Эмпедокл, чудотворец и колдун, врач, жрец и — как впоследствии назовет его француз Эрнест Ренан — смесь Калиостро и Ньютона, жил в Южной Сицилии в 495—435 гг. до Р. X., уважаемый и почитаемый современниками. В политической борьбе в Акраганте он выступил сторонником народной партии и, когда ему предложили стать единственным правителем, ответил отказом. Его помыслы были устремлены в более высокую сферу:

Эмпедокл

«Друзья! Вы, что живете и большом городе на берегах золотистого Акраганта,
На самом акрополе, радеющие о добрых делах,
Вы — почтенные ганапи для чужестранцев, не ведающие худа,
Привет вам! А я — уже не человек, но бессмертный бог для вас —
Шествую, почитаемый всеми как положено,
Подвитый лептами и зеленеющими венками:
Ими — едва лишь я прихожу в цветущие города —
Почитают меня мужчины и женщины. Они следуют на мной
— из тьмы, — чтобы выспросить, где тропа к польме:
Одним нужны предсказания, другие но поводу болезнен
Всевозможных спрашивают, чтобы услышать целительное слово,
Давно уже терзаемые тяжкими муками.
Да что я напираю на это? Будто я делаю что-то важное,
Если превосхожу смертных, гибнущих от множества напастей людей».

Эмпедокл — воссоединение с огнем Этны

Рассказывают, что Эмпедокл облачился в пурпурную мантию и носил на голове золотую повязку или дельфийский венок и что он ходил по городам и лечил людей, исцеляя подчас даже таких больных, которых врачи признавали безнадежными; рассказывают также, что он уберег страну от неурожая, а еще от мирового поветрия, рекомендовав канализировать болотистую местность.

Если у Гераклита все находится в непрерывном изменении, то у Эмпедокла действуют два принципа: разъединение и соединение. Гераклит называет разъединение, войну, отцом всех вещей, Эмпедокл же выдвигает еще второй и вместе с тем более высокий принцип: соединение, «любовь».

«Когда Распря достигла самого дна
Вихря, а в середине круговерти оказалась Любовь,
Тогда в ней все это [видимый мир] сходится вместе, чтобы быть
Одним-единственным,
Ее сразу, но добровольно собираясь одно отсюда, другое оттуда.
По мере того как они [элементы] сходились вместе,
Распря уходила вон из них к самому краю».

 
Элементов четыре: огонь, вода, воздух и земля, их взаимное стремление и отталкивание Эмпедокл осмысляет и обозначает как «любовь» и «распрю», или «ненависть». По словам Аристотеля, Эмпедокл был первым греческим философом, который добавил к первым трем элементам еще четвертый — землю. Эта теория «четырех элементов» оставалась основным принципом химии вплоть до XVIII столетия, пока Лавуазье не предложил новую классификацию элементов. Хотя соединение элементов выше их разъединения, все же «разъединение также необходимо, как соединение, ибо нет вообще соединения без разъединения, а разъединения без соединения».


Исходя из взгляда, что мировой процесс есть не что иное, как сменяющееся в вечных ритмах формы смешения и разделения, Эмпедокл заключает, что в мире ничто не возникает и ничто не исчезает — знание, которое в XIX столетии формулируется как всеобщий закон сохранения энергии, а именно, что энергия не возникает из ничего и не исчезает бесследно, но что все процессы изменения суть формы превращения энергии. Эмпедокл, излагавший свою философию в стихах, выражает эту мысль следующим образом:
 

«Еще скажу тебе: изо всех смертных вещей ни у одной нет ни рожденья,
Ни какой бы то пи было кончины от проклятой смерти,
А есть лишь смешение и разделение смешанных [элементов],
Люди же называют это «рождением».
Всякий раз, как люди заприметят, что [элементы] смешались в облике человека,
Или же в виде породы диких зверей, или в облике древес,
Или в облике птиц, тогда они говорят: «Это родилось».
Когда же они разделятся, то называют это «злосчастной смертью».
Так принято, и я тоже следую обычаю.
Несмышленыши! Сколь недальновидны их мысли,
Ежели они полагают, что может родиться то, чего прежде не было,
Или же нечто умереть и изничтожиться совершенно.
Из того, чего нет нигде, не может возникнуть [нечто],
Равно как недостижимо и неосуществимо,
чтобы изничтожилось то, что есть:

Сколько и откуда его ни выталкивай, всякий раз [на его месте] окажется [другое сущее]».

Но тот, кто постиг принцип непрерывного разъединения и соединения элементов, может влиять на эти процессы смешения. Своему ученику Павсанию Эмпедокл обещает:

«Сколько ни есть лекарств от болезнен, защиты от старости,
Ты их узнаешь все, ибо я исполню все это для одного тебя.
Ты прекратишь неутомимые ветры, которые налетают на землю
И губят своим дыханием.
А если захочешь, то наведешь на ветры возмездия.
Из мерного ливня ты сделаешь людям своевременное вёдро,
А из летней засухи ты сделаешь
Древоинтающие потоки, обитающие в эфире.
Ты вернешь из Лида умершего человека».

Подобно орфинам, секте, которая будто бы пришла в VI столетии до Р. X. из Индии в Грецию, Эмпедокл верил в переселение душ. Тело — темница души, учили орфики, а Эмпедокл видел свою судьбу в этом мире так:

«Есть оракул [рок] Необходимости (Ананкэ), древнее постановление богов
Вечное, скрепленное, словно печатью, пространными клятвами:

Если какой-нибудь демон (божество) осквернит свои члены кровью [убийством] по прегрешению
И, следуя Ненависти, поклянется преступной клятвой,
— Из тех, кому досталась в удел долговечная жизнь —
Тридцать тысяч лет скитаться ему вдали от блаженных,
Рождаясь с течением времени во всевозможных обличьях смертных [существ],
Сменяя мучительные нуги жизни.
Мощь Эфира гонит его в Море,
Море выплевывает на почву Земли, Земля — к лучам
Сияющего Солнца, а Солнце ввергает в вихри Эфира.
Один принимает от другого, но все ненавидят.
По этому пути и я иду ныне, изгнанник от богов и скиталец,
Повинуясь бешеной Ненависти...»

 

Песнопевцы, прорицатели и врачи будто бы отбыли, полагал Эмпедокл, уже большую часть этого 30000-летнего наказания, и неудивительно, что Эмпедокл, победитель смерти и пророк любви, не умер, рассказывает легенда, а был перемещен, подобно китайским бессмертным, в инобытие. Его хвастливые противники, однако, утверждали, что он прыгнул в огнедышащий кратер Этны, желая своим таинственным исчезновением создать впечатление, будто он стал бессмертным.

Эмпедокл (ок. 490 - ок. 430 гг. до н.э.): Очищение огнем


Греческий религиозный философ, проповедник и мистагог, человек многосторонних талантов, проявивший себя в самых разнообразных сферах деятельности (политика, поэзия, медицина).
Античные авторы, в зависимости от своих политических симпатий и философских воззрений, то превозносят Эмпедокла, то всячески его очерняют. Такая же разноголосица мнений характерна и для Нового времени; особенно примечательны апологетические характеристики, данные ему Ф. Ницше («Нет суждений более ценных для всех будущих эпох, чем те, которые высказаны были Эмпедоклом»), С. Цвейгом («Как поэт, как истинный гений, он осенен благодатью слияния со Вселенной, со всей вечной природой») и Р. Ролланом («идеал универсального человека»). В то же время авторы всевозможных «Историй философии», включая великого Гегеля, обычно упоминают о нем в тонах весьма неблагожелательных и свысока, как о «блудном сыне» философии. Основная причина подобной разноречивости оценок — это, несомненно, чрезвычайно причудливый, прихотливый и словно бы двоящийся в самой своей основе характер Эмпедокла, наложивший неизгладимый отпечаток и на всю его практическую и интеллектуальную деятельность.
   Эмпедокл родился на Сицилии, в греческой колонии Акрагант (ныне селение Порто-Эмпедокле) в богатой и родовитой семье, принадлежавшей к местной аристократической верхушке. В юности он прошел пифагорейскую выучку, однако по каким-то причинам вступил в конфликт с наставниками и был вынужден покинуть общину (по свидетельству античных авторов, он нарушил священный обет молчания и переложил в стихи некоторые важные положения пифагорейского учения, после чего собратья по ордену приняли-де специальное решение: никаких стихотворцев больше в свои ряды не допускать). Тем не менее, пифагорейский элемент в его философском наследии настолько весом, что исследователи считают учение Эмпедокла важнейшим промежуточным звеном между пифагорейством и классической греческой идеалистической философией, в первую очередь Платоном.
   Те же самые наставники, очевидно, привили Эмпедоклу пламенную ненависть к любым формам тирании и вкус к большой политике; до конца жизни философ принимал активное участие во всевозможных междоусобицах, потрясавших его родную Сицилию, примыкая, вопреки происхождению, к демократической, а не аристократической партии. При этом весь его внешний облик и манера самоподачи были очень далеки от подлинного демократизма и должны были внушить окружающим представление о нем как о своего рода «народном царе» (не исключено, что в нем и на самом деле текла кровь древних царей). Так, он расхаживал по родному городу облаченным в пурпур и багряницу, щеголяя расшитым золотом поясом и дельфийским венцом на голове; «длинновласый, всюду сопровождаемый служителями, он был всегда сумрачен, возвышен и всегда одинаков в своих манерах» (Диоген Лаэртский). Своим поведением он, несомненно, копировал Пифагора, также являясь народу в виде «царя-жреца», и, насколько можно судить по сохранившимся источникам, копия мало в чем уступала оригиналу.
  Многие источники указывают еще на одну важную функцию Эмпедокла — на его роль как могущественного «знахаря», прорицателя и заклинателя природных стихий, по поводу чего сохранилось множество рассказов, один другого невероятнее. Так, передавали, будто он в течение целого месяца ограждал тело некоей умершей женщины от распада и гниения одной лишь силой магических чар, а потом и вовсе воскресил ее на глазах у множества потрясенных свидетелей (скорее всего, речь здесь идет об одном из первых известных нам случаев летаргического сна); будто он умел удерживать пагубный ветер или придавать ему нужное направление, из-за чего и получил прозвание «Ветролов»; будто в совершенстве владел наукой обращения с чародейскими травами, и многое другое в подобном же роде.
   Несмотря на то, что Эмпедокл пользовался немалым уважением и авторитетом у сограждан, обстоятельства его смерти наводят на мысль, что под конец жизни с ним произошло нечто чрезвычайно драматическое, оставившее глубокий след в памяти современников, но быстро обросшее всевозможными легендами и домыслами. Апологеты его пишут, будто он вознесся на небо при сверкании огненных зарниц и других атмосферных эффектах; недоброжелатели — будто он стал жертвой какой-то травмы или несчастного случая. Наибольшую же популярность обрела версия о ритуальном самоубийстве, положенная в основу знаменитой драмы немецкого поэта-романтика Гельдерлина Смерть Эмпедокла: будто бы Эмпедокл, желая продемонстрировать свою сопричастность к сонму богов, бросился в кратер вулкана Этна, чтобы, пройдя очищение пламенем, предстать перед согражданами уже не в человеческом, а в первоначальном — божественном — образе. Образ этот явлен им так и не был, однако эффект оказался воистину грандиозен и немало поспособствовал посмертной мифологизации его образа.
Из литературно-философского наследия Эмпедокла сохранились лишь отдельные фрагменты его натурфилософских поэм Очищения и О природе, охватывающие, вероятно, примерно десятую часть первоначального текста. Мистической в полном смысле слова можно назвать только первую из них, так как вторая являет сугубо рациональную и экзотерическую ипостась многогранной натуры философа.
Нельзя не отметить, что взгляд Эмпедокла на земное существование исполнен гораздо большего пессимизма, чем это было характерно для более ранней орфико-пифагорейской традиции, и напоминает скорее гностические представления о материальном мире как о своего рода «отбросах мироздания». Человеческие души, по мнению Эмпедокла, первоначально являлись разумными космическими сущностями («демонами»), которые были низвергнуты на землю, как «в мрачнейшую из пещер», облечены в преступную и порочную плоть и в течение определенного космического цикла («три мириады лет») обязаны искупать свои прегрешения, странствуя по воле «Злобного Раздора» из тела в тело.
Ужас и отчаяние, которые вызывает у него необходимость носить телесную оболочку, могут быть сравнимы разве что с гностической ненавистью ко всему материальному, хотя для того, чтобы эти представления овладели массами, должно было пройти еще полтысячелетия.
Важнейшее отличие Эмпедокла от «классических» пифагорейцев заключается в том, что сицилийский мыслитель впервые повернулся лицом к теме Мирового зла, от которой его предшественники просто пытались отгородиться внутри своего ордена, как позднее монахи в монастырях. Определяющими в этом плане для Эмпедокла были, несомненно, впечатления от повсеместного разгрома пифагорейских общин на юге Италии, чему он был непосредственным и отнюдь не беспристрастным свидетелем. Даже по немногим уцелевшим Эмпедокловым фрагментам видно, что вопрос об онтологической природе зла и о том, почему род человеческий пребывает во власти Раздора, а не Любви, был для философа самым болезненным и животрепещущим. Именно Раздор представляется ему создателем существующего порядка вещей, в котором Любви отводится роль только стабилизирующего, а не определяющего, фактора. Да и сама эта Любовь рисуется им несколько необычно — как безликая и внеличностная космическая сила, направляющая свое движение не осознанно, а стихийно и инстинктивно; так, первыми плодами Любви на Земле оказались ужасающие монстры, составленные из произвольно скомбинированных частей организма, сцепленных одним лишь стихийным влечением к соединению безо всякого порядка и толка.
Лишь с течением времени в ходе этой фантастической «эволюции» стали вырабатываться формы, способные сделаться более или менее подходящими восприемниками для «небесного посева», обусловленного таким же безличным и стихийным Раздором. Однако части тел, существовавшие некогда в автономном режиме, продолжают «помнить» о своей былой независимости, и, чем слабее в людях зов Любви, тем сильнее проявляются в них центростремительные тенденции и желание разложиться или разложить ближнего своего на составные элементы; отсюда непрерывные войны, смертоубийства, политические конфликты и другие проявления природы Раздора, проявляющейся на социальном плане как стихийная тяга к сепаратизму и разобщенности. Все это следует рассматривать как подспудное стремление к возвращению в древний Хаос, в мир голых форм и количеств, лишенных содержательного и качественного начала.
Поэма очищение, является первой попыткой перевести орфико-пифагорейское эзотерическое учение на язык художественно-поэтических образов.
Описанный Эмпедоклом мир хаотических первосущностей можно также понимать и метафорически - как иносказательное изображение такого состояния духа, при котором мышление органическое подменяется мышлением механистическим, и при этом неизбежно утрачивается целостная перспектива бытия: «И медленен, но беспощадно верен, // Идет распад всего, коль смысла центр утерян...» (У.Б. Йейтс). Здесь глубинные прозрения и интуиции древнего мудреца определенно смыкаются с той системой взглядов, которая в нашем столетии была положена в основу таких работ, как «Царство количества и знамения времени» Р. Генона, или «Восстание против современного мира» Ю. Эволы.
Дабы нагляднее подчеркнуть контраст между «истинным» бытием и жалкой участью «земнородных тварей», Эмпедокл прибегает к устоявшемуся приему: рисует яркие картины «золотого века», счастливой жизни «при Кроносе», относящиеся, впрочем, не к человеческому прошлому, а к космическому «предсуществованию» душ до того момента, когда они попали во власть Раздора. Но одновременно Эмпедокл тем самым приоткрывает перед своими читателями и слушателями некую перспективу светлого будущего, если те, конечно, доверятся ему и пройдут весь необходимый цикл «очищений».  К сожалению, этот важнейший позитивный пункт учения Эмпедокла, его сотериология (учение о спасении и искуплении) остается для нас совершенно непроясненным в самых своих принципиальных, т. е. собственно эзотерических, аспектах вследствие утраты большей части поэмы Очищения; в уцелевших же ее фрагментах почти нет указаний на подлинное содержание мистериальных священнодействий, очищающих душу и тело, а есть лишь краткое изложение основного Эмпедоклова мифа и нравственно-практические рекомендации самого общего свойства - вести целомудренный образ жизни, воздерживаться от мясоедения и т. п.
Впрочем, как обнадеживает нас Эмпедокл в заключительных стихах поэмы, 30 тысяч лет, отпущенные душе для искупления своих кармических прегрешений в круговороте бытия, - срок не окончательный, а скорее условный; его можно минимизировать, если тщательно блюсти предписываемые древними и современными мистериософами нормы поведения, благодаря которым человек еще при жизни «умирает» для всего земного, тленного и преходящего. И этим достойно выдержавшие испытание души.