Константин Адонаи - информационный портал

В ХРИСТИАНСТВЕ

Первой смертью человека на земле, как повествует Библия, стала гибель сына Адама Авеля, убитого родным братом Каином. Но каким образом появилась на земле смерть?

"Бог сотворил человека нетленным; он сотворил его по образу Своей собственной природы" (Прем. 2,23), но "через зависть дьявола смерть вошла в мир: и испытывают ее принадлежащие уделу его" (Прем. 2,24).

Первочеловеки Адам в Ева, находившиеся в раю, до грехопадения были бессмертны. Бог, предостерегая их от вкушения плодов с одного из дерев, сказал: "Не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть". Однако запрет был нарушен, и за то, что "открылись глаза у них обоих", за то, что Адам и Ева узнали правду о себе и мире, Бог проклял их. Свой гневный монолог Бог завершил таким обращением к Адаму: "в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься" (Бытие, 3,3-19).

В Псалме 103 читаем: "Сокрываешь лице Твое, они смущаются; возьмешь от них дух Твой, они умирают и в прах Твой возвращаются; пошлешь дух Твой, они созидаются, и Ты обновляешь лице земли".

В Псалмах и книгах пророков смерть определяется такими понятиями, как "тишина", "молчание", "страна забвения", "прах", "бездна". "Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу? Будет ли прах славить Тебя?" (Пс. 29,10). "В смерти нет памяти о Тебе; во гробе кто славит Тебя?" (Пс. 6,6). "Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? Разве умершие восстанут и будут славить Тебя? Разве во гробе будет возвещена милость Твоя и верность Твоя в преисподней? Разве познают во мраке чудеса Твои и правду Твою в земле забвения?" (Пс. 87,11-13). "Не мертвым хвалить Господа и не нисходящим в страну молчания" (Пс. 113, 25). "Потому что ад не исповедует Тебя. Смерть не будет хвалить Тебя, нисходящие в могилу не могут возвещать Твою истину" (Ис. 38, 18).

В этих цитатах очень характерно проявлено ветхозаветное отношение к смерти. Пророки трактуют ее, прежде всего, как уничтожение возможности любого действия - даже во славу Господню. Но все же есть и надежда на воскресение; о ней говорится в книге Исайи (26,19), в книге Иова (19,25) и особенно у Иезекииля (37,9-14). Даниил говорит, что "многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие - на вечное поругание и посрамление" (12,2).

Однако для христиан понятие смерти не исчерпывается чисто физическим смыслом, возвращением в прах. В православной богословской энциклопедии архимандрита Никифора (издание 1891 года) читаем: "Смерть бывает двоякая: телесная и духовная. Телесная смерть состоит в том, что тело лишается души, которая оживляла его, а духовная в том, что душа лишается благодати Божией, которая оживляла ее высшею духовною жизнею. Душа также может умереть, но не так, как умирает тело. Тело, когда умирает, теряет чувства и разрушается; а душа, когда умирает грехом, лишается духовного света, радости и блаженства, но не разрушается, не уничтожается, а остается в состоянии мрака, скорби и страдания. Смерть вошла в мир через грех наших прародителей. Все люди родились от Адама, зараженного грехом, и сами грешат. Как из зараженного источника естественно течет зараженный поток, так от родоначальника, зараженного грехом и потому смертного, естественно происходит зараженное грехом и потому смертное потомство".

О смерти как наказании за грехопадение говорится во многих книгах Священного писания. Подробные рассуждения на эту тему содержатся, например, в "Послании к римлянам Святого апостола Павла": "Посему, как одним человеком грех; вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили. Ибо и до закона грех был в мире; во грех не вменяется, когда нет закона. Однако же смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими подобно преступлению Адама, который есть образ будущего. Но дар благодати не как преступление. Ибо если преступлением одного подверглись смерти, многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа, переизбыточествует для многих. И дар не как суд за одного согрешившего; ибо суд за одно преступление - к осуждению; а дар благодати - к оправданию от многих преступлений. Ибо если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющие обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа. Посему, как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни" (Римл. 5.12-18).

Размышляя об особенностях православного восприятия смерти, архимандрит Киприан в работе "О молитве за усопших" писал: "Кроме мучений и власти ада, еще нечто смущает нас в смерти: это невыясненность той нашей жизни. С моментом телесной смерти для души перерыва не будет: душа, как жила до последней минутки земной жизни, так и будет продолжать жить до Страшного Суда... В Православии нет смерти, ибо смерть лишь узкая межа между жизнью здесь и смертью в будущем веке, смерть есть лишь временное разлучение души и тела. Нет смерти ни для кого, ибо Христос воскрес для всех. Там вечность, вечный покой и вечная память у Бога и в Боге.


"Юридически" идея бессмертия души впервые была оформлена на Никейском соборе (325 г.), когда при утверждении символа веры в него был включен догмат о жизни вечной. Однако в дальнейшем в богословской среде возникли значительные споры о природе души и ее судьбе после телесного умирания.

В ИСЛАМЕ

Подобно другим мировым религиям, ислам утверждает, что физическая кончина не является итогом человеческого существования. Смерть переводит душу и тело в иные ипостаси.

В послекораническое время в исламе сложилось представление, что между смертью и Судным днем, когда Аллах будет окончательно решать судьбы всех людей, существует промежуточное состояние "барзах" ("преграда" (Коран, 23:100/102). В этом промежутке тела умерших все еще обладают способностью чувствовать, хотя и находятся в могилах, а души умерших попадают либо на небеса (души мусульман), либо в колодец Барахут в Хадрама-уте (души неверных).

В исламе есть специальный термин "азаб ал-кабр" - "могильное наказание", означающий малый суд над людьми сразу после смерти - своего рода предварительное следствие: ("Мы накажем их дважды, потом они будут возвращены к великому наказанию" (Коран, 9:101/102). Могила в этом плане - аналог христианского чистилища, где определяется превентивное воздаяние - наказание или награда. Если умершему положена награда, то могила становится преддверием (лугом) райского сада, если наказание - преддверие (ямой) ада. Похороненного в могиле допрашивают два ангела - Мункар и Накир; они же, исполняя волю Аллаха, оставляют тела праведных наслаждаться покоем до Дня воскресения, грешников наказывают мучительным давлением, а иноверцев лупят что есть силы: "Если бы ты видел, как завершают жизнь те, которые не веровали, ангелы - они бьют их по лицу и по спинам: "Вкусите наказание пожара!" (Коран, 8:50/52).

Когда Аллах решит, что наступило время для последнего Суда, то все мертвые будут воскрешены и предстанут перед Богом. Праведники после Суда обретут вечное блаженство в раю - ал-Джанне (в буквальном переводе "сад"). Из Корана можно почерпнуть следующие характеристики ал-Джапна: 'там реки из воды непортящейся, и реки из молока, вкус которого не меняется и реки из вина, приятного для пьющих, и реки там из меду очищенного", там сады "темнозеленые",там "плоды, пальмы и гранаты". Попавшие в рай носят "одеяния зеленые из сундуса и парчи, и украшены они ожерельями из серебра", возлежат на "ложах расшитых", "не увидят они там ни солнца, ни мороза, близка над ними тень". Голод они утоляют "плодами из тех" что они выберут, и мясом птиц из тех, что пожелают", поит их Господь "напитком чистым", "чашей, смесь в которой с имбирем", "из текущего источника - от него не страдают головной болью и ослаблением".


В качестве прислуги у праведных будут "мальчики вечно юные", обходящие хозяев "с сосудами из серебра и кубками хрусталя", а в качестве жен обитателям рая будут даны "девственницы, мужа любящие, сверстницы", "черноокие, большеглазые, подобные жемчугу хранимому". Кроме этих чернооких дев (гурий), у праведников сохранятся и их земные жены: "Войдите в рай вы и ваши жены, будете ублажены!" (Коран, 47:15/16-17; 55:46-78; 76:11-38/37; 76;11-22; 43:70). Возраст попавших в рай, согласно послекораническему преданию, будет един для всех - 33 года.

Тех же, кто попадет в ад-джаханнам, разумеется, ждет совершенно иная судьба. Им предстоят невероятные муки: "А те, которые несчастны, в огне, для них там - вопли и рев". "Мы сожжем их в огне! Всякий раз, как сготовится их кожа. Мы заменим им другой кожей, чтобы они вкусили наказания". "Огонь обжигает их лица, и они в нем мрачны", "одеяния их из смолы". Питаться грешники вынуждены плодами адского дерева заккум, которые "точно головы шайтанов", пить - кипяток, который "рассекает их внутренности", или гнойную воду: "Он лакает ее, но едва проглатывает, и приходит к нему смерть со всех мест,  но он не мертв, "позади его - суровое наказание. В перерывах между огненными пытками обитателей джаханнама будет мучить столь же ужасный холод (Коран, 11:106/108; 4:56/59; 23:104/106, 14:50/51; 37:62/60-66/64; 56:52-54; 37:67/85; 14:16/19-17/20). В зависимости от количества и качества проступков грешники помещаются в разных Уровнях (кругах) джаханнама.

Сам джаханнам, по одним представлениям, находится в чреве "готового лопнуть от гнева" животного, по другим - в глубочайшей пропасти, в которую ведут семь ворот (Коран, 89:23/24; 67:7-8; 15:44; 39:72).

Среди мусульманских богословов нет единого мнения о времени пребывания людей в джаханнаме. Сунниты считают, что для грешников мусульман, благодаря заступничеству Мухаммеда, срок мучений будет ограничен, а вот неверующих ждут муки вечные.

В БУДДИЗМЕ

Чтобы понять, как трактуется смерть в буддизме, сначала остановимся на вопросе соотношения души и тела.

Некоторые исследователи (например, Г. Ольденберг), считают, что "буддизм отрицает существование тела".
Действительно, можно вспомнить такой, к примеру, разговор Будды с учениками:
"Телесность, о бхикшу (обращение к ученикам), не есть "Я". Если бы телесность была "Я", о бхикшу, то эта телесность не могла бы подвергаться болезням, и относительно телесности можно было бы сказать: пусть будет мое тело таким, а таким пусть не будет мое тело. Но так как телесность, о бхикшу, не есть "Я", поэтому телесность подвергается болезни и не могут сказать относительно телесности; таким пусть будет мое тело, а таким пусть не будет. Ощущения, о бхикшу, не суть "Я"... Как думаете вы теперь, ученики, постоянна или непостоянна телесность?
- Непостоянна, учитель.
- Могут ли, следовательно, смотря на это непостоянное, исполненное страданий, подверженное изменению, говорить: это мое, это я, это - моя сущность?
- Нет, учитель, не могут".

Но и душа как самостоятельный субъект тоже отрицается. Ей придается лишь назывательная функция, функция обозначения. Когда греческий царь Менандр спросил буддийского монаха Нагасену, что такое "Я", тот ответил в том смысле, что "Я" - это ничто, мнимое множество. И проиллюстрировал свое утверждение сравнением человека с повозкой. Нет никакой повозки, заявил Нагасена, это всего лишь слово, а есть колеса, оси, кузов и прочее. То же и человек: есть зубы, мышцы, кишки, волосы, но нет некоей "телесности".

"Нагасена - это только имя, название, обозначение, простое слово; субъекта же такового здесь нет". Так Нагасена на образном примере разъяснил знаменитое поучение Будды об отсутствии у человека души как чего-то неизменного.

"В буддийских священных книгах душа исчезала, делясь на четыре элемента: ощущения, представления, желания и познание (или сознание), - пишет историк религии И. Крывелев. - Исчезал в целом человек, в его сущность включалась помимо указанных элементов и телесность, но это не помогло целому возникнуть в качестве реально существующего явления. Для религиозного сознания этот солипсизм, однако, настолько противопоказан, что сам Будда стеснялся его".

Существуют и такие высказывания Будды, где прямо отрицается реальность личности и, следовательно, души. Смерть одного из своих учеников Будда так комментировал: "Когда исчезают жизненные позывы, стимулирующие силы (Triebkrafte), исчезает сознание; когда исчезает сознание, исчезает имя и образ... исчезают часть органов чувств... исчезает соприкосновение". Далее идет перечисление того, что еще исчезает: ощущение, восприятие, охват (умственный), бытие, рождение, старость, смерть, горести, страдания, уныние (Missmut). С разрушением тела, оказывается, гибнет не только несуществующее целое, исчезают и те элементы, которые составляют его действительное содержание.

Есть и другой пассаж такого рода, повторяющийся в нескольких книгах. Около тела  монаха Годгики вилось темное облачко. Когда ученики спросили Будду, что оно значит, он ответил: "Это злой Мара ищет познания [сознания] благородного Годгики... но благородный Годгика вошел в нирвану, его познание не пребывает нигде".

Что это за таинственная нирвана, куда ускользает познание (сознание) после, смерти? Почему оно находится там, если душа есть ничто? И как быть с бесконечной цепью смертей и рождений, на которую согласно учению Будды, обречено все живое?

Причина этих противоречий кроется в том, что существовавшая до Будды мощная индийская религиозно-философская традиция наложилась на его учение и постепенно поглотила его, вводя собственные элементы, и вытесняя некоторые элементы, чуждые ей.

Впоследствии буддизм разделился на несколько направлений, среди которых выделяются тхеравада ("узкий путь спасения"), махаяна ("широкий путь спасения"), ваджраяна (или тантризм), ламаизм (соединение буддизма с даосизмом и синтоизмом), дзен-буддизм. У каждого из этих направлений есть свои особенности в понимании смерти и особенно - загробной жизни. Но вернемся к единому источнику - собственно учению Будды. Поскольку в нем цель номер один - освобождение от страданий, то смерть, помогающую вам в этом, Будда рассматривает как оптимальный финал жизни:

Мгновенно, мгновенно все составленное;
Жизнь в нём повита смертью;
Все разрушается, созидаясь;
Блаженны, притекшие к месту покоя.


Смерть не просто естественна, она желанна. Познающий истину, стремящийся к Абсолюту должен, по учению Будды, подавлять в себе все чувственные ощущения, все краски и запахи земли. Вот почему смерть - необходимая ступень к Идеалу.

Однако смерть еще не гарантирует достижения Абсолюта, ибо посмертная судьба человека зависит от его земной жизни.

После смерти человека могут ожидать три варианта судьбы: мгновенное перерождение (так называемое переселение душ, сансара), попадание в ад (до вселения в новое тело), уход в нирвану.

Учение о переселении душ, еще до Будды существовавшее в брахманизме, говорит о том, что душа человека, согласно закону кармы, проходит бесконечный ряд переселений, причем воплощается не только в людях, но и в растениях, животных. Некоторым дано воплощаться в царях, брахманах и небожителях.

Умирая, личность (душа) распадается на сканды (составные элементы), но при следующем воплощении сканды вновь собираются определенным образом , сохраняя единство души. Правильная ее "сборка" обеспечивает непрерывность сущностного бытия личности, независимо от того, в какую материальную оболочку попадет душа после очередного перевоплощения.

Человек должен стремиться прервать цепь переселений, дабы слиться с богом-творцом Брахмой (в брахманизме), уйти в нирвану (в буддизме). Сделать это можно только вступлением на "восьмеричный путь" праведной жизни. В промежутке между смертью и новым воплощением души грешников ждут суровые наказания в адских пещерах. Среди мук, уготованных им,- глотание раскаленного железного шара, поджаривание, дробление, замораживание, кипячение (очевидно, все это следует понимать аллегорически, поскольку речь идет о душе; это подтверждает и тот факт, что среди важнейших мучений грешников в аду упоминается и страх смерти!). Но и отбыв наказание в аду, душа не облегчает себе жизнь, ибо новые рождения - это не избавление от мук, а новые страдания.

"Я прошел через сансару многих рождений, ища строителя дома, но не находя его, - говорит Будда. - Рождение вновь и вновь - горестно".
По меткому замечанию Борхеса, перевоплощение для западного сознания - понятие в первую очередь поэтическое, в то время как для буддиста перевоплощается не душа (в христианском понимании), а карма - особая ментальная структура, способная на бесчисленное количество трансформаций.

Итак, помимо ада грешникам уготован вечный круговорот рождений. Праведники же после смерти уйдут в нирвану, поскольку, как говорит Будда, "кто, ища счастья для себя, не налагает наказание на существа, желающие счастья, тот после смерти получит счастье". Нирвана, что на санскрите означает "угасание", - малоопределенная область то ли бытия, то ли небытия души после смерти. Сам Будда на вопросы о своей кончине (уходе в нирвану) отвечал весьма расплывчато. Так, на сомнения монаха Малункияпутты, будет ли после смерти жить Совершенный, Будда отвечал серией вопросов, мало проясняющих дело: "Тождественно ли живое существо с телом или отлично от него? Продолжает ли или не продолжает жить Совершенный после смерти, или Совершенный после смерти в одно и то же время и продолжает и не продолжает жить, или он ни продолжает, ни не продолжает жить?"

Смерть и нирвана в учении Будды имеют двойственный характер, подтверждая гегелевский закон единства и борьбы противоположностей. С одной стороны, нирвана - это такое качество мира, при котором исчезает вся привычная нам система координат и сенсорики бытия. "Есть, о бхикшу, - говорит Будда, - состояние, где нет ни земли, ни воды, ни света, ни воздуха, ни бесконечного пространства, ни бесконечного разума, ни неопределенности, ни уничтожения представлений и непредставлений, ни этого мира, ни иного, ни солнца, ни луны. Это, о бхикшу, не называю я ни возникновением, ни процессом, ни состоянием, ни смертью, ни рождением. Оно без основы, без продолжения, без остановки: это и есть конец страдания".

Поскольку нирвана - это конечная цель бытия, то и уходят в нее навсегда. Такая своеобразная черная дыра. С другой стороны, нирвана имеет информационную связь с вашим земным, чувственным миром; мало того, буддийский монах Нагасена характеризуют ее с использованием чисто земных терминов. "Как познать нирвану, - спрашиваешь ты. Через отсутствие страданий, опасности, страха, через счастье, спокойствие, блаженство, совершенство, чистоту, свежесть..." Но еще парадоксальнее тот факт, что из нирваны можно вернуться в наш мир, - так делает сам Будда, возвращаясь из Махапаринирваны (великой совершенной нирваны) для нового воплощения на земле.

Судя по всему, нирвана не в состоянии уничтожить личность, растворив ее на составные элементы. Скорее, она представляет собой некий информационно-энергетический максимум, абсолютно самодостаточный, находящийся в статическом состоянии, но способный в любое мгновение воссоздать любое вероятное состояние бытия.

Говоря физическими терминами, нирвана - это пограничная область между энтропией и антиэнтропией, обладающая при том свойствами своих соседей. Таким образом, нирвана есть Великое Ничто и одновременно Великое Все.

Борхес в блестящей лекции о буддизме приводит замечания австрийского ориенталиста, заметившего, что "в своих рассуждениях Будда исходил из физических представлений своей эпохи, а идея угасания была тогда не такой, как сейчас: считалось, что пламя не исчезает, затухая. Считалось, что пламя продолжает существовать, что оно просуществует в другой ипостаси, поэтому выражение "нирвана" не означает в строгом смысле "угасание". Оно означает, что мы длимся другим способом. Способом, нам непонятным".

Джавахарлал Неру в "Открытки Индии", полемизируя с упрощенными трактованиями буддизма, пишет, что буддизм, "в сущности, избегает крайностей. Он включает ученее о золотой середине, о среднем пути. Даже идея нирваны отнюдь не означала небытия, как иногда полагают. Это было позитивное состояние, но, поскольку оно выходило за рамки человеческого мышления, для его описания использовались негативные термины. Если бы буддизм, этот типичный продукт индийского мышления в культуры, был лишь учением об отрицании жизни, это, несомненно, оказало бы соответствующее влияние на сотни миллионов людей, исповедующих эту религию. На деле же буддийские страны изобилуют доказательствами обратного..."

В ФИЗИКЕ

Собственно говоря, своим существованием человек демонстративно нарушает второй закон термодинамики. Согласно этому закону, все физические процессы в конечном итоге направлены в сторону энтропии (термодинамического равновесия), а ведь органическая жизнь возникла явно вопреки энтропийной направленности мира. Попробуем вскипятить чайник и выключить газовую горелку. Через некоторое количество времени температура воды в чайнике сравняется с температурой воздуха. Это и есть грубая модель действия энтропии. Если нет энергетической подпитки извне, любое физическое тело (материя) стремится прийти в равновесие с окружающей средой, приблизиться к максимально хаотическому состоянию. В этом смысле цель бытия материи - энергии - максимально равномерное (и в тепловом, и в динамическом смысле) рассредоточение в пространстве. И вот в этой стройной логической схеме, "как незаконная комета в кругу расчисленных светил", обнаруживается органическая жизнь, стремящаяся противостоять энтропии, создающая антиэнтропийную модель бытия.

Внутри человеческого организма (как и у всех других видов органической материи) есть своего рода "газовая горелка", рассчитанная на определенный срок работы. Живой организм - упорядоченная структура, с помощью метаболизма (обмена веществ) противостоящая переходу в равновесие с окружающей средой. Впрочем, еще в 1955 году Эрвин Шредингер возражал против примитивного трактования метаболизма как основы жизни.

"...Представляется нелепостью, - писал он, - чтобы главным был именно обмен веществ. Любой атом азота, кислорода, серы и т. п. так же хорош, как любой другой атом того же элемента. Что же достигается их обменом? Одно время наше любопытство удовлетворялось утверждением, что мы питаемся энергией. В ресторанах некоторых стран вы могли бы найти карточки-меню, указывающие цену каждого блюда и содержание в нем энергии (калорий). Нечего и говорить, что это нелепость, ибо во взрослом организме содержание энергии так же постоянно, как и содержание материи. Каждая калория, конечно, имеет ту же ценность, что и любая другая, поэтому нельзя понять, чему может помочь простой обмен калорий".

Что же тогда составляет драгоценное нечто, содержащееся в нашей пище, что предохраняет нас от смерти? На это легко ответить, считает Шредингер. "Каждый процесс, явление, событие (назовите его, как хотите), короче говоря, все, что происходит в Природе, означает увеличение энтропии в той части Вселенной, где это имеет место.
Так и живой организм непрерывно увеличивает свою энтропию, или, иначе, производит положительную энтропию и, таким образом, приближается к опасному состоянию максимальной энтропии, представляющему собой смерть. Он может избежать этого состояния, то есть оставаться живым, только постоянно извлекая из окружающей его среды отрицательную энтропию, которая представляет собой нечто весьма положительное, как мы сейчас увидим. Отрицательная энтропия - это то, чем организм питается. Или, чтобы выразить это менее парадоксально, существенно в метаболизме то, что организму удается освобождаться от всей той энтропии, которую он вынужден производить, пока он жив".

Разъясняя механизм задержки перехода живого организма к термодинамическому равновесию (т.е. к смерти), неуклюжее выражение "отрицательная энтропия" Шредингер заменяет выражением "энтропия, взятая с отрицательным знаком, которая "есть сама по себе мера упорядоченности". Человеческий организм может противостоять смерти, лишь поддерживая себя на достаточно высоком уровне упорядоченности. Для этого ему нужно извлекать упорядоченность из  окружающей среды, дабы компенсировать энтропийные процессы, идущие в клетках. Вот почему живой организм не может питаться химическими веществами в первозданном виде, то есть - находящимися на низкой стадии упорядоченности. Нам для питания необходимо крайне хорошо упорядоченное состояние материи в более или менее сложных органических соединениях.

Следующий вопрос, который мы задаем себе, исходя из теории "отрицательной энтропии", таков: почему же мы все-таки умираем, несмотря на то, что можем отлично питаться "органической упорядоченностью"? Умирают даже миллионеры, которые могут поглощать "отрицательную энтропию" любого качества и количества. Дело в том, что противостоянием энтропии в нашем организме заведует специальная программа, заложенная в наших генах. Программа эта рассчитана на определенный срок работ, после которого приводные ремни управления организмом рвутся, и тело начинает разрушаться по частям. (К вопросу о том, кто заложил в нас эту программу, мы еще вернемся.) Раньше ученые считали, что клетки человека могут делиться бесчисленное количество раз. Но Леонард Хайфлик обнаружил печальное для нас качество клеток - предел их деления. Таким образом, подтвердилась блестящая догадка Шредингера о сходстве между часовым механизмом и организмом. Это сходство, по словам физика, просто и исключительно сводится к тому, что в основе последнего лежит твердое тело - апериодический кристалл, образующий наследственное вещество, не подверженное воздействию беспорядочного теплового движения.

"Но, пожалуйста, не ставьте мне в вину, - кокетливо оправдывается Шредингер, - что я будто бы называю хромосомные нити "зубцами органической машины", но крайней мере, не делайте этого без ссылки на те глубокие физические теории, на которых основано сходство. Потому что действительно не нужно большого красноречия, чтобы напомнить основное различие между ними и оправдать для биологического случая эпитеты - новый и беспрецедентный.

Наиболее поразительными различиями являются, во-первых, своеобразное распределение "зубцов" в многоклеточном организме и, во-вторых, то, что отдельный зубец - негрубое человеческое изделие, а прекраснейший шедевр, когда-либо созданный по милости Господней квантовой механики".

В ЭСТЕТИКЕ

Об удивительном эстетическом прочувствовании смерти говорят многие древние письменные источники, и среди них "Беседа разочарованного со своим духом" - египетский папирус, написанный около четырех тысяч лет назад. Это поразительная исповедь уставшего и отчаявшегося человека, пытающегося поэтическими образами убедить себя в благости смерти-утешительницы:

"Смерть стоит передо мной сегодня подобно выздоровлению, подобно выходу после болезни.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату мирры, подобно сидению под навесом в ветреный день.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату лотоса, подобно сидению на берегу опьянения.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно удалению бури, подобно возвращению человека из похода к своему дому. 

...Смерть стоит передо мной сегодня подобно тому, как желает человек увидеть свои дом после того, как он провел многие годы в заключении..."

Эдгар По когда-то заметил, что смерть молодой красивой женщины - лучшая тема для художественного произведения. Правда, он не был здесь первооткрывателем. Еще в средние века сокрушения о кончине прекрасного передавались прежде всего через образ погибшей женской красоты. Леонардо да Винчи писал с тоскою: "О время, истребитель вещей, и старость завистливая, ты разрушаешь все вещи и все вещи пожираешь твердыми зубами годов мало-помалу, медленной смертью. Елена, когда смотрелась в зеркало, видя досадные морщины своего лица, содеянные старостью, жалуется и думает наедине, зачем два раза была похищена".

В средневековье сквозь флер христианства явно проглядывал грубый материализм, который, по словам И. Хейзинги, не мог смириться с мыслью о кончине чего-то прекрасного без того, чтобы не усомниться в красоте самой по себе. С тех пор как изящная словесность стала достоянием "широких  масс" и по сей день почти все писатели с большим "энтузиазмом" отправляют своих героев на смерть. Да еще и названия дают соответствующие: "Смерть Ивана Ильича", "Смерть в Венеции", "Смерть Тарелкина", "Смерть коммивояжера", "Девушка и Смерть", "Приглашение на казнь" или просто "Смерть". Разумеется, имеются ввиду произведения серьезные, мирового масштаба, ибо в детективах тела громоздятся горами, но это ни на йоту не приближает нас ни к сердечному прочувствованию смерти, ни к рациональному ее постижению.


Как известно, диалектика смерти в искусстве передается через категорию трагического. О том, что эстетическая эмоция включает в себя как радость, так и скорбь, ужас, говаривал еще Юм. Без гибели нет катарсиса, очищения,- этот закон античной трагедии, как пола плаща над ребенком, навис над всей средневековой и современной литературой Запада и Востока... Гением смертельной литературы можно назвать Шекспира. Его герои не просто умирают или убивают других, но превращают это действие в великую эмпирическую философию, внутренне как бы наслаждаясь переходом от "быть" к "не быть".

Живописцы и графики тоже не обделили смерть своим вниманием. В средние века ей посвящали чуть ли ни каждое третье произведение изобразительного искусства. Осмысление смерти происходило одновременно в возвышенном (экзестенциально-эсхатологическом) и в бытовом ключе. А для многих художников Ренессанса смерть - это чуть ли не праздник, пиршество красок и плоти (пусть и умирающей). Даже распятого Христа писали весьма жизнелюбивыми красками. Бытовое же осмысление смерти, (например, в миниатюрах из книг  "Искусство умирать") хотя и отличалось фамильярным отношением к курносой, но все же не теряло духовного, экзистенциального напряжения.

Критический реализм XIX века перевел осмысление смерти в социальную плоскость. "Утро стрелецкой казни" Сурикова или "Казнь заговорщиков в России" и "Подавление индийского восстания" Верещагина - классический тому пример. Для живописцев-реалистов важно было не столько передать внутреннее состояние человека, сколько обличить несправедливое устроение мира. Средневековая эстетика не снижала образ смерти даже лубочно-бытовыми миниатюрами. А "высокий реализм" добился отчуждения человека от смерти, относясь к ней как к социальному акту и не более. Из генералов смерть была разжалована в унтер-офицеры и послана на Кавказ, в действующую армию.

Искусство XX века вернуло смерти ее эполеты. Но сделала это скорее литература, чем живопись. Правда, русская литература еще в XIX веке сумела преодолеть детскую болезнь социального критиканства, выйдя на "проклятые" вопросы бытия. Здесь русские писатели (прежде всего Достоевский и Толстой) почти на век опередили Европу (и остальной мир). Что ни говори, но вся экзистенциальная литература нашего столетия - всего лишь зарево "Смерти Ивана Ильича" и "Братьев Карамазовых".


Искусство первым заговорило о смерти любого человека, даже самого ничтожного, как о гибели целого мира. Правда, мировая культура вторичная в осмыслении самого феномена смерти - она либо плетется за буддизмом, приравнивающим смерть к жизни (ибо смерть - это новое рождение), либо за каким-нибудь новейшим учением типа экзистенциализма, для которого жизнь и смерть абсолютно равны, поскольку одинаково абсурдны. Если же подняться на более высокий уровень, отрешась от прагматической функции эстетического наслаждения при восприятии художественного описания смерти, то придется перейти на философские категории, как это сделал Л. Н. Гумилев в диалоге с А. Панченко "Чтобы свеча не погасла". По его мнению, "самое существенное то, что на планете Земля происходит не только накопление солнечного света путем фотосинтеза, но и творческие его преобразования в формы, устремленные к иррациональным понятиям: Истина и Красота". Правда, Л. Н. Гумилев избегает при этом говорить об одной ив главнейших проблем теории познания, суть которой можно сформулировать так: существует ли эстетика, красота, истина и т. д. вне человеческого сознания или все это умирает вместе с вами? Умирают диалоги Платона, законы ньютоновской механики, белеющие одиноко паруса "в тумане моря голубом", умирают "гении чистой красоты", пронзительно канареечные подсолнухи Ван Гога...

В ТЕОСОФИИ

Если говорить о раннем периоде теософии, трактуя ее способ мистического богопознания то отношение к смерти у Беме, Сведенборга, Парацельса, Этингера и других теософов целиком укладывалось в рамки их личного иррационального опыта, в изложении которого они, правда, нередко использовали элементы рациональной философии. Во всяком случае, все они воспринимали "потусторонние" явления как несомненную реальность. Сведенборг даже сочинил обширный труд "О небесах, о царе духов и об аде", где изложил свои мысли о точных соответствиях ("корреспонденциях"), связующих явлениях этого и того света. Философия назвала это учение "грезами" (Кант), а церковь - "дьявольщиной", "искушением малых сил". 


Второй период развития теософии связан с религиозно-мистическим учением русской писательницы Е. П. Блаватской, сложившимся под влиянием религиозно-философских концепций индуизма, брахманизма, буддизма, а также  течений, подобных спиритизму.

Комментируя новейшую теософию, православный иеромонах Серафим Роуз отмечает, что она представляет собой смешение восточных и западных оккультных идей, подробно учит о воздушном царстве, которой ей представляется  состоящим из ряда "астральных плоскостей" ("астральный" означает "звездный", это причудливый термин, относящийся к "надземной" реальности). Согласно одному изложению этого учения, "астральные" плоскости составляют место обитания всех сверхъестественных существ, место пребывания богов и демонов, пустоту, где обитают мыслеформы, область, обитаемую духами воздуха и других стихий, и различные небеса и ады с ангельскими и демонскими сонмами... Подготовленные люди считают, что они могут с помощью обрядов "подниматься на плоскости" и полностью знакомиться с этими областями.

Согласно этому учению, в "астральную плоскость" входят после смерти, и, как и в учении Сведенборга, нет внезапного изменения состояния, нет и суда; человек продолжает жить, как и прежде, но только вне тела, и начинает "проходить через все подплоскости астральной плоскости на своем пути к небесному миру". Каждая подплоскость все более утонченная и "обращенная внутрь", и прохождение через них, в отличие от страха и неуверенности, называемых христианскими "мытарствами", является временем удовольствия и радости: "Радость бытия на астральной плоскости так велика, что физическая жизнь в сравнении с ней вообще не кажется жизнью... Девять из десяти возвращаются в тело с большим нежеланием".

В  КВАНТОВОЙ МЕХАНИКЕ

Стержень квантовой механики - утверждение, что небольшие количества материн и энергии одновременно обладают свойствами частицы и волны и соответственно ведут себя то, как частица (корпускула), то как волна. Переводя это в плоскость бытовых сравнений - это подобно тому, как если бы один и тот же человек был и трезв и пьян в один и тот же момент. Парадокс, однако, в том, что наблюдать оба состояния материи (энергии) наука не в состоянии (да простится мне этот невольный каламбур). Качество, в котором пребывает измеряемая материя, зависит... от наблюдателя (точнее, от способа измерения). Если мы выбираем один способ, то получается, что испускаемый квант света ведет себя как волна, при другом - перед нами частица.

Не вдаваясь в технологические подробности опытов по измерению квантов, перейду сразу к выводам. А они еще более парадоксальны. Ибо если в микромире элементарные частицы и даже целые атомы, согласно теории, могут пребывать одновременно в противоположных состояниях, то в нашем "крупном" мире такая двойственность (если допустить верность теории и для макромира) приводит к фантастическим результатам. Наиболее образно это сформулировал 50 лет назад Шредингер.

"Представьте себе, - говорил он, - что кошка сидит в коробке, в которой помещена также ампула с цианидом. Здесь же находятся радиоактивная частица, счетчик Гейгера и машинка для раздавливания ампулы. Все отлажено таким образом, что, если частица распадется, счетчик Гейгера обнаружит распад, включит машинку для раздавливания ампулы, и ампула разобьется. Кошка вдохнет циан и умрет.

Согласно квантовой механике в любой заданный момент радиоактивная частица должна пребывать в распавшемся и в нераспавшемся состоянии. Если же она наблюдается, она... должна будет избрать одно или другое состояние. Но частица не одинока в своем квантово-механическом заточении. Можно предположить, что радиоактивная частица, счетчик Гейгера, ампула и кошка являются составными частями единой квантовомеханической системы и, следовательно, должны сосуществовать в обоих состояниях одновременно. Другими словами, пока кто-то не заглянет в коробку, частица будет одновременно распавшейся и нераспавшейся, ампула раздавленной и нераздавленной, а кошка живой и мертвой. И вообще, в принципе допустимо утверждение, что пока кто-то не посмотрит на человека, который заглядывает в коробку, то он, этот человек, также пребывает в двух состояниях: в состоянии, в котором он обнаруживает кошку живой, и в состоянии, в котором он обнаруживает кошку мертвой. И так далее..."

Впрочем, можно не останавливаться на этом, а в силу естественного дуализма мира предположить, что все мы одновременно являемся и живыми и мертвыми, выбор же состояния зависит от некоего наблюдателя, который находится вне нашей системы (тут сразу напрашивается понятие Бога). Но и Бог в таком случае является подсистемой еще более крупной системы, по отношению к которой он является поднадзорным. И естественно, Бог, пока за ним наблюдает Сверх-Бог, одновременно существует и не существует. Что же касается Сверх-Бога, то...

Очевидно, на сегодняшний день дальнейшие мысленные эксперименты не имеют смысла. Подождем развития квантовой теории, а главное - практических опытов исследователей.

Существуют и "сумасшедшие" теории о природе нашего бытия и - соответственно - о природе нашей смерти. Так, французский физик Режи Дютей считает, что ограничение, наложенное на физический мир Эйнштейном, неверно, что физические тела могут преодолевать световой барьер (300000 км в секунду). Дютей изучает мир "тахионов" - мир, находящийся по ту сторону скорости света. По его мнению, Вселенная напоминает трехслойный пирог: один слой - мир "брадионов" (это наш мир), второй слой - мир "люксонов" (т. е. световой), и третий слой - мир тахионов (сверхсветовой).

"Математически эта формула работает, - говорит Дютей. - Правда, пока лишь математически. Согласно этой формуле, существует не одно, а три временных измерения Вселенной, которые могут сосуществовать и переходить, друг в друга в зависимости от набранной скорости. Само собой, в сверхсветовом мире время не истекает, то есть нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего".

Соль теории Дютея в том, что наше сознание - это поле неизвестных физике частиц, своего рода "тахионов". Аналогией его может служить голограмма - особая пластинка, которая при освещении лучом лазера воспроизводит записанное на нее изображение с полной иллюзией трехмерного пространства. Даже если пластинку с записью изображения расколоть, то любой осколок, независимо от его величины, сохраняет способность воспроизводить изображение целиком.
"Мозг, - объясняет Дютей, - это не что иное, как интеллектуальный фильтр, обрабатываемый лазерным лучом, исходящим из мира "тахнонов", мира сверхсветовых скоростей. Окружающие нас объекты реальности суть голограммы. Вселенная - это лишь видимость, как говорил Платон (добавим: и Шопенгауэр). Такова чисто материалистическая и отнюдь не религиозная физика нашего сознания..." Если согласиться с теорией Дютея, то следует признать, что наша смерть зависит не только от "грубой" земной физиологии, но и от физических процессов, которые мы не в состоянии фиксировать (правда, в последнее время появились сообщения, что в ходе опытов на циклотроне Института ядерной физики университета в Лувене (Бельгия) Жак Стейер обнаружил частицы, скорость которых в 1,2 раза превышает скорость света). Теория Дютея порождает на порядок больше вопросов, чем ответов. Среди них и такие: как происходит координация (совпадение) лучей "тахионного лазера" и приемного устройства (мозга) при том, что они существуют и функционируют в совершенно разных ипостасях вре мени-пространства, вещества-энергии? Кто - Бог, эволюция? - создал такое совершенное устройство, как мозг, способное воспринимать лучи "тахионного лазера"? И так далее.

Упомянем  еще об одной любопытной теории, предложенной американским космологом Франком Типлером из Тулейнского университета (штат Индиана), в которой он попытался соединить физику и теологию в вопросе о смерти в воскрешении мертвых.

Типлер считает, что жизнь в той или иной форме будет продолжаться до "конца времени", который наступит в том случае, если верна теория пульсирующей Вселенной (для физика-христианина Большой взрыв и есть тот самый акт творения, о котором говорится в Библии). Когда под влиянием собственной тяжести Вселенная начнет сжиматься и вернется в состояние бесконечной плотности, это и будет концом нашей Вселенной (и, возможно, началом новой Вселенной). Конечное состояние Вселенной Тейяр де Шарден назвал некогда омега- точкой, которая в математическом смысле будет суммой всех иных точек времени и пространства. Любой луч света, испущенный в любом месте Вселенной в любое время, прибудет, в конце концов, в омега-точку. Ну а этот "конец концов" (конец времени) космологи обоэнают термином с-граница. До достижения с-границы осталось, согласно теории пульсирующей Вселенной, примерно 100 миллиардов лет. Типлер так объясняет противоречие между конечностью времени и вечной жизнью, дарованной людям Богом. По его мнению, следует различать время "истинное" (измеряющееся часами) и время "субъективное", определяемое особенностями человеческого восприятия. Типлер придержавается идеи, что жизнь может быть, в конечном счете, сведена к некоторому роду обработки информации. Между любым моментом, "истинного" времени и с-границей, считает космолог, возможна бесконечная обработка информации, что, в свою очередь, означает бесконечность жизни и разума, а следовательно, и бесконечность "субъективного" времени.

Энергия (антиэнтропия), необходимая для обработки информации (жизни), возникает благодаря коллапсу (сжатию) Вселенной. Поскольку гравитационный коллапс стремится к сингулярной безразмерной точке, то общее количество высвобождаемой в процессе сжатия энергии бесконечно. Чем ближе Вселенная к омеге-точке, тем больше будет высвобождено энергии для обработки информации. Могущество жизни возрастет в этом случае невероятно. Типлер считает, что использоваться эта энергия будет для воскрешения мертвых. Компьютерная программа соответствующей сложности способна смоделировать разум любого человека с любым уровнем точности. При наличии бесконечного вычислительного ресурса появится возможность создать компьютерную копию каждого человека, когда-либо жившего на свете. Но не только. Можно будет также создать модели всех людей, которые в принципе могли бы существовать. Бесконечное количество информации, которое потребуется в данном случае обработать, не помеха, поскольку у нас в запасе будут и бесконечность времени, и бесконечность энерговооруженности.


А.П. Лаврин

В ЭТИКЕ

Для стабильности любого общественного образования требуется четкое обозначение нравственных критериев, относящихся к явлению человеческой смерти. Это наряду с другими узловыми точками этической парадигмы помогает держать общество в динамическом равновесии морали, не допуская выхода на поверхность агрессивных инстинктов, неконтролируемых массовых убийств и самоубийств. 


В ранних этических системах (ярче всего в античной мифологии, в индуизме и буддизме) смерть рассматривается как результат, связанный с моральной оценкой личности умершего, его отношениями с окружающими людьми и "высшими силами". (Недаром у древних греков богиня Мойра, первоначально только "хозяйка смерти", постепенно расширила свой патронаж на все важные моменты жизни человека.) Поэтому смерть ассоциируется либо с проявлением чьего-то злодеяния, либо со справедливым воздаянием за грехи либо с актом мести (справедливой или несправедливой) - это уже второй вопрос. Однако античная философская традиция уже подошла к рассмотрению смерти как блага. Сократ, например, выступая перед судьями, приговорившими его к смертной казни, заявил: "...похоже в самом деле, что все это [приговор] произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло".

В Древнем Китае философ Ян Чжу (440-360 гг. до н. э.) заострял внимание на том, что смерть являет собой символ социальной справедливости, ибо уравнивает всех людей: "При жизни существует различие - это различие между умными и глупыми, знатными и низкими. В смерти существует тождество - это тождество смрада и разложения, исчезновения и уничтожения... Умирают и десятилетний, и столетний; умирают и добродетельный и мудрый; умирают и злой, и глупый".

Поскольку за обозримую историю цивилизации примерно 7 - 8 раз кардинально менялась парадигма мышления, то и нравственные аспекты отношения к смерти постоянно перестраивались и обновлялись. Обозначая эту тенденцию, современные исследователи пишут, что "с развитием человеческого самосознания смерть в силу духовного ее неприятия все чаще понимается не как конец личного бытия, а как момент радикального его изменения, за которым жизнь приобретает в таинстве смерти новую сущность и продолжается в иных формах: переселение в "страну мертвых", отделение бессмертной души от смертного тела и приобщение ее к бытию божественного универсума или переход к загробному личному существованию.

Вера в загробную жизнь в известной вере освобождает человека от страха смерти, замещая его страхом потусторонней кары, что является одним из побудительных факторов для моральной оценки поступков, различения добра и зла. Этим же, однако, задается основа и для снижения ценности потусторонней жизни, понимаемой как состояние лишь предварительное, не достигающее в условиях земного бытия полноты и истинности.

Вместе с тем именно понятие смерти, осознание конечности и единственности человеческого личного бытия способствует прояснению нравственного смысла и ценности человеческой жизни. Сознание неповторимости каждого ее мгновения, неуничтожимости, а в ряде случаев и непоправимости совершенных проступков способно прояснить меру ответственности человека за свои дела.

Понимание того, что смерть есть акт по своей материальной природе чисто физиологический, который затрагивает лишь человеческое тело и никак не затрагивает человеческих дел, приобретающих в своих результатах самостоятельное существование, обязывает измерять поведение, слова и поступки людей не только ограниченной и частной мерой сиюминутного интереса, но и полной и окончательной мерой человеческой жизни и смерти. Эта специфическая сущность идеи смерти и определяет то, что любые попытки построить этическое учение помимо данной категории всякий раз разбиваются о факт человеческой обреченности на смерть, о сознание бессмысленности каких бы то ни было усилий, в перспективе которых всякий раз открывается неумолимое лицо нравственно не осмысленной и духовно не преодоленной смерти. В этом случае отрицание нравственной сущности смерти оказывается формой отрицания нравственной сущности жизни и может служить лишь основанием для полной безответственности поведения, исходящего из принципа "после нас хоть потоп".

Собственно говоря, этика смерти всегда была связана с идефикс религиозной концепции, господствующей в обществе (государстве, экумене, народности) на данный момент. Если государство отказывалось от покровительства религии и даже подвергало ее остракизму, многие элементы морально-религиозного осмысления смерти переходили в мирской быт - в виде похоронных обрядов, общепринятых обычаев и т. д. Понятие добра и зла в отношении к смерти сохраняется при этом достаточно долго (за исключением случаев массовых репрессий, массового геноцида и переселения народов - когда внезапно и в огромных масштабах разрушаются устоявшиеся уклады).

Сравнивая традиционное христианство и философию (тоже своего родя религию) Просвещения, родоначальницу западного рационализма, американский историк Крейн Бринтон говорит о неожиданно большом количестве параллелей между ними. Эти параллели убедительно изложены в труде Карла Беккера "Небесный град философов XVIII века". Основной тезис Беккера заключается в том, что вера Просвещения обладает столь же определенной эсхатологией, что и христианство. Она указывает на грядущий рай как на конечную цель наших земных мучений. Правда, небесный град XVIII века возникнет на земле.


Но все же он - дело будущего, хотя бы и недалекого... Такое будущее не умещается в пределах нашей жизни. Верно и то, что люди будут наслаждаться им во плоти. Но вспомните, что воскресение и райское блаженство во плоти - неотъемлемая часть христианского учения. В конкретные детали этого рая входить не стоит. Может быть, просвещенческий рай носит характер более материальный, менее духовный, чем рай христианский. Но характерно для обеих религий исчезновение зла и тщетности. Душа - и тело! - блаженствуют и в том, и в другом раю.


Иными словами, обе религии - и христианская, и просвещенческая - основаны на предопределении. На практике они смягчают это предопределение для отдельного человека этикой борьбы за добро против зла, этикой, которая дает человеку по меньшей мере иллюзию личной свободы. Христианское понятие благодати находит свою параллель в лице философского разума, понятие искупления - в лице философского просвещения даже в таких областях, как организация и ритуал, параллели напрашиваются сами собой. Это особенно заметно в ранний период французской революции 1789 года, когда якобинские клубы, носители новой веры, начали весьма карикатурно подражать христианским обрядам. В те дни были созданы республиканские хоралы, шествия, праздники любви, катехизисы, даже "республиканское крестное знамение".

Великая французская революция, безусловно, нравственно девальвировала понятие смерти, хотя и до нее "бытовое" христианское мышление допускало довольно фамильярное отношение к переходу в мир иной.

И. Хейзинга в книге "Осень средневековья" выделяет три господствующие темы, связанные с осмыслением смерти в европейском позднем средневековье. "Во-первых, где все те, кто ранее наполнял мир этим великолепием? Далее, мотив повергающей в трепет картины тления всего того, что было некогда людской красотою. И наконец, мотив Пляски смерти, вовлекающей в свой хоровод людей всех возрастов и занятий".

Когда в XIV веке в европейском искусстве (литература, живопись, графика и скульптура, театрализованные представления) появилась тема Плясок смерти, она стала персонифицированным выражением ужаса, содрогания, липкого, леденящего страха.


"Всевластная религиозная мысль тут же переносит все это в моральную сферу, - резюмирует И. Хейзинга, - сводит к memento mori, охотно используя подчиняющую силу страха, основанного на представлениях, окрашенных ужасом перед привидениями. Вокруг Пляски смерти группируются некоторые родственные представления, связанные со смертью и также предназначенные служить для устрашения и назидания. Появлению Пляски смерти предшествует легенда о трех живых и трех мертвых. Уже в XIII веке она отмечена во французской литературе: трое знатных юношей неожиданно встречают трех отвратительных мертвецов, указующих им на свое былое земное величие - и на скорый конец, неминуемо ожидающий юношей, которые пока еще живы. Исключительно выразительные персонажи фресок в Кампо Санто в Пизе - самое раннее воплощение этой темы в серьезном искусстве. В XV веке миниатюры и резьба по дереву делают этот сюжет всеобщим достоянием; он становится широко распространенным в настенной живописи".

Разумеется, происходит это не случайно, Смерть тесно связана в сознании среднего человека с еще одной этической категорией - понятием справедливости и равенства. И именно изображение трех мертвецов вместе с тремя живыми, по мнению Хейзинги, образует связующее звено между отвратительной картиной тления и выражаемой Пляской смерти идеей всеобщего равенства в смерти. С этой позиции смерть обретает благородную окраску, уничтожая проявления земной несправедливости. Как говаривали манихейцы: "Когда Адам пахал, а Ева пряла, - кто был тогда джентльменом?"

В целом же, считает Хейзинга, "религиозная мысль позднего средневековья знает только две крайности: жалобу на то, что все преходяще, на неизбежность утраты силы, почета, мирских наслаждений, на исчезновение красоты - и ликование по поводу спасения души и обретения вечного блаженства. Все, что лежит в промежутке между тем и другим, не находит себе выражения. Живые чувства каменеют в разработанных до мелочей изображениях отталкивающих скелетов и прочих образах Пляски смерти".

Вопрос об отношении к смерти всегда имел этическую окраску. Но еще задолго до позднего средневековья возникла ситуация, когда противостояние трактовок смерти в европейской цивилизации достигло невероятного напряжения. Имеется в виду борьба традиционного христианства и манихейства в первом тысячелетии.

Полярность в отношении к миру проявилась в этих верах таким образом: манихеи сочли материю, тварный мир, человеческую плоть злом, а Пустоту - благом, в отличие от христиан, утверждавших, что Божьи творения не могут быть носителями Извечного Мрака, не отрицавших значения радостей плотской жизни для человеческой души.


"Самым простым выходом для манихеев было бы самоубийство, - пишет Л. Н. Гумилев, - но они ввели в свою доктрину учение о переселении душ. Это значит, что смерть ввергает самоубийцу в новое рождение, со всеми вытекающими отсюда неприятностями. Поэтому ради спасения душ предлагалось другое: изнурение плоти либо аскезой, либо неистовым разгулом, коллективным развратом, после чего ослабевшая материя должна выпустить душу из своих когтей. Только эта цель признавалась манихеями достойной, а что касается земных дел, то мораль, естественно, упразднялась. Ведь если материя - зло, то любое истребление ее - благо, будь то убийство, ложь, предательство... Все не имеет значения. По отношению к предметам материального мира было все позволено.

Такая концепция испугала и разозлила средневековых французов. Их здоровая интуиция взбунтовалась против логики. Система на перегибе от фазы подъема к акматической фазе столкнулась с антисистемой и оставила на земле пепел казненных...

То, что манихеи к концу ХIV века исчезли с лица Земли, неудивительно, ибо они, собственно говоря, к этому стремились. Ненавидя материальный мир, они должны били ненавидеть и саму жизнь; следовательно, утверждать они должны были даже не смерть, ибо смерть - только момент смены состояний, а антижизнь и антимир".

Размышляя об истоках манихейства, Гумилев идет издалека - он говорит о том, что "наиболее распространенные философемы начала нашей эры утверждали биполярность мира, расходясь только в одном: что считать благом, а что - злом. Естественно сложилось деление на системы жизнеутверждающие, согласно которым материальная субстанция - благо, а Пустота, то есть Бездна, - зло, и системы, полагающие, что материя ловит душу в свои тенета, обволакивает ее и мучает, а душа, или квант сознания, стремится вырваться на волю, из реальной частицы стать виртуальной". Гумилев считает оба подхода бездоказательными, но они приводят к возникновению двух моделей поведения человека в мире и соответственно к двум позициям по отношению к этическому смыслу смерти.

"Первая позиция: материальный мир ужасен и не имеет права на существование, так как все живое ожидает смерть, которая есть уничтожение. Вторая позиция: мир прекрасен, а смерть, постоянно сопутствующая жизни, просто выход из сложных, часто непереносимых ситуаций. Смерть - благо, ибо она спасает от всемирового зла, несправедливости, обиды, страдания, которые страшнее смерти. Обе позиции последовательны; можно выбрать любую по желанию.


В первой позиции - стремление заменить дискретные системы (биоценоз) на жесткие, которые, по логике развития, превратят живое существо в косное, косное при термической реакции разложится до молекул, молекулы распадутся до атомов, из атомов выделятся реальные частицы, которые, аннигилируя, превратятся в виртуальные. Лимит такого развития - вакуум. И наоборот, при усложнении систем, где жизнь и смерть идут рука об руку, возникает разнообразие, которое немедленно передаётся в психологическую сферу, создает искусство, поэзию, науку. Но, конечно, за печали и радости придется платить закономерной физической гибелью. Логики здесь нет, ибо правильность тезиса дана в опыте и в интуитивном обобщении. Выбор пути свободен. Такова контроверза.

И самое любопытное, что она прослеживается от наших дней до начала новой эры, от экзистенциализма до гностиков, буддистов- махаянистов, манхеев - апологетов первой позиции".

Если теория Л. Н. Гумилева верна, будем считать, что на сегодняшний день в мире победили жизнеутверждающие системы. Но все же ученый не совсем корректно оценивает отношение к жизни и смерти у христиан. Целью христианства отнюдь не является набор положительных ценностей, о которых толкует Гумилев, - "чистые радости плоти, брак, веселие, любовь к Родине..." Христос проповедовал любовь к совсем иной родине - небесной и был чужд любого патриотизма. В этом смысле он был образцовым космополитом...

Вторая неточность Гумилева в том, что он видит между манихейством и христианством только различия. А ведь есть и несомненное сходство. В христианстве присутствует мощный элемент манихейства, ибо смерть трактуется в нем одновременно как зло и как добро. Зло - поскольку является напоминанием о первородном грехе, о несовершенстве плоти, источнике нечистого. Добро - поскольку дает возможность загробного, нетленного существования с надеждой на обретение вечного блаженства. Подобный дуализм по отношению к смерти характерен и для буддизма. Покуда смерть - лишь станция на очередном перегоне (переселение душ), она - несомненное зло, приводящее к многостраданиям. Если же круг превращений завершен, смерть является желанной, даруя уход в нирвану. В целом современное человечество трактует смерть скорее как зло, чем наоборот. В развитых странах значительное повышение комфортности земного бытия делает сторонниками активной жизни до последнего вздоха подавляющее большинство людей. Изобретение способов лечения ранее смертельных болезней, активная борьба за продление жизни в старости, деньги, вкладываемые в геронтологические исследования, - все это говорит о том, что в борьбе между земным и потусторонним существованием люди берут сторону земного. Подобное отношение выражено простой формулой: смерть есть абсолютное и неизбежное зло.

И еще один момент, о котором следует напомнить. Существует определенное противоречие между "естественной" (природной) и "искусственной" (религиозной) этической трактовкой смерти, возле которого потоптался, но не дошел до его сущности П. А. Кропоткин в своей "Этике". Неравенство (иерархия) как закон природы подразумевает жестокую смертельную межвидовую (а порой ив внутривидовую) борьбу. Можно ли проводить аналогию между другими живыми существами и человеком? Весь тварный мир создан Богом, - почему же звери могут безнаказанно жить по иным законам, нежели люди? Потому что у них нет души? Но ведь человек не отделен от природы, он изначально "вписан" в нее и поставлен перед необходимостью каким-то образом соотносить ее бытие со своим существованием в ней.

Лиса, загрызшая мышь, не считает, что поступает безнравственно. Точно так же она не рассматривает свою смерть или смерть сородича как зло или иную этическую категорию. Для природы естествен вечный конвейер смерти. Почему же человек должен быть исключением?

Размышляя об этой проблеме, американский исследователь Лайелл Уотсон пишет: "...смерть помогает сохранить необходимое равновесие в целой популяции, не позволяя ей слишком разрастись и стать неуправляемой. Не будь смерти, мир завоевали бы организмы, размножающиеся быстрее остальных. Одна маленькая невидимая бактерия может самостоятельно произвести за несколько часов огромное потомство, равное весу человека, а каждый грамм почвы содержит сто миллионов таких потенциальных патриархов. Менее чем за два дня вся поверхность Земли была бы покрыта зловонными дюнами бактерий всех цветов радуги. Беспрепятственно размножаясь, простейшие дадут нам такую же картину за сорок дней; комнатной мухе потребуется четыре года, крысе - восемь лет, растения клевера смогут покрыть всю Землю за одиннадцать лет; но прежде, чем нас вытеснят слоны, пройдет не меньше века". Эта модель, естественно, применима и к человеку.


А.П. Лаврин

Понимание смерти у древних народов

Что же такое – смерть? Все народы об этом задумывались. Все религии об этом говорят. Конечно, каждая по-своему.

Если обратимся к истории дохристианского религиозного сознания, то увидим множество различных вариантов описаний смерти. Но надо сразу сказать – то учение, которое по этому вопросу имеется в христианстве, никогда и нигде не встречалось прежде – ни в религиозно-философских построениях, ни в религиозном сознании.

Что же говорили о смерти наши далекие предки?

Особенно интересны представления египетской религии. Уже в египетской «Книге мертвых» (ее название буквально переводят как «приход из дня»), которая была написана около 2000 года до нашей эры, мы находим много размышлений, молитвенных возношений богам о том, какой будет видеть себя душа там, что с ней станет. Душа взывает к богам, взывает к духам – взывает с тем, чтобы не оказаться в таком положении, когда она может подвергнуться каким-то тяжелым ударам, страданиям, бичеваниям, то есть оказаться в состоянии еще худшем, чем сама смерть. Ибо вот какой страшный приговор объявляет бог Гор осужденным: «Грозные мечи покарают ваши тела, ваши души будут истреблены, ваши тени – истоптаны, а ваши головы – изрублены. Не восстанете! Будете ходить на голове! Не подниметесь, ибо попали в свои ямы! Не убежите, не уйдете! Против вас – огонь змея, "Того – Который – Сжигает – Миллионы"! <...> Они <богини с ножами> зарежут вас, расправятся с вами! Никогда не увидят вас те, кто живет на земле!» Но, согласно этой книге, душа может и спастись и стать как бы божеством.

Нечто подобное мы видим и в тибетской «Книге мертвых», которая, правда, имеет значительно более позднее происхождение – она была записана где-то около VIII века нашей эры. Здесь мы видим другие мотивы, которые навеяны буддистским, а вернее сказать, брахманистским индуистским учением. Смерть рассматривается здесь как ступень в эволюции или, напротив, деградации души, выражающихся в соответствующей форме перевоплощения. По одному из буддистских сказаний, Будда перевоплощался 215 раз и кем только не был (кроме, правда, женщины), прежде чем наконец стать озаренным. Здесь тоже присутствует идея, если хотите, своеобразного спасения от смерти – однако не просто мифологическая, как в «Книге мертвых» Египта, – но глубоко обманчивая для человеческой психологии, откладывающая, как правило, на завтра все то, что трудно и не хочется делать сегодня. Духовно-нравственное совершенствование – это подвиг борьбы с собой. А, как известно,

«Бой с самим собой –
Есть самый трудный бой.
Победа из побед –
Победа над собой». (Ф. Логау.)

Идея же перевоплощений подсознательно ориентирует человека на «бой с самим собой» в неопределенном будущем, особенно если здесь неплохо живется. При этом сама цепь перевоплощений фактически не имеет конца – это бесконечное число смертей и рождений. И хотя по тибетским представлениям некоторые могут достичь состояния так называемой мокши (освобождения), когда остановится процесс перевоплощений, но очень немногие люди, по учению тибетской «Книги мертвых», достигают конечной цели. По крайней мере, таких счастливчиков, как Будда, который «всего» 215 раз перевоплощался, единицы. Удел же большинства, повторяю, бесконечность непрекращающихся перевоплощений.

Идею перевоплощений, почти без изменений, взяла и теософия.

Однако эта идея не имеет под собой никаких серьезных оснований.

Во-первых. Если бы имело место перевоплощение, то у каждого человека была бы какая-то память о предыдущих состояниях. В противном случае обессмысливается основной аргумент данной теории о необходимости многократных воплощений личности с целью полного ее очищения от грехов. Локк, английский философ XVIII века, справедливо заметил, что если нет памяти о прежнем воплощении, то нет и тождества личности, нет, следовательно, и перевоплощения, а есть простое рождение нового Я.

Во-вторых. Нет фактов, подтверждающих эту идею. Приводимые же исключительные случаи так называемых «воспоминаний» о предшествующих воплощениях имеют совсем иную природу. Это:

- или внушение, которому особенно легко поддаются люди так называемого медиумического склада (прежде всего дети, женщины);

- или непроизвольное самовнушение;

- или телепатические воздействия (см., напр.: архиеп. Лука. «Дух, душа и тело»);

- или психические заболевания;

- или прямые бесовские воздействия, беснования;

- или проявление так называемой генетической памяти, которая может при некоторых условиях воспроизводить в сознании впечатления и переживания предков, воспринимаемые человеком как свои собственные.

Любопытные факты встречаем мы и в представлениях, например, греческой мифологии, в греческой религии. Древние греки понимали посмертное состояние человека или как некую призрачность, нереальность, или как состояние неизмеримо худшее, нежели любая земная жизнь. Так, у Гомера в «Одиссее», например, есть весьма красноречивые характеристики состояния человека в царстве Аида. Вот как Ахиллес «богоравный» жалуется Одиссею:

«О, Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;
Лучше б хотел я – живой, как поденщик, работая в поле,
Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,
Нежели здесь над бездушными царствовать, мертвый».

Еще более интересно посмертное состояние Геракла – этого великого героя древнегреческой мифологии. Сам он находится на Олимпе, на пиру у богов, и в то же время его дрожащая тень с напряженным луком в руках пребывает в Аиде. Одновременно на двух полюсах! Для отца Павла Флоренского эта совершенно необычная мысль Гомера явилась одним из элементов в его оригинальной эсхатологической концепции.

О чем говорят эти удивительные фантазии? С одной стороны, о том, что древние греки глубоко чувствовали реальность того мира и неуничтожимость души человеческой, верили, что есть оно, это посмертное состояние. С другой – совершенно не зная, какое оно, строили всевозможные догадки, предположения, создавали, как видим, красочные мифы в попытках осмыслений этой проблемы. И, нужно отдать должное, некоторые из них не просто очень интересны, но и смогли глубоко выразить идею посмертного воздаяния. Достаточно вспомнить мурей Тантала, Сизифов камень, бочки Данаид и т.д.

Ту же самую картину можно видеть и во всех других дохристианских религиях. С одной стороны, интуитивное чувство бессмертия и отдельные факты, подтверждающие его (явления умерших, их точные предсказания и предупреждения и т.д.), с другой – полный туман в представлениях о том мире. И так – на протяжении всей истории человечества.

Даже если мы обратимся к такой книге, как Ветхий Завет, то и здесь найдем нечто подобное. До книг пророческих в нем находим утверждения, что человек, вернее, душа его засыпает после смерти, а то и умирает. То есть весь человек, а не только тело, обращается в прах после смерти! И только пророки, особенно великие пророки, начинают говорить о том, что душа по смерти не исчезает, не умирает и даже не засыпает, но испытывает страдания или, радость в зависимости от земной жизни человека;, пророки говорят даже о всеобщем воскресении.
Это наибольшее, что было открыто дохристианскому человечеству.

Но все народы и все религии, хотя и по-разному, говорят о посмертном состоянии человека. Мысль о полном уничтожении личности со смертью тела встречается очень редко.

Из книги "Посмертная жизнь души"

17.08.2009 14:06:20      Картина "Тайны смерти" была представлена на кинофестивале в Выборге

Создатели картины постарались эту тему раскрыть не только с научной точки зрения, но и показать её духовные аспекты. И как утверждают сами авторы, многие вещи, стали неожиданностью для них самих.

"С начала времени на Земле жило около 100 миллиардов человек, и все они умерли. Сейчас на Земле живут примерно 6 миллиардов 700 миллионов человек. Все они умрут". Это цитата из документального фильма "Тайны смерти". Малоприятный факт и, кстати, это, наверное, единственное, что человек, пока живет, точно знает о смерти.

В этом и была интрига спецпоказа документального фильма "Тайны смерти" на кинофестивале "Окно в Европу" в Выборге, что все шли смотреть киноработу о самом непознанном явлении нашей жизни.

3 года съемочная группа изучала загадку смерти. Россия, США, Китай, Италия, Франция, Сербия стали географией фильма. Причем, рассказывая о смерти, фактически никто не использовал черной краски. Все специалисты, которые занимались этим вопросом, уверяли, что у смерти есть свой позитивный духовный смысл, хотя бы потому, что она - часть жизни и ее продолжение.

Анастасия Попова, режиссер документального фильма "Тайны смерти": "Это не мрачная тема изначально. И мы не собирались делать ее мрачной. Для меня смерть, как сказал один из героев, это как лакмусовая бумажка, то есть это проверка всех идеалов, всех ценностей, любви и отношений".

Ученые делились своими последними открытиями. О том, что наше тело накапливает к смерти информацию о совершенных и несовершенных делах, можно увидеть в виде отметок на костях. А приборы фиксируют: для физического тела очень важно, каким был уход из жизни - естественным или преждевременным. Но самое главное, без смерти мы и не познали бы, безусловно, ценность жизни.

Авторы фильма не ожидали, что самыми светлыми людьми окажутся те, кто сталкивается со смертью чаще других. Например, врачи из хосписов. Они научились встречаться со смертью без парализующего страха в душе, и могут научить этому важному искусству других.

Марина Бандиленко, автор сценария документального фильма "Тайны смерти": "Я надеюсь, что мне уже удалось кому-то помочь, потому что я просто пересказывала то, что рассказывали ученые своим знакомым, которым в этот момент было тяжело, и как-то им становилось проще".

Есть легенда о месте на Земле, где человек обретает бессмертие. В секретном городе бессмертных никто не боится потерять жизнь. Им больше ничто не угрожает, но именно это делает их самыми несчастными людьми в мире. Ведь обретая бессмертие, их жизнь теряет все краски, за которые мы ее любим.

Смерть! Что дальше? Медицинские и философские аспекты умирания.

Сергей Роганов, писатель, публицист, автор множества статей и книги «Евангелие человекобога. Посмертно. Собственноручно», кандидат философских наук, член Российского комитета по биоэтике и ведущий программы Memento mori, о том, что ожидает всех нас. Предмет его занятий, если говорить совсем коротко, — смерть. Точнее, феномен старения и смерти в современной культуре. Его воззрениями на этот волнующий предмет и поинтересовался наш корреспондент, тем более что Роганов не просто «профессионал» в вопросах культурного статуса смерти, но и мыслитель-одиночка, не вписывает себя ни в одну культурную нишу и, следовательно, на каждую из них и на связи между ними смотрит извне.

— Сергей Валерьевич, вы утверждаете, что биоэтика и биотехнологии предлагают сегодня совершенно новый образ смертного человека. В чём его новизна? Что, по-вашему, отличает этот образ от того, что предлагался, скажем, классической медициной или классической философией?
— Скажу сразу, что философы XIX—XX веков, в том числе и постмодернисты, никогда, в отличие от биоэтики, не ставили вопрос о критериях смерти человека.

Об этом не говорила ни одна философская школа: ни Камю, ни Хайдеггер, ни экзистенциалисты, ни Сартр, ни Кафка, ни Достоевский, ни Ницше, ни Деррида, ни Бодрийяр, ни Фуко.

Биоэтика — по крайней мере как утверждают некоторые её отцы-основатели, в частности американский учёный-медик Артур Кеплен, — возникла, собственно, из споров о критериях смерти.

— А когда вообще впервые заговорили о критериях смерти как о проблеме?
— Здесь интересная история связана с советским академиком Владимиром Неговским. В 30-е годы он создал лабораторию по исследованию процессов, сходных с умиранием и смертью, и предложил миру реаниматологию — принципиально новое направление в медицине. Неговский — первый в мире человек, который «препарировал» событие смерти. Он первый разделил процесс умирания на стадии и ввёл такие понятия, как биологическая смерть, клиническая смерть, агония, предагония, кома, коллапс... Он разделил смерть на клиническую и биологическую — на обратимую и необратимую.

В 1959 году два француза, Моллар и Гуллон, описали клинический случай запредельной комы. Это такое состояние, когда мозг погиб — в результате, скажем, инсульта, разрыва сосуда или какой-то травмы — и существование организма можно поддерживать с помощью аппаратов искусственного дыхания (кстати, его создатель — Брюхоненко, у которого Неговский стажировался и вместе с которым он начинал работать), искусственного кровообращения. Всё можно поддерживать: и дыхание, и кровообращение, но вернуть человека из комы нельзя.

Клиническая трансплантология в 50-е делала первые робкие шаги. В начале 1960-х южноафриканский врач Бернар сделал первую успешную пересадку сердца. Тогда-то о проблеме и начали задумываться американцы. В 1968 году знаменитая специальная комиссия Гарвардской медицинской школы, состоявшая из врачей и юристов, предложила критерий смерти мозга как принципиально новый критерий смерти наряду и наравне с традиционным её критерием — смертью биологической.

Задача была в том, чтобы защитить молодую, только нарождавшуюся трансплантологию от давления общества, от слишком пристального контроля. Тогда были ещё свежи в памяти медицинские эксперименты нацистов и, конечно, прокурорский надзор был очень силён. И я думаю, что термин «смерть» здесь прозвучал, чтобы защититься от вмешательства юристов. Таким образом, стало возможным констатировать смерть человека на основании либо критерия «биологическая смерть», либо критерия «смерть мозга».

Советская медицина по этому пути не пошла. Она ограничилась исследованием клинической трансплантологии почек и вообще тканей, которые можно было взять непосредственно от трупа. А в мире разные страны постепенно принимали этот критерий, но тоже не везде всё складывалось легко. Например, в Японии после опытов одного хирурга его в чём только не обвинили и наложили на эту тему табу, которое было снято только в начале 1990-х.

В России в 1992 году был принят закон о трансплантологии, который узаконил критерий «смерть мозга». И с этого момента стала развиваться большая трансплантология, то есть пересадка и сердца, и лёгких, и печени, и селезёнки, и всего, чего только можно.

Но уже с самого появления этого критерия, во время работы Гарвардской медицинской школы, возникли философские споры. И что самое любопытное, они сразу — намеренно и очень жёстко — дистанцировались от современной философии. Вплоть до того, что один из отцов-основателей биоэтики Клод Бернар сказал, что понятие смерти — это понятие строго биологическое и имеет отношение только к медицине и к биологии. А другой, Алан Шемон, очень известный калифорнийский нейрохирург, — вначале он был сторонником критерия смерти мозга, а потом стал его ярым противником, — так вот, он такие понятия, как «смерть личности», наряду со «смертью истории» и «смертью социума», называет буквально «стряпнёй», которой не место в медицине и в биоэтике.

Философия, в частности постмодернистская, отплатила тем же. За всё время гигантских дебатов по всему миру о критерии «смерть мозга» и о «новой» смерти человека постмодернисты никогда не принимали в них участия и ни о чём не высказывались. И вот что парадоксально: когда открываешь книги самих биоэтиков о понятии смерти человека, видишь: они пытаются говорить об этом так, будто не существовало ни Декарта, ни Гегеля...

— Но что тут могут предложить сами биоэтики?
— А у них получается — и они сами это прекрасно понимают, — что проблему понятия смерти они подменили проблемой понятия её критериев. То есть отождествили критерии и само понятие смерти!

Это был фундаментальный поворот: впервые за многовековую историю существования христианской цивилизации (не будем сейчас пускаться в дохристианские времена) смерть сознания стала критерием смерти человека. Этого никогда не было. Тот же Неговский говорил: критерий смерти человека — это, конечно же, смерть сознания. Из известных людей в этом смысле высказывался Шварценберг, бывший министр здравоохранения Франции, — кстати, это стоило ему поста министра; знаменитый английский биолог Лайелл Уотсон, написавший в 60-е книгу «Ошибка Ромео» (она переведена у нас) — обо всех ошибках, недоразумениях, которые преследовали врачей и естествоиспытателей в исследовании критерия смерти и попытках зафиксировать смерть человека, — тоже говорил о том, что критерием смерти человека может быть именно смерть сознания, но не телесные характеристики.

— Вы сказали, что биоэтики подменили понятие смерти понятием её критериев. И что они упустили?
— Они попали в ту же ловушку, что и традиционная философия или сторонники традиционного критерия смерти: биологическая смерть — это так называемый кардиопульмонологический критерий, остановка сердца и остановка дыхания. Но, извините, а как же тогда летаргический сон? Очень интересный, между прочим, феномен; именно летаргическому сну мы обязаны сонетами Петрарки — они появились после того, как он пролежал день или два в ожидании собственных похорон.

Здесь, конечно, вопрос очень глубокий. Они пытаются говорить о смерти человека и вместе с тем редуцируют самого человека к набору организменных, биологических характеристик. Также и философия — скажем, Хайдеггер — рассуждает о смерти как биологическом явлении, но никогда не говорит о смерти сознания, личности. Для философов размышления о смерти — это всегда речь о «человеке перед лицом смерти», о человеке, «заглядывающем на смерть», как заметил Деррида. Но они никогда не пытались умереть действительно и понять, что это значит. Любоваться — да, бояться — да, бежать — да, а вот ты возьми и умри и подумай: «Что ТАМ?»

— То есть опыт умирания как такового — не страха перед смертью, не вытеснения её, а именно вхождения в неё — остался, по-вашему, непроговорённым?
— Именно так. Но здесь я имею в виду традиционные философские школы, прежде всего континентальную европейскую философию: экзистенциализм, Хайдеггер, герменевтика и т.д. Правда, были ещё мистики, теологи… Но это другая культурная форма, философия этим не занималась.

Смерть как точка — мгновенное, необратимое прекращение жизнедеятельности организма или важнейших психофизиологических функций — появляется в Новое время, закладывается отцом рационализма Декартом и оформляется Просвещением. Декарт всё совершенно чётко разделил: он сказал, что существует дуализм «мышление — тело». Мышление для него — обратите внимание, это очень важно — неподвластно смерти. Ей подвластно только тело.

Конечно, это шаг к концепции биологической смерти. Далее, совершенно непонятно, каким образом в его дуализме взаимодействуют мышление и тело. И как возможно прекращение этого объединения? Только как мгновение.

В подробности загробного существования Декарт не вдавался. А это вопрос крайне важный.

— То есть для него область рассуждений кончалась там, где наступала точка расставания сознания с телом, раз — и всё, и дальше говорить не о чем?
— Да, дальше говорить не о чем. Организм он, как рационалист, в той или иной мере уподоблял машине. Соответственно, умирание тела сродни угасанию тепловой энергии.

В эпоху Просвещения оформляется атеизм. Загробный мир рушится полностью, начинаются издевательства над христианским Богом — и в результате утрачивается очень важный момент.

В данном контексте дело не в том, верили христиане в загробное существование или нет. Для них вообще, по-моему, вопрос так не стоял. Они с этим жили, да и всё. А вот обратите внимание, что в христианской теологии была не одна смерть, а две. «Смерть первая» — это и в Евангелии есть, — когда душа покидает плоть, а «смерть вторая» — после всеобщего воскрешения на Страшном суде. Так вот, этот путь загробного существования очень важен, потому что он структурирует душу и очищает её.

То есть смерть — это процесс. Она осмысленна. Это не угасание, но обогащение, очищение… Когда отбросили загробный мир, смерть превратилась в математическую точку. И что самое интересное, вот эта точка — назовём её современным термином «биологическая смерть» — оказалась символом бессмертия свободного индивида. Потому что сама смерть исчезла.

Человек смотрит на эту смерть как языческие человекобоги: он может её принять, может отклонить, он её рассматривает — но она его не формирует.

И вот что ещё очень важно. Я в своё время задавался вопросом — почему всё-таки критериями смерти человека стали именно сердце и дыхание? Понятно, что эти критерии возникли с формированием зрелых религий. Я начал искать материалы по истории критерия смерти человека и обнаружил, что этим вопросом практически никто не занимался.

Русский философ Борис Вышеславцев в статье «Значение сердца в религии» пишет: сердце — это вместилище всего в человеке. Ему приписываются и определённые эмоции, и сознание. И в христианской теологии, оказывается, смерть сознания, смерть мозга, тоже присутствует — как остановка сердца. А дыхание — это душа, она бессмертна.

А что же сделал философский человекобог? У него бессмертным стало мышление! Гегель сказал: «Мышление — это отблеск божественного». Ни один философ не ставил вопрос «А моё мышление умирает?». Заметьте: у Кьеркегора — «болезнь к смерти»; у Хайдеггера — «бытие к смерти», у Фрейда — «влечение к смерти», у Унамуно — «нужда в смерти»… Вот этот предлог: «в», «к», «на» — он всегда держит человека на расстоянии от смерти. Эта точка — там, а я — здесь.

Философия до сих пор страдает этим бессмертием, этой разделённостью мышления и тела и не хочет этого замечать. Она устраняется.

Единственный, с моей точки зрения, философ, который глубоко сформулировал эти вопросы, прочувствовал их и понял, — это Гегель периода «Феноменологии духа». У него смерть стала процессом, самоопределяющим пределом. Только когда ты абсолютно выходишь за свои пределы, но удерживаешься в себе, ты растёшь и движешься дальше.

Вторым человеком, который глубинным образом прочувствовал вопросы нового, индустриального богочеловека, был Фёдор Достоевский. У него сформулирована парадигма вызова смерти, бессмертия и смысла смерти для человека, которая так и осталась никем не продуманной.

Вспомним инженера Кириллова в «Бесах» — логического самоубийцу. Он говорит: если Бога нет, тогда я — бог. Но если так, то вся воля мира — моя воля. А высший акт утверждения моей абсолютной воли — убить самого себя. И стать богом. И воскреснуть богом. Вот чего хотел Кириллов, когда стрелял в себя. И подлец Верховенский всё это великолепно понял. Но Кириллов незадолго перед самоубийством произнёс пассаж, проанализировав который можно сейчас увидеть парадигму современных проблем: старение общества, снижение рождаемости, эвтаназия…

Кириллов говорит: да, конечно, я ещё бог поневоле, я вынужден взять пистолет и застрелить себя, чтобы доказать, что я — бог. Но в будущем человек поймёт и осознает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и свободно, как прежние боги. И сама эта мысль настолько изменит человека, что он даже переродится физически. А я должен открыть дверь и спасти мир.

Вот мы сейчас говорим о нанотехнологиях, о трансгуманизме, о генной инженерии, стволовых клетках — это же физическое перерождение! Церковь говорит трансгуманистам — сторонникам нового, технологического бессмертия руками медицинских технологий: вы что, хотите поиграть в человекобога? А те отвечают: да, мы человекобоги. А что же вы тогда бежите за бессмертием? Вспомните Достоевского! Вы же должны вроде бы принять смерть, как прежние боги? Вы же переродились физически! Что же вы её не принимаете?

— Вы писали, что привычные формы танатологического дискурса первой половины ХХ века сегодня уже вытесняются вопросами типа «Каков смысл моего старения?», «Почему люди стареют?», «Как я могу постареть и умереть, то есть исчезнуть?»…
— Дело в том, что во второй половине ХХ века, особенно в последние 10—20 лет, возник феномен, не виданный в истории человечества вообще никогда: старение обществ. На Западе сейчас вовсю говорят о том, что кризис среднего возраста сдвигается к отметке 60 лет. 60—70-летние ходят на курсы переквалификации, ездят по миру… Это мощнейшая проблема для всех обществ, независимо от культур. И в Штатах, и в Европе, и в Японии думают — а кто, собственно, станет в будущем кормить это стареющее общество? Кто будет заниматься его воспроизводством?

Поскольку это феномен совершенно невиданный, никто не может внятно осмыслить то, чем европейская философия не занималась никогда: онтологию старения и старости. Для континентальной философии старость — угасание, последовательное выключение из социальных процессов и, оборотная сторона медали, резкое снижение рождаемости во всём мире.

Единственный из отцов-основателей европейской философской культуры ХХ века, кто видел это и сформулировал соответствующие вопросы, был Зигмунд Фрейд. Он обратился к исследованиям и биологов, и философов жизни с простым вопросом: откуда взялась смерть?

Оказывается, она возникла в процессе эволюции, на этапе появления многоклеточных организмов. Они, в отличие от одноклеточных, не делятся. У них половое размножение, оно и включает механизмы старения. Только поэтому организмы в конце концов исчезают.

Снижение рождаемости и старение обществ — две стороны одной медали. Мы уже не хотим рожать, мы теперь можем даже пересадить плод в искусственную матку и там его выращивать и придём к этому; мы вместо пяти-шести детей имеем одного-двух, максимум трёх, то есть мы максимально отодвигаем начало механизмов старения. Вплоть до того, что существует, оказывается, такой сервис (когда я узнал, поразился): кастрация как прекрасное омоложение организма! Серьёзно! И этим пользуются.

Значит, в отношении феномена смерти наше время задаёт совершенно иной дискурс, совершенно иную точку отсчёта. Рассуждать о смерти теперь — значит думать о том, когда включаются мои собственные пределы, мои механизмы старения — заметьте, необратимые. Да, их включение можно откладывать, но оно неизбежно.

Здесь мы можем перейти к отправным точкам моего подхода.

В современном мире существует страшная дифференциация. Есть, с одной стороны, биоэтика, с другой — традиционные философские школы: постструктурализм, экзистенциализм, феноменология, аналитическая философия, философия языка, прагматизм… В Штатах они активно включились в процесс осмысления смерти, появились книги и даже учебники. Но континентальная философия от этого дистанцирована. С третьей стороны, есть теология, медицина, культурология…

— Нет, значит, диалога между представителями разных специальностей?
— Он как бы есть, но формальный. Нужно говорить о новой парадигме человека смертного — который должен стареть, потому что он рождает, даёт жизнь чему-то. Давая жизнь чему-то, он уходит. Но не просто угасает, а преображает себя, самоопределяется тем, что он уходит. Но ни одна философская система не занялась осмыслением этого процесса.

Я приезжаю к биоэтикам и пытаюсь говорить на языке биоэтиков: о критериях смерти мозга. И оказывается, что критерий — штука подвижная. Вообще сейчас понятие смерти с научной точки зрения — это отнюдь не мгновенное необратимое прекращение функций. Этот процесс, причём с весьма размытыми параметрами, сродни синдрому. А окончательную точку на нём ставит врач, технология, природа… Так что ничего здесь простого нет. Прихожу к медикам — пытаюсь говорить на их языке. Прихожу к философам — пытаюсь говорить на их языке...

— Выходит, вы имеете три разных языка и ни одного общего?
— Вот именно. И возникает вопрос: каким образом всё то, что я сейчас крупными мазками очертил, можно свести воедино?

С моей точки зрения, стратегически сейчас это реально сделать только в форме эссеистики, свободного рассуждения. Чем я, собственно, и занимаюсь.

Я предложил: давайте начинать разговор о феномене смерти. Это сложная культурная конструкция, структурными элементами которой являются и критерии смерти, и понятие её, и представления о ней, и ритуалы, и образы в живописи и т.д. Ядро этой конструкции — понятие и критерий смерти. То есть что мы называем мёртвым, а что живым? Кроме того, как возможна, говоря философским языком, онтология или метафизика старения и смерти вследствие старения? Метафизики и онтологии старения я сегодня пока не вижу.

До недавних пор психологией старого человека, психологией старения никто не занимался. Психология концентрировала свои усилия на младенчестве, детстве, взрослении, образовании, карьере, социализации, успехе, продвижении… А стукнуло 45 — всё, до свидания.

А как же кристаллизованный интеллект, мудрость? Это вообще к 60 только начинается…

Теперь исследования стали появляться. Уже 15 лет существует «Мид-Мак» — программа Middllife фонда Макартура, который собрал 15 учёных из разных стран (Россия там не присутствует) — психологов, геронтологов, биологов, которые этим занялись. Сейчас по всему миру: и в Англии, и в Европе, и в Штатах — создаются центры по изучению старения — ageing studies. But where are ageing studies in Russia? У нас вся эта проблематика даже не в зачаточном, а, я бы сказал, в противозачаточном состоянии.

Биоэтика в России существует в виде комитета при комиссии по делам ЮНЕСКО — уважаемые люди, но они, похоже, никакого действия оказать не могут, потому что не имеют представления о том, что это вообще такое — изменить законодательство, общественное сознание… Есть федеральный центр по исследованию старения и бессмертия, но если я у них на сайте этого центра нахожу баннеры и ссылки на какие-то центры, которые сейчас предлагают всем сняться с якоря, отправиться в Индию и стать земными бессмертными, — извините меня, пусть этот федеральный центр кушает федеральные деньги.

— Так-таки ни один мыслитель в нашем отечестве вопросами смерти не задавался?
— После Достоевского я бы назвал Генриха Батищева и Эвальда Ильенкова. Ильенков в «Космология духа» попытался осмыслить: а зачем же смерть в этом мире? И знаете для чего? Мы создадим такой заряд энергии и взорвём такой взрыв, который станет новым вселенским взрывом. Мы все погибнем, но новый взрыв родит новое человечество. Вспомните Достоевского — «положить предел себе», Гегеля — это гегельянская линия… Впрочем, он сам назвал это фантасмагорией.

Есть интересная книга Сергея Ованесова — «Философская суицидология», но он это рассматривает в традиционном историческом контексте: отношение философии и философов к самоубийству. Впрочем, он глубоко православный человек, поэтому и контекст соответствующий. Есть Татьяна Мордовцева в Таганрогском университете — она сейчас двинулась в трансформацию феномена культа: мумии, мумификация, Ленин...

Были попытки сформировать философскую танатологию, во главе с питерским философом Андреем Демичевым, — в основном они строились на переводной литературе и в постмодернистском ключе: смерть того, смерть сего… После смерти Демичева это, кажется, не получило продолжения.

Я выступал в Штатах, в Вашингтонском университете, с докладом «Достоевский и современный вызов биоэтики» и пытался сформулировать, как же всё-таки принять смерть, особенно в связи с критерием смерти мозга. В Штатах об этом можно говорить, они слушают, но едва заходит речь о метафизике старения, о смерти как процессе, который включает в себя и старение, и умирание, и исчезновение, — начинается сопротивление.

— Что бы вы всё-таки предложили в практическом смысле?
— По большому счёту надо начинать с создания некой организации — скажем, центра по изучению современного феномена старения и смерти. Привлечь туда биологов, нейробиологов, людей, которые занимаются проблемами старения, биологией старения, феноменом продления жизни, связанных с этим современных биомедицинских технологий; феноменом старения общества и — в этом контексте — естественной смерти. Понятой притом не как мгновение, но как процесс, который начинается и раскрывает себя в старении… Здесь закладывается совершенно другая парадигма. Пора поставить вопрос о пределах человека.

Беседовала Ольга Балла

Что такое смерть?

Попытки исследовать сознание умирающих привели к неожиданному результату: удалось выяснить, что у смерти много обличий и некоторые из них совпадают с внешностью людей, покинувших земной мир.
Бабушка японского биолога Конето Мияги, отдавая богу душу буквально на руках любимого внука, вдруг увидела за его спиной нечто и яростно замахала руками: "Зачем ты пришел, отец? Уйди от меня!"
Потрясенный и озадаченный ученый решил заняться выяснением личностей посланцев с того света. Заказал электронщикам прибор с компьютером, датчиками и лазерной камерой, позволяющей улавливать сверхслабые излучения. Вошел в плотный контакт с экстрасенсами. Нашел и объект для наблюдения - больного, готового охотно расстаться с белым светом дедулю. Заручившись его письменным согласием, Мияги присоединил датчики к голове объекта. Когда дедушка впал в агонию, биолог включил аппаратуру. Из темного сгустка, возникшего на экране, отделилась женщина редкой красоты. Умирающий на мгновение засветился и заулыбался, взяв его за руку, красавица удалилась, увлекая за собой расплывчатую субстанцию - надо полагать, энергетическую сущность старца. Бросив взгляд на портрет, стоящий на тумбочке у кровати, биолог узнал в пришелице умершую в юности жену старика.
Мияги немедленно отправился с информацией в Токийский центр по изучению аномальных явлений. Там его внимательно выслушали, покивали и посоветовали прекратить опыты: потусторонние силы, знаете ли, не любят, когда мы проникаем в их владения.
Так-то оно так, однако попробуй напугай ученого, если он вошел в исследовательский азарт! Заранее примирившись с возможными последствиями (японцы верят в реинкаранацию, и смерти не боятся), Кането Мияги договорился с главным врачом больницы для бедняков на острове Хоккайдо, и тот обещал обеспечить клиентов. Что и сделал.
Перед отходящей старушкой промелькнула девочка с улыбкой - и тут же исчезла, прихватив с собой облачко - душу почившей. А за не очень древним стариком явился мрачноватого вида мужчина и так гневно взглянул на биолога из голубого окошка монитора, что ученый съежился.
Но Мияги, приоткрывший волей случая дверь и сунувший ногу через порог, жаждал войти в нее, то есть выяснить, кто именно приходит за нашей душой: родные и близкие покойника или Смерть в разнообразных личинах? И что это за личины? И почему они разнообразны, если никакого отношения к памяти клиентов не имеют? В общем, вопросов куда больше, чем ответов.
За торговцем наркотиками, отдавшим концы в разборке, примчался тип в черном и, ухватив дрожащую от ужаса энергетическую сущность павшего мерзавца, устремил взор на Мияги и укоризненно покачал головой.
...Хорошо все-таки, что Мияги имел привычку делиться впечатлениями с коллегами. На другой день его легковушку смял грузовик с отказавшими тормозами.

– Давайте поговорим о причинах смерти. Когда люди умирают по старости, это понятно, закончилась их программа. Но старики умирают по-разному: одни легко, другие сильно болеют и долго мучаются. Почему у них разная смерть?
– Спокойно умирают по двум основным причинам: души точно выполнили свою программу или души, которые пойдут на раскодирование. Мучаются перед смертью в основном те люди, которые недобрали в течение проживания какой-то вид энергии. Поэтому и заболевание у них связано с соответствующим органом, вырабатывающим требуемый вид энергии.
– Почему некоторые старики живут очень долго, хотя они уже никому не нужны и пользы от них никакой нет, а они всё живут и живут?
– Если старик живет в семье, то в этом случае он необходим для той цели, чтобы вырабатывать в душах родных определенные качества, точнее выявлять их, например, терпение или, наоборот, неприязнь; уважение или ненависть. Если же старый человек живет уединенно и длительное время, то мучается его душа: и от одиночества, и от немощного тела, и от многого другого; таким образом продолжается воспитание его души. Старость учит многому.
– А если умирает младенец, то по какой причине?
– В основном это наказание родителям за какие-то кармические прошлые грехи. Сама же душа младенца за очень короткую жизнь набирает тоже какие-то недостающие ей энергии. Иногда для этого достаточно только родиться и сразу – умереть. И рождение, и смерть сопровождаются большими выплесками энергий.
– Почему умирают дети в 10–11 лет и молодежь в 20–24? Для чего нужны такие короткие жизни?
– Если умирает ребенок десяти лет, это означает, что в прошлом он недовыполнил программу и недобрал количество энергии, которое человек производит в течение десяти лет жизни, иногда и в меньшие сроки, но с более интенсивной программой, так как некоторые программы по событийности бывают настолько насыщенными, что позволяют человеку выработать то же количество энергии, но в более короткий срок. Поэтому всё то, что ребенок наработал за десять лет настоящей жизни, служит дополнением к наработкам его прошлой жизни. Так же обстоят дела и с молодыми людьми двадцатилетнего возраста. Их недоработки составляют больший объем энергий, чем у душ, которые посылаются в вашу жизнь на десять лет, поэтому им для отработки своих прошлых долгов даётся и больший срок жизни.  Когда же такой молодой человек умирает, то в распределителе две его последние жизни группируются в одно целое, то есть суммируются.
– Почему у этих душ появляются долги? Это самоубийцы?
– Могут быть и такие. Но в основном же энергетические долги появляются в связи с неправильным образом жизни, когда человек не столько выполняет свою жизненную программу, сколько находится в погоне за удовольствиями. Ему необходимо выработать по программе энергии какого-то качества, а он, поддаваясь на соблазны, лень и пустое времяпрепровождение, производит энергии более низкого качества.

       Любая работа: и физическая, и интеллектуальная, поиск, борьба с трудностями или совершенствование в творчестве – производят энергии более высокого качества, чем пассивное чтение беллетристики, лежание на диване, одним словом – ничегонеделанье. Или, допустим, по программе дали человеку возможность развивать свои музыкальные способности, а это значит – изучать нотную грамотность, осваивать музыкальный инструмент, утончать свои познания в музыкальном искусстве. А молодой человек пробует учиться, ему это кажется трудным, и он, бросая музыкальное образование, довольствуется тем, что с огромным удовольствием прослушивает чужую музыку.  Отсюда и появляются долги. Он должен был в музыкальном направлении работать сам, а он довольствуется плодами чужих трудов.  Любые способности, таланты, данные человеку, он обязан развивать, доводить до совершенства, тогда энергетических долгов не будет. Конечно, это касается не только способностей, но и любых деяний человека, когда он труд и усердие, то есть развитие, подменяет пассивным созерцанием и погоней за удовольствиями.
– Перед смертью обычно многие люди долго мучаются, испытывают тяжелые болезни. Связано ли это с грехами человека?
– От грехов вид смерти не зависит, потому что отработка настоящих грехов переносится на следующую жизнь. Вид смерти програм-мируется еще до рождения человека и обуславливается какими-то особенностями его прошлой жизни. Человек может лечь и не проснуться, так что мучения не обязательны.