На протяжении многих веков Грузии, как и всему Кавказу, приходилось защищаться от бесконечных вражеских нападений, поэтому здесь строилось много военных укреплений и селений-крепостей. Ацкури, Хертвиси, Хулути, Абиси, Ксани, Амета, Рухи… Время и войны разрушили и их, и многие другие, и потому некоторые башни и крепости сохранились только в отдаленных и труднодоступных местах.
   Вдоль узкого русла реки Терек проложена северная часть Военно-Грузинской дороги, стиснутая почти вертикальными утесами. Этот самый узкий участок пути называется «Дарьялом», что в переводе с персидского означает «Врата аланов», а сами грузины называют эту теснину «Арагвис кари» («Врата Арагви»). Дарьяльское ущелье соединяет Грузию с Северным Кавказом, и грузины владели им издавна. Еще в I веке до нашей эры ущелье было перегорожено высокой стеной с железными воротами.
   Среди укреплений, расположенных вдоль этого ущелья, выделяется Дарьяльская крепость, возведенная на высокой конусообразной скале над левым берегом бурного Терека. С севера и востока, откуда ожидалась самая большая опасность, крепость была неприступна из-за природной крутизны скалы; с запада к ней можно было подойти по перешейку, соединяющему скалу с соседней горой. Впоследствии его перегородили высокой стеной и огороженную территорию превратили в дополнительную площадь крепостного двора.
   Первоначально крепость занимала всю верхнюю часть скалистой горы, теперь же от нее остались лишь ограды, башни и остатки различных строений. Вход в нее был, вероятно, с юга; здесь же находился и подземный ход к реке. Позднее Дарьяльская крепость снабжалась питьевой водой через расположенный с западной стороны водопровод. Этой крепости М. Лермонтов посвятил такие строки:
   
   
     В глубокой теснине Дарьяла,
     Где роется Терек во мгле,
     Старинная башня стояла,
     Чернея на черной горе.
   
   
   Благодаря известности этого стихотворения, Дарьяльскую крепость прозвали «Замком Тамары», которую часто отождествляют с царицей Тамар. Руины другого древнего замка, который народная молва тоже упорно связывает с именем легендарной царицы, высятся над Алазанской долиной — на неприступной скале, поросшей дремучим лесом. Однако грузинские археологи установили, что здесь существовал древний укрепленный город, основанный еще в конце первого тысячелетия до нашей эры. На отрогах замковой скалы и соседних вершин до сих пор виднеются остатки этих древних строений.
   Тропинка, вьющаяся меж остатков сторожевой башни, постепенно переходит в каменную лестницу, по которой просто так не заберешься: приходится карабкаться, цепляясь за ее ступеньки ногами и руками, и в эти мгновения даже страшно обернуться назад. Когда лестница кончается, справа вновь нащупывается заросшая кустарником тропинка, которая выводит к старинной беседке. Над небольшой площадкой нависает каменная глыба, образующая своего рода крышу над головой. В скале выдолблена скамья, а с обрывистой стороны растут деревья, чудом прицепившиеся к ней своими корнями.
   Самым опасным является последний участок пути. Он начинается маленьким уступом перед сплошной отвесной скалой с кое-где торчащими камнями, за которые едва можно ухватиться. Только цепляясь за них и карабкаясь над пропастью, можно добраться до самой вершины — туда, где ты стоишь, чуть ли не касаясь головой клубящихся облаков.
   Здесь и стоит башня войти в нее можно через проем, в котором когда-то были двери. Впереди — большое квадратное окно, основание стены выложено камнями, которые скреплены раствором, смешанным с известковой крошкой: «возрастным пределом» такого раствора ученые считают V–VII века. А вот камни, лежащие выше основания, связаны раствором извести, смешанным уже с серым речным илом (таким раствором местные строители пользовались в VIII–IX веках). А еще выше белый камень сменяется красным кирпичом, и это уже X–XV века.
   Столетия охватывает эта строгая и немногословная строительная летопись. Над башней теперь нет крыши: каменный свод, как рассказывают старики, обрушился примерно лет 70 назад. В скале, чуть правее башни, темнеет широкий колодец. От колодца, как повествуют старинные предания, идет подземный ход в тайник, в котором царица Тамар хранила свои сокровища. Отыскать их пытались многие, роясь в бесконечных горных пещерах.
   В том, что в замке существовали подземные ходы, пробитые на многие километры сквозь толщу скал, местные жители не сомневаются и сегодня. Например, сохранился скрытый зарослями туннель, идущий по направлению к замку. Свод его нависает так низко, что передвигаться здесь можно только на четвереньках. Над головой переплетаются корни деревьев, сверху осыпается рыхлая земля, и кажется, что своды вот-вот рухнут… Подобных потайных ходов и пещерных тайников в окрестностях замка немало.
   Легенды о подземных ходах имеют связь с научными данными о существовании в замке подземного водопровода. Рассказывают, что именно этот замок был излюбленным местом летнего отдыха царицы Тамар: именно там проводила она свой досуг с мужем — русским князем Георгием, сыном Андрея Боголюбского. И чтобы даже в самые знойные дни в замке была вода, повелела она на вершине скалы вырубить каменный мешок, от которого тянулись керамические трубы. В мешок набивали снег, он постепенно таял, и вода шла по трубам. С этим замком связана и такая легенда.
   Один персидский шах, несмотря на то, что царица Тамар была помолвлена, захотел жениться на ней. Но, убедившись, что никогда не овладеть ему сердцем прославленной царицы, дал клятву овладеть ее прахом, чтобы душа этой женщины навсегда осталась в его власти. Зная об этом, царица Тамар перед смертью приказала своим приближенным приготовить для себя 12 совершенно одинаковых саркофагов и тайно захоронить их в различных местах Грузии. А чтобы недруги не узнали о настоящей могиле и не покушались бы на ее прах, повелела тем, кто будет хоронить ее, убить и самих себя…
   Как рассказывают, гроб с телом царицы Тамар был захоронен в окрестностях именно этого замка, хотя исторические хроники не сохранили об этом никаких сведений Однако старинные предания очень устойчивы, и на протяжении столетий многие пытались отыскать могилу царицы, но пока попытки эти не увенчались успехом.
   Когда-то замок царицы Тамар имел огромное стратегическое значение, так как был почти неприступен. В Средневековье в Кахетии существовала целая сеть подобных крепостей, расположенных вдоль Алазанской долины. Этот же замок охранял вход в долину, первым вставая на пути неприятеля.
   А в Хевсуретии есть старинная крепость Муцо, которая стоит вдалеке от дорог и туристских маршрутов — на высокой скале глубоко в горах. В старинных книгах она иногда именовалась не Муцо, а Муцу, и с ней связано много преданий и легенд, обычно относящихся ко времени правления Царицы Тамар и к временам еще более ранним.
   Чтобы добраться до крепости, нужно идти вверх по дну Ардотского ущелья, потому что другого пути туда нет. На дне его деревья и кустарники уже давно не растут, склоны делаются все более отвесными, а само ущелье все уже и уже. Когда тропа переходит на вырубленную в скалах площадку-полочку, появляется первая боевая башня. Для врага путь закрыт: внизу река, по бокам — каменные стены, впереди — бойницы сторожевой башни. Это место — само по себе неприступная крепость, созданная природой. Но если подняться выше, на вершине скалы откроется целый город, к которому можно подобраться лишь по извилистой, выбитой в камне тропе.
   Чтобы по-настоящему оценить крепость Муцо, лучше подняться сначала на противоположный склон. Оттуда открывается зрелище, ради которого стоило карабкаться по этим неприступным скалам. Выросшие из скал стены, боевые башни, дома-башни с бойницами вместо окон, сложенные из сланцевых плит крыши, древние могильники… Муцо возведена так, что с одной стороны представляет собой единый комплекс — крепость, служившую защитой всем ее жителям. И в то же время внутри ее, как отдельные ячейки, расположились жилые дома, каждый из которых тоже выглядит маленьким укреплением в большом замке, обнесенном стеной с крепостными башнями. Но впечатление мрачности и неприступности сочетается здесь с удивительной красотой окружающей природы. Серьге стены и башни крепости гармонично сливаются с такого же цвета скалами, а дальше — острые изломы горных хребтов со снежными вершинами…
   В крепости Муцо сохранилось довольно много могильников, расположенных как в самом замке, так и у его подножия. Могильники эти имеют вид небольших каменных домиков без дверей и с одним окном. Если заглянуть в такое окно, можно увидеть человеческие останки, сложенные на полу и на каменных лежанках, выступающих вдоль стен. Много легенд ходит об этих могильниках. Обычно рассказывается об эпидемиях чумы или черной оспы и о традиции, по которой заболевший должен был сам приходить сюда, ложиться на лежанку и дожидаться смерти. Трудно сказать, так ли было на самом деле. Может быть, таков был способ захоронения, хотя рядом с крепостью расположено старое кладбище, где на каждой могиле поставлены большие сланцевые плиты. Все в этой крепости таинственно и неизведанно, и можно предположить что угодно…
   Например, что замок возведен в «золотой век» Грузии — при царе Георгии III и царице Тамар (XII–XIII вв.). Одна из наиболее старых легенд рассказывает, что основателем крепости Муцо был знаменитый герой Торквай. Каждому хевсуру этот непобедимый воин известен своей волшебной кольчугой, которую не могли пробить ни кинжал, ни пуля. Как только пуля подлетала к кольчуге Торквая, кольца ее мгновенно собирались, и пуля, отскакивая от воина, падала к его ногам.
   Торквай решил построить крепость, чтобы навсегда закрыть Ардоти от врагов. Он собрал людей возле селения Анатори, которое располагалось при впадении реки Ардоти в реку Аргун. И пришло так много хевсуров, что они встали в ряд от селения до вершины скалы. Торквай взял большой камень и передал его стоящему рядом хевсуру, тот передал другому… Так, передавая камни из рук в руки, они за один день построили крепость Муцо.
   Легенда легендой, но крепость Муцо действительно четко определяла северную границу Грузии. А вот о дальнейшей ее судьбе известно очень мало. Люди жили здесь еще в начале прошлого века и даже при советской власти. Как военное укрепление замок со временем потерял свое значение, и люди постепенно покинули Муцо, переселившись в новые дома. Шло время, одно поколение людей сменяло другое, а крепость Муцо как стояла на скале, так и стоит. Она сделалась частью темно-синего неба, пустынных гор и суровых скал, где стоишь лицом к лицу с веками…
   По своему значению одной из самых главных была и Сурамская крепость, располагавшаяся на пересечении двух основных дорог. Одна дорога идет из Западной Грузии через Сурамский перевал, а другая — из узкого Боржомского ущелья вдоль реки Куры. Об основании этой крепости почти ничего неизвестно, позднее она превратилась в замок, внутри которого возвели царский дворец и церковь.
   В 1742 году Гиви Амилахари, владетель центрального Картли, восстал против Ирана и поставил в Сурамской крепости своих людей. Иранский шах послал для расправы над восставшими свои войска, которые разорили многие крепости Картли, но потом отступили, даже не приблизившись к Сурами.
   Иранцы постоянно угрожали Гиви Амилахари, но не могли взять крепость, так как ее защитники всегда яростно и упорно сопротивлялись. Шах, изумленный неслыханным противодействием, послал своего художника, чтобы тот составил план Сурамской крепости. Рассмотрев рисунок, шах приказал:
   Окружить эту крепость такой оградой, чтобы человек не смог бы ее перейти; кругом ограды расположить войско… Осаждаемые пусть дойдут до отчаяния, видя себя отрезанными от всего мира.
   Сурамскую крепость по приказанию шаха окружили большой стеной и кольцом войск, но защитники продолжали держаться. Осаждавшие подрывали крепость минами, и от взрывов, как пишет летописец, «половина крепости совсем разрушилась». Гиви Амилахари пришлось сдать крепость и сдаться самому. Шах щедро наградил свое победоносное войско, а Гиви Амилахари за мужественное сопротивление был великодушно прощен.
   После захвата Сурами иранский шах приказал разрушить все крепости, которые поддерживали мятежных восставших. В Сурами разрушили южную часть крепости, но позднее ее восстановили, так как такой важный стратегический пункт не мог долго оставаться в запустении. Только в XIX веке Сурамская крепость утратила свое значение, после чего начала приходить в Упадок и постепенно разрушаться.

Город Гондар, расположенный в горах на высоте 3000 метров над уровнем моря, был славой средневековой Эфиопии. Но прежде чем Гондар стал столицей страны, государство пережило смутные времена. До того в нем не было столичных городов, и Эфиопию называли «страной блуждающих столиц»: столица была там, где в данный момент находилась резиденция «негуса». Негусы Эфиопии вели весьма подвижный образ жизни, перемещаясь вместе со всем своим двором по строго определенному маршруту. Даже Ангобер, первая оседлая резиденция негусов, была всего лишь зимней ставкой на период больших дождей.
   К XV веку мусульманские государства монополизировали выгодную караванную торговлю на побережье Аденского залива и Индийского океана. Особенно осложнилось положение Эфиопии, когда правитель Харэра Ахмед Грань объединил мелкие эмираты побережья и начал совершать опустошительные набеги на внутренние области страны. С 1527 года за несколько походов его воины захватили значительную часть Эфиопии, включая и ее древнюю столицу — город Аксум. Положение осложнилось еще и тем, что с юго-запада на страну надвигались племена Оромо, а на севере — на побережье Красного моря — высадились войска Османской империи.
   Эфиопским послам удалось добраться до могущественной тогда Португалии и просить о помощи. В июне 1541 года в Эфиопию прибыл отряд во главе с Криштованом да Гама, который сразу же включился в борьбу эфиопских войск с мусульманами. С переменным успехом борьба продолжалась два года, и только в 1543 году удалось изгнать завоевателей из страны.
   Португальских воинов было всего 500 человек, но впоследствии они стали сильно преувеличивать свое значение в этой победе, чтобы усилить в Эфиопии свое политическое влияние. К тому же в стране начали активную миссионерскую деятельность различные католические ордены, особенно иезуиты. Император Сусейнос, приняв вместе со своими приближенными католичество, объявил его государственной религией. Это вызвало народное недовольство, переросшее в гражданскую войну, во главе которой, как и при любом другом массовом движении Средневековья, встало духовенство. Главным лозунгом этой религиозной борьбы было возвращение к «вере отцов», а результатом ее стало отречение императора Сусейноса в пользу своего сына Фасилидаса. В малоизвестном до того времени селении Гондар новый негус собрал собор духовенства, решением которого Эфиопия вернулась к прежней вере, а все миссионеры-католики были изгнаны из страны. «Те, кто не пожелал подчиниться, — как сказано в одной из хроник, — были убиты».
   В 1636 году негус Фасилидас превратил Гондар в свою столицу, и на холме Гимпе («Царском холме») был возведен замково-храмовый комплекс, окруженный высокой каменной стеной. Он занимал огромную территорию (около 7 гектаров) и состоял из целого ряда построек. В стене было 12 ворот, и над некоторыми из них были сооружены надвратные башни.
   Негус Фасилидас, победитель «нечестивых» приверженцев «латинской веры», был человеком глубоко религиозным. В его замке были возведены четыре круглые угловые башни, и каждая из них смотрела на церковь. Набожный император поочередно молился в одной из них, обращаясь лицом к церкви.
   На территории самого замкового комплекса в то время не было отдельных церковных зданий, поэтому члены царской семьи выходили молиться за пределы крепостных стен. Для этой цели был построен мост, проходивший над дорогой на главный рынок Гондара и соединявший двор замка с церковью. По древнему этикету при приближении императора, его придворных и просто знатного лица простому народу полагалось снимать головной убор. На мосту были устроены высокие глухие ограды, за которыми не было видно, идет ли по нему кто-нибудь. Так что народу почти всегда приходилось обнажать голову — на всякий случай. Даже сегодня этот мост, которым давно уже не пользуются, называется «Местом, где снимают шляпы».
   Архитектура замка Фасилидаса была очень необычной: многоэтажные (от 2 до 4 этажей) здания, что было совсем не характерно для Африки и давало пищу самым разнообразным версиям. Кого только не называли строителями замка! Португальцев и индийцев, указывали и на подражание архитектуре Южной Аравии… Однако последующие исследования показали «гондарский» стиль не вытеснил старый, а сосуществовал с традиционным, для которого характерны были круглые в плане постройки, крытые соломой или травой.
   Все сооружения гондарского замка (прямоугольные или квадратные) строились из камня и нередко окружались стенами. В них устраивались внутренние и внешние каменные лестницы, чаще всего под углом к зданию. Крыши либо сводчатые, либо плоские: последние часто использовались как открытые террасы.
   Любил Фасилидас устраивать и своеобразные состязания. На верхнем этаже замка была устроена открытая площадка, разделенная пополам невысоким гребнем. В конце площадки располагалось кереро — небольшое помещение в форме церковного барабана. Там хранились церковные принадлежности, посохи с перекрестием наверху (мекамна) и праздничное облачение священников (дептера). Клир двух церквей, облачившись в эти одежды, выстраивался на разных половинах площадки, и начинались песнопения, сопровождавшиеся музыкой и ритмическими танцами. Император как строгий судья выносил решение, и церковь-победительница получала пожертвования из его рук.
   Когда поднимаешься по крутой лестнице на второй этаж замка Фасилидаса, на светлом фоне оштукатуренных стен под высоким потолком зала, служившего для проведения судебных разбирательств, видишь темные красно-коричневые знаки. Их оставили как свидетельство своего участия каменщики, строители и архитекторы, возводившие замок. В его сооружении действительно принимали участие строители из Индии и Португалии, но их архитектурные идеи, как говорилось выше, наложились на уже готовые традиции. Каменщиками-исполнителями были, конечно же, местные жители. В первом ряду знаков — узорчатые окна в стиле восточной и арабо-иберийской архитектуры их оставили португальцы и индийцы. Наверху — звезда Давида, которую оставили ремесленники фалаша. Этот народ, исповедовавший иудаизм эпохи до Талмуда, издавна жил вокруг Гондара.
   Самым внушительным зданием является 3-этажный дворец негуса Фасилидаса. Он хорошо сохранился до наших дней и представляет собой настоящий замок с толстыми стенами, четырьмя угловыми башнями и множеством залов. Створки их тяжелых дверей сделаны из единых плах дерева «ванза».
   Зал суда, по-видимому, назывался «Дом Льва», о чем неоднократно упоминается в хрониках Гондара. В другом зале происходили приемы, но сейчас в нем остались только «люстры» — подвешенные к потолку равноконечные кресты-светильники из темно-коричневого дерева. Их форма, как полагают некоторые исследователи, свидетельствует об уважении и сыновней любви Фасилидаса к отцу-католику. В «Зале приемов» можно увидеть необычную даже для «гондарского» архитектурного стиля деталь — сквозной камин в стене межу вторым и третьим залами, а внутри стены — дымоход.
   Третий зал предназначался для дворцовых женщин, ведь негусы Эфиопии, хоть и подчеркивали свою приверженность христианству, имели несколько жен и официальных наложниц. В стенах этого зала были устроены многочисленные ниши, заменявшие шкафчики, в которых хранились парфюмерные кувшинчики, коробочки с украшениями и т. д. — все, что было необходимо знатной женщине.
   По соседству с замком, в отдельном здании, располагалась сокровищница, а рядом с ней — глубокий водоем, в котором когда-то разводили рыб. Рядом с ним были сооружены лечебные ванны, вода в которых подогревалась при помощи глиняных труб, проходивших под ними. Для более серьезного лечения и длительных купаний примерно в 4 километрах от замка для негуса построили отдельное сооружение, известное как «Бани Фасили-даса». Это было небольшое здание, стоявшее посреди бассейна и возведенное в том же «гондарском» стиле — с балконами и зубчатой крышей. В настоящее время бассейн не используется по своему прямому назначению, но один раз в год, в праздник Тимката (Крещения), он наполняется водой и здесь проводятся религиозные массовые церемонии.
   Негус Иоханнес, сын Фасилидаса, построил собственный дворец — небольшой и уютный, который трудно назвать дворцом, тем более замком. Даже среди подчеркнуто религиозных правителей Гондара негус Иоханнес выделялся своей набожностью, и потому дворец его назывался «Домом любви к церкви» В хрониках мало говорится о воинских доблестях этого негуса, зато много сказано о его благочестии, богатстве и пышности двора.
   Во время правления негуса Иоханнеса в царской сокровищнице хранилась не только государственная казна, но и праздничное одеяние и атрибуты верховной власти негуса — трубы, барабаны, красный зонт. Царские барабаны (негарит) отличались от церковных: они имели полусферическую форму с одним днищем и скреплялись попарно. В них били перед торжественными выходами негуса, во время битв и перед оглашением царских указов. Самый большой из барабанов имел собственное имя — «Медведь-лев».
   Если для Фасилидаса главной заботой было укрепление власти, то для его преемников эта забота хоть еще и оставалась насущной, но уже постепенно отступала на второй план. Копилось царское богатство, которое с удовольствием демонстрировалось; архитектура, теряя понемногу свой мощный стиль и грозную монументальность, приобретала черты изящества, появлялись декор, прорезные окна и многочисленные балконы.
   Неподалеку от замка Фасилидаса стоит в руинах замок Иясу I: оба сооружения между собой соединялись стенами, высота которых равнялась 5 метрам. Стены имели зубчатую ограду, а наверху по ним проходила дорога. Дворец негуса был богато убран, о чем в эфиопской хронике сказано следующее:
   «А из чертогов его царских одни были возведены с украшениями золота червонного и серебра чистого, а другие расписаны красками заморскими цвета разного… А все стены были в зеркалах заморских — чистых и отражающих, и видели в них себя все люди стана ясно. А еще расстелены были внутри ковры заморские, дорогие и многокрасочные. А была еще башня, построенная из изразцов заморских.»
   К словам хроники можно добавить свидетельства французского врача Шарля Пансе, побывавшего в Гондаре в 1699 году.
   После того, как меня провели через более 20 комнат, я вошел в зал, где император восседал на своем троне. Это было нечто вроде кушетки, покрытой красным шелковым покрывалом, расшитым золотыми цветами. Этот трон с ножками из массивного серебра помещался в глубине зала под балдахином, который весь сиял золотом и лазурью. Император был облачен в шелковое одеяние, отороченное золотом, с очень длинными рукавами.
   К сожалению, многие строения, возведенные при негусе Иясу I, не сохранились, в частности, «Головной дом» (малый приемный зал) и «Адда-раш» (в нем устраивались обязательные пиры). Когда не хватало и этого обширного зала, например, во время недельного пира по случаю праздника Мескаэль, приходилось сооружать временные постройки. Не сохранилось и здание «Йеблань Леангете» (Горе моей шее), в котором решались важные государственные дела и названное так из-за низких сводов в переходах и на лестницах.
   Неподалеку от замкового комплекса негуса Фасилидаса стоит еще одно сооружение, косвенно связанное с императором Иясу II. Это замок Микаэля Сухута — предводителя тиграйцев, выступивших против центральной власти и вынудивших негуса на военный поход — единственный за время его правления. Противники встретились у Аксума, но Иясу II, хоть и располагал численным превосходством своего войска, предпочел кровавому столкновению переговоры. В результате, согласно обычаю, Микаэль Сухута с камнем на шее — в знак покорности — вошел в шатер императора. Он был помилован, а войско его включили в армию центрального правительства. Со временем М. Сухута достиг такого высокого положения, что смог построить собственный замок, не уступающий дворцовому комплексу негуса Фасилидаса. Еще несколько десятилетий назад в нем можно было увидеть золотые ванны, раковины и унитазы, которые показывали тем немногим, кто попадал в замок.
   Почти все правители «гондарского периода» Эфиопии были покровителями литературы и искусства, но особенно Иясу I, Иясу II и императрица Мынтуваб. Они приглашали певцов, поэтов, острословов и на широких открытых террасах своих дворцов устраивали ученые беседы. Появилась при дворе и особая должность придворных историографов, которые написали целый ряд «Истории царей» и их «Житий». Вот как, например, открывается «История царя царей Адьям Сагада»:
   «Слушайте же все и читайте книгу сию, ибо дает она вам душу бодрую и разум твердый Она снимает ржавчину с помышлений страшащегося и удерживает, как якорь корабельный, мятущегося сердцем и сомневающегося, когда повествует, как Господь спасает от смерти боящихся его… Эта история вкуснее соли…»
   А в хронике о деяниях негуса Иоханнеса сказано, что история эта «слаще меда и сахара, лучше золота и камня топаза драгоценного… побуждает уста вещать, а уши — слушать».
   Замково-храмовый комплекс Гондара неоднократно разрушался: в XVII–XVIII веках он пострадал от пожара, в XIX— был разрушен махдистами, а в XX веке дважды подвергся бомбардировкам — сначала итальянской артиллерией, а потом британской авиацией. Во время правления императора Хайле Селассие I замок был превращен в его резиденцию…

В одно прекрасное сентябрьское утро 1377 года в Париже было заметно необыкновенно оживленное уличное движение. Монахи, сеньоры, лавочники, студенты, солдаты городской стражи — почти все население города высыпало на улицы. Торговые лавки были закрыты, дома остались только старики и дети, а по нарядным костюмам и оживленным лицам горожан было видно, что спешили они на праздник. В этот день на площади должна была состояться церемония раздачи университетом ученых степеней и прием новых студентов.
   Но в этот же день на эшафот, возведенный на площади перед собором Нотр-Дам де Пари, был приведен Гуго Обрио — прево Парижа, которому за несколько лет до этого было поручено возведение Бастилии. В Средние века были особого рода укрепления, которые назывались «бастидами» (или бастилиями): одни из них были постоянными, другие возводились на время. Бастиды существовали уже у древних римлян: обычно они были деревянными, по большей части 4-угольными и с платформой для приведения в действие метательных машин.
   Для охраны Парижа вокруг него тоже были устроены бастиды, а между ними находились рвы и стены. Бастидами назывались также и главные ворота города. Во время правления короля Иоанна II (1350–1364) при входе на улицу Святого Антония находилась такая бастилия, с обеих сторон которой были устроены две крепостные башни. Карл V (1364–1380) решил превратить их в сильное укрепление и приказал Гуго Обрио пристроить к ним еще 6 башен, соединив их толстыми стенами.
   Гуго Обрио начал строительство башен в 1369 году, а закончилось возведение Бастилии в 1383 году — уже при короле Карле VI. Хотя новая крепость сооружалась главным образом для защиты от врагов, но уже с самого начала своего существования стала использоваться как государственная тюрьма, тем более что само устройство ее было к этому приспособлено.
   Бастилия представляла собой довольно правильный параллелограмм длиной около 65 метров и шириной около 35 метров. На каждой из длинных сторон располагалось по четыре полукруглых 5-этажных башни (толщина стен равнялась 1,5 метра), соединявшиеся друг с другом галереями, на которых стояли пушки. Одной своей стороной Бастилия была обращена к Парижу, а другой — к Сент-Антуанскому предместью. Со всех сторон ее окружал широкий и глубокий ров с перекинутым через него висячим мостом. В башнях были устроены верхние камеры для заключенных: свет и воздух в них проходили через небольшие отверстия, закрытые решетками, так что в достаточном количестве свет и воздух туда никогда не поступали. Но были в Бастилии места заключения и более ужасные, устроенные на 6 метров ниже уровня двора: в эти подземелья упрятывали тех, от кого хотели поскорее отделаться, а также непокорных и буйных арестантов, нарушавших суровую тюремную дисциплину.
   Гуго Обрио не довел возведение Бастилии до конца. Уличенного в любовной связи с еврейкой и в том, что, угождая ей, он плевал на Распятие, топтал его ногами и произносил при этом кощунственную хулу, его приговорили к сожжению на костре. Поэтому и спешил парижский народ в сентябре 1377 года на площадь, где на эшафоте прево Парижа встал на колени перед ректором университета, инквизитором и епископом Парижа, раскаиваясь в своих преступлениях и прося прощения. Из уважения к его прежним заслугам казнь Гуго Обрио заменили пожизненным заключением в крепости-тюрьме, которую он сам и возводил.
   Это был первый узник, которому пришлось выдержать заключение в Бастилии. Но в 1381 году парижский люд, раздраженный новыми налогами, бросился убивать чиновников, которые эти налоги собирали, и освободил узников Бастилии, в том числе и Гуго Обрио. Ему даже предложили стать главой восставших парижан, но он уже так был потрясен тюремным заключением, что отказался и уехал к себе в Бургундию, где через год и умер.
   Царствование Карла VI было одним из самых печальных периодов в истории Франции: постоянные войны с Англией и при этом страшные внутренние междоусобицы, во время которых крепость-тюрьма служила убежищем то одной, то другой стороне. В 1420 году Бастилией, Лувром и Венсенским замком завладел английский король Генрих V: англичане укрепились в Бастилии и продержались там 16 лет. После их изгнания французскому королю Карлу VII пришлось вести борьбу со своими непокорными вассалами. Он восторжествовал над ними, хотя его сын — дофин Людовик — был во главе непокорных и руководил заговорами против отца. Впоследствии и сам дофин Людовик вынужден был бежать к герцогу Бургундскому, у которого и находился до самой смерти отца.
   Волнения сеньоров продолжались и после восшествия на престол Людовика XI. Ведя в течение всего своего царствования борьбу с вассалами, постоянно встречая с их стороны измены и черную неблагодарность, король в своем мщении тоже действовал коварно, и потому многие из них побывали в Бастилии.
   При этом короле в крепости были введены два новшества — железные клетки и комната ублиеток. Железные клетки существовали и до Людовика XI, но именно при нем в Бастилии и других французских тюрьмах были устроены такие камеры, в которых нельзя было ни встать в полный рост, ни лечь — только сидеть согнувшись. Такие клетки король называл своими доченьками. Первым муки заключения в железных клетках испытал на себе Вильгельм де Горакур — епископ Верденский. Сначала он был в милости у короля, потом изменил ему и протомился в железной клетке целых 10 лет.
   Ублиетками назывались камеры и глубокие колодцы, куда сажали приговоренных к смерти людей, поэтому они отличались еще более утонченной жестокостью. Комната ублиеток была устроена в одной из бастильских башен, которая по иронии называлась башней Свободы. Сначала приговоренного к смерти приводили к коменданту в комнату, называвшуюся «комнатой последнего слова». Она была довольно большого размера, но освещалась только одной лампой и так, чтобы можно было рассмотреть на стенах кинжалы, пики, шпаги и огромные цепи.
   После допроса комендант и несчастный узник входили в комнату ублиеток — очень светлую и с запахом чудесных цветов. Здесь они оба садились, и комендант в разговоре подавал арестанту надежду на скорое помилование. Жертва немного успокаивалась и даже ободрялась, но уже в следующую секунду по знаку, данному комендантом, пол под несчастным опускался, и он падал на колесо, утыканное острыми ножами. Невидимая рука приводила это колесо в движение, и узника разрезали на кусочки…
   В Бастилию никогда не заключали уголовных преступников, находившихся под следствием или отбывающих наказание по приговорам общих судов: для них существовали другие тюрьмы. «Высокой чести» попасть в Бастилию удостаивались только те, о ком давались именные королевские приказы — так называемые «letter de cachet» Такие приказы составлялись без указания срока: узник одинаково мог провести в крепости-тюрьме и несколько дней, и несколько десятков лет. Если у него не находилось влиятельных покровителей или они отказывались хлопотать за него, он рисковал просидеть в Бастилии большую половину своей жизни. Иногда о заключенном совсем забывали, и он оставался в тюрьме только потому, что им никто не интересовался.
   Во времена правления Бурбонов придворные дамы получали от министров и других высокопоставленных лиц тайные приказы (иногда в качестве новогоднего подарка), в которых было пропущено имя осужденного. И в подходящий для себя момент, вписав нужное имя, дамы могли освободиться от надоевшего мужа или какого-либо другого неудобного лица. В царствование Людовика XV такие тайные приказы можно было получить и за деньги. Например, министр Ла Врийер сначала продавал их через графиню де Лонжак, но потом дошел до того, что стал продавать их через своих слуг, так что за 25 луидоров можно было кого угодно засадить в Бастилию.
   В знаменитую тюрьму сажали не только людей, но и внушавшие опасения книги- королевский приказ о заключении под стражу книг писался точно таким же образом, как и обычные приказы. Книги помещались в каземат, находившийся между башнями Казны и Конде. В, 1773 году начальник парижской полиции попросил коменданта Бастилии принять «все инструменты тайной типографии, помещавшейся в одной из комнат аббатства Сен-Виктор». Когда те или иные книги переставали внушать опасения, им возвращали «свободу»: так, «Энциклопедия» Дени Дидро появилась на свет только после нескольких лет заточения.
   История этой крепости представляет собой описание стольких страданий, несчастий, ужасов и злодейств, что парижане во все времена говорили: «О Бастилии безопаснее молчать, чем говорить». Кто попадал туда, назад обычно уже не возвращался. Если же случайно кто-то и встречался из бывших там, то такой человек при первом же вопросе отвечал, что при выходе из Бастилии дал клятвенное обещание ни с кем ни слова не говорить о том, что там было. Трагедий и сломанных человеческих судеб было так много, что для подробного повествования о них потребовалось бы несколько томов. Одна только история Латюда могла бы составить отдельную книгу и стать материалом для романа.
   Жан-Анри Латюд — сын лангедокского помещика средней руки и известного своими подвигами офицера. Но брошенный отцом на произвол судьбы, он вынужден был с ранних лет сам пробивать себе дорогу в жизни. Успев получить кое-какое образование и неплохо зная математику, Латюд в 1747 году, будучи 22 лет от роду, поступил на службу военным фельдшером в саперный полк. Ему довелось участвовать в войне против Голландии, но мир, подписанный в 1748 году, положил конец его военной карьере.
   После этого Латюд некоторое время перебивался в Париже, приготовляя пилюли и помаду для какого-то аптекаря. Очутившись в трудовой и в то же время полной развлечений парижской жизни, он решил во что бы то ни стало пробить себе дорогу, причем как можно быстрее, так как хотел разом попасть на вершину могущества. Для достижения своей цели Латюд не видел лучшего средства, как войти в близкие отношения с маркизой де Помпадур — фавориткой короля Людовика XV, которая раздавала места и должности, комплектовала кадры и везде рассовывала своих протеже. Немаловажную роль в мечтах Латюда играла и красота маркизы…
   Чтобы добиться расположения королевской фаворитки, он на свою беду задумал весьма легкомысленную проделку и даже пустился на обман. Латюд насыпал в конверт белый, совершенно безвредный порошок, запечатал пакет, написал на нем адрес — Версальский дворец, маркизе де Помпадур — и сам отнес его на почту. А потом отправился в Версаль и потребовал, чтобы о нем доложили маркизе, которой якобы угрожает опасность, и только он может ее спасти.
   Маркиза тотчас приняла Латюда, и он рассказал, что два молодых человека задумали погубить ее и послали конверт с каким-то ядом, «который должен будет засыпать вам глаза при вскрытии письма». Побледневшая от ужаса маркиза стала благодарить молодого человека и опустила ему в руку кошелек с золотом. Латюд покраснел и тихонько отстранил дар.
   — Прошу вас, не лишайте меня возможности изредка свидетельствовать вам мое глубокое почтение. Эта милость будет более достойна как вас, сударыня, так и меня, так как я сын маркиза Латюда — кавалера королевских орденов.
   — Я всегда буду помнить вашу услугу, — проговорила маркиза, — и никогда не забуду вашего имени, но я могу забыть ваш адрес. Вот вам бумага и чернила, напишите его.
   Ослепленный красотой и любезностью мадам де Помпадур, Латюд поспешил написать свой адрес, совершенно позабыв, что его же рукой надписан и конверт с порошком. Через несколько дней его арестовали и отправили в Бастилию, где одели в арестантский балахон, который был таким ветхим и грязным, будто его носили не менее 20 заключенных. На другой день после заключения Латюда посетил начальник парижской полиции Бернье: на все его вопросы арестант отвечал так искренне, что Бернье даже пообещал уговорить маркизу простить его. Надежда ожила было в сердце Латюда, но мадам де Помпадур оказалась непреклонной.
   Начальник полиции всеми силами старался облегчить участь легкомысленного молодого человека: приказал отвести ему лучшую комнату в Венсене, куда перевели Латюда, давал ему книги, бумагу, приказал, чтобы ему отпускали хорошую пищу, но все это не могло заменить желанной свободы. И тогда Латюд решил бежать, что вскоре ему и удалось совершить. Он нашел в Париже верное убежище и два дня не мог успокоиться от радости. Латюд много думал и размышлял, но зародившиеся мысли, к несчастью, привели его к новой опрометчивости.
   Казалось бы, довольно он уже настрадался за свой необдуманный поступок и узнал, на что способна раздраженная фаворитка короля. Но любовь ослепляла Латюда настолько, что он решил: маркиза не забыла его, а ее ненависть и злопамятство не что иное, как знаки внимания, которым она почтила жертву. Латюд полагал, что она сама уже ищет случая, чтобы увериться в хороших качествах своего обожателя и приблизить его к себе. Убедив себя в этом, он написал на имя короля письмо, в котором безмерно расхваливал маркизу и выражал сожаление, что огорчил ее своим безрассудным поведением. В конце письма указал адрес дома, в котором скрывался…
   На следующий день Латюда снова отвезли в Бастилию, осудив на тяжкое одиночное заключение при самом скудном содержании. Но начальник полиции Бернье, искренне сострадавший несчастному, просил отпускать ему сносную пишу и давать книги и бумагу, перья и чернила. Однако заключенный слабел и чах от тоски, и тогда Бернье разрешил ему держать слугу. Положение слуги заключенного было весьма печальным и безотрадным: он должен был делить со своим господином его удел, жить с ним и умереть в неволе. На третий месяц несчастный слуга умер возле своего господина…
   А Латюду снова удалось убежать из Бастилии и даже добраться до Голландии, но и в этой свободной стране деньги и угрозы мадам де Помпадур сделали свое дело. Он был арестован среди бела дня и вновь доставлен в Бастилию, где на этот раз его посадили в самый глухой каземат. Для присмотра за ним приставили тех самых охранников, которых он успел обмануть и которые отсидели за его побег по три месяца.
   Новый каземат Латюда был почти темным, свет и воздух проникали в него через две бойницы, устроенные в широкой стене и суживающиеся к наружной стороне. Вся «мебель» каземата состояла из двух связок соломы, которые служили узнику и постелью. И в таком «логове» Латюд провел более трех лет. Тюремный врач не раз уведомлял начальство о страданиях заключенного, но это нисколько не изменяло положения несчастного. До самой весны 1757года он оставался в своем мрачном каземате, и в другое помещение перевели его только потому, что вышедшая из берегов Сена могла затопить каземат. Да и это «облегчение» было сделано по просьбе тюремщиков, которым «крайне неудобно было носить пищу в каземат Латюда, так как приходилось брести по колена в воде и грязи».
   После Бастилии несчастный Латюд еще раз побывал в Венсенском замке, а потом в Бисетре — тюремной больнице, известной под названием «Бастилия для сброда». Здесь Латюда окружали эпилептики, паралитики, люди помешанные, неизлечимо больные, зараженные венерическими болезнями… Все они представляли картину печальную и отталкивающую, здесь Латюд изнывал от холода, голода, болезней и отравленного воздуха, так что даже Бастилия виделась ему раем. В местах заключения Латюд провел 35 лет: маркиза де Помпадур уже давно умерла, и обида, нанесенная ей, всеми была забыта, но новый начальник полиции не хотел простить заключенному его побеги и те дерзкие письма, которые он писал из тюрем. И потому узник оставался в заключении год за годом.
   Освободила Латюда одна честная небогатая женщина по фамилии Легро, к которой случайно попало одно из написанных им писем. Прочитав его, она прониклась всеми теми мучениями, которые выпали на долю узника. Все свое свободное время госпожа Легро посвящала делу освобождения Латюда, порой пренебрегая даже торговлей и заботой о семье, так сильно хотелось ей освободить невиновного, но сделать это удалось только после долгих лет неимо-верных стараний и усилий.
   Однако число заключенных в Бастилии было все же не так велико, как можно было бы предполагать. При Людовике XIV, когда правительство свободно выдавало «тайные приказы», в тюрьму в среднем попадало не больше 30 человек в год, причем в некоторых случаях пребывание их здесь было непродолжительным. За все время царствования Людовика XVI в Бастилию было посажено 240 человек, то есть в среднем по 16 человек в год. Несмотря на свои внушительные размеры, тюрьма могла вмещать только 42 человек, так как каждый заключенный находился в отдельной камере.
   К 1789 году Бастилия была почти пуста, и если бы не решение помещать туда преступников, которых надлежало содержать в других тюрьмах, то она была бы необитаема. Содержание тюрьмы обходилось королю очень дорого: только комендант получал ежегодно 60 000 ливров жалованья. Сюда следует отнести еще расходы по содержанию офицеров, тюремщиков, врачей, хирурга, аптекаря, священников; к тому же расходы на питание и одежду заключенных, на ремонт зданий, так что общая сумма оказывалась огромной.
   Некоторые предлагали упразднить Бастилию «ради экономии», например, в 1784 году художник Густав Курбе — городской архитектор Парижа — представил проект открытия «площади Людовика XVI» на месте старой крепости-тюрьмы. Составлением проекта памятника на месте Бастилии занимались и другие художники, один из таких проектов заслуживает особого внимания. Согласно ему, из восьми бастильских башен семь должны быть снесены, а последняя оставаться в состоянии полной ветхости. На месте снесенных семи башен предполагалось воздвигнуть памятник во славу короля Людовика XVI: пьедестал должен состоять из груды цепей и оков государственной тюрьмы, а наверху всего этого возвышалась бы статуя короля, протянувшего руку жестом освободителя по направлению к ветхой башне.
   В 1789 году начальник парижской полиции Крон в сопровождении члена парламента прибыл в Бастилию, чтобы провести ее осмотр. В это время вопрос об уничтожении государственной тюрьмы был уже официально решен, таким образом, накануне революции Бастилия как тюрьма уже не существовала, хотя 8 ее башен продолжали стоять. Когда 14 июля 1789 года восставший народ Парижа ворвался по подъемному мосту в ворота Бастилии, ярость его не знала границ, громовой крик огласил тюремные дворы и каменные коридоры. Комендант Бастилии был обезглавлен, семь заключенных освобождены: четверо из них должны были бы находиться в других тюрьмах, двое были сумасшедшими и молодой граф де Солаж, обвиненный в ужасном преступлении, которое хотели скрыть из уважения к его семье (содержание в Бастилии оплачивал его отец). После освобождения заключенных началось разрушение королевской крепости-тюрьмы, и стены ненавистной твердыни восставший народ сровнял с землей.

Во второй половине XIII века в Прибалтике появились немецкие рыцари, пришедшие из Западной Европы. Они были обучены военному искусству и хорошо вооружены: на войну шли с ног до головы закованные в железные и стальные доспехи — в латах, шлемах и железных рукавицах. Плохо вооруженным прибалтийским народам трудно было сражаться с таким противником, и им в конце концов поневоле пришлось покориться пришельцам.
   Со временем Ливонский орден подчинил своей власти весь прибалтийский край, который стал называться Ливонией. Не остановившись на этом, рыцари стали теснить и русских. Прибалтийские народы в то время были язычниками, и немцы стали проповедовать им христианство; если жители Ливонии сопротивлялись, то их крестили насильно. А так как сами рыцари были католиками, то обращать в христианство для них означало обращать в католичество. Русские люди были православными, власть римского папы не признавали, поэтому рыцари считали их тоже язычниками. Неудивительно, что между ними сразу же возникла война, в которой одолевали то те, то другие.
   В 1217 году русские под предводительством псковского князя совершили особенно удачный набег на рыцарей, и на помощь им пришли эсты. Рыцарям в тот раз пришлось так плохо, что они даже обратились за помощью к датскому королю, пообещав ему отдать все земли, населенные эстами. Датский король с радостью принял это предложение и с многочисленным флотом прибыл к берегам Финского залива. Вступив в обладание Эстляндией, датчане построили здесь несколько укрепленных городов, в том числе и Нарву. Сначала город был построен на правом берегу реки Наровы но новгородцы считали этот берег своим и очень скоро разорили датское поселение. Тогда датчане, выбрав возвышенное каменистое место, построили город на левом берегу реки.
   Но датчане недолго владели землями Эстляндии. Через 100 с небольшим лет они снова уступили ее немцам, так как управлять эстами было нелегко. Они оказались народом непокорным и не раз восставали против поработителей. Датчанам же приходилось вести войны еще и с русскими, да и сами немецкие рыцари, когда прошла беда, стали косо поглядывать на своих соседей, хоть и званых.
   Датский король, не желая безвозмездно потерять Эстляндию, в 1347 году продал ее за 19 000 кельнских серебряных марок Ливонскому ордену. В числе приобретенных рыцарями городов оказалась и Нарва, которая с тех пор находилась под властью Ливонского ордена более 200 лет. За это время город, населенный в основном эстонскими ремесленниками и мелкими купцами, был сильно укреплен. Опытные в военном деле немцы окружили его рвами и каменной стеной с башнями, затратив на это значительные средства. Над скученными и тесными кварталами города, разделенными кривыми и тесными улицами, поднималась высокая башня собора — единственного большого здания в Нарве.
   Замок Ливонского ордена, представляющий собой каре из четырех флигелей, был заложен в 1347 году одновременно с первыми каменными стенами крепости, а западное крыло замка построили в XV веке. Французский путешественник Гильбер де Ланноа, посетивший эти земли в МИНН годы, определил Нарву как «укрепленный город, командорство и замок». Вся власть в Нарве находилась в руках Ливонского ордена, но сами рыцари жили не в городе, а в возведенном в южной стороне, тоже на возвышенном каменистом берегу Наровы, замке. Отсюда они правили не только Нарвой, но и всеми подвластными им землями.
   Первый этаж замка, перекрытый массивными и часто поставленными Деревянными балками, занимала спальня (дормиторий); в верхних сводчатых помещениях располагались столовая (рефекторий) и зал собраний рыцарских правителей города (ремтер). Здесь до сих пор сохранились остатки большого камина, сверху прикрытого каменной плитой.
   В северо-западной части замка возвышается квадратная в плане башня «Длинный Герман», возведенная из местного камня на связующем растворе. Ярусы башни разделялись балочными перекрытиями и сообщались между собой лестницей, устроенной в южной стене. В своем первоначальном виде до настоящего времени дошла только нижняя часть башни, а верхняя ее часть была восстановлена и надстроена после взрыва в 1593 году. За этим последовало соединение восточного и западного крыла замка. Тесный и Фузный комплекс замковых сооружений с его тяжеловесными башнями отделялся от города глубоким рвом, через который был перекинут подъемный мост.
   Ивангород сильно стеснил свободу рыцарей, способствовал упадку их торговли и крайне затруднял рыболовство, которое для жителей Нарвы было весьма существенным занятием. С тех пор они вынуждены были ездить к самому устью Наровы или даже выходить в открытое море.
   К этому времени относится и старинное предание о рыцаре Беренгаупте.
   Жил в Нарве ливонский рыцарь Беренгаупт, который был женат и имел малолетнего сына. Во время одного из своих нападений на город русские ворвались в жилище рыцаря и, жаждая добычи, разбрелись по всему дому. Наконец они добрались до комнаты, в которой прятались жена и сын рыцаря. Женщина была молода, красива, и предводитель русских, прельстившись ее красотой, приказал своим воинам взять ее в плен. Когда ее уводили, на русских воинов напал рыцарь Беренгаупт, отбил жену и бесстрашно стал защищать ее. Со всех сторон на него сыпались удары, рыцарь стал ослабевать и, видя, что силы его истощаются, и не желая, чтобы жена его попала в плен к «русским варварам», заколол ее собственным мечом.
   В это время дом рыцаря был подожжен, и защитники, и нападавшие выбежали из него. Рыцарь упал в изнеможении на дворе и только успел увидеть, как уводили в плен его сына.
   В плену мальчик попал в дом воеводы, где его все полюбили. Он рос с маленькой дочкой воеводы, со временем стал забывать о своем родном доме, рос в православной вере и считал себя русским. Даже мысль, что он — сын немецкого рыцаря и может когда-нибудь встретить отца, никогда не возникала в его голове. А когда он вырос, то стал участвовать в набегах на немцев и отличился своим мужеством.
   Дочка воеводы тоже выросла, превратилась в красивую девушку, и молодые люди полюбили друг друга. Воевода с женой не препятствовали их счастью и дали им свое благословение. Казалось бы, молодой человек полностью счастлив, но судьба распорядилась иначе.
   Рыцарь Беренгаупт остался жив, излечился от ран, но жизнь не радовала его. Ярость и отчаяние его возросли еще больше, когда он узнал, что сын его жив, отделен от него только рекой, но воспитывается в чужой вере и ненависти к своему народу. И тогда рыцарь решил прорыть через Нарову подземный ход в Ивангород, а затем пробраться по нему тайно, чтобы застать врагов врасплох и всех их перебить.
   Решившись на такое дело, рыцарь Беренгаупт воспрял духом. О своем намерении он рассказал только двум самым преданным слугам, а властям заявил, что после гибели жены и потери сына мир ему стал в тягость и он хочет удалиться со своими слугами в «могилу» — глубокое подземелье в рыцарском замке, куда сажали осужденных на голодную смерть преступников.
   Власти уступили желанию рыцаря, и Беренгаупт вместе со слугами отправился в подземелье. Каждый день им спускали пищу и питье, кроме того, им спустили колокол, так как было условлено, что звон колокола раздастся только тогда, когда Беренгаупт решит закончить свое уединение.
   Прошло много лет. Слуги Беренгаупта умерли, и рыцарь один продолжал рыть подземный ход. Наконец раздался звон колокола, и Беренгаупта подняли из подземелья. Ход был прорыт, но Беренгаупт из некогда цветущего рыцаря превратился в сгорбленного седого старика, полуслепого от долгого пребывания во мраке. Однако он по-прежнему был бодр духом и горел только одной мыслью — отомстить врагу.
   Он сообщил о своем деле властям Нарвы, и на рыцарском совете решили воспользоваться прорытым ходом и совершить внезапное нападение на Иван-город. Накануне назначенного дня Беренгаупт отважился пробраться в Иван-город один, где ему удалось отыскать сына. Он рассказал ему о его происхождении и стал уговаривать вернуться на родину. Но сын заявил, что считает себя русским, и отказался последовать за отцом. Раздраженный Беренгаупт ударил сына по щеке и удалился, пылая еще большей жаждой мщения.
   На другую ночь отряд вооруженных ливонцев с факелами в руках вошел в подземный ход. Впереди шел Беренгаупт, но не дошли рыцари и до середины реки, как впереди послышались голоса, шум и бряцание оружия. Показались и огни шедших навстречу русских, которые случайно обнаружили подземный ход и решили напасть на Нарву. Впереди русских шел сын Беренгаупта. Отряды сошлись, предводители обнажили мечи, и старый рыцарь упал от удара сына. Но в это время напором воды прорвало слой земли, который отделял ход от реки, и воды Наровы сомкнулись над обоими отрядами…

В Греции, как известно, все есть, особенно по части археологии. Но однажды ученые нашли там могилу, которой было несколько тысяч лет и которая к тому же представляла собой необычное захоронение. В результате долгих изучений было установлено, что покоившийся в ней человек был завален камнями так, чтобы не мог выбраться из могилы. Ученые предположили, что, возможно, его закопали даже живым, на что указывают некоторые особенности положения скелета. А из этого следует, что захороненный человек был обвинен в вампиризме.
   В Средние века поверья о вампирах и упырях были распространены по всей Европе. Их обвиняли не только в том, что они питаются человеческой кровью, но и в том, что после смерти выходят из могил и с еще большей силой предаются своим занятиям.
   Шли века, менялись религии и языки, племена и народы, но предания об упырях и вампирах оставались, как оставался и способ борьбы с ними. В 1730 году в сербской деревне Медвежда в присутствии священника и австрийских врачей вновь была завалена могила человека по имени Арнольд Паоле, умершего за 10 лет до этого. По общему мнению, он продолжал бродить по окрестностям, напал на женщину по имени Станачка и до полусмерти напугал одного гайдука. В своем отчете австрийцы подробно описали обряд заваливания могилы, и он до мелочей сходен с теми, что известны этнографам многих стран. Даже если при жизни человека не могли доказать его вампирскую сущность, то после смерти его могилу все равно старались завалить каменными глыбами. Особенно «повезло» с этим «трансильванскому графу» Дракуле, которого считали упырем, хотя никто никогда его за этим занятием не застал. Однажды родившись, легенды и предания порождали новые суеверия, надолго переживая своих героев. Предполагаемые могилы Дракулы (а их несколько) чуть ли не по сей день заваливают камнями, и уже почти никому нет дела, что был он не графом, а князем, и не в Трансильвании, а в Валахии.
   Средневековая Валахия была не самым уютным уголком Европы, и даже толща крепостных и монастырских стен не обеспечивала защиту ни людям, ни документам И хотя сейчас многое уже известно о князе Дракуле, но кое-что еще покрыто тайной, вплоть до места его захоронения: могилу в Снаговском монастыре некоторые считают кенотафом, не содержащим погребения. Год рождения будущего правителя Валахии тоже определяется лишь приблизительно: между 1428 и 1431 годом. Но построенный в начале XVI века дом на Кузнечной улице в Сигишоаре до сих пор привлекает внимание туристов: считается, что именно в нем появился на свет мальчик, при крещении названный Владом. В зрелые годы его звали Влад III и Влад Цепеш и уже после смерти — Дракула.
   Сигишоара удивительно хорошо сохранилась. Конечно, город выглядит сейчас не так, как несколько веков назад, но за последние 200 лет облик его изменился незначительно. Узкие улочки также вымощены крупным булыжником, замшелые стены домов достигают метровой толщины, кое-где на черепичных крышах виднеются гнезда аистов. В тенистых внутренних двориках под тяжестью обильных плодов гнутся ветви яблонь и орешников…
   Сохранилась и городская стена со знаменитой Шмидовой башней, которая последнюю осаду выдержала в 1704 году. Сейчас вокруг тихо, но можно легко представить, как в эту тишину врывался стук копыт по камням и как свирепые всадники со сверкающими саблями в руках мчались по улицам города. Постоянная готовность к обороне была в те времена главным условием выживания в окружении враждебных соседей. Но трудолюбивые монахи сохраняли мужество, чтобы спокойно заносить в хроники все, что им удавалось узнать о происходящих событиях. Их описания сохранили для будущих веков много бесценных подробностей, по которым ученым удалось отчасти восстановить облик реального, исторического Влада Teneuia.
   В доме, который теперь называется «домом Дракулы», жил его отец — князь Влад Дракул, состоявший в Ордене Дракона, ставившем своей цель покорение мусульман с последующим обращением их в христианство. По понятиям того времени Влад III был истинным рыцарем: храбрый воин, умелый полководец и глубоко религиозный человек, всегда руководствовавшийся в своих действиях нормами долга и чести. Как государственный деятель, он стремился освободить свою страну от иноземных захватчиков и объединить ее, развивать ремесла и торговлю, бороться с преступностью. Последнюю князь Влад III искоренил в самые короткие сроки…
   Хроники повествуют, что во время его правления можно было бросить на улице золотую монету и через неделю подобрать ее на том же самом месте. Никто не осмелился бы не только присвоить чужое, но даже прикоснуться к нему. И это в стране, где за два года до того воров и бродяг было не меньше, чем оседлого населения — горожан и земледельцев. Суд в правление князя Влада III был простым и скорым: бродягу или вора, независимо от того, что он украл, ждали костер или плаха. Та же участь была уготована и всем цыганам, как заведомым конокрадам и вообще людям праздным и ненадежным. Поэтому до сих пор большинство устных преданий о массовых казнях, производимых валашским князем, сохранилось именно в цыганских таборах. В них нередко вкрапляются и реальные исторические эпизоды, как, например, история постройки личной цитадели Влада III — замка-крепости Поэнари.
   Роскошный замок в Тырговиште, столице валашского господаря, начал строить в начале XVI века еще грозный Мирча — дед Влада III. А потом князь Дракула захватил всех богомольцев, пришедших в Тырговиште из окрестных сел на праздник Пасхи, и объявил, что никто из них не вернется домой, пока не будет построена крепость. Несчастные знали, что с князем шутить не следует, и потому работа сразу же закипела. Если верить легенде, к моменту завершения строительства все они были голыми, так как одежда их износилась от непосильного труда с восхода до заката солнца. Денег на покупку новой не было, так как князь ничего им не платил.
   Роскошный замок князя с великолепными садами, церковью и многочисленными служебными пристройками был окружен боярскими домами. В подвале замка Поэнари, где хранился запас княжеских вин, находились тюрьма и камеры пыток. Печально известный Тронный зал скорее всего располагался на первом этаже. Ученые предполагают, что в этом зале Влад III, его отец Дракул и дед Мирча были провозглашены господарями Валахии. В Тронном зале проходили торжественные празднества и религиозные службы: здесь же произошла и история, которая упоминается во всех рассказах о князе Дракуле.
   Но стены замка, возведенные с помощью обмана и насилия, не смогли защитить его свирепого владельца. В 1462 году турки, после долгой осады, взяли Поэнари приступом и частично разрушили замок. Владу III удалось бежать из осажденной крепости и ускользнуть от врагов, но жена его, не желая попасть в руки жестоких победителей, бросилась с крепостной башни…
   Тихутский перевал, где от горизонта до горизонта вздымаются зеленые волны Карпат, — одно из красивейших мест в Румынии. Безмятежную тишину здесь нарушает лишь пение птиц да редкое позвякивание колокольчиков на шеях коров. Но на одной из неприступных скал еще и сегодня можно увидеть белеющие, как кости, развалины замка Поэнари. Во дворе его до сих пор видны остатки дворцового фундамента. Многие из местных жителей продолжают верить, что призрак князя Дракулы не ушел и бродит здесь, так как душу его не приняли ни небо, ни земля. В наказание за свою жестокость он и после смерти обречен томиться жаждой человеческой крови. Днем Дракула спит в своих родовых развалинах, а по ночам превращается в клыкастого вампира и рыщет по округе в поисках новых жертв…
   За раскопки замка Поэнари взялся немецкий археолог Г. Кайхер, и в конце 2000 года всю Европу взбудоражило его сенсационное заявление: обнаружен череп Влада Цепеша. Исследовав свою находку, ученый по многим признакам определил, что этот человек страдал редким заболеванием, при котором плохо усваивается пища, увеличиваются зубы, изменяется психика. Находка передана на исследование медикам и генетикам, чтобы попытаться найти средство против этой болезни, которая не исключается и в наши дни.