Помню, когда я был маленький, мир был полон волшебства. Волшебство это было странное — с одной стороны и не волшебство вроде бы, а с другой — самое настоящее волшебство, особенно, когда смотришь с расстояния прожитых лет. Тогда я и не подозревал, что кажущаяся обыденность с годами переплавится в волшебное прошлое. Но сейчас понимаю, что это именно так, что именно в этом главное чудо нашего детства, в его волшебном характере, в его глубокой связи нас с миром.
А начиналось все вот как. Будучи совсем юным отроком, я очень увлекался богатырями, рыцарями, мечами, щитами и пр. Машинки с пистолетами меня интересовали мало. Тогда я не знал когда у меня день рождения и не понимал обычных вроде бы вещей: что птичье молоко — это вкуснейший торт — я запросто кормил весь двор этим самым тортом, и что золото — величайшая ценность для взрослых — как-то я вынес стаканчик с мамиными украшениями на улицу и раздал все это собравшимся около меня детям. Часть украшений удалось вернуть, часть так и осталась у более смышленых моих друзей. Я ел куличи из грязи, толкал фасоль в нос, ползал по деревьям, да мало ли что я еще делал, всего и не вспомнишь. Наверное, тогда я даже не подозревал, что есть такое слово — аутизм. И правильно делал, с миром я ладил, правда не всегда это получалось так, как это было у других, но не об этом сейчас речь.
Помню однажды мне подарили книжку про Александра Невского. Пожалуй, этот момент можно назвать предварительным рубежом на пути понимания волшебства мира. Как сейчас помню картинку: лунная ночь, трое дозорных выглядывают из-за куста, а по темной, изъеденной рябью воде, плывут немецкие корабли. На лицах дозорных написан испуг граничащий с паникой. Почему-то именно этот момент из всей книжки я запомнил лучше всего. Видимо уже тогда ночь была мне милее из-за ее таинственности и волшебства. Мне живо представлялась тогда эта же сцена где в качестве главного дозорного выступаю я сам. И вижу вражеские корабли, и понимаю, что от моей проворности зависит будущее всей Руси. Да, пожалуй, именно с той картинки начинается осознанное волшебство, которое со временем прочно и незаметно для меня самого войдет в мою жизнь.
Дальше были походы в садик по вечерам, когда никого нет, только сторож где-то бродит, а ты крадешься в комнату, в которой бываешь днем, открываешь шкаф, находишь книжку Руслана и Людмилы и вырезаешь так понравившиеся картинки .. Я никогда не играл с готовыми, покупными игрушками, всегда изготовлял или усовершенствовал их сам по мере возрастания воображения. И не было такого момента, чтобы что-то возникало само, все что появлялось из ниоткуда, в никуда и уходило. Все же важные и запоминающиеся вещи приобретались с усилием. Их приходилось менять, добывать, делать, дорабатывать, настойчиво просить купить маму или папу — за ними всегда стояли изначальное предвкушение, сам акт добычи и радость обладания. Сначала воображение, потом обладание. Это я и называю волшебством. Ничего тогда не происходило просто так, все в том мире было ценно, имело свое место, занимало свое особенное положение, имело историю, даже свой собственный характер. И ведь нельзя сейчас сказать, что скудость была или дефицит, просто все имело тогда свое значение. Да, именно это и есть волшебство, когда все значимо, когда нет стойкого убеждения внутри о взаимозаменяемости всего и вся, когда мир не лишен тайны, когда надежда порождает предвкушение, которое волнует в свою очередь воображение — именно это я называю волшебством. Мир состоявшегося прогресса — это мертвый мир. Мир, в котором все есть — это мертвый мир. Такой мир устраняет очень важное умение из души человека — умение надеяться. Когда возможность перестает быть возможностью и превращается в нечто наперед известное и доступное, тогда и мы проваливаемся в безразличие. Потому что перестали желать, потому что разучились верить и надеяться, потому что забыли, что лишь отсутствие чего-то, чего мы ждем и к чему стремимся, заставляет нас двигаться. Когда же все есть, тогда нас нет.
professor