Жюль Буа.

АЛХИМИКИ.

В последнее время в Париже, насколько я знаю, было пять алхимиков. Старая спагирическая наука живуча; люди, готовящие золото, никогда не исчезнут. Не думаю, чтобы главную роль здесь играло стремление к обогащению: скорее это — любовь к сверкающей химере, гипноз золота, охватывающий не только скупых, но и мудрецов. Золото, символ солнца и, особенно, счастья,— второе солнце, к которому жалобно и напрасно тянется столько рук. Между тем возможно, что искусство превращения металлов не есть сплошное заблуждение. История показывает, что несколько раз был найден «философский камень», иначе говоря, порошок, который, соприкасаясь с так называемыми неблагородными металлами, превращает их в благородные. Николай Фламель из ничего создал громадное богатство. В семнадцатом веке Ван Гельмонт, получив от неизвестного четверть грана «камня», превращает восемь унций ртути в золото. В ту же эпоху скептик Гельвеции сам получает золото, бросив в свинец красные шарики, облепленные воском, которые он получил от какого-то таинственного путешественника. И великий Спиноза подтверждает этот опыт!

Алхимия имела и своих мученников: примеры тому — Жан Де, спирит и алхимик, испытавший и гонения, и милости императоров и королей, надеявшихся выведать у него секрет богатства, и Александр Сетон Космополит, который, не желая выдать тайны,— быть может, ему и нечего было выдавать,— пошел под розги и в пытку. Из числа пяти известных мне парижских алхимиков первый умер в 1863 году. Имя его было Луи Люка. Банвиль весьма ценил его. Люка не только воскрешал спагирическое искусство, но и утверждал, что ему удалось создать живые клеточки, пропуская электрический ток в раствор декстрина. В общем, он был человеком очень знающим, но остался почти совершенно неизвестным. Второй, Огюст Родез, днем, обыкновенно, погружался в книги Николая Фламеля, а утром и вечером нагревал свои горны. 16 марта 1891 года он привел к себе, в пятый этаж на rue Saint-Jacques. своего товарища и при нем бросил куски железа в реторту. При виде полученных красных солей товарищ его стал шутить. Но Ролез, придя в отчаяние, разбил ему голову ударами молотка, и сошедшего с ума алхимика пришлось поместить в больницу св. Анны.Третьим, которого я знал, был маркиз Сент-Ив д"Альвеидр. Ему приписывали величайшие магические способности. Это был приятный, мистически настроенный человек, несколько туманный, но тем не менее обворожительный.  Автор блестяших страниц «Миссии государей», он вместо своего имени скромно подписывал «один из них»... Болтая со своими посетителями, он, обыкновенно, садился спиною к свету, чтобы «стать выше их» по совету Элифаса Леви, т. е. чтобы подчинять их своей воле. В конце концов, он растерял на разных предприятиях, основанных на спагирических методах, все свое состояние. Он. безусловно, не банальная личность, и я жалею, что он замкнулся в Версале, обрекши себя на полное молчание. Имя четвертого — Альбер Пуассон. Смерть унесла его, когда он собирался поведать нам последнюю тайну. Я встречался с ним в Национальной библиотеке; это был застенчивый высокий юноша с рыжей шевелюрой. По выходе из библиотеки мы часто беседовали с ним за кружкой пива или стаканом молока о философском камне и эликсире долгой жизни. «Ребусы, придуманные алхимиками,— говорил он,— подобны Колумбову яйцу; нужна ловкость, чтобы овладеть ими». И он объяснял мне «алхимический роман», приключения «черного вешества», после многих превращений становяшегося совершенным, блестящим камнем. Он говорил о «сере» и «ртути», заключенных в колбу, которая носит название «философского яйца»; о горне с «температурой Египта», о бесчисленных операциях, торжественном, терпеливом нагревании, о том, как меняются цвета камня, перехоля от «воронова крыла» к «хвосту павлина» и становясь наконец «солнечным лучом».. Раз великая тайна раскрыта, человек не только становится обладателем любого количества золота, серебра и драгоценных камней, но и получает возможность жить тысячу лет. как Артуфиус!.. Между тем наступал вечер; хозяин получал плату, беседа кончалась, и мы расходились, проведя время в золотых грезах, которые так нравились Виллье. К несчастью, это уже не повторится, ибо бедный Альбер Пуассон, несмотря на эликсир долгой жизни, рано ушел в иной мир. к своим друзьям Бернарду Тревизану, Роджеру Бэкону и Филалету. Пятый быть может, и есть единственный настоящий алхимик. И он совсем не считает себя алхимиком. Франциск Сарсе, Шарль Лимузен, Эмиль Берр и Жюль Юре поведали нам его надежды и приключения. Я сам видел — ego quoque!—этого славного химика Тифферо, который без всяких суеверных теорий приготовил золото — да, именно приготовил золото. И если вы хотите видеть это золото, то можете: оно у Тифферо, в маленькой коробочке. Нужно заметить, что превращение удалось только раз и притом в Мексике. Но это первое чудо — разве уже не огромный шаг вперед? Я отправился в Гренелль, в самую глубь Гренелля, на rue de Theatre и отыскал там этого «гага avis» между учеными. Не думайте, что я встретил там какого-нибудь речистого шарлатана. В конце темного коридора, в столовой, загроможденной с утра гладильной доской, среди множества здоровых, веселых ребят, я увидел славного семидесятичетырехлетнего старичка, жаловавшегося, что он нелегко владеет речью. Чтобы нам никто не помешал, он провел меня через крошечный дворик, и мы оказались в узенькой комнате —не то мастерской столяра, не то лаборатории химика. Склянки с кислотой помешаются там рядом с напилком и молотком. Бритый, седоусый розовый старичок живо достал улыбаясь из яшика стола свои брошюры и притащил главную достопримечательность своего дома — чудесную шкатулочку. Он предлагает вам лупу, и вы видите под одним круглым стеклом маленькие стружки обыкновенного, природного золота, под другим — золото, полученное им самим искусственным путем; все золото имеет вид кукольных монеток. Рядом с этими образцами, в углублении, лежит странный, блестящий, черный с белым металл. Это — результат неудачных опытов в Европе. Тифферо, подобно тамбуринисту у Лоле, рассказывает как это вышло»: «Я был ассистентом! по химии в высшей школе, в Нанте,— говорит он,—и превращение металлов с давних пор не давало мне покоя. В 1842 году я отправился в Мексику с массой проектов в голове, с пустыми карманами и прибором для дагерротипии, с помощью которого хотел. составить себе состояние. В Мексике сами рудокопы навели меня на мысль. «Вот хорошее, спелое золото,— говорили они,— а вот это еще не дошло, не дозрело». Я подумал, что для приготовления золота нужно только быстро, искусственным путем провести тот процесс, который в природе совершается в течение нескольких веков». В самом деле, Тифферо, действуя несколько раз азотной кислотой на восемь или десять граммов серебра в порошке и подвергая их действию, солнечных лучей, через двадцать дней создал золото. «Да, золото, вот это самое золото, которое вы видите и которое химик Итасс признал настоящим». Тифферо немедленно возврашается в Париж, чтобы обогатить свою страну этим открытием. Но превращение становится непокорным и не хочет удаваться. "В продолжение сорока шести лет я тщетно прошу ученые академии заняться моим открытием. Все притворяются глухими, без сомнения, из-за нелепой боязни экономических переворотов. Вы подумайте: благодаря моему методу, цена килограмма золота будет 75 франков.тогда как в настоящее время она — 3444 франка! — и, открыв Bulletin de la Societe de Geographie, он прибавил: — Вот, смотрите: здесь имеется статья Жюля Гарнье; он утверждает, что золотые россыпи Трансвааля представляют собой результат химической реакции и что металл получился из двухлористой соли, восстановленной выделением азотистого газа. Значит, я действовал так же, как природа!»

Я выразил свое удивление по поводу неудачи попыток, сделанных в Европе. "Думаю, что я нашел причину этих неудач»,— отвечал Тифферо. Эволюция минерала, так же как растения, совершается при помощи микробов.

— Эти крошечные труженики непрерывно ведут свою невидимую работу. Известно, что в винных дрожжах ферменты появляются только ко времени созревания винограда, и притом исключительно в тех местностях, где есть виноградники. Во время моих опытов в Мексике ферменты золота, по моему мнению, были занесены в мою лабораторию с соседних золотых и серебряных россыпей. Во Франции культура золота труднее—у нас нет микроба.

—    Да вот вам еше факт, подтверждающий мою систему: один из моих друзей, архитектор, хранил у себя, завернув в газетную бумагу, монеты в два и в двадцать франков, те и другие вместе сложенные в столбик.

—    По истечении некоторого времени на окружности двухфранковых монет появился тонкий слой золота. Наверное, это — работа микроба!

—    Дело вот в чем; недавно открыли, что особые микроорганизмы разрушают даже типографский шрифт; и вот, попав на бумагу, в которую были завернуты монеты, эти микроорганизмы способствовали эволюции золота... Видите, нужно было бы хорошенько анализировать позолоту наших старинных памятников: быть может, под влиянием дождя и ветра в ней развился какой-нибудь низший или высший металл. Тифферо говорит об этом и о многих других вещах, и, несмотря на смелость его идей, вид у него самый спокойный и положительный. Впрочем, он изобрел еще плавающий сифон, секундные песочные часы (для яиц всмятку), песочные часы с расчетом на километры (для пушек), гидравлические часы, газометры —и в Гренелле на каждом шагу вы видите его портреты. В общем, это — человек трудолюбивый, честный и бесконечно изобретательный. И кто знает, какую роль в будущем сыграют россыпи Тифферо — гренелльские золотые россыпи! Несколько молодых людей, воззрения которых были одинаково близки науке и спиритуализму, решили воскресить старые традиции Николая Фламеля. Они приняли звонкое наименование «Алхимического Общества Франции» — и вновь запылали очаги, на которых целыми месяцами согревается таинственный «атанор» и «философское яйцо» Средних веков, где несовершенное вещество медленно превращается в чистый металл. Правление и главная лаборатория «Алхимического Общества Франции» находятся в Дуэ. Я часто получал письма от Жолливе-Кастело, председателя Общества, мистика и ученого, он приглашал меня в свою золотоносную кухню. Действительно, она стоила того, чтобы хорошенькое ней познакомиться. На rue Saint-Jean тянется ряд молчаливых домов, и темная листва деревьев виднеется вдоль однообразных стен; пройдя мимо готической часовни монастыря, я останавливаюсь против духовного училища. Здание имеет торжественный вид и кажется необитаемым. Звоню; двери открывает старый бритый слуга.Он держится согнувшись, при ходьбе волочит ноги. «Господа дома,— говорит он медовым голосом.— Благоволите следовать за мной».И я следую за его шмыгающими туфлями.Я прохожу сначала через библиотеку и замечаю в ней странную смесь книг Парацельса, Вертело, Элифаса Леви, Стриндберга (этот драмтург-антифеминист по временам увлекается и алхимией), Лавуазье и полковника де Pouia... Затем я вхожу в лабораторию, где меня ожидает Жолливе-Кастело с двумя главными своими сотрудниками, Делассю и Хугом. Все три мушкетера алхимии отличаются вежливостью и хорошим тоном. Председатель элегантен и немного бледен; лицо его почти нематериально, а светло-голубые глаза рассеянно следят за дымом папиросы. Делассю, со своими курчавыми волосами, кошачьими усами и тоном фехтовальшика, скорее напоминает офицера альпийских стрелков. Я немедленно узнал, что ему известно искусство машиниста и что он обладает в высшей степени точными сведениями относительно стоимости самой лучшей динамо-машины. Третий, Хуг,— талантливый поэт и философ с будущим. Все трое в фартуках, как у докторов в больнице. и среди разноцветных колб, реторт, склянок, горелок и пробирок имеют не столько дьявольский, сколько деловой вид. В углу, поверх кирпичной кладки, я замечаю стальную гранату, стоящую на своей заостренной части; это — «философское яйцо»; нижняя часть гранаты закрыта втулкой с винтовой нарезкой снаряд соединен трубками с прибором Калльете для сжижения газов; сквозь втулку проходит стержень молота, который, по-видимому, должен что-то дробить внутри гранаты. Весь этот аппарат предназначается для проковки мексиканского серебра при низкой температуре.

—  Как   видите,— говорит   мне   Жолливе-Кастело,— классический этанор заменен здесь печью с двумя отверстиями. Температура в ней никогда не превышает 300 градусов. Посредством регуляторов можно поддерживать ее на одной и той же высоте в продолжение целых месяцев. Характерная черта этих реакций состоит в том, что в них играют роль два фактора: Энергия и Время. Реакции, изучаемые в официальной химии, проходят весьма быстро. Наоборот, алхимическая операция приготовления золота длится месяцы.

—  Хотите видеть в тиглях первичное вещество, «голову ворона», как выражались старинные авторы? — прибавляет второй алхимик, Делассю. Эти ученые мистики говорят действительно чрезвычайно образным языком; ибо мне, профану, «голова ворона» показалась очень похожей на те заводские отбросы, которыми в Дуэ мостят шоссе. Я не стал более скрывать моего живейшего желания — присутствовать при каких-нибудь спагирических таинствах.

—   О, сколько угодна,— говорит Жолливе-Кастело.— Смотрите. Он взял какое-то странное вещество, темно-фиолетового цвета с красными точками, неизвестное, я думаю, обыкновенным химикам.

—   То, что вы видите,— сказал он,— и есть философский камень. Нам запрещено говорить, из каких элементов он состоит. Он был передан нам адептом, который желает, чтобы имя его никогда не произносилось

—   Как много таинственности для химика,— прервал я.

—   Но вы имеете дело с алхимиком, с гиперхимиком, а это совсем другое дело.

—   Впрочем,— вмешался молчавший до сих пор Хуг,— вам известно, что всегда так и было.

—   Когда в 1618 году, в Вильворде, неизвестный совершил превращение на глазах Ван Гельмонта, он принес «камень» в совершенно готовом виде и отказался сообщить его состав.

—   Не все ли равно? — отвечал я. —Мне хочется только «видеть».Жолливе берет ртути, свинцу, олова, плавит их в чашечке и бросает туда кусочек философского камня; тогда на моих глазах происходит нечто похожее на галлюцинацию.Металл сгущается, становится вязким, сжимается, и внезапно на его поверхности явственно видна золотая пленка Внимание мое удваивается; я с трудом верю своим глазам.

Неужели произойдет превращение? Но амальгама превращается в странного оттенка призму.

—   Это то, что старинные алхимики называли «хвостом павлина»,— говорит Делассю.

—   Так это не золото? — спросил я, чувствуя себя несколько разочарованным.

—   Это конечно золото,— подтвердил Жолливе,— но золото временное, «неустойчивое»; оно образовалось, потом растворилось...

—   Пока еще мы только ищем «прочное золото», но мы не отчаиваемся,—прибавил он с некоторой меланхолией. Молодые алхимики признались мне по секрету, что, после трех месяцев нагревания, по небрежности лабораторного служителя, произошло резкое охлаждение печи и баллон лопнул.

—   Значит, весь опыт пропал даром? — спросил я.

—   Не совсем,—возразил Жолливе. И он показал мне приставшую к осколкам баллона белую пленку.

—   Это вещество,— объяснил он мне,— после некоторых манипуляций получит способность превращать другие металлы в серебро...   Между тем огонь пылает не переставая, аламбик все время нагрет до 300 градусов. Эти молодые люди терпеливы, как старики.

—   Мы вновь начали опыт,— говорит Хуг,—и, если счастье нам улыбнется, мы надеемся в начале будущего года показать вам первый слиток искусственного золота!   Я обещал побывать у них...Что касается до меня, то я вижу в алхимии не столько химическое предприятие, слишком трудно еще выполнимое, сколько Прекрасную и страшную проблему духа —тяжелого и темного под земной своей оболочкой и силой воли и страдания поднимающегося к своему лучезарному прототипу. В глубине каждого философа и моралиста скрывается алхимик. История философского камня, это —легенда души очищающейся, переходящей от бессознательности, от познания путем страстей к торжеству воли и добродетели; это — история святых и героев. То же происходит и с поэтами; в них всегда скрывается астролог, и никогда они не поверят, что звезда Волхвов не смотрит незримо на землю...

Джозеф Каэцца

По некоторым оценкам за прошедшие 2000 лет было написано более 100 000 работ по западной алхимии [1]. Естественно, многие из этих работ вышли из-под пера обманщиков и дилетантов, но кому они пытались подражать? Что за невыразимую тайну пытались передать настоящие знатоки?

Несмотря на то, что на Западе ее связывали с трансмутацией основных металлов в золото, многие ведущие ученые современности соглашаются с тем, что Алхимия не поддается какому бы то ни было четкому определению [2]. Исследование ее тайн лучше всего было бы начать с исторического разыскания касательно личностей наиболее известных «адептов». Эти индивидуумы определенно стоят отдельно от фанатичных «суфлеров», каковые являют собой основной источник насмешек, выпадающий на долю всей данной сферы. «Суфлерами», они зовутся по причине использования ими кузнечных мехов, а к «адептам» имеют такое же отношение, как и «знахари» - к врачам. Тщательное изучение обнаруживает, что подлинный адепт поистине религиозен, отдает предпочтение естественным наукам и, как правило, свободен от жадности и тщеславия, что движут суфлерами.

Мориен был христианским отшельником, жившим, по всей вероятности, в седьмом столетии в горах близ Иерусалима. Он был известен благодаря своим ежегодным пожертвованиям золотом христианской церкви, что привлекло внимание арабского царя Калида, которого он посвятил в секреты Алхимии [3]. Гебер (VII век) и Авиценна (X век) - алхимики и врачи, оба были посвящены в строгие суфийские братства [4]. Суфизм представляет собой аскетическую форму исламского мистицизма, которая делает акцент на созерцании как средстве достижения экстатического единения с Божественным. Роджер Бэкон (1214-1292) был францисканским монахом [5]. Раймунд Луллий (1235-1315), принадлежавший какое-то время к францисканцам, был посвящен Арнольдом де Вилла Нова. Луллий в свою очередь посвятил Джона Кремера, бенедиктинского монаха, который, как утверждают, занимал должность аббата Вестминстерского. Альберт Великий (1193-1280) и его прославленный ученик Фома Аквинский (1225-1274), оба бывшие доминиканскими монахами, стяжали в анналах алхимических философов славу адептов [6]. Без сомнения наиболее выдающийся из адептов четырнадцатого столетия Николя Фламель, завершивший алхимический magnum opus после расшифровки классической ныне Книги Авраама Еврея: Жреца Иудейского, который намеревался помочь благочестивым евреям в выплате их дани Риму. Общеизвестно, что Фламель воспользовался таинственной благосклонностью фортуны для постройки лечебниц и реставрации парижских церквей [7]. Наиболее знаменитым адептом пятнадцатого века был полумифический Василий Валентин, бенедиктинский монах, настоятель собора св. Петра в Эрфурте. Другим великим алхимическим автором пятнадцатого столетия был сэр Джордж Рипли, кармелитский монах, который, предположительно, пожертвовал рыцарям св. Иоанна Иерусалимского добытого алхимическим путем золота на сумму в 100 000 фунтов стерлинга [8]. Против папы Иоанна XXII (1316-1334) также выдвигались обвинения в том, что он - адепт Алхимии, ему приписывается один из важнейших трудов по трансмутации. Таинственной милостью судьбы он оставил церкви наследство в размере восемнадцати миллионов флоринов в золотых слитках, которые по слухам были продуктом его трудов [9]. Дом Антуан-Жозеф Пернети (1716-1796), бенедиктинский монах, сочинил недавно опубликованную классическую работу по Алхимии, получившую известность благодаря энциклопедической точности изложения [10]. Даже Мартин Лютер славословил Алхимию «не только лишь за ее практическую пользу, но за то, что она служит подтверждению церковных доктрин» [11]. Недавно в респектабельном журнале Nature вышла статья, где в позитивном ключе анализируются занятия Алхимией сэра Исаака Ньютона [12]. Неужели то, что занимало умы столь многих великих людей, было простой глупостью?

Помимо Ньютона теорию алхимической трансмутации безоговорочно принимали два других выдающихся ученых семнадцатого столетия Г.В. Лейбниц и Роберт Бойль, «отец современной химии». Современная исследовательница Б.Дж.Т. Доббс подробно описывает мистическую атмосферу той эпохи в своей ставшей уже классической работе Основы ньютоновской Алхимии или Охота на Зеленого Льва [13]. В ней она анализирует последние тридцать лет жизни Ньютона, проведенные им в неустанном поиске, поиске Lapis Philosophorum, Философского Камня, в духе кузнецов и алхимиков. В блестящем продолжении своей работы, Янусов лик гения: роль Алхимии в мышлении Ньютона, Доббс признает, что основополагающие мотивы, приведшие Ньютона к Алхимии, есть плод чистейшего религиозного устремления к мистической Истине [14].

Почему в Британском Музее выставлены артефакты из золота, полученного, предположительно, путем трансмутации ? Почему эти образцы явно значительно чище, чем полученные по технологии, обычно использовавшейся в соответствующую эпоху? Почему имеется столько сообщений, свидетельствующих о трансмутации [15]? Почему в Китае в 144 веке до Р.Х. императорский указ предусматривал смертную казнь для любого, кто был схвачен за изготовлением золота алхимическим путем? Почему римский император Диоклетиан в 290 году н.э. приказал сжечь все египетские манускрипты по Алхимии? А также, почему Генрих IV в шестнадцатом веке запретил на территории Англии производство золота алхимическим путем?

Поскольку Алхимия на самом деле являет собой поиск мистического единения с сущностным архетипическим течением природного бытия, то адепт стремиться осуществить этот творческий процесс при помощи символически значимых лабораторных действий, химических манипуляций и, конечно же, при обязательном сотрудничестве с Провидением. Коль скоро вся жизнь эволюционирует до Божественного Совершенства, то равно и металлы эволюционируют до золота. Это тот сущностный процесс эволюции, который алхимик ускоряет с помощью продукта своей лаборатории, каталитического Философского Камня, красного порошка, что трансмутирует основные металлы в чистейшее золото. Таинственная реальность, что стоит за этим magnum opus, не может быть объяснена, но лишь продемонстрирована. Для такого именно типа религиозного гнозиса более необходимо непосредственное личное переживание, нежели прозаическая вера.

Автор: © Joseph Caezza

Перевод: © Parzival

[1] Paules, Louis and Bergier, Jacques. 1983. The Morning of the Magicians, Scarborough, p.66 .

[2] Grossinger, Richard. 1983. The Alchemical Tradition through the late 20th Century, Io. 31, North Atlantic, p.240.

[3] Stavenhagen, Lee. 1974, A Testament of Alchemy, University Press of New England, p. 5.

[4] Holmyard, E.J. 1968. Alchemy, Penquin, p. 71.

[5] Waite, A.E. 1970. Alchemists through the Ages , Steiner, p. 63.

[6] Klossowski de Rolla, Stanislas. 1988. The Golden Game, Braziller, p.114.

[7] Ibid. 5, p.108.

[8] Ibid. 5, p 135.

[9] Ibid. 5, p 9310.

[10] Pernety, Anoine-Joseph, An Alchemical Treatise on the Great Art , Weiser, 1995.

[11] Courdert, Allison, 1980. Alchemy, Shambala.

[12] Gregory, R. 1989. Nature, vol.342, Nov 31, p.471.

[13] Dobbs, B.Y.T. 1975. The Foundations of Newton"s Alchemy or the Hunting of the Green Lyon, Cambridge.

[14] Dobbs,B.Y.T. 1991. The Janus Face of Genius: The Role of Alchemy in Newton"s Thought, Cambridge.

[15] Powell, N. 1976. Alchemy, Doubleday.

Средневековый алхимик был подчинен суровой дисциплине, распространявшейся как на неустанное проведение операций по Великому Деланию в лаборатории, так и на духовные упражнения и молитвы, коим он предавался столь же усердно. Невозможно было провести четкую разделительную грань между этими двумя параллельными сферами — разве долгие бдения алхимика в лаборатории не являлись своего рода духовной аскезой? Это сходство еще более усиливалось тем, что лабораторные труды сопровождались если и не постом, то по крайней мере значительным сокращением питания в решающие периоды Великого Делания, когда требовалось быть особенно внимательным, не спуская глаз с печи и реторты.

В качестве духовных упражнений отметим прежде всего молитвы и молитвенные обращения (средневековая алхимическая литература сохранила их великое множество) — будь то перед алтарем, установленным в молельне, будь то прямо в лаборатории, перед атанором или тиглем.

Однако алхимики практиковали и другие ритуалы. Были найдены ритуальные статуэтки и подсвечники, создатели которых ориентировались на символизм супружеской пары (Солнце и Луна, мужское и женское начала).

Есть также основания полагать, что в определенных случаях (в своей работе мы лишь коснемся одного из них — проблемы тайных алхимических обществ) носили символическую одежду, например, можно заметить смену цветов одежды юной девы и следование одной фазы за другой в серии знаменитых ковров с изображением Дамы и Единорога.

Не идет ли здесь речь о ритуальных одеждах, характерных для одного из герметических братств? Позволим себе сделать такое предположение.

Подобного рода проблему представляют собой также сны и сновидения, столь многочисленные в алхимической литературе, которые уже упоминались нами.

Эти великолепные алхимические сны и сновидения можно подразделить на две категории. К первой относятся пересказы галлюцинационных видений, в действительности представляющих собой искусственные построения. Впрочем, это была модель литературного изложения (вымышленный сон, сконструированный для нужд того или иного случая), которая применялась во все эпохи для изложения тех или иных религиозных учений и философских теорий. На этом уровне алхимический сон представлял собой специальную категорию, к которой можно отнести и воображаемые путешествия, придуманные многочисленными авторами. Рассказы об удивительных путешествиях, совершенных во сне, в ходе которых посещались одно за другим различные места и происходили встречи с диковинными персонажами, имели своей целью представить последовательное протекание фаз Великого Делания (как применительно к операциям, выполнявшимся в лаборатории, так и к этапам, через которые проходил адепт во время психических упражнений, ведущих к озарению).

Другую категорию составляли сновидения, действительно посетившие алхимика во время сна. Спрашивается: были ли среди психических упражнений, коим предавались средневековые алхимики, такие, которые имели своей целью благоприятствование появлению особых галлюцинационных переживаний, складывавшихся в некий символический сюжет? Это могло бы служить вместе с тем и доказательством глубинного характера символических алхимических образов. Их подлинное очарование объясняется тем, что они основываются отнюдь не на традиционных художественных приемах, а на общем богатом и многозначительном фоне, образуемом (как сказал бы приверженец юнгианской психологии) сверхличностным слоем подсознания, в котором сосредоточены архетипы, очевидно, формирующие общий слой бессознательного в психике человека, подлинно коллективную память человечества. Этим мог бы объясняться весьма странный, отмеченный Юнгом (и не находящий никакого иного объяснения), факт возникновения алхимических символов в сновидениях обычных мужчин и женщин, а также людей, страдающих некоторыми психическими заболеваниями.

Очевидно, следовало бы иметь в виду, что могут существовать и промежуточные формы между намеченными нами двумя категориями алхимических снов. Некоторые сновидения, сконструированные из разрозненных элементов, могут включать в себя и компоненты, проистекающие из реально пережитых галлюцинационных видений, а с другой стороны, реально виденные и затем записанные сны могли включать в себя некоторые компоненты, представляющие собой смесь из галлюцинационных видений.

Подобного рода констатация не может вызвать недоумение с точки зрения современной глубинной психологии. Можно было бы даже отметить курьезные пережитки снов и видений алхимиков, иногда встречавшиеся в новое время. Например, имел место такой уникальный случай в позитивной науке XIX века: немецкий ученый Август Кекуле фон Штрадо-пиц уверял, что совершил свое решающее открытие (которое по праву может быть названо ключом к современной органической химии) в результате символического видения.

А кроме того: разве повседневный опыт простых, обыкновенных людей не показывает, что мир снов и видений отнюдь еще не потерял (по крайней мере для многих из нас) своего глубокого значения, находящего живейший отклик?

Алхимия, тотальная, божественная наука о природе и человеке, с очевидностью демонстрирующая совершенное соответствие между законами, управляющими, с одной стороны, макрокосмосом, «большим миром», и с другой — микрокосмосом, «малым миром», представляла собой изумительную систему, в которой успешная реализация трансмутации металлов была лишь одной из сфер применения секретных знаний и приемов: адепт был человеком, сумевшим достичь, пройдя через ряд удивительных опытов и переживаний, знания законов, коим в равной мере подчиняются как человек, так и мир, в котором он живет, — оба аспекта проявления Божественной воли.

Работа в лаборатории отнюдь не являлась мифом, однако не следует сводить традиционную алхимию к одному лишь этому тяжелому труду — тот факт, что алхимик обретал способность осуществлять трансмутацию простых металлов в серебро, а затем в золото, представлял собой лишь часть гораздо более обширного целого.

Арнальдо де Виланова

Арнальдо де Вилланова родился между 1235 и 1245 годами - наиболее достоверным представляется 1240 год. Сначала он изучал классические науки в Экс-ан-Провансе, потом – медицину в Монпелье ,завершил же свое образование в Сорбонне. Высказывалось предположение, что он слушал лекции Альберта Великого, но при сопоставлении дат это выглядит по меньшей мере маловероятным. Зато весьма вероятно, что там он познакомился с британским монахом Роджером Бэконом, автором «Зеркала алхимии (“Miroir d’Alquimie”), поскольку в их сочинениях имеется немалообщего. Именно через Бэкона мог Арнальдо познакомиться и с АльбертомВеликим ,которого английский алхимик хорошо знал. Говорят, впрочем, что Виланова сильно завидовал Альберту, так как монашеский орден, в котором состоял Виланова, не желал оплачивать алхимические исследования, тогда как мэтр Альберт не встречал в финансировании своих опытов никаких препон.

По окончании учебы Арнальдо де Виланова объездил всю Европу, став вскоре, очень модным и щедро оплачиваемым врачом. Из-за своих необычных методов и вольных разговоров он часто подвергался преследованиям со стороны местных церковных властей. Вот как объясняет это Рене Маркар: «Очевидно, что обвинения в постоянных сношениях с дьяволом имели под собой некоторые основания, поскольку при лечении использовались странные микстуры, амулеты, гипыоз и магия. Мэтр отвечал на это, что влияние врача на больного является фактором первостепенной важности, так как способствует исцелению, поэтому нужно прибегать к любым средствам, чтобы сделать его подавляющим». Итак, мы имеем дело с человеком очень незаурядным, чья жизнь сильно отличалась от размеренного, полностью посвященного науке и религии существования, которое вели такие люди, как Альберт Великий, Роджер Бэкон или Фома Аквинский. Мэтр Арнальдо — предвестник Парацельса и шарлатана Калиостро.

Вернувшись в Париж, чтобы преподавать в университете, Арнальдо де Виланова стал произносить столь смелые речи, что трибунал святой инквизиции всполошился. Так, адепт во всеуслышание провозглашал, что милосердие должно цениться выше молитвы, а папские буллы, будучи написаны человеком, никак не могут считаться непогрешимы ми, или по крайней мере «непогрешимость их вполне сравнима с точностью его собственных диагнозов»! Сегодня мы знаем, какие ожесточенные споры вызывает в католической церкви проблема непогрешимости папы, поэтому легко представить ярость церковных властей XIII века, столкнувшихся с подобным вольномыслием... В результате врачу-алхимику пришлось спешно покинуть Францию и возобновить свои странствия по Европе. Судя по всему, ему удалось обрести благосклонность верховного понтифика, папы Климента V, который страдал от почечных колик и призвал его к себе; но тут Арнальдо де Виланова внезапно скончался в море, недалеко от генуэзского побережья.

Его смерть не успокоила инквизицию, которая решила устроить над ним процесс, и в 1317 году, то есть спустя четыре года после кончины, он был осужден, а большая часть его сочинений была изъята и предана сожжению. Этим объясняется тот факт, что наряду с главными произведениями Арнальдо имеется лишь несколько небольших и очень невнятных трактатов, подписанных его именем, но вряд ли созданных им. Вероятно, некие суфлеры, пользуясь тем, что в то время нельзя было с уверенностью сказать, какие именно сочинения мэтра Арнальдо сохранились, выдавали свою галиматью за творение его рук. Разумеется, противники алхимии не преминули сделать из этого вывод, что апокрифическим является все наследие Арнальдо.

Из числа этих небольших трактатов, чье авторство остается сомнительным, я все же выделю один, не лишенный мысли. Речь идет о рукописи, которую обнаружил Пуарье в XVI веке. Если судить по почерку, текст этот принадлежит Арнальдо де Виланове, и речь в нем идет о проблемах омоложения, с которыми сталкиваются люди, прожившие несколько веков! Вот какой рецепт предлагает им наш философ: «Желающий продлить жизнь свою должен два или три раза в неделю растираться соком кассии. Каждую ночь перед сном должен он класть себе на голову компресс, состоящий из восточного шафрана, лепестков красной розы, эссенции сандалового дерева, сока алоэ и амбры, причем все это следует растворить в розовом масле, добавив немного воска. Утром нужно снять компресс и поместить его в свинцовую шкатулку до наступления следующей ночи, когда он будет использован
вновь».

Если говорить только об алхимии, то Арнальдо де Виланова считается одним из тех адептов, которые действительно сумели создать философский камень. Судя по трактату «Великие чётки», это предположение выглядит оправданным, однако в доказательство мы не можем привести ни одного исторического факта. У нас имеется только его собственное утверждение о том, что ему удалось осуществить магистерию, преобразовав свинец в золото. Для беспристрастного и строгого расследования этого недостаточно. Итак, получив отрицательный ответ и во втором пункте, я с надеждой обращаю взор на Раймунда Луллия, прославленного доктора-ясновидца с острова Мальорка.

Прославленный бенедиктинец из монастыря в немецком городе Эрфурте является, несомненно, одним из самых известных алхимиков. В любом случае, он один из тех, чьи трактаты чаще всего переводятся и переиздаются. Кроме того, имя Василия Валентина часто упоминается в научных работах и словарях в связи со сделанными им многочисленными открытиями в области химии.

В то же время это один из самых загадочных адептов в истории. Труды его при жизни не были изданы, и в то время, то есть к 1413 году, о них даже не было известно. Согласно одной из легенд, спустя несколько десятилетий после его смерти одна из колонн в Эрфуртском соборе внезапно раскололась, и в ней были обнаружены принадлежавшие перу знаменитого бенедиктинца алхимические трактаты, о которых сохранились только смутные устные предания. Естественно, писатели, привыкшие хулить алхимию, воспользовались этим фактом и объявили, что Василий Валентин не только не создавал приписываемых ему сочинений, но и вообще не существовал; остается лишь удивляться, отчего они не поставили под сомнение существование самих трактатов!

В предисловии к переизданию «Двенадцати ключей философии» («Douze Clefs de la Philosophie»), одного из главных произведений Василия Валентина, Эжен Канселье пишет: «После столь многих исследователей, обладавших куда большими возможностями, чем я, и имевших доступ к документам, было бы наивно пытаться найти окончательное решение исторической загадки, которая была, есть и, несомненно, останется нераскрытой, как это бывает с адептами, не поддающимися идентификации с точки зрения национальной принадлежности и социального статуса. Да, нам кажется, что не столь уж это и важно — точно указать, что автором «Двенадцати ключей философии» был тот или иной человек, избравший в силу неизбежного традиционного закона покров анонимности. Для нас представляет интерес сам труд, независимо от того, являлся он плодом индивидуальных или коллективных усилий. Более того: мы считаем в высшей степени ребяческими и смехотворными потуги людей — а таких всегда большинство — любым способом определить гражданское состояние и социальное положение философа, навсегда поднявшегося над мирской суетой».

Была даже попытка опровергнуть существование монастыря бенедиктинцев в Эрфурте; однако в одном из писем великого философа Лейбница1 мы можем прочесть следующие слова, имеющие отношение как раз к Василию Валентину: «Мне известно, что Иоганн Филипп, курфюрст Майнцский, приказал разыскать его в подвластном ему городе Эрфурте, у бенедиктинцев; но сделать это так и не удалось». Эжен Канселье, со своей стороны, обратился к «Истории Эрфурта» («Historia Erfurtensis») (1675) Иоганна Гудена, графа Пфальцского, где этот профессор права, занимавший посты бургомистра города и ректора университета, писал: «Василий Валентин пребывал (в 1413 году) в монастыре святого Петра, был известен своими познаниями в искусстве медицины и естественных науках... Кроме того, он, следуя распространенной безумной идее, будто бы преисполнился иллюзорной надежды создать золото, за что винить его особенно нельзя, ибо на протяжении многих веков надежда сия не только увлекает любителей этой науки, но и лишает их остатков разума».

Отсюда со всей очевидностью следует, что некий монах-бенедиктинец, имя которого осталось неизвестным и который взял псевдоним Василия Валентина, действительно существовал. В XIV веке им были написаны трактаты, сохранившиеся до наших дней. Впрочем, несколько биографических деталей можно извлечь из сочинений самого адепта: в одном месте он, например, упоминает, что в юные годы совершил путешествие в Англию и в Бельгию. И напротив, никак нельзя считать реальным его «путешествие» в Сантьяго де Компостелло, о котором он говорит в своей «Триумфальной колеснице сурьмы» («Char de triomphe de l’antimoine»): «Когда я, совершив по данному мной обету трудное паломничество к мэтру Иакову из Компостелло, вернулся в свой монастырь (за что по сию пору благодарю Господа), показалось мне, что многие вместе со мною и по милосердию Божьему возрадуются при виде святых реликвий, которые привез я во благо и утешение монастыря нашего и всех бедных людей. Однако таких, кто исправил бы к лучшему жизнь свою и ощутил признательность за проявленное Господом великодушие, нашлось мало; напротив, все принялись изощряться в насмешках, богохульствах и злоречии; впрочем, справедливый судия на Страшном суде воздаст им всем, без сомнения, самым ужасным образом».

Согласно распространенной легенде, Василий Валентин не только открыл сурьму (что истинная правда), но и, убедившись в ее вредоносном воздействии, угостил ею своих собратьев бенедиктинцев, которые умерли от этого — отсюда будто название сурьмы — «антимонах»2. Помимо очевидной абсурдности подобного поступка для адепта следует отметить, что все его трактаты были написаны по-немецки, и грубая игра слов, с помощью которой пытаются доказать подлинность обвинения, на этом языке лишена смысла.

С точки зрения алхимической философии великой заслугой Василия Валентина было четкое определе ние третьего элемента, а именно соли. Эжен Канселье цитирует по этому поводу отрывок из книги «Заря медицины» («L’aurore de la Me decine») личного врача принца Оранского, Иоганна Батиста ван Гельмонта, который писал в 1652 году: «Василий Валентин, монах-бенедиктинец, гораздо яснее прочих очертил душу металла, которую назвал серой, или тинктурой; вещества, то есть соли; и, наконец, духа, названного им ртутью. Принципы сии у Василия позаимствовал столетия спустя Теофраст Парацельс; он применил их самым изумительным образом в отношении всей совокупности веществ».

Чтобы завершить принесшее нам одни лишь разочарования исследование тайной жизни этого неведомого адепта, приведем его знаменитую максиму: «Проникните должным образом в недра земные и вы найдете спрятанный камень, истинное снадобье». По латыни это пишется так:

VISITETIS INTERIORA TERRAE RECTIFIANDO INVENIETIS OCCULTUM LAPIDEM VERAM MEDICINAM

В этом изречении первые буквы слова, если их написать вместе, образуют V.I.T.R.I.O.L.U.M, то есть купорос — название, данное адептом тайной соли и растворителю, которые использовались в магистерии.