Они были учреждены 20 декабря 1939 года в связи с 60-летием И. В. Сталина. Были образованы Комитеты по премиям в области науки и изобретательства и литературы и искусств. Обсуждение кандидатур при тайном голосовании проводилось сначала на секциях соответствующих комитетов, затем на их пленумах тайным голосованием формировался список, окончательно утверждавшийся Политбюро. С марта 1941 по март 1952 года звания лауреатов премии были удостоены 8470 человек в области науки и 2339 — в области литературы.
На примере одной области культуры рассмотрим, как происходило присуждение этой премии.
К концу лета 1946 года в руководстве Союза писателей по инициативе Сталина произошли перемены. Генеральным секретарём правления стал А. Фадеев (он же председатель Комитета по Сталинским премиям), его заместителями: К. Симонов, В. Вишневский, Н. Тихонов, секретарями — Л. Леонов и Б. Горбатов (секретарь партгруппы правления, как некий партийный противовес всевластию члена ЦК Фадеева), а также по одному представителю от всех союзных республик. 3 мая 1947 года состоялась встреча нового секретариата со Сталиным, где решались практические вопросы: о гонорарах, штатах и т. д.
Сталин: «Мы положительно смотрим на пересмотр. Когда мы устанавливали эти гонорары, мы хотели избежать такого явления, когда писатели напишут по одному хорошему произведению, настроят себе дач и перестают работать. Нам денег не жалко, но надо, чтобы этого не было».
Учитывая новый объём работы, согласился Сталин и с увеличением штатов с 70 до 122 единиц, обещал содействие и в улучшении жилищного положения писателей, для которых жильё, в сущности, их рабочее место, затем поинтересовался планами писателей, их командировками, разрабатываемыми темами, после чего сказал:
«А вот есть такая тема, которая очень важна, которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой, все чувствуют себя ещё несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников.
Эта традиция осталась… Простой крестьянин не пойдёт из-за пустяков кланяться, не станет шапку ломать, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонение. Сейчас его меньше. Почему мы хуже? В чём дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять надо вдалбливать. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов, надо уничтожить этот дух. На эту тему надо писать произведения, роман. „Литературную газету“, как газету Союза писателей, надо сделать не только литературной, а политической, большой, массовой газетой, тираж с 50 тысяч увеличить в 10 раз, выпускать не раз, а два раза в неделю. Газета, как неофициальное издание, должна ставить некоторые вопросы острее, левее нас, даже расходиться с официальной точкой зрения, создать своё телеграфное агентство (впоследствии АПН. — Авт.)».
При обсуждении выдвинутых на премии произведений Сталин сказал, что их количество — вопрос формальный, и если появилось достойных произведений больше, то можно и количество премий увеличить. При этом он инициировал введение даже ранее не существовавших премий III степени, что сразу расширило более чем вдвое круг премированных. При этом следует учесть, что не было ни одного произведения, представленного к обсуждению, которое Сталин не читал бы, не был знаком, включая даже критику. Он действительно очень любил литературу, считал её самым важным среди других искусств, самым решающим и определяющим. Он любил читать и любил говорить о прочитанном с полным знанием предмета, помнил книги в подробностях. И хотя в значительной степени рассматривал присуждение премий как акт политический, но некоторые произведения он любил, отдавал должное и как читатель.
Резкая, нервная манера письма, полная гиперболических подробностей, свойственная, скажем, Ванде Василевской, была ему по душе. Он любил эту писательницу и огорчался, когда она кому-то не нравилась. И в то же время ему нравились вещи совершенно другого рода: «В окопах Сталинграда» В. Некрасова, книги Э. Казакевича.
Присуждение премий обычно происходило в марте, и вот каким оно было, скажем, 31 марта 1948 года.
Роману «Буря» И. Эренбурга комитет (докладчик Д. Шепилов) предложил дать не I, а II степень, якобы потому, что французы в романе изображены лучше русских.
Сталин: «А разве это так? Верно ли это? Нет, неверно. Просто Эренбург лучше знает Францию, это может быть. У него есть, конечно, недостатки, он пишет неровно, иногда торопится, но „Буря“ — большая вещь. И русские выведены в романе сильно, показана любовь французских партизан, коммунистов к Советскому Союзу, показана роль его побед, советских людей в рядах французского Сопротивления. С точки зрения душевных изгибов, психологических нюансов, возможно, эти люди показаны слабее французов, но с точки зрения силы строя, который стоит за русскими, силы их морали, их воли, силы убеждённости, силы правды, силы советского воспитания — они сильнее французов».
Роман Веры Пановой «Кружилиха» комитет (докладчик А. Фадеев) вообще предложил отвести по причине излишнего объективизма, в изображении героев явен разлад между бытием и сознанием.
Сталин: «Вот все критикуют Панову, что у людей в романе нет единства между личным и общественным, критикуют за этот конфликт. А разве это так просто в жизни решается, так просто сочетается? Бывает, что и не сочетается. А люди у неё показаны правдиво».
О книгах Бабаевского и Сёмушкина докладывал Ф. Панфёров: «Их можно было бы включить в список, сделав исключение как поощрение молодым».
Сталин: «Что значит молодой автор? Зачем такой аргумент? Вопрос в том, какая книга — хорошая ли книга? Ну и что же, что молодой автор?»
А вот обсуждение 6 марта 1950 года о романе Константина Седых «Даурия». А. Фадеев рекомендовал его на премию II степени: «Там неверно показана роль партизан, неправильно отражены некоторые события».
Сталин: «Это же не публицистика, это же художественное произведение, там великолепно показана роль партии, центральная фигура Улыбина прекрасно показана. Мало показан Лазо? Но ведь он позже туда приехал. А где он показан — показан хорошо. Седых критикует в романе казачество, показывает его расслоение. Но душа движения — комиссар — у него как раз из казачества. Я бы не советовал Седых вставлять публицистику — этим только испортит роман, ведь он — художественное произведение, прекрасная книга, которая читается с захватывающим интересом, в которой выразительно показана одна из блестящих страниц нашей революции на Дальнем Востоке».
Отдельно надо сказать об отношении Сталина к произведениям на исторические темы, его оценка которых всегда имела громадное политическое значение. Это он поддержал фильм «Чапаев», а затем выдвинул идею фильма об украинском Чапаеве — Щорсе. Это он инициировал создание хорошего фильма «Волочаевские дни». В первом списке Сталинских премий, опубликованных уже в войну, в самый разгар её, в 1942 году, фигурировали рядом два исторических романа, вышедших перед войной: «Чингисхан» Яна и «Дмитрий Донской» Бородина, повествование в которых шло о событиях, отдалённых 6–7 веками, но по соображениям Сталина имело сугубо современное значение. Роман «Чингисхан» предупреждал о том, что происходит с народами, не сумевшими сопротивляться нашествию, а роман «Дмитрий Донской» рассказывал, как можно побеждать тех, кто считал себя до этого непобедимым.
Также перед войной вышел и роман А. Степанова «Порт-Артур». Но премирован он был только в 1946 году — сразу после того как Япония была разбита и поставленная Сталиным задача рассчитаться за 1905 год, и, в частности, вернуть Порт-Артур, была выполнена. Давать же премию ещё до капитуляции Паулюса в Сталинграде, напоминать ещё и о падении Порт-Артура Сталин считал в годы войны невозможным.
А в 1946-м она была крайне своевременной, напоминавшей, что царь, царская Россия потеряли 40 лет назад то, что Сталин и возглавляемый им Советский Союз вернули себе сейчас, напоминавшей, что и тогда были офицеры и солдаты, воевавшие столь же мужественно, как и советские в эту войну, но находившиеся под другим командованием, под другим руководством, неспособным добиться победы.
Примерно из тех же соображений была в 1948 году присуждена премия В. Костылеву за роман об Иване Грозном, современность звучания которого, перекличка времён связывались с собиранием земель вокруг Москвы.
Однажды возник вопрос о премировании артистов цирка: кто-то сослался на то, что это зрелище любит народ.
Сталин: «Ну и что, народ смотрит и балаган. Что же, и балаган тоже включать в искусство? Нет, я не возражаю по поводу цирка, над этим следует подумать. В данном случае я возражаю только против Вашего довода насчёт народа».
Как подтверждение такого подхода Сталина может служить присуждение в 1948 году Сталинской премии молодому и невероятно талантливому балалаечнику Павлу Нечипоренко — «Ойстраху на балалайке». Председатель Комитета по делам искусств Н. Беспалов взял слово и заявил, что балалайка — не инструмент и присуждать премию балалаечнику не надо.
Сталин же, согласившись с доводами представлявшего музыканта Тихона Хренникова, что балалайка — инструмент, который изучается в консерватории, что такие виртуозы, как Андреев и Трояновский, приезжали к Льву Толстому и старец плакал от их исполнения, коротко сказал: «Значит, надо дать».
Самой спорной фигурой из всех первых сталинских лауреатов является, без сомнения, Михаил Шолохов, впоследствии третий русский нобелиат. Разброс мнений о Шолохове удивителен даже для склочного XX века — от признания его великим писателем, одним из мировых классиков нового времени, до презрительного отзыва Солженицына: «Ну, те, кто Шолохова знают, — знают, что, собственно, весь его уровень развития… даже — не об уровне нужно говорить, образованный или необразованный, а — грамотный или неграмотный?..» И это — о человеке, ещё в 1939 году ставшим действительным членом Академии наук СССР.
Сталин дал Шолохову премию за ставший всемирно известным роман-эпопею «Тихий Дон», описывающий трагическую судьбу донского казака Григория Мелехова в годы Первой мировой и Гражданской войн на фоне тектонических социальных и психологических потрясений того времени.
Этот роман чрезвычайно высоко оценивал даже Солженицын; в чём же причина столь резко негативного его (да и не только его одного) отношения к Шолохову?
Дело в том, что сразу же после опубликования 23-летним Шолоховым «Тихого Дона» в 1928 году поползли слухи, что роман этот написан вовсе не им, что Шолохов использовал рукопись (или дневник) другого автора, умершего в 1920 году Фёдора Крюкова; назывались и другие имена. Со временем поиски «подлинного автора» превратились в небольшую индустрию, с серьёзными исследованиями и многочисленными статьями pro et contra, которую можно сопоставить (с понятной корректировкой) с дебатами об авторстве шекспировских пьес.
Думается, эта проблема вряд ли будет в обозримом будущем разрешена окончательно и бесповоротно. Поэтому проблему «автора» мы можем в данном случае, вслед за Михаилом Бахтиным и Роланом Бартом, трактовать как в достаточной мере условную. Вдобавок сам Шолохов, фигура — вопреки мнению его политических и эстетических оппонентов — крупная и неоднозначная, тесно связал себя и со многими важнейшими культурными и политическими моментами русской истории XX века, и с драматической судьбой «Тихого Дона».
Сейчас укрепилась легенда, что «Тихий Дон» советская власть с самого начала подняла на щит. Ничего подобного. Шолохов был отнюдь не пролетарского происхождения, вырос в весьма зажиточной семье, и «пролетарская» критика немедленно оценила «Тихий Дон» как «идеализацию кулачества и белогвардейщины». Когда дело дошло до публикации третьего, предпоследнего тома этого романа, у Шолохова возникли серьёзные проблемы: влиятельные литначальники, включая всесильного тогда Александра Фадеева, посчитали, что появление этой книги «доставит много удовольствия тем нашим врагам, белогвардейщине, которая эмигрировала». Её задерживали больше двух лет.
Шолохов обратился за поддержкой к своему покровителю Горькому, и тот в июле 1931 года организовал на своей квартире встречу молодого писателя с главным цензором страны — Иосифом Сталиным. Тот уже читал первые два тома «Тихого Дона», перед встречей прочёл в рукописи и третий, и на квартире у Горького (который, по воспоминаниям Шолохова, всё больше молчал, курил, да жёг спички над пепельницей) учинил Шолохову целый допрос: почему в «Тихом Доне» белые изображены «смягчённо»? на каких документах основан роман? (Зная об обвинениях в плагиате, Сталин, видимо, проверял историческую эрудицию Шолохова.)
Оправдываясь, Шолохов сказал, что воевавший против большевиков на Дону белый генерал Лавр Корнилов был «субъективно честный человек». У Сталина, как вспоминал позднее писатель, «жёлтые глаза сузились, как у тигра перед прыжком», но он продолжил спор довольно сдержанно, в своей излюбленной «вдалбливающей» катехизисной манере: «Субъективно честный человек тот, кто с народом, кто борется за дело народа, — а Корнилов шёл против народа, пролил „моря крови“, какой же он честный человек?»
Шолохов был вынужден согласиться. Сталин беседой с 26-летним, невысоким и по-мальчишески тонким, с характерным кучерявым чубом над выпуклым лбом писателем остался, видимо, доволен, его решением было: «Изображение хода событий в третьей книге „Тихого Дона“ работает на нас, на революцию. Печатать будем!»
Однако недруги Шолохова (а их было множество) оружия не складывали. Решительный бой был дан «Тихому Дону», когда роман начали обсуждать на заседаниях Комитета по Сталинским премиям. Сильное впечатление на членов Комитета должна была произвести эмоциональная речь великого кинорежиссёра Александра Довженко, создателя одного из шедевров советского немого кино «Земля» (1930) и любимца Сталина (за свой фильм о гражданской войне на Украине «Щорс» Довженко получил Сталинскую премию): «Я прочитал книгу „Тихий Дон“ с чувством глубокой внутренней неудовлетворённости… Суммируются впечатления следующим образом: жил веками тихий Дон, жили казаки и казачки, ездили верхом, выпивали, пели… был какой-то сочный, пахучий, устоявшийся, тёплый быт. Пришла революция, советская власть, большевики — разорили Тихий Дон, разогнали, натравили брата на брата, сына на отца, мужа на жену, довели до оскудения страну… заразили триппером, сифилисом, посеяли грязь, злобу, погнали сильных, с темпераментом людей в бандиты… и на этом дело кончилось. Это огромная ошибка в замысле автора».
Против «Тихого Дона» выступили и другие члены Комитета, но самым весомым, пожалуй, было заключение о романе возглавлявшего в тот момент Союз писателей СССР Фадеева (известного к тому же как доверенное лицо Сталина): «Моё личное мнение, что там не показана победа сталинского дела». Фадеев позднее признался Шолохову, что голосовал против него. Но Шолохов, как мы знаем, премию всё-таки получил и оказался на первой странице «Правды». Почему?
Разгадку, кажется, следует искать, в частности, в том, что Сталин фактически наградил писателя не только за «Тихий Дон», но и за опубликованную уже к этому времени первую часть второго романа Шолохова — «Поднятая целина», написанного о коллективизации, то есть на тему важнейшую для страны и лично для Сталина. Сохранился отзыв Сталина о «Поднятой целине» (в письме к своему ближайшему соратнику Лазарю Кагановичу от 7 июня 1932 года): «Интересная штука! Видно, Шолохов изучил колхозное дело на Дону. У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он — писатель, глубоко добросовестный: пишет о вещах хорошо известных ему». (То есть Сталин опять получил подтверждение для себя, что Шолохов — не плагиатор.)
Но и это ещё не всё. Сталин, думается, отметил Шолохова также и за те его поступки, о которых в тот момент знали очень немногие. В подробностях вся история стала известна только в 1990-е годы, когда была опубликована переписка Шолохова со Сталиным.
Первую серию писем Шолохов, которому в то время не было ещё и тридцати лет, отправил Сталину в 1931–1933 годах, когда Советский Союз был в тисках вызванного насильственной коллективизацией катастрофического сельскохозяйственного кризиса. Чтобы обеспечить снабжение городов продуктами, у колхозников фактически конфисковывали всё наличное зерно. Шолохов рисует ситуацию с неслыханной резкостью и прямотой: «…сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями». И в другом письме: «Горько, т. Сталин! Сердце кровью обливается, когда видишь всё это своими глазами…».
В ответе Сталина Шолохову от 6 мая 1933 года вождь благодарил писателя за его алармистские письма, «так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма».
Но тут же вождь указывал Шолохову, что крестьяне, за которых вступался писатель, — саботажники, пытавшиеся оставить рабочих и Красную армию без хлеба, и что эти «уважаемые хлеборобы по сути дела вели „тихую“ войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов…» При этом Сталин распорядился оказать срочную продовольственную помощь голодающим землякам Шолохова.
Вновь с большим письмом Шолохов обратился к Сталину 16 февраля 1938 года, то есть на пике Большого террора. Над писателем тогда нависла угроза ареста как «врага народа» (арестованный участник казачьего хора дал показания, что Шолохов подговаривал его совершить покушение на одного из членов советского руководства во время концерта хора в Москве), но защищал Шолохов главным образом своих сидящих в тюрьме и подвергающихся пыткам друзей: «Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдаётся в руки следователей, глубоко порочен… Надо покончить с постыдной системой пыток, применяющихся к арестованным».
Сталин к этому моменту, видимо, решил, что Большой террор свою роль в подавлении и устрашении врагов выполнил и теперь можно немного ослабить нажим. Поэтому вождь благосклонно отнёсся к эмоциональному протесту Шолохова против всевластия и произвола НКВД. 17 ноября 1938 года появилось специальное постановление Совнаркома и ЦК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», которое читалось как прямой ответ на жалобы Шолохова: «Массовые операции по разгрому и выкорчёвыванию вражеских элементов, проведённые органами НКВД в 1937–1938 годах, при упрощённом ведении следствия и суда, не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и Прокуратуры…»
23 ноября 1938 года Н. И. Ежов подал Сталину заявление об отставке с поста руководителя НКВД. Через четыре с половиной месяца «кровавого карлика» арестовали, обвинив в «изменнических, шпионских связях» с Польшей, Германией, Англией и Японией и многом другом. Расстреляли Ежова 4 февраля 1940 года. М. А. Шолохов через год с небольшим он получил Сталинскую премию — теперь мы понимаем, что не только как писатель (фактически сразу за два своих романа), но и как общественный деятель в традиционной для русской культуры роли «народного заступника» (не зря вождь некогда объявил ему: «Ваши письма — не беллетристика, а сплошная политика») и даже как колоритная личность.