Необычайна судьба одного из угличских колоколов, до 1591 года ничем не выделявшегося. Но когда был убит царевич Дмитрий, колокол вдруг сам «неожиданно заблаговестил». Правда, ученые, основываясь на исторических фактах, рассказывают об этом по-другому.
         Мария Нагая, мать царевича Дмитрия, и ее братья приказали церковным служителям звонить в набат, разнося скорбную весть и созывая угличан для расправы над предполагаемыми убийцами. Священник Константино-Еленинской церкви Федот (по прозвищу Огурец) и сторож Максим Кузнецов стали как-то по-особенному звонить в набатный колокол Спасской колокольни. Сбежавшиеся в кремль разъяренные горожане по указанию Михаила Нагого убили обвиненных в смерти царевича Данилу Битяговского, Никиту Калачова, Осипа Волохова (как представителей Бориса Годунова в городе) и трех посадских людей.
         За учиненный самосуд угличане вскоре были жестоко наказаны, понес ответственность за звон и набатный колокол. По приказанию Бориса Годунова его сбросили со звонницы, били плетьми, ему «отсекли» ухо, вырвали у него язык, а потом сослали в Сибирь. В связи со смертью царевича Дмитрия колокол оказался виновником гибели многих людей, и сосланные в сибирскую тундру жители Углича должны были тащить опальный колокол волоком до Тобольска.
         Князь Лобанов-Тобольский, тогдашний тобольский воевода, велел сначала запереть колокол в приказной избе и сделать такую надпись: «Первоссыльный неодушевленный с Углича». Потом колокол был повешен на колокольню церкви Всемилостивого Спаса, а оттуда перемещен на Софийскую соборную колокольню.
         В 1677 году (то есть на 84-м году «ссылки») во время случившегося большого пожара колокол «расплавился, раздался без остатка», как сообщал об этом «Сибирский летописец». Таким образом, с 29 мая 1677 года настоящий ссыльный угличский колокол не существует, однако в память о прошлом (что ссыльный колокол все же был в Тобольске) в XVIII веке отлили такой же по весу колокол, но отличавшийся от первоначального по форме. И надпись на нем была сделана такая: «Сей колокол, в который били в набат при убиении благоверного царевича Димитрия, в 1693 году прислан из города Углич в Сибирь в ссылку во град Тобольск к церкви Всемилостивого Спаса, что на торгу, и потом на Софийской колокольне был часобитный, весу в нем 10 пудов 20 фунтов». Эта надпись на колоколе сохранилась до наших дней.
         В 1837 году по распоряжению епископа тобольского Афанасия колокол был снят с Софийской колокольни и подвешен возле архиерейского дома при Крестовой архиерейской церкви – под небольшим деревянным навесом. Перемещение это было вызвано двумя обстоятельствами.
         Во-первых, в 1837 году в Тобольске ожидали приезда наследника престола, поэтому для более удобного обозрения этой исторической достопримечательности ее и поместили рядом с архиерейской церковью. Кроме того, Крестовая церковь была недавно перестроена и не имела своего колокола, вот на его место и встал «угличский сосланный». В 1890 году колокол был куплен тобольским музеем и стал музейным экспонатом.
         А что случилось за это время в самом Угличе? Еще в 1606 году, когда со дня убиения царевича Дмитрия прошло пятнадцать лет, колокол стал восприниматься страстотерпцем, как и невинно убиенный царевич. Потом про него как будто бы вообще забыли, но к 250-летию отправки колокола в ссылку угличане захотели каким-нибудь внешним образом ознаменовать незаслуженность позора, которому почти два с половиной века назад подвергся их город. И тогда 40 горожан подали просьбу министру внутренних дел о возвращении колокола в родной город. Просьба была доложена императору Николаю I, который ответил на нее следующим распоряжением: «Удостоверясь предварительно в справедливости существования означенного колокола в Тобольске, и по сношении с г. обер-прокурором Святейшего Синода просьбу сию удовлетворить».
         Святейший Синод после долгих сношений с Тобольском установил, что колокол не тот, и в мае 1850 года вынес резолюцию: «Собранными сведениями не подтверждается мысль, что сей колокол есть тот самый, которым было возвещено убиение св. Царевича Дмитрия, и, вероятно, мысль сия уже поколеблена в понятиях самих угличских жителей». На основании данной резолюции в возвращении ссыльного колокола угличанам было отказано.
         Однако инициаторы этого дела не успокоились, и один из них, В. Серебренников, продолжал выискивать доказательства, что колокол – настоящий. Его подлинность, по мнению В. Серебренникова, подтверждается прежде всего постоянной к нему внимательностью Тобольска как к исторической достопримечательности. Кроме того, он считает невероятным тот факт, чтобы приведенная выше надпись была помещена на неподлинном колоколе, как и то, что тобольский архиепископ не мог показывать наследнику престола неподлинный колокол.
         В 1892 году – в 300-летний юбилей со времени высылки колокола, Угличская городская дума уже и не помышляла о возвращении «первоссыльного неодушевленного». Она была твердо уверена, что у архиерейского двора в Тобольске висит совершенно другой колокол, и вопрос о его возвращении не поднимался ни в местной печати, ни на заседаниях городской думы.
         И все же о ссыльном колоколе не забыли, о нем вспомнили угличане, проживавшие в Петербурге. Некоторые из них были близки к императорскому двору, и среди них купец второй гильдии Л.Ф. Соловьев – совсем еще молодой человек. Он, конечно же, знал о судьбе угличского колокола в Тобольске, о пожаре и других событиях, но он страстно хотел, любыми путями, вернуть колокол к 300-летнему юбилею его высылки в родной город и таким образом прославить Углич.
         Уже с 1877 года Л.Ф. Соловьев начал докучать этой идеей угличскому городскому голове и Угличской городской думе, но те считали возвращение колокола пустой затеей и ничего в этом направлении не предпринимали. В ноябре 1877 года в своем очередном письме угличскому голове восемь угличан-петербуржцев предложили свою материальную помощь в возвращении ссыльного колокола на родину и даже вызвались сами съездить за ним в Тобольск. Такое же письмо получил и настоятель угличского собора отец Платон, но Углич молчал…
         Однако неутомимый Л.Ф. Соловьев не успокаивался, и в конце концов Угличская городская дума уполномочила его ходатайствовать во всех инстанциях о возвращении ссыльного колокола.
         «Наш изгнанник-колокол по суду истории оказался нимало не причастен к тяжелому событию 1591 года, он терпит, если можно так выразиться, незаслуженное наказание, ссылку по оговору. Настало время исправить ошибку и снять позор с невиновного. Будем же ходатайствовать о его возвращении на родину, к нам в Углич. Звон его в нашем родном городе напомнит ему о том счастливом времени, когда Углич был не забытым, далеким углом, а цветущим торговым городом, имевшим далеко не малое значение в семье других русских городов».
         После этого за своей подписью и печатью Л.Ф. Соловьев разослал письма с просьбой содействовать делу – министру внутренних дел, ярославскому архиепископу Ионафану, тобольскому архиепископу Аврамию и обер-прокурору Святейшего Синода. Министр внутренних дел распорядился вернуть колокол в Углич, но Тобольск отказался.
         Долго еще хлопотал Л.Ф. Соловьев, писал в различные инстанции и организации – в Угличскую городскую думу, ярославскому губернатору, пока Святейший Синод не доложил о деле императору Александру III и тот не распорядился вернуть ссыльный колокол обратно в Углич. Л.Ф. Соловьев был в восторге. «Не могу нарадоваться, – писал он угличскому городскому голове, – благополучному исходу дела. Дела, тяготевшего надо мной около четырех лет, при этом вовлекшего меня в большие расходы и породившего массу неприятностей».
         Однако и на этом неприятности Л.Ф. Соловьева не кончились. Указывая на то, что во время пожара ссыльный колокол «растопился без остатка», тобольский губернатор Трайницкий в свою очередь тоже развил деятельность, чтобы оставить колокол в городе. И только к 1892 году тобольчане согласились продать колокол за 600 рублей.
         Углич стал готовиться к торжественной встрече. На берегу Волги, напротив Спасо-Преображенского монастыря, были выстроены специальные мостки и пристань, куда должен был причалить пароход с колоколом-страдальцем. «Ярославские епархиальные ведомости» писали тогда: «20 мая в 11 часов ночи, во время перенесения колокола с парохода на южный вход паперти Спасо-Преображенского собора, двухтысячная толпа народа сопровождала колокол неумолкаемым «Ура!». К 10 часам утра он был повешен на особо устроенном перекладе, а в собор прибыло все городское духовенство и все представители городского и общественного правления».
         По окончании торжественного молебна протоиерей, окропив крестообразно колокол святой водой, позвонил в него. «Многочисленные граждане Углича сами подходили под колокол, подносили к нему детей своих, гладили колокол руками, прикладывали к нему свои головы, крестились при взгляде на него, любовались им и долго не расходились». Многие вынимали платки и прикладывали их к колоколу, а потом обтирали ими свои лица, чтобы перенести на себя часть святости колокола. Проживавший в Петербурге угличанин Л.В. Колотилов столь торжественному событию посвятил свои стихи:
         Приехал гость давно желанный.
         Привет тебе, земляк наш дорогой!
         Три века жил ты, как изгнанник,
         Теперь настал и праздник твой.
         Однако люди реагировали на это событие по-разному. А.П. Субботин в своей книге «Волга и волгари», например, пишет: «И вдруг оказалось, что эта прекрасная эпопея была проделана ради призрака… Колокол оказался не настоящим ссыльным, а совсем другим – имеющим с тем только общий вес в 19 пудов». Вспомнили и о том, что привезенный колокол имеет форму, характерную для колоколов XVII века, которая очень отличалась от формы колоколов, литых в XIII—XIV веках. В это время надписи на церковных колоколах отливались вместе с самим колоколом, так как были сделаны прямо на отливочной форме. Эти надписи, выполненные церковно-славянской вязью, были различного содержания и размещались в одну или две строки в верхней части колокола, потому и назывались оплечными. Обычно в них указывалось время изготовления и в честь какого события колокол был отлит.
         Надпись в одну строку (венечная) отливалась и по нижнему краю колокола, указывая имена мастеров. Кроме того, старинные колокола часто украшали рельефными орнаментами и даже библейскими сюжетами. На колоколе, который прибыл из Тобольска, ничего этого нет, как нет и следов «отбитого уха». Специалисты литейного дела, осматривавшие ссыльный колокол, установили, что ухо, выдаваемое за «отсеченное», попросту не было отлито. А некоторая шероховатость на оплечье, где должно было бы находиться «ухо», – просто брак в полировке.
         Вот так сложилась судьба «первоссыльного неодушевленного». А между тем «отцы» Углича решали уже новую проблему: где после торжеств повесить колокол-святыню, чтобы он укреплял в простом народе веру. Предложений было много, и, рассмотрев их, ярославский губернатор распорядился «поместить колокол для безопасности в музее на пьедестале», что и было исполнено.

Древнее предание рассказывает, что Храмовая гора в Иерусалиме – это первая земная твердь, созданная Богом. В Библии она называется Мориа, а мусульмане называют ее Харам аль-Шариф – «запретная площадь». Она занимает шестую часть старого города, и на этой площади расположена одна из величайших святынь ислама – мечеть «Куббат ас-Сахра» («Купол скалы»). «Купол скалы» был сооружен в 685—691 годы по приказу халифа Абдуль эль-Малика из династии Омейядов. Этот халиф объявил ее местом паломничества для мусульман, так как именно здесь состоялась «ночная скачка» Мухаммеда.
         Однажды ночью Мухаммеду, спавшему возле Каабы, явился архангел Джабраил и предложил ему сесть на крылатого коня ал-Барака («Блистающего») – с человеческим лицом, на котором алмазами сверкали глаза. И начался ночной полет из Мекки к священному Иерусалиму. Здесь пророк Мухаммед привязал ал-Барака к тому же самому кольцу, к которому привязывали священного коня Авраам, Моисей и Иса (Иисус), ибо они тоже совершали на нем свои путешествия. В Иерусалиме Мухаммеду дозволено было вознестись на небеса. Он молниеносно поднялся туда по спустившейся с неба сияющей лестнице. Мухаммед побывал на семи небесах, где встречался с пророками, а на седьмом небе предстал перед Аллахом, который доверил ему заветы мусульманской веры. Спустившись потом на землю, Мухаммед снова сел на своего коня, который и доставил его назад в Мекку.
         «Куполом скалы» как раз и отмечено то место, с которого Мухаммед вознесся на небо на своем чудесном боевом коне ал-Бараке. Во время вознесения пророка этот утес должен был последовать за ним и даже уже отделился от земли, однако остался и теперь «висит» в воздухе, образовав под собой большой грот, в котором стоит алтарь Давида и Соломона, Авраама и Илии. Каждый звук в этом гроте отзывается эхом. «Купол скалы» называют еще мечетью халифа Омара, который в 636 году (через четыре года после смерти пророка) вошел со своим войском в Иерусалим и вступил на то место Храмовой горы, откуда и был вознесен на небо Мухаммед. Древние предания рассказывают об этом так.
         Халиф Омар потребовал у иерусалимского патриарха Софрония, чтобы тот указал ему место для возведения мечети, а за это обещал христианам оставить в неприкосновенности храм Гроба Господня. По словам христианского историка Евтихия, «патриарх и повелитель верующих сказал ему: «Я дам тебе место, которое греческие цари не могли застроить и на котором ты построишь мечеть. Это та скала, на которой Бог говорил с Иаковом, и назвал ее Иаков Небесными вратами, а израильтяне назвали ее Святая Святых (это и есть гора Мориа). Находится она на середине земли и служила Храмом для израильтян. Они почитали ее и, где бы ни находились, при молитве обращались лицом к ней…
         Румы забросили ее и не почитали ее, как это делали израильтяне, и не строили на ней церкви потому, что Господь наш Иисус Мессия сказал в Святом Евангелии: «Се, оставляется вам дом ваш пуст»… По этой причине христиане оставили гору Мориа в запустении и не построили на этом месте церкви».
         И взял патриарх Софроний халифа Омара за руку и поставил на эту скалу. Омар взял полу своего платья, наполнил сором и выбросил его в долину Джехеннаму». И повелел построить над местом, где остались камни храма Соломона, купол, чтобы мусульмане и здесь могли молиться Единому Богу.
         Возведение мечети над скалой Мориа должно было свидетельствовать, что мусульмане знают от своего пророка и его ближайшего сподвижника халифа Омара: у них с иудеями и христианами общая родословная, ибо они имеют единого прародителя. Сама мечеть была построена почти через шестьдесят лет после того, как на Храмовой горе праведный халиф Омар совершил символический акт «очищения храма».
         Мечеть «Купол скалы» вознеслась над самым высоким местом Иерусалима еще на высоту сорок метров, настолько поражая всех своим великолепием и красотой, что многие считали ее восьмым чудом света.
         К мечети с каждой стороны ведут пологие ступени, так как ее основание покоится на террасе, возвышающейся над Храмовой горой на четыре метра. Четыре ее двери ориентированы на четыре стороны света, и, входя в мечеть через любую из них, паломники сразу могли охватить взглядом все ее опоры и колонны.
         Именно у восточной стены мечети приметен небольшой, так называемый «Цветочный купол». Скорее всего, он является уменьшенной копией большой мечети, но имеет лишь один купол и 17 колонн. Эти колонны поставлены так, что образуют шестиугольник в 11-угольнике – таково было гениальное архитектурное решение, благодаря которому все колонны и видны с любого места мечети. Рассказывают, что это архитектурное ухищрение выдумал сам халиф Абдуль эль-Малик – девятый халиф из династии Омейядов.
         Священная скала, расположенная в самом сердце «Купола скалы», своей первозданной красотой резко контрастирует с богатым убранством самой мечети. Скалистая площадка (18 метров в длину и 13 метров в ширину) возвышается на два метра от выложенного мраморной мозаикой пола и окружена прекрасной деревянной резной балюстрадой, которая поставлена так, что у паломников создается впечатление, будто она парит в воздухе. Между решеткой и самой скалой двумя концентрическими кругами стоят разноцветные колонны из порфира, мрамора и гранита.
         Внутри скалы находится пещера, в которую можно войти, спустившись по одиннадцати ступеням. Пещера высотой три метра имеет форму почти правильного квадрата. Пол ее покрыт мраморными плитками, и по преданию здесь стоял жертвенник ветхозаветного храма, с которого стекала кровь приносимых на алтарь «тельцов». Теперь жертвенник пуст, так как сбылось библейское пророчество о прекращении жертвы.
         Мечеть «Купол скалы» много раз разрушалась и не один раз перестраивалась, но после каждого восстановления она становилась еще великолепнее. Во время землетрясения 1060 года упала крыша мечети с 500 огромными светильниками. Мусульмане увидели в этом дурное предзнаменование и с тревогой ожидали несчастий. Опасения их сбылись в 1099 году, когда мечеть обагрилась кровью мусульман, пролитой крестоносцами.
         Пораженные великолепием «Купола скалы» крестоносцы сначала были уверены, что это и есть ветхозаветный храм Соломона. Они ничего не изменили в устройстве мечети, лишь расписали ее стены христианскими сюжетами, а на священной скале поставили христианский алтарь. На куполе мечети был установлен золотой крест, на одной из дверей укреплено изображение Иисуса Христа, сделанное из золота и украшенное бриллиантами.
         Однако хронист Иоанн Вюрцбургский, видевший эту преобразованную в христианский храм мечеть, сообщал, что на ней было много надписей на латыни. Этими надписями крестоносцы напоминали молящимся о новозаветных событиях, совершавшихся на этом месте и вблизи его. Например, в напоминание об изгнании торгующих из храма им показывали камень, освященный стопами Спасителя и окруженный множеством лампад. Показывали также и другой камень, на который, как на алтарь, был впервые принесен в храм младенец Иисус Христос.
         Над каждыми из четырех врат храма были свои надписи: над западными, например, такая: «Вечный мир от Вечного Отца да будет этому дому; благословенная слава Господня о святом месте сем»; над северными – «Храм Господень свят, это место Божье, это дом Бога».
         Как и при мусульманах, после завоевания Иерусалима крестоносцами особо почиталась священная скала, куда ступали сначала Авраам, а потом Иаков. От этой скалы крестоносцы отламывали кусочки и продавали их паломникам, а еще отправляли их в Европу. Правда, вскоре они спохватились и покрыли скалу мрамором, а вокруг нее соорудили решетку, о которой уже указывалось выше.
         В 1104—1107 годы игумен Даниил, один из первых русских паломников во Святую землю, писал о храме: «Церковь хитро и дивно создана… и красота ее несказанна. Церковь круглая, стены ее облицованы плитами различного мрамора, пол выложен красным мрамором. Круглых столпов под верхом, кругом стоящих, – 12, а четвероугольных столпов – 8; дверей четверо, покованных медью и позолоченных».
         «Купол скалы» поистине был столь великолепен, что по его подобию в Европе строились многие церкви.
         В руках христианских правителей святой Иерусалим был до 1187 года, когда под ударами войск султана Салах-ад-Дина рухнуло королевство крестоносцев. Правда, в 1229 году германский император Фридрих II вернул Иерусалим под свою власть, но это продолжалось недолго. Однако за столь короткое время с султаном Камалом был заключен договор, по которому христиане и мусульмане должны были совместно владеть «Куполом скалы». В храме была даже поставлена символическая статуя общего братства.
         Но уже в 1250 году мусульмане вновь безраздельно завладели мечетью и уничтожили в ней все христианские знаки. Золотой крест над куполом был снят еще Салах-ад-Дином и вновь водружен полумесяц. Христианские надписи тоже были уничтожены, а стены мечети омыты розовой водой, которую доставили сюда на 500 верблюдах.
         Сейчас в северо-западном углу мечети «Купол скалы» стоят три колонны с архитравом – это судилище Мухаммеда. С его зубцов в день Второго пришествия будут свисать чаши весов с душами умерших, счастливо перешедших через мост, состоящий из одного-единственного конского волоса и соединяющий Масличную гору с судилищем, стоящим на капители колонн.
         В небольшом золоченом киоске хранится часть стопы Мухаммеда и три волоска из его бороды. А на южной стороне мечети выставлен штандарт Пророка, обернутый вокруг его копья, и развернутое знамя халифа Омара.
         Около северных ворот (Райских) видна плита из асписа, вделанная в пол. В эту плиту пророк Мухаммед вбил девятнадцать золотых гвоздей, которые должны были показывать, сколько времени будет длиться существование мира. Но однажды в мечеть тайно проник злой дух и принялся вытаскивать гвозди. Он успел похитить уже много гвоздей, так что теперь их осталось только три.
         Большая мечеть состоит из трех частей – восьмигранного основания, цилиндрической надстройки и купола. Каждая сторона основания составляет в длину 20 метров и облицована на пять метров в высоту мраморными плитами (считая от площадки). Выше за ними начинается роскошный синий фаянс, плитками которого повелел обложить эти стены Сулейман Великолепный.
         Вокруг мечети «Купол скалы» расположен фриз изречений из сур Корана, написанный арабским шрифтом. А внутренние стены мечети покрыты византийской мозаикой и изречениями из Корана, написанными золотом.

В Болгарии говорят, что археологам достаточно только тронуть землю лопатой – остальное делается само собой: находка следует за находкой. Это, разумеется, преувеличение, но в декабре 1949 года в Панагюриште, небольшом городке, окруженном садами и полями, было сделано поистине сенсационное открытие.
         В тот день братья Дейковы заготавливали глину для кирпичей, и вдруг их лопата ударилась обо что-то твердое. Петко Дейков разгреб немного землю и увидел металлический ободок. В первый момент он решил, что ободок медный. Петко еще разгреб землю, и опять мелькнуло что-то желтое. Тогда он позвал братьев, но в первые минуты они не могли даже понять, что это такое.
         А это были тяжелые, дивной работы древние фигурные золотые кубки. Восемь ритонов (сосудов для вина) лежали на фиале (блюде) в неглубокой яме. Место, где был найден клад, находится в двух километрах южнее Панагюриште. По соседству с ним следов более или менее значительных древних поселений не имеется. Нет здесь также и каких-либо монументальных развалин, чтобы предположить связь между ними и кладом. Может быть, владелец этих древних сосудов пришел сюда издалека?
         Многочисленные и разнообразные археологические памятники Фракийской земли и ее центра – города Пловдива – давно привлекали внимание археологов. Богатые фракийцы приобретали предметы роскоши, которые изготовлялись в лучших ремесленных мастерских древности, и Панагюриштенский клад относится ко второй половине IV или первой половине III века до нашей эры.
         Фракия переживала в этот период очень важные события своей истории. Именно в это время Филипп II присоединил Фракию к Македонии, потом она была базой для его сына Александра Македонского в походе на Персию. После смерти Александра Великого полководец Лисимах стал правителем Фракии, а позднее и ее царем.
         Это был честолюбивый военачальник, который стремился восстановить великую державу Александра Македонского. Его военные действия, а также попытки фракийцев освободиться от владычества македонян совсем истощили и обескровили Фракию, которая после смерти Лисимаха сразу же подверглась нашествию кельтов. Частые войны, восстания самих фракийцев, вторжение кельтов – все это создавало среди жителей восточных областей Балканского полуострова неуверенность в завтрашнем дне, и они зарывали свои сокровища в землю. Может быть, панагюриштенские золотые сосуды и являются одним из таких кладов?
         Уникальные кубки пролежали в земле более двух тысяч лет. Эти бесценные сокровища, скорее всего, принадлежали человеку знатному и богатому. Может быть, это был один из сподвижников Лисимаха, какой-нибудь полководец, принимавший участие в походах и войнах? В какой-то момент (на войне все бывает!) владелец клада счел разумным спрятать свое сокровище. Уходил ли он от погони, просто ли спасался бегством? Кто может сейчас знать, как все это было?
         Вся найденная в Панагюриште утварь изготовлена из чистого золота, ее общий вес – чуть больше шести килограммов. На тяжелых золотых фигурных сосудах представлены чеканные сцены из мифов и иллюстрации к греческим сказаниям о героях… На одном сосуде сражается с киринейской ланью достославный Геракл. Год преследовал он ее и наконец-то настиг. Еще немного, и взвалит он чудесную быстроногую лань на свои могучие плечи и отправится с ней к царю Эврисфею.
         А вот борется с критским быком, наводившим ужас на всю округу Марафона, поставлявшего кровавому чудовищу жертвы, Тесей. Уже упал на колени грозный бык, и прижимает его к земле герой. Не сбудутся коварные планы Медеи, рассчитывавшей, что погибнет он в единоборстве с чудовищем.
         На другом сосуде мы видим богиню мудрости Афину, покровительницу древней Аттики и ее главного города. Богиня сидит, одетая в длинный хитон, в левой руке она держит шлем, правой опирается на круглый узорчатый щит. Спокойно и величественно ее лицо, внимательно и испытующе смотрят глаза. Рядом с ней Парис во фракийском одеянии – в коротком хитоне и длинных чулках. В левой руке он держит скипетр, правая немного поднята. Складывается впечатление, будто он что-то объясняет.
         Еще один персонаж участвует в этой сцене – сидящая на троне богиня Гера. А неподалеку от нее мастер изваял во весь рост прелестную Афродиту – богиню любви. Перед нами явно изображен знаменитый суд Париса.
         Амфора-ритон (высота ее 29 сантиметров, весь – около 1700 граммов) является не только самым большим и тяжелым сосудом, но, наверное, и самым интересным. Выгнутые наружу края горлышка украшены рельефным орнаментом в виде жемчужин. Гладкая шейка амфоры отделена от остальной ее части двумя полосами с яйцевидным орнаментом.
         Под ручками амфоры расположены изображения курчавых голов негров с выпуклыми глазами, приплюснутыми носами и широко открытыми ртами. Через рты налитая в амфору вода может выливаться наружу, и, таким образом, из ртов двух негров одновременно могли пить два человека, причем каждый из них держал амфору за одну из ручек.

Искусство африканского государства Бенин, сложившееся под непосредственным воздействием более древней культуры Ифе, в XV—XVII веках достигло наивысшего расцвета. Именно к этому времени (1400 год) королевство Бенин, прежде признававшее власть верховных царей племени йоруба, обрело политическую независимость и превратилось в самую могущественную державу на всем побережье Гвинейского залива.
         Богатство его основывалось на торговле слоновой костью, перцем, пальмовым маслом и на печально известной работорговле. Еще с конца XV века сюда устремились португальские купцы, а нидерландские и французские путешественники, побывавшие в Бенине в XVII веке, потом с удивлением рассказывали о густонаселенной стране и ее столице, которая размерами своими не уступала европейским городам. Они восхищались великолепием царского дворца, его пышным убранством и роскошью, а также высоким мастерством бенинских ремесленников.
         История Бенина, охватывающая почти целое тысячелетие, в конце XIX века завершилась трагически. Тогда между крупными колониальными державами Европы разгорелась схватка за раздел Африки, и английские войска спровоцировали кровавый инцидент.
         В 1897 году английский вице-консул объявил о своем намерении нанести официальный визит «оббе» – правителю Бенина. В ответ «обба» сообщил, что не может принять вице-консула в назначенный день, так как будет участвовать в очень важной местной церемонии. Однако английские власти продолжали настаивать на визите. Многие лица, сопровождавшие вице-консула, по дороге погибли, и хотя «обба» не нес за это никакой ответственности, англичане послали в Бенин карательную экспедицию. Они подвергли Бенин ожесточенной бомбардировке и разрушили его столицу. В пламени пожара погиб и дворец правителя, варварски было уничтожено более 2000 художественных произведений, в число которых входили изделия из бронзы, слоновой кости и деревянные резные украшения. Исчезло около 1000 прямоугольных литых бронзовых пластин (с рельефами), на которых были запечатлены многочисленные посетители дворца (в том числе и португальцы), а также большие бронзовые змеи, отлитые по частям, а потом прикрепленные к башням дворца.
         Уцелевшие в развалинах дворца бронзовые головы и некоторые рельефные плиты стали добычей английских солдат, которые привезли их в Англию. Там эти художественные изделия произвели подлинную сенсацию, некоторые из них впоследствии попали в руки антикваров и обогатили коллекции многих европейских музеев. За немногим исключением бесследно исчезли чудесные изделия из кости – гордость бенинских мастеров, и теперь судить о них можно только по случайно уцелевшим образцам.
         К их числу относится вырезанная из куска слоновьего бивня голова (высота ее 24,4 сантиметра), служившая пекторалью (нагрудным украшением) знатного аристократа. Бенинский скульптор очень искусно выточил из твердого, но хрупкого материала выразительное лицо с широко открытыми глазами, подчеркнув в нем типично негритянские черты. Два вертикальных рубца на лбу, куда вставлялись железные полоски, являются отличительными знаками традиционной татуировки. Инкрустированные железом зрачки глаз придают взгляду особую напряженность; ожерелье на шее, сплетенное из драгоценных кораллов, орнаментальные завитки волос и венчающая прическу диадема со стилизованными изображениями бородатых голов европейцев (видимо, поразивших воображение мастера) составляют декоративное обрамление маски.
         У народа йоруба еще в древние времена мастера Бенина позаимствовали и приемы художественной обработки металлов. Легенда рассказывает, что в 1280 году опытный литейщик Игве-Ига был отправлен царем Ифе в Бенин, где научил своему искусству местных мастеров и где впоследствии возникла оригинальная школа торевтики. Бенинские ремесленники в таком совершенстве овладели сложной техникой отливки изделий из бронзы, что могли получать отливку, толщина стенок которой не превышала 2—3 миллиметров. Такой виртуозной работы европейские литейщики не знали даже еще в XV веке. Недаром в 1914 году директор Берлинского музея говорил об изделиях искусных бенинских мастеров: «Ни Бенвенуто Челлини, ни кто бы то ни было другой не смог бы отлить эти скульптуры лучше».
         Изготовление бронзовых изделий считалось в Бенине привилегией царя, поэтому искусство литья держалось в строжайшем секрете, а осама – бронзовых дел мастера – жили и работали в особом квартале по соседству с царским дворцом и под неусыпным надзором одного из царских приближенных. В этих мастерских изготавливались бронзовые головы умерших царей, горельефные панели для облицовки дворцовых галерей, разнообразные статуэтки вельмож, воинов, музыкантов…
         Памятники средневековой скульптуры Бенина тесно связаны с религиозно-магическим мировоззрением бенинцев. У них, как и вообще у многих народов Африки, был широко распространен культ предков. В сознании бенинцев окружающий мир был наполнен множеством духов некогда живших людей. И хотя они уже умерли, но незримо остаются членами родовой общины и оказывают огромное влияние на жизнь своих потомков. В каждом бенинском доме существовал алтарь, на который члены семьи возлагали щедрые дары прародителям и прежде всего покойному отцу.
         Особым почитанием пользовались у бенинцев царственные предки – обожествленные владыки Бенина. Их культ имел общегосударственное значение, а алтарь в царском дворце считался главным местом поклонения предкам всей страны. В память о них ежегодно проводились торжественные церемонии, сопровождавшиеся сотнями человеческих жертвоприношений.
         Важную роль в таких церемониях играли священные головы предков царя. В отличие от обычных ухув-элао

Иоанн Георг Корб, секретарь австрийского посольства в России, в марте 1699 года записал в своем «Дневнике»: «Его Царское Величество учредил орден святого Андрея Апостола». Это и есть самое первое упоминание о первом российском ордене.
         Однако к моменту появления этого ордена наградная система в России прошла уже довольно длинный путь. Известия о выдаче особых знаков отличия содержатся еще в русских летописях. Так, например, в рассказе об отражении набега половцев на Киев при Владимире Мономахе упоминается Александр Попович, отличившийся в битве и награжденный князем золотой гривной – массивным золотым обручем, который носили на шее.
         В дальнейшем в нашем Отечестве была создана довольно сложная система наград за военные и гражданские отличия перед государством и лично перед государем. Кроме денежных выдач и земельных наделов, заслуги отмечались пожалованиями оружия, шуб, различных драгоценных предметов – кубков, ковшей и т.д.
         К моменту появления ордена Андрея Первозванного практически во всех европейских государствах имелись уже собственные наградные ордена, и некоторые из них насчитывали уже сотни лет своей истории.
         Само слово «орден» произошло от латинского «ordo», что означает «организация, отряд». Так в эпоху крестовых походов назывались полувоенные-полумонашеские организации, члены которых, наряду с благотворительностью (освобождение «Гроба Господня» и др.), активно участвовали в сражениях с неверными.
         После крестовых походов в странах Европы оказались довольно многочисленные ордены, которые военное дело стали считать своей основной деятельностью. Они стали искать покровительства у европейских монархов, отдавая на службу им свой меч. Теперь властелин становился главой ордена и мог сам посвящать в его члены людей, имевших заслуги лично перед ним. Члены ордена продолжали носить особую одежду, основным элементом которой был нашитый на нее крест определенной формы.
         Постепенно крест превратился в металлический, богато украшенный знак, который стали носить на ленте или на цепи. Потом появилась звезда, которая сначала тоже нашивалась на одежду, но уже к XIX веку она тоже стала металлической. Так образовалось понятие «знаки ордена», включавшие в себя крест (собственно знак) и звезду. Вступавшее в орден лицо получало право носить знаки своего ордена.
         При учреждении ордена Андрея Первозванного в России господствовало именно такое представление об орденах и сохранялось оно довольно долго. В официальных документах награжденного сообщалось, что он получает не орден, а именно «знаки ордена».
         Первый российский орден имел собственно «знак» – покрытый синей эмалью крест особой формы (в виде буквы «Х»). По преданию, на таком именно кресте был распят апостол Андрей, и на кресте изображалась фигура самого святого. Этот крест носили на широкой голубой ленте через правое плечо, а в торжественных случаях – на золотой, покрытой разноцветными эмалями цепи на груди. К кресту прилагалась большая восьмиугольная (шитая золотом) звезда, которую носили на левой стороне мундира. Звезда имела круглый центральный медальон, в котором тоже помещалось изображение Андреевского креста, а по кругу шла надпись, воспроизводящая девиз ордена: «За веру и верность».
         Проект устава ордена Андрея Первозванного, который несколько десятилетий оставался единственным русским орденом, составлялся при непосредственном участии Петра I. В нем была глава «О кавалерах», в которой говорилось, за что должна выдаваться эта награда: «в воздаяние и награждение одним за верность, храбрость и разные нам и Отечеству оказанные услуги; а другим для ободрения ко всяким благородным и геройским добродетелям».
         Но жаловался орден весьма скупо, потому что кандидаты в награжденные должны были иметь графский или княжеский титул, звание сенатора (министра, посла или «прочих высоких достоинств»), либо генеральский или адмиральский чин. Орден могли также получить губернаторы, которые «несколько лет, по меньшей мере десять, оказывали полезные и верные услуги». Кроме того, непременным условием было, чтобы у кандидата отсутствовали телесные недостатки, был соответствующий возраст – не менее 25 лет и наличие состояния, необходимого для того, чтобы «важность ордена поддержать».
         Кавалерами ордена Андрея Первозванного могли состоять не более 12 человек «природных Российских кавалеров», и это условие на протяжении всего времени царствования Петра Великого тщательно соблюдалось. В некоторые годы их было даже меньше 12 человек.
         Первым кавалером ордена Андрея Первозванного стал Федор Алексеевич Головин – ближайший соратник Петра I, отличавшийся незаурядным умом и выдающимися военными и дипломатическими талантами. Именно он в 1689 году заключил Нерчинский мир о границе между Российским государством и Китаем. Во время первого заграничного путешествия Петра I Ф.А. Головин был занят организацией российского флота: приглашал иностранных офицеров и мастеров, закупал необходимые для строительства флота материалы, отправлял за границу русских учеников. По возвращении в Отечество он встал во главе только что созданного «Приказа Воинских морских дел», одновременно возглавляя и Посольский приказ.
         Вторым кавалером ордена стал гетман Мазепа, получивший первую русскую награду из рук самого Петра Великого в феврале 1700 года. После известия об измене Мазепы по приказу разгневанного Петра I «персону (манекен Мазепы) вынесли и, сняв кавалерию, которая на ту персону была надета с бантом, оную персону бросили в палаческие руки, которую палач взяв и прицепив за веревку, тащил по улице и по площади даже до виселицы и потом повесил».
         В царствование Петра I орденом Андрея Первозванного были пожалованы 38 человек. В их числе был и валашский Господарь Константин Брынковяну, получивший эту награду – за симпатии к России – тайно и не внесенный даже в официальные списки награжденных. Сам Петр I был отмечен орденом в 1703 году седьмым – за руководство операцией по взятию двух шведских судов в устье Невы.