромную империю, простиравшуюся от Тихого океана до Черного моря. Велико было желание христианского Запада заключить союз с монголами. Их боялись и одновременно возлагали на них надежды. Боялись их безудержной и жестокой военной мощи. А надеялись, потому как желали видеть союзниками в борьбе против мусульман.

В обратный путь к Великому хану братья Поло и взяли с собой 17-летнего Марко. Его Святейшество Папа дал им в сопровождение вместо 100 ученых мужей для просвещения правителя монголов двух монахов, да и те скоро покинули венецианских купцов, отказавшись от тягот пути. Но караван Поло уже нельзя было остановить.

«Известно, что пустыни кишат злыми духами, которые лишают людей разума и губят их. Кто-то вдруг теряет силы, мучается жаждой и отстает от каравана, слышит знакомые голоса, зовущие его по имени. Идет на зов, теряет ориентир и умирает… даже днем слышен разговор духов. Иногда доносятся звуки различных музыкальных инструментов, а еще более обычным будет бой барабана».

Три года длилось путешествие ко двору хана. Три долгих года суеверных страхов, тревог и лишений. Пустыни Такла-Макан и Гоби. Опасности, возможность нападения разбойников и хищных зверей. И вот, наконец…

Красные крыши дворцов теснятся друг за другом, как чешуя. Драконы, фениксы, журавли и другие сказочные звери на фронтонах. Восьмиметровые стены, окрашенные в красный цвет.

Марко Поло был первым европейцем, описавшим Пекин. В конце XIII века там было больше миллиона жителей. Бурлящая, разноплеменная толпа заполняла улицы. То был крупнейший город мира. Как десять Венеций, а Венеция была третьей по величине в Европе…

«Увидел Великий хан Марко — а тот тогда был молодцом — и спросил: „Это кто?“ — „Государь, — отвечал Никколо, — это мой сын, а твой слуга“. — „Добро пожаловать“, — сказал Великий хан». Если все было именно так, как в присущей ему лаконичной манере сообщает о своей первой встрече с Хубилаем Марко, то можно сказать, что ангелы-хранители стояли за спиной молодого венецианца. Разве не нарушили европейцы обещаний, данных Великому хану? Разве не обманули ожиданий могущественного правителя, привезя с собой вместо сотни ученых посланников христианской веры лишь письмо от понтифика и маленький флакончик масла из священной иерусалимской лампады?

Семнадцать лет провел Марко Поло при дворе великого хана. Как заслужил этот молодой итальянец, чужак и юнец, доверие Сына неба?

Он выполнял дипломатические миссии, собирал секретную информацию, приглядывал за сбором налогов, даже губернаторствовал в провинции Янчжоу. И наконец, главное — он привозил из своих поездок в дальние провинции путевые заметки. Докладывал Великому хану о чудесах и диковинках удивительных земель его империи, где и сам правитель никогда не бывал.

«В этой стране есть большие монастыри и аббатства, которые выглядят как городки; в некоторых живут до 2000 монахов; они стригут головы и бороды и устраивают празднества в честь идолов, причем поют хором и носят горящие факелы…»

«Люди Пашай», пишет Марко об обитателях в регионе Кашмира, «великие адепты в колдовствах и магии».

А потом вспоминает о заклинателях акул, которые помогают ловцам жемчуга на Цейлоне. Читаем: купцы «обязаны также платить тем людям, которые зачаровывают больших рыб, чтобы предотвратить нападения на ныряльщиков, пока они находятся под водой в поисках жемчужниц… Эти заклинатели рыб называются абрайаманами, и их чары имеют силу только на один день, так как на ночь они снимают чары, чтобы рыбы могли резвиться вволю. Абрайаманы эти могут зачаровать зверей, птиц и всякое живое существо».

А еще Поло пишет, совсем уже в стиле античных авторов, о двуногих змеях, имея в виду крокодилов, о неправдоподобно больших рыбах, о единорогах, о птице Рух с гигантскими крыльями, способной унести слона. Или о людях с ногами-зонтиками. Сидят, мол, себе под солнцем и держат ноги, как зонтик над головой.

«Мир полон неизвестных чудес, — как будто и по сей день вкрадчиво говорит нам Марко. — Я в них верю — поверьте и вы».

Есть, конечно, в книге Марко Поло и другие истории — тонкие и глубокие наблюдения о религиозных обычаях азиатских народов, романтические пейзажные зарисовки и бездна практической информации, начиная с расстояний между населенными пунктами и кончая подробным перечнем полезных ископаемых и ремесленных товаров. И потом, это он, Марко Поло, поведал Европе о гаремах хана, о монгольских суевериях, о статусе императора Китая, о фарфоровых чашках и бумажных деньгах.

В Библиотеке Колумба в Севилье хранится экземпляр «Книги» Поло, принадлежавший первооткрывателю Америки, с пометками владельца на полях. Том был выпущен на латыни перед первым путешествием Христофора Колумба, и великий мореплаватель внимательно читал Марко Поло. Это и по его зову отправился он в путь — увидеть собственными глазами золотые крыши Чепанга.

Шли годы, века, и скептиков, с недоверием относившихся к рассказам Марко Поло о чудесах и диковинках Азии, становилось все больше. Апогея их число достигло в веке двадцатом.

Он не упоминает о Великой китайской стене! Ничего не говорит о порохе и о чае! Все названия употребляет неправильно — наверняка списывал из какой-нибудь утерянной арабской энциклопедии! Да он вообще не был в Китае!!!

Сегодня попытки определить, о чем «должен» был обязательно написать Марко Поло в своих путевых заметках семь столетий назад, выглядят нелепо. Он написал о том, о чем считал нужным написать. И это было его полное право.

Когда Марко Поло, будучи 70-летним старцем, уже лежал на смертном одре, к нему приступили друзья и просили отказаться от вымышленных рассказов о чудесах Азии. «Да я не сказал и половины из того, что видел и слышал» — был его тихий ответ.

Какие тайны унес с собой великий путешественник? О чем умолчал? Чего не договорил? Мы вряд ли когда-нибудь об этом узнаем.

Как не знаем мы почти ничего о том, как прожил последнюю часть своей жизни Марко Поло. Те самые 29 лет — срок немалый, — которые прошли после его возвращения с Востока. Возможно, все это время он продолжал чувствовать себя зачарованным странником, вернувшимся вдруг из страны чар и волшебства к обычной земной жизни. Откуда иначе эти слова: «Моя прекрасная Дайту, обширная и величавая столица; и ты, Шангту-Кейбун, прелестный и прохладный летний дом... Увы, мое прославленное имя Владыки мира! Увы, пресветлую Дайту, бессмертного Хубилая славный труд! Все, все утратил я!»