Константин Адонаи - информационный портал

Из тех, кто занимался поисками Эликсира Жизни и Философского Камня, мало кто прошел через цепь таких разочарований, какие выпали на долю графа Бернарда Тревизо, родившегося в Падуе в 1406 году и умершего в 1490 году. Его поиски Философского Камня и секретов превращения металлов начались, когда ему было 14 лет. На свои поиски он потратил не только свою жизнь, но и состояние. Граф Бернард переходил от одного алхимика и философа к другому. Каждый из них развивал перед ним маленькую теорему, которую граф охотно принимал и экспериментировал с нею, но всегда без особого успеха. В семье его считали сумасшедшим и говорили, что он позорит их дом своими экспериментами, быстро истощавшими состояние.

Он путешествовал по многим странам, надеясь, что в отдаленных краях земли сможет найти мудрых людей, способных ему помочь. Наконец, когда ему исполнилось семьдесят шесть лет, он был вознагражден успехом. Ему были открыты великие секреты Эликсира Жизни, Философского Камня и превращения металлов. Он написал небольшую книгу, в которой были изложены результаты его трудов, и, хотя ему осталось жить лишь несколько лет, он, радуясь плодам своего открытия, был весьма удовлетворен: найденные им сокровища -были достойны того, чтобы потратить всю жизнь на их поиски. В истории алхимических поисков никогда не было другого такого терпеливого и стойкого ученика Великой Тайны.

Бернард заявлял, что процесс растворения, осуществляемый не с помощью огня, а с помощью ртути, является высшим алхимическим секретом.

В XVI и XVII вв. вся Европа была охвачена манией получения золота, многие коронованные особы ревностно занимались алхимией. Таков, например, английский король Генрих VI, в правление которого страна была наводнена фальшивым золотом и фальшивой монетой. Металл, игравший в этом случай роль золота, был по всей вероятности медной амальгамой. Во Франции также действовал и Карл VII вместе с известным мошенником Жаком ле Кер (Jacques ie Соeur). Даже женщины, как напр. императрица Варвара, вдова императора Сигизмунда, стоит в списках адептов.. Все знатные дворы покровительствовали лицам, искавшим философский камень. В числе их были короли Франции, Германии, Италии, Испании. Это привело к тому, что среди людей науки появилось множество шарлатанов, которые не столько стремились превратить металлы в золото, сколько выкачивали золото из карманов своих покровителей. Люди этого типа переходили от двора ко двору и исчезали, когда их деятельность становилась опасной для жизни. Описание приключений любого из этих героев может составить содержание целого романа. Одним из характерных людей той эпохи был Доминика Эмануэль Каэтан. Как алхимик он начал практиковать в Мадриде. Его принял затем вице-король Нидерландов, которому он обещал изготовить заветную тинктуру для получения драгоценных металлов. Были израсходованы большие деньги, а успеха все не было. В результате Каэтан был посажен в тюрьму, где просидел 6 лет. Однако судьба снова ему улыбнулась, и после многих приключений он попадает к императору Леопольду I (1640-1705), который предоставляет ему большую лабораторию. Смерть Леопольда прервала удачную полосу в жизни Каэтана, но довольно скоро он принят при дворе прусского короля Фридриха I (1657-1713). Король, подражая французскому двору, где при Людовике XIV процветает алхимия, покровительствует Каэтану и позволяет ему морочить себя в течение ряда лет. Конец этого авантюриста был традиционным: в 1709 г. он был осужден и повешен на виселице, украшенной мишурным золотом. Чтобы снять с себя ответственность, многие алхимики ссылались на якобы полученный от кого-то секрет. В 1648 г. граф фон Рутц в Праге в присутствии императора Фердинанда III получает золото посредством порошка, приобретенного у алхимика Рихтгаузена, который в свою очередь приобрел его у другого лица. Порошок (хлористое золото?) оказался действенным – золото было получено. Фердинанд велел из этого золота выбить медаль с надписью: «Божественное превращение, произведенное в Праге 15 января 1648 г. в присутствии Его Императорского Величества Фердинанда III» (в подлиннике надпись сделана по-латыни). Еще в конце XVIII столетия эта медаль хранилась в Венском казначействе.

Император Рудольф II был покровителем странствующих алхимиков, и его резиденция представляла центр алхимической науки того времени. Императора называли германским Гермесом Трисмегистом и его пример нашел подражание главным образом при соседнем саксонском дворе. Курфюрст Август Саксонский и его супруга Анна Датская производили опыты: первый — в своем дрезденском «Золотом дворце» (Goldhaus), а его супруга — в роскошно устроенной лаборатории на своей даче «Фазаний сад»(Fasanengarten) в Аннабурге. Дрезден долго оставался столицею государей, покровительствующих алхимии, и эта последняя в особенности служила предметом ревностного изучения в то время, когда соперничество за польскую корону требовало значительных денежных расходов. Берлинский двор при курфюрсте Иоанне Георге также служил ареной для шарлатана Леонарда Турнгейсера, который однако был вынужден впоследствии бежать из Берлина. Более чем 100 лет спустя появился в Дрездене Иоганн Фридрих Беттгер, который хотя и не добыл золота, но зато в 1704 году, во время своего ареста, впервые в Европе получил коричневый яшмовый фарфор, а в 1709 году и белый фарфор.

Вторая половина XVII в. оставила самые причудливые воспоминания о людях, которые выдавали себя не только за алхимиков, врачей, магов, но и за знатоков всех проблем, волнующих человека. Эта плеяда авантюристов, шарлатанов, шулеров добивалась титулов, почета, восхищения, известности, хотя иногда кончала свой жизненный путь в тюрьме или заточении. Кто не слыхал таких имен, как граф Сен-Жермен, Калиостро, Казанова, Джон Лонг? А сколько еще подобных им людей, менее известных потомкам, занимало умы своих современников?

Граф Сен-Жермен – любимец короля Людовика XV и мадам де Помпадур. Это о нем пишет Пушкин в «Пиковой даме»: «Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают много чудесного. Вы знаете, что он выдавал себя за вечного жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня, и прочая. Над ним смеялись, как над шарлатаном, а Казанова в своих Записках говорит, что он был шпион; впрочем, Сен-Жермен, несмотря на свою таинственность, имел очень почтенную наружность и был в обществе человек очень любезный». А далее идет история, как Сен-Жермен называет бабушке рассказчика заветные три карты и дает ей возможность отыграться и покрыть карточный долг.

Королем шарлатанов называют Калиостро (Джузеппе Бальзамо, 1743-1795): безвестный итальянец, он вступает в сношения с папой Климентом XIII, входит в круг масонов, создает «Египетскую ложу»; открывает свою алхимическую лабораторию; хотя в Петербурге его ловят на мошенничестве во время сеанса получения золота, он выступает в Лондоне, Нидерландах, Италии; успех сменяется падением и снова успех. Кончает он судом инквизиции, заточением и смертью в монастырской тюрьме.

Последний из авантюристов того времени Джакомо Казанова (1725-1798), в свое время прославившийся как знаток химии, астрономии, медицины, оказался еще и историографом своей эпохи. Его пережила слава его «Записок». Стефан Цвейг в книге «Три певца своей жизни» одну главу посвящает Казанове и его творению. Но ни Цвейг, ни кто-либо другой не видели оригинала этих мемуаров. Цвейг пишет, что рукопись в 1820 г. была куплена известным немецким издателем Брокгаузом и до сих пор хранится в несгораемом шкафу фирмы, а в свет был пущен перевод, грешивший искажениями и неточностями. Если это так, то Казакова переживет еще третий период успеха, когда владелец рукописи отдаст ее наконец на суд читателей.

Но и после распространения уже собственно химии, алхимия вызывала интерес у многих, в частности и Иоганн Вольфганг Гете несколько лет посвятил изучению трудов алхимиков.

Из дошедших до нас алхимических текстов видно, что алхимикам принадлежит открытие или усовершенствование способов получения ценных соединений и смесей, таких, как минеральные и растительные краски, стекла, эмали, соли, кислоты, щелочи, сплавы, лекарственные препараты. Они использовали такие приемы лабораторных работ, как перегонка, возгонка, фильтрование. Алхимики изобрели печи для длительного нагревания, перегонные кубы. Достижения алхимиков Китая и Индии остались неизвестны в Европе. В России алхимия не была распространена вплоть до петровских реформ, но почти все русские алхимики (самый знаменитый из них сподвижник Петра, граф Яков Брюс) иностранного происхождения.

История алхимии, особенно западной, может быть включена в систему естественно-научных знаний средневековья. При этом должно критически отнестись к многочисленным рукописям алхимиков-шарлатанов, равно как и к свойственному средневековью схоластическому способу мышления, господству магии и мистики в науке, что отразилось и на языке алхимии, и на её конечных результатах. Впрочем, невозможность "трансмутации" металлов выяснилась путём эксперимента, в ходе тщетных поисков только в 16 в., ко времени возникновения ятрохимии, которая вместе с технической химией к концу 18 в. привела к становлению химии как науки.

Искусственное получение золота или серебра было для науки того времени просто практической задачей. Исходная же теоретическая посылка алхимии - идея о единой природе вещества и всеобщей его превращаемости - едва ли может быть названа ложной.

В алхимии неразрывно соединились разнообразные проявления творческой деятельности средневекового человека. В связи с этим иносказательность многих алхимических трактатов может быть объяснена тем, что в них органически слились естественнонаучные и художественные представления о мире (таковы алхимические стихи классика английской литературы XIV века Дж. Чосера и т.д.). Кроме того, деятельность алхимика - ещё и философско-теологическое творчество, причём такое, в котором проявлялись как языческие, так и христианские её истоки. Именно поэтому оказалось так, что там, где алхимия христианизирована (белая магия), этот род деятельности легализуется христианской идеологией. Там же, где алхимия выступает в своём дохристианском качестве (чёрная магия), она признаётся неофициальным, а потому запретным делом. Это во многом объясняет трагическую участь некоторых европейских алхимиков (например, Роджера Бэкона, алхимика Александра Сетона Космополита и др.). Таким образом, в европейской алхимии могли сочетаться теоретик-экспериментатор и практик-ремесленник, поэт и художник, схоласт и мистик, теолог и философ, маг-чернокнижник и правоверный христианин. Такой взгляд на алхимию позволяет понять её как явление, сосредоточившее в себе многие особенности уклада древних, темных и средних веков.

Бетгер Иоганн Фридрих (Bottger, 1682-1719), немецкий алхимик. Основные труды связаны с поиском компонентов фарфоровой массы и их оптимального соотношения. Получил в 1705-1707 ее первые образцы, на основе которых было организовано производство саксонского фарфора. В 1707 приготовил первый в Европе твердый белый фарфор, разработал технологию его производства и в 1710 организовал в Мейсене (Саксония) мануфактуру, выпускавшую всемирно известный мейсенский фарфор.

ЭДВАРД КЕЛЛИ КАК АЛХИМИК

ДОНАЛЬД ТАЙСОН

Эдвард Келли (1555-1595) широко известен как ясновидец, работавший у мага елизаветинской эпохи доктора Джона Ди. Между 1582 и 1587 годами Ди и Келли были практически неразлучными товарищами в потрясающей, в высшей степени романтической и, возможно, наиболее важной ритуальной работе в истории западной магии.

При помощи хрустального шара Ди Келли регулярно вступал в контакт с иерархией духовных существ, которые определяли себя как ангелы, что наставляли патриарха Еноха в тайной мудрости небес. После этого Ди задавал ангелам вопросы относительно системы енохианской магии и записывал в мельчайших деталях все, что ангелы говорили или делали, как о том сообщал Келли. Итогом стал отчет о пяти с лишним годах ангельского учения, включающий енохианский язык, енохианские Воззвания и Великую Скрижаль Сторожевых Башен, наряду со многими иными фрагментами енохианской магии.

Сколь бы очаровательна не была его роль в передаче енохианской магии, у Келли была своя, отдельная от Ди жизнь и слава. Он был известен как алхимик, и какое-то время после его смерти слава Келли затмевала известность его ученого работодателя.

Келли родился в Ворчестере. Его отцом, вероятно, был аптекарь по фамилии Тэлбот – во время своей первой встречи с Джоном Ди, Келли, чтобы скрыть свою личность, назвался этим именем. Возможно, что Тэлбот было настоящим именем алхимика, а Келли – вымышленным. О ранних годах жизни Келли известно очень немногое, однако, кажется вероятным, что интерес к алхимии проснулся в нем во время химических штудий в лавке его отца. У него был, по крайней мере, один брат, каковой был известен как Томас Келли в период, когда алхимик был в компании Ди.

Это не более, чем догадка, но возможно, что настоящий отец Келли умер, и его мать вышла замуж повторно. Это могло бы объяснить путаницу с двумя именами – Келли - это родовая фамилия алхимика, а Тэлбот – фамилия его отчима-аптекаря.

В возрасте семнадцати лет Келли отправился в Оксфорд и зарегистрировался под именем Тэлбота в Глочестер Холле. Оставался он в университете лишь короткий период и неожиданно покинул его, возможно, будучи изгнан. Есть соблазн предположить, что его исключили за изучение и практику некромантии, но никаких записей о его занятиях в колледже не существует.

Двумя годами позже он занимался юриспруденцией в Лондоне, а затем в Ланкастере. Он, очевидно, имел дело с правами собственности, например, составлением документов, подтверждающих права, и бумагами на землю. Там имел место скверный случай, который оставил след на репутации Келли до конца его дней и продолжает позорить его в глазах многих даже сегодня.

Однажды ночью Келли вместе со своим другом, Полом Уорингом и нанятым для этого слугой вырыл на кладбище Евангелической Англиканской церкви в парке Wotton-in-the-Dale (также известного как Walton Ledale) в графстве Ланкастер труп недавно похоронного бедняка. Молодой аристократ из этого округа заплатил Келли, чтобы тот оживил труп посредством искусства некромантии, дабы узнать подробности относительно своего будущего. Согласно антиквару Эбенезеру Сибли, Келли и Уоринг оживляли труп с целью выведать, где находятся сокровища, предположительно, спрятанные мертвецом.

Не зависимо от того, имело ли это место на самом деле, слухи о нечестивом деянии стали расползаться по Ланкастеру. И хотя никаких доказательств вины молодого Келли не было, его карьера переписчика и юриста была безнадежно испорчена. Келли, должно быть, страдал несколько лет, неудачно пытаясь зарабатывать на жизнь юридической практикой, при этом тайно занимаясь магией и алхимией, которые и были его основной страстью. В 1580 году Келли был обвинен в подделке документов для одного из своих клиентов и, как гласит легенда, был поставлен к позорному столбу.

Приблизительно в тот же период, как полагают некоторые авторы, Келли потерял – ему их отрезали – свои уши. Это было наказанием за порчу монеты, которая в елизаветинскую эпоху приравнивалась к фальшивомонетничеству и представляла собой изготовление монет с меньшим, чем положено содержанием золота или серебра. Ни один из портретов Келли не изображает его без ушей, поэтому, вероятно, что такой приговор, если и имел место, то никогда не приводился в исполнение. А.Э.Уэйт верил, что Келли избежал наказания, отплыв в Уэльс.

Направляясь туда, он, как утверждают, за небольшую плату купил у владельца гостиницы алхимический манускрипт со множеством загадочных рисунков, который Келли назвал «Книга св. Дунстана». Также он приобрел два небольших коробка, в одном был белый, в другом красный порошок. Красный порошок – концентрированная алхимическая субстанция, имеющая силу трансформировать обыкновенные металлы, например, железо или свинец, в золото. Белый порошок есть вещество менее могущественное, способное обращать простые металлы в серебро. Когда Келли брал коробку с красным порошком, она раскололась, и внутри осталась лишь малая толика драгоценного вещества.

Существует предположение, что манускрипт и два коробка были извлечены из гробницы католического епископа, разбитой местными крестьянами незадолго до прибытия Келли в деревню. Некоторые утверждают, что эта гробница находилась в руинах гластонберрийского аббатства. В те времена была еще жива память о закрытии монастырей по всей Англии по приказанию Генриха VIII, в отместку Папе и церкви за отказ разрешить ему развод с его первой женой, чтобы он мог сочетаться браком с Анной Болейн. Предубеждения против католиков были сильны по всей стране, что объясняет, почему гробница могла быть осквернена. Келли провел год или около того, экспериментируя с порошками и безуспешно пытаясь понять «Книгу св. Дунстана». К тому моменту он уже некоторое время работал секретарем у Томаса Эллэна, мага и знатока тайных наук. Он был убежден, что тот, кто сможет расшифровать значение странных образов манускрипта, будет в состоянии произвести еще красного порошка и узнает, как наилучшим образом использовать то небольшое его количество, которое у него осталось. Но манускрипт сопротивлялся всем усилиям Келли проникнуть в его суть.

Келли принял судьбоносное решение отправиться к великому ученому Джону Ди, который жил в небольшом имении Мортлейк на берегу Темзы на юго-западе Лондона. Келли остановился в съемном жилище в Ислингтоне, в те времена небольшом городке неподалеку от Лондона. В Мортлейк он прибыл верхом. По дороге к Келли явились духи и предупредили его, что он будет «разорван на куски», если даст свои порошки и «Книгу св. Дунстана» Ди, но он не придал этому значения. С Ди он познакомился 8 марта 1582 года, представившись Тэлботом, чтобы скрыть свою личность, опасаясь исключительно лишь того, что, если его слова об алхимии и магии заденут Ди, ученый сообщит о нем властям.

Ровно за год до этого Ди получил сообщение от духов. Это так заинтриговало великого математика и ученого, что он провел серию сеансов, чтобы вступить с ними в общение, используя для этого медиумические навыки ясновидца по имени Барнабас Сол. Сол определенно обладал некоторыми способностями – 9 октября 1581 года он пожаловался Ди, что, когда спал в холле его дома, около полуночи он был потревожен духом. Тем не менее, способности ясновидица Ди были не столь высоки как у алхимика. Во время своей первой встречи с Ди у Келли было внутренне ощущение того, что Сол намеревался того обмануть, и, поведав об этом Ди, был достаточно убедителен, чтобы тот отказался от услуг Сола.

Келли не был в большом восторге от того, что стал ясновидцем у Ди. Он не считал духов дружественными существами, или теми, кому можно доверять. Его отношения с духами, в бытность свою некромантом, носили характер противостояния. Он принуждал их выполнять свои распоряжения, а они негодовали по этому поводу. Келли прибыл к Ди с надеждой, что тот сможет проникнуть в суть «Книги св. Дунстана».

В нем Ди немедленно признал того медиума, которого разыскивал в течение года. Он уговорил Келли провести несколько экспериментов с кристаллом. Результаты были столь впечатляющими, что он предложил Келли остаться и поступить к нему на службу в качестве ясновидца за пятьдесят фунтов в год. На что Келли с неохотой согласился, поскольку понимал, что сможет воспользоваться внушительной оккультной и философской библиотекой Ди, а равно и его опытом, чтобы научиться тому, как приготовить еще красного порошка, лишь находясь рядом с Ди на протяжении продолжительного периода.

На протяжении последующих семи с лишним лет Ди и Келли почти ежедневно общались с енохианскими ангелами. Практически с первой попытки Келли установил с ними контакт, который после этого почти не прерывался. Ангелы научили Ди, как изготавливать все ритуальные инструменты и принадлежности, которые, как они утверждали, необходимы для получения их наиболее существенных посланий. Когда эти предметы были сделаны, они приступили к передаче через Келли комплексной системы енохианской магии. На протяжении ряда лет они раскрывали информацию по частям, фрагментарно, руководствуясь неким собственным порядком. Ди все старательно записывал, а затем с трудом сводил воедино, постигая смысл.

Келли никогда не доверял ангелам и ненавидел их. Ди порою приходилось уговаривать его продолжить сеансы ясновидения. У Келли не было особого интереса к тому, что говорили ангелы, он был убежден, что они в любом случае их обманывают. Ангелы признались Ди, что ему уготована роль пророка, который должен распространять их послание среди людей. В чем было их посланием не совсем понятно, однако, кажется, оно было как-то связано с грядущим апокалипсисом. Ди был избран за свою великую мудрость и набожность, говорили ангелы, дабы научить человечество премудрости Еноха, прежде, нежели наступит страшный суд.

Келли продолжал надеяться, что ангелы откроют ему тайну красного порошка. Множество раз он вопрошал об этом ангелов и побуждал к этому Ди. Ангелы всегда отделывались от Келли, говоря, что в свое время они раскроют ему все тайны его книги и порошка, но в нынешний момент гораздо важнее передача енохианской магии, нежели его личные интересы.

Истина заключалась в том, что ангелы его открыто презирали. Они даже оскорбляли и высмеивали Келли его же собственными устами. А он был вынужден передавать их оскорбления Ди, который заносил их в свой дневник. Ангелы рассматривали Келли как своего рода психический телефон, при помощи которого они могут связаться с сознанием Ди. Для них Келли был важен лишь как средство сообщения с Ди. Ангелы утверждали, что они усилили психические способности Келли, и что без их поддержки его психическая сила была бы совершенно незначительна.

Вскоре жизни двоих мужчин оказались во власти ангелов. Ди верил, что это были святые посланники Бога, и никогда не стал бы им сопротивляться. Келли же со своей стороны, мягко говоря, их побаивался, особенно, после того, как они пригрозили проклясть его и Ди, если те откажутся им повиноваться.

29 апреля 1582 года ангел Михаэль сказал Келли, что он должен предать себя миру. Из этого таинственного утверждения Келли понял, что ангел имеет виду его женитьбу. Желания обзаводиться женой у Келли не было. Он считал себя обрученным с искусством алхимии, полагая что, если он возьмет себе жену, его алхимические способности существенно пострадают. Ангелы были неумолимы. 4 мая они приказали Келли жениться. Ди посоветовал ему не прекословить. Вскоре после этого Келли взял в жены девятнадцатилетнюю девушку по именно Джоан Купер, родом из небольшой деревушки Чиппинг Нортон.

Семейная жизнь была бурной. Его жена ругалась с ним. Ди и его супруга Джейн постоянно «латали дыры» в отношениях четы Келли. Джейн Ди симпатизировала жене Келли, у Ди же в свою очередь были практические основания к тому, чтобы Келли был счастлив в Мортлейке.

В июне 1583 года Келли был официально обвинен в занятиях фальшивомонетничеством. Ди непоколебимо защищал Келли от обвинений, которые считал безосновательными. Келли был не далек от того, чтобы угодить в тюрьму, но, в конце концов, ему удалось избежать наказания.

4 июля у Келли произошла крупная ссора с женой. Когда ее друзья назвали Келли фальшивомонетчиком, она не стала защищать его. Это взбесило Келли, который достаточно здраво полагал, что хотя бы его жена будет к нему сочувственна. В то время Ди и Келли жили в Мортлейке. Джейн Ди убедила мужа вновь уладить дело. Той же ночью симпатизировавших Ди дух, Мадими, изгнала демона Барму и 14 меньших демонов из Келли, который, предположительно, в этом нуждался. На время это сделало совместную жизнь супругов Келли несколько менее бурной.

К несчастью для своей жены, которая, предположительно, отвергала его притязания в спальне, Келли стал призывать женского духа в качестве своей любовницы. Вопреки недавнему экзорцизму, Келли оставался мучим демоном Бельмагелем, которого он описал как «головешку, которая следует за моей душой с самого начала». Ангелы посчитали, что Ди нужно передать их послание королевским дворам Европы, в особенности германскому императору Рудольфу II в Праге. Ди и Келли не желали покидать Англии, но ангелы сообщили Ди, что его политические враги вынашивают заговор и что, если он не оставит Англию, то в конце концов окажется в тюрьме по обвинению в измене. И хотя он не мог позволить себе путешествия, которое было бы для него чрезвычайно стеснительным, Ди согласился и убедил Келли уехать из Англии вместе с ним.

21 сентября 1583 года Ди и Келли вместе со своими женами, детьми Ди и слугами покинули Англию. Следующие три года они прожили в Центральной Европе, продолжая свои занятия ясновидением. Именно в этот период была получена большая часть наиболее важных енохианских материалов. В промежутках же Ди был вынужден искать аудиенций у различных правителей, включая самого Рудольфа, и передавать послание ангелов о грехах человечества и грядущем апокалипсисе.

Рудольф, должно быть, счел Ди сумасшедшим. Он видел его лишь однажды, однако не взял под стражу. (Рудольф был очарован магией и алхимией.) Вместо этого, он попытался хитростью завладеть енохианскими дневниками Ди и ясновидческим камнем, отдать которые Ди никогда бы добровольно не согласился. В финале отношений Ди и Келли, последний попросив одолжить ему один из кристаллов, немедленно передал его Рудольфу, чтобы заслужить его благосклонность. Это предательство не давало покоя Ди до конца его жизни.

В 1587 году Келли стал соблазняться богатством и властью двора Рудольфа. Император попросил Ди и Келли найти секрет изготовления красного порошка, что последний и так всегда хотел сделать. Ди же посчитал это отвлечением от своей основной работы с енохианскими ангелами, однако он потерял свою власть над Келли. Алхимик был ослеплен перспективой заполучить неограниченные ресурсы, которые император мог предоставить ему для алхимических изысканий. Ди и Келли расстались. Хотя оба они в 1587 году жили в Богемии, Келли оставался во дворце императора, в то время как Ди жил в своем доме в Праге. Они виделись друг с другом все реже и реже.

Разрыву между двумя друзьями способствовало последнее, странное указание енохианских ангелов о том, что Ди и Келли должны совместно владеть своими женами – то есть, осуществить обмен женами, предположительно, в современном смысле этого слова. Возможно, это была последняя попытка ангелов объединить Ди и Келли. Если это было так, то она имела прямо противоположный эффект. Джейн Ди была в ужасе. Когда она услышала, что должна спать с Келли, она принялась рыдать. Муж утешал ее, говоря ей, что тут ничего не поделаешь – надо подчиняться указаниям енохианских ангелов, каковые Ди рассматривал исключительно как исходящие из уст Всемогущего. Келли тоже был в шоке. Несмотря на свои алхимические и некромантические эксперименты, он считал себя добрым христианином. Поначалу он даже отказался сообщать Ди, чего ангелы от них желали. Когда же он сообщил об этом послании, то заявил, что полностью отказывается починяться ангелам. Лишь после долгих споров и уговоров Ди смог убедить Келли согласиться с волей ангелов и заключить договор между мужчинами, их женами и ангелами. Договор, составленный Ди и его женой с участием и одобрением четы Келли, представлял собой соглашение с ангелами, согласно которому после исполнения людьми последнего необычного приказа ангелов, те, наконец, откроют недостающий ключ для работы с енохианской магией. Он был подписан 18 апреля 1587 года. Ди писал: «Вышеупомянутый Завет, заключенный мною, Джоном Ди, в соответствии с моим намерением и требуемой от нас верой, заверенный и провозглашенный посредством дел единства одновременно духовного и телесного. Ныне и женщины и мы сами мыслим надлежаще, дабы понять что есть воля Бога и его благое наслаждение и она будет принята и исполнена согласно данному Завету и форме слов из любви к его Божественному Величию: и, таким образом, акт телесного познания будет выполнен с обоих наших сторон, этим мы призовем Божественное Величество запечатлеть и даровать нам определенно и быстро все его божественные, милостивые и утешительные обетования и благословения и также даровать нам мудрость, знание, способность и силу исполнить его справедливость и провозгласить и показать его нерушимую верность среди людей к чести и славе».

Магические дневники Ди внезапно обрываются вскоре после эпизода со сверхъестественным образом санкционированным обменом женами. Не существует доказательств тому, что обмен завершился неудачей. Просто нет никаких записей Ди и Келли относительно его подробностей. Нам известно, что Ди и Келли прекратили отношения после того, как Договор был исполнен. Келли отправился во дворец императора Рудольфа и получил существенные средства на покрытие издержек по своим алхимическим экспериментам.

В 1588 году Ди написал Келли и его жене два письма, что свидетельствует о том, что они жили друг от друга на некотором расстоянии. Позднее в том же году терпение Рудольфа иссякло, и он на какое-то время бросил Келли в темницу замка Цобеслау. 4 декабря Ди одолжил Келли свой заветный кристалл, который годами ранее демонстрировал королеве Елизавете к ее удивлению и восхищению. Келли использовал его, чтобы вернуть расположение Рудольфа, и Ди никогда больше его не видел.

К тому времени Джоан Келли полностью утратила доверие и любовь к своему мужу. Возможно, случай, когда она должна была спать с Ди, привел ее к мысли о том, что она может найти кого-то получше Келли на своем жизненном пути. Летом 1589 года она оставила Келли, корпящего над своим алхимическим тиглем, и вернулась в Англию в одиночестве. В награду за его достижения Рудольф сделал Келли дворянином Богемского королевства, однако вскоре вновь бросил за решетку. В конце концов, королеве Елизавете надоело отсутствие Ди при английском дворе, и она приказала ему вернуться на родину, что Ди собирался сделать в любом случае. Он оставил Келли в Богемии на попечение его брата Томаса, который остался с алхимиком.

Королева Елизавета заинтересовалась алхимическими экспериментами, известия о которых доходили до Англии из разных источников еще до возвращения Ди. Ходили слухи, что Келли превратил в чистое золото круглую железную пластину, вырезанную из сковороды. Артур, старший сын Ди рассказывал, что играл на полу в комнате Келли в Богемии в окружении золотых слитков, которые использовал как кирпичики. Сам Ди по возвращении в Англию определенно не испытывал недостаток в средствах. Вполне возможно, что Келли ссудил ему золота, чтобы тот смог вернуться.

Если мы верим в возможность алхимического производства золота, то, вероятно, что Договор между Келли, Ди и ангелами был исполнен хотя бы отчасти, и ангелы научили Келли изготавливать красный порошок. Это должно объяснить внезапно появившееся богатство Келли, которое он столь экстравагантно использовал, и неожиданное появление средств у Ди.

В январе 1590 года брат Келли Томас вернулся в Англию, чтобы подготовить ему аудиенцию у королевы Елизаветы. Он одолжил Ди десять фунтов золотом, что свидетельствует о том, что в то время Келли был в фаворе у Рудольфа. Однако, вернуться в Англию Келли не удалось. Возможно, он опасался, что ему не удастся подтвердить свою репутацию перед критическим взором Елизаветы, коя не была тем правителем, которому можно давать пустые обещания.

В 1592 году Рудольф, окончательно потеряв терпении и веру в Келли, посадил алхимика в тюрьму по обвинению в колдовстве и ереси. Находясь под арестом, Келли написал два алхимических трактата, «Камень Философов» и «Театр Земной Астрономии». 4 октября 1593 года, Ди записал в одном из своих дневников, что Рудольф освободил Келли. К рождеству он вновь напряженно трудился в качестве королевского алхимика.

Но продолжалось это не долго. Рудольф опять посадил алхимика. Королева Елизавета решила, что если Келли сам перед ней появиться не может, его необходимо доставить в Англию силой. Ее попытки вступиться за Келли пред Рудольфом в письме успеха не имели. Она отправила одного из своих агентов, капитана Питера Гвинна уговорить Келли вернуться в Англию, на что тот с охотой согласился. Англия должна была казаться ему более предпочтительной, чем многие годы, проведенные в застенках Рудольфа. Вместе с Гвинном они разработали план освобождения Келли из тюрьмы.

Поначалу все шло достаточно хорошо, но когда Келли, которому на тот момент исполнилось сорок, пытался слезть с тюремной стены, он упал и сломал обе ноги. Находясь в Богемии, он прибавил в весе, что, вероятно, сделало его менее проворным. Вскоре после этого он умер. 25 декабря 1595 года Ди записал в своем дневнике: «известие о том, что сэр Эдвард Келли убит». Так закончилась жизнь одного из самых примечательных авантюристов и алхимиков английской истории. Ди постоянно защищал честь Келли от сплетен и нападок врагов и всегда считал алхимика своим настоящим другом. Он никогда не оставлял надежды на то, что Келли вернется в Англию и продолжит свои сеансы ясновидения с енохианскими ангелами.

Стоит сказать несколько слов о предполагаемом рыцарском достоинстве Келли. По сути Келли никогда не возводился в рыцари, но Рудольф присвоил ему титул eques auratus, что Ди интерпретировал как дворянское звание. Тем не менее, для позднейших авторов стало обычным явлением называть Келли сэром Эдвардом Келли.

Обнаружил ли Келли секрет красного порошка? Артур Ди впоследствии божился, что Келли преуспел в изготовлении золота в Богемии. Исполнили ли енохианские ангелы свою часть Договора и открыли ли Келли тайны «Книги св. Дунстана»? Поэтому ли Келли потерял интерес к продолжению сеансов ясновидения при помощи кристалла Ди? Обучили ли ангелы Келли чему-то большему, и не скрыл ли он от Ди те тайные ключи к енохианской магии, которыми тот жаждал обладать и не сделал ли он этого по причине своей ненависти к ангелам? Мы никогда не узнаем ответы на эти вопросы до тех пор, пока когда-нибудь в будущем какой-то иной ясновидец не установит контакт с енохианской иерархией, и истина, наконец, не будет явлена.

Автор: © Donald Tyson

Перевод: © Дм. Хованский

Эллик Хоув

Преподобный Уильям Александр Эйтон и его жена присоединились к Герметическому Ордену Золотой Зари (далее G.D.) в июле 1888 года, примерно через четыре месяца после того, как его основал коронер Лондона, д-р Уильям Уинн Уэсткотт. Фактически, Эйтон был двенадцатым новобранцем Уэскотта. У.Б. Йейтс, который встретился с ним вскоре после того, как сам стал членом Ордена в марте 1890 года, описывал его (хотя и не называя его по имени) в своей автобиографической  The Trembling of the Veil (1922, p.70), как седовласого пожилого священника, который был «наиболее паникерской личностью», каковую он когда-либо знал. Самуэль Лиддел Матерс (который позже называл себя граф де Гленстрей или граф МакГрегор), сооснователь G.D., представил его Йейтсу со словами: «Он объединяет нас с великими адептами прошлого». Йейтс продолжал:

Этот старик отвел меня в сторону, чтобы спросить: «Надеюсь, Вы никогда не вызывали духов – это очень опасное занятие. Говорю Вам, даже планетарные духи, в конце концов, выступают против нас». Я спросил: «А сами Вы когда-нибудь встречали призрака?» «О, да. Однажды», - ответил он. «Моя алхимическая лаборатория находится в подвале под моим домом, там, где епископ не может ее увидеть. Однажды я ходил вверх-вниз и тут услышал чьи-то шаги, которые раздавались неподалеку от меня. Я обернулся и увидел девушку, в которую был влюблен в молодости, но уже давно умершую. Она хотела, чтобы я ее поцеловал. Но нет, я ни за что бы этого не сделал». «Почему?», - спросил я. «О, тогда она смогла бы получить власть надо мной». «Ваши алхимические изыскания имели какой-либо успех?», - поинтересовался я. «Да. Однажды я произвел эликсир жизни. А французский алхимик сказал, что он имел надлежащий запах и правильный цвет (алхимиком мог быть Элифас Леви, который посещал Англию в 60-х и мог сказать нечто подобное).

Письма Эйтона свидетельствуют о его потрясающем знании алхимической и оккультной литературы, которую он мог читать в оригинале на латыни, а также о том, что он проводил лабораторные алхимические эксперименты. Кроме того, они отражают чувство вины, которое приходской священник англиканской церкви должен испытывать, занимаясь столь нетрадиционными изысканиями: он боялся, что, как о том говорит Йейтс, его епископу станет известно о происходящем в его подвале.

Как мы увидим, у Эйтонона – Frater Virtute Orta Occident Rarius («Ведомых добродетелью редко ждет паденье») в G.D., чья жена – Soror Quam Potero Adjutabo («Я помогу всем, чем смогу») – под его шапкой священника было множество причуд, включая навязчивый страх козней со стороны Черных Братьев (Иезуитов!) и наивную веру в подлинность существования махатм Елены Петровны Блаватской, ее и Теософского Общества незримых вождей. Также он верил в элементалей (природных духов) и опасные места, в который обитают «гномы». С любой точки зрения, викарий Чекомба, деревушки с населением около 450 человек, расположенной вблизи Бенбери в графстве и диоцезе Оксфорд, был странным и незаурядным человеком.

У.А.Эйтон, сын Уильяма Кэпона Эйтона, родился в лондонском районе Блумбери 28 апреля 1816 года, а, значит, когда он в 1888 году вступил в G.D., ему шел 73 год. (Уэсткотту было тогда сорок, А Матерсу – тридцать четыре). Он учился в школе Чартерхаус в лондонском Сити (задолго до того, как она переместилась в более здоровую среду в Суррее в 1872 г.) и в 1837 году поступил в Тринити Холл, в Кембридж, (стипендиат, лауреат премий за сочинения на латыни 1838-9, бакалавр гуманитарных наук 1841). В следующем году он был рукоположен в дьяконы, а в 1843 году – в священники. Он служил в многочисленных сельских приходах на севере центральных графств, пока в 1873 году не был определен на должность викария Чекомба. Имел он или нет особое призвание к тому, чтобы стать священником – вопрос спорный, но, в конце концов, это обеспечило ему скромное жалование (ежегодных 300£ в Чекомбе) и достаточно свободного времени для его исключительно личных интересов. В Викторианскую эпоху англиканская церковь предлагала убежище многим молодым людям, не склонным к коммерческой деятельности, и отрывок из письма Эйтона наводит на мысль, что уже примерно к тому времени, как покинул Кембридж, он был захвачен алхимией и оккультизмом. 

Эйтон был посвящен в масонский орден в ложе Св.Иоанна №601 в Веллингтоне, Шропшире, в 1866 году незадолго до своего пятидесятого дня рождения, когда он был приходским священником в близлежащей деревне Эукенгейтс. Тем не менее, когда он в 1868 году переехал в Эдингейл, еще одну деревушку, теперь уже вблизи Тэмворта, то не обеспокоился тем, чтобы присоединиться к местной ложе (Мармион №1060 в Тэмворте) вплоть до 1871 года. И снова, по прибытии в Чекомб в 1783 году, прошло два года прежде, чем он вступил в ложу Червелл №559 в Бэнбери. Эйтон стал ее Досточтимым Мастером в 1878 году, но после апреля 1881-го прекратил посещать собрания, хотя оставался в Чекомбе на протяжении еще тринадцати лет. Очевидно, его интерес к обыкновенному масонству был не очень велик, хотя время от времени он посещал ложу Черчилль №478 в Оксфорде (вступил в нее в 1871 году) и в Вестминстере и ложу Кистоун № 10 (Лондон) в 1872 году.

Используемый Объединенной Великой Ложей Англии более или менее стандартный Ритуал Эмулейшн не мог быть очень притягательным для того, кто в самом деле создал эликсир жизни. «Французский алхимик сказал, что он имел надлежащий запах и правильный цвет…», - сказал он У.Б.Йейтсу, - «однако, первый эффект эликсира – выпадение ваших ногтей и волос. Я опасался, что, может быть, сделал ошибку, и больше ничего не произойдет, поэтому убрал его на полку. Я думал, что буду пить его, когда стану стариком, но, достав его оттуда однажды, обнаружил, что он весь высох».

После выхода в 1894 году в отставку (со скромной пенсией) Эйтон вместе с женой переехал в деревню в Восточный Гринстед в районе Сассекса. После ее смерти (примерно в июле 1898 года) он недолго жил неподалеку от Дартфорда в Кенте, в 1900 некоторое время провел в лондонском районе Шефердс Буш, пока, в конце концов, не переехал в Сэффрон Уэлден  в Хертфордсшире, где скончался 1 января 1909 года (в возрасте 92 лет).

За очень незначительным исключением сохранившиеся письма Эйтона (в общей сложности около семидесяти) были написаны Фредерику Ли Гарднеру (который был младше Эйтона на сорок лет) в период с марта 1889 по ноябрь 1905 года. Убежден, они заслуживают публикации, поскольку проливают дополнительный свет на значительное распространение интереса к оккультизму, каковой начался, когда таинственная мадам Блаватская окончательно обосновалась в Лондоне в начале 1887 году. Вместе с полковником Генри Олькоттом и Уильямом К. Джаджем она в 1875 году основала в Нью-Йорке Теософское Общество. Его лондонское отделение было создано тремя годами позже, однако, пользовалось незначительным общественным вниманием, пока 1881 году Г.П.Синнет, один из тех, кого мадам Блаватская обратила в свою веру в Индии, не опубликовал работу «Оккультный мир». Шестьдесят лет спустя А.Э.Уэйт назвал его «поразительным отчетом о странных явлениях с еще более странными притязаниями». «Я очень хорошо помню ту странную компанию, что собиралась в гостиной Синнета на теософских мероприятиях», - продолжает он, - «астрологи, месмеристы, хироманты, и весьма, весьма незначительное число представителей разнообразных групп спиритов».

Когда в 1888 году Уэсткотт основал Герметический Орден Золотой Зари, он намеревался сделать его тайной и весьма привилегированной альтернативой Теософскому Обществу, фактически же – школой оккультизма, основывающегося на западной герметико-кабалистической традиции, а, значит, лишенной каких бы то ни было элементов индуизма и буддизма. Теософское Общество было открыто для всех, кто пожелает к нему присоединится, двери же, что вели в G.D., строго охранялись.

Большинство мужчин, которые присоединились к G.D. на раннем этапе (вплоть до 1892 года) были друзьями Уэсткотта по Societas Rosicruciana in Anglia, известном посвященным как Soc. Ros., которое было исключительно масонским. S.R.I.A., в котором Уэсткотт был генеральным секретарем, хотя получил звание Высшего Мага в 1892 году, не было масонской ложей, однако, на протяжении 1880-х все больше и больше приобретало характер эзотерического эквивалента известного общества. Оно имело колледжи (т.е. отделения) в провинции, например, в Бристоле, Йорке и Ньюкасле-на-Тайне. После 1887 года добрая часть его членов присоединилась также к Теософскому Обществу. Эйтон же никогда не состоял в Soc. Ros., поскольку, вероятно, находил неудобным ездить в Лондон на ежеквартальные встречи в Метрополитен Колледж. У.Б.Йетйс также не был его членом, так как он не имел необходимой масонской степени, а Теософское Общество он покинул, когда в марте 1890 года вступил в G.D.

Фредерик Ли Гарднер, которому адресована большая часть сохранившихся писем Эйтона, родился в 1857 году в Хайбери на севере Лондона и был сыном бухгалтера. Семья переехала в только что получивший развитие район Гуннербери в Чизвик к 1870-м, поскольку дети Грднеров обучались в школе Годольфин в Хаммерсмите. Свою трудовую деятельность он начал в качестве клерка в брокерской конторе (ок. 1875-1876 г.г.), а впоследствии основал свою собственную небольшую брокерскую фирму. Приблизительно в 1885 году он женился.

Его родители увлекались спиритизмом, и он производил записи сеансов, каковые проходили в их доме в 1878-79 г.г., и медиумом на которых был некий Джозеф.[ii] Однажды «ФЛГ попал под некоторое влияние Серебряной Звезды», - последний был, без сомнения, из бесчисленных индейцев, которые объявляли себя «духовными вождями» - «и приложил все усилия, чтобы избавиться от него, делая пассы над медиумом». Он был среди множества тех, кто вступил в Теософское Общество, когда в Лондон прибыла мадам Блаватская. Гарднер хранил два листа бумаги, с записанным на них неустановленным почерком при помощи автоматического письма посланием. Оно начиналось: «Махатма м-ра Гарднера – Кут Хуми – и мы желаем, чтоб он узнал об этом. Ранее мы не сообщали тебе об этом. Если теперь м-р Гарднер использует личное имя махатмы, они укрепит связь, но он никому не должен говорить».

Он активно работал в Теософском Обществе, лично знал мадам Блаватскую, принадлежал с 1890 года к широко известной ложе оной и присутствовал на кремации в Уокинге, после ее смерти 1891 году. Тем не менее, в 1902 году в Chiswick Times он писал, что «в последнее время его интерес к движению еще меньше, чем и без того невеликая симпатия к его нынешнему руководству», что означает, что он не питал большой любви к миссис Анни Безант и ее коллегам. Согласно тому же изданию, «он был журналистом, и, пока этот журнал, редактировала мисс Мэйбл Коллинс … он подготовил серю статей для The Lady. Однажды ему поступило предложение стать редактором финансово-коммерческого отдела Vanity Fair, которое он отклонил, также он был постоянным корреспондентом Lucifer.[iii]

Масонская карьера Гарднера была недолгой. Он был посвящен в ложе Монтефиоре №1017 (почти все ее члены были иудеями) в октябре 1886 года (в возрасте 29 лет), однако, покинул ее в июне 1889 года, спустя три месяца с начала своей переписки с Эйтоном. Возможно, масонство не удовлетворяло его желания дальнейшего познания, выражаясь масонским языком, «скрытых тайн Природы и Науки», а алхимия и теософия a la Блаватская, вероятно,  представлялись ему лучшим проводниками по интересовавшей его территории. В 1902 году он утверждал, что владеет библиотекой по алхимии и оккультизму объемом более 10 тысяч томов, включающей «превосходный комплект работ Томаса Тэйлора, платоника». Свой путь в G.D. он нашел в 1894 году, однако, покинул  лондонский храм Изида-Урания осенью 1897 года после впечатляющего скандала с МакГрегором Матерсом, бывшим на ряду с д-ром Уэсткотом одним из руководителей Ордена. Я описал его короткую, но отнюдь не бедную на события карьеру в G.D. довольно подробно в The Magicians of the Golden Dawn,[iv] и здесь нет необходимости говорить больше. Порвав с G.D., Гарднер остался в дружеских отношениях с д-ром Уэсткотом, который, правда, по иным причинам, был вынужден отойти [в Ордене] на второй план несколькими месяцами ранее. Тем не менее, он и в дальнейшем оставался Верховным Магом Societas Rosicruciana in Anglia, пока в 1920 году не отправился жить в Дурбан, в Южную Африку. При этом, в 1924-м, за год до своей смерти 30 июня 1925 года, он все еще продолжал переписываться с Гарднером.

Ранняя связь Гарднера с Soc. Ros. остается неясной – например, почему он 12 апреля 1894 году присоединился к Колледжу в Бристоле, а не к Коллежу Метрополитен в Лондоне. В протоколах последнего за 1897-98 годы под датой 13 января 1898 года указано, что «В[есьма] Д[остопочтенный] Фредерик Ли Гарднер, передавший в управление Верховного Совета за номинальную плату прекрасное помещение под Библиотеку и Офис и исполняющий важные обязанности Библиотекаря, возведен в Почетный 8° и будет действовать как заместитель Генерального Секретаря». Поскольку в Soc. Ros. любили такие впечатляющие титулы, Гарднер был также Генеральным Библиотекарем. В 1901-05 годах он являлся Генеральным Секретарем общества, однако, нет никакой информации относительно его позднейшей связи (если таковая имела место) с масонскими «розенкрейцерами».

В 1903 году он опубликовал (в частном порядке) Catalogue Raisonne of Rosicrucian Books тиражом в 500 экземпляров, введение к которому подготовил д-р Уэсткотт. В том же году вышло и второе издание. В 1911 году последовало издание Astrological Books, содержащее информацию о некоторых публикациях начала девятнадцатого столетия, ранее нигде не имевшуюся, и, наконец, в 1912 году – Freemasonry: A Catalogue of Lodge Histories, который был только кратким перечнем. Для них д-р Уэсткот также подготовил небольшие статьи. Предисловие к Lodge Histories упоминало грядущую библиографию алхимических трудов, однако, она так никогда и не вышла.

В марте 1903 года Гарднер отошел от активной деятельности на лондонской фондовой бирже и с этого времени в своем доме в Чизвике занялся торговлей антикварными книгами. С 1912 по 1925 он регулярно публиковал свои каталоги в Occult Review. Текст при этом оставался неизменен: «Частный коллекционер распродает свою ценную библиотеку оккультной литературы (более 10 тысяч томов) по причине пошатнувшегося здоровья. Бесплатный каталог прилагается. Доступные цены. «Автор», 14 Marlborough Road, Gunnersbury, London, W.» Если верить местным чизвикским справочникам, он, умер, вероятно, в 1930 году.

К счастью, Гарднер был закоренелым тезавратором и хранил письма, которые получал от Эйтона, Уэсткотта, МакГрегора Матерса и других членов G.D. К сожалению, его теософская корреспонденция, которая должна была быть огромной, не достигла последнего местопребывания его бумаг по G.D., а именно м-ра Джеральда Йорка, аристократа-землевладельца из Глостершира, с которым впервые мне довелось познакомиться в 1960-х. Йорк приобрел их после смерти Гарднера у покойного Майкла Хьютона (Гурвича) в 1930-х. Хьютон был основателем и владельцем книжного магазина «Атлантида», в ту пору располагавшемся на Бэри-стрит по соседству с Британским Музеем. До войны я время от времени туда заходил, не для того, чтобы увидеть Хьютона, но к бежавшему из Германии книготорговцу, которому он позволил занять угол ветхого помещения и кто, к вящему гневу Хьютона, регулярно продавал мне книги, с оккультизмом не связанные. В те времена мое отсутствие интереса к тайным наукам было тотальным, да и все еще остается таковым, за исключением их связи с историей идей или, если кому-то больше нравится, к изучению «интеллектуального андеграунда» или субкультур.

Начало моих занятий данной темой можно отнести к 1960 году, когда я начал изыскания, которые легли в основу Urania"s Children: The Strange World of the Astrologers,[v] опубликованной в конечном итоге в 1967 году. Исследуя необычайное распространение интереса к астрологии в Англии в 1890-е годы, я открыл для себя Shadows of Life and Thought (1938) А.Э. Уэйта и познакомился с его соблазнительно туманным отчетом об истоках Герметического Ордена Золотой Зари и опыте пребывания в нем. Сбитый с толку недосказанностью Уэйта я решил разгадать «загадку G.D.», в результате чего в 1972 году появилась The Magicians of the Golden Dawn: A Documentary History of a Magical Order, 1887-1923 (переизданная Aquarian Press).

Напоследок стоит сказать еще насколько кратких слов о Майкле Хьютоне и представить его друга покойного Жерара Гейма. После войны я вновь разыскал Хьютона, который проживал в значительно более просторном доме на Мьюзеум-стрит. Он был слегка вздорным «оккультистом», который на досуге малость писал и публиковался. Любопытствующих я отсылаю к The White Brother, An Occult Autobiography (1927), и небольшим поэтическим сборникам Shoot - and be Damned (1935) и Many Brightnesses (1954). Хьютон постоянно твердил о том, что намерен основать оккультный Орден, но так никогда и не приступил к реализации данного замысла. Он скончался примерно в 1961 году и, по прошествии некоторого времени, его книготорговый бизнес приобрели его друзья из семейства Коллинсов, которые сохранили оккультную специализацию оного.

Именно Гейм был тем человеком, который впоследствии посоветовал сестре Ф.Л. Гарднера продать письма ее покойного брата Хьютону. Последний познакомил меня с Хеймом, правда, это произошло за несколько лет до того, как я в 1968 году занялся вопросами G.D. и расспросил его по поводу Гарднера. Хейм был известным энергичным собирателем редких алхимических трудов – таким известным и таким энергичным, что некоторые лондонские (и возможно также парижские) торговцы антикварными книгами стали подозревать, что некоторые небольшие и портативные экземпляры отправляются в его обширную и тайную (!) библиотеку в Челси с помощью телекинеза. Он счел возможным пригласить меня на чай в Девонширский Клуб, где стал (в буквальном смысле) шепотом рассказывать о тайных планах и связях. Последний раз я виделся с ним в Париже в 1962 году, но быстро откланялся, когда он принялся  рассказывать о вложениях в неминуемо рискованное предприятие по изданию алхимических текстов. В конце концов, алхимики должны знать, как изготовить свое собственное золото. Заинтересовавшихся я отправляю к его статьям в журнале  Ambix (Journal for the Study of Alchemy and Early Chemistry, I,i, 1937). Я пришел в восторг, когда мне попался экземпляр Equinox (3.i) Алистера Кроули с надписью, сделанной рукой Хейма, с целью произвести впечатление, что он был «10° = 1°. Supreme Magus R + C. Париж, 1931». Покойный Жерар Хейм, в действительности, не был Верховным Магом чего бы то ни было. Тем не менее, мы обязаны ему тем, что бумаги Эйтона в конце концов оказались у вспыльчивого м-ра Хьютона, а от него проследовали к Джеральду Йорку.

Перевод Дм.Хованский

(Предисловие редактора к сборнику писем У.А.Эйтона, опубликованных под заголовком «Алхимик Золотой Зари. Письма преп. У.А.Эйтона к Ф.Л.Гарднеру и прочим 1886-1905 г.г.». Печатается с незначительными сокращениями. – Прим.пер.)

  A. E. Waite, Shadows of Life and Thought (1938), p. 87.

[ii]  Впоследствии эти записи попали к Джеральду Йорку. Некоторые детали относительно окружения семьи Гарднера я обнаружил в Chiswick Times, 25 July 1902.

[iii]  Мэйбл Коллинс была соредактором журнала ЕПБ Люцифер, который активно финансировался Теософским Обществом, но была «выброшена» в мае 1888 года после ссоры с мадам Блаватской, «из-за ее отношений с двумя молодыми людьми». После своего ухода она стала миссис Кенингдейл Кук и в 1890 году подала на ЕПБ в суд за клевету, правда, отказалась от обвинений прямо перед началом этого дела в суде. См. A. H. Nethercott, The First Five Lives of Annie Besant (1961), p. 330. Перу Мэйбл Коллинс принадлежит книга Свет на пути (1885), которая получила широкое распространение в теософских кругах. Было множество ее переизданий, в том числе на русском языке (Женева, 1925 год).

[iv] Русск. перевод: Хоув, Эллик. Маги Золотой Зари: Документальная история магического ордена, 1887-1923. – М., 2008.

Алхимики, занимавшимся деланием в своих мрачных лабораториях, проявляли поистине изумительные упорство, постоянство и прилежание. На протяжении определенных фаз работы, в течение многих часов подряд, им нельзя было ни на мгновение упускать из виду атанор, иначе приходилось все начинать сначала или же возникала угроза возникновения опасных явлений.

Таким образом, алхимик должен был иметь доверенного помощника, который мог бы подменить его во время долгих бдений у атанора — возможности человека постоянно бодрствовать все-таки ограниченны. Проще было женатому алхимику, но лишь при условии, что его спутница жизни полностью разделяла его труды и надежды и готова была вместе с ним преодолевать все невзгоды.

В эпоху Средневековья, очевидно, еще не существовало снаряжения, столь удобного в употреблении, как то, что используется в современных лабораториях, — теперешние халаты (алхимики довольствовались старой одеждой) и средства защиты (хотя средневековые делатели и располагали кое-какими ремесленными приспособлениями, например, керамическими, металлическими или стеклянными защитными масками, применявшимися, когда требовалось защитить глаза).

Желание видеть в алхимии лишь некую «предысторию экспериментальной химии» приводит к уподоблению ее экспериментальным исканиям практиков-ремесленников, основанным исключительно на терпеливых и кропотливых наблюдениях. Вместе с тем многие трактаты изумляют точностью, с которой алхимики описывают наблюдаемые явления во время последовательных метаморфоз, кои претерпевала первичная материя в философском яйце, если вспомнить в связи с этим лишь наиболее часто применявшийся метод — влажный путь Великого Делания. Последовательное чередование фаз и появление различных цветов подвергались тщательному наблюдению и описанию.

Алхимия и астрология

Алхимические опыты обладают рядом особенностей, позволяющих отличить их от экспериментальных исследований в области современной химии. Прежде всего наличием тесной связи между алхимией и астрологией. Адепты не только верили в действенность астрологических предсказаний, которые тогда в принципе не подвергались сомнению, но и тесно связывали друг с другом эти два оккультных искусства. Точнее говоря, знание астрологии считалось совершенно необходимым для того, чтобы преуспеть в последовательных операциях Великого Делания. Не следует упускать из виду это важное обстоятельство, если хочешь иметь исторически корректное представление о лабораторных бдениях средневековых алхимиков, не став жертвой столь обманчивых анахронизмов.

Для алхимиков не только было в высшей степени желательно следовать циклу земного обновления и, соответственно, начинать операции непосредственно Великого Делания, насколько это было возможно, в период весеннего равноденствия, но и требовалось постоянно бодрствовать, чтобы начать свое предприятие в момент наиболее благоприятного расположения звезд на небесном своде, а для этого было совершенно необходимо очень внимательное предварительное наблюдение точного положения — на момент, когда должно начаться Великое Делание, — Солнца, Луны, планет и определенных созвездий в тот самый день, когда делатели начинали ряд опытов, предназначенных стать вехами триумфальной трансмутации. Земля отнюдь не находится в обособленном положении, она испытывает на себе влияние звезд, и без знания астрологии алхимик, как полагали, оказался бы совершенно безоружным, в очевидно невыигрышном состоянии. Одного этого вторжения астрологического детерминизма в определение дня, наиболее благоприятного для последующего успеха алхимических операций, для нас было бы достаточно, чтобы понять коренное отличие труда алхимика от современного научного экспериментирования — современный ученый по собственному усмотрению решает, когда приступить к эксперименту. Помимо этого дух рационализма не может допустить (для алхимиков это считалось само собой разумеющимся), что движение звезд будто бы влияло на операции Великого Делания точно так же, как оно повлияло на медленное естественное созревание металлов в земных недрах. Подобного рода соотнесенность и параллелизм между законами движения звезд на небесном своде и циклами жизни минералов в земных недрах являлись основополагающим представлением древних алхимиков, которого, разумеется, не может допустить рационалистический дух современной науки. Алхимия, с одной стороны, и современная химия — с другой, представляют собой два универсума, два видения мира, коренным образом отличающихся друг от друга и совершенно несовместимых друг с другом.

«Тайный огонь»

Однако особенно трудно дать точную интерпретацию природы тайного огня мудрых, который, как полагали алхимики, абсолютно необходим для конечного успеха их начинания. Некоторые современные авторы, кажется, допускают мысль, хотя и увлекательную, но трудно поддающуюся достаточно убедительному обоснованию, согласно которой средневековые алхимики умели — и как раз это позволяло им добиваться успеха в Великом Делании — управлять колоссальной энергией, таящейся в самой структуре использовавшегося ими материала. В действительности же нет ни одного убедительного подтверждения того, что и вправду имело место подобного рода предвосхищение триумфальных успехов ядерной физики. Историки, привыкшие полагаться на факты, с недоверием относятся к столь фантастическим гипотезам, проецирующим в далекое прошлое надежды и тесно связанные с ними тревоги людей нашего века, перед которыми открываются многообещающие, но вместе с тем и пугающие картины, связанные с открытиями в области ядерной физики.

Могли ли средневековые алхимики — еще одна фантастическая гипотеза — улавливать энергию прямо из космоса, разделяя, а затем соединяя две дополняющие друг друга части (положительная и отрицательная, мужская и женская) явления? И тут отсутствуют какие бы то ни было научные доказательства.

Земной цикл

И все же была одна первостепенной важности аналогия, подлинно оперативный ключ, источник радости и вдохновения адептов: параллель, которую они усматривали между тем, что происходило в начале земного цикла (шесть дней Творения), и тем, что алхимик, как верилось ему, был в состоянии воспроизвести в философском яйце. Применение его (или, если избирали сухой путь, тигля) будто бы позволяло — прибегнем к модному техническому неологизму — воспроизвести в миниатюре феномены, имевшие место в процессе Творения. Таким образом, адепт как бы располагал подлинной и одушевленной моделью нашей Земли в уменьшенном виде. Явления, последовательно сменявшие друг друга по мере реализации различных операций с исходным материалом, заключенным в философском яйце, будто бы позволяли делателю наблюдать в миниатюре то, что происходило в начальной фазе существования земного шара. Этот совершенный параллелизм, эта полная аналогия будто бы продолжались со дней Творения.

Например, внезапное появление цветов радуги в первичной материи Великого Делания соответствовало библейскому эпизоду явления над безбрежными водами радуги — великолепного символа единения неба и земли — как предвестника окончания потопа. Этот параллелизм развивался, по представлению алхимика, по мере того, как он продолжал и диверсифицировал свои операции, непрерывно поддерживая аналогичную связь с небесными явлениями. Он видел также, как формируются в миниатюре Солнце и Луна с точным воспроизведением в уменьшенных масштабах фаз затмения.

Этот параллелизм продолжался вплоть до полного завершения земного цикла, как это находит свое описание в Апокалипсисе святого Иоанна — до конца сего мира, после чего, в силу самого этого факта, начинается славное зарождение новых небес и новой земли, возобновление земного цикла.

Три царства природы

Пожалуй, нам было бы невозможно понять средневекового алхимика, если не обратить особое внимание на то, как он на протяжении всей своей работы старался установить точное соответствие между различными мирами, между различными уровнями реальности, между творениями трех царств природы. Все, на его взгляд, пребывает в единстве, связано лестницей, соединяющей небо с землей. Это было некое магическое царство соответствий, в котором, по убеждению алхимиков, были возможны всякого рода явления, кажущиеся очень странными нашим современникам, хотя современная наука (в отличие от последователей Лавуазье) в принципе и не отрицает возможности получения положительных результатов там, где старинные алхимики удивительным образом предстают в роли предшественников. Одним из традиционных названий алхимии было следующее: искусство музыки. Что бы сие значило? Алхимики утверждали, что знают звуки, которые, если их надлежащим образом воспроизвести, позволяют получить в процессе выполнения операций Великого Делания в точности те или иные материальные результаты. Таким образом, существовала алхимическая музыка, которая исполнялась ради получения того или иного результата в процессе осуществления определенных операций. Так находит свое объяснение присутствие, отнюдь не просто ради украшения, музыкальных инструментов, изображенных на алхимических гравюрах и рисунках.

Алхимические музыкальные партитуры, известные к настоящему времени, относятся к эпохе Ренессанса и XVII веку, однако есть основания предполагать, что подобные партитуры были отнюдь не новшеством, а скорее традицией, широко распространенной в XIV и XV веках, но тайно передававшейся из уст в уста. Весьма примечательное наблюдение можно сделать, посетив в Бурже дом Жака Кёра, известного в свое время богача, поклонника алхимии. Одна из стен исключительно вместительной житницы его дома сообщается с прилегающей к ней обширной голубятней. Расположение ячеек жилища грациозных пернатых поражает наблюдателя: само их чередование сразу же наводит на мысль о записанной таким способом мелодии; отверстия по форме напоминают ноты, которые можно видеть на партитурах того времени. Было бы весьма любопытно проверить это предположение с помощью музыкальных инструментов.

Напротив, средневековые алхимики изредка использовали магические формулы, дабы вызвать то или иное сверхъестественное явление. Тогда установилась определенная связь между алхимией в собственном смысле этого слова и попытками заклинаний, относящихся к тому, что называется церемониальной магией.

Этот самый знаменитый из испанских алхимиков родился в 1 235 году. Его отец был сенешалем при Якове I Арагонском, и молодой Раймонд провел свою молодость при дворе, окруженный атмосферой искушений и распутства, которые в изобилии водятся в таких местах. Позднее он был назначен на должность, освобожденную его отцом. Удачная женитьба укрепила финансовое положение Раймонда, и он стал жить жизнью знатного человека.

Одной из красивейших женщин при Арагонском дворе была донна Амброзия Элеанора ди Кастелло, чья добродетель и красота делали ее весьма известной. В то время она была замужем и не очень-то обрадовалась, когда узнала, что юный Раймонд влюбился в нее. Раймонд следовал за ней повсюду, и однажды, по какому-то пустячному поводу он написал любовные стишки, ей посвященные, которые, однако, произвели действие, обратное тому, на которое он рассчитывал. Он получил письмо, в котором приглашался к даме. Он с готовностью ответил на приглашение. Она сказала ему, что было бы только справедливо, если бы он знал больше о красоте, которую описал в своей поэме, и, приоткрыв одежды, показала ему часть тела, практически съеденную раком. Раймонд никогда не смог оправиться от потрясения, которое перевернуло всю его жизнь. Он оставил фривольную жизнь двора и удалился, став отшельником.

Проведя некоторое время в покаяниях за смертные грехи, Раймонд имел однажды видение, в котором Христос сказал ему, чтобы Раймонд следовал пути, указанному ему Богом. Нисколько не колеблясь, Раймонд раздал свое имущество родственникам и уединился в хижине на склоне холма, где посвятил себя изучению арабского языка, чтобы обращать в истинную веру неверных. После шести лет уединения у него случился инцидент со слугой-мусульманином, который, узнав о том, что его хозяин намеревается нападать на веру его народа, вонзил нож в спину хозяина. Раймонд отказался от преследования слуги, которому грозила смертная казнь, но позднее этот человек повесился сам, будучи в тюрьме.

Когда Раймонд выздоровел после покушения, он стал учителем арабского языка и преподавал его тем, кто хотел совершить паломничество в Святую Землю. Таким вот образом он познакомился с Арнольдом из Вилла Новы, который научил его основам алхимии. Продолжая исследования, Раймонд открыл секреты превращения металлов и их приумножения. Его жизнь странника устраивала его, но однажды в Тунисе он вступил в спор с мусульманскими теологами и чуть не был убит. Ему приказали немедленно оставить страну и никогда не возвращаться в нее под страхом смерти. Несмотря на эти угрозы, он второй раз посетил Тунис, но его, вместо того, чтобы убить, переправили в Италию.

Анонимная статья, появившаяся в журнале "Мир домашнего хозяйства", номер 2 7 3, под редакцией Чарльза Диккенса, проливает свет на алхимические способности Луллия. «Во время пребывания в Вене он (Луллий) получил льстящее ему письмо от Эдуарда II, короля Англии, и от Роберта Брюса, короля Шотландии, приглашавших его посетить их. Он, конечно, в своих путешествиях встречался с Джоном Кремером, аббатом Вестминстера, с которым у него сложились весьма тесные дружеские отношения, и это сыграло большую роль в согласии Луллия посетить Англию, нежели приглашение короля. (Трактат, написанный Джоном Кремером, есть в Герметическом Музее, но в анналах Вестминстерского аббатства нет никого под таким именем). У Кремера было жгучее желание овладеть последним великим секретом алхимии - создать порошок для превращения металлов, но Раймонд, несмотря на всю дружбу с ним, так и не раскрыл секрета. Кремер, однако, был весьма хитер и быстро узнал, что милым сердцу Раймонда предметом разговора было обращение неверных. Кремер рассказывал королю восхитительные истории о том, как Луллий делает золото; он расхваливал Раймонда с надеждой, что король Эдуард, как все крестоносцы, легко пойдет на неверных, если у него появятся средства.

Раймонд столь часто обращался к королям и папам, что потерял всякую веру в них; тем не менее его последней надеждой был визит в Англию, где он был гостем своего друга Кре-мера в аббатстве. Кремер окружил Луллия большим почетом, и, наконец, тот посвятил его в тайну порошка, секрет, столь долго выпытываемый Кремером. Когда порошок был доведен до кондиции, Кремер представил Раймонда королю; король принял Раймонда как человека, который может сделать его безмерно богатым. Раймонд поставил два условия: золото не должно использоваться для роскоши двора или для ведения войны с христианскими королями и Эдуард должен лично идти походом на неверных. Эдуард обещал все и вся.

Раймонду были предоставлены помещения в Тауэре, и, как гласит легенда, он превратил пятьдесят тысяч фунтов ртути, свинца и олова в чистое золото, которое было превращено в монеты, в шесть миллионов ноблей, каждый из которых по нынешним деньгам стоил три фунта стерлингов. Говорят, что некоторые отчеканенные из этого золота монеты можно до сих пор найти в музеях и антикварных коллекциях. (Хотя выдвигались многочисленные версии в опровержение этой легенды, нельзя сказать, что хотя бы одна из них стала общепринятой.) Роберту Брюсу Раймонд послал маленькую работу, названную "Об искусстве превращения металлов". Доктор Эдмунд Дикенсон рассказывает о том, что когда помещения, занимавшиеся в свое время Раймондом в Тауэре, были снесены, рабочие обнаружили там порошок, с помощью которого многие из них обогатились.

Во время пребывания в Англии Лул-лий подружился с Роджером Бэконом. Король Эдуард и не думал идти крестовым походом на неверных. Роскошные помещения Раймонда в Тауэре были почетной тюрьмой, и Раймонд вскоре почувствовал, каковы дела на самом деле. Он провозгласил, что Эдуарда ждут несчастья и неудачи из-за его слабой веры. Он ускользнул из Англии в 1 3 15 году и предпринял еще одну попытку проповедовать среди неверных. К тому времени он был очень стар, и никто из его друзей не надеялся снова увидеть его живым.

Он оказался сначала в Египте, затем в Иерусалиме, а потом в третий раз в Тунисе. Здесь он наконец принял мученичество, на которое столько раз отваживался. Толпа напала на него и забросала камнями. Какие-то купцы подобрали тело, в котором еще теплилась жизнь. Они перенесли его на корабль, но, когда моряки проходили Майорку, Луллий умер, что было 28 июня 1315 года. Он был похоронен с большими почестями в семейном склепе в церкви Св. Ульма.

"В 1937 году, в один из июньских дней, у Жака Бержье появились все основания думать, что он собственными глазами видел Фюльканелли.

Мой друг принял этого загадочного человека по просьбе Андре Эльброннера, и произошло это в самой обыкновенной лаборатории парижского газового общества. Вот точное воспроизведение беседы:

- Г-н Андре Эльброннер, помощником которого вы, как я полагаю, являетесь, занимается исследованием атомной энергии. Г-н Эльброннер любезно познакомил меня с некоторыми достигнутыми им результатами, в частности, с тем фактом, что при испарении нитки висмута при электрическом разряде в находящемся под высоким давлением дейтерии возникает радиоактивноеть, соответствующая радиоактивности полония. Вы очень близки к успеху, как, впрочем, и еще несколько современных ученых. Вы позволите мне предостеречь вас? Работа, которой занимаетесь вы и вам подобные, несет страшную угрозу. В опасности не только вы, но и все человечество. Высвободить ядерную энергию гораздо легче, чем вам кажется, а искусственно вызванная радиоактивность способна всего за несколько лет отравить атмосферу планеты. Более того, достаточно нескольких граммов металла, чтобы произвести атомные взрывы и стереть с лица земли целые города. Я говорю вам об этом с полной откровенностью. Алхимики знают это уже давно.

Тут Бержье вознегодовал и перебил гостя. Алхимики - и современная физика! Он готовил какой-нибудь саркастический ответ, однако незнакомец не дал ему говорить:

- Я знаю, что вы собираетесь сказать, но все это чепуха. Алхимики не знали ни о структуре ядра, ни об электричестве, у них не было детекторов. Выходит, что они не могли совершить трансм-тацию, потому что не способны были высвободить ядерную энергию. Я не стану доказывать вам то, что вы сейчас услышите, я только прошу вас в точности передать мои слова г-ну Эльброннеру. Геометрическое расположение сверхчистых материалов способно высвободить внутриатомные силы без применения электричества или технологии вакуума. Я ограничусь тем, что зачитаю вам небольшой отрывок.

Взяв со стола книгу Фредерика Содди1 "Интерпретация радия", незнакомец открыл ее и прочел: "Я думаю, что в прошлом существовали цивилизации, открывшие энергию атома и погибшие вследствие неразумного применения этой энергии",

Закрыв книгу, он продолжил:

- Предположите на минуту, что эта древняя технология отчасти сохранилась. Прошу вас также задуматься над тем фактом, что алхимики в своих изысканиях руководствовались нравственными и религиозными принципами, тогда как современная физика родилась в XVIII веке ради забавы, как развлечение знатных вельмож и богатых развратников. Наука без совести... Я думал, будет полезно предупредить некоторых исследователей, но у меня нет никакой надежды, что это принесет плоды, Да я в конце концов и не нуждаюсь в надежде.

Бержье навсегда сохранил в памяти этот ясный? металлический, исполненный достоинства голос.

Он позволил себе задать вопрос:

- Если вы сами алхимик, сударь, я не могу поверить, что вы тратили свое время, пытаясь создать золото на манер Дуниковского или доктора Мите. Вот уже целый год я собираю материалы по алхимии - и совершенно утонул в шарлатанских рецептах или толкованиях, которые кажутся мне фантастическими. Можете ли вы сказать мне, сударь, в чем суть ваших изысканий?

- Вы просите меня изложить за четыре минуты четыре тысячелетия философии и труды всей моей жизни. Более того, вы просите перевести на внятный язык концепции, для которых внятного языка не существует. Но могу сказать вам следующее: вы знаете, что в нынешней официальной науке всё более важной становится роль наблюдателя. Теория относительности, принцип неопределенности показывают, до какой степени наблюдатель сегодня влияет на ход явления. А в чем состоит тайна алхимии? Существует способ воздействовать на материю и энергию таким образом, что возникает некое, как назвали бы его современные ученые, силовое поле. Это силовое поле воздействует на наблюдателя, ставя его в более выгодное положение пёред лицом вселенной. Благодаря этому своему положению он получает доступ к реальностям, обычно скрытым от нас пространством и временем, материей и энергией. Вот это и именуем мы Великим Деянием.

- А как же философский камёнь? Создание золота?

- Это всего лишь побочные эффекты, частные случаи. Главное - не трансмутация металлов, а трансмутация самого исследователя. Это древняя тайна, которая в каждом столетии открывается лишь немногим.

- И кем они тогда становятся?

- Возможно, в один прекрасный день я это узнаю.

Моему другу не довелось больше видеть этого человека, который оставил неизгладимый след под именем Фюльканелли. О нем нам известно, что он пережил мировую войну и исчез после освобождения. Все попытки найти его не привели ни к чему. Поиски же были вполне реальными: занималась этим комиссия "Альсос" ("Alsos"), которая функционировала под патронажем американского ЦРУ, получившего строжайший приказ отыскать всех, кто имел отношение к атомным исследованиям в Европе после 1945 года. Бержье был вызван в качестве свидетеля, но ничем не смог помочь майору, ведущему расследование. Тот позволил ему взглянуть на первый документ об использовании атома в военных целях. Жак Бержье обнаружил, что атомный реактор описывается в нем как "геометрическое расположение сверхчистых материалов" а сам этот механизм - в точном соответствии со словами Фюльканелли - действовал без применения электричества или технологии вакуума. В конце доклада содержалось упоминание об опасности отравления атмосферы, способного погубить всю планету. Понятно, как хотелось и Бержье, и американским офицерам отыскать человека, который был живым доказательством того, что алхимик на несколько десятилетий опередила официальную науку. Но если Фюльканелли намного опередил прочих в познании атома, то он, разумеется, превосходил их и во всех других смыслах, в силу чего попытки найти его окончились безрезультатно".

Вот и все, что известно нам об анонимном мэтре, который отныне занимает место рядом с величайшими адептами всех времен и остается - в столетии, когда догма "всезнания" в науке терпит очевидный крах- маяком для исследователей, не приемлющих конформизм.

Из книги Жака Садуля "Сокровище Алхимиков"

***___________________________________

Во второй половине XIV века в Париже жил один человек, занимавшийся подготовкой документов и всякого рода бумажных дел, а также коллекционированием рукописей. Никола Фламмелю мир обязан знанием о замечательной книге, которую тот купил в букинистической лавке. История этого замечательного документа, названного "Книгой Авраама Еврея", лучше всего передана его собственными словами в книге "Иероглифические фигуры":

«Сим я, Никола Фламмель, нотариус, после болезни моих родителей зарабатывающий искусством переписывания документов, подведения счетов, деланием описей, внезапно за два флорина приобрел книгу, очень большую и древнюю. Она была не из бумаги и не из пергамента, как другие книги, а из коры молодых деревьев.

Обложка ее была покрыта медью, украшенной всяческими символами, буквами и странными фигурами, полагаю, что это, должно быть, были греческие буквы или же буквы какого-то древнего языка. Я уверен в этом. Я не мог прочесть их, но я хорошо знаю, что это были не латинский и галльский языки, о которых мы тоже мало знаем.

Внутри книги были аккуратно выписанные кончиком пера из железа и раскрашенные латинские буквы. В ней было три раза по семь листов. Первая семерка заканчивалась картиной с изображением девы, проглатываемой змеем. Вторая семерка - картиной с изображением распятого змея, и последняя семерка - картиной с изображением пустыни, в середине которой бьют источники, откуда выползают змеи, снующие взад и вперед. На первом листке было написано заглавными золотыми буквами "Авраам Еврей, Принц, Священник, Левит, Астролог и Философ, к еврейскому народу, Божьим гневом рассеянному среди Галлов". После этого идут проклятия (со словом Мараната, которое часто повторяется здесь) каждому человеку, который кинет на книгу взгляд, если он не жрец или переписчик книг.

Тот, кто продал мне книгу, не знал, чего она стоит, как, впрочем, и я в момент покупки. Я полагаю, что она была украдена или отнята у бедных евреев или же найдена в местах, где они раньше жили. На втором листе автор утешает свой народ, советуя ему избегать пороков и идолопоклонства и терпеливо ожидать пришествия Мессии, который покорит всех царей земли и будет править Своим народом вечно во славе. Без сомнения, автор был очень мудрым человеком.

На третьем листке, после советов, как платить дань римским императорам, и прочих вещей, на которых я не останавливаюсь, следует описание в самых общих словах процесса превращения металлов; он разукрасил нарисованные по обе стороны листа сосуды разными цветами, оставив незакрашенным только один агент, о котором он не говорил ни слова, и только на пятом и четвертом листах он разукрасил эту фигуру тщательно и с огромным трудолюбием и умением, но ни один человек не может понять эту фигуру, если он не искушен в Каббале, не овладел традицией и не изучал их священные книги.

На четвертом и пятом листах нет никакого текста, а только красивые, отлично исполненные фигуры. Сначала идет фигура молодого человека с крылышками на щиколотках, держащего в руках Кадуцей, жезл, перевитый двумя змеями, которым он бьет по шлему, покрывающему его голову. По моему малому разумению, это Меркурий, бог язычников; напротив него бежит и летит на крыльях огромный старик, а на голове у него песочные часы, и в руке у него книга (или коса), которой он яростно хочет отрубить ноги Меркурию. С другой стороны четвертого листа нарисован цветок на вершине горы, тяжко сотрясаемой северным ветром. Стебель цветка синего цвета, сам цветок белого цвета, листья золотого цвета: вокруг цветка в изобилии водятся драконы и грифоны Севера.

На пятом листе изображена роза, растущая посреди сада, обвивающая дуплистый дуб. У подножия дуба течет ручей чистой воды, который исчезает в глубине земли, но сначала все-таки проходит через руки бесчисленного количества людей, которые роют землю в поисках воды, потому

что они слепы, но не знают об этом, за исключением одного важного человека. В конце пятого листа изображен царь, наблюдающий, как солдаты убивают детей, матери которых тщетно молят солдат пощадить их. Кровь детей собирается солдатами в огромную чашу, в которой производят омовения солнце и луна.

Я не хочу говорить вам о том, что было написано на хорошем латинском языке на следующих страницах, потому что Бог наказал бы меня, если бы я свершил великое зло, сделав так, чтобы весь род людской имел одну голову, которую бы можно было снести одним ударом. Располагая этой книгой, день и ночь я ничего не мог делать, кроме как читать ее, мало что понимая в операциях, которые там были изображены. Но поскольку я не знал, с чего я должен начать изучение книги, я впал в тяжелое состояние духа, издавал непрерывные вздохи. Моя жена Перенелла, которую я люблю, как себя, утешала меня и искренне спрашивала, не может ли она чем-нибудь отвлечь меня от этой печали. Я не мог удержаться и показал ей книгу, и как только она увидела ее, она влюбилась в нее, подобно мне, с удовольствием и наслаждением поглаживая ее волшебный переплет, рассматривая гравюры и так же мало понимая, как и я. И все-таки для меня было большим облегчением говорить с ней и обсуждать значение символов книги».

Никола Фламмель провел много лет, изучая таинственную книгу. Он даже разрисовал стены своего дома картинами из книги, сделал множество копий картинок и показывал их многим ученым людям, с которыми заводил дружбу, но никто из них не мог объяснить ему значение символов. Наконец он решил спросить у адепта, или мудрого человека, и после многих странствий и поисков он встретил врача по имени Мастер Кан-чес, который тут же заинтересовался диаграммами и попросил посмотреть на книгу. По дороге в Париж они разговорились, и врач объяснил ему многие принципы иероглифики, но по дороге Мастер Канчес заболел и умер. Фламмель похоронил его в Орлеане, но размышляя непрерывно о той информации, которую получил от врача, он сумел с помощью своей жены разработать формулу превращения основных металлов в золото. Он с пребольшим успехом выполнял много раз подобные эксперименты. Незадолго до смерти он позволил изобразить некоторые из этих иероглифических фигур на арках церковного двора Церкви Невинных в Париже. В этих фигурах он скрыл всю формулу, которая открылась ему в "Книге Авраама Еврея".

Романтическое представление о католической церкви делает из нее — и это зловещее видение с готовностью укрепляется, поддерживается и развивается в массовом сознании — учреждение, беспощадно преследовавшее алхимиков и всех тех, кто имел несчастье в ту мрачную средневековую эпоху зарекомендовать себя смелым новатором.

В действительности же если труды историков и подводят к мысли о том, что Средние века не знали нашего современного идеала свободы совести и что в определенные периоды этой эпохи встречались проявления крайней нетерпимости, то и наш век все же не может, увы, похвастаться лестным для себя сравнением с теми временами. Не будем настаивать на таком сравнении!

Давно уже было замечено, что в Средние века имело место сосуществование (которое может показаться странным) страшных проявлений догматической нетерпимости с такой свободой выражения мысли, как письменно, так и устно, которая может показаться маловероятной. Однако стоит лишь обратиться к хорошему учебнику по истории средневековой философии, как станут очевидными многообразие и даже большая смелость мнений, которые свободно выражали и отстаивали ученые-схоласты. И это происходило в университетах, отличавшихся строгой организацией и жестким контролем.

Но как же обстояло дело со средневековыми алхимиками? Мы не знаем ни одной церковной или папской анафемы, ни одного распоряжения, касающегося специально их; более того, эти «сыны Гермеса» были весьма многочисленны среди как духовенства, жившего и действовавшего в миру, так и монашества.

Попытки изготовления искусственного золота не представляли собой чего-то недозволенного даже для теологов, ибо сам святой Фома Аквинский придерживался мнения, что следует считать приемлемым золото, искусственно полученное алхимиками.

Что же касается стремления открыть, ставя в лаборатории опыты, таинственные законы, управляющие всеми явлениями материального мира и жизни, то это считалось вполне допустимым для теолога. Святой Фома Аквинский, ученик святого Альберта Великого и сам алхимик, пришел в своей «Сумме теологии» к заключению: «Тела нижнего мира управляются Богом посредством небесных тел.

В Средние века никогда не было кафедр, специально посвященных алхимии, — она всегда оставалась деятельностью, оттесненной на периферию официального научного знания. Вместе с тем можно было видеть, как в XIII веке студенты и профессора знаменитой медицинской академии в Монпелье совершенно открыто обменивались мнениями и результатами изысканий в области алхимии, которым они предавались помимо своих официальных занятий.

Вопреки расхожему мнению, также порожденному романтическим взглядом, средневековый алхимик отнюдь не являлся — за исключением совершенно особых случаев колдовства — безрассудно и злобно бунтующим против церкви, или воинствующим вольнодумцем. Напротив, это был благочестивый, глубоко верующий человек, усердно предававшийся молитвам и духовным упражнениям. Адептами проводилась аналогия между страстями Христовыми и этапами Великого Делания, последовательными трансформациями философского камня, которая стала, например, темой латинской поэмы «Margarita preciosa» {«Драгоценный перл») монаха Петра Бона из Феррары (XIV век) и которая для алхимиков-адептов отнюдь не была пустым словом.

Отметим также, что и арабские алхимики вовсе не являлись колдунами: они действовали как убежденные и вполне благочестивые мусульмане.

Булла папы Иоанна XXII

Иногда ученые ссылаются на буллу «Spondent pariter», опубликованную в 1317 году в Авиньоне папой римским Иоанном XXII. Вот перевод ее первой фразы:

«Злосчастные алхимики обещают то, чего сами не имеют! Дерзость завела их слишком далеко, ибо они посредством алхимии чеканят фальшивую монету, обманывая тем самым народы».

Затем следует категоричное, безапелляционное осуждение. Булла папы Иоанна XXII мечет громы и молнии:

«Их бесстыдство заходит столь далеко, что они [алхимики] чеканят фальшивую монету. Папа полагает, что все, кто пытался изготовлять алхимическое золото, должны быть изобличены как бесчестные люди. Они подавали нищим как настоящее золото то, что фабриковали сами. Те, кто чеканил подобного рода монету, подлежат конфискации их имущества и вечному наказанию лишением свободы. Что же до лиц духовного звания, то они, ежели окажутся замешанными в столь дурное дело, лишатся своих бенефиций...»

Однако достаточно лишь внимательно прочесть текст этой буллы, чтобы заметить, что здесь вовсе не идет речь об осуждении по религиозным или веро-учительным соображениям. Папа, который являлся — не будем забывать этого — не только главой церкви, но и светским государем, всего лишь ополчился против ложных алхимиков, проявлявших себя в качестве фальшивомонетчиков. Он считал своим долгом избавить мир от бесстыдных шарлатанов.

В этой связи нелишне будет напомнить, что папа Иоанн XXII, весьма далекий от мысли предать анафеме традиционную алхимию, и сам сочинил трактат под заглавием «Ars transmutatorim («Искусство трансмутации») (опубликован в 1557 году). Людская молва утверждала, что после смерти понтифика в подвалах папского дворца в Авиньоне было обнаружено большое количество слитков «алхимического золота». Однако в данном случае речь идет лишь об одной из многочисленных легенд, зародившихся в народе и не имеющих подтверждения, для возникновения которых алхимия дает столь много поводов.

Сообщалось, что папа Иоанн XXII оставил после себя казну, насчитывавшую двадцать пять миллионов флоринов. Откуда могла взяться эта сумма, если у Иоанна XXII не было собственного состояния и он никогда не занимался коммерческой деятельностью? Скептики могли бы возразить, что первые папы, обосновавшиеся в Авиньоне, практически находились на положении вассалов французского короля (несмотря на официально признанную экстерриториальность их владений), и вероятно, они были вынуждены создавать значительные секретные финансовые резервы — правда, нет убедительных доказательств, способных подтвердить это предположение.

Преследуемые алхимики

И все-таки можно было бы резонно возразить нам, что два великих средневековых алхимика были осуждены по приговору, вынесенному церковным судом, и как раз по вероучительному мотиву.

Первый из этих осужденных адептов, врач Арнольд из Виллановы, умерший в 1313 году, благодаря высокой протекции со стороны авиньонского папы Климента V при жизни понтифика не подвергался серьезным преследованиям. Однако, как только умер его покровитель (в начале 1314 года), инквизиционный трибунал, собравшийся в Тарасконе под председательством монаха-иаковита Лонжера, подтвердил задним числом неприятие пятнадцати предложений Арнольда, которые были осуждены в 1309 году в Париже теологическим факультетом (Сорбонной).

Несчастному же Роджеру Бэкону (1214—1294), заслужившему почетное прозвание doctor mirabilis («дивный ученый»), довелось испытать гораздо более злую участь: он провел четырнадцать лет в монастырской тюрьме.

Ни Арнольд из Виллановы, ни францисканский монах Роджер Бэкон никогда не выступали против церкви и не давали повода заподозрить себя в неверии — как раз наоборот. За что же тогда их преследовали? Инквизиционные трибуналы опасались (это стало для них своего рода наваждением) применения средств, соприкасавшихся с черной магией (обвинение требовало самого сурового наказания, если подсудимый «сознательно стремился к достижению чего-либо, применяя дьявольские средства»). Именно это, очевидно, и послужило основанием для обвинения двух упомянутых нами алхимиков. Более того, любая смелая мысль могла вызвать негодование церковных властей: например, глава францисканского ордена обвинял Роджера Бэкона в том, что он учил «подозрительным новшествам». А это действительно был исключительно пророческий ум: задолго до Леонардо да Винчи он писал о возможности создания летающих машин, самодвижущихся повозок и подводных лодок.

Было бы произволом отрицать такие факты. Вместе с тем необходимо учитывать политический фон, на котором разворачивались подобного рода процессы, а также то, что они оставались единичными случаями в сравнении со значительно большим количеством алхимиков, которых в Средние века не тревожили церковные власти по какому бы то ни было поводу.

Что же касается замечательных исследований Роджера Бэкона по оптике, заметим, что вопреки расхожим представлениям средневековые ученые обладали в этой области достаточно точными знаниями. Вот почему в XIII веке алхимики, а не один только Роджер Бэкон, могли иметь весьма совершенные зеркала. Однако, так же как и в случае наблюдения за трансформациями, которые претерпевала первичная материя в ходе Великого минерального Делания, отнюдь не существовало непреодолимой грани между позитивными наблюдениями и тем, что мы сейчас отнесли бы к оккультной сфере. Об этом можно судить по отрывку из «Романа о Розе» адепта Жана де Мена:

«Зеркала, — продолжает Природа — обладают многими курьезными свойствами. Когда смотришь в них, могут показаться отдаленными и маленькими предметы, в действительности большие и расположенные вблизи, так что с трудом можно различать их, даже напряженно всматриваясь, — будь то хоть самые высокие горы, как те, что отделяют Францию от Испании.

Другие же зеркала показывают, когда смотришь в них, предметы в точных пропорциях.

Есть и такие, которые, будучи направленными на предмет, способны зажигать его, поскольку они собирают в одной точке солнечные лучи с заключенным в них жаром.

Еще один тип зеркал показывает, е зависимости от того, как их установить, различные изображения то правдиво, то представляет их продолговатыми или перевернутыми, а то и делает из одного предмета несколько; при соответствующей их форме они могут показывать четыре глаза на одном лице; смотрящему в них могут даже являться привидения; живых они могут показывать как через воду, так и через воздух — при различных углях зрения можно видеть, как они играют между глазом и зеркалом, в соответствии с характером простой или сложной среды, на тысячу ладов меняя свою форму, обманывая глаза смотрящего.

Средневековые алхимики, выходившие за пределы реально допустимого и достоверного, в воображении народной массы ассоциировались со всем самым таинственным, самым необычным. Не случайно и тамплиерам, имя которых было у всех на устах, волей-неволей приписывалось обладание чудесными секретами трансмутации металлов.

А может быть, узкий круг начальников ордена тамплиеров и вправду владел этими секретами?

В действительности же огромные богатства, которыми владели и распоряжались рыцари-монахи в белых плащах, могли быть, по мнению историков, накоплены и без гипотетического обладания секретами трансмутации металлов. Вспомнить хотя бы о том, что они создали самую могущественную банковскую империю эпохи Средних веков.

Упомянем в качестве некоего курьеза (ибо это представляет собой типичный образец утверждения, не поддающегося, с точки зрения рационального исторического исследования, проверке), что таинственный современный алхимик Фульканелли будто бы владел герметическим кольцом, первый обладатель которого, некий аббат цистерцианского монастыря, примыкавшего в XII веке к Аннебонскому (в Бретани) командорству тамплиеров, мог быть посвященным (о чем свидетельствуют выгравированные на кольце символы) в их великие секреты".

Следует ли в принципе отвергать романтические утверждения о связях алхимиков с загадочными тайными обществами (которые в воспаленном воображении ассоциируются с Прагой, Венецией и другими городами, наделенными магическим ореолом) с их странными символическими ритуалами?

В XX веке Фульканелли ссылался на тайное общество Братьев Гелиополиса, которое постепенно формировалось во II веке н. э. в Египте, в эпоху александрийских алхимиков.

Одной из примечательных фигур в истории тайных алхимических обществ был король Шотландии Яков IV (XV век). Герметическая традиция утверждает, что он вовсе не погиб в битве на Флодденском поле (его тело так и не было найдено), а обрел бессмертие, уготованное адептам.

Впрочем, были найдены аутентичные документы, сохранившиеся в Венеции, принадлежащие тайному обществу «Воархадумия», действовавшему в 1450—1490 годах, но не в самом городе-республике (где находился лишь его руководящий центр и где проживали его главные члены), а за пределами принадлежавшей ему территории, в других странах2. Среди членов этого тайного братства был и один из самых знаменитых британских алхимиков, августинский каноник Джордж Рипли (1415—1490).

Напомним еще раз и о связях Иеронима Босха с «Братьями вольного духа», тайным гностическим обществом алхимиков.

Документ, подлинность которого сомнительна — «Книга огненного крещения, или Тайный устав»ъ, представляет собой, как полагают, тайный устав узкого круга членов ордена тамплиеров и содержит следующее положение (статья девятнадцатая, часть третья):

«О занятии искусством. Мы постановляем и предписываем не обрабатывать посредством философического искусства определенные материалы, а именно не доводить простые металлы до их подлинного вида, не превращать их посредством упомянутого искусства в подлинные золото и серебро...»

Что касается "секретов", подлинных или мнимых, ордена тамплиеров, то и спустя века после процесса над ним воображение неутомимо представляло их в самом таинственном свете. Относительно же «тайной подземной часовни», которую Роже Ломуа обнаружил под главной башней замка Жизор, делались самые фантастические «открытия». Вот одно из них, которое мы приводим со всеми надлежащими оговорками: будто бы в усыпальнице этой дивной подземной часовни рыцари в белых плащах прятали свои огромные запасы монет, отчеканенных из «алхимического» золота. Это фантастическое сокровище будто бы, согласно данной версии легенды, тайно перевезли во Французский банк! Этим, мол, и объясняется упорное замалчивание властями данного открытия.

Стоило бы посвятить специальное исследование популярным преданиям и легендам, в той или иной мере касающимся алхимии. Например, содержанием некоторых рассказов является магическое бессмертие. Так, Жак Йонне сумел записать в старинном квартале близ улицы Муффетар и вокруг площади Мо-бер весьма примечательную легенду времен средневекового Парижа о волшебных часах, которые заключают в своем механизме кровь и частицы плоти их владельца (нетрудно угадать классический принцип магии). Их стрелки вращаются в обратном направлении, позволяя организму обладателя переживать обратный ход времени, постоянно омолаживаясь, однако с тем неизбежным последствием (жестокая расплата за это чудо), что в конце концов достигается младенчество и «нулевая точка» жизни.

В наши дни

История алхимиков отнюдь не заканчивается в конце Средних веков и эпохи Ренессанса. Разве и в конце XX века нет людей, которые продолжают предаваться исканиям на пути Великого Делания, причем с таким же упорством, как и их великие средневековые предшественники?

В августе 1972 года Эжен Канселье, духовный сын таинственного Фульканелли, заявил, что уже пятидесятый год работает в своей лаборатории — упорство, достойное того, что в свое время демонстрировали Бернар Тревизан и другие средневековые адепты!

Правда такова, что даже и с научной точки зрения алхимик перестал рассматриваться a priori — как это было сразу после открытии Лавуазье, основанных на догме о строго простом (и, следовательно, неразложимом) строении металлов — в качестве фантазера, пытающегося осуществить нечто заведомо невозможное. Профессор Пьер Менар осмелился даже дать конференции, проводившейся в университете Бордо, следующее название: «Можно ли говорить о современной алхимии?»

Следовало бы также отметить, что цели алхимии действительно отвечают мечтам и устремлениям, которые, очевидно, прекратятся лишь вместе с родом человеческим. Во все времена те же самые мифы, те же чарующие легенды вновь и вновь возникают в воображении людей. И может быть — да позволят нам это читатели — уместно будет высказать в конце нашей книги одну парадоксальную мысль: разве мы по сути своей не являемся все еще (что касается мечтаний и мифотворчества) в той или иной мере «людьми Средних веков»? С теми же самыми навязчивыми идеями, с теми же сказочными надеждами, что и наши предки...

Исследование вопроса о том, какое отражение нашла деятельность средневековых алхимиков в современной литературе, не является задачей нашей книги. Эта тема особенно активно разрабатывалась в эпоху романтизма. Однако увлечение средневековыми алхимиками не прошло и в наши дни. Стоит лишь привести один весьма показательный пример — роман Б. Р. Брюса «Свинцовая статуэтка». Автор (француз, несмотря на свой англо-саксонский псевдоним) комбинирует" в нем фантастику в чистом виде с темой современной научной фантастики — путешествиями во времени: интрига развивается одновременно в Париже времен Карла VI (в эпоху Николя Фламеля), описание которого, кстати говоря, превосходно, и в наши дни. Как и полагается, тема ухода Николя Фламеля от смерти (вполне ожидаемый сюжетный ход) находит свое место в фабуле романа.

Корреспондентка, которой уже нет в живых, мадам Ж. де Грациа, сообщила автору об открытии, сделанном ею в 1964 году в крупном пригороде восточнее Парижа, подвала, где в Средние века была оборудована алхимическая лаборатория — со всеми полагающимися приспособлениями, сосудами и прочим инструментарием.

Среди знаменитых людей, увлекавшихся алхимией много позже эпохи Средних веков, следует назвать великого Исаака Ньютона собственной персоной, который уделял немалую часть своего времени не только чтению и комментированию герметических трактатов, но и самому деланию в лаборатории.

В наши дни, как и в Средние века, рождаются самые фантастические легенды о людях, имеющих репутацию алхимиков. По этой самой причине было бы небезынтересно, дабы придать колорит нашему исследованию, напомнить некоторые из историй, распространяемых о Фульканелли. Сама его личность остается загадочной. Его духовный сын Эжен Канселье всегда отказывался приоткрыть завесу над этой тайной. Высказывались различные предположения относительно того, кто скрывается под этим псевдонимом: художник Жан-Жюльен Шампань (автор рисунков к двухтомному изданию трудов Фульканелли); писатель Рони-Старший, автор знаменитого романа «Огненная война» (действие которого разворачивается в доисторические времена) и ряда научно-фантастических рассказов, однако менее известен тот факт, что он интересовался алхимией; парижский книготорговец Дюжоль де Валуа, собравший весьма значительную библиотеку по оккультизму XIX—XX веков, или его брат-близнец, который провел вторую половину своей жизни в Брюсселе10, инженер компании «Газ де Пари», с которым Жак Еер-жьс поддерживал отношения незадолго до Второй мировой войны; Пьер де Лессеп (один из троих сыновей строителя Суэцкого канала), чем может объясняться сходство герба Фульканелли (представленного на последней странице его тряктата «Тайна кафедральных соборов») с гербом семейства Лессепов...

Среди наиболее фантастических предположений встречаются и такие: под именем Фульканелли скрывается не кто иной, как сам граф Сен-Жермен и даже Николя Валуа, адепт XV века”. По окончании немецкой оккупации Франции стали распространяться удивительные слухи о том, что таинственный Белый кавалер, или Белый шевалье, руководитель сети активного сопротивления на юге Франции, являлся не кем иным, как Фульканелли.

Писатель Жильбер Гадоффр использовал эту тему в своем романе "Ордалии»: в момент штурма немцами замка, в котором располагалась секретная штаб-квартира Белого кавалера, он, а вернее говоря Фульканелли, бесследно исчез.

Несомненно, сейчас алхимия более, чем когда-либо, в моде, причем возникает в самых неожиданных местах. В «Таверне Николя Флстеля», устроенной во втором из домов, коими владел, как уже упоминалось выше, знаменитый алхимик, помещаются сразу три ресторана с названиями, непосредственно связанными с историей алхимии: «ЖакКёр», «Атанор» (на вывеске которого символическим образом представлено изображение знаменитой герметической нечи) и «Алхимик».

Туристические фирмы и культурные кружки организуют как групповые обзорные экскурсии по алхимическим местам старого Парижа, так и более детальные ознакомления с алхимическими скульптурами собора Парижской Богоматери, используя в качестве путеводной нити труд Фульканелли «Тайна кафедральных соборов».

Наиболее знаменитым из алхимиков и герметических философов был Филипп Аврелий Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. Этот человек, известный под именем Парацельса, как-то заявил, что все врачи Европы отвернутся от других школ и последуют ему, почитая его выше всех других лекарей. Общепринятой датой рождения Парацельса считается 17 декабря 1493 года. Он был единственным ребенком в семье. Его мать и отец интересовались медициной и химией, Отец его был врачом, а мать руководила лечебницей. Еще будучи молодым, Парацельс сильно заинтересовался сочинениями Исаака Голландца и решил реформировать медицинскую науку своего времени.

Двадцатилетним юношей он отправился в путешествия, продолжавшиеся двенадцать лет. Он посетил многие европейские страны, включая Россию. Вполне вероятно, что он проник даже в Азию. В Константинополе арабскими адептами ему были доверены знания великих секретов герметических искусств. Знание о Природных духах и обитателях невидимых миров он, вероятно, получил от индийских браминов, с которыми вошел в контакт либо непосредственно, либо через их учеников. Он стал военным лекарем, и его умение принесло ему огромную известность.

По возвращении в Германию он начал давно задуманную им реформацию медицинских искусств и наук. На каждом шагу он встречал сопротивление и подвергался жестокой критике. Его необузданный темперамент и яркие личностные качества, несомненно, навлекли на него много нападок, которых он мог избежать, будь он хоть немного осторожней. Он резко критиковал аптекарей за то, что те неправильно приготавливают лекарства и не учитывают нужды своих пациентов, заботясь только о своих доходах.

Замечательные успехи Парацельса в лечении болезней заставили его врагов ненавидеть его еще больше, потому что они не могли повторить творимые им чудеса. Парацельс лечил не только обычные болезни, но и такие, как проказа, холера и рак. Его друзья говорили про него, что он мертвого поднимает с постели. Его системы лечения были столь еретическими, что медленно, но верно его противники вытесняли Парацельса с обжитого места и заставляли искать убежища в новом, где он не был известен.

Относительно личности Парацельса существует много противоречивых слухов. Несомненно, что он был вспыльчив. Он ненавидел врачей и женщин, увлечение которыми почитал за помешательство и для которых он находил только оскорбительные слова. Насколько известно, у него никогда не было любовного увлечения. Его особенная внешность и неумеренный образ жизни всегда использовались его врагами. Многие считали, что физическая ненормальность была причиной его озлобления против общества, озлобления, которое он пронес через всю свою бурную жизнь.

Неумеренность, которую ему приписывали, навлекала на него много неприятностей. Говорили, что, даже в то время когда он был профессором в Базеле, его мало кто видел трезвым. Но тогда каким же образом Парацельсу давалась поразительная ясность ума, которой он был отмечен все время? Огромное число трудов, им написанных (страсбургское издание его работ содержит три тома, по нескольку сотен страниц каждый), весьма сильно противоречит сказкам о злоупотреблении им алкоголем.

Нет никаких сомнений, что многие из пороков, ему приписываемых, были выдуманы его врагами, которые не ограничились наймом убийц и сделали все возможное, чтобы запачкать его память, память павшего в результате их мести. Обстоятельства смерти Парацельса не ясны, но наиболее правдоподобной версией является такая: он погиб в драке с убийцами, нанятыми его врагами, желавшими избавиться от своего соперника.

Рукописей, написанных рукой Парацельса, осталось мало, потому что большинство своих работ он диктовал своим ученикам, которые их и записывали. Профессор Стэнфордского университета Джон Стильман так воздает памяти Парацельса: "Каково бы ни было окончательное суждение о роли Парацельса в становлении медицинской теории и практики, нужно признать, что он ознаменовал свою карьеру в Базеле рвением и уверенностью, свойственной тем, кто полагает себя вдохновленным великой истиной и кому суждено внести огромный вклад в теорию и практику медицины. По природе своей Парацельс был острым наблюдателем, хотя не был особенно критичен в анализе своих наблюдений. Парацельс был независимым мыслителем, полагавшимся только на себя, хотя многие расходятся по поводу оригинальности его мыслей. Однажды придя к определенному мнению, какие бы влияния он при этом ни испытывал, Парацельс отверг священные авторитеты Аристотеля, Галена и Авиценны. Далее, обнаружив, что у него есть удовлетворительная замена древним догмам в рамках его собственной версии неоплатонической философии, Парацельс, не колеблясь, сжег за собой мосты.

Порвав с доминировавшими в его время идеями Галена, он стал учить, что основанием медицинской науки будущего станут изучение природы, наблюдение пациента, эксперимент и опыт, но не непогрешимые догмы давно умерших авторов. Конечно, в гордости и самонадеянности молодого энтузиазма Парацельс не сумел правильно оценить чудовищную силу консерватизма, против которого он направлял свои нападки. Эту силу ему пришлось ощутить на себе в Базеле. Начиная с этого времени, он снова стал странником, то в полной нищете, то в относительном комфорте, но все более разочарованным в немедленном успехе своей кампании, хотя он никогда не сомневался в окончательном успехе. Он верил, что силы природы заодно с его новыми теориями, практические успехи являются выражением воли Бога и рано или поздно они должны победить".

Этот странный человек, невероятно противоречивый, своим изумительным гением сверкал, подобно звезде, сквозь философскую и научную тьму средневековой Европы, борясь с ревностью своих коллег и с собственной вспыльчивостью, борясь за благо для многих против господства меньшинства. Он был первым человеком, который писал научные книги на языке обычных людей, чтобы те могли читать их.

Даже после смерти Парацельсу не было покоя. Снова и снова его кости выкапывали и переносили в другое место. На мраморном камне на его могиле начертано: "Здесь похоронен Филипп Теофраст, знаменитый Доктор Медицины, который лечил Раны, Проказу, Подагру, Водянку и другие неизлечимые Болезни Тела, обладал Волшебным Знанием и раздавал добро Бедным. В год 15 41 на 2 4 день сентября он сменил Жизнь на Смерть. На Вечный Покой".

А.М.Стоддарт в своей книге "Жизнь Парацельса" говорит о замечательных проявлениях любви, с которой люди относились к великому врачу. Он пишет: «До нынешних дней бедные молятся у его могилы. Память Гогенгейма "цветет в пыли" до святости, потому что бедные канонизировали его. Когда Зальцбургу угрожала холера в 1 8 3 0 году, люди совершили паломничество к его могиле и молили отвести беду от их домов. Смертельный бич обошел их и обрушился на Германию и остальную Австрию». Говорили, что учителем Парацельса был таинственный алхимик по имени Соломон Трисмозин. О нем ничего практически не известно, за исключением того, что после многих лет странствий и поисков он нашел формулу превращения металлов и сделал огромное количество золота. Прекрасная рукопись этого автора, датированная 1582 годом и называемая "Великолепное солнце", находится в Британском музее. По слухам, Трисмозин жил 150 лет благодаря своим алхимическим знаниям. Очень примечательное утверждение появляется в его работе "Алхимические блуждания", где он рассказывает о поисках Философского Камня: "Исследуй, что можешь, и то, что ты можешь, является частью того, что ты знаешь, и вот это-то ты действительно умеешь. То, что вне тебя, также и внутри тебя. Так написал Трисмозин".

За исключением случаев, когда лаборатории работают на оборону или по технологиям, защищенным патентами, современный химик совершенно не скрывает своего оборудования и исследовательских приемов. Напротив, характерной особенностью лаборатории средневекового алхимика была ее абсолютная недоступность посторонним любопытным взглядам. Лишь в более поздние времена алхимики будут работать в помещениях, известных всякому: наиболее показательным примером этого может служить знаменитая «Золотая улочка», непосредственно примыкавшая к величественному Пражскому Граду, получившая свое название по причине того, что в начале XVII века на ней селились многочисленные алхимики, лично связанные с императором Рудольфом II Габсбургом.

Это стремление соблюсти секретность проявлялось, в частности, и в том, что использовались специальные заслонки, служившие для сокрытия от глаз прохожих дыма, исходившего во время выполнения алхимиками определенных операций.

Мы не располагаем, и не случайно, статистическими или хотя бы приблизительными оценочными данными о количестве алхимических лабораторий во Франции Средних веков. Еще малочисленные в XII веке, они получили широкое распространение в XIV и XV веках - тогда лаборатории достигли, очевидно, значительной численности в больших городах — в Париже времен Николя Фламеля они насчитывали, возможно, две или три сотни.

Лаборатории встречались повсюду: как в замках и дворцах, так и в домах простых горожан и даже жалких хижинах, в церковных приходах и монастырях, в городе и деревне.

Лаборатория, как правило, была тесной и темной и в обязательном порядке имела трубу или дымоход для отвода выделявшихся газов и дыма. Нередко это была подземная конура, но могли использоваться и старая кухня, и даже специально обустроенная комната, занимавшая (что случалось редко) целый этаж.

Алхимик обычно обладал весьма скромным набором приборов и инструментов. Особо следует отметить поразительное постоянство весьма незамысловатой технологии алхимиков: с начала и до конца Средних веков и даже в более поздние времена всегда использовались одни и те же предметы, применявшиеся в свое время еще арабами, а до них — греческими алхимиками Александрии, вариации касались только деталей, второстепенных частностей.

Великое Делание должно было совершаться или в печи, или в тигле. Алхимическая печь, имевшая название атанор, топилась дровами или растительным маслом (наличие множества фитилей позволяло регулировать интенсивность нагревания), ибо настоящие алхимики никогда не использовали уголь. Смотровое отверстие, устроенное в печи, делало возможным наблюдение внутри ее за варкой философского яйца (имевшего также название алю-дель — слово, тоже заимствованное из арабского языка). Филосбфское яйцо имело яйцевидную форму (отсюда и его название) и изготовлялось из обожженной глины или (что было чаще, поскольку алхимик в этом случае мог свободно наблюдать за трансформациями первичной материи) из стекла или же хрусталя.

Тигли, использовавшиеся алхимиками, работавшими по методу сухого пути, имели полость в форме креста (по-французски croix, откуда происходит древнее название тигля — crucible).

Имелись также различные резервуары и сосуды для приемки использованных веществ, приспособления для дистилляции, щипцы, кочерга и молотки, мехи, служившие, для раздувания огня.

Длюдель (возвращаемся к нему) представлял собой колпак перегонного куба (аламбика), но чаще это слово использовалось для обозначения философского яйца (стеклянной или хрустальной реторты).

Атанор иногда имел форму башни. Именно такая алхимическая печь, представленная в разрезе, что позволяет видеть огонь, фигурирует справа на нижней части центрального портала собора Парижской Богоматери.

Алхимики использовали сосуды и посуду, аналогичные тем, что применялись ремесленниками их эпохи, — керамические и стеклянные.

Немецкий музей в Мюнхене обладает значительным собранием алхимических приспособлений. Имеется там и точная реконструкция типичной печи, использовавшейся алхимиками.

Вот что написал об атаноре Раймонд Луллий в своем трактате «Разъяснение завета»:

«... Наша печь состоит из двух частей и по всему периметру должна быть хорошо заделана на стыках. Ее крышка должна прилегать совершенно плотно, так, чтобы, когда печь будет закрыта своей крышкой, в глубине оставалась отдушина, через которую мог бы питаться зажженный в ней огонь. Замазка, заполняющая пазы нашей печи, называется печатью Гермеса».

Выражение герметичное закрытие (плотное, непроницаемое закрытие) происходит именно от печати Гермеса, которую алхимики периода Средних веков использовали для закрытия философского яйца.

Название пеликан, данное перегонному аппарату, использовавшемуся средневековыми алхимиками, навеяно самой его формой, напоминающей характерные контуры клюва и шеи этой птицы. Раймонд Луллий продолжает свое описание:

«...Аламбик представляет собой два сосуда одинаковой величины, емкости и высоты, соединенные друг с другом таким образом, чтобы нос одного входил внутрь другого, с тем чтобы содержимое того и другого под действием тепла поднималось вверх, а затем, в результате охлаждения, опускалось вниз. О дети, теперь вы имеете представление о наших сосудах, если только вы не туги на ухо».

Однако адепты не могли, исходя из самого образа пеликана, не прийти к хорошо известному легендарному христианскому символу: это образ (воскрешающий в памяти Иисуса Христа, принесшего себя в жертву ради спасения всех людей) самки пеликана, открывшей клюв, из которого достают корм ее детеныши. Этот символ позднее, в эпоху Ренессанса, будет использоваться тайными герметическими обществами1.

Для успеха многочисленных экспериментов алхимику было также крайне желательно как можно более точно определять время.

Английский поэт Джефри Чосер охотно иронизировал по поводу неточности существовавших тогда часов, говоря, что скорее можно довериться пению петуха, нежели бою часов на башне аббатства.

И все же средневековый алхимик обладал если и не часами, по точности не уступающими современным хронометрам, то по крайней мере уже достаточно точными инструментами для определения времени. Первый из великих западных алхимиков, монах Герберт (ставший в 999 году папой римским, приняв имя Сильвестр II), сконструировал — «не без помощи дьявола», как утверждала ходившая в народе молва, — часы, когда он находился в Магдебурге (997 год), куда его вызвал император Священной Римской империи Опоя Ш. Епископ Титмар Мерзебургский в своей хронике писал по этому поводу: «Герберт сконструировал в Магдебурге часы, которые он выверял с помощью трубы, направив ее на известную [Полярную] звезду, путеводную для мореходов.

Лишь в конце XIII или в начале XIV века появился маятник, наконец придавший часам необходимую надежность и точность хода.

В XV веке технические усовершенствования становятся все более и более хитроумными.

Если водяные часы (клепсидра) известны со времен Античности, то песочные — вопреки распространенному представлению, по причине самой простоты их механизма относящему появление их к седой древности — были изобретены лишь в XIV веке. Именно в ту пору они стали применяться в лабораториях алхимиков. Это было весьма удобное приспособление благодаря своей простоте в использовании; напомним, что механические часы малого размера появились лишь во времена Людовика XV.

Напротив, солнечные часы были известны с глубокой древности.

Ничто так сильно не отличало повседневную жизнь человека Средних веков от повседневной жизни в наши дни, как возможность для первого использовать все свое время, освободиться от тирании установлений, предписывающих выполнение любого дела (важного и не столь важного) в максимально короткие сроки. Действительно, для алхимика наличие полного досуга было абсолютно необходимым для выполнения его работы в лаборатории.

Когда видишь перед собой алхимический документ той эпохи, прежде всего следует удержаться от соблазна попытаться «перевести» его на технический язык, более понятный людям наших дней. Сама природа старинных методов и ремесленных приемов, которые кажутся нам легко поддающимися расшифровке, может помешать установлению их точного соответствия с количественными и качественными критериями более отдаленной эпохи. «Весьма неразумно подходить к документу эпохи Средних веков с критериями XX века», — замечает Роже Карл. Средневековые адепты, например, совсем не учитывали строгие количественные требования, которые нам сейчас представляются само собой

разумеющимися. Когда, например, речь идет о нагревании атаиора и говорится о том, чтобы «сообщить ему температуру конского навоза», непросто было бы, вопреки первому впечатлению, установить точный термический эквивалент. Определенно речь идет об умеренной температуре, но какой именно? Как сказано, о температуре навоза, но на какой именно стадии ферментации?

Укажем также на присутствие маленьких мобильных зеркал, предназначенных для улавливания солнечных и лунных лучей, а также слабых импульсов, рассеянных в атмосфере или приходящих из отдаленных космических пространств.

Инструментов, позволяющих производить точные измерения температуры и давления, в Средние века еще не было, и алхимикам, подобно их современникам-кузнецам, приходилось полагаться исключительно на эмпирический контроль (например, следить за изменениями цвета металлов или тел, когда их нагревали с нарастающей интенсивностью).

Чему не перестаешь удивляться, так это характеру инструментария, применявшегося алхимиками. Лаборатория настоящего алхимика, адепта, всегда отличалась простотой, присущей мастерской ремесленника, тогда как загромождение лаборатории множеством всевозможных инструментов и разнородных, причудливых предметов было признаком, изобличавшим невежественного суфлера, не знавшего, как правильно подступиться к делу.

Алхимиков, истинных или ложных, можно было встретить во всех слоях общества.

В Средние века во Франции, как и в других государствах Западной Европы, общество состояло из трех основных социальных групп. Достигнув апогея своего развития в XIII веке, в XV столетии оно уже стало проявлять признаки упадка, предвещавшие великий социальный и экономический переворот эпохи Ренессанса.

Каждый из этих трех общественных классов или сословий, составлявших социальную пирамиду христианского Средневековья, имел свои учреждения. Эту пирамиду можно сравнить с кастовой системой в брахманистской Индии, за исключением одного очень важного нюанса: границы между сословиями в средневековом христианском обществе были гораздо более гибкими и подвижными, чем в Индии (западноевропейский простолюдин мог войти в состав благородного сословия или — что было для него гораздо проще — вступить в один из монашеских орденов).

Первое сословие составляло духовенство (белое духовенство и монашество), единственный класс, по крайней мере в Западной Европе, совершенно не наследственный ввиду того, что католическая церковь предписывала своим служителям безбрачие (целибат).

В Средние века духовенство представляло собой весьма многочисленный класс, доля которого от общей численности населения была значительно больше, чем в наши дни, даже в таких приверженных католической вере странах, как Италия и Испания. Процветало несметное количество церквей, больших и маленьких, часовен, мужских и женских монастырей. Согласно приблизительным подсчетам, доля мужчин и женщин, вступивших в монастыри в сравнении с общей численностью населения в средневековой Западной Европе оказывается столь же значительной, как и в Тибете (который отличался явным избытком ламаистского монашества) перед аннексией его коммунистическим Китаем. Лишь в Новое время появятся первые истинно неверующие, в Средние же века хотя и встречались неординарные мыслители (и порой даже очень смелые) в области теологии и философии, равно как и всякого рода еретики, все же не было еще настоящих атеистов, вольнодумцев в современном смысле этого слова. Впрочем, существование весьма многочисленных церковных учреждений еще долго будет находить оправдание в двух весомых социальных причинах. С одной стороны, в то время, когда господствовало право первородства, когда обычным делом были, несмотря на устрашающе высокий уровень детской смертности, многодетные семьи, церковь давала младшим отпрыскам возможность включиться в иерархическую структуру общества, заняв ту или иную духовную должность. С другой же стороны, вступление в один из духовных орденов, доступ в которые был открыт для всех, даже для выходцев из простого сословия, давало простолюдинам возможность подняться по социальной лестнице, преуспеть в жизни, что для большинства из них было бы невозможно иным способом.

Второй социальный класс в государствах Западной Европы составляло дворянство, соответствовавшее индийской касте воинов. Его традиционной ролью было обеспечение обороны королевства, формирование военных отрядов на случай вооруженного конфликта; рыцарство не ограничивалось простым соблюдением кодекса чести — оно было (и это прежде всего) элитной кавалерией. Сформировалось также, в частности, во Франции, так называемое дворянство мантии — государственные служащие, передававшие по наследству свои должности.

Третьим социальным классом в средневековых западноевропейских королевствах были те, кого во Франции именовали третьим сословием, то есть люди простого происхождения, простолюдины. Сюда относились буржуазия, ремесленники и наиболее многочисленная категория в тогдашних королевствах христианского мира, на долю которой приходилась большая часть населения, — крестьяне. Лично зависимые крестьяне, составлявшие в начальный период феодальной эпохи большую часть населения, со временем стали меньшинством по сравнению с массой по закону лично свободных крестьян.

На периферии этих трех больших социальных категорий населения находились так называемые маргинальные элементы, в то время значительно более многочисленные, чем в современных индустриально развитых странах Запада. Эти деклассированные элементы представляли собой переменчивую массу, то безобидную, то весьма опасную — в зависимости от ситуации. Нищие и бродяги были в изобилии, существовала даже среда (если употребить привычный термин), поддерживавшая свои специфические традиции6. Однако свирепые «репрессии» (без суда и следствия вешали за кражу даже ничтожной суммы), направленные на борьбу с преступностью, оказывались в общем и целом неэффективными.

Алхимиков можно было встретить во всех вышеперечисленных социальных категориях средневекового общества, с самого верха до самого низа социальной лестницы. В среде духовенства встречались даже аббаты, прелаты высокого ранга, культивировавшие искусство Гермеса Триждывеличайшего. Более того, согласно преданию, первым великим алхимиком на христианском Западе был Герберт, монах из Орильяка, в юности учившийся у арабов в Испании, а впоследствии ставший папой римским под именем Сильвестр II (умер в 1003 году). Однако значительно больше средневековых алхимиков рекрутировалось не из числа церковных сановников, а из рядового духовенства, а кроме того, по всей видимости, среди монахов их было больше, чем в среде белого духовенства?. Во многих монастырях были кельи, оборудованные как алхимические лаборатории и молельни одновременно.

И среди высшей знати нередко встречались «делатели», были даже правители, пробовавшие себя в проведении лабораторных работ.

Из числа алхимиков — выходцев из высших слоев общества — назовем в качестве характерного примера итальянца Бернара Тревизана (1406—1499), маркграфа Тревизанского, выходца из старинного знатного семейства в Павии. По прошествии многих и многих лет тщетных поисков он тем не менее не отчаялся и в 1483 году, будучи уже в преклонном возрасте — семидесятисемилетним стариком, узнал, наконец, решающий секрет, позволивший ему успешно реализовать Великое Делание.

Из числа представителей крупной французской буржуазии, предававшихся деланию, назовем Жана де ла Фонтена (1381—?), который в 1441 году занял ответственную должность эшевена в своем родном городе Валансьене.

Среди алхимиков — выходцев из простого сословия — в поздний период Средних веков наиболее известным, несомненно, был знаменитый Николя Фламель; поскольку его жизнь во многих отношениях могла служить историческим примером, мы еще вернемся к рассмотрению этапов его карьеры.

Таким образом, алхимиков можно было встретить на всех ступенях социальной лестницы, начиная с князей церкви и других великих мира сего и вплоть до самых низов общества, даже среди представителей маргинальных групп, находившихся в особенно невыгодном положении по сравнению с членами «нормального», респектабельного общества. Историк, проводя свое исследование, должен также постоянно учитывать наличие многочисленных в Средние века суфлеров и делателей золота — весь этот фон, образуемый деклассированными элементами и авантюристами, весьма колоритный, но порой причинявший обществу немалое беспокойство.

Именно среди них рекрутировались такие в высшей степени колоритные фигуры, как неимущие бродячие делатели, перемещавшиеся с ярмарки на ярмарку, из города в город, из королевства в королевство в поисках новых желающих быть одураченными. Не следует пугать их с истинными алхимиками. Конечно, и подлинные адепты совершали путешествия и даже на протяжении многих лет вели жизнь странников, однако была одна характерная черта, позволявшая сразу же отличить первых от вторых: истинные алхимики были настолько скрытными, что во время странствий им хватало благоразумия воздерживаться от разговоров о своих исканиях с незнакомыми встречными. Их поведение разительно отличалось от неиссякаемого потока болтовни делателей золота, одержимых неутолимым желанием привлекать к себе внимание любопытных.

Однако среди алхимиков претендентов на столь привилегированное положение было очень много, а вожделенные вакансии открывались очень редко! Неудивительно, что алхимики, предлагая сильным мира сего собственные услуги, чаще всего оставались при своих интересах. В связи с этим уместно вспомнить одну забавную историю, приключившуюся, правда, в несколько более поздние времена. Итальянский поэт и алхимик Иоанн-Аврелий Аугурелл (в иной транскрипции Джованни-Аурелио Аугурелло), желая обрести весьма выгодное благорасположение и поддержку со стороны римского понтифика, посвятил свою поэму «Хрпзопея» («Искусство делать золото») папе Льву X. Тот отблагодарил его подарком... в виде большой пустой мошны, ибо, как заметил папа, у человека, способного по собственному усмотрению делать золото, не может быть иной заботы, кроме как найти достаточно вместительный кошель, чтобы уложить в него все полученное в изобилии золото!

Однако отношения с сильными мира сего, даже если и были достаточно выгодными, не всегда оказывались безоблачными. Горе тем алхимикам, которые оказывались неспособными произвести обещанный порошок проекции или же пытались осуществить трансмутацию металла при помощи искусного обмана! Тогда они рисковали оказаться в бессрочном заточении — и это еще в лучшем случае, как было с алхимиком Жаном Барийоном, приговоренным 3 августа 1380 года к пожизненному заключению. Чаще же всего несчастному алхимику грозила бесславная смерть через повешение (на позолоченной, в знак осмеяния, виселице) или другим, еще более страшным способом. Так, весьма печальная участь постигла, например, алхимика Людвига Нейса родом из Силезии. При дворе ландграфа Марбургского он применил философскую краску, с помощью которой превратил в чистое золото в шестнадцать раз большее, чем ее собственный вес, количество ртути. Однако, к несчастью для алхимика, Иоганн Дарн-берг, присутствовавший при этом весьма могущественный министр ландграфа, потребовал от него раскрыть свой секрет. Нейс, отказавшись выполнить это требование, был брошен в темницу, где этот несчастный и оставался (поскольку впоследствии он не сумел или не захотел воспроизвести алхимическое превращение металла) без еды и питья до тех пор, пока смерть не избавила его от страданий.

История Средних веков изобиловала примерами (ибо тогда не было точных методов определения, появившихся значительно позднее) более или менее успешной демонстрации лжеалхимиками их опытов с превращением простых металлов в благородные. В 1404 году король Англии Генрих IV издал указ, в коем грозил смертной казнью всем ложным адептам, прибегавшим к обману в своих попытках осуществить трансмутацию металлов: «Никто не смеет отныне под страхом подвергнуться наказанию, кое предусмотрено для изменников, превращать простые металлы в золото и серебро, прибегая, дабы преуспеть в этом начинании, к мошенничеству.

А вот еще один весьма показательный пример: в 1418 году Совет Венецианской республики обнародовал эдикт, грозивший не менее суровыми карами делателям золота.

Зато адепты, коим удавалось заручиться покровительством какой-либо важной особы, могли оказаться в исключительно завидном положении. Так, во Франции XV века среди высоких покровителей алхимии были сам король Карл V и его брат герцог Бер-рийский.

В 1468 году король Англии Генрих VI пожаловал алхимику Ричарду Картеру составленный по всей форме патент, предоставлявший ему полное право на оборудование алхимической лаборатории в замке Вусток. Тот же самый король предоставил группе «герметиков» в 1476 году сроком на четыре года привилегию на занятие натурфилософией (что в действительности означало алхимией) и трансмутацией ртути в золото.

Не подлежит сомнению, что на протяжении Средних веков многие правители мечтали чудесным образом наполнить сундуки государственной казны монетами, отчеканенными из «философского» металла, что было бы для них весьма желательным подспорьем. Они считали вполне возможным (убеждение, широко распространенное в средневековой Европе) наладить рентабельное производство искусственных драгоценных металлов, которые можно было бы использовать для чеканки большого количества золотых и серебряных монет. Весьма показательно, что в XV—XVI веках суды в Германии разбирали множество дел, связанных с использованием алхимического золота для чеканки монет и отливки слитков. Они без колебаний выносили оправдательный приговор, если использование пробного камня не обнаруживало различия между металлом нормального происхождения и металлом, который называли «герметическим».

Однако еще раньше произошла удивительная история (хотя достоверность ее и подвергается сомнению) со знаменитыми монетами — так называемыми ноблями — отчеканенными из алхимического золота на монетном дворе английского короля Эдуарда III, причем использовалась технология, открытая адептом Раймондом Луллием.

Среди правителей, оказывавших покровительство занятиям алхимией, нельзя не упомянуть и императора Священной Римской империи Фридриха II Го-генштауфена. Одним из приближенных его пышного двора в Палермо на Сицилии (это была его любимая резиденция) являлся алхимик и маг Михаил Скотт (он умер в 1236 году), шотландец по происхождению, чем и объясняется его прозвище. После длительного пребывания в мусульманской Испании (имеются сведения о его жизни в 1217 году в Толедо) он много лет (1220—1227) находился в ближайшем окружении папы римского. Затем, приехав на Сицилию, поступил на службу к императору Фридриху II. Михаил Скотт особое внимание уделял проблеме психического подчинения людей. В своем трактате «Физиономия» он писал: «Подлинная власть заключается в умении навязать свою волю другим. Только так и можно властвовать над людьми».

Когда правители сами принимались за дело

Не довольствуясь оказанием покровительства алхимикам, некоторые средневековые правители, недолго думая, самолично пускались в алхимическую авантюру. Примером этого может служить король Кастилии Альфонс X, прозванный Мудрым (умер в 1284 году), автор трактата «Ключ к мудрости, пользовавшегося лестной репутацией.

Король Франции Карл VI до того увлекся алхимией, что велел устроить великолепно оборудованную лабораторию, занимавшую целый этаж главной башни Венсеннского замка. Он оставил после себя трактат, рукопись которого дошла до наших дней: «Королевское творение Карла VI, короля Франции».

В начале XV века в Германии была даже императрица, по имени Барбара, вторая супруга императора Сигизмунда, которая, по свидетельству Иоанна из Лааца, чешского алхимика, увлеклась изготовлением «алхимических» монет, на поверку оказывавшихся просто фальшивыми. Алхимик добавляет: «Императрица была довольно оборотистой дамой, умела выражаться премного разумно и утонченно... Так она сумела обмануть многих торговцев.

Финансисты-алхимики

В XV веке в Западной Европе уже появились люди, которых с полным правом можно отнести к той социальной категории, которую мы называем финансовой олигархией. Прежде всего мы уже встречаем банкиров — как известных по имени, так и анонимных (в этой связи мы не можем не упомянуть о банковских операциях, которыми занимался в масштабах всего Средиземноморья орден тамплиеров, в судебном порядке упраздненный по приказу Филиппа Красивого). Однако по-настоящему крупные финансисты современного типа появились лишь в XV веке, в конце средневековой эпохи, когда обнаружились многие предвестники (как в экономическом, так и прежде всего в социальном плане) Ренессанса. Некоторые из этих финансистов, выходцы не из дворянства, а из буржуазии, известны также и как убежденные алхимики. Многие из этих людей оставили после себя обширные и роскошные особняки, великолепные образцы того, что современный алхимик, скрывшийся под псевдонимом Фульканелли, назвал «философскими обителями»: отделка этих домов, обнаруживающая свою связь с герметизмом, не оставляет ни малейшего сомнения относительно увлечения их строителей. Мы еще вернемся к этим «философским обителям», когда речь пойдет о взаимосвязи средневекового искусства и алхимии.

Жак Кёр в свое время занимал то место в обществе, которое сейчас отводится воротилам финансового мира. Он сумел практически полностью монополизировать товарообмен (поставка оружия в обмен на пряности) между Францией и мусульманскими странами. Целый флот под его флагом бороздил воды Средиземного моря. Он владел серебряными рудниками в Пампайи (е современном департаменте Рона). В разных концах королевства ему принадлежали выплавка металла и мануфактуры. Его банк, становившийся все более значительным и влиятельным, давал деньги в долг наиболее могущественным особам, включая и самого короля.

В 1453 году, когда строительство роскошного дворца Жака Кера (начато в 1442 году) уже подходило к концу, раздался гром среди ясного неба: король неожиданно отказал ему в своем доверии и отдал его под суд. Официально объявленные причины ареста (главная из которых — обвинение в крупномасштабном расхищении государственной казны), видимо, лишь вуалируют темные политические интриги, которые плелись против Жака Кера его врагами. Он отправился в изгнание в Рим и был радушно принят папой Николаем V, личным другом которого он являлся. Преемник римского понтифика, папа Ка-ликст III, также оказывал ему свое полное доверие, послав его в апреле 1456 года в Эгейское море на помощь грекам в борьбе против турок. Едва прибыв на остров Хиос, он заболел и умер; его похоронили там же, на хорах церкви Кордельеров. Однако, как и в случаях с другими знаменитыми представителями средневековой алхимии, народное предание отрицает его смерть, приписывая ему телесное бессмертие.

Впрочем, мы не должны столь легко и быстро поверить в то, что упомянутые финансисты обязаны своим огромным — и более или менее давно приобретенным — богатством непременно обладанию философским камнем. Скорее можно сказать, что их торговой и финансовой деятельности вполне было достаточно для того, чтобы нашло объяснение возникновение их богатства, тем более что они уже были очень богаты к началу алхимических занятий. Впрочем, одного этого простого факта существования очень богатых людей, интересующихся алхимией и даже одержимых ею, было бы достаточно для того, чтобы мы освободились от расхожего представления об алхимии, которое всегда ассоциируется с лихорадочными поисками способа быстрого обогащения (что справедливо лишь в отношении вульгарных делателей золота). Хорошо известно, что Жак Кёр был обязан своим благосостоянием (которое делало его самым богатым человеком королевства) тому, что он сумел монополизировать необычайно выгодную торговлю между Францией и прочими странами Средиземноморья. Точно так же весьма прозаическими финансовыми причинами объясняется богатство банкирского дома Лальманов, как и министра Людовика XI, Жана Бурре, который построил в Анжу великолепный замок Плесси-Бурре.

Жюль Буа.

АЛХИМИКИ.

В последнее время в Париже, насколько я знаю, было пять алхимиков. Старая спагирическая наука живуча; люди, готовящие золото, никогда не исчезнут. Не думаю, чтобы главную роль здесь играло стремление к обогащению: скорее это — любовь к сверкающей химере, гипноз золота, охватывающий не только скупых, но и мудрецов. Золото, символ солнца и, особенно, счастья,— второе солнце, к которому жалобно и напрасно тянется столько рук. Между тем возможно, что искусство превращения металлов не есть сплошное заблуждение. История показывает, что несколько раз был найден «философский камень», иначе говоря, порошок, который, соприкасаясь с так называемыми неблагородными металлами, превращает их в благородные. Николай Фламель из ничего создал громадное богатство. В семнадцатом веке Ван Гельмонт, получив от неизвестного четверть грана «камня», превращает восемь унций ртути в золото. В ту же эпоху скептик Гельвеции сам получает золото, бросив в свинец красные шарики, облепленные воском, которые он получил от какого-то таинственного путешественника. И великий Спиноза подтверждает этот опыт!

Алхимия имела и своих мученников: примеры тому — Жан Де, спирит и алхимик, испытавший и гонения, и милости императоров и королей, надеявшихся выведать у него секрет богатства, и Александр Сетон Космополит, который, не желая выдать тайны,— быть может, ему и нечего было выдавать,— пошел под розги и в пытку. Из числа пяти известных мне парижских алхимиков первый умер в 1863 году. Имя его было Луи Люка. Банвиль весьма ценил его. Люка не только воскрешал спагирическое искусство, но и утверждал, что ему удалось создать живые клеточки, пропуская электрический ток в раствор декстрина. В общем, он был человеком очень знающим, но остался почти совершенно неизвестным. Второй, Огюст Родез, днем, обыкновенно, погружался в книги Николая Фламеля, а утром и вечером нагревал свои горны. 16 марта 1891 года он привел к себе, в пятый этаж на rue Saint-Jacques. своего товарища и при нем бросил куски железа в реторту. При виде полученных красных солей товарищ его стал шутить. Но Ролез, придя в отчаяние, разбил ему голову ударами молотка, и сошедшего с ума алхимика пришлось поместить в больницу св. Анны.Третьим, которого я знал, был маркиз Сент-Ив д"Альвеидр. Ему приписывали величайшие магические способности. Это был приятный, мистически настроенный человек, несколько туманный, но тем не менее обворожительный.  Автор блестяших страниц «Миссии государей», он вместо своего имени скромно подписывал «один из них»... Болтая со своими посетителями, он, обыкновенно, садился спиною к свету, чтобы «стать выше их» по совету Элифаса Леви, т. е. чтобы подчинять их своей воле. В конце концов, он растерял на разных предприятиях, основанных на спагирических методах, все свое состояние. Он. безусловно, не банальная личность, и я жалею, что он замкнулся в Версале, обрекши себя на полное молчание. Имя четвертого — Альбер Пуассон. Смерть унесла его, когда он собирался поведать нам последнюю тайну. Я встречался с ним в Национальной библиотеке; это был застенчивый высокий юноша с рыжей шевелюрой. По выходе из библиотеки мы часто беседовали с ним за кружкой пива или стаканом молока о философском камне и эликсире долгой жизни. «Ребусы, придуманные алхимиками,— говорил он,— подобны Колумбову яйцу; нужна ловкость, чтобы овладеть ими». И он объяснял мне «алхимический роман», приключения «черного вешества», после многих превращений становяшегося совершенным, блестящим камнем. Он говорил о «сере» и «ртути», заключенных в колбу, которая носит название «философского яйца»; о горне с «температурой Египта», о бесчисленных операциях, торжественном, терпеливом нагревании, о том, как меняются цвета камня, перехоля от «воронова крыла» к «хвосту павлина» и становясь наконец «солнечным лучом».. Раз великая тайна раскрыта, человек не только становится обладателем любого количества золота, серебра и драгоценных камней, но и получает возможность жить тысячу лет. как Артуфиус!.. Между тем наступал вечер; хозяин получал плату, беседа кончалась, и мы расходились, проведя время в золотых грезах, которые так нравились Виллье. К несчастью, это уже не повторится, ибо бедный Альбер Пуассон, несмотря на эликсир долгой жизни, рано ушел в иной мир. к своим друзьям Бернарду Тревизану, Роджеру Бэкону и Филалету. Пятый быть может, и есть единственный настоящий алхимик. И он совсем не считает себя алхимиком. Франциск Сарсе, Шарль Лимузен, Эмиль Берр и Жюль Юре поведали нам его надежды и приключения. Я сам видел — ego quoque!—этого славного химика Тифферо, который без всяких суеверных теорий приготовил золото — да, именно приготовил золото. И если вы хотите видеть это золото, то можете: оно у Тифферо, в маленькой коробочке. Нужно заметить, что превращение удалось только раз и притом в Мексике. Но это первое чудо — разве уже не огромный шаг вперед? Я отправился в Гренелль, в самую глубь Гренелля, на rue de Theatre и отыскал там этого «гага avis» между учеными. Не думайте, что я встретил там какого-нибудь речистого шарлатана. В конце темного коридора, в столовой, загроможденной с утра гладильной доской, среди множества здоровых, веселых ребят, я увидел славного семидесятичетырехлетнего старичка, жаловавшегося, что он нелегко владеет речью. Чтобы нам никто не помешал, он провел меня через крошечный дворик, и мы оказались в узенькой комнате —не то мастерской столяра, не то лаборатории химика. Склянки с кислотой помешаются там рядом с напилком и молотком. Бритый, седоусый розовый старичок живо достал улыбаясь из яшика стола свои брошюры и притащил главную достопримечательность своего дома — чудесную шкатулочку. Он предлагает вам лупу, и вы видите под одним круглым стеклом маленькие стружки обыкновенного, природного золота, под другим — золото, полученное им самим искусственным путем; все золото имеет вид кукольных монеток. Рядом с этими образцами, в углублении, лежит странный, блестящий, черный с белым металл. Это — результат неудачных опытов в Европе. Тифферо, подобно тамбуринисту у Лоле, рассказывает как это вышло»: «Я был ассистентом! по химии в высшей школе, в Нанте,— говорит он,—и превращение металлов с давних пор не давало мне покоя. В 1842 году я отправился в Мексику с массой проектов в голове, с пустыми карманами и прибором для дагерротипии, с помощью которого хотел. составить себе состояние. В Мексике сами рудокопы навели меня на мысль. «Вот хорошее, спелое золото,— говорили они,— а вот это еще не дошло, не дозрело». Я подумал, что для приготовления золота нужно только быстро, искусственным путем провести тот процесс, который в природе совершается в течение нескольких веков». В самом деле, Тифферо, действуя несколько раз азотной кислотой на восемь или десять граммов серебра в порошке и подвергая их действию, солнечных лучей, через двадцать дней создал золото. «Да, золото, вот это самое золото, которое вы видите и которое химик Итасс признал настоящим». Тифферо немедленно возврашается в Париж, чтобы обогатить свою страну этим открытием. Но превращение становится непокорным и не хочет удаваться. "В продолжение сорока шести лет я тщетно прошу ученые академии заняться моим открытием. Все притворяются глухими, без сомнения, из-за нелепой боязни экономических переворотов. Вы подумайте: благодаря моему методу, цена килограмма золота будет 75 франков.тогда как в настоящее время она — 3444 франка! — и, открыв Bulletin de la Societe de Geographie, он прибавил: — Вот, смотрите: здесь имеется статья Жюля Гарнье; он утверждает, что золотые россыпи Трансвааля представляют собой результат химической реакции и что металл получился из двухлористой соли, восстановленной выделением азотистого газа. Значит, я действовал так же, как природа!»

Я выразил свое удивление по поводу неудачи попыток, сделанных в Европе. "Думаю, что я нашел причину этих неудач»,— отвечал Тифферо. Эволюция минерала, так же как растения, совершается при помощи микробов.

— Эти крошечные труженики непрерывно ведут свою невидимую работу. Известно, что в винных дрожжах ферменты появляются только ко времени созревания винограда, и притом исключительно в тех местностях, где есть виноградники. Во время моих опытов в Мексике ферменты золота, по моему мнению, были занесены в мою лабораторию с соседних золотых и серебряных россыпей. Во Франции культура золота труднее—у нас нет микроба.

—    Да вот вам еше факт, подтверждающий мою систему: один из моих друзей, архитектор, хранил у себя, завернув в газетную бумагу, монеты в два и в двадцать франков, те и другие вместе сложенные в столбик.

—    По истечении некоторого времени на окружности двухфранковых монет появился тонкий слой золота. Наверное, это — работа микроба!

—    Дело вот в чем; недавно открыли, что особые микроорганизмы разрушают даже типографский шрифт; и вот, попав на бумагу, в которую были завернуты монеты, эти микроорганизмы способствовали эволюции золота... Видите, нужно было бы хорошенько анализировать позолоту наших старинных памятников: быть может, под влиянием дождя и ветра в ней развился какой-нибудь низший или высший металл. Тифферо говорит об этом и о многих других вещах, и, несмотря на смелость его идей, вид у него самый спокойный и положительный. Впрочем, он изобрел еще плавающий сифон, секундные песочные часы (для яиц всмятку), песочные часы с расчетом на километры (для пушек), гидравлические часы, газометры —и в Гренелле на каждом шагу вы видите его портреты. В общем, это — человек трудолюбивый, честный и бесконечно изобретательный. И кто знает, какую роль в будущем сыграют россыпи Тифферо — гренелльские золотые россыпи! Несколько молодых людей, воззрения которых были одинаково близки науке и спиритуализму, решили воскресить старые традиции Николая Фламеля. Они приняли звонкое наименование «Алхимического Общества Франции» — и вновь запылали очаги, на которых целыми месяцами согревается таинственный «атанор» и «философское яйцо» Средних веков, где несовершенное вещество медленно превращается в чистый металл. Правление и главная лаборатория «Алхимического Общества Франции» находятся в Дуэ. Я часто получал письма от Жолливе-Кастело, председателя Общества, мистика и ученого, он приглашал меня в свою золотоносную кухню. Действительно, она стоила того, чтобы хорошенькое ней познакомиться. На rue Saint-Jean тянется ряд молчаливых домов, и темная листва деревьев виднеется вдоль однообразных стен; пройдя мимо готической часовни монастыря, я останавливаюсь против духовного училища. Здание имеет торжественный вид и кажется необитаемым. Звоню; двери открывает старый бритый слуга.Он держится согнувшись, при ходьбе волочит ноги. «Господа дома,— говорит он медовым голосом.— Благоволите следовать за мной».И я следую за его шмыгающими туфлями.Я прохожу сначала через библиотеку и замечаю в ней странную смесь книг Парацельса, Вертело, Элифаса Леви, Стриндберга (этот драмтург-антифеминист по временам увлекается и алхимией), Лавуазье и полковника де Pouia... Затем я вхожу в лабораторию, где меня ожидает Жолливе-Кастело с двумя главными своими сотрудниками, Делассю и Хугом. Все три мушкетера алхимии отличаются вежливостью и хорошим тоном. Председатель элегантен и немного бледен; лицо его почти нематериально, а светло-голубые глаза рассеянно следят за дымом папиросы. Делассю, со своими курчавыми волосами, кошачьими усами и тоном фехтовальшика, скорее напоминает офицера альпийских стрелков. Я немедленно узнал, что ему известно искусство машиниста и что он обладает в высшей степени точными сведениями относительно стоимости самой лучшей динамо-машины. Третий, Хуг,— талантливый поэт и философ с будущим. Все трое в фартуках, как у докторов в больнице. и среди разноцветных колб, реторт, склянок, горелок и пробирок имеют не столько дьявольский, сколько деловой вид. В углу, поверх кирпичной кладки, я замечаю стальную гранату, стоящую на своей заостренной части; это — «философское яйцо»; нижняя часть гранаты закрыта втулкой с винтовой нарезкой снаряд соединен трубками с прибором Калльете для сжижения газов; сквозь втулку проходит стержень молота, который, по-видимому, должен что-то дробить внутри гранаты. Весь этот аппарат предназначается для проковки мексиканского серебра при низкой температуре.

—  Как   видите,— говорит   мне   Жолливе-Кастело,— классический этанор заменен здесь печью с двумя отверстиями. Температура в ней никогда не превышает 300 градусов. Посредством регуляторов можно поддерживать ее на одной и той же высоте в продолжение целых месяцев. Характерная черта этих реакций состоит в том, что в них играют роль два фактора: Энергия и Время. Реакции, изучаемые в официальной химии, проходят весьма быстро. Наоборот, алхимическая операция приготовления золота длится месяцы.

—  Хотите видеть в тиглях первичное вещество, «голову ворона», как выражались старинные авторы? — прибавляет второй алхимик, Делассю. Эти ученые мистики говорят действительно чрезвычайно образным языком; ибо мне, профану, «голова ворона» показалась очень похожей на те заводские отбросы, которыми в Дуэ мостят шоссе. Я не стал более скрывать моего живейшего желания — присутствовать при каких-нибудь спагирических таинствах.

—   О, сколько угодна,— говорит Жолливе-Кастело.— Смотрите. Он взял какое-то странное вещество, темно-фиолетового цвета с красными точками, неизвестное, я думаю, обыкновенным химикам.

—   То, что вы видите,— сказал он,— и есть философский камень. Нам запрещено говорить, из каких элементов он состоит. Он был передан нам адептом, который желает, чтобы имя его никогда не произносилось

—   Как много таинственности для химика,— прервал я.

—   Но вы имеете дело с алхимиком, с гиперхимиком, а это совсем другое дело.

—   Впрочем,— вмешался молчавший до сих пор Хуг,— вам известно, что всегда так и было.

—   Когда в 1618 году, в Вильворде, неизвестный совершил превращение на глазах Ван Гельмонта, он принес «камень» в совершенно готовом виде и отказался сообщить его состав.

—   Не все ли равно? — отвечал я. —Мне хочется только «видеть».Жолливе берет ртути, свинцу, олова, плавит их в чашечке и бросает туда кусочек философского камня; тогда на моих глазах происходит нечто похожее на галлюцинацию.Металл сгущается, становится вязким, сжимается, и внезапно на его поверхности явственно видна золотая пленка Внимание мое удваивается; я с трудом верю своим глазам.

Неужели произойдет превращение? Но амальгама превращается в странного оттенка призму.

—   Это то, что старинные алхимики называли «хвостом павлина»,— говорит Делассю.

—   Так это не золото? — спросил я, чувствуя себя несколько разочарованным.

—   Это конечно золото,— подтвердил Жолливе,— но золото временное, «неустойчивое»; оно образовалось, потом растворилось...

—   Пока еще мы только ищем «прочное золото», но мы не отчаиваемся,—прибавил он с некоторой меланхолией. Молодые алхимики признались мне по секрету, что, после трех месяцев нагревания, по небрежности лабораторного служителя, произошло резкое охлаждение печи и баллон лопнул.

—   Значит, весь опыт пропал даром? — спросил я.

—   Не совсем,—возразил Жолливе. И он показал мне приставшую к осколкам баллона белую пленку.

—   Это вещество,— объяснил он мне,— после некоторых манипуляций получит способность превращать другие металлы в серебро...   Между тем огонь пылает не переставая, аламбик все время нагрет до 300 градусов. Эти молодые люди терпеливы, как старики.

—   Мы вновь начали опыт,— говорит Хуг,—и, если счастье нам улыбнется, мы надеемся в начале будущего года показать вам первый слиток искусственного золота!   Я обещал побывать у них...Что касается до меня, то я вижу в алхимии не столько химическое предприятие, слишком трудно еще выполнимое, сколько Прекрасную и страшную проблему духа —тяжелого и темного под земной своей оболочкой и силой воли и страдания поднимающегося к своему лучезарному прототипу. В глубине каждого философа и моралиста скрывается алхимик. История философского камня, это —легенда души очищающейся, переходящей от бессознательности, от познания путем страстей к торжеству воли и добродетели; это — история святых и героев. То же происходит и с поэтами; в них всегда скрывается астролог, и никогда они не поверят, что звезда Волхвов не смотрит незримо на землю...

Джозеф Каэцца

По некоторым оценкам за прошедшие 2000 лет было написано более 100 000 работ по западной алхимии [1]. Естественно, многие из этих работ вышли из-под пера обманщиков и дилетантов, но кому они пытались подражать? Что за невыразимую тайну пытались передать настоящие знатоки?

Несмотря на то, что на Западе ее связывали с трансмутацией основных металлов в золото, многие ведущие ученые современности соглашаются с тем, что Алхимия не поддается какому бы то ни было четкому определению [2]. Исследование ее тайн лучше всего было бы начать с исторического разыскания касательно личностей наиболее известных «адептов». Эти индивидуумы определенно стоят отдельно от фанатичных «суфлеров», каковые являют собой основной источник насмешек, выпадающий на долю всей данной сферы. «Суфлерами», они зовутся по причине использования ими кузнечных мехов, а к «адептам» имеют такое же отношение, как и «знахари» - к врачам. Тщательное изучение обнаруживает, что подлинный адепт поистине религиозен, отдает предпочтение естественным наукам и, как правило, свободен от жадности и тщеславия, что движут суфлерами.

Мориен был христианским отшельником, жившим, по всей вероятности, в седьмом столетии в горах близ Иерусалима. Он был известен благодаря своим ежегодным пожертвованиям золотом христианской церкви, что привлекло внимание арабского царя Калида, которого он посвятил в секреты Алхимии [3]. Гебер (VII век) и Авиценна (X век) - алхимики и врачи, оба были посвящены в строгие суфийские братства [4]. Суфизм представляет собой аскетическую форму исламского мистицизма, которая делает акцент на созерцании как средстве достижения экстатического единения с Божественным. Роджер Бэкон (1214-1292) был францисканским монахом [5]. Раймунд Луллий (1235-1315), принадлежавший какое-то время к францисканцам, был посвящен Арнольдом де Вилла Нова. Луллий в свою очередь посвятил Джона Кремера, бенедиктинского монаха, который, как утверждают, занимал должность аббата Вестминстерского. Альберт Великий (1193-1280) и его прославленный ученик Фома Аквинский (1225-1274), оба бывшие доминиканскими монахами, стяжали в анналах алхимических философов славу адептов [6]. Без сомнения наиболее выдающийся из адептов четырнадцатого столетия Николя Фламель, завершивший алхимический magnum opus после расшифровки классической ныне Книги Авраама Еврея: Жреца Иудейского, который намеревался помочь благочестивым евреям в выплате их дани Риму. Общеизвестно, что Фламель воспользовался таинственной благосклонностью фортуны для постройки лечебниц и реставрации парижских церквей [7]. Наиболее знаменитым адептом пятнадцатого века был полумифический Василий Валентин, бенедиктинский монах, настоятель собора св. Петра в Эрфурте. Другим великим алхимическим автором пятнадцатого столетия был сэр Джордж Рипли, кармелитский монах, который, предположительно, пожертвовал рыцарям св. Иоанна Иерусалимского добытого алхимическим путем золота на сумму в 100 000 фунтов стерлинга [8]. Против папы Иоанна XXII (1316-1334) также выдвигались обвинения в том, что он - адепт Алхимии, ему приписывается один из важнейших трудов по трансмутации. Таинственной милостью судьбы он оставил церкви наследство в размере восемнадцати миллионов флоринов в золотых слитках, которые по слухам были продуктом его трудов [9]. Дом Антуан-Жозеф Пернети (1716-1796), бенедиктинский монах, сочинил недавно опубликованную классическую работу по Алхимии, получившую известность благодаря энциклопедической точности изложения [10]. Даже Мартин Лютер славословил Алхимию «не только лишь за ее практическую пользу, но за то, что она служит подтверждению церковных доктрин» [11]. Недавно в респектабельном журнале Nature вышла статья, где в позитивном ключе анализируются занятия Алхимией сэра Исаака Ньютона [12]. Неужели то, что занимало умы столь многих великих людей, было простой глупостью?

Помимо Ньютона теорию алхимической трансмутации безоговорочно принимали два других выдающихся ученых семнадцатого столетия Г.В. Лейбниц и Роберт Бойль, «отец современной химии». Современная исследовательница Б.Дж.Т. Доббс подробно описывает мистическую атмосферу той эпохи в своей ставшей уже классической работе Основы ньютоновской Алхимии или Охота на Зеленого Льва [13]. В ней она анализирует последние тридцать лет жизни Ньютона, проведенные им в неустанном поиске, поиске Lapis Philosophorum, Философского Камня, в духе кузнецов и алхимиков. В блестящем продолжении своей работы, Янусов лик гения: роль Алхимии в мышлении Ньютона, Доббс признает, что основополагающие мотивы, приведшие Ньютона к Алхимии, есть плод чистейшего религиозного устремления к мистической Истине [14].

Почему в Британском Музее выставлены артефакты из золота, полученного, предположительно, путем трансмутации ? Почему эти образцы явно значительно чище, чем полученные по технологии, обычно использовавшейся в соответствующую эпоху? Почему имеется столько сообщений, свидетельствующих о трансмутации [15]? Почему в Китае в 144 веке до Р.Х. императорский указ предусматривал смертную казнь для любого, кто был схвачен за изготовлением золота алхимическим путем? Почему римский император Диоклетиан в 290 году н.э. приказал сжечь все египетские манускрипты по Алхимии? А также, почему Генрих IV в шестнадцатом веке запретил на территории Англии производство золота алхимическим путем?

Поскольку Алхимия на самом деле являет собой поиск мистического единения с сущностным архетипическим течением природного бытия, то адепт стремиться осуществить этот творческий процесс при помощи символически значимых лабораторных действий, химических манипуляций и, конечно же, при обязательном сотрудничестве с Провидением. Коль скоро вся жизнь эволюционирует до Божественного Совершенства, то равно и металлы эволюционируют до золота. Это тот сущностный процесс эволюции, который алхимик ускоряет с помощью продукта своей лаборатории, каталитического Философского Камня, красного порошка, что трансмутирует основные металлы в чистейшее золото. Таинственная реальность, что стоит за этим magnum opus, не может быть объяснена, но лишь продемонстрирована. Для такого именно типа религиозного гнозиса более необходимо непосредственное личное переживание, нежели прозаическая вера.

Автор: © Joseph Caezza

Перевод: © Parzival

[1] Paules, Louis and Bergier, Jacques. 1983. The Morning of the Magicians, Scarborough, p.66 .

[2] Grossinger, Richard. 1983. The Alchemical Tradition through the late 20th Century, Io. 31, North Atlantic, p.240.

[3] Stavenhagen, Lee. 1974, A Testament of Alchemy, University Press of New England, p. 5.

[4] Holmyard, E.J. 1968. Alchemy, Penquin, p. 71.

[5] Waite, A.E. 1970. Alchemists through the Ages , Steiner, p. 63.

[6] Klossowski de Rolla, Stanislas. 1988. The Golden Game, Braziller, p.114.

[7] Ibid. 5, p.108.

[8] Ibid. 5, p 135.

[9] Ibid. 5, p 9310.

[10] Pernety, Anoine-Joseph, An Alchemical Treatise on the Great Art , Weiser, 1995.

[11] Courdert, Allison, 1980. Alchemy, Shambala.

[12] Gregory, R. 1989. Nature, vol.342, Nov 31, p.471.

[13] Dobbs, B.Y.T. 1975. The Foundations of Newton"s Alchemy or the Hunting of the Green Lyon, Cambridge.

[14] Dobbs,B.Y.T. 1991. The Janus Face of Genius: The Role of Alchemy in Newton"s Thought, Cambridge.

[15] Powell, N. 1976. Alchemy, Doubleday.

Средневековый алхимик был подчинен суровой дисциплине, распространявшейся как на неустанное проведение операций по Великому Деланию в лаборатории, так и на духовные упражнения и молитвы, коим он предавался столь же усердно. Невозможно было провести четкую разделительную грань между этими двумя параллельными сферами — разве долгие бдения алхимика в лаборатории не являлись своего рода духовной аскезой? Это сходство еще более усиливалось тем, что лабораторные труды сопровождались если и не постом, то по крайней мере значительным сокращением питания в решающие периоды Великого Делания, когда требовалось быть особенно внимательным, не спуская глаз с печи и реторты.

В качестве духовных упражнений отметим прежде всего молитвы и молитвенные обращения (средневековая алхимическая литература сохранила их великое множество) — будь то перед алтарем, установленным в молельне, будь то прямо в лаборатории, перед атанором или тиглем.

Однако алхимики практиковали и другие ритуалы. Были найдены ритуальные статуэтки и подсвечники, создатели которых ориентировались на символизм супружеской пары (Солнце и Луна, мужское и женское начала).

Есть также основания полагать, что в определенных случаях (в своей работе мы лишь коснемся одного из них — проблемы тайных алхимических обществ) носили символическую одежду, например, можно заметить смену цветов одежды юной девы и следование одной фазы за другой в серии знаменитых ковров с изображением Дамы и Единорога.

Не идет ли здесь речь о ритуальных одеждах, характерных для одного из герметических братств? Позволим себе сделать такое предположение.

Подобного рода проблему представляют собой также сны и сновидения, столь многочисленные в алхимической литературе, которые уже упоминались нами.

Эти великолепные алхимические сны и сновидения можно подразделить на две категории. К первой относятся пересказы галлюцинационных видений, в действительности представляющих собой искусственные построения. Впрочем, это была модель литературного изложения (вымышленный сон, сконструированный для нужд того или иного случая), которая применялась во все эпохи для изложения тех или иных религиозных учений и философских теорий. На этом уровне алхимический сон представлял собой специальную категорию, к которой можно отнести и воображаемые путешествия, придуманные многочисленными авторами. Рассказы об удивительных путешествиях, совершенных во сне, в ходе которых посещались одно за другим различные места и происходили встречи с диковинными персонажами, имели своей целью представить последовательное протекание фаз Великого Делания (как применительно к операциям, выполнявшимся в лаборатории, так и к этапам, через которые проходил адепт во время психических упражнений, ведущих к озарению).

Другую категорию составляли сновидения, действительно посетившие алхимика во время сна. Спрашивается: были ли среди психических упражнений, коим предавались средневековые алхимики, такие, которые имели своей целью благоприятствование появлению особых галлюцинационных переживаний, складывавшихся в некий символический сюжет? Это могло бы служить вместе с тем и доказательством глубинного характера символических алхимических образов. Их подлинное очарование объясняется тем, что они основываются отнюдь не на традиционных художественных приемах, а на общем богатом и многозначительном фоне, образуемом (как сказал бы приверженец юнгианской психологии) сверхличностным слоем подсознания, в котором сосредоточены архетипы, очевидно, формирующие общий слой бессознательного в психике человека, подлинно коллективную память человечества. Этим мог бы объясняться весьма странный, отмеченный Юнгом (и не находящий никакого иного объяснения), факт возникновения алхимических символов в сновидениях обычных мужчин и женщин, а также людей, страдающих некоторыми психическими заболеваниями.

Очевидно, следовало бы иметь в виду, что могут существовать и промежуточные формы между намеченными нами двумя категориями алхимических снов. Некоторые сновидения, сконструированные из разрозненных элементов, могут включать в себя и компоненты, проистекающие из реально пережитых галлюцинационных видений, а с другой стороны, реально виденные и затем записанные сны могли включать в себя некоторые компоненты, представляющие собой смесь из галлюцинационных видений.

Подобного рода констатация не может вызвать недоумение с точки зрения современной глубинной психологии. Можно было бы даже отметить курьезные пережитки снов и видений алхимиков, иногда встречавшиеся в новое время. Например, имел место такой уникальный случай в позитивной науке XIX века: немецкий ученый Август Кекуле фон Штрадо-пиц уверял, что совершил свое решающее открытие (которое по праву может быть названо ключом к современной органической химии) в результате символического видения.

А кроме того: разве повседневный опыт простых, обыкновенных людей не показывает, что мир снов и видений отнюдь еще не потерял (по крайней мере для многих из нас) своего глубокого значения, находящего живейший отклик?

Алхимия, тотальная, божественная наука о природе и человеке, с очевидностью демонстрирующая совершенное соответствие между законами, управляющими, с одной стороны, макрокосмосом, «большим миром», и с другой — микрокосмосом, «малым миром», представляла собой изумительную систему, в которой успешная реализация трансмутации металлов была лишь одной из сфер применения секретных знаний и приемов: адепт был человеком, сумевшим достичь, пройдя через ряд удивительных опытов и переживаний, знания законов, коим в равной мере подчиняются как человек, так и мир, в котором он живет, — оба аспекта проявления Божественной воли.

Работа в лаборатории отнюдь не являлась мифом, однако не следует сводить традиционную алхимию к одному лишь этому тяжелому труду — тот факт, что алхимик обретал способность осуществлять трансмутацию простых металлов в серебро, а затем в золото, представлял собой лишь часть гораздо более обширного целого.

Арнальдо де Виланова

Арнальдо де Вилланова родился между 1235 и 1245 годами - наиболее достоверным представляется 1240 год. Сначала он изучал классические науки в Экс-ан-Провансе, потом – медицину в Монпелье ,завершил же свое образование в Сорбонне. Высказывалось предположение, что он слушал лекции Альберта Великого, но при сопоставлении дат это выглядит по меньшей мере маловероятным. Зато весьма вероятно, что там он познакомился с британским монахом Роджером Бэконом, автором «Зеркала алхимии (“Miroir d’Alquimie”), поскольку в их сочинениях имеется немалообщего. Именно через Бэкона мог Арнальдо познакомиться и с АльбертомВеликим ,которого английский алхимик хорошо знал. Говорят, впрочем, что Виланова сильно завидовал Альберту, так как монашеский орден, в котором состоял Виланова, не желал оплачивать алхимические исследования, тогда как мэтр Альберт не встречал в финансировании своих опытов никаких препон.

По окончании учебы Арнальдо де Виланова объездил всю Европу, став вскоре, очень модным и щедро оплачиваемым врачом. Из-за своих необычных методов и вольных разговоров он часто подвергался преследованиям со стороны местных церковных властей. Вот как объясняет это Рене Маркар: «Очевидно, что обвинения в постоянных сношениях с дьяволом имели под собой некоторые основания, поскольку при лечении использовались странные микстуры, амулеты, гипыоз и магия. Мэтр отвечал на это, что влияние врача на больного является фактором первостепенной важности, так как способствует исцелению, поэтому нужно прибегать к любым средствам, чтобы сделать его подавляющим». Итак, мы имеем дело с человеком очень незаурядным, чья жизнь сильно отличалась от размеренного, полностью посвященного науке и религии существования, которое вели такие люди, как Альберт Великий, Роджер Бэкон или Фома Аквинский. Мэтр Арнальдо — предвестник Парацельса и шарлатана Калиостро.

Вернувшись в Париж, чтобы преподавать в университете, Арнальдо де Виланова стал произносить столь смелые речи, что трибунал святой инквизиции всполошился. Так, адепт во всеуслышание провозглашал, что милосердие должно цениться выше молитвы, а папские буллы, будучи написаны человеком, никак не могут считаться непогрешимы ми, или по крайней мере «непогрешимость их вполне сравнима с точностью его собственных диагнозов»! Сегодня мы знаем, какие ожесточенные споры вызывает в католической церкви проблема непогрешимости папы, поэтому легко представить ярость церковных властей XIII века, столкнувшихся с подобным вольномыслием... В результате врачу-алхимику пришлось спешно покинуть Францию и возобновить свои странствия по Европе. Судя по всему, ему удалось обрести благосклонность верховного понтифика, папы Климента V, который страдал от почечных колик и призвал его к себе; но тут Арнальдо де Виланова внезапно скончался в море, недалеко от генуэзского побережья.

Его смерть не успокоила инквизицию, которая решила устроить над ним процесс, и в 1317 году, то есть спустя четыре года после кончины, он был осужден, а большая часть его сочинений была изъята и предана сожжению. Этим объясняется тот факт, что наряду с главными произведениями Арнальдо имеется лишь несколько небольших и очень невнятных трактатов, подписанных его именем, но вряд ли созданных им. Вероятно, некие суфлеры, пользуясь тем, что в то время нельзя было с уверенностью сказать, какие именно сочинения мэтра Арнальдо сохранились, выдавали свою галиматью за творение его рук. Разумеется, противники алхимии не преминули сделать из этого вывод, что апокрифическим является все наследие Арнальдо.

Из числа этих небольших трактатов, чье авторство остается сомнительным, я все же выделю один, не лишенный мысли. Речь идет о рукописи, которую обнаружил Пуарье в XVI веке. Если судить по почерку, текст этот принадлежит Арнальдо де Виланове, и речь в нем идет о проблемах омоложения, с которыми сталкиваются люди, прожившие несколько веков! Вот какой рецепт предлагает им наш философ: «Желающий продлить жизнь свою должен два или три раза в неделю растираться соком кассии. Каждую ночь перед сном должен он класть себе на голову компресс, состоящий из восточного шафрана, лепестков красной розы, эссенции сандалового дерева, сока алоэ и амбры, причем все это следует растворить в розовом масле, добавив немного воска. Утром нужно снять компресс и поместить его в свинцовую шкатулку до наступления следующей ночи, когда он будет использован
вновь».

Если говорить только об алхимии, то Арнальдо де Виланова считается одним из тех адептов, которые действительно сумели создать философский камень. Судя по трактату «Великие чётки», это предположение выглядит оправданным, однако в доказательство мы не можем привести ни одного исторического факта. У нас имеется только его собственное утверждение о том, что ему удалось осуществить магистерию, преобразовав свинец в золото. Для беспристрастного и строгого расследования этого недостаточно. Итак, получив отрицательный ответ и во втором пункте, я с надеждой обращаю взор на Раймунда Луллия, прославленного доктора-ясновидца с острова Мальорка.

Прославленный бенедиктинец из монастыря в немецком городе Эрфурте является, несомненно, одним из самых известных алхимиков. В любом случае, он один из тех, чьи трактаты чаще всего переводятся и переиздаются. Кроме того, имя Василия Валентина часто упоминается в научных работах и словарях в связи со сделанными им многочисленными открытиями в области химии.

В то же время это один из самых загадочных адептов в истории. Труды его при жизни не были изданы, и в то время, то есть к 1413 году, о них даже не было известно. Согласно одной из легенд, спустя несколько десятилетий после его смерти одна из колонн в Эрфуртском соборе внезапно раскололась, и в ней были обнаружены принадлежавшие перу знаменитого бенедиктинца алхимические трактаты, о которых сохранились только смутные устные предания. Естественно, писатели, привыкшие хулить алхимию, воспользовались этим фактом и объявили, что Василий Валентин не только не создавал приписываемых ему сочинений, но и вообще не существовал; остается лишь удивляться, отчего они не поставили под сомнение существование самих трактатов!

В предисловии к переизданию «Двенадцати ключей философии» («Douze Clefs de la Philosophie»), одного из главных произведений Василия Валентина, Эжен Канселье пишет: «После столь многих исследователей, обладавших куда большими возможностями, чем я, и имевших доступ к документам, было бы наивно пытаться найти окончательное решение исторической загадки, которая была, есть и, несомненно, останется нераскрытой, как это бывает с адептами, не поддающимися идентификации с точки зрения национальной принадлежности и социального статуса. Да, нам кажется, что не столь уж это и важно — точно указать, что автором «Двенадцати ключей философии» был тот или иной человек, избравший в силу неизбежного традиционного закона покров анонимности. Для нас представляет интерес сам труд, независимо от того, являлся он плодом индивидуальных или коллективных усилий. Более того: мы считаем в высшей степени ребяческими и смехотворными потуги людей — а таких всегда большинство — любым способом определить гражданское состояние и социальное положение философа, навсегда поднявшегося над мирской суетой».

Была даже попытка опровергнуть существование монастыря бенедиктинцев в Эрфурте; однако в одном из писем великого философа Лейбница1 мы можем прочесть следующие слова, имеющие отношение как раз к Василию Валентину: «Мне известно, что Иоганн Филипп, курфюрст Майнцский, приказал разыскать его в подвластном ему городе Эрфурте, у бенедиктинцев; но сделать это так и не удалось». Эжен Канселье, со своей стороны, обратился к «Истории Эрфурта» («Historia Erfurtensis») (1675) Иоганна Гудена, графа Пфальцского, где этот профессор права, занимавший посты бургомистра города и ректора университета, писал: «Василий Валентин пребывал (в 1413 году) в монастыре святого Петра, был известен своими познаниями в искусстве медицины и естественных науках... Кроме того, он, следуя распространенной безумной идее, будто бы преисполнился иллюзорной надежды создать золото, за что винить его особенно нельзя, ибо на протяжении многих веков надежда сия не только увлекает любителей этой науки, но и лишает их остатков разума».

Отсюда со всей очевидностью следует, что некий монах-бенедиктинец, имя которого осталось неизвестным и который взял псевдоним Василия Валентина, действительно существовал. В XIV веке им были написаны трактаты, сохранившиеся до наших дней. Впрочем, несколько биографических деталей можно извлечь из сочинений самого адепта: в одном месте он, например, упоминает, что в юные годы совершил путешествие в Англию и в Бельгию. И напротив, никак нельзя считать реальным его «путешествие» в Сантьяго де Компостелло, о котором он говорит в своей «Триумфальной колеснице сурьмы» («Char de triomphe de l’antimoine»): «Когда я, совершив по данному мной обету трудное паломничество к мэтру Иакову из Компостелло, вернулся в свой монастырь (за что по сию пору благодарю Господа), показалось мне, что многие вместе со мною и по милосердию Божьему возрадуются при виде святых реликвий, которые привез я во благо и утешение монастыря нашего и всех бедных людей. Однако таких, кто исправил бы к лучшему жизнь свою и ощутил признательность за проявленное Господом великодушие, нашлось мало; напротив, все принялись изощряться в насмешках, богохульствах и злоречии; впрочем, справедливый судия на Страшном суде воздаст им всем, без сомнения, самым ужасным образом».

Согласно распространенной легенде, Василий Валентин не только открыл сурьму (что истинная правда), но и, убедившись в ее вредоносном воздействии, угостил ею своих собратьев бенедиктинцев, которые умерли от этого — отсюда будто название сурьмы — «антимонах»2. Помимо очевидной абсурдности подобного поступка для адепта следует отметить, что все его трактаты были написаны по-немецки, и грубая игра слов, с помощью которой пытаются доказать подлинность обвинения, на этом языке лишена смысла.

С точки зрения алхимической философии великой заслугой Василия Валентина было четкое определе ние третьего элемента, а именно соли. Эжен Канселье цитирует по этому поводу отрывок из книги «Заря медицины» («L’aurore de la Me decine») личного врача принца Оранского, Иоганна Батиста ван Гельмонта, который писал в 1652 году: «Василий Валентин, монах-бенедиктинец, гораздо яснее прочих очертил душу металла, которую назвал серой, или тинктурой; вещества, то есть соли; и, наконец, духа, названного им ртутью. Принципы сии у Василия позаимствовал столетия спустя Теофраст Парацельс; он применил их самым изумительным образом в отношении всей совокупности веществ».

Чтобы завершить принесшее нам одни лишь разочарования исследование тайной жизни этого неведомого адепта, приведем его знаменитую максиму: «Проникните должным образом в недра земные и вы найдете спрятанный камень, истинное снадобье». По латыни это пишется так:

VISITETIS INTERIORA TERRAE RECTIFIANDO INVENIETIS OCCULTUM LAPIDEM VERAM MEDICINAM

В этом изречении первые буквы слова, если их написать вместе, образуют V.I.T.R.I.O.L.U.M, то есть купорос — название, данное адептом тайной соли и растворителю, которые использовались в магистерии.

Бернардо, Добряк из Тревизо

Бернардо, граф Тревизской марки, небольшого пограничного государства, входившего в состав владений Венеции и по сию пору именуемый Добряком из Тревизо, заслуживает особого упоминания в ряду прочих адептов: он заслужил это своим упорством. Бернардо приступил к своим трудам в возрасте четырнадцати лет, а философский камень нашел, вероятно, в восемьдесят два, после множества неудач, постигавших его на протяжении почти всей жизни. К нему вполне можно отнести максиму, которую произносит в начале романа «Таинственный остров» инженер Сайрус Смит (Жюль Верн приписал авторство этой сентенции Вильгельму Оранскому, но она явно принадлежала ему самому): «Действие не нуждается в надежде, а настойчивость не нуждается в успехе».

Итак, граф Бернардо родился в 1406 году в Падуе. Ему не было четырнадцати, когда отец приобщил его к изучению старинных алхимических трактатов, в частности сочинений Гебера и Рази1. В течение первых четырех лет он тщательно исследовал метод, разработанный Рази, но ничего не добился, потеряв за это время три тысячи экю. Утратив веру в этого философа, он обратился к Геберу и вновь принялся за работу. В тщетных трудах прошло еще два года; он лишился уже шести тысяч экю. Следует отметить, что «на помощь» к Добряку из Тревизо поспешили все обитавшие в Падуе «суфлеры» и лжеалхимики, что и повлекло такие затраты.

Тогда один монах из числа его друзей показал ему небольшие трактаты, написанные неведомыми «суфлерами», которых звали Архелай и Рубическа. Он стал работать с ними, но вновь не добился успеха. Еще один из помощников уверял, что начинать следует с очистки спирта, повторяя эту операцию бесчисленное множество раз. Бернардо так и поступил. Первые опыты отняли у него пятнадцать лет жизни и большую часть богатства, а он не приблизился даже на пядь к реализации Великого Деяния.

Какой-то местный чиновник сказал ему, что первичной материей для Первого Деяния должна быть морская соль; когда это предположение не подтвердилось, тот же чиновник предложил новый способ: разводить серебро и ртуть в холодной воде. Каждый из этих растворов следует выдержать раз-дельно в течение года, затем смешать их и подвергнуть выпариванию в горячей золе, Остаток, помещенный в реторту, выставляется под солнечные лучи, под воздействием которых происходит кристаллизация; полученные кристаллы и являют собой философский камень. Бернардо терпеливо ждал пять лет, но кристаллы не появились.

Он прибегал к другим способам, привлекал других «суфлеров», обращался к другим ложным трактатам — все было тщетно. Ему исполнилось уже сорок шесть лет, от его богатств фактически ничего не осталось. Следующие восемь лет он провел в обществе монаха Жоффруа де Леврье, у которого была своя метода, основанная на использовании куриных яиц. Яичную скорлупу подвергали кальцинации. Затем, отделив желтки от белков, помещали их в раздельные емкости вперемежку с навозом и оставляли гнить. Полученную субстанцию промывали бесчисленное множество раз, пока в одном случае не появлялась белая вода, а в другом — красная. Эту операцию следовало повторять постоянно с целью создать первичную материю Деяния. Так Бернардо потерял еще восемь лет. Затем в компании одного теолога он пытался извлечь камень из железного купороса. Минерал был растворен в уксусе, подвергшемся восьмикратной очистке, потом взвесь поместили в перегонный аппарат, где пятнадцать раз в день подвергали дистилляции; все это продолжалось в течение года. Камень Бернардо так и не добыл, зато в результате этой изнурительной работы подхватил лихорадку, от которой страдал целый год и едва не умер.

Не теряя надежды, граф отправился в Германию, ибо прослышал, что тайной владеет исповедник императора. Тот хвалился, будто знает безошибочный способ получить первичную материю на основе ртути, серебра, серы и оливкового масла. Все эти ингредиенты следовало развести в водяной бане, постоянно встряхивая сосуд, затем сушить в стакане и наконец в колбе, поставленной на месяц в горячую золу. К полученной субстанции добавляли свинец и расплавляли эту смесь в реторте. По словам мэтра Генриха, исповедника императора, помещенное в раствор серебро — те десять марок2, что дал ему Бернардо, должно было значительно увеличиться в объеме. На деле же в сосуде осталось всего четыре марки!

Тут граф Бернардо несколько упал духом. Ничего удивительного — странно, что это не произошло раньше! К большому удовольствию семьи он на два месяца прекратил занятия алхимией; но вскоре злосчастная страсть к поискам философского камня, владевшая им с самого нежного возраста, вспыхнула вновь, и он пустился в странствия по Европе, чтобы отыскать какого-нибудь истинного адепта, который просветил бы его. Посетив Англию, Шотландию, Голландию, Германию, Францию и Испанию, он отправился на Восток, где провел несколько лет, объездив вдоль и поперек Персию, Палео тину и Е"гипет. По возвращении он надолго задержался в Греции, занимаясь изучением герметического искусства в монастырях. Все усилия его оказались тщетными, и в возрасте шестидесяти двух лет он оказался на Родосе,. совсем без денег, ибо растратил все свои средства в безумной погоне за камнем, и без друзей, но с прежней уверенностью, что раскроет чудесную тайну.

Вскоре он узнал, что на Родосе обитает некий священник, который, по общему мнению, сумел получить камень.

Правда, к такому человеку нельзя было явиться с пустыми руками; но тут графу Бернардо повезло: он встретил богатого торговца, друга своей семьи, и одолжил у него 8 тысяч флоринов. С этой суммой он и представился ученому священнослужителю, который познакомил его со своим методом; совместная их работа продолжалась около трех лет. Метод, состоявший в использовании золота, серебра и ртути, не дал результата, и Бернардо вернулся в свое графство полностью разоренным. Родные, считавшие его сумасшедшим. от него отвернулись и отказались даже принимать. Наконец, в возрасте восьмидесяти лет, он решил все начать с самого начала и перечитать Гебера, которого, очевидно, в свое время плохо понял. В последний раз отправился он на Родос, откуда не уезжал уже до самой- смерти, последовавшей в 1490 году. Согласно алхимической традиции, именно там Добряк из Тревизо открыл философский камень. Бернардо было тогда восемьдесят два года, и он владел чудесным секретом в течение трех последних лет жизни. Кроме того, он открыл для себя секрет безмятежной жизни, о чем сообщает в своих сочинениях: по его мнению, человек должен довольствоваться тем, что у него есть.

Самыми известными из написанных им алхимических трудов являются следующие: «Трактат по естественной философии металлов» («Traite de la philosophie naturelle des metaux») и «Забытое слово» («La Parole delaisee) Последнее сочинение вполне доступно, так как Клоду д’Иже пришла в голову превосходная мысль включить его в свою книгу «Новая ассамблея философов химии». В первом же из названных трактатов — «Естественной философии металлов» — содержится рассказ, известный под названием «Аллегория Источника» («Allegorie de la Fontaine»), в котором Бернардо из Тревизо в символической форме описывает операции, имеющие отношение к одной из трех частей магистерии. Этот текст стоит того, чтобы его воспроизвести:

«Погруженный в задумчивость. я прогуливался по полям.

Наступил вечер; я оказался в незнакомом месте, где не бывал прежде. Я наткнулся на маленький родник, чистый и светлый, обложенный красивыми камнями, и над ним стоял дуб с дуплом, а кругом возвышались стены, дабы коровы или прочие животные не осквернили его. Тут меня стало клонить в сон, и, у источника, увидел я, что закрыт он со всех сторон и подступиться к нему нельзя.

Тут прошел мимо старый, дряхлый священник; я спросил у него, отчего закрыт сей источник и сверху, и снизу, и со всех сторон. Он отнесся ко мне доброжелательно и был со мною весьма любезен, и обратился ко мне со следующими словами: «Сударь, сей родник поистине обладает ужасной силою, ничто в мире с ней не сравнится. Пользоваться же ею может лишь царь здешних мест, коему сие хорошо известно, ибо не бывало случая, чтобы прошел он мимо источника, — настолько влечет его эта сила. И обретает он ее в источнике, купаясь в нем двести восемьдесят два дня, и возвращает она ему молодость, и победить царя никому не дано».

Тогда я спросил священника, видел ли он царя, и получил ответ, что на его глазах вошел царь в источник; но, когда входит он и стража его закрывает, нельзя его видеть в течение ста тридцати дней; лишь потом он показывается, блистая молодостью своей. Охраняющий его стражник постоянно греет воду, дабы сохранил он свое природное тепло.

Тогда я спросил, какие цвета у царя? Ответил мне священник, что сверху на нем мантия из золотого сукна, под ней камзол из черного бархата, сорочка — белая как снег, а плоть — красная, словно кровь.

Потом я спросил: когда царь приходит к источнику, сопровождают ли его толпою чужестранцы и люди простого звания? Он мне ответил с приятной улыбкою: «Царь приходит один, не берет с собой ни чужестранцев, ни простых людей; никто не приближается к источнику, кроме царя и стражника, человека обыкновенного. Когда же входит царь в источник, то сначала скидывает с себя мантию из тонкого золотого сукна, сшитую в несколько тончайших слоев, и отдает ее первому слуге, которого зовут Сатурн. Сатурн берет ее и хранит в течение сорока или сорока двух дней, и иногда, если надо, и дольше. Потом король снимает камзол из черного бархата и отдает его второму слуге, которого зовут Юпитер, и тот хранит его целых двадцать дней, а после этого, повинуясь царскому приказу, отдает его Луне, третьей из служителей, прекрасной и блистающей, дабы та хранила его еще двадцать дней. Царь же остается в своей белой как снег сорочке, изукрашенной пестрыми разводами соли. Снимает он с себя эту белую тонкую сорочку и отдает Марсу, который хранит ее в течение сорока, а иногда сорока двух дней. После этого Марс по воле Божьей вручает «ее желтому, но не яркому Солнцу, которое хранит ее сорок дней, и тогда появляется прекраснейшее, ярчайшее Солнце, которое берет ее и хранит...

Тут я спросил: «Неужто не приходит к этому источнику доктор или кто-либо из других людей?».

— Нет, — сказал он, — никто не приходит, кроме стражника, который помимо прочего поддерживает постоянное тепло, так что все вокруг окутано дымом.

— У стражника этого много забот?

— Поначалу немного, но к концу их становится больше, ибо источник воспламеняется. Я спросил: «Многие ли видели это?».

— У всех это перед глазами, только постичь это они не в силах.

Я спросил: «Что делают стражи потом?».

— Если хотят, могут очистить они царя в источнике, помешивая и сохраняя место сохраняемым в сохранном хранилище, вернув ему в первый день камзол его, на следующий день сорочку, на третий день кровавую плоть.

Я спросил: «Что все это значит?». Он ответил: «Господь говорит один раз, десять, сто, тысячу и сто тысяч, а затем умножает на одиннадцать».

Я сказал: «Ничего не могу понять». Он ответил: «Больше не скажу ни слова. потому что я устал». И я увидел, что он устал, и сам я устал, и сильно клонило меня в сон, ибо прошедший день провел я в трудах».
Если бы читатели мои прочли этот текст прежде, чем ознакомились с предыдущими страницами, они сочли бы его лишенным всякого смысла. Между тем для философа здесь все совершенно ясно, а для учеников, к числу которых я отношу и себя, имеются некоторые подсказки, позволяющие уловить суть. С первого взгляда понятно, что речь идет об аллегорическом описании одной из частей магистерии и связанных с ней операций. Несомненно, это последняя часть — та самая, когда материя, приведенная в состояние ребиса, подвергается вывариванию в философском яйце. Вода источника символизирует философскую ртуть и воду мудрецов, или молоко Богородицы, которые служат для вымачивания материи по ходу Третьего Деяния. Стены, окружающие источник, означают категорический запрет разглашать тайны алхимии. Различные одеяния царя — иными словами, ребиса — соответствуют семи стадиям вываривания, которые более известны под названием «фазы Филалета». И когда Добряк из Тревизо говорит, что царь отдает мантию золотого сукна первому стражу, которого зовут Сатуры, это не означает, будто свинец играет здесь какую-то значительную роль — просто в фазе Сатурна ребис теряет свой изначальный цвет и приобретает окраску Черного Деяния. Продолжительность каждой фазы указывается очень четко: к примеру, Бернардо говорит, что фаза Юпитера длится двадцать дней.

Заключительный диалог чрезвычайно важен и показателен именно здесь уточняется, что к Деянию нельзя допускать чуждую материю и заправляет всем страж, поддерживающий постоянное тепло, иными словами тайный огонь. Затем указывается на обычную природу этой субстанции. Наконец, в предпоследней реплике содержится намек на мультипликацию (умножение), то есть на присущее философскому камню свойство увеличивать при новом вываривании силу свою до бесконечности. В сущности, магистерия совершается целиком, но на сей раз вместо изначальной материи используется созданный камень, который вновь проходит весь цикл алхимических операций. На этом я пока остановлюсь, поскольку в последней части книги мы получим возможность детально изучить фазы Филалета: ведь «Аллегория Источника» — всего лишь краткое их резюме.

Теперь нам ясно, почему ученые люди, изучавшие алхимию только по трактатам и не имевшие понятия о практической стороне дела, считали подобные тексты бредом. Но для человека, способного интерпретировать эту аллегорию, рассказ Бернардо из Тревизо представляет подлинный modus operandi , а для «поклонников науки» или читателей, жаждущих познать тайны алхимии, это настоящая нить Ариадны, с помощью которой закладывается основа для будущих изысканий.

Бернардо из Тревизо приводит, кстати, еще одну аллегорию (быть может, созданную им самим) под названием «Сон-Зелень» («Songe-Verd»), где в той же образной манере описывается другая часть магистерии. Я не буду воспроизводить ее целиком, поскольку она очень длинная, а процитирую только короткие отрывки, позволяющие лучше понять символический характер некоторых алхимических сочинений.

Итак, Добряк из Тревизо крепко спал и во сне ему явилась статуя с золотыми губами, Объявив себя гением мудрецов, она пригласила его следовать за собой; вместе они прошли через фантастические сады, и алхимик с большим удовольствием описывал увиденных там необыкновенных животных. Внезапно Бернардо почувствовал, что ослеп; тогда ему натерли глаза магической травой, и зрение вернулось — это прозрачная аллегория адепта, обретающего подлинное понимание вещей. Тут перед ним возник изумительный дворец, который он описывает следующим образом: «В первых покоях был зал, обитый шелковой тканью с золотыми нитями и такой же бахромой. Цвет обивки переливался от красного к зеленому и серебристому, а сама она была словно окутана белой газовой дымкой; далее находились кабинеты, украшенные драгоценными камнями разных цветов; далее открывалась взору комната с драпировками из великолепного черного бархата с полосами из столь же черного и сверкающего атласа, с украшениями из гагата, блистающего ослепительной чернотой своей». Я пропущу вторые покои, чтобы перейти к третьим: «В третьих покоях была комната, обитая чрезвычайно яркой тканью пурпурного цвета с золотыми отливами, и ткань эта была столь прекрасной, столь роскошной, что не могли бы сравниться с ней никакие другие ткани, виденные мною прежде».

Затем алхимик говорит о строгих брачных законах этого странного края — само собой разумеется, речь идет о соединении серы и ртути философов. «Агасестор сочетает юную свежую деву со здоровым сильным старцем; омывает и очищает деву, полощет и чистит старца, который подает деве руку, а дева берет руку старца; потом их отводят в один из домов, и затворяют дверь с помощью тех же материалов, из коих сделан был дом; должны они оставаться взаперти полных девять месяцев; за это время изготовляют они все те прекрасные вещи, которые были мне показаны. По истечении срока выходят они. соединившись в едином теле и обладая отныне единой душой: из двоих существ сделалось одно, обладающее великой силой на земле. Агасестор использует силу эту, дабы обращать ко благу всех злодеев, которые обитают в его семи царствах».

Легко понять, что это еще одна аллегория камня. Отметим попутно, что здесь упоминается герметическая закупорка, и вновь указывается, что ни одно чуждое Деянию тело не должно участвовать в соединении. Что касается последней фразы, то речь идет о трансмутации семи металлов, а не о перевоспитании злодеев.

Конечно, эти тексты не могут считаться доказательством того, что Добряк из Тревизо познал секрет философского камня: они лишь показывают, что он в совершенстве изучал магистерию с теоретической точки зрения. Но я надеюсь, и мне хочется верить, что шестидесятилетние труды его были вознаграждены по заслугам и он действительно открыл герметическую тайну.

И хотя я не могу причислить Бернардо из Тревизо к позитивным пунктам моего расследования о реальности трансмутации, следует все же подчеркнуть, что этот упорный искатель истины заслуживает нашего особого уважения.

Как в случае с Василием Валентином, а позднее с Филалетом и Фюльканелли, мы не знаем подлинного имени адепта, ставшего известным под псевдонимом Дени Зашер. Нам известно только, что он родился в 1510 году в Гиени и принадлежал к знатному семейству. Получив основы образования в родительском замке, он отправился в Бордо с целью изучать философию в Коллеже искусств. Там он получил в наставники человека, который сам как раз постигал азы герметической науки. И юный Дени сразу приобщился к алхимическим исследованиям. Вместо того чтобы заниматься предметами, входившими в программу, он в течение целого учебного года, проведенного в Бордо, пытался найти рецепты трансмутации. Покидая университетский город, он увез с собой огромную тетрадь, в которой излагались рецепты, принадлежащие разным знаменитостям. Так, в его распоряжении оказались и «Деяние королевы Наваррской», и «Деяние кардинала Турнонского» и «Деяние кардинала Лотарингского» — сами названия эти были как бы гарантией надежности описанных процедур.

Затем молодой Дени. сопровождаемый своим бордосским наставником, направился в Тулузу, на сей раз — для изучения права. На самом деле как юноша, так и его наставник желали одного —осуществить на практике рецепты, привезенные из Бордо. Поэтому сразу же по приезде они закупили печи, стеклянную посуду, реторты, колбы и все прочее, что было необходимо для дистилляции, кальцинации и прочих алхимических операций. Разумеется, все собранные ими рецепты оказались обманом, и выделенные семьей двести экю, на которые Зашер должен был жить с наставником в течение учебного года в Тулузе, быстро вылетели в трубу вместе с дымом, поднимающимся над тиглями.

У историков можно найти превосходное описание странствий будущего адепта; но наиболее интересным мне представляется рассказ самого Дени Зашера, который включил свою автобиографию в трактат под названием «Краткое сочинение о природной философии металлов» («Opuscule de la philosophie naturell e des metaux»).

«Еще до конца года мои двести экю растаяли, как дым, а учитель мой скончался от лихорадки, каковую подхватил он летом из-за того, что раздувал мехи и постоянно пил воду, из комнаты же своей почти не выходил, и было там жарче, чем в венецианской оружейной мастерской. Смерть его огорчила меня тем сильнее, что родители мои соглашались высылать мне деньги только на содержание, тогда как для продолжения работы моей мне нужно было гораздо больше.

Чтобы преодолеть эти трудности, я вернулся в 1935 году домой, с целью выйти из-под опеки, и заложил все имущество мое на три года за четыреста экю. Средства были необходимы мне для осуществления операции, о которой рассказал мне в Тулузе один итальянец, утверждавший, будто видел этот опыт собственными глазами. Я оставил его при себе, чтобы довести дело до конца; итак, я произвел кальцинацию золота и серебра с помощью кислоты, но без результата, ибо из взятого мною золота и серебра извлек я только половину, а из четырехсот экю вскоре осталось у меня двести тридцать. Двадцать я вручил моему итальянцу, дабы тот отправился за разъяснениями к автору рецепта, автор же, по его словам, жил в Милане. Итак, на зиму я остался в Тулузе, дожидаясь его возвращения, но мог бы ждать и по сию пору, ибо больше я его никогда не видел.

Наступило лето, а с ним чума, заставив меня покинуть город; однако о работе своей я не забывал. Я оказался в Кагоре, где задержался на полгода, и там познакомился с одним стариком, коего все звали философом: в провинции часто так называют людей чуть менее невежественных, нежели все прочие; я показал ему сборник моих рецептов и спросил, что он о них думает. Он отметил десять или двенадцать, каковые показались ему лучше других, Чума прекратилась, я вернулся в Тулузу и возобновил работу с таким рвением, что из четырехсот экю осталось у меня лишь сто семьдесят.

Дабы с большей уверенностью продолжать свои опыты, познакомился я в 1537 году с одним аббатом, проживавшим недалеко от города. Обуреваемый той же страстью, что и я, он рассказал мне, что один из его друзей, пребывавший в свите кардинала д"Арманьяка, сообщил ему из Рима способ, каковой он полагает вполне надежным, но затратить на это нужно двести экю. Я дал половину, он добавил остальное, и мы стали работать вместе. Поскольку нам необходим был винный спирт, я купил бутылку превосходного вина из Гайяка, извлек из него спирт и подверг его многократной очистке; взяв его на четыре марки, опустили мы туда марку золота, которую подогревали в течение месяца; затем все было искусно перелито в реторту, накрытую другой ретортой, и выставлено на холод, дабы произвести замораживание. Работа длилась целый год, и, чтобы не оставаться в праздности, мы занимались другими, не столь важными опытами, из которых извлекли столько же пользы, как и из нашего Великого Деяния.

Так прошел весь 1537 год, не внеся в, нашу работу никаких изменений, и мы, вероятно, провели бы всю жизнь в ожидании, пока наш винный спирт замерзнет, потому что золото в воде не растворяется, так что вынули мы порошок таким, каким он был прежде — с той лишь разницей, что стал он чуть легче. Мы совершили проекцию с разогретой ртутью, но все было тщетно. Можете судить сами, как мы были раздосадованы, в особенности господин аббат, который уже объявил своим монахам, что им следует расплавить прекрасный свинцовый фонтан в центре монастырского дворика, а мы по завершении нашего опыта превратим его в золото. Неудача нас не обескуражила. Я вновь заложил имущество и получил четыреста экю; аббат сделал то же самое, и я отправился в Париж, ибо нет в мире другого города, где находилось бы столько знатоков этого искусства. С восьмьюстами экю в кармане я твердо решил оставаться там, пока не потрачу все свои деньги или не добьюсь чего-либо путного. Поездка привела в негодование моих родных и вызвала упреки друзей, которые хотели бы, чтобы я купил место советника, ибо воображали, будто я отменно разбираюсь в законах. Я заверил их, что еду в Париж именно с таким намерением.

Проведя в пути две недели, 9 января 1539 года я прибыл в Париж. Почти месяц я оставался почти никому не ведом: но стоило мне начать заводить знакомства с любителями или даже с изготовителями печей, как обнаружилось более сотни практикующих артистов, каждый из которых применял собственный метод: одни — цементацию, другие — растворы, третьи — порошок. Четвертые пытались извлечь ртуть из металла, чтобы затем связать ее. Каждый Божий день мы собирались на квартире у кого-нибудь из нас, а по воскресеньям и в праздники — в соборе Парижской Богоматери, самой посещаемой из всех церквей города. Мы сообщали друг другу о своих успехах, и одни говорили: если бы удалось начать все с начала, мы бы сделали большое дело; другие: если бы не лопнула колба, удача была бы несомненной; третьи: если бы раздобыть круглый сосуд из меди и хорошенько его закупорить, я бы непременно соединил ртуть с серебром. Не было ни одного, кто не дал бы убедительных объяснений постигшей его неудаче, но я был глух ко всем подобным речам, ибо успел убедиться на собственном опыте, сколь обманчивы все эти радужные надежды.

Появился один грек; с ним я работал — тоже безрезультатно — с гвоздями, изготовленными с добавлением киновари. Затем я познакомился с иностранным дворянином, который приехал в Париж недавно; он часто захаживал в ювелирные лавки, продать плоды опытов своих, и я сопровождал его. Долго я приставал к нему, упрашивая открыть тайну; наконец он согласился, но способ его оказался лишь более искусной фальшивкой, чем все прочие. Обо всем этом известил я тулузского аббата и даже послал ему копию рецепта сего дворянина, и аббат, думая, что я наконец узнал нечто полезное, наказал мне провести еще год в Париже, дабы не испортить столь хорошее начало. Однако, невзирая на все усилия, за три года продвинулся я вперед не больше, чем за все предшествующее время.

Я истратил почти все деньги, когда аббат внезапно вызвал меня, приказав все бросить и возвращаться немедленно. Встретившись с ним, я увидел у него письма короля Наваррского (это был Генрих, отец Жанны д"Альбре и дед Генриха IV). Сей монарх. отличавшийся любознательностью и большой любовью к философии, написал аббату, чтобы тот уговорил меня приехать к нему, в По на Беарне, и открыть ему секрет иностранного дворянина за вознаграждение — три или четыре тысячи экю. Эти слова, «четыре тысячи экю», звучали в ушах аббата столь приятной музыкой, что он не позволил мне даже передохнуть с дороги и потребовал, чтобы я сразу же ехал к королю. И вот в мае месяце 1542 года я прибыл в По, где принялся за работу и, используя известный мне способ, добился успеха. Когда я завершил опыт, согласно желанию короля, то получил обещанную мне награду. Король желал еще более отблагодарить меня, но его отговорили придворные вельможи — среди них даже те, которые сами же советовали пригласить меня. Посему король отослал меня с обещанием даровать мне первое же конфискованное имение или что-нибудь в том же роде. Пустая это была надежда, и я решил вернуться к моему тулузскому аббату.

Между тем мне стало известно, что на пути моем находится жилище некоего священника, чрезвычайно сведущего в естественной философии; я нанес ему визит, и он, исполнившись жалости ко мне, по доброте сердца дал мне совет не заниматься чепухой, а обратиться к книгам древних философов, дабы узнать как о первичной материи, так и о точной последовательности операций, которую должно соблюдать при практическом применении сей науки.

Я вполне оценил этот мудрый совет, но, прежде чем последовать ему, отправился к моему тулузскому аббату, чтобы дать отчет о том, как истратил я наши общие восемьсот экю, и вручить половину суммы, полученной в награду от короля Наваррского. Он был не вполне удовлетворен рассказом моим, но еще более огорчила его моя решимость прекратить совместную работу, ибо он полагал, что я преуспел в искусстве. Из восьмисот экю у нас с ним оставалось по девяносто. Я расстался с ним и вернулся домой, имея в мыслях как можно быстрее отправиться в Париж, дабы приняться за чтение философов. И вот, запасшись необходимыми средствами, я прибыл туда на следующий день после праздника Всех Святых 1546 года. Целых двенадцать месяцев я прилежно изучал великих авторов, а именно «Ассамблею философов», трактаты Добряка из Тревизо, «Поучение о Природе» («Remontrance de Nature») и прочие замечательные книги. Поскольку своих принципов у меня не было, я не знал, на чем мне остановить выбор.

Наконец вышел я из своего уединения — не для того, чтобы повидаться е прежними знакомцами моими, коих я совершенно оставил, но чтобы поговорить с истинными философами. Однако речи их привели меня в еще большее замешательство: каждый из них изъяснялся на свой манер и исповедовал свои принципы. Тем не менее по вдохновению свыше решил я углубиться в чтение трудов Раймунда Луллия и «Великих чёток» Арнальдо де Вилановы; целый год провел я в размышлениях над этими книгами и составил определенный план; но пришлось подождать мне окончания срока, на который заложил я свое имущество. Итак, лишь в начале великого поста 1549 года я приступил к осуществлению задуманного. Сделав некоторые приготовления, закупил я все необходимое и приступил к работе на второй день Пасхи; дело, однако же, не обошлось без злоключений и тревог. Одни говорили мне: Что вы собираетесь делать? Разве не истратили вы уйму денег на это безумие?». Другие уверяли, что, если я буду покупать такое количество угля, меня примут за фальшивомонетчика, люди де об этом уже шепчутся. Третьи уговаривали меня купить место в Судебной палате, поскольку я был лиценциатом права. Но более всего мучили меня родные, которые горько упрекали меня за безрассудное поведение и угрожали натравить на мой дом стражников, дабы те поломали все мои печи.

Предоставляю вам самим судить, сколь удручен и измучен был я таковыми речами и угрозами; утешение находил я только в работе и в опыте, каковой успешно продвигался с каждым днем под моим внимательным наблюдением. Из-за чумы всякая торговля в городе прекратилась, и, оставшись в полном одиночестве, я с удовлетворением следил за сменою трех цветов, которую философы считают необходимой для успеха совершенного Деяния. Я увидел, как они появились один за другим, а пробу совершил через год, в самый день Пасхи 1550 года. Обыкновенная жидкая ртуть, помещенная в реторту и поставленная на огонь, меньше чем за час превратилась в очень хорошее золото. Можете представить, какова была моя радость, однако хвастаться этим я не собирался. Я возблагодарил Господа за оказанную мне милость и поклялся использовать ее только во славу Божью.

На следующий день я отправился к моему аббату, чтобы исполнить обещание, согласно коему должны мы были сообщать друг другу об открытиях наших; заехал я также к мудрому священнику, который помог мне советом; но, к великому огорчению своему, узнал я, что оба они умерли примерно полгода назад. Однако домой я не поехал, а отправился в другое место, куда пригласил одного из Родственников, поручив управлять моим имуществом: я велел ему продать все, будь то движимость или недвижимость; из полученной суммы уплатил он мои долги и распределил остальное среди, тех, кто в этом нуждался, прежде всего среди моих родных, чтобы и им перепало кое-что от великих милостей, дарованных мне Господом. Все судачили о внезапном моем решении: самые мудрые пришли к выводу, что я, раскаявшись в безумном расточительстве своем, продал имущество, дабы укрыться от стыда перед людьми в каком-нибудь глухом месте. Родственник мой присоединился ко мне июля, и мы с ним пустились на поиски свободной страны: сначала отправились в Лазанну, в Швейцарию, затем переехали в Германию, дабы провести остаток наших дней в каком-нибудь из самых славных городов Германии, намереваясь, однако, жить без всякой роскоши и очень тихо».

Так завершается рассказ Денм Зашера о реализации Великого Деяния. В Лозанне наш новый адепт влюбился в местную девушку и обвенчался с ней, а затем поехал в Германию вместе с женой, причем родственник по-прежнему находился при нем. И в Кёльне в 1556 году обрел он свой печальный конец: его убил тот самый кузен, которому он целиком и полностью доверял, Он был задушен во сне, а родственник его бежал вместе с молодой женщиной вероятно, своей сообщницей. История эта наделала в свое время много шуму в Германии, однако преступников разыскать так и не удалось.

Ничто в жизни этого философа из Гиени не дает нам оснований заключить, будто он действительно осуществил трансмутацию металла. Конечно, утверждение Дени Зашера, сделанное после откровенных признаний во многих неудачах, кажется мне правдоподобным, и я отчасти склонен ему поверить. Тем не менее продажа имущества и так могла бы обеспечить его средствами, достаточными для «зажиточного», по его словам, существования в Лозанне. Что касается убийства, то совсем не обязательно выдвигать в качестве мотива желание кузена похитить философский камень; скорее всего, причиной послужила страсть, ведь Зашер был вдвое старше своей юной супруги.

Итак, если не считать почти несомненного успеха Никола Фламеля, расследование мое принесло до сих пор сплошь отрицательные ответы; но тут на горизонте у нас появляется, нет, не алхимик, а суфлер, сущий висельник, который, однако же, откроет перед нами совершенно новые перспективы.

Альберт Великий

Мэтр Альберт родился в 1193 году в Лауингене в богатой семье. В первые годы учебы его успехи были довольно скромными, никак не давали оснований предположить, что он станет величайшим ученым своего времени. Для объяснения этой аномалии ссылались на чудо, случившееся после вступления Альберта в орден доминиканцев. Молодому монаху будто бы явилась Дева Мария и спросила, в .какой науке он желал бы преуспеть. Юноша выбрал философию, и Мария обещала поддержать его на этой стезе, выразив, однако, сожаление, что он не отдал предпочтение теологии и по этой причине в конце дней своих понесёт наказание: станет таким же недалеким, как в ранней молодости.

Как бы там ни было, Альберт вел в Павии образ жизни студента из богатой семьи, пока не познакомился с монахом-проповедником, который уговорил его вступить в орден святого Доминика, в ту эпоху весьма могущественный, и в тишине и спокойствии посвятить себя наукам. Действительно, тогда, среди бесконечных войн, монастыри были единственными надежными убежищами, где культура могла развиваться без помех.

Так что мэтр Альберт стал доминиканцем, но получил значительные послабления в соблюдении орденского устава. Чтобы он мог заниматься своими исследованиями, ему позволили до самой смерти пользоваться принадлежавшим ему состоянием, что для тех времен было делом неслыханным.

Проведя несколько лет в Кёльне, Альберт Великий в 1945 году определяется в Париж, чтобы получить заветное звание магистра, присваиваемое тамошним университетом. Для этого необходимо было три года успешно преподавать в университете. Первые его лекции стали подлинным триумфом: аудиторию, где он читал, студенты брали штурмом, так что пришлось искать для него более просторное помещение. А поскольку в университете не оказалось залов, куда могли бы вместиться все желающие, мэтр Альберт вынужден был проводить свои занятия под открытым небом, на площади. Эта площадь сохранила его имя: ведь название Мобер (Maubert) означает не что иное, как мэтр Альберт (maitre Albert).

Альберт Великий проявлял интерес не только к философии, он был универсальным ученым. Кроме всего прочего, он оставил работы по неорганической химии, далеко обогнавшие уровень той эпохи. Разумеется, занимался он и алхимией. До нас дошло пять алхимических трактатов, подписанных его именем; среди них самый знаменитый — «Об алхимии» («De Alchimia»). Ему приписывают также два небольших учебника по магии: «Изумительные тайны Великого и Малого Альберта» («Les admirables secrets du Grand et du Petit Albert»). Его научный авторитет был настолько высок, что долгое время никому и в голову не приходило сомневаться, что все эти столь разнообразные сочинения принадлежат ему. Лишь много позже было замечено, что, например, в «Малом Альберте» приводятся цитаты из Парацельса и Василия Валентина, которые родились два столетия спустя после него, вследствие чего более решительные критики пришли к выводу, что эти практические руководства по магии являются апокрифами. Наконец, в начале XX века, после того как мэтр Альберт был канонизирован церковью, стали утверждать, будто все приписываемые ему герметические трактаты являются мистификацией. В наши дни никто не сомневается, что мэтр Альберт был алхимиком, однако вопрос об авторстве трактатов гораздо более сложен. Судя по всему, перу мэтра Альберта принадлежит сочинение «Об алхимии», или, во всяком случае, оно было написано под его руководством. И почти наверняка можно утверждать, что он не имеет никакого отношения к прочим трактатам. Правда, в результате исследований, проведенных профессорами одного из больших американских университетов, обнаружилась вещь не менее поразительная: было неопровержимо доказано, что по крайней мере часть «Изумительных тайн Великого Альберта» была действительно написана монахом доминиканского ордена! Это открытие повергло заокеанских ученых в подлинное смятение, и они пришли к выводу, что Альберт либо сошел с ума, либо вполне сознательно насмехался над всем миром. Их замешательство еще более усилилось, когда в ходе дальнейших разысканий они заметили, что некоторые неопубликованные рукописи Альберта содержат фрагменты, чрезвычайно напоминающие тексты исследований по народной магии, причем доминиканец, похоже, не делал никакого различия между ними и собственными сочинениями. Простая и одновременно фантастическая истина заключается в следующем: магические писания Альберта, Великого являются алхимическими трактатами, но написаны они в символической форме, которая по сложности своей превосходит все прочие сочинения такого рода.

Вот лишь один пример, взятый из первой главы второй книги «Великого Альберта»: «Первая трава — от Сатурна и называется офодилий. Сок ее очень помогает смягчить и исцелить боли в пояснице и ногах. Дают ее также тем, кого беспокоит мочевой пузырь. Если же слегка обварить корень ее, поможет она от меланхолии и одержимости демонами: больному следует носить обернутый в белую тряпицу корень сей, ибо изгоняет он коварных духов из любого обиталища». Этот, на первый взгляд совершенно бессмысленный текст обретает значимость, как только ты поймешь, что здесь излагается алхимический рецепт, где идет речь о Сатурне, то есть о свинце, а обваривание корня означает извлечение металлического корня металла посредством варки с целью сотворения Белого Деяния, которое символически зашифровано под тряпицей того же цвета. Фактически в этом якобы магическом рецепте описывается всего лишь один из этапов магистерии.

Фома Аквинский — один из будущих святых католической церкви — становится с 1244 года любимым учеником Альберта Великого, который приобщил его не только к наукам, преподаваемым открыто, но и к алхимии, поскольку в нашем распоряжении имеется несколько герметических трактатов, написанных Фомой Аквинским. Кстати говоря, в одном из своих сочинений1 Фома задается вопросом, законно ли использование алхимического золота, и приходит к выводу, что нет никаких оснований отдавать предпочтение природному золоту, из чего можно заключить, что он действительно присутствовал при трансмутациях, осуществленных Альбертом. Оба они увлекались также созданием роботов, чрезвычайно модных в ту эпоху. Говорили, будто им удалось построить говорящую голову, которая даже отвечала на вопросы2; однажды в этой голове что-то сломалось, и ее беспрерывное бормотание настолько вывело из себя Фому Аквинского, что он в приступе бешенства разбил ее тростью. Этот анекдот, проникший даже на страницы «Большого Ларусса», лишен всяких оснований. Рассказывать его начали лишь в XVIII веке, причем это либо пустая выдумка, либо следствие неправильного истолкования одного из алхимических текстов Альберта, где говорится об отрезанной голове, которая означает не что иное, как одно из состояний первичной материи в процессе магистерии — caput mortuum.

Зато другой чудесный факт из жизни Альберта Великого, который обычно считают легендой, скорее всего является подлинным. Речь идет о торжественном обеде в честь императора Вильгельма, когда в 1249 году Альберт принимал его в своем кёльнском монастыре. Об этом случае рассказывается в нескольких сочинениях, самое раннее из которых относится к 1320 году, — в нем отражены все примечательные события местного масштаба за период с 1248 по 1316 год. Еще одна версия принадлежит Иоганну Бека, который в 1346 году издал мемуары, повествующие о происшествиях примерно того же времени и? в частности, о чудесах, сопровождавших упомянутый выше обед.

Вот как излагает эту историю Иоганн Бека:

«Приближался праздник Богоявления, и король Вильгельм прибыл в Кёльн, дабы присутствовать на торжественной мессе в честь волхвов. В те времена преподавал там Альберт Великий из ордена братьев-проповедников, чрезвычайно сведущий в некромантии, еще более в философии, а пуще всего в теологии. Будучи приглашен королем, отведал он яств е его стола, а прощаясь, настоятельно попросил короля оказать ему честь и отобедать с ним в монастыре его в день Богоявления. Король, жаждущий увидеть какое-нибудь чудо, охотно согласился. В сказанный день, по завершении торжественной мессы, король со свитой своей отправился в монастырь проповедников, где Альберт принял его с подобающим почетом и повел в монастырский сад. Там король увидел слуг, которые выносили все необходимое для пиршества, то есть столы и стулья. Но стояли тогда жестокие морозы, и земля покрыта была снегом, так что люди из королевской свиты поначалу сильно вознегодовали против хозяина, в столь холодную погоду пригласившего гостей своих в сад, где нельзя было растопить камины.

Когда Альберт занял место рядом с королем за отдельным столиком, как и подобало для достоинства его, приглашенные с ворчанием расселись, ожидая подачи блюд. Внезапно снежный покров испарился, под лучами жаркого солнца пробилась зеленая трава и появились прекрасные цветы несравненной свежести, а ветви деревьев прогнулись под тяжестью плодов. Множество самых разнообразных птиц слетелось туда, чаруя гостей песнями своими и пестрым оперением — словно бы уже наступил июнь. Действительно, вскоре от зимнего холода не осталось и следа, стало так жарко, что многим пришлось снять с себя верхнюю одежду и удалиться в тень. Прислуживали гостям юноши столь дивной красоты, что никто из присутствующих не мог усомниться в их неземном происхождении; они беспрерывно подносили закуски и разнообразные напитки, делая сие с невероятным изяществом, благолепием и достоинством. Все любовались ими, не без некоторого, однако же, страха, хотя и воздавали должное блюдам, которые появлялись неизвестно откуда. Пиршество длилось более часа; затем слуги, убрав согласно обычаю столы, внезапно исчезли, вслед за тем умолкли птицы, увяла зелень деревьев и травы, померкла радость душевная и кончилось наслаждение для глаз. Вновь появился снежный покров и ударил мороз, так что все поспешно натянули на себя отложенную в сторону верхнюю одежду и устремились в жарко натопленные комнаты. Король Вильгельм во всеуслышание провозгласил Альберта величайшим учёным среди смертных и даровал ему близлежащие земельные угодья вкупе с правом собирать налоги в городе Утрехте».

В 1260 году Альберт был назначен епископом Регенсбурга, но занимал этот пост всего два года, поскольку терпеть не мог официальные должности. Он проповедует затем в Баварии, Вюрцбурге и Кёльне. 7 марта 1274 года в одном из итальянских монастырей умирает Фома Аквинский, и в то же самое мгновение Альберт Великий, находившийся тогда в Кёльне, с рыданиями возвещает об этой смерти другим монахам. Это отнюдь не легенда, а подтвержденный многими свидетельствами факт.

В том же году он принимает участие в Лионском соборе, а в 1276 году становится папским нунцием в Польше. Год спустя, невзирая на свои восемьдесят лет, он без колебаний отправляется в Париж, чтобы защитить память Фомы Аквинского, на некоторые сочинения которого обрушился с нападками университет этого города.

В 1279 году Альберт теряет память и до конца жизни затворяется в монашеской келье. Когда епископ Кёльнский пожелал навестить его, он ответил из-за запертой двери: «Альберта здесь больше нет».

15 ноября 1280 года он умер, и все жители города, облачившись в траурные одежды, торжественно проводили его в последний путь. Сразу же после смерти его стали почитать как святого, хотя некоторые враги обвиняли его в колдовстве и издевательски напоминали о постигшем его перед кончиной слабоумии: «Монсеньор Альберт сначала преобразился из осла в философа, затем из философа в осла». Но люди проникались к нему все большим благоговением, и на могиле его происходили чудеса.В 1637 году Рим официально признал его Блаженным, а в 1931 году он был канонизирован папой Пием XI. Наконец в 1941 году папа Пий XII провозгласил его патроном всех наук и христианских ученых.

Кроме свидетельства Фомы Аквинского у нас нет убедительных подтверждений того, что Альберт Великий успешно осуществил трансмутацию металлов, поэтому я вынужден считать первую фазу своего расследования сугубо негативной. Но прежде чем перейти к изучению жизни Арнальдо де Виланова, я позволю себе привести здесь знаменитые советы Альберта Великого, которые даются им в трактате «Об алхимии» и вплоть до сегодняшнего дня сохраняют ценность для всех герметических философов:

   1. “Да будет алхимик скромен и молчалив; да не раскроет он тайну опытов своих никому.
   2. Да живет он вдали от людей, в собственном доме, где две или три комнаты должны быть отведены для опытов его.
   3. Да определит он со всем тщанием время и часы работы своей.
   4. Да будет он терпелив, усерден и настойчив.
   5. Да совершит он, в согласии с правилами искусства, растирание, сублимацию(возгонку), закрепление, прокаливание, растворение ,дистилляцию(перегонку) и закрепление.
   6. Да не пользуется он иными сосудами, кроме как из стекла или глазурованной глины, дабы избежать воздействия кислот
   7. Да будет он достаточно богат, чтобы оплатить расходы, коих потребуют опыты его.
   8. Да избегнёт он всяких близких отношений с принцами и вельможами. Ибо поначалу станут они торопить его в работе, в случае же неудачи ожидают его жесточайшие пытки, тогда как награда за успех будет ему темница”.

Эдуард Келли, настоящее имя которого — Тальбот, появился на свет в 1555 году в Вустере (Англия). Родители хотели сделать из него нотариуса — и отправили его изучать право и староанглийский язык, поэтому он вскоре стал знатоком в расшифровке старинных рукописей и нотариальных актов. Природные дарования юноши обогатились затем приобретенными качествами ловкого мошенника: Келли подделывал старинные грамоты на владение собственностью и продавал их бессовестным людям. Его быстро разоблачили и предали суду за изготовление фальшивых бумаг: помимо изгнания, городские магистраты приговорили его к отрезанию ушей! Молодому человеку пришлось покинуть родные пенаты и сменить имя Тальбот на Келли — на сей раз это произошло не по причинам герметического характера, а в силу позорного осуждения. Отрезанные уши Келли скрывал под колпаком с наушниками, который не снимал даже на ночь, что придавало ему, по свидетельству современников, весьма торжественный и чуть ли не священный вид.

Из Вустера Эдуард Келли направился в Уэльс, где его подстерегала неожиданная удача. Остановившись на постоялом дворе, он разговорился с хозяином и в беседе упомянул, что знает древние языки, в частности гэльский. Хозяин тут же принес старинную рукопись. которую в здешних краях никто не мог прочесть. Келли сразу увидел, что речь там идет о золоте и трансмутации металлов. Чрезвычайно заинтересовавшись этим, он осторожно осведомился о происхождении рукописи.Хозяин рассказал ему, что несколько лет назад в этих местах жил один католический епископ, которого все считали очень богатым; когда он умер, его похоронили рядом с церковью. Хозяин, исповедующий протестантскую веру, не считал грехом вскрыть могилу прелата, ибо надеялся обнаружить там золото или драгоценности. Ожидания его не оправдались: он нашел только рукопись, а также два небольших шарика, один из которых, к несчастью, разбился, и из него высыпался очень тяжелый красный порошок; во втором же шарике был белый порошок. Хозяин унес с собой рукопись, шарик с белым порошком и несколько щепоток красного порошка, которые ему удалось собрать. Ни на одно мгновение ему не пришло в голову, что находка может представлять хоть какой-то интерес.

Эдуард. Келли, предположив, что, речь идет о порошке проекции, предложил за рукопись, белый шарик и остатки красного, порошка один фунт стерлингов —совершенно смешную сумму, — причем: поторопился добавить, что хочет приобрести эти вещи из чистого любопытства. Хозяин был счастлив выручить хоть немного за то, что досталось ему даром, и охотно пошел на сделку. Когда Келли приступил к изучению рукописи, он быстро понял, что его ничтожные познания в химии и герметическом искусстве не позволят ему разобраться в терминах. Ему нужно. было с кем-нибудъ посоветоваться. Он тайно вернулся в Лондон и написал своему бывшему соседу, которого Лангле де Френуа, а вслед ним и Луи Фигье называют доктор Жан Ди, не обратив внимания на то, что речь идет о прославленном некроманте Джоне Ди, занимавшем очень видное место в хронике британской жизни и по сию пору чрезвычайно популярном в кругах знатоков оккультных наук. В этом письме Келли просил Джона Ди, чтобы тот, не привлекая внимания посторонних, приехал к нему ради дела чрезвычайной важности.

Тут нам необходимо в скобках сказать несколько слов о том, кто такой был Джон Ди. Он родился в Лондоне в 1527 году и с самого раннего возраста стал ревностно изучать науки. Пятнадцатилетним он поступил в Кембриджский университет и регулярно занимался по восемнадцать часов в день, лишь четыре часа уделяя сну; два оставшихся часа предназначались для развлечений. Благодаря железному здоровью он легко справлялся с подобными нагрузками и, несомненно, стал бы виднейшим ученым своего времени в сфере традиционных наук., если бы не увлекся астрологией, алхимией и магией. Несмотря на свой юный возраст, он получил такую известность среди приверженцев оккультизма, что власти Кембриджа послали ему уведомление о нежелательности его дальнейшего пребывания в университете. Он вынужден был перейти в университет Дувена, где встретил многих людей, которые знались с прославленным магистром оккультных наук Генрихом Корнелиусом Агриппой, чьи «Обряды высокой магии» («Rituel de Haute Magie») и по сей день бойко распродаются в специализированных магазинах; помимо магии Корнелиус Агриппа пытался осуществить Великое алхимическое Деяние, и если я не говорю об этом на страницах данной книги, то лишь потому, что, по его собственному признанию, он потерпел полную неудачу, так и не сумев создать философский камень. В одном из его сочинений об этом говорится с полной откровенностью; с другой стороны, он уверяет, что обладал способностью вызывать демонов и применять на практике множество магических заклинаний. Юный Джон Ди, узнав об этих чудесах, исполнился энтузиазма и с еще большим рвением стал изучать герметические науки.

В 1551 году, в возрасте двадцати четырех лет, он вернулся в Англию, где был принят при дворе короля Эдуарда VI, которому оказал столь важную услугу, что получил пенсию в сто крон. Относительно этой тайной услуги существует множество легенд, но ни одна не подтверждается надежными свидетельствами. Можно, однако, предположить, что речь идет о каком-то магическом действии, поскольку причины пожалования пенсии никогда открыто не назывались. Удача отвернулась от Джона Ди со вступлением на трон Марии. Его обвинили в покушении на жизнь королевы посредством гадания на костях и, не в силах доказать это, заключили в тюрьму как еретика. Он избежал костра, сумев добиться расположения архиепископа Боннера. Убедив этого зловещего святошу в чистоте своих религиозных воззрений, в 1555 году он вышел на свободу. После чего современники прониклись к его магическим способностям еще большим почтением: ведь иначе повлиять на такого ограниченного человека, как архиепископ, было невозможно. С воцарением Елизаветы несчастья Джона Ди закончились: он вновь вошел в милость при дворе, и к нему несколько раз обращалась за консультацией сама королева. Елизавета снизошла до того, что навестила его дом в Мортлейке, чтобы полюбоваться коллекцией редкостей и прочих необычных вещей.

Именно в этом доме ноябрьским вечером 1582 года Джону Ди явился ангел, назвавшийся Уриэлем. Доктор онемел от ужаса, но ангел ласково улыбнулся ему, вручил подарок — прекрасно отполированный черный камень выпуклой формы — и сообщил, что с помощью этого камня можно беседовать с существами из иных миров; нужно лишь пристально глядеть на него, и тогда эти существа появятся на поверхности камня и откроют все тайны грядущего. Позднее Ди признался, что с успехом проделал подобный опыт; в самом же этом черном камне нет ничего мифического: после смерти некроманта он был приобретен графом Питерборо, а впоследствии попал в руки Горацио Уолпола.

Вот какому человеку Эдуард Келли передал алхимическую рукопись, найденную в могиле епископа. Быстро ознакомившись с текстом, Джон Ди сказал, что нужно прежде всего убедиться в качестве порошка трансмутации, и отправился вместе с Келли к одному из своих друзей — ювелиру. В мастерской последнего они совершили проекцию на свинец, и результат превзошел все ожидания: на глазах изумленного ювелира фунт презренного металла обратился в такое же количество чистейшего золота!

Тогда доктор Ди решил объединиться с Эдуардом Келли и пригласил того поселиться у него в доме. Он рассказал о явлении ангела Уриэля и обещал показать сеанс общения с существами иных миров. Этот сеанс состоялся 2 декабря, причем выяснилось, что Келли является даже лучшим медиумом, чем Джон Ди, потому что духи беседовали с ним одним, а доктор лишь записывал откровения, которые повторял ему его новый друг. Изложение этой странной беседы зафиксировано в рукописи, которая хранится в Британском музее, но, к сожалению, смысл его остается совершенно темным. Как бы там ни было, это событие сблизило двух мужчин, ибо Эдуард Келли вскоре стал необходим Джону Ди как посредник между ним и потусторонними силами.

Спустя некоторое время при дворе Елизаветы появился один польский дворянин по имени Альберт Лаский, воевода Сиражский. Королева приказала своему фавориту, графу Лейстеру, показать богатому иностранцу все, что было интересного в тогдашнем Лондоне. Воевода много слышал об алхимических опытах Джона Ди: и полагал, что тот обладает тайной трансмутаций. В самом деле, после знакомства с Эдуардом Келли Джон Дм всюду рассказывал, что у него есть эликсир долгой жизни, который он будто бы нашел в могиле одного епископа. Между тем воевода Лаский вел такой расточительный образ жизни, что даже его баснословное состояние быстро таяло. И он попросил графа Лейстера устроить ему встречу с прославленным знатоком оккультных наук, которая состоялась даже раньше, чем предполагалось, поскольку все трое вскоре оказались в королевском дворце. Ди сразу же пригласил знатного иностранца в свой дом в Мортлейке, По правде говоря, у него не было ни гроша, чтобы достойно принять гостя, и ему пришлось воззвать к великодушию Елизаветы, которая передала через Лейстера двадцать фунтов.

Создается впечатление, что Джон Ди, прежде отличавшийся безупречной честностью, подпал под влияние Эдуарда Келли: он решил обмануть Альберта Лаского, чтобы тот выделил средства на их алхимические опыты, по-прежнему не слишком успешные. Они стали рассказывать поляку о беседах с ангелом Уриэлем, но не разрешили присутствовать при общении с потусторонними силами под тем предлогом, что иностранец может вспугнуть ангела. Поляка томили несколько недель, разжигая в нем желание проникнуть в оккультный мир и все, более подчиняя его волю. Наконец 25 мая 1583 года магический сеанс состоялся: его описание сохранилось, но оно не позволяет определить, действительно ли явление ангела имело место или Келли и Ди использовали какие-то способы гипнотического и оптического воздействия. Как бы там ни было, Лаский объявил, что он потрясен и очарован; отныне магические способности доктора Джона Ди не вызывали у него никаких сомнений. Среди предсказаний, полученных благодаря ангелу, было и такое: Лаский станет счастливым обладателем философского камня, возложит на себя польскую корону и обретет бессмертие! Но, чтобы пророчество исполнилось, нужно было выполнить одно условие: воевода должен был увезти обоих англичан к себе на родину, чтобы они могли там спокойно продолжать свои герметические изыскания. Разумеется, Лаский, пылая энтузиазмом, согласился на это пустяковое условие, и трио немедленно отправилось в Польшу.

Потратив четыре месяца на дорогу, они прибыли в замок Альберта Лаского, находившийся в окрестностях Кракова. Ди и Келли взяли с собой жен и детей, из чего можно было понять, что они не собирались возвращаться в Великобританию. В замке Лаский оборудовал им прекрасную лабораторию, и они принялись за работу. Естественно, никаких ощутимых результатов это не принесло, если не считать результатом полное разорение знатного поляка, которому, чтобы удовлетворить аппетиты суфлеров, пришлось залезть в громадные долги. В конечном счете Лаский все же понял свою ошибку и, не желая объясняться с гостями, равно как и признаваться в собственной глупости, посоветовал им продолжить труды свои в Праге, при дворе императора Рудольфа, для чего снабдил их рекомендательными письмами.

Убедившись, что из поляка больше ничего не вытянешь, два друга сразу согласились с этим предложением и в 1585 году приехали в Прагу, столицу Богемии. До этого времени Джон Ди был категорически против использования порошка проекции, найденного в могиле епископа, поскольку прекрасно знал, что пополнить запас не удастся. Но в Праге он не мог рассчитывать на щедрое покровительство, как это было в Лондоне или в Кракове; ему надо было как-то подтверждать свою репутацию. Более того. постепенно Ди полностью подпал под влияние Келли. Да и Уриэль отныне удостаивал своими посещениями только последнего. По «требованию» ангела, — переданному через Келли, — доктору пришлось даже поменяться с приятелем женами; надо ли говорить, что супруга Келли была далеко не красива...

Именно в это время Эдуард Келли совершил ряд публичных трансмутаций, ошеломивших весь город. Он сразу стал кумиром высшего общества, его наперебой приглашали на приемы, устроенные в его честь, и он на глазах у всех производил проекции, а затем раздавал полученное золото и серебро присутствующим. Одну из таких трансмутаций он совершил в доме императорского врача Тадеуша Хайека. С помощью всего лишь одной крупицы порошка он обратил фунт ртути в чистое золото. Я процитирую здесь слова Луи Фигье: «Невозможно усомниться в правдивости этой истории, рассказанной серьезными писателями и подтвержденной многими очевидцами, в частности, врачом Николаем Барнау, который жил тогда в доме Хайека и сам создал золото с помощью Келли. Кусочек металла, полученный в результате этого опыта, был сохранен наследниками Хайека, которые показывали его всем желающим».

После этого Келли был приглашен ко двору императора Максимилиана II Немецкого, который чрезвычайно любил герметические чудеса, особенно если они приносили золото. Келли совершил публичную трансмутацию столь успешно, что император пожаловал ему титул маршала Богемии. Это внезапное возвышение вскружило голову суфлеру, который забыл о мудрых советах Джона Ди, всегда внушавшего ему, что не стоит выдавать себя за адепта, поскольку он не сможет создать новый порошок проекции. Келли же действовал так, словно запасы порошка у него были неисчерпаемы: одна трансмутация следовала за другой, при этом он объявлял во всеуслышание, что ему ничего не стоит увеличить количество порошка благодаря сво-им великим познаниям в герметическом искусстве.

Хвастовство лишь ускорило приближающийся крах. Придворные, завидуя стремительной карьере простолюдина, неустанно нашептывали императору, что ради пополнения государственной казны необходимо раскрыть тайну. Вскоре Максимилиан II велел арестовать суфлера и приказал тому произвести несколько фунтов порошка. Несчастный Келли, естественно, отказался, и его тут же перевели в крепость Цобеслау.

У Келли оставалась одна надежда: доктор Ди обещал императору, что поможет своему другу произвести порошок. Обоих доставили в Прагу и долго держали под стражей в лаборатории. Увы, они оказались не в силах создать хоть щепотку философского камня. Говорят, сначала они воззвали к ангелу Уриэлю, потом к демонам. Но искусство Гермеса было неведомо как небесному жителю, так и порождениям ада. Положение ухудшалось с каждым днем. В конце концов обезумевший от ярости Келли убил одного из стражников, после чего был заключен в замок Цернер.

В первый период своего заточения Келли написал алхимический трактат «Камень мудрецов» («La Pierre des Sages») и отправил его императору, обещая открыть тайну в обмен на свободу. Это не произвело никакого впечатления на уже умудренного опытом Максимилиана II Тогда Келли обратился к Джону Ди с просьбой вернуться в Англию и походатайствовать за него перед королевой Елизаветой. Джон Ди так и поступил. Кажется, королева даже пыталась заступиться за своего подданного, но получила ответ, что тот осужден за обыкновенное уголовное преступление и потому не может быть освобожден. Впрочем, сам факт этого вмешательства не является вполне достоверным.

У Келли остался один выход — бегство. Сделав веревку из разорванных на полосы простыней, он стал спускаться с высокой башни крепости. Сложения он был довольно плотного, и веревка не выдержала; в результате падения он сломал два ребра и обе ноги, а в 1597 году скончался вследствие полученных повреждений. Королева Елизавета хорошо приняла Джона Ди, однако по возвращении домой он встретился с гораздо менее приятным сюрпризом. Соседи, считавшие его колдуном и некромантом, сожгли библиотеку с четырьмя тысячами редких книг и полностью разрушили лабораторию. Получив скудную пенсию, он вел почти нищенское существование вплоть до конца дней своих. В 1608 году он скончался в своем доме в Мортлейке, в возрасте восьмидесяти одного года.

Итак, перед нами чрезвычайно интересный случай, когда человек, не достигший ступени адепта, сумел произвести многочисленные трансмутации металлов, причем в присутствии зрителей и посредством вещества, которое, несомненно, являлось порошком проекции. Да и чем иным могло быть вещество, найденное в могиле католического епископа? Разумеется, Луи Фигье, свято исповедующий принципы рационализма XIX века, не допускает и мысли о том, что это был камень мудрецов. Вот что он нам сообщает: «Это было большое количество порошка, созданного из философского камня, или, говоря языком, более соответствующим фактам, золотоносный состав, в котором химически связанное золото могло быть выделено посредством определенных манипуляций, что и дало возможность произвести все чудеса, совершенные якобы при помощи этого пресловутого порошка проекции». Подобное объяснение абсурдно. Конечно, можно спрятать золотоносный состав в порошке, но в этом случае количество золота всегда оставалось бы неизменным. Иными словами, его нельзя было использовать для трансмутации в золото большого количества других металлов. Аргумент этот имеет решающее значение, поскольку Луи Фигье каждый раз стремится доказать, что та или иная трансмутация могла быть успешной при наличии некоторого количества золота в порошке проекции. Но с точки зрения химии это невозможно: ведь если добавить к фунту ртути крупинку порошка философского камня, — пусть в этой крупинке содержится, к примеру, один грамм золота, — то по завершении опыта в составе ртути окажется тот же самый грамм, и ни в коем случае не больше. Однако в истории Келли, как и в некоторых других, которые мы еще расскажем, весь используемый металл обращался в золото, а следовательно, «научные» объяснения прошлого века тут не годятся.

К этому следует добавить, что существует множество свидетельств о произведенных Келли трансмутациях, и в книге Фигье. можно найти полный список латинских сочинений, где все эти публичные демонстрации упоминаются. С другой стороны, мы не должны забывать, что Келли был мошенником и, если называть вещи своими именами, законченным негодяем. Поэтому вполне допустимо предположение, что он использовал какой-то ловкий фокус, чтобы уверить зрителей в реальности трансмутации, которой в действительности не было. Я допускаю две возможности: суфлер мог изготовить пластинки из позолоченной бронзы и выдавать ее за золото, поскольку в те времена методы апробации были куда менее точными, чем в нашу эпоху; или прибегнуть к обыкновенной подмене, как это делают нынешние фокусники, хотя подобный способ представляется мне разорительным. Итак, я не могу считать себя полностью убежденным, но после удивительного обогащения Никола Фламеля это второй позитивный пункт в моем расследовании, хотя решающим доводом его признать нельзя.

«Англия, — пишет Жангле дю Френуа, — не рождала еще человека столь необыкновенного, как сей прославленный аноним, называвший себя Эйреней Филалет: его имя, личность, биография, сочинения — все представляет собой неразрешимую загадку. Известно, что он появился на свет в Англии в 1612 году, поскольку в 1645-м, когда он написал свою главную книгу, ему было не более тридцати трех лет; но мы не знаем, в каком городе и в каком графстве он родился. Весьма вероятно, что его совсем маленьким увезли в английскую Америку. Об этом упоминается в небольшом трактате «Опыты по изготовлению филоеофском ртути» («Experiences sur la preparation du mercure philosophique»), который был напечатан в 1668 году в типографии Даниеля Эльзевира, .издателя из Амстердама. Считается, что подлинное его имя было Томас Воген».

Следует признать, что аббат Лангле дю Френуа изложил все, что было известно в его эпоху о происхождении адепта, прославившегося под именем Эйреней Филалет. Столетие спустя немецкий историк Шмидер ограничится следующим восклицанием: «Тогда свершилось чудесное явление на западе Европы!». Этот алхимик чрезвычайно похож на Космополита тем, что оба они внезапно ворвались в Историю, обладая в полной мере знанием своего искусства, а затем столь же неожиданно исчезли так что никто не может сказать, где и когда они умерли — если умерли вообще. Как мы увидим, то же самое произойдет с Ласкармсом, и вполне позволительно задать себе вопрос, не помешало ли Александру Сетону пленение и, назовем вещи своими именами, убийство исчезнуть по завершении просветительской миссии таким же образом?

Чтобы составить некоторое представление об этом загадочном человеке и научиться его понимать, прочитаем вместе первую главу трактата «Открытый вход в закрытый дворец Короля».

«Я философ адепт и буду называть себя не иначе как Филалетом, и сие анонимное имя означает Поклонник Истины; в 1645 году от Рождества Христова, в возрасте тридцати трех лет, познав тайны медицины, алхимии и физики, решил я написать сей маленький трактат, дабы исполнить долг свой перед чадами науки и протянуть руку помощи тем, кто потерялся в лабиринте заблуждений. Одновременно желаю оповестить философов-адептов, что я ровня и собрат их, а также открыть свет тем, кто был обманут самонадеянными софистами, но может выбраться на истинный путь, если сам того захочет. Ибо предвижу, что многих просветит книга моя.

Это не сказки, это доподлинные и успешные опыты, которые я произвел сам и знаю о них все, как легко поймет из сочинения сего любой человек, ставший философом. И поскольку делаю я сие ради блага ближнего, то могу смело сказать, а люди должны мне поверить, что из всех, кто писал что-либо на сей предмет, нет никого, кто изъяснялся бы более ясным образом, чем я, и много раз охватывало меня искушение все оставить, ибо казалось мне, что было бы куда лучше скрыть истину под маской зависти; но Господь, коему сопротивляться не могу и который один ведает сердцами, принудил меня. И потому верю я, что в сей последний срок мира некоторым людям будет даровано счастье обладания этим бесценным сокровищем, ибо я писал с полной откровенностью и разъяснил все, что могло бы ввести в сомнение тех, кто приступил к изучению сей науки.

Я даже знаю нескольких лиц, которым сей секрет известен так же хорошо, как и мне, и не сомневаюсь, что есть другие философы, с коими надеюсь свести знакомство в самое ближайшее время. Господь совершает Святой Волей Своей то, что Ему угодно. Признаю, что недостоин быть орудием Его в подобных вещах. Но в этих самых вещах исполняю я Его Святую Волю, перед которой должны склониться все твари земные, потому что Он создал их лишь для самого Себя и для самого Себя бережет, ибо являет Он для них центр Вселенной, от Него все происходит и к Нему все возвращается».

Именно по этой первой главе определяют дату рождения адепта: если в 1645 году ему было тридцать три года, следовательно, появился он на свет в 1612-м. Однако мы имели случай убедиться, что не нужно слишком доверять «откровенности» Филалета, поэтому я не вполне убежден, что в названном году ему действительно было тридцать три года. К тому же это уточнение никак не связано с текстом самого трактата, да и не было обычая в начале алхимического труда указывать свой возраст. Если же мы вспомним, что Филалет был христианским мистиком, а в тридцать три года умер или, точнее, вознесся на небо, достигнув полного просветления, Христос, то выглядит вполне возможным предположение, что названный адептом возраст следует толковать с точки зрения инициации: это символ обретения познания, а не указание на реальный факт биографии.

Но есть и еще одно обстоятельство. В первом издании трактата «Открытый вход в закрытый дворец Короля» на латинском языке был указан возраст — двадцать три, а не тридцать три года! Что касается оригинального английского текста, опубликованного два года спустя, то в нем также указан возраст в двадцать три года. Лишь в последующих переизданиях Филалет на десять лет постарел. Конечно, это могла быть типографская ошибка, которую автор впоследствии поправил, но представляется куда более вероятным1, что изменение было внесено издателями, которые не могли допустить, чтобы столь молодой человек сумел создать философский камень.

В этом случае мне кажется разумным понимать «двадцать три года» не как возраст Филалета, а как продолжительность философского Деяния. Это вполне правдоподобный срок для реализации магистерии — именно столько времени потратили Фламель, Дени Зашер и многие другие.

В любом случае мы можем быть уверены в одном: точный возраст адепта в 1645 году неизвестен, но весьма вероятно, что он был гораздо старше, чем сам утверждал. Этот пункт заслуживает внимания: нам придется вернуться к нему, когда мы попытаемся выяснить, кто именно вручил порошок проекции ван Гельмонту и Гельвецию.

Но обратимся вновь к загадочному характеру Эйренея Филалета, который особенно ярко проявился в главе XIII вышеназванного трактата. Мы приведем из него несколько самых характерных отрывков:

«Никто не смеет обвинять меня в зависти, ибо пишу я смело м безо всякого страха; пишу о вещах необыкновенных, о коих никто и никогда не писал так, как это делаю я; м пишу я это во славу Божию, для блага ближнего моего, с презрением к миру сему и его богатствам. Ибо уже родился Илия-Философ, и начинают уже возносить хвалу Граду Божиему. О себе же воистину могу сказать, что обладаю большим богатством, чем стоит вся известная Земля, но не пользуюсь им из-за козней дурных людей.

С полным основанием проникся я презрением к золоту и серебру, каковые ужасают меня, тогда как весь мир страстно им поклоняется, оценивает с их помощью любую вещь и созидает из них орудие тщеславия и роскоши. О, гнусное преступление! О, бездна небытия более глубокая, чем само небытие! И вы верите, что я скрываю науку эту из ревности или зависти? Нет, нет! Ибо я готов признаться во всеуслышание и от всего сердца, сколь тяжко мне бродить и странствовать по сей земле, словно отторгнутому от лика Господня...

Надеюсь (и надеюсь прожить достаточно, чтобы увидеть сие), что через самое недолгое время утолено будет извечное скотское стремление к серебру и деньгам и тогда рухнет опора зверя антихриста (ибо враждебен и противен он духу христианства). Люди безрассудны, народы безумны, ибо почитают одного лишь Бога — бесполезную массу тяжелого металла.

Возможно ли, чтобы сие продолжалось до момента спасения нашего, коего ожидаем мы так давно и которое наступит, когда новый Иерусалим раскинет вымощенные золотом площади свои и откроет сделанные из единого драгоценного камня врата, а древо жизни в раю распустит листья во здравие народов земных?

Я знаю, да, я знаю, что изданный мной трактат поможет многим создать чистейшее золото, но благодаря этому же трактату золото и серебро станут для них столь же презренными, как навоз. Верьте словам моим, юные школяры и подмастерья науки сей, верьте и вы, старики и философы, верьте, что таковое непременно наступит время (и я пишу сие не по прихоти пустого воображения, но предвижу разумом своим и укрепляюсь данным мне откровением), когда мы, познавшие и сохранившие науку сию, соберемся со всех четырех концов земли и вознесем хвалу Господу Богу нашему. Сердце мое творит и повторяет в себе слова, дотоле неслыханные, дух мой, обращенный ввысь трепещет от великой радости во славу Господа всего Израиля.

И я возвещаю слова сии и обращаю их в мир, как предвестие и трубный глас, дабы не умереть мне прежде, чем окажу я миру эту услугу. Книга моя станет предтечей Илии, который подготовит Господу царскую дорогу. И пусть все просвещенные люди мира волею Бога познают это искусство. Тогда золото, серебро и жемчуг станут вещами столь обычными и повсюду появятся в таком изобилии, что не будут обращать на них никакого внимания и почитать будут лишь постольку, поскольку и в них содержится наука. И тогда наконец явится нагая добродетель, благая сама по себе, и придет время славы ее».

Видимо, это и побудило аббата Лангле дю Френуа признать Филалета добрым христианином. Вот что он пишет по этому поводу: «Я намерен сообщить все, что мне известно, об этом адепте. Не подлежит сомнению, что был он человеком высоконравственным и, похоже, добрым христианином, хотя я не знаю, к какой конфессии он принадлежал. Судя по его книге, он был из числа фантазеров и энтузиастов».

Было выдвинуто несколько гипотез о личности этого адепта. Согласно самой распространенной из них, это был британский ученый Томас Воген, о чем написал, в меру своей довольно малой осведомленности, аббат Лангле дю Френуа. Предлагались и другие имена, но, скорее всего, это были псевдонимы: Филалету постоянно грозили преследования, поэтому он менял фамилии, называя себя то Чайлд, то доктор Цайль, то г-н Карноуб. Если же вернуться к Томасу Вогену, то он происходил из древней и знатной семьи в Уэльсе — глава этого рода носил титул лорда и входил в число пэров королевства. Сам Томас Воген был известным ученым и очень близким другом физика Роберта Бойля, с которым мы уже встречались. Оба принадлежали к небольшой группе ученых, составивших ядро будущего лондонского «Королевского общества». Поскольку Томас Воген много путешествовал и публично заявлял о своей вере в реальность алхимического искусства, высказывалось предположение, что лакуны в его биографии могут соответствовать внезапным появлениям адепта, известного под именем Филалет; кроме того, как я уже говорил, Томас Воген дружил с Робертом Бойлем, а нам известно, что Роберт Бойль и Филалет постоянно переписывались. И, наконец, последний довод, который выглядит решающим: до нашего времени дошла рукопись алхимического трактата Томаса Вогена, подписанная псевдонимом Филалет. Итак, дело представляется совершенно ясным, и в «Универсальном словаре Ларусса» статья, посвященная Томасу Вогену, содержит следующее безоговорочное утверждение: это алхимик, известный под именем Эйреней филалет, автор нескольких трактатов, в том числе знаменитого труда «Открытый вход в закрытый дворец Короля».

К несчастью, составители прославленной энциклопедии в данном случае доверились слухам, в чем убедился, проведя более детальное расследование. Совершенно справедливо, что Томас Воген интересовался алхимией и создал по меньшей мере один трактат об этом искусстве, но подписал его псевдонимом Евгений Филалет, а не Эйреней Филалет. Сверх того, по своему содержанию алхимический текст Томаса Вогена разительно отличается от учения, изложенного в трактате Филалета. Остается заключить только одно: личность адепта — точно так же, как его возраст — идентификации не поддается.

До нас дошло очень мало сведений о молодых годах алхимика. Британский писатель Урбигер2 сообщает, будто Карл I рассказывал одному из своих приближенных о проекции, совершенной Филалетом на его глазах в королевской лаборатории. Никаких деталей Урбигер не приводит, но добавляет, что порошок Филалета обладал поразительной силой. Обратимся к Луи Фигье, который пишет по этому поводу следующее: «Все историки сходятся в том, что тинктура Филалета превосходила силой своей те, что встречались прежде или имелись у других адептов XVII века. Один гран его порошка обращал в золото унцию ртути, а унция этого преображенного металла в свою очередь обладала способностью облагородить десятикратное количество ртути. Поскольку эта цифра почти соответству-ет результату, полученному ван Гельмонтом во время той знаменитой проекции, которая обратила его в алхимическую веру, было высказано предположение, что неизвестный адепт, вручивший голландскому ученому небольшое количества порошка, был не кто иной, как Филалет собственной персоной. Версия эта подкрепляется весомым свидетельством Старки, друга и ученика Филалета».

Готовность Луи Фигье принять эту гипотезу вызывает некоторое удивление, так как он разделял мнение о том, что Филалет родился в 1612 году. Однако произведенная ван Гельмонтом трансмутация имела место в 1618 году — весьма сомнительно, чтобы Филалет сумел реализовать магистерию в возрасте шести лет!

Напротив, если эта дата рождения является ошибочной, как склонен думать и я, и если Филалет стал известен уже в царствование Карла I, то весьма возможно и даже более чем вероятно, что именно он в 1618 году нанес визит ван Гельмонту, а затем, гораздо позже, явился — вернее, послал одного из своих слуг — к Гельвецию с целью обратить того в алхимическую веру.

Мы еще вернемся к этому вопросу и постараемся доказать наше утверждение, но сначала нужно. проследить за путешествиями адепта за пределами Европы. Из надежного источника мы узнаем, что Филалет какое-то время провел в Северной Америке. Это путешествие, которое он совершил в юности, является одним из самых достовёрных с исторической точки зрения событий его жизни, поскольку сразу после прибытия на заокеанский континент он сблизился с аптекарем Старки, вписавшим свое имя в историю фармакологии благодаря изобретению скипидарного мыла, которое применяется и в наши дни. Филалет поселился у него, в доме и часто пользовался лабораторией, где создал в присутствии аптекаря и его сына Джорджа довольно много золота и серебра. Несколько раз он дарил им часть полученым таким образом герметического металла. Когда сын Старки перебрался на жительство в Англию, он издал книгу, в которой рассказал о знакомстве с Филалетом и о необыкновенных трансмутациях, совершенных на его глазах. Он не говорит, почему адепт покинул их семейную обитель; вероятно, Филалет опасался долго задерживаться на одном месте, поскольку слава создателя золота следовала за ним по пятам.

Помимо этого свидетельства в нашем распоряжении рассказ доктора Майкла Фаустиса, который издал «Открытый вход в закрытый дворец Короля». Он завязал знакомство е несколькими англичанами, которые либо встречались с Филалетом в Америке, либо состояли с ним в переписке, Среди последних оказался и Роберт Бойль. Он был отнюдь не исключением: многие ученые в течение почти сорока лет относились к Филалету чрезвычайно серьезно. Исаак Ньютон2 не расставался с книгой «Открытый вход в закрытый Дворец Короля» и принадлежавший ему экземпляр (проданный за очень внушительную сумму на аукционе 1936 года) на каждой странице был испещрен его пометками. Он сам и Бойль были настолько убеждены в реальности алхимии, что внесли в парламент проект закона, запрещавшего распространение сведений о трансмутации, так как это могло привести к падению стоимости золота!

После поездки в английскую Америку следы Филалета на несколько лет теряются; если верить Георгу Морхофу, он будто бы отправился в Восточную Индию, где совершил несколько публичных проекций; но мне не удалось найти этому подтверждения. Зато дату его возвращения в Европу можно установить с почти полной достоверностью: в 1666 году в Амстердаме он поручил Иоганну Ланге перевести на латинский язык первоначальную английскую. версию своего трактата «Открытый вход в закрытый дворец Короля». Это сочинение было издано под названием «Itroitus apertum ad occlusum Regis palatium». В том же 1666 году неизвестный адепт посетил Гельвеция в Гааге — городе, который находится совсем недалеко от Амстердама. Как мы помним, по ходу беседы с врачом принца Оранского адепт сказал, что в шкатулке из слоновой кости у него имеется такое количество философского камня, которого достаточно, чтобы произвести трансмутацию в золото сорока тысяч фунтов свинца. Кстати говоря, такое же заявление сделал неизвестный гость ван Гельмонта, и это еще одно доказательство необыкновенной трансмутационной силы, присущей порошку Филалета. Поскольку, изучая жизнь различных алхимиков, мы уже убедились, как трудно создать философский камень и сколь немногим адептам это удалось, мне кажется совершенно невероятным, чтобы в тогдашней Европе могло оказаться три или четыре герметических философа, обладавших столь совершенным порош-ком. Мне представляется куда более правдоподобным, что был только один, единственный в своем роде адепт, достигший вершин познания, и это был Филалет — именно он в молодости нанес визит ван Гельмонту, затем, много позже, вернувшись из Америки, посетил Гельвеция, и, наконец, воспользовался случаем, чтобы обратить в алхимическую веру Беригарда Пизанского.

Можно удивляться тому, что он никогда не называл себя; кроме того, его настоящее имя при любых обстоятельствах оставалось под прикрытием псевдонима, взятого из предосторожности. Но не следует забывать, что угрожавшая адепту опасность возрастала по мере того, как увеличивалась его слава, поэтому Филалет в своих сочинениях несколько раз говорит о необходимости соблюдения полной тайны, Он утверждает даже, что продавать герметическое золото и серебро стало очень трудно: сразу следуют донос и преследования. Давайте послушаем его самого: «Торговцы отнюдь не простаки, и если они скажут тебе: «Мы словно дети, играющие в жмурки, глаза у нас закрыты, и мы ничего не видим», — а ты окажешься столь наивен, что поверишь им, с первого взгляда обнаружат они то, что принесет тебе страдания и горе». Далее он добавляет: «Я могу с уверенностью говорить об этом, потому что был однажды в чужой стране и хотел, переодевшись торговцем, продать слиток чрезвычайно чистого серебра ценой в шесть сот фунтов стерлингов (сплав я предложить не посмел, ибо в каждой стране имеется своя проба серебра и золота, хорошо известная монетчикам и ювелирам, которые сразу ее опознают; и если вы им скажете, что это золото или это серебро происходят из такой-то страны, они увидят, что это не так, и донесут на вас, чтобы вас арестовали); однако те, кому я предложил это серебро, тут же заявили мне, что оно создано искусственно, а когда я спросил, как они догадались об этом, ответили, что они в своем деле не новички и отлично знают серебро, которое приходит из Англии, из Испании и из других мест, а предложенное мною ни к одной из этих стран не относится. Услыхав это, я молча удалился, оставив им и серебро, и деньги, которые намеревался выручить за него, и более никогда о них не спрашивал».

В другом месте он уточняет: «Да сделает Господь так, чтобы золото и серебро, эти два величайших идола, коим поклоняется весь мир, стали бы столь же презренными, как грязь и навоз! Ибо тогда не придется мне, владеющему искусством создавать их, скрывать от людей умение свое. Порой кажется мне, будто обрушилось на меня Каиново проклятие (об этом я не могу думать без вздохов и слез), ибо я, как и он, отринут от лика Господня и лишен общества милых друзей моих, с коими некогда беседовал безо всякой опаски. А ныне — преследуемый фуриями, нигде не могу задержаться надолго; отчего нередко возношу я Господу, стеная, ту же жалобу, что и Каин: любой, кто встретится со мной, может убить меня.

Я не смею даже позаботиться о семье своей, ибо странствую, точно бродяга, из одного края в другой, и нет у меня постоянного надежного жилища. И хотя обладаю я всеми богатствами мира, пользоваться могу лишь ничтожной частью их».

Именно тут — объяснение наших трудностей с установлением исторических следов адепта, который постоянно переезжал из одной страны в другую и скрывался под разными именами. Впрочем, была, вероятно, еще одна причина этих бесконечных странствий. Весьма вероятно, что Филалет, подобно Парацельсу, являлся в братстве Розы и Креста эмиссаром высшего ранга. Если сравнить поучения, содержащиеся в различных его трактатах, с символом веры розенкрейцеров, легко обнаружить абсолютную идентичность взглядов, — даже в том, как возвещается о приходе Илии, о котором уже говорил в свое время Парацельс.

О конце Филалета известно, если можно так выразиться, еще меньше, чем о начале его жизненного пути. В один прекрасный день он просто-напросто исчез, и о нем больше никто ничего не слышал. Согласно туманной легенде, он будто бы уехал во Францию, но никаких доказательств этого не существует; во всяком случае, из Франции он испарился точно так же, как и из других мест. Он никогда не скрывал, что использует философский камень — не столько в целях создания золота, которое было бы трудно продать, сколько для изготовления снадобья. Поэтому многие убежденные сторонники герметического искусства свято верят, что он обрел бессмертие, предназначенное лишь для адептов высшего ранга. Предсказатель судьбы на картах Этейла утверждал даже, будто Эйреней Филалет и граф де Сен-Жермен — одно и то же лицо. Вот что он пишет: «Господин де Сен-Жермен обладает совершенными познаниями в трех гуманитарных науках и является подлинным и единственным автором написанного Филалетом «Входа в закрытый дворец Короля» («Семь нюансов философского герметического деяния»).

Я не решусь поддержать столь смелое предположение предсказателя: ведь граф де Сен-Жермен вступил на историческую сцену во второй половине XVIII века, иными словами, через сто лет после Филалета. Но вполне возможно, что Филалет, как и Никола Фламель, обрел высшую мудрость и после многих странствий, удалился в какое-нибудь тайное место, где долго жил в безмятежной старости.

Лучшим заключением для статьи, посвященной этому необыкновенному герметическому философу, будут последние строки его трактата «Открытый вход в закрытый дворец Короля»: «Труд сей я начал и закончил в 1545 году, я, кто проповедовал и проповедует тайное искусство, не нуждаясь в чьих бы то ни было похвалах; но цель труда моего — помочь тем, кто искренне стремится познать секретную эту науку, и пусть знают они, что я их друг и брат, взявший себе имя Эйреней Филалет, англичанин по рождению, обитатель Вселенной.

СЛАВА ОДНОМУ ЛИШЬ БОГУ».

Еще в начале XX столетия многие считали, что адептом, получившим известность под именем Космополит и написавшим замечательный «Новый свет химии» («La Nouvelle Lumiere Chymique»), был Михаэль Сендивог. Однако после появившегося в 1742 году исследования аббата Лангле дю Френуа всем следовало бы знать, что это был шотландец, которого, вероятно, звали Александр Сетон — именно он перед смертью подарил небольшое количество своего порошка проекции вышеупомянутому Михаэлю Сендивогу, а тот, присвоив прославленное прозвище Космополит, стал выдавать себя за адепта, хотя был всего лишь удачливым суфлером. Во второй части этой главы мы рассмотрим все, что имеет отношение ко второму персонажу, но сейчас обратимся к Сетону.

В сущности, известно о нем очень мало; мы не знаем даже, где и когда он родился. Не вызывает сомнений лишь его национальность. Вот что говорит по этому поводу Лангле дю Френуа: «Якоб Хауфен, голландский лоцман, потерпевший кораблекрушение в Немецком море, был выброшен на побережье Шотландии, и его из жалости подобрал Александр Сетон у которого был здесь дом и участок земли. Он позаботился о Хауфене и помог тому вернуться на родину. Спустя некоторое время, а именно в 1602 году, Сетон отправился в путешествие и посетил Голландию; он заехал и в Энкхузен, где Якоб Хауфен принял его с величайшим радушием и глубокой признательностью: истинные голландцы всегда отличаются этими качествами. Шотландский философ на несчастье своё захотел повидать Германию. Прежде чем отправиться туда, он решил показать Якобу Хауфену свои познания в герметическом искусстве, для чего совершил в его присутствии трансмутацию несовершенного металла в золото. Это чудо настолько поразило Хауфена, что он, не удержавшись, рассказал о нем городскому врачу, которого звали ван дер Линден — это был дед Иоганна Антония ван дер Линдена, оставившего нам «Библиотеку медицинских писателей». Георг Морхоф утверждает, что собственными глазами видел золотой слиток в руках у Иоганна Антония Ван дер Линдена, внука энкхузенского врача, который не преминул пометить на этом самом золотом слитке, что трансмутация была совершена 13 марта 1602 года, в четыре часа пополудни».

Уточним, что Георг Морхоф; был необыкновенно знаменитым врачом и автором труда о трансмутации металлов, без которого с тех пор не обходится ни один историк алхимии — «Послание Ленгелотту о трансмутации металлов» («Epistola ad Lengelottum de metallorum transmutatione»). Фигье в своих исследованиях не смог обнаружить каких-либо дополнительных сведений об историческом существовании этого персонажа — Александра Сетона, или Космополита. Вот что он сообщает: «Кем бы ни был этот человек, чья предшествующая жизнь остается неизвестной — первые упоминания о нем появляются лишь в начале XVII века, — он явился людям уже вполне сформировавшимся алхимиком и, как мы вскоре увидим, был подлинным мастером в своем искусстве, хотя не ясно, где именно он приобрел эти познания. Еще одним качеством, которым можно лишь восхищаться, было его бескорыстие. Куда бы ни отправлялся, чтобы пропагандировать герметическую науку, миссия его завершалась успешными опытами, более походившими на чудо; однако, совершая трансмутацию металлов по первому требованию, он заботился не о приумножении своего богатства, а о том, чтобы убедить сомневающихся и неверующих, для чего раздавал полученное им золото и серебро. Впрочем, эта особенность свойственна была большинству адептов той эпохи. В их глазах алхимия являлась наукой вполне сложившейся, к которой нужно привлекать не внимание алчных обывателей, а просвещенное восхищение ученых и общественной элиты. Они странствовали из города в город, проповедуя эту науку так же, как миссионеры проповедуют религию, иными словами, демонстрируя истинность ее, но не допуская профанов к священным таинствам. Одним словом, это нечто вроде апостольского служения, которое адепты возложили на себя в век критики и расцвета просветительских идей, причем служение это предстает делом всегда очень трудным и часто опасным — и для Александра Сетона оно закончилось мученичеством».

Я процитировал этот довольно длинный отрывок, поскольку в нем содержится несколько важных мыслей, касающихся алхимии XVII века. Действительно, герметическое искусство в это время предстает в совершенно новом свете по сравнению с тем, что мы наблюдали в предшествующие эпохи. Адепт, — будь то Космополит, Филалет или Ласкарис, — перестает быть одиноким исследователем, который пытается осуществить Деяние лишь для самого себя. Он становится миссионером алхимической науки, призванным открыть глаза ведущим ученым своего времени. Я не знаю, почему адепты XVII и начала XVIII века приняли на себя подобную миссию. В любом случае, они занялись чем-то вроде прозелитизма, который зачастую оборачивался против них самих и приводил их к гибели.

Но вернемся к Сетону. Расставшись со своим другом Хауфеном, он направился в Амстердам, а оттуда — через Швейцарию — в Германию, где познакомился с Вольфгангом Динхеймом, профессором из Фрейбурга, ярым противником алхимии. Последний оставил нам поразительное свидетельство о проекции, которую Космополит осуществил в Базеле на его глазах и в присутствии многих именитых граждан города: «В 1602 году, в середине лета, когда я возвращался из Рима в Германию, попутчиком моим оказался необычайно умный человек, маленького роста, но довольно полный, с румяным лицом, сангвинического темперамента, с темной бородкой, подстриженной по французской моде. Одет он был в камзол черного бархата и путешествовал в сопровождении только одного слуги, которого легко было признать по рыжим волосам и бороде того же цвета. Человека этого звали Александр Сетониус. Он был уроженцем Молы, острова в океане. В Цюрихе, где священник Тхлин дал ему рекомендательное письмо к доктору Цвингеру, мы купили лодку и отправились в Базель водным путем. Когда мы прибыли в этот город, мой спутник сказал мне: «Вспомните, как во время нашего путешествия и по суше, и по воде вы постоянно нападали на алхимию и алхимиков. Вспомните также, что я обещал ответить вам, но не посредством опыта, а с помощью философии. Сейчас я жду одного человека, которого хочу переубедить одновременно с вами, дабы противники алхимии не сомневались более в истинности этого искусства».

Тогда же было послано за упомянутым человеком, которого я знал только в лицо. Жил он недалеко от нашей гостиницы. Позднее мне стало известно, что это был доктор Цвингер, принадлежавший к семье, откуда вышло столько знаменитых натуралистов. Втроем мы отправились к рабочему с золотых рудников, причем Цвингер захватил из дома несколько свинцовых пластинок, тигель взяли мы у ювелира, а обыкновенную серу купили по дороге. Сетониус ни к чему из перечисленного не прикасался. Он приказал развести огонь, положить свинец и серу в тигель, прикрыть его крышкой и время от времени помешивать содержимое палочками. Пока мы этим занимались, он вел с нами беседу, а примерно через четверть часа молвил: «Бросьте эту бумажку в расплавленный свинец, точно посередине, и постарайтесь, чтобы ничего не попало в огонь...» В бумажке был довольно тяжелый порошок, цвет его походил на лимонно-желтый, однако нужны были хорошие глаза, чтобы это различить. Хотя мы не верили ничему, словно сам святой Фома, но выполнили, что было сказано. После того как масса подогревалась еще четверть часа при интенсивном помешивании железными палочками, ювелир получил распоряжение затушить огонь при помощи воды; в тигле же не оказалось ни малейших следов свинца, а было чистейшее золото, которое, по мнению ювелира, намного превосходило качеством своим прекрасное золото из Венгрии и Аравии. По весу было оно равно положенному прежде свинцу. Мы застыли в полном изумлении, не смея верить собственным глазам. А Сетониус принялся подтрунивать над нами: «Куда же подевались ваши мелочные придирки? Перед вами истина факта, с которой не сравнится ничто, даже ваши драгоценные софизмы». После этого он распорядился отрубить кусочек золота и отдал его Цвингеру на память. Я тоже получил кусочек, стоивший примерно четыре дуката, и храню его в память об этом дне.

Что до вас, неверующие, вы, наверное, станете смеяться над тем, что я написал. Но я еще жив, и я свидетель, готовый подтвердить то, что видел своими глазами. Цвингер тоже жив, он не будет молчать и подтвердит правдивость моего сообщения. Сетониус и слуга его также живы, последний находится в Англии. а первый, как известно, в Германии1. Я мог бы даже указать точное место их жительства, но не смею совершать подобную нескромность по отношению к сему великому человеку, сему святому, сему полубогу» (Фигье цитирует этот отрывок по книге «De Minerali medicina», 1610).

Укажем в дополнение, что представлял из себя Якоб Цвингер второй свидетель этого поразительного опыта. Это был врач и профессор из Базеля, занимающий заметное место в истории немецкой медицины. Поистине безупречный выбор, ибо подобный свидетель заслуживает, абсолютного доверия; кстати говоря, он полностью и без малейших колебаний подтвердил рассказ Вольфганга Динхейма в письме, которое опубликовал базельский профессор Иммануил Кёниг в кнйге «Эфемериды». В письме этом также говорится, что до своего отъезда из города Космополит совершил еще одну проекцию в доме ювелира Андреаса Блетца, где на глазах у свидетелей обратил в золото несколько унций свинца. Здесь мы можем не опасаться мошенничества, как это было в случае с Эдуардом Келли. В самом деле, свинец был принесен одним из участников опыта, тигель был взят у ювелира, а сам Сетон ни к чему не прикасался.
Очевидно, в таких условиях ловкость рук никакой роли не играет. Итак, я смело утверждаю, что мы имеем дело с первым исторически доказанным примером трансмутации металлов. Но, разумеется, одного примера недостаточно для того, чтобы выяснить, реален ли феномен трансмутации вообще.

Благодаря немецкому ученому-эрудиту Карлу Кристофу Шмидеру, который в своей «Истории алхимии» посвятил Космополиту целую главу, мы последуем за нашим адептом в Страсбург, в лавку немецкого ювелира Густенхофера. Космополит по» явился здесь летом 1603 года. Ему нужны были печь и тигель для работы особого рода; Густенхофер охотно предоставил их, и перед отъездом адепт в знак благодарности подарил ювелиру небольшое количество красного порошка.

Густенхофер немедленно созвал соседей и друзей, чтобы испытать в их присутствии полученный порошок. Опыт завершился несомненным успехом: фунт свинца обратился в золото. Тут несчастному Густенхоферу пришла в голову тщеславная мысль выдать себя за адепта, и он объявил собравшимся, что создал философский камень сам. Вполне простительное хвастовство: ведь он доверился друзьям. Однако, как говорит Шмидер, у каждого друга есть сосед, а у соседа — свой друг. Вскоре по городу разнесся слух: «Ювелир Густенхофер делает золото!»

Узнав об этом, городской совет Страсбурга прислал к ювелиру трех депутатов с требованием доказать этот поразительный факт. Густенхофер дал каждому из них по крупице красного порошка, и они тут же совершили проекцию. Один из них — страсбургский советник Глазер — приехал впоследствии в Париж, где и показал кусочек герметического золота доктору Якобу Хайльману, который оставил запись об этом примечательном событии.

После трех успешных проекций слава Густенхофера возросла неимоверно и достигла Праги — резиденции императора Рудольфа II, который, как мы знаем, очень интересовался герметическим искусством. Монарх немедленно отправил к мнимому адепту эмиссаров с приказом доставить его ко двору. Оказавшись перед лицом императора, несчастный Густенхофер не выдержал и признался, что чудесный порошок изготовлен не им и он понятия не имеет, как его сделать. Однако Рудольф II усмотрел в этом хитрую уловку и приказал заключить ювелира в тюрьму, пока тот не образумится. В надежде спастись Густенхофер отдал весь оставшийся порошок, и император произвел успешную проекцию, но это нисколько его не удовлетворило — напротив, только усилило алчность. Он приказал ювелиру немедленно создать новый порошок. В полном отчаянии Густенхофер решился на бегство, но императорская полиция быстро схватила его и водворила в пражскую крепость, где он томился в заключении до конца своих дней.

Тем временем Космополит уже перебрался в Германию, но в целях предосторожности никому не открывал своего подлинного имени. Несколько дней он провел во Франкфурте-на-Майне, где познакомился с торговцем, которого звали Кох. Впоследствии тот написал историку Теобальду фон Хогеланде, что ему посчастливилось стать участником совершенной Космополитом проекции и он сохранил зримое доказательство этого опыта.

«В Оффенбахе (пригород Франкфурта) жил какое-то время адепт, путешествовавший под именем французского графа. Он покупал у меня разные вещицы. Перед отъездом из Франкфурта он пожелал обучить меня трансмутации металлов; Деяние совершил я сам, следуя его указаниям, он же ни к чему не прикасался. Получив от него три крупицы порошка красновато-серого цвета, бросил я их в тигель с двумя пол-унциями жидкой ртути. Затем наполнил тигель почти до половины поташем, и мы стали его медленно разогревать. Потом заполнил я печь углем почти до краев тигля, так что весь он оказался под очень сильным огнем, и это продолжалось примерно полчаса. Когда тигель раскалился докрасна, он приказал мне бросить туда кусочек желтого воска. Через несколько мгновений я взял тигель и разбил его: внутри лежал небольшой слиток, весивший чуть больше пятидесяти четырех унций. Мы расплавили его и, подвергнув купелированию, извлекли двадцать три карата золота, а также шесть каратов серебра; оба металла были чрезвычайно блестящими на вид. Из кусочка этого золота я заказал себе пуговицу на рубашку. Мне кажется, что для сей операции ртуть не нужна» (Th. von Hogelande. Historiae aliquot transmutationis metallicae).

Из Франкфурта Космополит отправился в Кёльн, где задержался на некоторое время. Город этот пользовался определенной славой среди алхимиков, ибо здесь бывали Альберт Великий и, позднее, Дени Зашер. Космополит осторожно разузнал, кто из местных жителей проявляет интерес к алхимии, — так он рассчитывал найти себе пристанище, а попутно получить сведения о людях, достойных того, чтобы продемонстрировать им герметическое искусство. В конечном счете он остановился у винокура Антона Бордеманна, интересовавшегося алхимией. Но вскоре Александр Сетон убедился, что в древнем городе Кёльне к великой науке относятся с пренебрежением. Ученые, врачи и даже люди низших сословий считали алхимию занятием совершенно пустым и заслуживающим лишь насмешки. Космополит узнал, что высшим научным авторитетом в городе считается хирург мэтр Георге, убежденный противник алхимии. Обращаться к нему напрямую было бы бесполезно: слава Сетона сюда еще не дошла, и хирург вряд ли согласился бы принять участие в опыте с порошком Космополита. Тогда Космополит решил использовать обходной маневр, занявшись, если можно так выразиться, саморекламой. 5 августа 1603 года он явился к аптекарю под предлогом, что хочет купить ляпис лазурь. Имеющиеся в наличии камни его не устроили, и аптекарь обещал достать к завтрашнему дню лазурит получше. Между делом Сетон завел разговор о герметическом искусстве со священником и еще одним аптекарем, которые также зашли в лавку. Все они насмехались над алхимией и безумием ее адептов. Когда же Космополит, по-прежнему не открывая своего имени, заявил, что был свидетелем нескольких подлинных трансмутаций, его слова были встречены дружным хохотом.

С тем он и ушел, но на следующий день вновь появился в аптеке и купил подобранные для него лазуриты, а затем попросил стакан сурьмы. Притворившись, будто сомневается в качестве, он потребовал прокалить ее на сильном огне. Аптекарь охотно согласился и велел своему юному сыну проводить Космополита к соседу-ювелиру, которого звали Иоганн Лондорф. Тот положил стакан сурьмы в тигель и развел под ним огонь, а Космополит, достав из кармана коробочку с красноватым порошком, взял несколько крупинок и попросил ювелира бросить их в расплавленную сурьму, завернув предварительно в кусочек бумаги. Ювелиру просьба показалась странной, но он, пожав плечами, исполнил прихоть клиента, Каково же было его изумление, когда вместо сурьмы он извлек из тигля небольшой слиток золота. Кроме ювелира, за этим опытом наблюдали сын аптекаря, двое подмастерьев и случайно заглянувший сосед: все были ошеломлены; тем более что Космополит сам ни к чему не прикасался. Но алхимия пользовалась в этом городе такой дурной славой, что ювелир Иоганн Лондорф, не желая верить собственным глазам, потребовал совершить еще одну трансмутацию, чтобы у него уж точно не осталось сомнений. Космополит охотно согласился, причем на любых условиях, какие поставит ювелир. На сей раз тот выбрал не сурьму, а свинец. Сверх того, незаметно для адепта он подложил под свинец кусочек цинка, ибо полагал, что алхимики могут произвести трансмутацию лишь с сурьмой, ртутью или свинцом — по его мнению, наличие цинка должно было помешать успешному завершению операции. Итак, свинец с цинком были расплавлены вместе, затем Космополит дал ювелиру несколько крупиц порошка, которые вновь были завернуты в бумагу и только потом брошены в металлическую массу. Когда тигель остыл, Иоганн Лондорф с изумлением убедился, что вся она обратилась в золото.

Вскоре о чуде узнал весь город, и Антон Бордеманн, у которого остановился адепт, на следующий день проснулся знаменитым. Однако для хирурга, мэтра Георге, шумные толки не значили ровным счетом ничего, и Александру Сетону вновь пришлось пойти на хитрость. Он напросился к Георге в гости, чтобы поговорить с ним о хирургии и анатомии. Во время беседы Космополит обнаружил большие познания в медицине и, между делом, заметил, что знает способ омертвления дикого мяса (опухоли) без удаления нервов. Удивленный хирург попросил разрешения присутствовать при подобном опыте. «Нет ничего проще — сказал адепт, — но нам понадобятся свинец, сера и тигель». Сверх того, он потребовал достать печь с мехами. Слуги хирурга быстро раздобыли все необходимое, за исключением печи с мехами. Тогда было решено отправиться к жившему по соседству ювелиру мэтру Гансу фон Кемпену.

Сам ювелир отсутствовал, и его сын проводил небольшую группу, состоявшую из мэтра Георге, слуг и чужестранца, в отцовскую мастерскую. Пока один из слуг хирурга укладывал свинец и серу в тигель, Космополит вступил в разговор с четырьмя подмастерьями ювелира, которые работали с железом. Он предложил им обратить это железо в сталь Удивленные подмастерья достали еще один тигель, однако адепт отказался производить опыт собственноручно и ограничился тем, что дал надлежащие указания. Итак, в мастерской одновременно происходили две операции: одну совершали слуги мэтра Георге под его надзором, а вторую — подмастерья, которыми руководил сын ювелира. Космополит держался в стороне и ни к чему не прикасался. Когда в обоих тиглях металл расплавился, Космополит достал из своей коробочки немного красного порошка, смешал его е воском и, скатав два шарика, вручил один хирургу, второй — сыну ювелира. Он попросил их бросить шарик в соответствующий тигель, и почти сразу после этого один из слуг мэтра Георге воскликнул: «Свинец обратился в золото!». Ответом ему был крик одного из подмастерьев: «Это же не сталь, а золото!». Полученные золотые слитки немедленно разрезали, чтобы убедиться в полноте трансмутадии низких металлов, — действительно, они целиком обратились в золото. Жена ювелира обычно помогала мужу делать пробу драгоценных металлов. Когда сын позвал ее, она подвергла два слитка обычным испытаниям и, убедившись в их высочайшем. качестве, предложила за них восемь талеров. Космополит, увидев, что возле
дома собирается толпа, сделал мэтру Георге знак уходить. Тот в крайнем смущении последовал за адептом и, когда они отошли достаточно далеко, спросил:

—Стало быть, вы хотели показать мне именно это?

— Конечно, - ответил Космополит. — Я узнал от моего гостеприимного хозяина, что вы убежденный враг алхимии, и мне захотелось доказать вам истинность сей науки, не вступая в спор, посредством зримого опыта. Так же поступал я в Роттердаме, Амстердаме, Франкфурте, Страсбурге и Базеле.

— Но, сударь мой, вы слишком неосторожны! Нельзя действовать столь открыто. Если кто-либо из монархов услышит о ваших операциях, вас схватят и будут томить в тюрьме, пока вы не откроете им тайну.

— Мне это известно, — промолвил Сетон, — но мы находимся в Кёльне, а это вольный город. Здесь я могу не опасаться коронованных особ. Впрочем, если меня схватят, я вытерплю тысячу смертей, но тайну никому не открою.

Помолчав, Космополит добавил:

— Когда у меня требуют доказательств искусства моего, я даю их любому, кто пожелает. Если просят сделать много золота, я также соглашаюсь. Я охотно изготовлю его на пятьдесят или шестьдесят тысяч дукатов.

С этого дня мэтр Георге безоговорочно поверил в реальность трансмутации металлов, и, когда некоторые из его друзей говорили, что он был обманут ловким шарлатаном, заявлял с твердостью: «Я видел то, что видел. Подмастерьям мэтра Кемпена это тоже не приснилось. И то золото, которое они частично сохранили, не химера. Я скорее поверю своим глазам, чем вашей болтовне».

Перед отъездом из Кёльна Космополит совершил в присутствии своего друга Антона Бордеманна еще одну публичную проекцию. Тот заметил, что иногда адепт использует серу, а иногда — ртуть. Он спросил философа о причине этого, и Космополит ответил: «Я делаю это для того, чтобы профаны убедились, что любой металл, каким бы он ни был, может стать благородным. Но не забывайте, друг мой, что мне запрещено раскрывать главные принципы моей работы» (Th. von Hogelande. Historiae aliquot transmutationis metallicae).

Александр Сетон направился затем в Гамбург, где также произвел несколько успешных трансмутаций, о чем рассказывает вышеупомянутый эрудит Георг Морхоф. Из Гамбурга он переехал в Мюнхен, но в этом городе, вопреки своему обычаю, алхимической деятельностью не занимался. Дело в том, что в этом городе он встретил девушку, в которую влюбился1. Ее отец, очень зажиточный человек, отказал Сетону, когда тот попросил руки его дочери. Тогда Сетон решился на похищение. Оказавшись в безопасном месте, влюбленные обвенчались, и адепт вновь пустился в странствия, на сей раз в сопровождении супруги, которая, говорят, была очень красива. Осенью 1603 года Сетон приехал в Кроссен, где находился в то время герцог Саксонский. Тот был наслышан о совершенных Космополитом чудесах и пригласил его ко двору, желая собственными глазами увидеть проекцию. Сетон, целиком поглощенный своей молодой женой, прислал вместо себя слугу. Трансмутация увенчалась полным успехом; историк Гульденфальк сообщает, что полученное золото выдержало все испытания и оказалось очень высокого качества. После этого слуга Космополита Гамильтон, не расстававшийся с ним во время путешествий по Европе, принял решение покинуть его и вернуться в Англию. Возможно, он не поладил с супругой Александра Сетона или же, что более вероятно, почувствовал, что положение хозяина становится опасным, ибо тот, увлеченный любовью, совершенно забыл об осторожности и легко мог стать жертвой алчных властителей.

Именно так и случилось с несчастным Сетоном. Молодой курфюрст и герцог Саксонский Христиан II отличался жадностью и жестокостью. До того времени он считал алхимические опыты чистейшей глупостью и не удостаивал их своим вниманием; но проекция, совершенная на его глазах слугой Космополита, заставила его полностью переменить прежнее мнение.. Он пригласил Сетона к своему двору, выказывая философу самое милостивое отношение; тот отдал герцогу небольшое количество философского камня в надежде, что тот удовлетворится этим. Однако Христиану II нужен был не сам философский порошок, а секрет его изготовления, поэтому он решил раскрыть тайну любыми средствами.

Здесь я прерву рассказ о злоключениях Сетона, ибо мы узнаем о его печальном конце из документа, который я процитирую в связи с деятельностью Михаэля Сендивога: этот сухой текст производит куда большее впечатление, нежели самое эмоциональное повествование.

Зефельд

Этот алхимик, живший в середине XVIII века, во Франции совёршенно неизвестен. Судите сами: если Карл Шмидер уделяет ему значительное место в своем труде, не переведенном на французский язык, то Фигъе не говорит о нем ни слова. Только в 1963 году Вернар Юссон извлек этого человека из забвения в своих «Алхимических исследованиях» (журнал «Initiation et Science», № 56 и 57), где представляет его следующим образом:

«Напрашивается мысль, что Фигье умалчивает о нем в силу выработавшейся у этого плодовитого популяризатора науки привычки считаться с мнением публики. В эпоху махрового позитивистского сциентизма для успешного распространения книги необходимо было давать убедительные объяснения всем химическим феноменам, пусть даже они и входили в полное противоречие с господствующими тогда идеями и теориями.

...В случае с Зефельдом любая попытка такого рода была обречена на провал. и в этом я вижу главную причину того, что Фигье обходит эту фигуру стороной, невзирая на всю ее романическую привлекательность.

Сверх того, «История Зефельда» была рассказана авторами, в чьей правдивости нельзя усомниться, м эти люди вполне могли получить информацию из первых рук, обратившись к свидетелям событий, о которых они повествуют».

Этих свидетелей было двое: Иоганн фон Юста, немецкий минералог, советник австрийского департамента рудников, член академии Гёттингена, и Карл Христоф Шмидер, чья «История алхимии» всегда считалась одной из самых авторитетных. Сначала мы приведем в кратком изложении рассказ Юсти, великолепно переведенный Бернаром Юссоном.

Зефельд родился в Верхней Австрии в первой половине XVIII века. Он очень рано увлекся химическими исследованиями и поисками философского камня. Первая его попытка окончилась полной неудачей, и ему пришлось покинуть страну, поскольку он стал предметом насмешек и даже недовольства некоторых богатых соотечественников, которые финансировали его проекты. На родину он вернулся лишь спустя десятилетие и обосновался в маленьком курортном городке Родау недалеко от Вены, где надеялся обрести мир и спокойствие. Алхимик поселился в доме смотрителя источников Фридриха, в глубине очаровательной долины. Подружившись со своим хозяином, его женой и тремя взрослыми дочерьми, он решил в знак признательности продемонстрировать им трансмутацию фунта олова в золото. Кроме того, Фридрих был ему нужен, чтобы закупать разные инструменты и необходимые для опытов вещества, а также время от времени сбывать на монетном дворе полученные золотые слитки. Этот вполне доказанный факт свидетельствует, что Зефельд сумел реализовать магистерию или, по крайней мере, обзавелся достаточным количеством порошка проекции, Фридрих, которому были обещаны приличные комиссионные, сразу принял предложение своего квартиросъемщика и заключил несколько успешных сделок с еврейскими ювелирами из Вены, равно как и со столичным монетным двором. К несчастью, в доме были четыре женщины, не умевшие держать язьщ за зубами, и вскоре весь городок узнал об алхимической деятельности Зефельда. Прошел слух, что его вот-вот арестуют, и это весьма встревожило алхимика. Он решил через посредство своего друга обратиться к императору за охранной грамотой, утверждая, будто занимается только искусственными красителями, что приносит ему солидный доход, но вместе с тем порождает глупейшие пересуды на его счет. Чтобы добиться покровительства властей, он даже соглашался отдавать определенный процент со своих заработков. Кажется, прошение это было удовлетворено, поскольку Зефельд показывал семье Фридриха охранную грамоту. Предоставим здесь слово фон Юсти:

«Как бы там ни было, в течение нескольких месяцев Зефельд спокойно жил в этом приятном местечке и создал там много золота. Он совершал трансмутации по меньшей мере два раза в неделю, и каждый раз при операции этой присутствовала жена, а ныне вдова Фридриха со своими дочерьми. Она сама мне об этом поведала. Как основу для опытов Зефельд всегда использовал олово. Эти женщины рассказали мне, что Зефельд бросал на расплавленный металл красный порошок. Тут же на поверхности появлялась радужная пена, поднимавшаяся на высоту руки. Так продолжалось примерно четверть часа, и все это время металл находился в состоянии интенсивной активности. Затем пена опадала, все стихало, м в тигле оставалось чистейшее золото.
Эти люди навыдумывали о Зефельде Бог весть что. Они вообразили, будто ему известно все, что происходит в его отсутствие, а трансмутацию он совершает усилием воли. Действительно, однажды он дал им немного порошка в качестве сильного снадобья при тяжелой болезни. Но их одолело такое любопытство, что они решили сами совершить трансмутацию. Когда он уехал в Вену, они принялись за работу: расплавили олово и бросили в тигель свой порошок; тот осел на поверхность металла, но пена так и не показалась. Несмотря на все их усилия скрыть следы операции, Зефельд по возвращении сразу заметил, что в лаборатории кто-то работал. Они во всем признались ему, и он, казалось, уступил их слезным мольбам дать им возможность совершить трансмутацию без него. Тогда они расплавили олово — Зефельд был в соседней комнате — и бросили порошок, но пена так и не появилась, и они пошли сказать ему об этом. Он улыбнулся и велел им вернуться в лабораторию, обещая, что трансмутация обязательно произойдет. Едва они переступили порог, как над тиглем возник гриб пены, и трансмутация совершилась. Именно поэтому они пришли к выводу о его необыкновенной силе, однако за колдуна никогда его не принимали. Несомненно, уезжая в Вену, он как-то помечал свои инструменты, чтобы точно знать, пользовались ли ими в его отсутствие. Что же касается порошка, который не проникал в металл, пока он отсутствовал или находился в соседней комнате, то это легко объяснить: наверняка он дал им какой-то другой порошок, а затем незаметно подменил его настоящим — этим же объясняется и замедленная трансмутация, совпавшая с его вторичным появлением в лаборатории».

Такая спокойная жизнь продолжалась недолго. Однажды ночью дом смотрителя источников был окружен отрядом жандармов, присланных из Вены. Зефельда арестовали и препроводили в столицу, где на него обратили внимание из-за большого количества золота, которое он предлагал монетному двору и еврейским торговцам. Времена абсолютной власти монархов уже миновали, но можно было прибегнуть к другому средству — поднять старые жалобы богачей, обвинявших молодого Зефельда в растрате одолженных ему на опыты денег. Итак, он был уличен в мошенничестве и обмане, в силу чего и был приговорен к пожизненному заключению в крепости Темешвар. Судебные заседатели заявили также, что нынешние его трансмутацми и прочие алхимические операции являются шарлатанством с целью вымогательства.

Но положение Зефельда оказалось не таким уж скверным, как можно было подумать. Комендант крепости, генерал, барон фон Энгельсхофен проникся дружескими чувствами к новому заключенному после нескольких долгих бесед с ним. Он провел в Вене собственное расследование и обнаружил, что несчастный Зефельд стал жертвой заговора. Генерал фон Энгельсхофен попытался сделать пребывание Зефельда в Темешваре как можно более приятным, избавил его от тяжелых работ и предоставил полную свободу в тех рамках, которые дозволялись уставом. Сверх того, через год, когда ему нужно было побывать в Вене, он добился аудиенции у императора и рассказал ему о деле Зефельда во всех деталях. Предоставим вновь слово фон Юсти:

«Хотя Его императорскому величеству не угодно было сразу поверить в невиновность Зефельда, внимание его к этому человеку удалось привлечь, и когда вскоре в окружавших Родау лесах была устроена охота на кабана, император вспомнил рассказ фон Энгельсхофена и повелел доставить к себе смотрителя источников Фридриха. Когда последний явился, его попросили рассказать обо всех обстоятельствах, связанных с Зефельдом и производимыми им опытами. Фридрих отвечал с такой искренностью и жаром, которые всегда служат подтверждением истины. Он описал в мельчайших подробностях многочисленные трансмутации, совершенные в присутствии всех членов его семьи. По завершении этого рассказа император выразил сомнение в том, что Зефельд создавал золото, и уверенность, что Фридрих ошибся. Тогда смотритель источников? не сдержавшись, воскликнул: «Ваше величество, если сам добрый Господь спустится с неба и скажет мне: Ты ошибаешься, Зефельд не может делать золото, я отвечу: Боже, это истинная правда, в которой я столь же убежден, как в том, что создан Тобой». Эту историю рассказал один дворянин, который присутствовал при беседе от начала до конца. Слова Фридриха, его открытое и дышавшее искренностью лицо, равно как репутация безупречно честного человека, несомненно, способствовали тому, что у императора сложилось более благоприятное мнение о Зефельде.

Решив освободить алхимика, австрийский император Франц I потребовал, чтобы тот продолжал опыты для него. Ему будет предоставлена полная свобода действий, но при нем должны постоянно находиться два достойных доверия офицера. Зефельд с признательностью принял эти условия и совершил в обществе своих стражей несколько путешествий, а затем вернулся к императору и в его присутствии произвел некоторые химические опыты, о которых мы ничего не знаем; однако Франц I, по его собственному признанию, остался ими вполне доволен.

Гораздо меньшее удовольствие доставил ему факт исчезновения Зефельда вместе с двумя офицерами. Как совершенно справедливо пишет по этому поводу фон Юсти, «многие разумные люди сочли измену офицеров самым убедительным доказательством того, что Зефельд действительно мог делать золото, поскольку он наверняка сумел доказать это своим стражам и открыл им секрет». Как бы там нм было, алхимик никогда больше не появился в Австрии и впоследствии приложил все усилия, чтобы сохранить инкогнито. Карл Шмидель лишь с помощью дедукции обнаружил следы Зефельда, который, скрываясь под личиной странствующего адепта, побывал в Амстердаме, а потом в Галле, где подарил немного порошка проекции молодому помощнику аптекаря. Бернар Юссон, досконально изучивший жизнь Зефельда, признает гипотезу Шмидера чрезвычайно остроумной и соблазнительной: чувствуется, что он, не желая высказываться открыто, разделяет мнение немецкого эрудита.

Посмотрим же? что именно произошло в Галле: описание этих событий приводится в № б «Сообщений, призванных способствовать развитию естественных наук» («Comptes rendus pour l’avancement des sciences naturelles»), вышедшем в 1774 году. (Бернар Юссон анализирует этот текст в № 59 журнала «Инициация и наука».)

Анонимный автор сообщения рассказывает, что некий человек, имя которого осталось ему неизвестным, постоянно заглядывал в одну из городских аптек, где вступал в разговор только с одним провизором и часто бывал у того в гостях, хотя ему очевидным образом не нужны были купленные товары, многие даже видели,. как он выбрасывал их, выйдя на улицу. Как-то раз в воскресенье наш незнакомец застал провизора за чтением алхимического трактата, и молодой человек был настолько увлечен, что не слышал, как вошел покупатель. Желая оправдаться, он заявил: «Что удивительного, если за чтением алхимических книг забываешь обо всем на свете, ведь их авторы пишут столь невнятно и темно, что ничего понять невозможно, не помогают ни вдумчивое отношение, ни самый острый разум».

Незнакомец стал защищать герметические труды, называя их в высшей степени истинными и достойными всяческого уважения. Он намекнул, что мог бы показать помощнику аптекаря кое-какие интересные химические опыты, если тот не откажется придти к нему домой. Разумеется, молодой провизор сразу согласился. Вечером он отправился к своему клиенту, который занимал комнату, практически лишенную какого бы то ни было комфорта, На бедной постели лежала маленькая шкатулка, и когда провизор взял ее в руки, то поразился, насколько она тяжела, — кусок свинца такого размера весил бы меньше. Тогда алхимик, которого мы должны именовать теперь именно так, позволил ему взять из шкатулки щепотку порошка, Молодой человек воскликнул, что . этого слишком мало, и алхимик тут же забрал часть: несомненно, он читал сообщение Гельвеция и повторил то, что было сделано посланцем Филалета. Впрочем, он не сказал, что это философский камень, и провизор спросил у него, как следует использовать порошок.

— Вам нужно расплавить серебро, — ответил адепт? — а затем бросить на его поверхность завернутые в бумажку крупицы. Оставьте серебро плавиться еще некоторое время и слейте в изложницу, а потом приходите ко мне еще раз, и мы поговорим об этом подробнее.

Обратимся теперь к анонимному рассказу: «Вернувшись к себе, провизор дождался, пока коллеги пойдут спать, и направился в лабораторию, где развел огонь под плавильной печью. Поскольку ничего другого у него под рукой не оказалось, он взял серебряную ложку (750 пробы) весом примерно в унцию с четвертью. Расплавив ее в гессенском тигле, он бросил бумажку в металл, который тут же начал вскипать, и появилась пена, состоявшая из красных пузырьков. Она поднималась так быстро и с таким резким шипением, что аптекарь схватил щипцы, дабы немедленно снять тигель с огня, если металл перехлестнет за край; однако красные шарики каждый раз лопались и опадали вниз. Окружавшее тигель пламя переливалось всеми цветами радуги. Это великолепное зрелище продолжалось около пятнадцати минут, затем все стихло, и поверхность металла вновь стала гладкой и блестящей. Тогда аптекарь слил его в изложницу, и даже при свете свечи было видно, что цвет изменился, из белого став желтым. Но время было уже позднее, поэтому молодой человек решил отложить все необходимые испытания на следующий день. Едва проснувшись, он устремился в лабораторию и увидел, что полученный в результате операции металл отличается большой плотностью, прекрасным цветом и необыкновенной ковкостью. Аптекарь поцарапал слиток пробным камнем, но оставшиеся следы не поддавались воздействию неочищенной азотной кислоты; зато они растворялись в царской водке. Проведя другие испытания, провизор убедился, что это чистейшее золото, которое выдержало все пробы. Оно весило полторы унции, тогда как в серебряной ложке была унция с четвертью. Нетрудно догадаться, с какой скоростью помчался молодой провизор к алхимику, желая сообщить тому об успехе операции. Он постучал в дверь комнаты, куда приходил накануне; но никто не отозвался». Достоверность этого анонимного рассказа вызывает некоторые сомнения, поскольку оба — и адепт, и аптекарь — остаются анонимными, а время и место действия никак не уточняются. Сверх того, имеются подробности, которые кажутся заимствованными у Гельвеция и Филалета: в той части, где алхимик забирает половину данного порошка и когда (опущенная мною деталь) провизор продает герметическое золото ювелиру. Но на самом деле это не так, поскольку Шмидер был лично знаком с автором «Сообщений, призванных способствовать развитию естественных наук» и внес в его рассказ следующие уточнения: «Анонимным автором этих сообщений был доктор фон Лейзен, советник министерства колоний и войн, управляющий рудниками и соляными копями округа Зааль, основатель Общества по развитию естественных наук города Галле, человек выдающихся познаний во всех областях естественных наук, к которому относился с почтением сам великий Линней1, о чем свидетельствует их переписка. Благодаря своему труду «Флора Галле» («Flora halensis») он вошел в число- выдающихся ботаников. Кроме этого, он был замечательным зоологом и минералогом. Однако предпочтение он отдавал химии и металлургии, читая в университете по этим предметам лекции; которые пользовались очень большим успехом, .

Лейзен получил из первых рук сведения о трансмутации, совершенной провизором по имени Рейсинг. Через несколько лет последний открыл аптеку в Лебгуне, в округе Зааль, в четырех часах езды от Галле, и его дочь вышла замуж за Лейзена. Рейсинг был человеком очень сдержанным и нисколько не стремился привлечь к себе внимание рассказами о том, что он наблюдал. Но все это он в мельчайших деталях рассказал своему зятю, и они неоднократно возвращались к этому событию в своих беседах. Сам же я пользовался почти отцовским расположением Лейзена». Далее Шмидер добавляет: «Рейсинг отправился к ювелиру Лемриху на Люрихштрассе, поскольку тот выделялся среди своих коллег особым искусством и умением. Лемрих заявил, что это лучшее золото, которое он когда-либо видел. Вероятно, он особенно высоко оценил крохотные звездочки рубинового цвета, показывавшие знатоку, что металл сохраняет способность к дальнейшей трансмутации, Адепта в Галле больше никогда не встречали, и имя его осталось неизвестным. Но операция с тиглем показала отличительный его знак — пурпурные шарики, по которым можно признать порошок Зефельда».

Это последний реальный след, оставленный алхимиком, который, как многие из его собратьев, в один прекрасный момент словно бы растворился в воздухе. Внимательный читатель, возможно, заметил, что в этой длинной главе я предпочитал называть Зефельда «алхимиком», а не «адептом». Ибо его прошлое, равно как и характер обращения с порошком проекции, заставляют меня серьезно сомневаться, что он сам создал философский камень и, следовательно, являлся истинным адептом. Конечно, Зефельд не был дурным человеком, однако в юности он грешил шарлатанством, а позднее, когда овладел тайной, стремился делать золото только для себя. Поэтому я считаю вполне возможным, что Зефельд за десять лет, проведенных за пределами Австрии, мог встретиться с Ласкарисом, который путешествовал по Германии примерно в то же время, м получил в подарок значительное количество порошка. Особо отметим, что после освобождения из крепости он вновь занялся алхимическими опытами и (я цитирую фон Юсти) «произвел некоторые опыты, которые в высшей степени удовлетворили Его императорское величество». Поскольку у Зефельда была устойчивая репутация человека, умевшего делать золото, мне кажется невероятным, что император умолчал бы о произведенной в его присутствии трансмутации — он обязательно поделился бы увиденным с кем-нибудь из высших придворных сановников. Скорее всего, Зефельд продемонстрировал одну из фаз магистерии, чтобы показать, как успешно продвигается его работа. Но, по моему мнению, сам он был не способен возобновлять запас порошка. Нет сомнения, что он подкупил двух сопровождавших его офицеров с помощью золота, которое припрятал для такого случая, или же каким-нибудь способом избавился от них (поскольку император выбрал двух самых честных представителей своей гвардии), а затем стал странствовать по Европе в поисках Ласкариса. Нам известно доброе сердце адепта, который всегда старался выручить своих посланцев (примером чему может служить Бёттгер), даже если те совершали необдуманные поступки. Поэтому можно предположить, что Зефельду удалось найти своего учителя и получить от него новый запас порошка в качестве компенсации за пережитое.

Бернар Юссон, со своей стороны, полагает, что Зефельд к концу жизни достиг положения философа-адепта, во многом повторив судьбу Михаэля Сендивога, который обладал философским камнем, хотя и не сумел его создать.

Великий схоласт Средневековья святой Альберт Великий был универсальным ученым, мистиком и алхимиком. Мэтр Альберт открыл способ получения каустической соды, осуществил первый по-настоящему совершенный химический анализ киновари, а также свинцовых белил и сурика. Этот учитель Фомы Аквинского настолько опередил свое время, что лишь после его смерти ему приписали создание человекоподобного робота, разработкой которого занимаются современные инженеры и ученые.

Как только не величали святого Альберта Великого (Albertus Magnus) — великого европейского ученого Средневековья! Можно согласиться с прозвищем Альберт Кельнский (Albertus Coloniensis) за то, что он преподавал в Кельне, хотя родился он в швабском Лауингене на Дунае, а Бавария лежит далековато от Кельна. Но часто этого выдающегося мистика и схоласта ошибочно называют графом Альбертом фон Болльштэдтом (Albert Graf von Bollstädt).

Его отец Марквард Лауингенский (Markward von Lauingen), возможно, был выходцем из низшего служилого дворянства при Гогенштауфенах. Он был министериалом, исполнявшим свои обязанности в самом Лауингене или в его окрестностях. Известный немецкий социолог Макс Вебер в своем произведении "Хозяйство и общество" обозначил министериалов как подневольных домашних слуг — в противоположность свободным служащим, назначение которых основывалось на контракте и осуществлялось путем свободного отбора.

Альберт появился на свет где-то между 1193 и 1206 годами. Вероятно, свое детство Альберт провел в Лауингене. Вообще относительно точные сведения о его жизни относятся не ранее, чем к 1222 году, когда он жил у своего дяди в Венеции и Падуе. В то же время Альберт приступил к изучению "свободных искусств" и, возможно, медицины в Падуанском университете. В следующем году он вступил в орден доминиканцев. Теологию он штудировал уже в Кельне, где и стал священником. Потом преподавал в Кельне, но не в университете, который возник позже, в 1388 году, а в соборной школе, которые в то время существовали при кафедральных соборах Реймса, Магдебурга и других городов Западной Европы. Почетное звание ученого, который разбирается во всех науках, Doctor universalis, Альберт Великий заслужил еще при жизни.

С 1245 года Альберт преподавал в парижском университете Сорбонне, незадолго до этого познакомившись с Фомой Аквинским, который вскоре стал одним из любимейших его учеников. Помимо уже упомянутых успехов в химии, которых достиг Альберт Великий, он внес ценный вклад в изучение мира природы. В его сборнике De animalibus представлены 477 видов животных, а именно 113 четвероногих, 114 летающих, 140 плавающих и 61 ползающих, а также 49 видов червей.

Скончался Альберт Великий 15 ноября 1280 года в Кельне. Его останки покоятся в крипте при местной доминиканской церкви святого Андрея.

"После смерти Альберта Великого его репутация магистра разного рода магии еще более упрочилась, достигнув воистину немыслимых масштабов, — пишет французский историк Серж Ютен (Serge Hutin). — Родилась, например, легенда (совершенно недостоверная, следует заметить) о том, как он якобы сконструировал автомат в виде совершенного человека, каждая из частей тела которого была подчинена влиянию определенной звезды. Эта история заканчивается рассказом о бесцеремонном вмешательстве молодого ученика "мэтра Альберта" — будущего святого Фомы Аквинского, который опасался этого андроида, по его мнению, дьявольского создания, будто бы разломал его (учитель использовал человекоподобный автомат вместо домашней прислуги".

До наших дней провинциальные французские колдуны из поколения в поколение обращаются к колдовской книге "Дивные секреты Альберта Великого". Это произведение состоит из двух неравных частей, названных "Большой Альберт" и "Малый Альберт". По мнению Юбера, среди всей этой "дребедени", относящейся к значительно более позднему времени, местами даже к XVII и XVIII векам, есть небольшое оригинальное ядро, взятое из трудов Альберта Великого, о свойствах растений, драгоценных камней и металлов. Или тексты, переписанные с оригинальных трактатов "мэтра Альберта" по алхимии.

По народному преданию, однажды при помощи магического талисмана Альберт Великий собрал всех змей своего диоцеза — епископства Регенсбургского — и использовал их для получения золота. Благодаря этому он сумел расплатиться с огромными долгами, накопленными его предшественниками на епископской кафедре в течение долгих лет. Подобная легенда подтверждает как роль, которую в алхимической символике играла змея, накладывается на баснословные байки.

16 декабря 1941 года римский папа Пий XII провозгласил ранее канонизированного католической церковью Альберта Великого покровителем ученых-естествоиспытателей.

Игорь Буккер

Классик шведской литературы, драматург и романист Юхан Аугуст Стриндберг (Johan August Strindberg) пробовал по примеру алхимиков получать золото в своей лаборатории. Автор "Красной комнаты", которая считается первым образцом современного шведского реалистического романа, увлекался символизмом и философией Кьеркегора, герметизмом, воззрениями Эмануэля Сведенборга и теософией Елены Блаватской. К концу жизни он стал исповедовать религиозный синкретизм и олицетворять себя с неким подобием мировой души.

Нам привычнее называть его Август Стриндберг. Он родился в Стокгольме 22 января 1849 года и был четвертым из восьмерых детей Карла Оскара Стриндберга и Ульрики Элеоноры (Норы) Норлинг. Семья принадлежала к среднему классу. Отец работал комиссионером в пароходстве и женился на служанке, которая была моложе него на 12 лет. Карл Оскар любил музицировать на пианино и виолончели и в доме регулярно устраивались музыкальные вечера. Эта двойственность рождения определит и двойственность натуры Стриндберга. Как "сын служанки" (так будет называться вышедшая в 1886 году автобиография) он будет испытывать классовую и культурную вражду к аристократам, и одновременно чувствовать свое превосходство перед необразованными крестьянами и плебеями.

Все три брака Стриндберга закончились разводами. С первой женой, актрисой Королевского театра шведкой финского происхождения Сигрид Софией Матильдой Элизабет (Сири) фон Эссен (Sigrid Sofia Matilda Elisabet (Siri) von Essen) он прожил с 1877 по 1892 год. Второй брак с 20-летней австрийской журналисткой Марией Фридой (Фридерикой) Корнелией Стриндберг-Уль (Maria Frida (Friederike) Cornelia Strindberg-Uhl) продлился и вовсе недолго — с 1893 по 1895 годы. Третий союз с юной художницей Харриет Боссе (Harriet Bosse) продлился немногим долее — 1901-1904 годы. Любопытно, но дочь от последнего брака, словно бы в пику кратковременным отношениям своих родителей, проживет 105 лет и скончается в августе 2007 года.

После публикации в 1879 году романа "Красная комната" (Röda rummet), в котором сатирически изображены нравы художественных кругов Стокгольма, к Августу пришла литературная слава. Большую популярность получил самый светлый роман Стриндберга "Жители острова Хемсё" (в другом переводе — "Островитяне"). В 1884 году выходит первый из двух сборников "Рассказов о браке" (Giftas). В них писатель высказывает свои взгляды на проблемы брака и женской эмансипации. Одна из сцен из первого тома навлекла на литератора обвинения в богохульстве, которое, впрочем, было вскоре с него снято.

"Роли Стриндберга со временем быстро сменяют друг друга и тесно примыкают друг к другу: социалист и индивидуалист демократ и аристократ, верующий в прогресс утилитарист и отрицающий прогресс и развитие метафизик. После юности, прошедшей в лоне веры, он становится атеистом, материалистом, позитивистом и, наконец, — но это связано с его шизофренией — теософом-мистиком", — заметил К. Ясперс.

В 1896 году Стриндберг, проживавший в Париже на улице Асса, 60, едва не спалил жилой дом, пытаясь обратить свинец в золото. В своей лаборатории писатель оборудовал алхимическую лабораторию и вот что он писал одному из своих единомышленников: "Я опускаю полоску бумаги в раствор сульфата железа. Затем держу ее над открытым флаконом с нашатырным спиртом — минуту, самое большее. Затем оставляю эту полоску сохнуть в сигарном дыму от пяти до десяти минут. Сигара сушит бумагу, отдающую нашатырный спирт. Она не дает водному окислу железа вернуться в состояние металла". Необходимо отметить, что увлечение литератора алхимией и оккультизмом в ту эпоху не было чем-то из ряда вон выходящим. Скорее наоборот: во французской столице издавалось множество подобной периодической литературы и специальных изданий, как, например, журнал L"Initiation (буквально "Инициация", или "Посвящение в тайну"), в котором было опубликовано несколько статей самого Стриндберга.

"У Стриндберга, как и у Жерара Нерваля (Gérard de Nerval), алхимия теснейшим образом связана с литературным творчеством, тайну которого она может открыть. Почему художники, которые борются со своими наваждениями, прибегают к герметизму как к последнему средству спасения? Не является ли герметизм той личиной, что одновременно скрывает их невроз и говорит о его наличии? Или же это для них тот миф, прибегнув к которому, они стараются познать тайну творчества?", — задаются вопросами авторы французской энциклопедии "Мэтры оккультизма".

После смерти Стриндберга, которая наступила 14 мая 1912 года, в его стокгольмской библиотеке осталось множество теософской литературы, среди которой писания Анни Безант (Annie Besant) и Альфреда Перси Синнетта (Alfred Percy Sinnett), наряду с произведениями по буддизму, мифологии и истории религий. "Я придерживаюсь всех взглядов, — признавался Стриндберг, — я исповедую все религии, я живу во всех эпохах, и я перестал быть самим собой. Это состояние дает неописуемое ощущение счастья".

Игорь Буккер

О «философском камне» слышали многие, но точно сказать, что он собой представляет, как правило, затрудняются. Ведь у этого мистического камня столько толкований, что неспециалисту разобраться в них очень трудно.

Согласно классическому определению средневековых алхимиков, это вовсе не твердый камень, а некий химический реактив, который позволяет превращать в золото любые металлы да к тому же служит универсальным лекарством, обновляющим физическое тело и продлевающим жизнь. 

На протяжении веков поиски этого магического средства называли по-разному. И «герметическим искусством» – от греческого имени древнеегипетского мага Гермеса Трисмегиста, современника библейского Моисея; и «Великим Деланием»; и, наконец, просто «алхимией» – калька с арабского «al-kimia» от слова «Кем» или «Хем» - коптского названия Древнего Египта, который был родиной этой старейшей науки.

Ее колыбелью принято считать основанную в 332 году до н.э. Александрийскую академию, просуществовавшую около тысячи лет - до VII века нашей эры. У египетских жрецов были практические знания о веществах, их свойствах и превращениях.Греки принесли в Египет свою натурфилософию, прежде всего учение Платона и Аристотеля.

В результате этого соединения, дополненного магией и астрологией, и родилась новая наука - алхимия, которая стала предшественницей современной химии. Ее прародительницей считается Иудейская Мария, жившая, по преданиям, в Александрии в III в.н.э. Ей приписывают изобретение водяной бани, а также перегонных аппаратов, незаменимых при алхимических опытах. Она же ввела понятие о семи главных металлах: это - медь, золото, серебро, свинец, сурьма (ее, вероятно, принимали за разновидность свинца), ртуть, олово, железо. Ртуть, используемую для изготовления золота, алхимики называли герметической, по имени Гермеса Трисмегиста. 

Самым известным алхимиком древности был Раймонд Луллий (1236-1315). Ему приписывают авторство более 4 тыс. (!) трактатов, из которых не менее 500 посвящены непосредственно алхимии. Именно Лууллию принадлежит знаменитая фраза: «Если бы море состояло из ртути, я бы превратил его в золото».

Вообще Луллий был схоластиком, пытавшимся изобрести логические машины. Но в алхимии он чувствовал себя настолько уверенно, что, не побоявшись выставить себя на смех, привел в своем завещании рецепт получения золота. Но без философского камня золото, разумеется, получить нельзя.

Предлагаемый Луллием рецепт предполагает на первом этапе именно получение философского камня, который он называет «медикаментом». В трактате «Завещание» он пишет: «Возьми кусочек этого драгоценного медикамента величиной с боб. Брось его на тысячу унций ртути - последняя превратится в красный порошок. Прибавь унцию этого порошка к тысяче унций ртути - последняя превратится в красный порошок. Если из этого порошка взять одну унцию и бросить на тысячу унций ртути, все превратится в медикамент. Брось унцию этого медикамента еще на тысячу унций ртути - и она вся превратится в золото, которое лучше рудничного».

В целом особыми научным успехами алхимики похвастаться не могли, а вот мошенников среди них было хоть отбавляй. Не случайно Данте в своей «Божественной комедии» поместил в восьмой круг ада тех, кто «алхимией подделывал золото». Дело в том, что с XVI века от ученых, еще не вполне расставшихся с несбыточными алхимическими мечтаниями, отделилось многочисленное братство странствующих авантюристов, которые использовали всеобщую веру в возможность делать золото и представляли поддельные доказательства своего искусства.В течение трех столетий жертвами их обмана были даже коронованные особы, в частности английские короли. Так во время правления Генриха VI целая шайка адептов «Великого Делания» наводнила Англию фальшивым «царем металлов» и фальшивыми золотыми монетами. Вместо благородного металла предприимчивые мошенники использовали медную амальгаму.

Во Франции подобным же образом некий Жак де Керр, выдававший себя за алхимика, вовлек в аферу с поддельным золотом Карла VII. Попалась на удочку самозваных обладателей «философского камня» императрица Варвара, вдова императора Сигизмунда.

А в Берлине при курфюрсте Георге долгое время успешно дурачил людей Леонард Турнгейсер, который, будучи ловким фокусником, публично «превращал» свинец в золото. 

Весьма необычной является история жившего в XVII веке поляка Михаила Сендзивого, который хотя и не был алхимиком, но вошел в историю этой науки. В 1604 году, находясь в Саксонии, он за деньги добился освобождения из тюрьмы шотландского алхимика Сетона, которого обвинили в мошенничестве, и привез его в Краков.

Благодарный Сетон хотя и не открыл спасителю своих тайн, но дал ему небольшое количество чудесного порошка, а сам вскоре умер. С помощью этого средства Сендзивой превращал разные металлы в золото при дворе Сигизмунда III в Кракове, о чем существуют исторические свидетельства.

Затем он был приглашен в Прагу, где император Рудольф, получив от него щепотку порошка сам успешно совершил алхимическую трансмутацию. В память об этом событии правитель велел поместить на стене дворцовой лаборатории табличку с надписью «Пускай попробует кто-либо сделать то, что сделал поляк Сендзивой».Однако коварная судьба сыграла с Михаилом Сендзивым злую шутку. Из Праги он отправился в Вюртемберг, где князь Фридрих принял поляка с высшими почестями.

Но завидовавший ему алхимик Мюленфельс тайно схватил его, бросил в темницу и отнял чудесный порошок. Когда преступление раскрылось, Мюленфельс в наказание был повешен. Впрочем, Сендзивому это ничего не дало: порошок он обратно не получил, сам его изготовить не умел и кончил свои дни в нищете.

В ХVIII, когда химия стала настоящей наукой в нашем понимании этого слова, алхимия превратилась в нечто подобное магии, в которую никто не верил. Тем не менее находились люди, в том числе и ученые, продолжавшие поиски не философского камня, а способов превращения различных металлов в золото. Но на них смотрели как на безумцев, и они скрывали свои, как считалось, бредовые исследования.

Одним из таких энтузиастов был француз Теодор Тиффро. Этот молодой ученый, окончивший Высшую промышленную школу в Нанте, решил применить алхимию к теории строения металлов. Он был уверен, что металлы, которые все химики считали неразложимыми элементами, на самом деле представляют собой сложные соединения, могут в процессе реакций обмениваться составными частями и превращаться друг в друга. Значит, и надежды алхимиков на превращение свинца в золото отнюдь не беспочвенны. Такие процессы не скоро воспроизведешь в лаборатории, но они наверняка должны идти в природе. 

Чтобы доказать это, Тиффро отправился в Мексику, богатую месторождениями драгоценных металлов. Под видом фотографа он пять лет ездил по всей стране, общался с золотоискателями, и безграмотные старатели в один голос говорили ему, что золото растет из серебра под лучами солнца. Другими словами, происходит трансмутация, которой тщетно добивались алхимики.Тиффро решил проверить это. Для своих исследований он выбрал славившийся своими серебряными копями горный городок Гвадалахару, где солнце палило нещадно. Оборудовал небольшую химическую лабораторию.

В качестве исходного материала для опытов брал чистое местное серебро или, когда его не было, мексиканские серебряные монеты. Превращал их в опилки, тщательно анализировал состав и, убедившись в отсутствии следов золота, растворял серебро в азотной кислоте. Затем сосуды с серебряным раствором выставлял на самый солнцепек и ждал – дни, недели, даже месяцы. После этого исследователь выпаривал облученный солнцем раствор, собирал осадок, очищал его, толок и вновь растворял в азотной кислоте.

Так повторялось неоднократно. Едкая кислота разъедала легкие. От яркого солнца слезились глаза. Руки уставали двигать тяжелый пестик. Наконец пришел день, когда Теодор Тиффро увидел первые проблески золота, а после того, как он обработал большие объемы растворов, крупицы золота сложились в граммы. Ученый торжествовал! Каторжный труд на протяжении нескольких лет привел его к открытию, которое должно обессмертить его имя.

Теперь нужны деньги, чтобы развернуть процесс получения золота в промышленных масштабах. Тиффро не сомневался, что затраченные средства быстро окупятся сторицей и оправдают все лишения, которые ему пришлось вынести. В 1853 году, спустя 11 лет после того, как он отправился в Мексику, чтобы доказать свою теорию превращения металлов, Тиффро вернулся во Францию. Теперь предстояло решить, как сообщить о своем открытии.

Описать весь процесс? Но тогда им сумеет воспользоваться любой, он же сам останется ни с чем. Ученый поступить так же, как средневековые алхимики: написал брошюру о найденном им природном способе получения золота, но суть процесса в ней не раскрыл. Тиффро передал брошюру Парижской академии наук и предложил опубликовать подробное сообщение об открытии в «Отчетах» Академии, которые читали химики всего мира. Однако академики сочли ее бездоказательной, а результаты работ – сомнительными. Ничего не изменил и его доклад, сделанный в Академии наук. Золото, полученное Теодором в Мексике и представленное в качестве вещественного доказательства, было признано настоящим.

Но, заявили парижские ученые, где доказательства, что оно получено в результате трансмутации? Даже если докладчик не мошенничает, то и тогда не исключено, что он просто стал жертвой добросовестного заблуждения, приняв за появившееся то золото, которое изначально было в мексиканском серебре в качестве примеси. Уверения Тиффро, что он тщательно анализировал каждый кусочек серебра и не обнаруживал там ни малейших признаков золота, не переубедили профессоров и академиков. 

Сомнения ученых задели исследователя за живое. «Если вы не верите моим словам, то я готов подтвердить их экспериментально!» – заявил он, поскольку искренне верил в успех и настаивал на проведении публичных опытов под самым строгим контролем. Такая возможность была ему предоставлена.

В распоряжение Тиффро отдали химическую лабораторию парижского монетного двора. Всенеобходимое сырье и химикаты дал государственный монетный двор. Теодор с энтузиазмом приступил к делу, предвкушая, как посрамит ученых мужей, но ему не везло с погодой: солнечных дней было мало, да и солнце в Париже светило не так жарко, как в Мексике. По окончании экспериментов стало очевидно, что современный алхимик потерпел полное фиаско: ни малейших следов золота не было обнаружено. 

Тогда Тиффро решился на отчаянный шаг: опубликовал вторую брошюру, в которой изложил свой способ получения золота уже во всех подробностях. Он бескорыстно предложил сделанное им открытие любому желающему, чтобы оно не пропало для общества, так как на самостоятельную разработку у него нет ни денег, ни сил. Спрос на брошюру был потрясающим. Ее переводили на иностранные языки, и в других странах она столь же быстро, как и во Франции, исчезала с прилавков. Обманчивая простота способа Тиффро завораживала. На короткое время он стал всемирно знаменит.

Вероятно, сотни и тысячи людей попытались извлекать золото из облученных солнцем металлов, но вскоре бум пошел на убыль, так как счастливчиков, разбогатевших от этой деятельности, не оказалось. Зато мошенники не преминули воспользоваться вспыхнувшей золотой лихорадкой и, подобно средневековым псевдоалхимикам, принялись ловко выманивать деньги у простаков. Например, в 1860 году венгерский авантюрист Николаус Папафи создал в Лондоне фирму, которая якобы собиралась развернуть производство серебра из неблагородных металлов.

Набрав кредитов на большую сумму, Папафи бесследно исчез. Между тем Тиффро продолжал ставить новые опыты. Однажды ему и в Париже удалось получить в запаянной реторте крупицы золота. В июне 1887 года он подал заявление в бюджетную комиссию французской палаты депутатов с просьбой, чтобы его способ получения золота был испытан комиссией экспертов. Но ответа не последовало. Адепт Великого Делания так и не сумел убедить официальную науку. Впрочем, результаты его исследований так и не были опровергнуты и потому до сих пор остаются загадкой.

Игорь КАРМАЗИН

О «философском камне» слышали многие, но точно сказать, что он собой представляет, как правило, затрудняются. Ведь у этого мистического камня столько толкований, что неспециалисту разобраться в них очень трудно.

Согласно классическому определению средневековых алхимиков, это вовсе не твердый камень, а некий химический реактив, который позволяет превращать в золото любые металлы да к тому же служит универсальным лекарством, обновляющим физическое тело и продлевающим жизнь. 

На протяжении веков поиски этого магического средства называли по-разному. И «герметическим искусством» – от греческого имени древнеегипетского мага Гермеса Трисмегиста, современника библейского Моисея; и «Великим Деланием»; и, наконец, просто «алхимией» – калька с арабского «al-kimia» от слова «Кем» или «Хем» - коптского названия Древнего Египта, который был родиной этой старейшей науки.

Ее колыбелью принято считать основанную в 332 году до н.э. Александрийскую академию, просуществовавшую около тысячи лет - до VII века нашей эры. У египетских жрецов были практические знания о веществах, их свойствах и превращениях. Греки принесли в Египет свою натурфилософию, прежде всего учение Платона и Аристотеля.

В результате этого соединения, дополненного магией и астрологией, и родилась новая наука - алхимия, которая стала предшественницей современной химии. Ее прародительницей считается Иудейская Мария, жившая, по преданиям, в Александрии в III в.н.э.

Ей приписывают изобретение водяной бани, а также перегонных аппаратов, незаменимых при алхимических опытах. Она же ввела понятие о семи главных металлах: это - медь, золото, серебро, свинец, сурьма (ее, вероятно, принимали за разновидность свинца), ртуть, олово, железо. Ртуть, используемую для изготовления золота, алхимики называли герметической, по имени Гермеса Трисмегиста. 

Самым известным алхимиком древности был Раймонд Луллий (1236-1315). Ему приписывают авторство более 4 тыс. (!) трактатов, из которых не менее 500 посвящены непосредственно алхимии. Именно Лууллию принадлежит знаменитая фраза: «Если бы море состояло из ртути, я бы превратил его в золото».

Вообще Луллий был схоластиком, пытавшимся изобрести логические машины. Но в алхимии он чувствовал себя настолько уверенно, что, не побоявшись выставить себя на смех, привел в своем завещании рецепт получения золота. Но без философского камня золото, разумеется, получить нельзя.

Предлагаемый Луллием рецепт предполагает на первом этапе именно получение философского камня, который он называет «медикаментом». В трактате «Завещание» он пишет: «Возьми кусочек этого драгоценного медикамента величиной с боб. Брось его на тысячу унций ртути - последняя превратится в красный порошок. Прибавь унцию этого порошка к тысяче унций ртути - последняя превратится в красный порошок. Если из этого порошка взять одну унцию и бросить на тысячу унций ртути, все превратится в медикамент. Брось унцию этого медикамента еще на тысячу унций ртути - и она вся превратится в золото, которое лучше рудничного».

В целом особыми научным успехами алхимики похвастаться не могли, а вот мошенников среди них было хоть отбавляй. Не случайно Данте в своей «Божественной комедии» поместил в восьмой круг ада тех, кто «алхимией подделывал золото». Дело в том, что с XVI века от ученых, еще не вполне расставшихся с несбыточными алхимическими мечтаниями, отделилось многочисленное братство странствующих авантюристов, которые использовали всеобщую веру в возможность делать золото и представляли поддельные доказательства своего искусства.

В течение трех столетий жертвами их обмана были даже коронованные особы, в частности английские короли. Так во время правления Генриха VI целая шайка адептов «Великого Делания» наводнила Англию фальшивым «царем металлов» и фальшивыми золотыми монетами. Вместо благородного металла предприимчивые мошенники использовали медную амальгаму.

Во Франции подобным же образом некий Жак де Керр, выдававший себя за алхимика, вовлек в аферу с поддельным золотом Карла VII. Попалась на удочку самозваных обладателей «философского камня» императрица Варвара, вдова императора Сигизмунда.

А в Берлине при курфюрсте Георге долгое время успешно дурачил людей Леонард Турнгейсер, который, будучи ловким фокусником, публично «превращал» свинец в золото. 

Весьма необычной является история жившего в XVII веке поляка Михаила Сендзивого, который хотя и не был алхимиком, но вошел в историю этой науки. В 1604 году, находясь в Саксонии, он за деньги добился освобождения из тюрьмы шотландского алхимика Сетона, которого обвинили в мошенничестве, и привез его в Краков.

Благодарный Сетон хотя и не открыл спасителю своих тайн, но дал ему небольшое количество чудесного порошка, а сам вскоре умер. С помощью этого средства Сендзивой превращал разные металлы в золото при дворе Сигизмунда III в Кракове, о чем существуют исторические свидетельства.

Затем он был приглашен в Прагу, где император Рудольф, получив от него щепотку порошка сам успешно совершил алхимическую трансмутацию. В память об этом событии правитель велел поместить на стене дворцовой лаборатории табличку с надписью «Пускай попробует кто-либо сделать то, что сделал поляк Сендзивой».

Однако коварная судьба сыграла с Михаилом Сендзивым злую шутку. Из Праги он отправился в Вюртемберг, где князь Фридрих принял поляка с высшими почестями.

Но завидовавший ему алхимик Мюленфельс тайно схватил его, бросил в темницу и отнял чудесный порошок. Когда преступление раскрылось, Мюленфельс в наказание был повешен. Впрочем, Сендзивому это ничего не дало: порошок он обратно не получил, сам его изготовить не умел и кончил свои дни в нищете.

В ХVIII, когда химия стала настоящей наукой в нашем понимании этого слова, алхимия превратилась в нечто подобное магии, в которую никто не верил. Тем не менее находились люди, в том числе и ученые, продолжавшие поиски не философского камня, а способов превращения различных металлов в золото. Но на них смотрели как на безумцев, и они скрывали свои, как считалось, бредовые исследования.

Одним из таких энтузиастов был француз Теодор Тиффро. Этот молодой ученый, окончивший Высшую промышленную школу в Нанте, решил применить алхимию к теории строения металлов.

Он был уверен, что металлы, которые все химики считали неразложимыми элементами, на самом деле представляют собой сложные соединения, могут в процессе реакций обмениваться составными частями и превращаться друг в друга. Значит, и надежды алхимиков на превращение свинца в золото отнюдь не беспочвенны. Такие процессы не скоро воспроизведешь в лаборатории, но они наверняка должны идти в природе. 

Чтобы доказать это, Тиффро отправился в Мексику, богатую месторождениями драгоценных металлов. Под видом фотографа он пять лет ездил по всей стране, общался с золотоискателями, и безграмотные старатели в один голос говорили ему, что золото растет из серебра под лучами солнца.

Другими словами, происходит трансмутация, которой тщетно добивались алхимики.Тиффро решил проверить это. Для своих исследований он выбрал славившийся своими серебряными копями горный городок Гвадалахару, где солнце палило нещадно. Оборудовал небольшую химическую лабораторию.

В качестве исходного материала для опытов брал чистое местное серебро или, когда его не было, мексиканские серебряные монеты. Превращал их в опилки, тщательно анализировал состав и, убедившись в отсутствии следов золота, растворял серебро в азотной кислоте. Затем сосуды с серебряным раствором выставлял на самый солнцепек и ждал – дни, недели, даже месяцы. После этого исследователь выпаривал облученный солнцем раствор, собирал осадок, очищал его, толок и вновь растворял в азотной кислоте.

Так повторялось неоднократно. Едкая кислота разъедала легкие. От яркого солнца слезились глаза. Руки уставали двигать тяжелый пестик. Наконец пришел день, когда Теодор Тиффро увидел первые проблески золота, а после того, как он обработал большие объемы растворов, крупицы золота сложились в граммы. Ученый торжествовал! Каторжный труд на протяжении нескольких лет привел его к открытию, которое должно обессмертить его имя.

Теперь нужны деньги, чтобы развернуть процесс получения золота в промышленных масштабах. Тиффро не сомневался, что затраченные средства быстро окупятся сторицей и оправдают все лишения, которые ему пришлось вынести. В 1853 году, спустя 11 лет после того, как он отправился в Мексику, чтобы доказать свою теорию превращения металлов, Тиффро вернулся во Францию. Теперь предстояло решить, как сообщить о своем открытии.

Описать весь процесс? Но тогда им сумеет воспользоваться любой, он же сам останется ни с чем. Ученый поступить так же, как средневековые алхимики: написал брошюру о найденном им природном способе получения золота, но суть процесса в ней не раскрыл. Тиффро передал брошюру Парижской академии наук и предложил опубликовать подробное сообщение об открытии в «Отчетах» Академии, которые читали химики всего мира. Однако академики сочли ее бездоказательной, а результаты работ – сомнительными. Ничего не изменил и его доклад, сделанный в Академии наук. Золото, полученное Теодором в Мексике и представленное в качестве вещественного доказательства, было признано настоящим.

Но, заявили парижские ученые, где доказательства, что оно получено в результате трансмутации? Даже если докладчик не мошенничает, то и тогда не исключено, что он просто стал жертвой добросовестного заблуждения, приняв за появившееся то золото, которое изначально было в мексиканском серебре в качестве примеси. Уверения Тиффро, что он тщательно анализировал каждый кусочек серебра и не обнаруживал там ни малейших признаков золота, не переубедили профессоров и академиков. 

Сомнения ученых задели исследователя за живое. «Если вы не верите моим словам, то я готов подтвердить их экспериментально!» – заявил он, поскольку искренне верил в успех и настаивал на проведении публичных опытов под самым строгим контролем. Такая возможность была ему предоставлена.

В распоряжение Тиффро отдали химическую лабораторию парижского монетного двора. Всенеобходимое сырье и химикаты дал государственный монетный двор. Теодор с энтузиазмом приступил к делу, предвкушая, как посрамит ученых мужей, но ему не везло с погодой: солнечных дней было мало, да и солнце в Париже светило не так жарко, как в Мексике. По окончании экспериментов стало очевидно, что современный алхимик потерпел полное фиаско: ни малейших следов золота не было обнаружено. 

Тогда Тиффро решился на отчаянный шаг: опубликовал вторую брошюру, в которой изложил свой способ получения золота уже во всех подробностях. Он бескорыстно предложил сделанное им открытие любому желающему, чтобы оно не пропало для общества, так как на самостоятельную разработку у него нет ни денег, ни сил. 

Спрос на брошюру был потрясающим. Ее переводили на иностранные языки, и в других странах она столь же быстро, как и во Франции, исчезала с прилавков. Обманчивая простота способа Тиффро завораживала. На короткое время он стал всемирно знаменит.

Вероятно, сотни и тысячи людей попытались извлекать золото из облученных солнцем металлов, но вскоре бум пошел на убыль, так как счастливчиков, разбогатевших от этой деятельности, не оказалось. Зато мошенники не преминули воспользоваться вспыхнувшей золотой лихорадкой и, подобно средневековым псевдоалхимикам, принялись ловко выманивать деньги у простаков. Например, в 1860 году венгерский авантюрист Николаус Папафи создал в Лондоне фирму, которая якобы собиралась развернуть производство серебра из неблагородных металлов.

Набрав кредитов на большую сумму, Папафи бесследно исчез. Между тем Тиффро продолжал ставить новые опыты. Однажды ему и в Париже удалось получить в запаянной реторте крупицы золота.

В июне 1887 года он подал заявление в бюджетную комиссию французской палаты депутатов с просьбой, чтобы его способ получения золота был испытан комиссией экспертов. Но ответа не последовало. Адепт Великого Делания так и не сумел убедить официальную науку. Впрочем, результаты его исследований так и не были опровергнуты и потому до сих пор остаются загадкой.

Игорь КАРМАЗИН

КЕЛЬТСКАЯ АЛХИМИЯ.

Одним из базовых принципов алхимической науки является совокупность, общность, связь всех частей некоего универсального Знания. В этой связи исключительную ценность представляет наследие кельтов, показавших миру ценность системных знаний алхимии, как науки глобальной, объединяющей, синтезирующей и создающей новое. Кельтская алхимия – явление надкультурное, собирающее воедино религиозное, образовательное, историческое и культурное наследие многих народов. Кельты создали уникальный подход к восприятию мира по принципу действия в нем.

Становление и развитие кельтской алхимии – процесс, который занимает особое место в человеческой истории. Иберы, лигурийцы, пикты, доарийцы, арийцы, белги, бритты, иллирийцы и даже гиперборейцы, сказочные жители Атлантиды, – вот далеко не полный перечень древних народов и культур, повлиявших на ее формирование.

Возможно, ни одна культура мира не вобрала в себя такого объема знаний, как кельтская. Постоянно мигрируя и встречаясь с разными народами, кельты выработали принципы, которые впоследствии и определили характер кельтской алхимии как науки о пропорции, ритме и наполнении. Подобно хорошему коктейлю, кельтская культура вобрала в себя набор первоклассных ингредиентов, и по своей сути является алхимичной.

Кто является наследником кельтских традиций сегодня? Бретонцы, валлийцы, жители английского графства Корнуолл, шотландцы, ирландцы, жители острова Мэн или кто-то еще? Ответить на этот вопрос однозначно вряд ли возможно, но можно сказать, что кельты – это некое собранное, смешанное явление, оказавшее существенное влиянии на развитие всей европейской культуры.

Схема мест, где жили кельты, происходило их проявление и консолидация, напоминает некий бурлящий котел. В первом тысячелетии до н.э. кельты обитали в бассейнах рек Сены и Рейна, в верховьях Дуная. К крупнейшим кельтским племенам относились Бойи, Гельветы, Белги, Секваны и Эдуи. Впоследствии ареал их расселения расширился, и кельтами были заселены территории современной Франции, Бельгии, Швейцарии, Австрии, северной Италии. Также был заселен Иберийский полуостров, Британские острова, Чехия, Венгрия и Голландия. Как видите, территории, связанные с деятельностью кельтов, обширны. А если к ним добавить еще Америку и Африку, то окажется, что вообще сложно найти на земле место, которое не было бы связано с кельтами.

Одна из легенд об открытии Америки гласит, что именно кельты первыми из всех европейцев вступили в контакт с древними цивилизациями Америки, что обогатило кельтскую алхимию новыми знаниями. А официальные первооткрыватели и покорители Америки Колумб и Кортес были связаны с рыцарскими орденами, заимствовавшими многие принципы кельтской алхимии (Колумб с тамплиерами, а Кортес – с францисканцами). Со знаниями африканской магии кельты связаны через племя иберов, пришедших из северной Африки и объединившихся с пиренейскими кельтами. В результате их смешения возникло новое племя – кельтиберы, воевавшие с Римом в составе войск Карфагена. Именно иберы привнесли в кельтскую алхимию знания о ритме.

Кельты

Название народности могло быть разным в зависимости от места расселения, но все же у кельтов была общая форма самоназвания, которую они приняли от греков – «кельты», от слова Keltói. Римляне, покорившие кельтов к середине I в. до н.э., называли кельтов галлами (Galli, лат.). Не являясь античной, кельтская культура плотно взаимодействовала с античными государствами. Кельтский этнос состоял из множества племен, однако все они были объединены искусством построения своей культуры, основанном на знаниях геометрических пропорций, «увязывании» пространства и плетении узоров.

Всю кельтскую алхимию можно представить, как искусство пестования красного или киновари, субстанции, которую можно преобразовать, чтобы получить некую силу. Овладение искусством киновари давало возможность существенно влиять на качество энергии в процессе ее превращения. Благодаря искусству пестования красного свойства энергии могли изменяться до полной ее материализации.

В древних индоевропейских и современных британских языках слово «красный» имеет общий корень. В английском языке – red, бретонском языке – ruz, в древнебританском – rud, в валлийском – rhudd, в ирландском – ruadh, в древнеирландском – ruad, в индоевропейском праязыке – reudh, на санскрите – rudhira.

В христианском мире красный цвет, связанный с киноварью, стал восприниматься как негативный, неуправляемый и усиливающий слабые качества человека. Считалось, что красный цвет усиливает все отрицательное, подобно буре, особенно если человек не обладает способностью контролировать преобразующую силу киновари. В христианское время красный цвет стал символом дьявола как признак того, что сила может быть приобретена только от Бога, но не изнутри. Так, красный цвет с одной стороны представлял инфернальных существ, а с другой – был символом власти и силы. Не случайно тот, кто рождался с рыжими волосами, воспринимался кельтами, как представитель Иного мира.

Главный символ кельтской алхимии – всесоздающий котел, который находится в ведении бога Дагды и надежно скрыт на острове Мэн возле северного побережья Уэльса. Котел символизирует могущество и процесс преобразования, а также скрытый источник знаний, вокруг которого возникают все процессы, связанные с алхимическим превращением. Подобно Чаше Грааль, котел воскресает мертвых и питает живых.

Бог Дагда – главный покровитель кельтской алхимии. Наряду с всесоздающим котлом одним из первостепенных символов кельтской алхимии является дубина Дагды, ведающая жизнью и смертью. Обладая могущественными знаниями, Дагда покровительствовал особым лабораториям кельтов, находившимся в чудесных холмах, сидах, где происходили алхимические превращения. Сиды (sidh – «курган», «холм», кельт.) считались владениями богов и были связаны с подземным миром. Впоследствии слово «Сид» стало означать «обитель бога».

Кельтская алхимия занималась процессом преобразования любых форм материального мира, в т.ч. цветовых и звуковых. Наиболее значимой формой, символизировавшей процесс преобразования, являлся цвет. Тремя основными цветами были белый, черный и красный. Белый цвет символизировал движение, черный цвет – покой, а красный был цветом внутренней силы и преобразования

После цвета в кельтской алхимии основными преобразующими формами считались звук (ритм), предмет, персонаж и одежда. Далее отдельные шли части целого, включая части тела. Так, культ отрубленной головы был связан с почитанием отдельно живущей части целого. Сегодня в традиционном вырезании тыкв для праздника Хэллоуин мы сталкиваемся со следами действа, восходящего к кельтскому почитанию головы, как трофея, оберегающего от зла.

Хэллоуин – праздник, отмечаемый вечером 31 октября, в канун Дня всех святых. Праздник ассоциируется с ведьмами и колдунами, которые, по поверию, свободно расхаживают в эту ночь среди людей. Хэллоуин наследует традицию отмечания древнего кельтского праздника Самхейн, отмечавшегося 1 ноября, что по кельтскому календарю является началом нового года.

Самхейн – один из главных кельтских праздников. Считался крестьянским праздником и знаменовал собой окончание одного сельскохозяйственного цикла и начало другого. Самхейн считался временем, когда стирались границы между миром людей и потусторонним миром. Считалось, что в этот день духи могут придти в гости к людям, а люди, в свою очередь, могут побывать в мире ином. На праздник друиды возжигали ритуальные костры, что, вероятно, указывает на связь праздника со временами солярных культов.

Понятие алхимического ритма – одно из ключевых в кельтской алхимии – сначала переросло в культ развития (роста), а затем и в культ празднования. Из искусства слушания и работы с ритмом возникло искусство музыки, танца, поэзии, взаимоотношений, рождались ремесла и отмечание сезонных праздников – точек энергетических изменений в пространстве, связанных с ритмом. Кельтский пантеон богов тоже стал выразителем определенного алхимического ритма, совокупности жизненно важных вибраций, каждую из которых представлял определенный бог.

Все то же самое происходило с духами природы: растительностью и священными животными, – которые с развитием кельтского пантеона богов стали рассматриваться в качестве сил со свойственными им определенными качествами.

Пантеон кельтских богов весьма разнообразен, а порой кажется очень запутанным. Вероятно, некоторые боги порой выполняли лишь локальные функции и рассматривались кельтами как временные понятия. Часто упоминавшихся и «многофункциональных» богов насчитывалось немногим больше десятка, тогда как все остальные упоминались крайне редко. С развитием религиозной концепции определенные силы, природные явления и животные приобретали божественный статус. Производство оружия также было частью того или иного культа и ритуализировалось. Созданию все новых культов способствовало увеличение и усиление контролируемых кельтами территорий в процессе их преобразования.

Ритмом алхимических превращений управляла Бригит, богиня плодородия и ритма, дочь Дагды. Центральным местом кельтской алхимии является холм Тара (сид Брунг, sidh Brung), как символ огня, и река Бойн, как символ воды. Бойн является алхимической супругой Дагды.

От Дагды знания о кельтской алхимии перешли к богу любви Оэнгусу (Мак Оку), богу подземного царства Мидхиру, богу морей Лир и его сыну Мананнану (его имя носит остров Мэн). Затем наследником знаний Дагды стал Бодб Дирг (Бодб Рыжий), владелец подземной лаборатории в горах Гельты и Луг Дирг, где происходили различные алхимические преобразования.

Холм Тара – древнее поселение эпохи неолита, находящееся в ирландском графстве Мет. Построено около 2000 г. до н. э. На протяжении многих веков этот холм был главным священным местом Ирландии, крупнейшим религиозным и политическим центром острова. До XII в. – столица Ирландии. Именно здесь находилась резиденция богов из племени богини Даны и двора Конхобара МакНессы

Бог подземного царства Мидхир владел знаниями о трех наполнениях, представленных тремя волшебными коровами – наполнение питьем, пищей и действиями. В ведении Мидхира также находился волшебный котел и три фактора желания: хотеть, не хотеть и не знать, чего хочешь.

Мананнан – хранитель чудесного желтого копья и красного дротика, меча Мстителя, меча Большой силы и меча Малой силы. В его ведении находилась лодка, двигающаяся по велению мысли, и прекрасный конь, передвигающийся, подобно ветру. Мананнан владел магическими чарами и искусством быть невидимым. Также он владел знаниями потребления алхимических ингредиентов, которые вместе с волшебным элем бога-кузнеца Гонбину даровали людям вечную молодость и бессмертие. Мананнан являлся владельцем волшебного плаща, которому приписывались различные магические возможности.

В связи с постоянной миграцией кельтов менялся и их ритм жизни, следовательно, у каждого племени формировался свой пантеон, хотя и сохранялись основные, осевые боги, обладавшие собирательными чертами и множеством функций. Неудивительно, что в кельтской истории со временем появились такие персонажи, как король Артур, волшебник Мерлин, Тристан и Изольда, король Лир. Они представляли собой собирательные образы кельтского воина, кельтского алхимика, кельтской женщины, проявляя, таким образом, особые качества кельтской культуры – качества связи и синтеза.

Вся кельтская алхимия состоит из циклов, описывающих полный процесс алхимического превращения и трансформации. Ставшие впоследствии широко известными кельтские эпические циклы являлись ни чем иным как «литературным» отражением циклов алхимического процесса. А то, что форма «описания» алхимических процессов приобрела именно литературные черты, объясняется довольно просто: поскольку жреческие группы, владевшие алхимическими знаниями, запрещали их записывать, до XIII века все сведения о них передавались в устной форме и впоследствии были зафиксированы в виде литературных преданий.

На сегодняшний день до нас дошли лишь некоторые из кельтских эпических циклов. Древнейшим является мифологический цикл, рассказывающий о первых алхимиках, богах племени Дану, и дающий представление об истоках кельтской алхимии и кельтском пантеоне богов. Далее следуют два основных цикла кельтской алхимии – уладский и оссианский. Каждый из них подобен геометрической форме, а изложенные события являются ее опорными точками, ее гранями. Искусство построения геометрических форм понималось кельтами, как возможность фиксировать и сохранять знание посредством выстраивания ритма, цикла, письма и рисунка.

При изучении кельтской алхимии необходимо понять, что ее периодизация не столь существенна, как при изучении иных древних культур, поскольку само кельтское знание в наименьшей степени связано с понятием времени и не подвластно временному осмыслению. Кельтская алхимическая культура – источник знаний о связях, которые можно образовать в пространстве. В кельтской алхимии главенствуют знания, связанные с постижением пространственного измерения, увязывающие в пространстве самые разные формы и условия.

Наиболее значимым персонажем уладского цикла и всего кельтского эпоса является воин и алхимик Кухулин. При анализе его качеств и подвигов, он предстает перед исследователями тем самым мастером, который, по всей вероятности, на практике реализовал возможности кельтской алхимии как науки достижения бессмертия. В этой науке физиологические параметры героя являются частью процесса внутренней трансформации, изменяющего силу и возможности суставов, сухожилий, изменяющей даже мимику лица.

Кухулин – вероятно, историческое лицо, образ которого со временем приобрел мифологические черты. В произведениях уладского цикла Кухулин описывается воином, излучавшим свет, он обладал даром провидения и превосходил мудростью всех героев эпоса. Трактаты описывают убийство Кухулином чудовищного пса кузнеца Куланна, и рассказывают, как он в одиночку оборонял свою страну от целого войска врагов, путешествовал в потусторонний мир, где его полюбила волшебница Фанд. Вместе с героем оссианского цикла Финном Мак Кумаллом, Кухулин внес решающий вклад в становление кельтской алхимии как науки.

Кухулин имел божественное происхождение: его отцом был бог Солнца Луга, а матерью – Дехтире, дочь Оэнгуса, бога Молодости, Любви и Красоты. Герой эпоса получил знания еще в утробе матери, а после рождения его учителем стал друид Катбад. Кухулин был влюблен в Эммер, дочь Фогалла Лукавого, благодаря которой он познал могущественные и таинственные знания, силу шести даров, а позже, после множества испытаний, женился на ней. Искусства, которыми овладел Кухулин, были: искусство сохранения красоты, искусство разговора, искусство работы, искусство быть в покое, искусство сохранения приобретенного и искусство слушания.

На острове богини Скатах Кухулин обучился искусству владения оружием, искусству прохождения по мостам и удару Га-Болга. В древние времена считали, что тот, кто не умеет связывать свои действия, никогда не сможет переправиться на другой берег и его съест кровожадное животное (в искусстве увязывания и заключалось искусство прохождения по мосту).

Удар Га-Болга – искусство уничтожать надвигающуюся опасность до того, как она настигнет. В кельтской алхимии это значит «метать копье ногой» и обозначается как «удар Га-Болга».

Также Кухулин научился шести уловкам принцессы из потустороннего царства Земли теней Аоифе, которая враждовала с богиней Скатах. Однако после победы над Скатах Аоифе не только подружилась с ней, но и стала любовницей Кухулина. От их связи родился сын Конла, который позже был пронзен Кухулином в живот копьем.

В процессе трансформации энергетическое тело Кухулина стало очень плотным, он достиг такого могущества в развитии внутреннего огня, что окружающие видели его тело, как источник света и жара. Кухулин обрушивал на своих врагов такую силу, что она вызывала штормы и затмения. В одном из основных кельтских алхимических трактатов «Тайн Бо Куальнге» (Táin Bó Cúalnge, Похищение быка из Куальнге) указывается, что Кухулин, овладевший искусством внутреннего преобразования, мог изменять свой внешний вид, придавать мощь движению не только рук и ног, но и волос. Все системы его тела обладали мощными силами и связями.