Е. Синицын, О.Синицына
Тайна творчества гениев (фрагменты из книги)

Одержимость и терпение

Какая страсть движет гениями? Эта страсть – одержимость творчеством. Если полагать, что гениальные люди являются посредниками между высшим космическим разумом и остальными людьми, это предположение легко объясняет невероятную творческую плодовитость великих, но насколько близко оно к истине и насколько оно принижает их безграничный труд? Невозможно объяснить здравым смыслом невероятную продуктивность работы Леонардо и Микеланджело, Ньютона и Лейбница, Баха и Моцарта, Гете и Байрона, Толстого и Достоевского. Одержимость проистекает из кардинальной диспозиции. Одержимость – это та ось, вокруг которой вращается со всеми своими хитросплетениями судьбы стиль жизни гения. В индивидуальной психологии Адлера стиль жизни зависит от уникальной совокупности соединения черт, способов поведения и привычек, иными словами, всех факторов творчества, которые выстраивают жизнь человека. Стиль жизни зависит не только от личностных характеристик гения, но и от динамического взаимодействия внутренних механизмов творчества и социальной среды. Судьба вершит эволюцию стиля жизни на различных отрезках жизненного пути гения или неповторимая картина творческой одержимости каждого гения вынуждает к покорности саму судьбу? Так ли уж важно, кто над кем господин, но одна всепоглощающая страсть гения к творчеству пронизывает его жизнь. Чтобы усилия одержимости не пропадали даром, у нее должен быть союзник, и он есть. Это поистине безграничное терпение. Бесконечно шлифовал свои скульптуры в поисках нужной формы Микеланджело. Его тщательность и терпение в подборе нужного мрамора поражала даже каменотесов, видавших многое на своем веку. Вот как описывает И. Стоун в романе «Муки и радости» одержимость молодого Микеланджело: «Рустичи говорил ему: «Ты Микеланджело все время постишься, потому что не можешь заставить себя прервать работу, когда наступает полдень!». Вспоминая это ядовитое замечание, Микеланджело скорчил гримасу. Разве он не чувствует в себе решимости безраздельно отдаться своему делу… и разве он не готов, если необходимо, к посту и молитве, к любому искусу, лишь бы у него достало сил хоть ползком ползти в эти Сады, в эту мастерскую?» (79).

Гений то молниеносно, то терпеливо достигает совершенства, оставаясь неудовлетворенным от достигнутого, ищет глубину и новые смыслы там, где их еще никто не обнаружил, отрываясь от современников во времени и пространстве. В этом и сила гения, и в этом трагизм его творчества.

Писатель И. Стоун сам являл пример человека, обладающего осью одержимости в чертах характера. Поражают не только его психологические характеристики этих людей, но и объем произведений. Книги Стоуна стали бесценным материалом для научных исследований о сущности творческого процесса. Но художественные биографии, как и исключительно научные исследования, никогда не отразят всей глубины творческого процесса. Никому не под силу осмыслить творчество и судьбу гения только в научных терминах или только в литературных сочинениях, ибо в творчестве гения всегда присутствует магическое начало. Это начало Цвейг определил как демонизм личности. «Демонический человек, – писал Цвейг, – вовсе не то же самое, что человек творческий, он может быть еще таинственнее в своей сущности, он весь – природная мощь, одухотворенная стихия. Внешне он ничем не выделяется, у него нет других примет, кроме производимого им воздействия – неописуемого, сравнимого лишь с некоторыми волшебными капризами природы. Вокруг него – тысячи и тысячи людей, и каждый из них, инертный и неодушевленный, стремится прочь, подчиняясь тяготению собственной жизни. Но он властно притягивает их к себе, неведомо для них самих наполняет их существо своей волей, своим ритмом, и, одушевляя их, он сам в них возвышается» (98, с.448-449).

Как фундаментальное свойство характера личности одержимость по своей значимости не уступает ни воле, ни инстинктам. Это особое психическое качество, но это не воля. Одержимость, как и воля, иррациональна, поэтому источник её лежит в бессознательном. Вот почему одержимые гении могут быть бессознательно безвольными. Иногда одержимость может выступать как компенсация воли и часто одержимый гений кажется волевым. Хотя, на самом деле, одержимость, а не воля помогает ему преодолеть бессилие, неуверенность и даже пораженчество. В результате этого одержимый может добиться успеха и признания. Тесная связь одержимости и пассионарности как осуществление непреоборимого стремления к намеченной цели нередко  является иллюзорной, соединяя эти два уникальных качества незаурядной человеческой натуры. Когда пассионарность достигает своего максимума, как отмечает Л. Гумилев, она становится антиинстинктом самосохранения, потому что влечение к жертвенности оказывается запредельным.

Одержимость – это возбуждающая смыслы страсть, не знающая ни пределов, ни границ. Воспламененное ей сознание, увлеченное далекими сияющими горизонтами, опутанное сетями выплескивающихся ежесекундно целей, разрываемое внутренними напряжениями и своей собственной энергией, неудержимо устремляется вперед. Тысячи маяков горят на горизонте, они все ближе и ближе, но нельзя к ним приблизиться ни на шаг, ибо они как мираж, чем ближе к нему приближается обманутое сознание, тем дальше он ускользает. Но ни один самый маленький шаг не пропадает даром, напряжение на миг стихает, чтобы дать одержимому глоток счастья, тогда удовольствие его безгранично, ведь даже бесконечно малая, но желанная цель, приносит ни с чем несравнимое благо восторга. К несчастью, одержимость не знает покоя ни днем, ни ночью. И снова  мысль возбуждает сознание, и снова энергия одержимости разрывает кандалы напряжения, и снова наступает миг расслабленного состояния души. С неописуемой скоростью вращается это колесо смен психических состояний, и никакая сила не может нарушить этот круговорот движения к своим целям одержимого творчеством гения. Скорость движения вперед так высока, что сознание мчится к цели уже целыми образами, выверяя свой путь замысловатой траекторией движения. Но горе, когда в этот водоворот страстей попадает фанатик одержимый разрушением. Не способный на творческое созидание, он крушит все вокруг.

Неумолимая истина говорит о поразительном сходстве внутренней сущности сложнейших процессов, протекающих в психике одержимого жаждой творчества и попавшего в плен разрушительных страстей человека. И у созидающего гения, и у деструктивного в своей одержимости фанатика в сознании бушуют эти поддерживающие огонь страсти психические процессы. История часто преподносит на своем жертвенном блюде людям эти примеры безграничной антитворческой одержимости, переходящей в фанатизм, который становится разрушителем красоты окружающего мира. Как только в мире появляются вдохновленные одержимостью гении, тотчас же наперерез им бросаются одержимые фанатики. И снова мир полон борьбы этих двух стихий – жажды созидания и жажды разрушения.

И. Стоун в своем романе о Микеланджело описал сущность феномена одержимости в образе беспощадного монаха Савонаролы, которого история запомнила как Герострата Ренессанса. Боттичелли под влиянием речей Савонаролы жег свои картины, а покровитель искусств Лоренцо Медичи пал жертвой фанатизма монаха. Так в один из самых драматических моментов Ренессанса столкнулись эти две могучие силы, созидательный дух красоты и разрушительный мир фанатичной злобы. Мир творчества содрогнулся. Эти враждебные полюса как две армии сошлись на узком поле брани, где одерживают попеременно победы то одна, то другая сторона. Но сколько бы не разрушал злобный дух красоту, перед вечностью он бессилен. В контрасте этих двух противоположностей являет себя вечная борьба творческой личности и толпы.

«Савонарола откинул капюшон, и Микеланджело впервые увидел его лицо. Оно показалось ему таким же напряженным и резким, как и те слова, что с нарастающим жаром и стремительностью слетали со странных, не похожих одна на другую губ Савонаролы: верхняя губа была у него тонкая, аскетическая, заставлявшая вспомнить о власянице, а нижняя — мясистая и чувственная… Его горящие черные глаза, обшаривая церковь вплоть до самых дальних углов, словно сыпали искры; худые, провалившиеся щеки с четко обозначенными выступами скул свидетельствовали о длительном посте; широкие, крупные ноздри большого горбатого носа трепетали и раздувались. Такое трагическое лицо не мог бы замыслить ни один художник, если бы он не был самим Савонаролой… Микеланджело оторвал взгляд от лица Савонаролы, чтобы внимательней вслушаться в речь, которая лилась как поток расплавленной бронзы: голос проповедника наполнял церковь, отдавался в пустых капеллах и летел оттуда назад; заставив напрячься и покраснеть правое ухо, он уже стучался в левое. – Я вижу, как гордыня и суета захлестывают Рим и оскверняют на своем пути все, что ни встретят, – Рим теперь стал размалеванной, тщеславной шлюхой! Ваши мерзостные деяния, нечестивые помыслы, ваш блуд и жадное лихоимство несут нам несчастье и горе! Оставьте же роскошь и пустые забавы! Истинно говорю вам: земля залита кровью, а духовенство коснеет в бездействии. Что им до господа, этим священникам, если ночи они проводят с распутными женщинами, а днем лишь сплетничают в своих ризницах! Сам алтарь уже обращен ныне в подобие торговой конторы. Вами правит корысть, даже святые таинства стали разменной монетой! Времени остается мало. Господь говорит: «Я обрушусь на ваше бесчестье и злобу, на ваших блудниц и на ваши чертоги» (79, с.167 -168).

Одержимость волнообразна. Когда напряжение разряжается, потом снова идет нарастание одержимости до максимальной фазы, и этот цикл повторяется. Вот почему творчество бесконечно движется по спирали. И так процесс продолжается – до тех пор, пока не возникает усталость, а вместе с ней исчезает вдохновение и энергия. Касаясь природы одержимости, можно предполагать, что это свойство является наследственным фактором гениальности, но за этим предположением следует другое.

Душевная и творческая жизнь гениев протекает в океане сущностей, но ничто так не отличает гения как одержимость творчеством. Их одержимость несравнимо выше, чем одержимость алчного человека, стремящегося к накопительству. К предположению о том, что у человека в ДНК есть ген одержимости, подвигает тот факт, что учеными-генетиками уже обнаружены гены выносливости и физической силы, ген риска. Ортега-и-Гассет подчеркивает, что почти все великие люди были одержимыми, только последствия их одержимости, их навязчивой идеи представляются нам полезными и достойными уважения. Когда Ньютона спросили, как ему удалось открыть законы всемирной механики, он ответил: «Nocte dieque incubando» (Думаю об этом денно и нощно). Это признание в одержимости. Ортега-и-Гассет обнаруживает другой, не менее интересный оттенок одержимости, отличающий ненормально заинтересованного мыслителя от человека толпы. Он говорит, что человека толпы утомляет и удручает медлительность мыслителя, внимание которого подобно неводу, цепляющемуся за бугристое морское дно.

Противоречива природа одержимости. Она как будто бы держит гения в цепях, не дает ему покоя, иссушает его силы, но что стало бы с гением, если бы одержимость внезапно навсегда покинула его сознание, разве все то огромное богатство идей и мыслей не ускользнуло бы от гения вечно ищущего их. Однажды Бетховен признался: «…Если приходит мысль, я сейчас же её записываю… Я живу только в моих нотах». «Я встаю даже ночью, если мне что-нибудь приходит в голову, иначе я мог бы позабыть свою мысль» (цит. по 86, с. 24-25). Большую часть сознательной жизни композитор провел «с пером в руках» записывая свои музыкальные идеи везде, где придется – в записных книжках, на обеденных меню, на счетах и даже на стенах. «Многие из нас, слушая симфонию сегодня, вполне уверены в том, что она вылилась у Бетховена ровным потоком, с самого начала ясная и совершенная. Ничего подобного. Бетховен отбрасывал страницы за страницами в таком количестве, что из них получилась бы книга солидного размера», – писал Л. Бернстайн о Пятой симфонии Бетховена (6, с. 117).

Неумолима одержимость к тому, кто благодаря своему великому дару способности творить попал в её сети. Неукротимо бурное напряжение сил, дающее высокую психическую энергию. Это напряжение сил и стихия жизненной активности становятся решающими факторами в моменты творческого подъема. В своем непрерывном развитии одержимый таинственными силами и бурлящими в нём вулканическими страстями гений создает для себя новый мир и мир своих творений. Драма гения в том, что его одержимость ненасытна, она подобна Зевсу, который поедает своих детей. Гений просит отдых и позволения у своей одержимости: «Разве не самое время остановиться и жить, как живут все люди?» – размышляет Цвейг в романе «Бальзак» от лица писателя. «Отдыхать, наслаждаться, позабыть о своем неумолимом творчестве… об этом непрерывном созидании – не из кирпичей, а из себя, из собственной плоти и духа, покуда другие, счастливые, беззаботные, впивают жизнь и наслаждаются ею? Кто отблагодарил его за все: за безграничное самопожертвование, за яростное самоотречение…» (97, с. 290). Одержимость Бальзака не знала границ. Такая концентрация психической энергии тесно связана с аномальным состоянием психики художника. Это почти лучевое направление психической энергии только в одно русло – русло творчества.

Картина этого важнейшего феномена деятельности автономного комплекса творчества, каким является одержимость, приоткрывает завесу тайн психики гения и внутренней сущности творчества вообще. Кипучесть и неутомимость одержимого в своих целях человека начинается с сильного возбуждения информационно-смысловых структур в сознании. Структура рождает цель, цель бессознательно побуждает структуру к развитию. Это позволяет мгновенно оценивать приходящую в сознание всю цепь образов, мыслей, идей. Находящиеся в сознании информационно-смысловые образы из-за возникшего психического напряжения стремятся к разрядке путем приращений к ним новых элементов. После этого напряжение падает. Приращение смысловых структур осуществляется с очень высокой скоростью, поскольку эти приращения идут не одиночными элементами, а сразу целыми образами. Этот эффект согласуется с теорией Адлера, объясняющей рост напряжения неизбежным стремлением к достижению цели. В психике происходит круговорот. Одержимость вызывает цели, а цели недостижимы без одержимости. Цели и одержимость совместно держат в напряжении весь автономный психонейрофизиологический комплекс гения и, тем самым, запускают все механизмы творчества. Весь комплекс творческих сил (вдохновение, воображение, фантазия, сосредоточенность и др.) направлен на продвижение переднего фронта смысловых структур в область непознанного. Одержимость целью – один из самых необходимых элементов движения к расширению, углублению смыслов и росту структуры в целостном творческом процессе. Но как только граница изменилась, на пограничных элементах структуры вновь развивается напряжение; оно побуждает структуру развиваться и передвигать границу. В процессе развития структур их передний фронт (граница) непрерывно и скачкообразно передвигается в сторону непознанного. Так осуществляется творческий процесс в его безграничных сущностях.

«Гений – это фатальность творчества»
Т. Рибо

«Я, поистине не знаю, гений ли я, как вам угодно меня называть, или нет - но скажу только одно,что решение этого вопроса меня мало занимает. Титул гения покупается многими слишком дорогой ценой,и, справедливость его не может быть с ясностью доказана до тех пор, пока потомство не решит дела»
Дж. Байрон

«Гений и его время подобны двум светилам, свет и тень от которых, смешиваются, но чьи орбиты никогда не совпадают, хотя и пересекаются»
С. Цвейг

«Гений походит на всех, но никто не походит на него»
О. де Бальзак

Гений «являет собой гармонию противоречий, которые чудесным образом дополняют друг друга»
Р. Роллан

«Если напряжение толпы достигает слишком большой силы, то достаточно случайного толчка, чтобы вызвать на свет «гения», великую судьбу»
Ф. Ницше

«… если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом деле, все эти наши господа таланты средней руки, принимаемые по обыкновению при жизни их чуть не за гениев, - не только исчезают чуть не бесследно и как-то вдруг из памяти людей, когда умирают, но случается, что даже и при жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором они действовали, - забываются и пренебрегаются всеми непостижимо скоро. Как-то это у нас происходит, точно перемена декораций на театре. О, тут совсем не то, что с Пушкиными, Гоголями, Мольерами, Вольтерами…»
Ф.М. Достоевский

«Различие между гениальностью и глупостью состоит в том, что у гениальности есть пределы»
А. Эйнштейн

«Реформатор, то есть любой, исповедующий новое искусство, науку, политику, на всю жизнь обречен – преодолевать враждебное влияние среды, которая в лучшем случае видит в нем напыщенного шута или мистификатора. Все, что герой отрицает – а он герой именно благодаря этому отрицанию, – оборачивается против него: традиции, обычаи, заветы отцов, все национальное, местное, косное. Все образует столетний пласт земли, кору непробиваемой толщины. А герой хочет смести этот груз с помощью мысли, частицы невесомее воздуха, возникшей в воображении»
Х. Ортега-и-Гассет

Бердяев Николай Александрович (1874-1948), русский религиозный философ. Участвовал в сборниках "Вехи" (1909), "Из глубины" (1918). В 1922 выслан из Советской России. С 1925 - во Франции, издавал религиозно-философский журнал "Путь" (Париж, 1925-40). От марксизма перешел к философии личности и свободы в духе религиозного экзистенциализма и персонализма. Свобода, дух, личность, творчество противопоставляются Бердяевым необходимости, миру объектов, в котором царствуют зло, страдание, рабство. Смысл истории, по Бердяеву, мистически постигается в мире свободного духа, за пределами исторического времени. Основные сочинения (переведены на многие языки): "Смысл творчества" (1916), "Миросозерцание Достоевского" (1923), "Философия свободного духа", "Русская идея" (1948), "Самопознание" (1949).

Ранний период

Бердяев принадлежал к знатному военно-дворянскому роду. Учился в Киевском кадетском корпусе (1884-94) и Киевском университете (1894-98) на естественном, затем на юридическом факультетах. С 1894 примкнул к марксистским кружкам, в 1898 за участие в них исключен из университета, арестован и выслан на 3 года в Вологду. В 1901-02 Бердяев проделал эволюцию, характерную для идейной жизни России тех лет и получившую название "движение от марксизма к идеализму". Наряду с С. Н. Булгаковым, П. Б. Струве, С. Л. Франком Бердяев становится одной из ведущих фигур этого движения, которое заявило о себе сборником "Проблемы идеализма" (1902) и положило начало религиозно-философскому возрождению в России. С 1904 Бердяев живет в Петербурге, руководит журналом "Новый путь" и "Вопросы жизни". Он сближается с кругом Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, В. В. Розанова и др., где возникло течение, названное "новым религиозным состоянием". Статьи этих лет собраны Бердяевым в книгах "Sub specie aeternitatis: Опыты философские, социальные и литературные 1900-1906" (1907) и "Новое религиозное сознание и общественность" (1907); в них выразились, по его самооценке, "тенденции религиозного Анархизма". С 1908 жил в Москве, входил в круг деятелей книгоиздательства "Путь" и Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева; участвовал в сборнике "Вехи" (1909). Оригинальная философия Бердяева начинает складываться в 1911-12, когда после пребывания в Италии и размышлений о Ренессансе исконная у Бердяева тема свободы дополняется темой творчества и его неизбежной трагедии ("Смысл творчества", 1916).

Годы революции

Революционные годы - время интенсивной творческой и общественной деятельности Бердяева. Царский режим России он считал разложившимся и революцию оправданной; однако реальность победившей революции оттолкнула его, и в начале 1919 он написал книгу "Философия неравенства" (издана 1923), в которой отвергал демократию и социализм как "принудительную добродетель и принудительное братство". Позднее он вернулся к признанию социалистической идеи, но всегда был противником большевистского тоталитаризма и видел свой долг в духовном противостоянии ему. Он проводит у себя дома еженедельные литературно-философские собрания, организует Вольную академию духовной культуры (конец 1918), читает публичные лекции и становится признанным лидером небольшевистской общественности. Участник сборника "Из глубины" (1918). Дважды его арестовывают и осенью 1922 высылают в Германию в составе большой группы деятелей русской науки и культуры. В Берлине Бердяев организует Религиозно-философскую академию, участвует в создании Русского научного института, содействует становлению Русского студенческого христианского движения (РСХД).

В эмиграции во Франции

В 1924 он переезжает во Францию, где, поселившись в Кламаре под Парижем, становится редактором основанного им журнала "Путь" (1925-40), важнейшего философского органа российской эмиграции. С небольшой книги о смысле современной эпохи "Новое средневековье" (1924) начинается широкая европейская известность Бердяева, и постепенно намечается его особая роль мыслителя-посредника между русской и западной культурами. Он знакомится с ведущими западными мыслителями (М. Шелер, Кейзерлинг, Ж. Маритен, Г. О. Марсель, Л. Лавель и др.), устраивает межконфессиональные встречи католиков, протестантов и православных (1926-28), регулярные собеседования с католическими философами (1-я половина 1930-х гг.), участвует в культурфилософских "декадах Понтиньи", философских собраниях и конгрессах. Персоналистское течение французских левых католиков, сложившееся в середине 1930-х гг. вокруг журнала "Esprit" во главе с Э. Мунье, возникает и развивается под прямым влиянием идей Бердяева о необходимости соединения христианской веры, духовной свободы и социальной справедливости. На Западе становится влиятельной также трактовка Бердяева русской истории и русского национального сознания, большевизма и революции, выраженная главным образом в книгах "Истоки и смысл русского коммунизма" (1937) и "Русская Идея" (1946). Бердяев считает, что "русский коммунизм есть трансформация и деформация старой русской мессианской идеи. Коммунизм в Западной Европе был бы совершенно другим явлением". В годы 2-й мировой войны у Бердяева возникают надежды на гуманизацию советского режима, он даже вступает в контакты с его представителями (1944-46), однако известия о репрессиях и новых идеологических кампаниях обрывают его просоветские настроения. В послевоенные годы Бердяев дает наиболее зрелое изложение своей философии ("Опыт эсхатологической метафизики", 1947), пишет философскую автобиографию ("Самопознание", 1949). Бердяев приобретает общемировую известность - он автор около 40 книг, избирается почетным доктором богословия Кембриджского университета (1947).

 Философия

Впервые выразив основные идеи в книге "Смысл творчества", Бердяев затем варьирует и развивает их. Это идея свободы, идея творчества и объективации, идея личности и, наконец, идея "метаисторического", эсхатологического смысла истории. В созданной Бердяевым дуалистической картине реальности друг другу противостоят, с одной стороны, дух (Бог), свобода, ноумен, субъект (личность, "я"), с другой - эмпирический мир, необходимость, феномен, объект. Оба мира не существуют оторванно друг от друга (что, по Бердяеву, соответствует платонизму), а взаимодействуют между собой: дух и свобода прорываются из ноуменального в феноменальный мир и действуют в нем.

Творчество и объективация

Плоды действия духа в мире всегда принимают форму объектов, мертвых продуктов, которые отделены от субъекта и подчинены всем ограничениям эмпирии - законам пространства-времени, причинно-следственной связи, формальной логики. Это ниспадение свободы в необходимость, называемое Бердяевым объективацией, - бытийный корень страдания, рабства, зла. Но объективации противостоит в мире другое начало - творчество. Творя, субъект вбирает этот мир в себя, включает его в свою внутреннюю жизнь, открытую для свободы и духа, и тем преображает его, освобождает от объективации. Творческий акт - прорыв духа в мир объектов. Плоды его вновь окажутся в сфере объективации, но сам он как таковой этой сфере не принадлежит, он свободен.

Творчество - путь к преодолению объективации, а это преодоление составляет смысл и назначение мировой истории. Но в рамках эмпирии, пространственно-временного бытия преодоление невозможно; само время с его несовместимостью прошлого, настоящего и будущего есть следствие объективации. Свободный от объективации мир лежит вне истории как иной "эон", мир свободного духа, отождествляемый у Бердяева с евангельским Царством Божиим. Этот метаисторический эон существует извечно в некоем "эсхатологическом" плане бытия, который может соприкоснуться со здешним миром в любое время и в любом месте. Творческий акт и есть такое касание, при котором в мире, в истории как вспышка, является их конец и смысл. История с точки зрения ее смысла не непрерывна, а дискретна, она есть "прерывный, прорывный творческий процесс". Подобная картина истории исключает все эволюционные и телеологические модели, теорию прогресса, а также и доктрину Божественного Провидения, которую Бердяев прямо называет "ложным учением": Бог открывает Себя миру, но не управляет им.

Идея личности

Философия Бердяева - это философия личности, персонализм. Личность - это не эмпирическая индивидуальность, а человек взятый как творческое и свободное существо, неподвластное объективации. Выход к другим людям и единение с ними присущи, по Бердяеву, личности как неустранимая часть ее внутреннего мира: "общество- часть личности" ("О рабстве и свободе человека"). Реализацию этой свободной внутренней cоциальности Бердяев называет "соборностью" и противопоставляет ее принудительной социализации, которую несут личности все безлично-универсальные структуры коллективного, социальные институты - классы, партии, нации, церкви. Отсюда социальная и правовая позиция Бердяева: "Нужно утверждать относительные формы, дающие максимум возможной свободы и достоинства личности, и примат права над государством" ("Опыт эсхатологической метафизики").

Будучи верующим, Бердяев в то же время критически относился ко всем овеществленным формам религиозного - догматам, церковной организации, историческому христианству как пораженным объективацией: творческое ее преодоление должно выявить духовную суть "эсхатологического христианства" как непреходящего откровения о Боге и человеке.