Пифагорейская пища (диета).

 
   Антифан (IV в. до н. э.), "Могилы" (Фрагмент, приводимый Афинеем в "Пире софистов", 161a):
   Там жалкие попались пифагорики:
   В канаве ели травы и такую дрянь
   В котомку собирали...
 
   Антифан, "Котомка" (Там же):
   Во-первых, подражая Пифагору, он
   Не ест живого вовсе: на обед возьмет
   Он хлеба пригорелого и жрет его.

Ученья Пифагора, рассужденья
   Тончайшие и мысли изощренные
   Питают их, а пища их вседневная -
   По булке хлеба чистого на каждого,
   Стакан воды и все.
   - Еда тюремная!
   Ужель все мудрецы таким же образом
   Живут и горе мыкают злосчастное?
   - Роскошествуют эти по сравнению
   С другими! Знаешь ты, что их товарищи
   Меланнипид и Фаон, Фиромах и Фан
   Обедают лишь раз в пять дней, не более
   Одной котилы ячменя на каждого?
 
   Алексид, "Пифагорействующая" (Из Афинея, "Пир софистов", 161c-d):
   А вот какое будет угощение:
   Сухие фиги, выжимки масличные
   И сыр - пифагорейцам не велит закон
   Иного в жертву приносить - свидетель Зевс!
   На славу приношенье, лучше некуда!
   ..............................................
   И нужно выносить недоеданье, грязь,
   Молчанье, холод, мрачный вид, и без мытья.
 

Клавдий Элиан (II - III вв. н. э.), Пестрые рассказы, Книга IV, 17:
   Пифагор объяснял людям, что он происходит от семени лучшего, сравнительно с человеческим: в один и тот же день и час его видели в Метапонте и Кротоне; в Олимпии Пифагор показывал свое золотое бедро, кротонцу Миллию напоминал, что он никто иной как фригиец Мидас, сын Гордия; белый орел позволял ему себя гладить, а река Кос, когда философ собирался переправиться на другой берег, человеческим голосом сказала: "Привет тебе Пифагор!". Он учил, что самым священным является лист мальвы, самым мудрым - число, а вслед за ним тот, кто дал вещам имена. Землетрясение Пифагор считал следствием того, что покойники сошлись вместе, радугу - отсветом солнца, а звучащие иногда в наших ушах голоса - голосами высших существ. Ни в чем ученикам Пифагора не полагалось высказывать сомнение или задавать в разъяснение сказанного вопросы: слушатели относились к словам учителя, как к вещаниям оракула. Когда он посещал чужие города, говорили: Пифагор пришел не учить, а исцелять. Он предписывал не употреблять в пищу сердца животных, не есть белых петухов, ни в коем случае не дотрагиваться до мяса павшего скота, не посещать бань и не ходить по большим дорогам, ибо неизвестно, чисты ли они.
 
   Тит Флавий Климент Александрийский (II - III вв. н. э.), "Строматы", Книга I, 133, 1:
  Великий Пифагор постоянно занимался изучением гадательного искусства и верил в такого рода предсказания.

  Плутарх (I в. н. э.), "Ликург и Нума Помпилий", Нума, I:
   О времени, в которое жил царь Нума, также идут оживленные споры, хотя, казалось бы, существуют точные и полные родословные его потомков. Но некий Клодий в "Опровержении времен" (так, по-моему, называется его книга) решительно настаивает на том, что первоначальные записи исчезли, когда город был разрушен кельтами, те же, которые показывают ныне, лживы, ибо составлены в угоду некоторым людям, вознамерившимся без всякого на то права протиснуться в древнейшие и самые знатные дома. Говорили, будто Нума был учеником Пифагора. В ответ на это одни утверждают, что Нума вообще не получил греческого образования и что, по всей видимости, он либо оказался способен вступить на путь нравственного совершенствования без посторонней помощи, благодаря лишь природной одаренности, либо обязан своим царским воспитанием какому-то варвару, более мудрому, нежели сам Пифагор, другие - что Пифагор жил позже Нумы примерно на пять поколений, с Нумою же сблизился, путешествуя по Италии, и вместе с ним привел в порядок государственные дела Пифагор Спартанский, победитель в беге на олимпийских играх в шестнадцатую Олимпиаду, в третий год которой Нума принял царство.
 
   Там же, VIII:
   ...Отсюда главным образом и возникло мнение, будто мудрость и ученость Нумы идет от его знакомства с Пифагором. Ведь и в философии Пифагора и в государственном устройстве Нумы важное место занимало тесное общение с божеством. Говорят, что и наружный блеск, которым облекся Нума, заимствован у Пифагора. Пифагор, насколько известно, приручил орла, - и птица, откликаясь на его зов, останавливаясь в полете и спускалась на землю, - а на Олимпийских играх, проходя через толпу, показал собравшимся свое золотое бедро. Рассказывают и о других его чудесах и хитрых выдумках. По этому поводу Тимон Флиунтский написал:
 
Древний хотел Пифагор великим прослыть чародеем;

Души людей завлекал болтовней напыщенно-звонкой.

 
   Нума же вывел на сцену любовь некоей богини или горной нимфы, которая, как мы уже рассказывали, якобы находилась с ним в тайной связи, а также беседы с Музами. Именно Музам приписывал он большую часть своих прорицаний, а одну из них, которую он называл Такитой, что значит "молчаливая" или "немая", велел римлянам чтить особо; последнее, по-видимому, доказывает что он знал и уважал обычай пифагорейского безмолвия.
   Распоряжения Нумы касательно статуй богов - родные браться Пифагоровых догм: философ полагал начало всего сущего неощутимым и не воспринимаемым чувствами, не подверженным никаким впечатлениям, а также и невидимым, несотворенным и умопостигаемым, царь запретил римлянам чтить бога в образе человека или животного, и в древности у них не было ни написанных, ни изваянных подобий божества. На протяжении первых ста семидесяти лет, строя храмы и воздвигая священные здания, они не создавали вещественных изображений, считая нечестивым приравнивать высшее низшему и невозможным постичь бога иначе, нежели помышлением. Порядок жертвоприношений полностью следует пифагорейским обрядам: жертвы были бескровны и большей частью состояли из муки, вина и вообще из веществ самых дешевых. помимо указанного нами выше, те, кто сближает Нуму с Пифагором, пользуются еще иными - привлеченными извне - свидетельствами. Одно из них - то, что римляне даровали Пифагору права гражданства, как сообщает в книге, посвященной Антенору, комик Эпихарм, старинный писатель и приверженец Пифагорова учения. Другое - то, что одного из своих четырех сыновей Нума назвал Мамерком в честь сына Пифагора.
  Там же, XIV:
   Говорят, что пифагорейцы не разрешают поклоняться и молиться богам между делом, но требуют, чтобы каждый вышел для этого из дому, соответственно настроивши свой ум; точно так же и Нума полагал, что гражданам не должно ни слышать ни видеть ничто божественное как бы мимоходом или даже мельком, а потому пусть оставят все прочие занятия и устремят помыслы к самому важному - почитанию святыни, очистив на это время улицы от криков, скрежета, вздохов и тому подобных звуков, которыми сопровождается тяжкий труд ремесленника...
   ...О пифагорейском учении напоминают и многие другие предписания Нумы. Как пифагорейцы внушали не садиться на меру для зерна, не разгребать огонь ножом, не оборачиваться назад, отправляясь в путешествие, приносить в жертву небесным богам четное число животных, а подземным - нечетное, причем смысл каждого из этих наставлений от толпы утаивался, так и смысл иных правил, идущих от Нумы, остается скрытым. Например: не делать возлияний вином, полученным от необрезанной лозы, не совершать жертвоприношений без муки, молясь богам, поворачиваться, а по окончании молитвы - садиться.
 
   Там же, XXI:
   ...в один [гроб] заключено было тело, в другой - священные книги, которые Нума написал собственноручно (подобно тому, как начертывали свои скрижали греческие законодатели) и, при жизни сообщив жрецам их содержание, во всех подробностях растолковав смысл этих сочинений и научив применять их на деле, велел похоронить вместе с собою, считая неподобающим доверять сохранение тайны безжизненным буквам. Исходя из тех же доводов, говорят, не записывали своего учения и пифагорейцы, но неписаным предавали его памяти достойных. И если трудные, не подлежавшие огласке геометрические исследования поверялись человеку недостойному, божество, по словам пифагорейцев, вещало, что за совершенное преступление и нечестие оно воздаст великим и всеобщим бедствием. А потому вполне извинительны ошибки тех, кто, видя так много сходного, старается сблизить Нуму с Пифагором.
 
   Тит Флавий Климент Александрийский (II - III вв. н. э.), "Строматы", Книга I, 71, 1:
   Римский царь Нума [Помпилий] также был пифагорейцем.
 
   Там же, Книга V, 8, 4:
   Римский царь Нума [Помпилий], будучи пифагорейцем, поступил очень разумно, когда построил храм Вере и Миру.

Тит Флавий Климент Александрийский (II - III вв. н. э.), "Строматы", Книга I, 69, 1:
   Рассказывают, что учителем Пифагора был Сонхис, верховный египетский жрец...

Пифагор (условные даты жизни:576-496 гг. до н.э.): Великая иллюзия

   «Тот, о ком объявила Пифия» (именно таким будет наиболее адекватный перевод имени «Пифагор») — великий греческий мыслитель и социально-религиозный реформатор, предпринявший первую попытку использовать тайное мистическое учение как средство борьбы за духовное и социальное обновление современного ему общества, с каковой целью он создал «популярную», экзотерическую версию этого учения.
   Относительно происхождения Пифагора ходило множество легенд и взаимоисключающих версий, хотя авторы большинства из них сходятся на том, что он не являлся прирожденным эллином. Родиной его чаще всего называют один из островов Эгейского архипелага — Самос; отцом его считается сириец из Тира, резчик по камню по имени Мнесарх, а матерью — Партенида или Пифаида, местная уроженка, жрица храма Аполлона, родившая Пифагора то ли в самом Тире, то ли в соседнем Сидоне, куда Мнесарх ездил по каким-то своим делам. Известны, впрочем, и другие варианты генеалогии Пифагора, приписывающие ему, например, этрусские или пеласгийские корни; так, самый известный его биограф Ямвлих считает Мнесарха потомком Анкея, древнего вождя пеласгийского племени лелегов.
   Самого Пифагора, похоже, гораздо сильнее волновали не реальные, а мистические подробности его биографии, или, точнее было бы сказать, предбиографии. Следуя доктрине метемпсихоза — учения о странствиях и переселениях душ, он разработал особую систему глубинной медитации (анамнезис, т. е. «припоминание»), благодаря которой удавалось получить точную информацию обо всех предшествующих воплощениях и его самого, и всех его учеников, со времен мифической древности вплоть до самой последней инкарнации.

Вследствие этого выяснилось, что впервые его бессмертная душа вселилась в некоего Эфалида, сына бога Гермеса. Когда всемогущий отец предложил ему выбрать для себя любой дар, кроме вечной жизни, хитрый Эфалид попросил сохранить ему память обо всем, что было с ним при жизни и будет после смерти, с тем, чтобы в каждой последующей инкарнации сохранялось «припоминание» обо всех предыдущих. (Ныне феномен анамнезиса легче всего будет понять по аналогии с такими понятиями, как «трансперсональная психология» или «диагностика кармы», хотя все сопоставления, конечно, условны.)
   Как гласит далее биографическая легенда, Пифагор, стремясь с ранней юности непрерывно совершенствоваться в священных науках, отправился, прежде всего, на их предполагаемую прародину — в Египет, точнее, в Гелиополь и Мемфис (считавшиеся главными центрами эзотерических посвящений), где, к изумлению жрецов, сумел преодолеть все испытания, через которые должен был пройти адепт самых высоких степеней посвящения; до сих пор ни одному из чужеземцев было не под силу совершить нечто подобное. Это открыло ему доступ к сохраняемому в глубочайшем секрете символическому коду, которым пользовались египетские жрецы для фиксации и передачи эзотерических знаний. Код этот основывался на особой системе чтения иероглифов, ныне безнадежно утраченной, и уходил в непроницаемую глубь тысячелетий. Видимо, именно тогда был впервые приоткрыт покров над загадкой Атлантиды, о которой все остальное человечество уже успело напрочь позабыть. Сам Пифагор, помня о наставлениях жрецов, этой тайны также не выдал, однако уже после его смерти один из его учеников, Филолай, находясь в стесненных обстоятельствах, был вынужден продать секретные записи учителя посторонним людям, а те в свою очередь перепродали их великому Платону, не связанному обетом молчания... О других возможных учителях Пифагора его античный биограф Порфирий сообщает, что науку чисел он воспринял от финикийцев, астрономические и астрологические познания — от халдеев (вавилонян), а знания о природе богов — от зороастрийских жрецов («магов»), а также, вполне возможно, у индусских браминов. Всего на обучение тайным наукам у восточных мудрецов Пифагор затратил, согласно Ямвлиху, как минимум тридцать четыре года: двадцать два в Египте и двенадцать в Вавилоне и Персии.
   Восточные путешествия и посвящения Пифагора окутаны таким непроницаемым покровом легенд, что ученые ныне практически отказались от мысли восстановить реальные обстоятельства, лежащие в их основе; это считается скорее предметом веры, нежели научного исследования. Если же попытаться разобраться в этом вопросе объективно, то, принимая во внимание вероятные восточные корни Пифагора, можно понять его тягу к Азии и азиатским мистериальным учениям и практикам. Со своей стороны, посвященные в эти таинства могли пойти навстречу стремлениям Пифагор, потому что увидели в блестяще одаренном юноше с задатками религиозного пророка идеального кандидата на роль их пропагандиста и эмиссара в странах с инокультурным населением. Необходимо также принять во внимание, что малоазийские мистериальные культы генетически связаны с теми, которые с древнейших времен существовали на островах Эгейского архипелага, такими, как мистерии Кабиров на Самофракии или Идейских Дактилей на Крите; о причастности к последним Пифагор подробно повествует тот же Порфирий, описывая девятидневный очистительный ритуал при помощи «громового камня» в пещере Дактилей на горе Ида. Что же касается мистерий Кабиров, которые, подобно Дактилям, также были древнейшими хтоническими демонами и являлись хранителями мистического «внутреннего огня», таящегося в глубинах материи (ср. учение о Гестии), то их центр находился как раз в непосредственной близости от Самоса, родины Пифагора Культ «Великих богов» (Megaloi Theoi) Кабиров до сих пор остается одной из величайших неразгаданных загадок античности, и о его характере можно судить лишь по немногим крайне обрывочным свидетельствам. Неизвестно даже его происхождение. Так, согласно некоторым источникам его занесли сюда выходцы из Финикии, где восьмерка Кабиров почиталась еще в первые века н. э. Заметим, что, помимо финикийского происхождения отца Пифагора, ему также приписывали наставника — Ферекида Сиросского, пытавшегося создать и, кажется, создавшего некую синтетическую греко-финикийскую теологию (см.: Фрагменты ранних греческих философов, с. 85—88; Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988, с. 137— 138). Другие авторы, точку зрения которых подтверждают и археологические находки на Самофракии, указывают на фракийское происхождение культа Кабиров. Эта гипотеза позволяет отчасти пролить свет на странное сообщение одного из биографов Пифагора, Порфирия - будто бы он усыновил фракийского мальчика Залмоксиса, обучив его «наблюдению небес и священным обрядам». Залмоксис, согласно современным исследованиям, играл у южнофракийских племен примерно ту же роль, что и Орфей в Восточной и Центральной Фракии, а в его имя входит фракийское слово axis «царский сын», присутствующее также и в именах Кабиров (Аксиос, Аксиокерс и Аксиокерса), и, возможно, бывшее эквивалентом понятия «посвященный».
    По завершении своего посвятительного путешествия Пифагор решил, что он уже вполне в силах выступить как самостоятельная фигура, объявившись перед греками в качестве пророка нового религиозного и этического учения. Для начала он счел необходимым приобщить сограждан к основам науки о «священных пропорциях», лежащих в основании всего мироустройства, без чего было невозможно приступить к осуществлению главной цели его жизни — созданию совершенной модели человеческого сообщества, выстроенной в максимально возможном соответствии с божественным замыслом о человеке. В основу своего учения Пифагор положил тезис: «Все сущее есть число и мера» или, в формулировке пифагорейца Филолая, «все, что можно познать, имеет число; поскольку является невозможным познать что бы то ни было одной лишь мыслью без него (числа)». Число, согласно Пифагору, существует не столько для счисления, сколько для упорядочивания сущего, т. е. является той базисной структурной единицей, которая должна лежать в основании всего, что есть разумного, доброго и вечного в природе и человеке; это - та изначальная структурная и смысловая заданность. которая формирует и космос, и душу, и тело сообразно с творческой волей богов. Теоретически обосновав возможность подлинного Богопознания посредством специальной «священной математики», или аритмологии, Пифагор при помощи различных многосложных арифметических и геометрических манипуляций, изощренность которых поражает даже современное воображение, пытался внушить свое представление о «боге в вещах» людям, не наделенным мистическим даром, каким был наделен он сам, но интеллектуально достаточно развитым, чтобы не удовлетворяться обычными мифологическими россказнями о богах и демонах. Действительно, язык цифр и геометрических фигур — это тот единственный подлинно интернациональный, всеобъемлющий образно-символический код, которому Пифагор мог с равным успехом обучаться и у египетских жрецов, и у вавилонских магов; и этот же язык - основная путеводная нить в мир вечных и совершенных первообразов, отбрасывающих «тень» в виде материальной Вселенной со всем многообразием ее внешних форм и атрибутов.
    В системе Пифагора, как она реконструируется на основе немногих дошедших до нас надежных свидетельств, теснейшим образом переплелись между собой мифология, метафизика, естествознание, точные науки, и, наконец, собственно эзотерическое учение. Универсальная одаренность натуры Пифагора, сделавшая его на самом деле «богоподобным мужем», позволила ему свести все эти разнородные элементы в единый фокус и создать широчайшую по своему интеллектуальному диапазону теософскую систему, к которой в полной мере приложимы слова Е.П.  Блаватской, сказанные по поводу ее собственной «тайной доктрины» — «синтез науки, религии и философии». К сожалению, до нас не дошло ничего из творений самого Пифагора (если он вообще что-то писал, хотя это противоречит его собственным высказываниям), очень мало — из трудов ранних пифагорейцев, и ненамного больше — из посвященных Пифагору и пифагорейству сочинений философов «классической» эпохи, содержащих к тому же лишь голый остов его учения (Аристотель). Впрочем, объяснять это следует не происками врагов, коих у Пифагора действительно было предостаточно, а категорическим запретом на разглашение «священных истин», действовавшим уже на самых ранних этапах функционирования пифагорейского союза и сохранявшим свою силу еще примерно столетие спустя после кончины Учителя, пока не нашелся, наконец,  достойный преемник Пифагоровой мудрости — Платон. Но и у Платона мы не находим практически никаких ссылок на Пифагора (он упомянут лишь единожды, и еще один раз — пифагорейство в целом), так что разграничение учений этих двух Великих Посвященных представляет собой специальную проблему.
    Если отбросить позднейшие рационализированные схемы и прописи, по которым постигают азы Пифагорова учения университетские «историки философии», то его собственно эзотерическая часть может быть обрисована следующим образом. Центральным космогоническим понятием в пифагорействе является мистический огонь — Гестия, вечно пылающий в самой сокровенной сердцевине мироздания. Данное понятие в греческом ритуальном обиходе обозначало священный очаг, без которого любое святилище утрачивает свою сакральность, и естественным образом переносилось также и на огонь внутри очага; в символическом плане слово «Гестия» было переосмыслено как производное от oyssia — «сущность (или эссенция) вещей», которое может звучать и как «Гессия» (эту этимологию удержал Платон в своем Кратиле). Следовательно, понятие «центр» здесь следует понимать не в пространственном, т. е. профанном, смысле, а иносказательно — как бытийственную основу мироздания, источник всякого жизненного начала, «центр силы и природы» или «всеобщую связь и меру» (согласно формулировке позднейших пифагорейцев). Огонь, истекающий или «выдыхаемый» из этого «очага», объемлет собою все сущее, придавая ему внутреннее единство и качественную однородность. Речь идет, конечно, не об огне как одной их четырех природных стихий, а об его «духовном» прообразе — «Душе Мира», совершеннейшей и чистейшей огненнолучистой эфироподобной субстанции; весь ритм мироздания определяется ее пульсацией, буквально «выдыханием и вдыханием». Близость этих идей системе представлений, известной из Вед и Упанишад или, скажем, из трудов Е.П. Блаватской, несомненна и не в коем случае не должна восприниматься как случайное совпадение; источниками же ее для Пифагора было, по нашему мнению, тайное учение, которое было ему открыто при посвящении в таинства Кабиров и Дактилей (см. выше). Не менее знаменательна и перекличка с новейшими космологическими теориями и гипотезами, на что обратил внимание историк науки А. Павленко: «Вдыхание и выдыхание соответствует центростремительным и центробежным потокам содержимого космоса. ...Космология XX столетия сначала точно установила тот факт, что современное состояние сферической Вселенной характеризуется именно "выдыханием", если использовать пифагорейскую терминологию, а затем то, что видимая область Вселенной не просто расширилась до наличного состояния, но именно "раздулась" до него... Процесс "раздувания" ... позволил решить подавляющее большинство космологических проблем конца XX столетия ... современная космология даже установила продолжительность эпохи "выдыхания", начавшегося порядка 14—15 миллиардов лет назад» (Европейская космология, с. 44—45; там же дается и развернутая сравнительная характеристика учения о Гестии и «мировом огне» и современных представлений о происхождении и развитии Вселенной).
    «Выдохнутый» Гестией космос является, согласно Пифагору, образцом гармонического совершенства во всех своих частях и пропорциях, ибо мистический огонь наделяет его «разумной одушевленностью». Космос этот обнимает в совокупности десять небесных сфер, приводимых в движение из того же сакрального центра, что не означает, будто они движутся вокруг него — центр этот, как уже отмечалось, локализуется в ином измерении, вне привычных пространственно-временных координат. Эти десять сфер — семь планет, сфера неподвижных звезд, Земля и загадочная «Антиземля», над которой до сих пор ломают голову исследователи (космологическая фикция, необходимая для восполнения священной Десятерицы, или какое-то реальное небесное тело?) - соответствуют «природе» священного числа 10, которое, по словам А.Ф. Лосева, являлось для пифагорейцев не чем иным, как «эйдосом мира», т. е. символом абсолютной полноты и целокупности. Еще большим почетом у пифагорейцев пользовалась Четверица (Тетрактида), при помощи которой Пифагор изображал процесс диалектического перехода Единого во множественность и становления целостного Универсума. Число «4», согласно модели Пифагора, потенциально содержит в себе весь космос, «порождая» из своего лона Десятерицу (1+2+3+4=10); единица означает Бога. Монаду или Первоначало, двойка — материю, тройка — Время («нестареющий Хронос»), и четверка — загадочную «мировую бездну», она же «неизбежность» или «рок». Поклясться Тетрактидой, содержащей в себе «вечный исток и корень природы», означало для пифагорейца призвать себе в свидетели самые сокровенные, почитаемые и могущественные силы, движущие мирозданием.
    
продолжение следует...

Пифагор (условные даты жизни:576-496 гг. до н.э.): Великая иллюзия


Что же касается Десятерицы, то каждый ее член отождествлялся с определенной космической сферой, или телом, и связывался с предыдущим и последующим на основе того же числового принципа, который применяется для определения длины и расстояния между струнами лиры, чтобы в итоге составился правильный музыкальный звукоряд. Звучание мирового космического оркестра определялось, согласно Пифагору, не только этими «музыкальными» интервалами (кварта, квинта и т. п.), но и скоростью, с которой небесное тело совершает свое круговое движение внутри космической сферы. Суммируя взгляды Пифагора по этому основополагающему пункту его учения, можно, вслед за Аристотелем, выделить три основных составляющих его «небесной гармонии»: «1) десять движущихся тел, из которых состоит космос, отделены друг от друга гармоническими интервалами; 2) скорость движения пропорциональна расстояниям; 3) движущиеся быстрее издают более высокие звуки, а движущиеся медленнее — более низкие. Будучи подчинены гармоническим пропорциям, эти звуки сливаются в музыкальное звучание, но мы не воспринимаем его слухом, так как привыкли к нему с детства». Последнее замечание относится, к счастью, далеко не ко всем — не только сам Пифагор обладал способностью чувственно воспринимать «музыку сфер», но и многие высокоодаренные люди последующих эпох; сошлемся хотя бы на Пифагора Флоренского: «...Но есть звуки Природы ... которые не всякий слышит, и отзвук на них родится трудно. Чайковский писал о даре, присущем музыканту, "в отсутствие звуков среди ночной тишины слышать все-таки какой-то звук, точно земля, несясь по небесному пространству, тянет какую-то низкую, басовую ноту". Как назвать этот звук? Как назвать пифагорейскую музыку сфер?» (Сочинения, т. 2, с. 167). Вот один из возможных вариантов ответа на этот вопрос: если записать на магнитометр сигналы, испускаемые магнитосферой Земли, на которую в свою очередь влияют планетные и другие космические влияния, а потом преобразовать их в звуковой диапазон и обработать на компьютере, то полученный результат весьма напоминает то, что условно можно было бы назвать «музыкой сфер». Конечно, едва ли Пифагор имел в виду то же самое, но все же...
    Можно, конечно, вменять Пифагору на некоторую неадекватность его расчетов и выводов, поскольку, как было известно еще тому же Аристотелю, действительные астрономические расстояния между небесными телами не укладываются в эту схему (интересно, что для планет Солнечной системы современные ученые обнаружили другой «гармонический лад» — так называемое «правило Тициуса — Боде», которому не подчиняются только Нептун и Плутон; существование единой формулы, описывающей расстояние между планетными орбитами, столь же таинственно и непостижимо, как и «музыка сфер»). Однако в своих воззрениях на пифагорейство мы должны исходить, прежде всего, из того, что его творец был не специалистом по «небесной механике» в современном смысле этого понятия, а создателем религиозно-философской доктрины, в рамках которой представление о «музыке сфер» являлось лишь частным случаем более общего мировоззренческого постулата, — о разумности и одушевленности самого Универсума, внешне выражающихся через посредство таких эстетических категорий, как «красота», «гармония» и «пропорциональность». Все эти качества в конечном итоге могут быть выражены через определенные численные соотношения, поэтому число есть «творческая мощь бытия и жизни, идущая от нерасчлененных и хаотических потенций к расчисленному, завершенному и гармоничному мировому организму» (А.Ф. Лосев). Согласно определению пифагорейца Филолая, «Божественная Десятерица является самой естественной и священной из всего сущего, как бы некоторой основной художественной идеей для всего, что совершается в мире ... самым совершенным образцом, который держал в уме Творец Вселенной». Конструируя свой идеальный космос, Пифагор исходил из идеи безусловной подчиненности материального начала духовному, и, по существу, создал собственный «философский миф» о таком образе космоса, каким он должен был бы быть, если бы всецело соответствовал замыслам Творца; поэтому эту конструкцию следует воспринимать прежде всего именно как порождение религиозно-поэтической фантазии и мистической интуиции, с чем Аристотель и его последователи считаться явно не пожелали.   
Конечно, ощущать себя частицей столь разумно и совершенно организованного мироздания не может не льстить человеческому самолюбию, и в этом, несомненно, кроется одна из основных причин ошеломляющего успеха первоначальной пифагорейской проповеди; но здесь же сокрыта и причина конечного провала пифагорейского социально-утопического эксперимента, поскольку безудержный и безоглядный идеализм Пифагора никак не желал считаться с тем фактом, что между космическим идеалом и земной реальностью лежит, быть может, такое же расстояние, как между Землей и центром Галактики. За это ему пришлось расплатиться и своей собственной жизнью, и жизнями своих наиболее преданных единомышленников, пытавшихся объединенными усилиями настроить души соплеменников на восприятие божественной гармонии. И лишь по прошествии достаточно длительного времени наиболее проницательные из последователей самосского мудреца — Эмпедокл и Платон — вплотную подошли к той мысли (не решаясь, впрочем, додумать ее до конца), что основной качественной парадигмой человеческого бытия является не гармония, а диссонанс, и что человек является в некотором смысле «нарушителем» божественного замысла относительно самого себя. И научило их этому не в последнюю очередь грандиозное крушение пифагорейского союза, отзвуки которого долго еще не стихали на всем пространстве, находящемся в сфере влияния греческой цивилизации.
   В противоположность традиционным и, если можно так выразиться, профессиональным мистикам, как правило, целиком растворяющимся в своих экстазах и умозрениях и мало озабоченных земным устроением, Пифагор, как уже говорилось, пожелал привести современное ему общество хоть в какое-то соответствие с мировой гармонией, наивно полагая, что хороший пример должен оказаться более заразительным, чем дурной. Все люди, поучал Пифагор, несут в себе скрытое знание идеальных образов и стремление к их реализации, однако большинство из них просто не подозревает об этом, и его священный долг — пробудить в них это подспудно дремлющее знание; тогда, дескать, все естественным образом должно будет само стать на причитающиеся места. По определению Ямвлиха, сверхзадачей Пифагора было «создать при помощи исследования и подражания земные подобия небесных явлений, ибо лишь он один /среди людей/ был так счастливо создан с растущим в нем божественным началом». Свои первые шаги в этом направлении он попытался сделать на родном Самосе, однако тамошний тиран Поликрат превратно истолковал его замыслы как покушение на собственные властные полномочия, и философу пришлось спешно уносить ноги. Так начался второй этап его странствий, причем называется и конкретная дата этого события — 532 или 530 г. до н. э. Слава Пифагора как мудрого религиозного реформатора, искусного политика-тираноборца и вдохновенного пророка бежала далеко впереди него, что на первых порах заметно облегчило его задачу.
   Пренебрегши более выгодными предложениями, Пифагор, в конце концов, останавливает свой выбор на Кротоне — старой греческой колонии на восточном побережье Италии, некогда процветавшей, но пережившей серию военных неудач и находившейся в состоянии глубокого нравственного и политического упадка. Именно там философу удалось наконец создать полигон для испытания своей утопической модели и основать «священное братство» единомышленников. (Это подтверждается, в частности, находками на юге Италии монет определенного, ранее никогда не встречавшегося типа, датируемых примерно 540—530 гг. до н. э. и считающихся одним из пифагорейских нововведений.) Основными чертами и внутренними приоритетами этого братства, если верить сделанному уже в последние века античности и в значительной мере стилизованному описанию Ямвлиха, были следующие: отречение от мирских благ во имя более совершенного понимания сущности человеческого предназначения и вытекавший отсюда моральный максимализм, внедрявшийся, впрочем, путем убеждения, а не насильственными методами; строгая система отбора и испытания кандидатов в члены союза; жесткая вертикальная иерархическая структура при общности имущества; опора на идеализированные «традиции предков» и признание абсолютного духовного авторитета самого Пифагора. В орден вступали все, кто сумел пройти испытательный срок (три года на преодоление плотских искусов, плюс еще пять лет в безмолвном уединении для выработки качеств истинного мистика) вне зависимости от пола, имущественного положения или политических пристрастий. Структура братства была трехуровневой: на низшей ступени стояли экзотерики, или акусматики, т. е. «слушатели», далее следовали эзотерики, они же математики, а над ними недосягаемой вершиной возвышался сам «божественный муж» Пифагор. Проникнувшись моральным духом учения Пифагор и постигнув основные математические и геометрические принципы и пропорции, положенные в основу пифагорейской модели мироздания, «слушатель» должен был перейти к более высокой степени разумения вещей. Для этого ему необходимо было развить в себе не столько чисто интеллектуальные, сколько сверхчувственные способности, высший род интуиции, ведущий к непосредственному переживанию Бога в природе; главной такой способностью являлся, очевидно, уже упоминавшийся анамнезис, открывавший путь к «прямому» постижению сущности всех явлений духовного и материального мира. Если это по каким-то причинам не удавалось, он навсегда застревал на низшей ступени пифагорейской школы (после смерти Учителя акусматики и математики, по некоторым данным, образовали взаимно конкурирующие школы, в первой из которых преобладали естественнонаучные, а во второй — религиозные и собственно мистические интересы). Весь образ жизни адепта должен был выстраиваться таким образом, дабы заведомо исключить любые резкие движения, способные отрицательно повлиять на баланс космических сил. Три главные пифагорейские «науки» — математика, музыка и медицина (понимаемая как «гигиена тела и души») как раз и должны были направить его к усвоению подобного образа жизни, поскольку способствовали обретению искомой гармонии в сфере точных наук, искусства и, наконец, на телесно-физиологическом уровне. Как писал в этой связи Ямвлих, Пифагор обладал непревзойденным умением «с помощью мелодий целить душу, словно с помощью правильно смешиваемых лекарственных средств ..., вперяя свой ум в высшие созвучия миропорядка».
   Действительно, из лона пифагорейского братства вышло немало широко известных в античности математиков и геометров (Архит, Филолай), медиков (Эмпедокл), музыкантов и других неординарных людей. Еще при жизни Пифагора пифагорейский союз сделался средоточием политической и интеллектуальной элиты как самого Кротона, так и всей Южной Италии. Один истовый пифагореец в этой связи даже писал, что благодаря Пифагору «вся Италия, прежде безвестная, наполнилась философами, поэтами и законодателями, отчего была прозвана Великой Грецией» — очевидно, в пику Греции настоящей... В результате Пифагоровых реформ прозябавший в провинциальном убожестве Кротон за сравнительно короткое время восстановил свое былое положение среди других италийских полисов, в частности, буквально стерев с лица земли конкурировавший с ним соседний Сибарис. Сам же Пифагор оказался, кажется, единственным среди всех мистиков и эзотериков, которому удалось добиться для себя по существу диктаторских полномочий. Однако вскоре неблагодарные кротонцы решили, что смогут впредь обходиться и без Пифагор, от чьего беспрестанного вмешательства в их частную жизнь они уже порядком устали, и организовали массовые антипифагорейские выступления во главе с атлетом Килоном, который в свое время не выдержал испытательного срока и не был допущен в орден. Пифагор, не желая проливать кровь неразумных сограждан (а его учение требовало воздерживаться даже от пролития крови животных и любых одушевленных существ, хотя и не очень понятно, как это согласуется с погромом Сибариса) удалился в изгнание в соседний Метапонт, где вскоре умер, отказавшись принимать пищу. Ученики же его на протяжении следующего столетия еще не раз захватывали власть в Кротоне и других италийских полисах, пока не израсходовали в этой борьбе все свои силы и окончательно не убедились в неподатливости человеческой природы, готовой терпеть любые социальные эксперименты лишь до того момента, когда идеалы не входят в противоречие с эгоистическими устремлениями масс. Так ушла на дно очередная утопическая «Атлантида»...
    Пифагорейцы настолько верили в превосходство своего учителя, что, как говорят, выстраивали такую иерархическую лестницу: «Во-первых, боги, во-вторых, существа, подобные Пифагор (т. е. промежуточной природы), и, наконец, люди». Сам Пифагор верил — или притворялся, что верит, — будто он является новым Аполлоном Гиперборейским, явившимся из далекой заполярной страны, обладавшей совершенной религией и идеальным государственным устройством, чтобы наставить людей на путь истинный. (Мифологема Аполлона Гиперборейского тесно связана с древнейшими верованиями обитателей Восточного Средиземноморья, с так называемым пеласгийским этническим субстратом, к которому могут быть отнесены и этруски — древние обитатели кротонских земель и возможные претенденты на роль предков Пифагора.  Времена пеласгов ассоциировались у греков с блаженными «временами Кроноса», с Золотым веком.) Вообще, вокруг его имени уже в ранней биографической традиции возникло так много легенд и мифов, что некоторые современные ученые даже разуверились в реальности его существования, считая имя «Пифагор» (что означает «убеждающий речью») коллективным псевдонимом группы религиозных и социальных реформаторов, использовавших мифы и суеверия для укрепления своего духовного авторитета. Но дело здесь в другом — Пифагор просто жил в эпоху, когда и наука, и политика еще не обособились от мифа и во многом следовали архаическим религиозным представлениям. А эти представления требовали, чтобы идеальный правитель был непременно наделен сакральной властью, жреческим статусом, то есть выступал бы в качестве аналога древнего «царя-жреца», возводящего свою генеалогию к богам и обладающего властью не только над людьми, но и над природными стихиями. Отсюда и многочисленные легенды о том, что он знал «медвежий», «бычий» и «птичий» язык и свободно общался с представителями животного мира, воздававшими ему хвалу за то, что он никогда не употреблял никакого мяса, кроме жертвенного; или о том, как он здоровался с рекой (причем река внятно отвечала ему тем же); приказывал волнам не топить корабли с его единомышленниками; мог в любой момент слышать космическую «музыку сфер», и т. д. и т. п. Все эти и аналогичные истории должны были показать, что Пифагору открыта вся полнота смыслов и все уровни восприятия как на земном, так и на космическом плане, а, следовательно, он действительно уже как бы и не совсем человек и к богам столь же близок, как и к людям. Какова бы ни была реальность, стоящая за всеми этими легендами о «царе-жреце» и его неосуществленной (потому что в принципе неосуществимой) утопии, исключительная в своем роде личность этого мистического реформатора заслуживает самого пристального внимания с различных точек зрения, и прежде всего как одна из моделей практической реализации самой великой, но и самой, наверное, опасной и чреватой непредсказуемыми последствиями человеческой фантазии: «будете, как боги...».