Максимум Online сегодня: 413 человек.
Максимум Online за все время: 4395 человек.
(рекорд посещаемости был 29 12 2022, 01:22:53)


Всего на сайте: 24816 статей в более чем 1761 темах,
а также 356480 участников.


Добро пожаловать, Гость. Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
Вам не пришло письмо с кодом активации?

 

Сегодня: 28 03 2024, 21:00:30

Мы АКТИВИСТЫ И ПОСЕТИТЕЛИ ЦЕНТРА "АДОНАИ", кому помогли решить свои проблемы и кто теперь готов помочь другим, открываем этот сайт, чтобы все желающие, кто знает работу Центра "Адонаи" и его лидера Константина Адонаи, кто может отдать свой ГОЛОС В ПОДДЕРЖКУ Центра, могли здесь рассказать о том, что знают; пообщаться со всеми, кого интересуют вопросы эзотерики, духовных практик, биоэнергетики и, непосредственно "АДОНАИ" или иных центров, салонов или специалистов, практикующим по данным направлениям.

Страниц: 1 2 3 4 ... 8 | Вниз

Ответ #5: 04 08 2010, 13:26:36 ( ссылка на этот ответ )

Похоронное дело в современной культуре


Становление похоронного дела как самостоятельной сферы национальной культуры началось на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий, т.е. в исторический период становления индустриальных обществ в России, Европе, Северной Америке. Мир ремесленников, мастерских по производству гробов и аксессуаров для выполнения ритуала погребения усопшего вытеснялся промышленным производством, индустриальными масштабами утилизации среднестатистического количества умерших граждан.

Для этой эпохи характерно, в целом, преобладание особых политических механизмов преобразования традиционных культур и типов хозяйствования – речь идет о таких феноменах, как массовая тоталитарная/авторитарная идеология, формирование коммунистических и фашистских (нацистских) режимов, господство эстетики и этики убийства отдельных индивидов и уничтожения целых наций и народностей, таких как, например, евреев или цыган «во имя» господствующей системы высших ценностей преобразования самого человека, общества, и планеты в целом. Было бы несправедливо видеть в Советской России или в нацистской Германии некий своего рода «разрыв времен» в самом течении истории – и та, и другая идеологии являлись прямым продолжением, логическим воплощением идеологии эпохи Просвещения, т.е. веры в рациональную природу человека, прогресс истории, культуры. Отметим, что только после второй мировой войны, к середине прошлого века философия (культура постмодернизма), предприняла попытку «оправдать честь мышления после Освенцима» (Ж. Лиотар), и как результат радикального переосмысления парадигмы эпохи Просвещения в мире культуры появились «смерть субъекта», «смерть автора», «смерть истории».

В первой трети ХХ века фашистские движения в Европе присутствовали практически во всех странах наряду с коммунистическими партиями и союзами и только в нашей стране в силу определенных культурных особенностей развития, также как и в Германии, они приняли завершенную форму гигантских, пронизывающих все общество тоталитарных режимов. Однако не следует упускать из виду и режим Франко в Испании, и Муссолини в Италии, - фашизм, - разновидность социалистической идеологии был востребован эпохой стремительного развития индустриального мира.

В целом, можно сказать, что авторитаризм и тоталитаризм, как его крайняя форма представляли собой идеологию, политический механизм создания развитого индустриального производства, т.е. разрушения патриархальных укладов в любой развитой стране. Поэтому не удивительно, что, например, американский фантаст Герберт Уэллс во время своего визита в СССР никак не мог понять разницу между политическими методами Иосифа Сталина и …Президента США Теодора Рузвельта. Добавим, что если в России и Германии скрытыми или явными истоками тоталитарных идеологий были идеи «сверхчеловека» (Ницше) и «человекобога» (Достоевский), то американцы называли свою страну «Землей Бога», т.е. в различных типах культур господствовала тенденция, определенная немецким философом Мартином Хайдеггером как «эпоха смерти бога». Человек заступил место творца и сам, по своему усмотрению решил пересотворить тварный мир, т.е. человека, общество, природу.

Главное, что нас должно интересовать в этом кратком экскурсе в недалекую историю, - это идея бессмертия, характерная в целом для той «героической эпохи». Смерть, как закономерный итог развития всего живого на Земле, включая, разумеется, человека, в глазах сверхчеловека/человекобога превращается в ненужную «формальность», ошибку, сбой эволюции, законов природы, и, соответственно, становилась мишенью революционных преобразований.

И в СССР, и в Германии, и, конечно же, в других странах, появляются закрытые, или публичные исследовательские центры, главной задачей которых становится ни много, ни мало, как обеспечение бессмертия, прежде всего вождей/фюреров, и впоследствии, всего общества. Кстати, из одной из таких лабораторий «Восстановление жизненных процессов при явлениях, сходных со смертью», впоследствии развился первый в мире институт общей реаниматологии, а ее создатель – будущий академик В.А. Неговской стал основателем совершенно новой отрасли медицины - реаниматологии.

Не следует забывать также и о мощном интеллектуальном движении того времени, направленном на победу над смертью. В России оно представлено философами космизма: Н. Ф. Фёдоров, В. И. Вернадский, К. Э. Циолковский, А. Л. Чижевский и др.

Особо следует отметить работы и деятельность Николая Федорова. Его «Философия общего дела» прямо ставила целью не только победу над смертью, но и воскрешение всех умерших поколений силами науки. Его идеи отнюдь не остались безвестными в хранилище истории – основатель крионики, автор книг середины прошлого века «Перспективы бессмертия» и «От человека к сверхчеловеку» Р. Эттингер в предисловии к изданию первой из этих книг на русском языке прямо упоминает философию общего дела Н. Фёдорова. Существует и немало западных интернет-сайтов где размещаются цитаты из работ Фёдорова. Существует и Премия Николая Федорова, которая присуждается наиболее активным и успешным борцам за претворение в жизнь идеи бессмертия человека руками современной науки.

В целом, необходимо подчеркнуть, что появление и развитие идеи бессмертия на рубеже 19-20 веков отнюдь не является изобретением отдельных умов или господством утопического мышления в рамках коммунистических или фашистских идеологий. И сверхчеловек Фридриха Ницше, и человекобог Федора Достоевского, и сверхчеловек русского религиозного философа Владимира Соловьева утверждали свое могущество собственным несомненным бессмертием. Неважно, что черты «бессмертия» разительно отличались от автора к автору, от системы к системе, - бессмертие нового человека убивало прежнего, христианского бога. Не только лозунг «Бог мертв!» становится символом той эпохи, но и прежний, смертный человек навсегда уходит в прошлое.

Известно, что в христианстве человек был сотворен бессмертным, но был наказан богом смертью за первородный грех Адама и Евы. «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты, и в прах возвратишься»[1]. Поэтому наша смертная природа как наказание за мифический грех и была, прежде всего, отвергнута творцами нового, человеческого счастья на заре прошлого века. Поэтому сама тема «естественной, обыденной смерти» была табуирована в советской культуре вплоть до 60-х. Советская монументальная культура, воплощающая бессмертие подвига, героев и народа представляет собой тему специального исследования. Стержнем миросозерцания «нового человечества» под руководством коммунистической партии становится, конечно же, Мавзолей и культура бальзамирования и вечного сохранения тел Ленина и Сталина, гигантские мемориальные комплексы над Волгой, в Ленинграде, Бресте, во всех городах-героях.

Сам факт устранения тела Иосифа Сталина из Мавзолея стал символом сокрушения прежней вечности, - в пятидесятых годах ХХ века складывается новая постиндустриальная эпоха потребления – хрущевская оттепель и концерты Биттлз, сексуальная революция на Западе и «стиляги» 60-х – явления одного порядка.

Четырнадцатая симфония Шостаковича («Лики смерти») (1969) становится манифестом нового отношения не только культуры, но и всего общества к смерти. Не только героическая смерть-подвиг, но и прежде незаметная, обыденная смерть начинает получать права на существование в мире коллективного сознания. В конце семидесятых, благодаря усилиям отдельных ученых и, прежде всего, Академика И.Т. Фролова феномен смерти становится объектом разноплановых философских исследований и обсуждений.

Для нынешних поколений, прежде всего, необходимо понимать как истоки апофеоза бессмертия в первой половине прошлого века, так и истоки постиндустриального современного отношения к смерти – а именно «стыда смерти» и удаления умирающих, похоронных обрядов, кладбищ из повседневной жизни. Этот период истории современной мировой культуры блестяще представлен в фундаментальном труде французского историка Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти».

Соответственно трансформируются и идеи индивидуального бессмертия – речь идет о научно-технической революции в сфере биотехнологий. Появление новых направлений науки таких, как биоэтика, геронтология, исследования биологических процессов старения и, соответственно, технологий омоложения; клонирование, крионика, нанотехнологии свидетельствует о том, что не смерть или отношение к возможной смерти человека господствуют в коллективном сознании общества и индивида, а отношение к возможному «негероическому», потребительскому бессмертию становится реальностью в повседневной жизни развитых стран.

Представив, в целом, место и роль смерти в культуре прошлого века теперь мы можем очертить тот круг проблем, которые стоят перед сферой похоронной обрядовой культуры в настоящее время в России. «Исследователи дают определение похоронного дела как многодисциплинарной сферы деятельности, отрасли, обслуживающей потребности граждан, общества и государства в целом в достойном отношении к умершим и  памяти о них»[2]. Однако, с учетом вышесказанного, представляется необходимым расширить проблемное поле похоронного дела, отрасли в целом.

Прежде всего, необходимо еще раз остановиться на таком важном, системообразующем элементе современной культуры, как скрытый или явный атеизм. Вопреки надеждам на возрождение религиозных традиций в ментальности российского общества, следует четко понимать различие между «чувством веры», своего рода иррациональной потребности и ритуалами религиозных институтов, которые ошибочно воспринимаются как факт веры в бога. Тема эта достаточно обширна, и требует отдельной статьи, здесь же необходимо лишь констатировать, что чувство веры в культурах, сложившихся на основе христианской религии утрачено и в настоящее время представляет собой эклектическую смесь суеверия, языческих предрассудков и постсоциалистической патриархальной ментальности. [/2][/1][1][2]

Развитие и расширение религиозных институтов или попытки ввести «Историю христианской культуры» в школьные программы, по мнению специалистов, будет служить лишь катализатором достаточно мощного отрицания религиозной культуры в обществе в недалеком будущем. Псевдо-религиозность, разумеется, присутствует во всех современных культурах, но, прежде всего, в странах переходного периода, какими являются все страны пост-советского пространства и восточной Европы, т.е. бывшие страны социалистического лагеря. Интересно, что по данным европейских экспертов, страны с устойчивой социальной экономикой, например, скандинавские страны, являются и самыми атеистическими. В Швеции, например, около 80% населения определяют себя как свободными от любых религиозных взглядов и предпочтений.

Тема отдельного исследования – высокий уровень религиозности в США. Принимая во внимание «имперскую ментальность» американцев, невысокую грамотность, а также наличие даже таких феноменов, как вера в сатану, следует достаточно скептически отнестись к корректности социологических исследований «религиозности» американцев.

Следующий важный элемент современной культуры, - это снижение рождаемости, характерное не только для России, но и в целом для стран постиндустриальной культуры, т.е. для развитых стран. Можно даже сказать, что отсутствие потребности в рождении своего потомства свидетельствует еще больше в пользу развивающегося господства идеологии «потребительского бессмертия» в коллективном сознании постиндустриального человека, чем стремление к овладению последними достижениями биотехнологической революции.

Известно, что смерть появляется в процессе эволюции на стадии появления многоклеточных организмов и полового размножения. Бактерии и вирусы потенциально бессмертны, а смерть – это тот самый механизм, который обеспечивает развитие сообществ разного уровня многоклеточных организмов, включая, в конце концов, самого человека.

Для христианской культуры эротическое, сексуальное влечение было греховно, поэтому то вскоре за провозглашенной смертью бога и бессмертием сверхчеловека, воплощенного нового земного бога, последовала сексуальная революция. Культ секса, основанного на взаимном влечении противоположных полов (вспомним, хотя бы в мировом кино вплоть до шестидесятых, идеалом женщины была женственность, а мужчины мужественность!) сменяется формированием нового вида существ, уже не противоположных  полов, а транссексуалов, т.е. существ, в которых явные половые отличия стираются. «Транссексуалы — эти новые Франкенштейны — путем аэробики, косметики, химии и медицины создали себе новое искусственное тело-протез, которое лишено явных половых признаков»[3].

Не удивительно, что поборники бесконечного увеличения продолжительности жизни всячески избегают необходимости оставлять потомство, особенно – обычным, половым путем, доходя даже до использования таких форм современного прогресса, как кастрация, способствующая якобы сохранению тела и жизненной энергии. Этой теме посвящено немало работ, в основном западных исследователей. Стремление к бессмертию и снижение уровня рождаемости, характерное для многих стран пост-христианской культуры, - явления одного порядка, а значит, дальнейшее разрушение традиционных родовых традиций, в том числе ритуалов прощания и похорон, будет только расширять свою экспансию.

Возвращаясь к проблемному полю современного похоронного дела, следует отметить, прежде всего, что сам факт захоронения умершего человека является только одним из элементов определенной формы социальных отношений. Более того, превращение обряда похорон в простой факт захоронения трупа свидетельствует о серьезной, глубинной деформации культурного пространства нашего века. Ведь, в действительности, в погребальной культуре речь идет о важном социальном механизме воспроизводства единого родового целого, т.е. единого общества, связанного ответственностью и взаимной заботой, об обеспечении культурной и социальной преемственности молодых и старых поколений в условиях, когда религиозные нормы и ценности утрачивают свое господствующее значение.

На место священника, выступающего связующим звеном единого мира бога и человека заступает не «погребальная контора», а похоронный дом и забота о близких и родственниках покойного, об элементарной психологической поддержке их состояния не только во время погребальной церемонии, но и (что намного важнее!) после нeе, становится социально значимой обязанностью коллективов людей, занятых «оказанием ритуальных услуг». А, значит, хотим мы этого или нет, именно культура похоронного обряда обязана давать ответы на самые сокровенные вопросы человеческого духа. Разумеется, это возможно только в рамках развития общей культуры населения, возрождения культурных, национальных традиций, учитывая сложный, переходный период развития не только нашего общества, но и пост-христианской культуры в целом. [/3][/2][/1][1][2][3]

Таким образом, прежние, традиционные нормы похоронной культуры, сложившиеся в эпоху становления индустриальных обществ, сами претерпевают радикальную трансформацию, пусть и скрытую от внимания широких слоев общества. Похоронная отрасль, и это характерно не только для нашей страны, складывалась в условиях, когда монополия индустриальных гигантов была альфой и омегой экономики и политики передовых стран. А, значит, учитывая нынешние изменения в мире, развитие постиндустриальной культуры с середины прошлого века, процессы глобализации и взаимопроникновения культур, похоронная отрасль является своеобразным индикатором преобразования и становления новых типов культурных сообществ.

По данным на 2000 год, в США на 23 тысячи похоронных домов приходятся на 2.32 миллиона смертей каждый год. Интересно, что в то же самое время всего 17 тысяч домов престарелых обслуживают 1.6 миллионов граждан. Разумеется, похоронная индустрия является объектом жестокой и постоянной  критики, наиболее известные примеры – классические статьи Джессики Митфорд «Американский путь смерти» (1963) и Сюзен Паркер «Руки прочь от моего гроба!» (2001).

Против монополии похоронной индустрии на контроль над похоронными ритуалами давно выступают альтернативные движения, которые предлагают новые, нетрадиционные технологии обработки тел умерших и похорон. Так, известна ассоциация за альтернативные похороны в Северной Калифорнии, а доктор Билли Кэмпбелл - основатель первого в США экологического кладбища – заповедника в 1998 году.

И хотя уже есть свидетельства, что диалог между представителями похоронного бизнеса и обществом развивается – например, создана Ассоциация Этики похоронного бизнеса в США, цель которой – служить переговорной площадкой для общества и профессионалов по разрешению недоразумений или пресечению злоупотреблений представителей похоронного бизнеса, похоронная отрасль, в целом, претерпевает серьезные изменения.

Так, например, идея экологически чистых похорон, которые наносят минимум ущерба окружающей среде, становится все более популярной среди британцев, констатирует «Дейли телеграф».

«Этическо-экологическими похоронами увлекается сегодня поколение, родившееся между 1946 и 1964 годами - пионеры зеленого движения, дети послевоенного британского «бэби-бума».

Специалисты утверждают, что популярность подобного метода похорон растет в Британии в геометрической прогрессии, гораздо быстрее, чем это было сто лет назад, когда в моду входила кремация»[4].

Следует отметить и такие инициативы современных альтернативных движений, как организация ритуала прощания родных и близких с умирающим на дому, обряда похорон не в похоронном доме, а, так сказать, в «родных стенах» на глазах и подрастающего поколения и взрослых родственников. В этих тенденциях обнаруживается настойчивое стремление представителей различных социальных групп и коллективов к созданию принципиально новых традиций в условиях, когда христианское, религиозное миросозерцание в целом утратило свое доминирующее положение в обществе и коллективном сознании, о чем мы упоминали выше.

Необходимо признать, что состояние похоронной отрасли в России находится в процессе трансформации, и главным препятствием на пути к развитию отечественной похоронной культуры является отстраненность общества от проблем этой сферы жизнедеятельности социального организма. Так же, как и в западных странах, рекламу ритуального сервиса, похоронного дома или аксессуаров похоронного ритуала невозможно увидеть на центральных улицах и проспектах, обряды прощания являются нежелательным элементом будничной жизни, за исключением тех случаев, когда прощание с телом теле- или поп-звезды превращается в коммерчески выгодное театрализованное представление. Стыдливое, а, в основном, -  даже брезгливое отношение к обряду чужих похорон представляет собой не просто психический феномен «страха смерти», а доминирующий феномен коллективного восприятия собственного, не только потенциального, но уже и реального «бессмертия» на пороге третьего тысячелетия. Точно так же, как и семьи с количеством детей больше трех (что было совершенно рядовым явлением в семьях еще у наших бабушек) и индивиды, мечтающие обзавестись большим семейством представляют собой то, что русский философ Л. Карсавин называл на рубеже ХIХ-ХХ веков - «ложное существование, не знающее ни полноты смерти, ни полноты воскресения развертывается в дурную бесконечность времени и в цепь поколений»[5]. [/5][/4][/3][/2][/1][1][2][3][4][5]

Кладбище как одно из основных элементов культуры, расположенное в центре поселения в период Древней Руси, могильные плиты как поминальные столы, за которыми собиралась община от мала до велика и современные кладбища, вынесенные за границы города – эта противоположность древних и современных традиций как нельзя лучше отражает радикальный перелом эпох, в котором живет современной общество. К тому же Россия в настоящий момент переживает тяжелый переходный период от авторитарного коммунистического режима, с его табу на тему «смерть», от распада СССР к совершенно новому  порядку культуры России, где место смерти человека, преемственности поколений пока не определено так же, как и в современной мире.

Понятно, что проблемы, которые стоят перед похоронной отраслью представляют собой всего лишь верхушку социо-культурного айсберга, в ядре которого переплавляются старые и новые традиции. Во всем комплексе взаимоотношений коммерческих похоронных структур, родных и близких покойного, власти и права современной России находят отражение болезненные, непростые преобразования широкого национального пространства нашего государства, с его невиданной для многих стран Европы многонациональностью, десятками конфессий и вероисповеданий, сотнями традиций, обрядов, ритуалов.

Поэтому, ограничивать сферу похоронного дела комплексом услуг и взаимоотношений граждан, бизнеса и власти в обслуживании потребности «в достойном отношении к умершим и  памяти о них» представляется положением, сужающим цели и задачи исследования социальных и культурных процессов в нашем обществе. Прежде всего, потому, что мы все еще говорим как бы из искривленного пространства распавшейся культуры, в то время как сейчас на первое место выходят задачи целенаправленного созидания живого организма новой культуры, способного к воспроизводству, к рождению и воспитанию новых граждан. Последнее становится просто невозможным в отрыве от воспитания социальной, культурной и родовой преемственности, в том числе, и внутри сферы похоронной культуры, т.е. обряда прощания, захоронения и сохранения памяти об умершем в рождении новых поколений.

Какими путями возможно развитие похоронной отрасли в нашей стране? Если мы продолжаем держаться слова-термина «отрасль», то тогда ответы на этот вопрос остаются в сфере экономики, бизнеса и менеджмента. Если же мы попытаемся вернуться к слову «родовая культура», то, очевидно, что решение всего комплекса проблем похоронной культуры лежит на стратегических направлениях развития нашего общества и пост-христианской культуры в целом. А, значит, преобразование сферы похоронного дела становится задачей не только для представителей власти и бизнеса, отвечающих за предоставление ритуальных погребальных услуг, а повседневной обязанностью, одной из важных задач для всего общества.
Последнее редактирование: 11 02 2012, 21:07:01 от Administrator

 

 

Ответ #6: 10 10 2010, 19:36:57 ( ссылка на этот ответ )

История формирования кладбищ и кладбищенской скульптуры.

Кладбищенская скульптура входит в область изучения тафологии - науки о погребениях. Тафология наряду с патологической анатомией является подразделом некрологии. Правда, в научной среде бытует мнение, что такой науки нет и никогда не было, зато есть танатофилия (любовь к символике смерти) - подвид некрофилии. Но тафологи этому не верят.

С тех пор как кладбище стало не столько местом последнего упокоения для усопших, сколько местом общения с ними для живых (а для современной европейской культуры свойственно именно такое отношение к местам погребения) его внешний вид зависит не от особенностей ритуала и не от представлений о посмертии, не от страха перед мертвецами и не от культа предков, а от моды, идеологии и эстетических предпочтений общества.
"Жители кладбища не придут с плакатами протестовать, что им данный памятник не нравится. Может, в астральном мире и толпятся протестующие, но крики их не слышны" - говорит современный архитектор Михаил Шемякин.
Изменение сакральной и социальной роли кладбищ зависит от изменений восприятия смерти и мертвого тела. А оно, в свою очередь, зависит от восприятия человеческой личности.
                                                                                           
Погребение в средние века
В средние века индивидуальное погребение с видимым (и тем более - подписанным) надгробьем считалось совсем необязательным. Важнее был сам факт захоронения в освященной земле - в церкви или как можно ближе к ней. Идеальным вариантом считалось погребение по соседству от места упокоения почитаемого святого (особенно ценились мученики).

Из-за нехватки такой святой земли могилы перекрывали друг друга, они были мелкими и опасными с точки зрения эпидемиологии. О постоянном зловонии и говорить не приходится. Епископы постоянно издавали указы об учреждении общественных кладбищ, не связанных с церквями и вынесенных за пределы города (как было в раннем христианстве, пока были живы традиции античных некрополей). Но никто не хотел быть похороненным там, где еще не покояться ничьи блаженные кости.
Общественные кладбища получили распространение лишь в Новое время.

"Лежащие" и "молящиеся"
Знатных людей хоронили в церквях или примыкающих к ним галереях, отстроенных специально для этого. Хоронили под полом, в стенных нишах, в специальных каменных саркофагах.

Памятник мог вовсе отсутствовать или его могла заменять плита с эпитафией на античный манер. И все же был широко распространен достаточно специфический вид погребальной скульптуры - так называемые "лежащие". Они олицетворяют вечный сон и покой - самое древнее и неизменное представление о смерти.

Эти статуи изображали мертвецов во время похорон. Французский исследователь Филипп Арьес связывает возникновение таких изваяний с обычаем выставления тела и пишет о взаимовлиянии таких статуй и позы умершего при выставлении (этот обычай неоднократно отмирал и возвращался вновь, в т.ч. даже по специальному декрету времен Великой французской революции).

В эпоху Возрождения появился и другой вид погребальной скульптуры - так называемые "молящиеся". Погребенный в церкви человек как бы вечно присутствовал на богослужениях. Во Франции эти изображения имели сосредоточенный и суровый вид. В Риме же скульпторы с помощью экзальтированных поз старались передать мистические эмоции молящихся. Так, одна пожилая дама была изображена с руками, сомкнутыми на горле - жест религиозного экстаза.

Эти статуи - впервые - имели черты портретного сходства с погребенными. Более того, для их изготовления нередко использовали гипсовые посмертные маски.

"Сельские погосты"
Между XV и XVIII веками сложилась оригинальная модель надгробных памятников среднего класса, предназначенная для кладбищ на открытом воздухе. Это были каменные вертикальные стелы с краткой эпитафией и обязательным крестом.
Именно из каменных нагромождений таких памятников состояли первые французские публичные кладбища в XVIII веке.

А вместе с романтизмом начала XIX века пришла новая форма кладбищ - rural cemetery (фр. или англ. "сельское кладбище"). Это должны были быть сады с надгробиями, пасторальные и величественные одновременно. С одной стороны, они были призваны создавать романтическое (в исконном смысле этого слова) уединение, быть местом прогулок и городским "memento mori" (кстати, традиция городских парков восходит именно к этим rural cemetery). С другой стороны они несли идеологию государственного культа мертвых, в безразличии к которому мыслители второй половины XIX века обвиняли католическую церковь. По словам Ф. Арьеса кладбища такого типа должны были "давать ощущение исторической преемственности, вечной укорененности каждого члена общины в социальном целом".

Первыми кладбищами нового типа были парижские Пер-Ласкез и Маунт-Оберн, кладбища Мон Парнаса и Монматра.

За сравнительно быстрый срок rural cemetery появились во всех крупных городах просвещенного мира, от Америки до России. Именно им мы обязаны появлением и развитием той причудливой и скорбной кладбищенской скульптуры, любоваться которой мы ходим на старые кладбища.

В Америке и Европе rural cemetery постепенно превратились в lown cemetery (англ. "кладбище-газон") - обширные ровные лужайки, где маленькие плиты едва заметны на траве.

В XX веке кладбище, чаще всего находящееся уже за пределами города, стало местом общения со своими умершими. Это не столько место прощания, сколько место встречи. Портретные изображения в камне сменили эмалевые фотографии, а памятники упростились до практически однотипных досок и крестов.

Кладбищенская скульптура

Прежде всего в моду вошли памятники a la античность: стелы с урнами, целые и разбитые колоны, ложные саркофаги. Затем на могилах стали появляться ангелы, скорбные Мадонны и Христос. Реже (то есть на наших кладбищах реже, а на средиземноморских - чаще) встречались портретные изображения покойных - бюсты или в полный рост. Все памятники были украшены каменными драпировками и увиты цветочными гирляндами. И сами памятники, и атрибутика, и даже цветы имели сложное символическое значение.
Большая часть этих мемориалов стояла над семейными усыпальницами. Тогда же появились погребения в специальных маленьких часовнях - склепах. Иногда склепы строились в форме пирамид или готических шпилей.

Значения некоторых символов, которые можно увидеть при прогулках по старым кладбищам:

Ангел, стоящий на могиле, это, скорее всего, Ангел-Хранитель усопшего, встречающий и оберегающий его на небесах.

Корона - символ бессмертия. В руках Ангела она означает объявление благоприятного вердикта на посмертном судилище. Однако, ангел с мечом - это архангел Михаил, а с трубой (зовущей на Страшный Суд) изображается архангел Гавриил. Если ангел держит в руке ключи, то это вообще не ангел, но апостол Петр.

Херувимы (детские головы с крыльями) чаще всего изображались на детских могилах, однако, если даты жизни погребенного не допускают такой версии, то, скорее всего, имелась в виду чистая душа покойного.
Крылатый череп, возможно, как-то связан с шестикрылыми херувимами. Но символизирует он душу умершего, возносящуюся на небо.

Крылатое колесо или шар обозначают чудесную силу Святого духа.
Песочные часы - классика memento mori. Символизируют всегда одно и то же - время. Лежащие на боку - остановившееся время.

Разрушенная колонна - это жизнь, оборвавшаяся на полуслове. Или семейство, лишенное главы. Или упадок и разрушение рода. Оборвавшуюся жизнь и утрату обозначают так же порванные якорные цепи, сломанные кольца, надломленные ветви.

Ракушка - до сих пор на кладбища часто приносят ракушки - как символ поминовения, странствий в этом и загробном мире. Это одновременно символ смерти и символ Вечной жизни (в Средние века ракушки были связаны со святыми людьми - пилигримами, возвращающимися из паломничества).

Свечи и факелы, горящие - Вечная жизнь, а погасшие - физическая смерть.

Растения, каменные или живые, так же имеют свое символическое значение.
Кипарисы - необходимый атрибут кладбища везде, где растут кипарисы с римского времени. Кипарис символизирует надежду и память. Анютины глазки - символ смирения и памяти. Лавр или мирт - символ признания земных заслуг погребенного. Лилия обозначает невинность умершей. Крокус - юность и непорочность. Мак - вечный сон и утешение.

Виноград - один из символов Иисуса. Папоротник, как и плакучая ива символизирует скорбь об ушедшем. Плющ обозначает бессмертную любовь и верность. Шелковица означает обещание скорой встречи с усопшим в живом мире. Розы, чаще всего встречающиеся на надгробных памятниках, могут иметь любое из вышеперечисленных значений.

Иногда на могилах встречаются и менее очевидные знаки:
Инь-Янь, белка с орешком в лапах (символ духовности), бабочки (быстротечность всего сущего)

 

 

Ответ #7: 15 10 2010, 20:13:25 ( ссылка на этот ответ )

СЛАВЯНСКАЯ МИФОЛОГИЯ: Кладбище как часть мифологизированного пространства

Кладбище — место погребения усопших, где, по поверьям, пребывают души умерших и демоны; «святое» место, где совершаются поминальные обряды. Как часть мифологизированного пространства Кладбище  противопоставлено селу, т.е. миру живых.


Первый похороненный на новом Кладбище покойник считается родоначальником всей кладбищенской общины «предков». Строго соблюдается обший этикет поведения на Кладбище. У восточных славян при встрече на Кладбище нельзя говорить «добрый день», «до свидания» (говорят: «прощайте»), чтобы в дальнейшем на Кладбище не встречаться. Около Кладбища нельзя петь песни; мимо Кладбища следует проходить пешком новобрачным во время свадьбы, возвращающимся с крестин куме с ребенком. У всех славян тяжелым преступлением считается осквернение Кладбища , могил предков. Старые кладбища нельзя перепахивать, как нельзя сдвигать и надгробные памятники, иначе вымрет семья; выносить что-либо с Кладбища (например, оставленную на крестах одежду). На Кладбище запрещается ломать ветки, рвать цветы и даже вдыхать их аромат, чтобы не потерять чувство обоняния. По полесским поверьям, у хозяйки, которая сломает на Кладбище зеленую ветку и выметет ею золу из печи, всю ночь в доме и под окном будут бродить покойники. У сербов запрещается рубить деревья на Кладбище, т.к. души покойных не смогут отдыхать в тени деревьев и вкушать их плоды.

Могилы на Кладбище копают на месте, выбранном заранее родственниками или самим покойным при жизни. Близким людям обычно запрещается копать могилу. В Белоруссии, например, это делали бесплатно старики или нищие, при этом они избегали разговоров о покойнике; закончив работу, объявляли убиравшим усопшего женщинам, чтобы они вылили в могилу воду, которой обмывали тело. Если при копании могилы обнаруживаются более ранние захоронения, то могильщики бросают туда деньги и другие ценные вещи, чтобы потревоженные мертвецы «не прогнали» вновь пришедшего. Если могила оказывалась мала для гроба и ее приходилось расширять, то это означало, что вслед за погребаемым туда же отправится новый покойник, обычно его родственник. В случае слишком большой могилы полагали, что одной жертвы мало и вскоре появится следующая. Особенно опасными представлялись такие происшествия, как осыпание краев могилы и падение туда кого-нибудь из сопровождавших покойника.

Во многих областях Украины и Белоруссии был распространен обычай «печатать могилу»: украинский священник под особые песнопения чертил железной лопатой знак креста над могилой и крестообразным движением бросал на гроб землю; белорусы перед опусканием гроба в яму или по насыпанному уже пригорку стучали с четырех углов крест-накрест лопатой. Погребение без такого «печатания» считалось неполным: именно оно не позволяло покойнику выйти из могилы. Могила как место вечного пребывания умершего благоустраивается и нередко оформляется в виде дома. Так, белорусы устанавливали на могилах прямоугольные деревянные сооружения. Такой «приклад» напоминал крышку гроба, он имел окошечки и покрывал весь пригорок целиком; нередко его называли «хаткой». У русских на могилах устанавливали «часовенки» — кресты с двускатным покрытием и с иконкой. На Русском Севере помимо обычного креста на К. можно увидеть продолговатое четырехугольное сооружение («голубец»), открытое сверху или же покрытое плоской крышей, на которой ставят крест. На могиле делают и своеобразный «сад»: сажают цветы, плодовые деревья. В гомельском Полесье на Радуницу следовало, например, посадить на могиле дерево, а вокруг нее воткнуть березовые прутья.

По представлениям западных славян души, живущие на Кладбище, сохраняют привычки людей при жизни. По верованиям болгар и македонцев, мертвые выходят в полночь из гробов, гуляют по Кладбищу и посещают друг друга. Всем славянам известно поверье о том, что в определенные часы (главным образом в полночь) и праздники (чаще — в поминальные дни) на Кладбище можно видеть души мертвых. Когда покойника несут на Кладбище, его встречают души тех, кого он провожал в последний путь: они виснут на гробе, отчего гроб становится неимоверно тяжелым, как считают в Полесье.

В поминальные дни (см. Задушницы, Задушки, Радуница) и календарные праздники перед масленицей, на Фоминой неделе, на Троицу и др. для душ выпекают специальный хлеб, оставляют еду на Кладбище; приносят им одежду; чистят и украшают могилы. Их приветствуют, как живых, приглашают их к трапезе: (бел.) «Святые радзицели! Ходзице к нам хлеба-соли откушаць» . В Рязанской губ. поминальную пищу, которую приносили на Кладбище на Радуницу, вкушали вместе живые и мертвые, выходящие якобы «из темницы» и невидимо присутствующие с живыми до захода солнца.

Огонь или огоньки, замечаемые на Кладбище, считаются знаками душ умерших. По сербским поверьям, при появлении огоньков или огней не следует ходить на Кладбище, т.к. в это время там блуждают души умерших; болгары полагают, что на такие огни нельзя смотреть, иначе ослепнешь.

Нередко Кладбище считается местом скопления демонов — душ злых, неправедных людей, детей некрещеных, иноверцев и т.п. «Злые» души нападают на прохожих, являясь в том виде, как были захоронены, в белых одеждах, которые не следует трогать, или в виде столба пара, воздуха. По польским и полесским поверьям, возле Кладбища появляются духи-демоны, предвещающие смерть увидевшему их; русалки, издающие ночью на Кладбище пугающие звуки. В разных славянских традициях известны поверья и былички об обитающих на Кладбище вампирах, которые вылезают «из дыр» в могилах, седлают ночных прохожих и т.п. (см. Вампир). Кладбище стараются обходить стороной, особенно ночью. Проходя мимо Кладбища ночью, следует читать молитвы, креститься (в.-слав., ю.-слав.), подать голос, «чтобы родители услышали и не пугали» .

На Кладбище осуществляются магические действия и ритуалы с целью излечения от болезни или бесплодия, изгнания из села нечисти, а также для приобретения человеком чудесных знаний или нанесения порчи. Особое значение в этих действиях приписывается земле, песку, растениям с Кладбища, найденной кости и др. предметам. В севернорусских деревнях этой землей терли себе грудь, держали за пазухой, клали в воду, которой обливались после похорон, для того чтобы прошла тоска по умершему. У многих славянских народов эта земля считалась очень опасной: например, сербы остерегались приносить ее домой; людей, копавших могилы, заставляли разуваться и вытрясать землю из обуви; никто из домашних не решался до нее дотронуться.

Изгоняя болезнь, в Полесье варят в воде песок с Кладбища и купают больных детей, после чего его возвращают на то место, откуда брали. Больного лихорадкой посылают ночевать на Кладбище. Могильную землю как одно из сильных колдовских средств использовали в магических целях ведьмы: например, в Полесье кладбищенскую землю, песок бросают на пути новобрачных, чтобы испортить молодым жизнь или вызвать их смерть.

 

 

Ответ #8: 15 10 2010, 20:18:03 ( ссылка на этот ответ )

Дохристианские верования карел:
Культ мертвых.
 ангелы
Особенно развитой и живучей была система обрядов и представлений, связанных с культом мертвых. В литературе этот культ нередко называется погребальным. Например, С. А. Токарев прямо определил «погребальный культ» как «культ умерших», видя в нем «совокупность религиозно-магических обрядов и представлений, связанных с погребением умерших или с самими умершими», и отделяя его от «самих погребальных обычаев» [97, с. 158]. Нам, однако, представляется более приемлемым определение «культ мертвых», поскольку последнее включает в себя и непосредственно погребальную обрядность, и поминальный ритуал, и целый комплекс других обрядовых действий.
Рассматривая вопрос о происхождении погребального культа у разных народов, С. Л. Токарев решительно критиковал «господствующее среди большинства ученых стремление вывести все погребальные обычаи из чисто суеверных, т. е. религиозных, мотивов» и в свою очередь утверждал, что погребальные обряды «в основе своей порождены отнюдь не суеверными представлениями, а, как и сами приемы погребения, более глубокими, инстинктивно-эмоциональными импульсами, унаследованными, очевидно, от эпохи становления человека» [97, с. 173]. Такая точка зрения, возможно, вполне справедлива, когда речь идет о погребальных обрядах народов, находившихся на ранних стадиях социально-экономического развития (выводы Токарева опираются в основном на подобные данные). Но карельский материал конца XIX —начала XX в., как и материалы но многим другим народам нашей страны (особенно по народам Русского Севера, Сибири и Дальнего Востока), показывает, что основу большинства обрядов и обычаев погребального и поминального ритуалов составляла именно вера в загробную жизнь, вера в реальность взаимосвязей между живыми людьми и мертвыми их сородичами. Даже в обрядах и обычаях, непосредственно входивших в погребальный цикл, доминирующим оставался культ конкретного покойника, дополненный и усиленный элементами культа ранее умерших родственников, и в частности элементами культа предков-«родителей» (syndyzet). Не вдаваясь в теоретические аспекты происхождения культа мертвых (состояние вопроса о корнях и природе этой, одной из древнейших форм религии достаточно освещено в монографии С. А. Токарева [97]), мы попытаемся воспроизвести обобщенную картину его реального бытования в семейной обрядности карел. Согласно традиционным верованиям карел, смерть человека не являлась его физической кончиной, а означала всего лишь переход в другой мир (Туонелу или Маналу, т. е. в «Ту» или «Подземную страну»), переход от земной жизни к жизни загробной, которая мало отличалась от земной: умершие занимаются той же деятельностью, что и при жизни на земле, потребности их не меняются, прежними остаются и взаимоотношения с живыми и мертвыми сородичами, даже черты характера сохраняются; только те, кто умер в детстве или юности, взрослеют со временем и могут якобы даже вступать в брак." Но, с другой стороны, вступление умершего в мир мертвых придавало ему особые сверхъестественные качества и способности. Причем последние представлялись тем могущественнее, чем большим авторитетом пользовался покойный при жизни. В первую очередь такая мистическая сила приписывалась, разумеется, основателям семьи и рода, нерво-насельникам, словом — предкам. Более того, приобщение к «высоким предкам» (с. к. Tuonelan orheit syndyzet — букв, «славные прародители Туонелы» [35, с. 43]) с их мудростью и могуществом делало новоумершего, хотя бы отчасти, обладателем подобных же качеств или по крайней мере ходатаем перед сюндюзет за своих живых родственников.12 Видимо, не случайно в карельских похоронных и номинальных причитаниях последовательно проходит идея приобщения умершего к предкам, которых просят, причем на самом доходчивом для мертвых языке — языке причитаний, встретить новоявленного покойника, а того в свою очередь расспрашивают о том, как приняли его ранее умершие родичи, и т. д.
У карел, насколько можно судить по сведениям конца XIX — начала XX в., в культе мертвых не было столь четкого противопоставления новоумерших ранее умершим, которое, как считает Ю. И. Семенов, характерно для всех народов мира и которое проявлялось в различном отношении тех и других к живым: первые якобы опасны для живых (отсюда, мол, и страх перед покойниками), вторые — не опасны [83, с. 392—402]. В предыдущей главе мы отмечали, что карелы боялись не столько покойника, сколько калмы. Всячески оберегаясь от калмы, они отнюдь не стремились порвать контакты с умершим родственником и как можно быстрее отделаться от него. Наоборот, двое-трое суток покойника держали в избе, о нем заботились, сидели возле него дни и ночи, наконец, хоронили на своем, нередко родовом (при маленьких патронимальных селениях) кладбище, где живые легко могли навещать его и откуда ему, покойнику, тоже нетрудно было, когда надо, приходить в прежний дом. Таким образом, умершие и живые сородичи объединялись в более или менее единый семейно-родовой коллектив.
Родственные узы не просто объединяли живых и мертвых, эти связи находили систематическую поддержку в различных формах взаимодействия между теми и другими. Причем мертвые, как более могущественные и мудрые (особенно представлялись таковыми «родители»), должны были, согласно верованиям, всемерно оберегать своих живых потомков от бед и помогать им во всех важнейших делах. Об этом свидетельствуют, в частности, варианты заклинаний, считавшихся особо эффективными, поскольку в них в качестве мистических защитников выступал «старый народ, целый век сидевший, в дерне уснувший, под сугробом сопревший», другими словами — «население Маналы» (Manalan rahvas). Целое войско мертвых явно имеется в виду также в за-клинательной руне о мифическом орле, летящем с северо-востока и несущем под крыльями сотни и тысячи воинов, «весь век сидевших» [162, т. 2, № 1049; т. 7, ч. 5, № 4853, 4861, 4872, 4874 и др.). К покойным сородичам обращался колдун и в варианте, приведенном К. Кроном в его исследовании религиозных воззрений «финнов» на материалах карело-финских рун: «Подниму мой большой род. . .в помощь одному герою» [144, с. 42].
О том, насколько важное место занимал культ мертвых в общественном и семейном быту и в верованиях прибалтийско-финских народов, в частности карел и финнов, хорошо сказал У. Харва: «Святой обязанностью потомков являлось продолжение трудов, начатых уважаемыми покойными членами семьи и рода, выполнение их чаяний и желаний. Это наследие служило основанием всей социальной жизни древнего народа. На всех этапах жизни индивидуума и рода принято было обращаться к покойным. Они считались стражами морали, судьями обычаев, блюстителями общественного порядка. В этом отношении даже всевышний бог не мог соперничать с жителями Маналы» [129, с. 510 след.].
Однако, согласно традиционным представлениям, рассчитывать на покровительство и помощь покойных родичей мог только тот, кто сам проявлял должную заботу о мертвых, задабривал их приношениями и обрядами. И наоборот, недостаточно внимательное исполнение своего родственного долга перед мертвыми предками и сородичами могло вызвать немилость с их стороны. Поэтому случаи заболеваний и неудач нередко воспринимались как мера наказания, определенная тем или иным покойным за какие-то упущения.
В предыдущей главе, рассматривая обряды погребального и поминального ритуалов, мы отмечали разнообразные проявления традиционной заботы об умершем родственнике. В их число входили, например, обряды прижизненного и посмертного прощания, в ходе которых родные и близкие просили умирающего (или умершего) простить их, даже если ни в чем перед ним не провинились. Более того, при подозрении, что болезнь наслана каким-то конкретным покойным (причем необязательно сородичем), полагалось посетить его могилу и снова попросить прощения, сопровождая просьбу соответствующими приношениями. Живые должны были заботиться и о том, чтобы их мертвые родственники не страдали от голода, нехватки одежды и обуви. Для этого на протяжении трех дней, пока покойник находился в избе, ему периодически подавали угощение; в поминальные дни приносили на могилу гостинцы, раздавали «поминания» окружающим, на поминальных обедах ставили для него специальный прибор с кушаньями и т. д. Обычай требовал даже выделения покойнику жертвенной коровы (правда, этот пережиток язычества церковь переадресовала в свою пользу, и корову стали отдавать священнику — «на помин души»). Бытовало поверье, будто скотина, которую следовало принести в жертву покойнику, но которую по каким-то причинам не пожертвовали, все равно падет; примечательно, что такое же поверье поддерживало аналогичный обычай выделения коровы или нетели в приданое невесте.
Чтобы мертвому было удобнее отдыхать во время наземных странствий, на могильный крест (столбец и т. п.) повязывали полотенце или лоскут ткани, в поминальные дни развешивали полотенца при входе в дом и по стенам избы; для покойника готовили постель, чаще всего — подушку. Даже баню топили для покойных родичей, готовили воду и веник, чтобы они могли попариться и помыться.
Все распоряжения и наказы, которые покойный давал своим родственникам еще при жизни либо посмертно — в их сновидениях, как правило, выполнялись, чтобы не вызывать его гнев. Так, умерший мог присниться кому-нибудь из родственников и распорядиться, чтобы ту или иную его вещь подарили тому-то, «и такие посмертные распоряжения, — подчеркивал Н. Ф. Лесков, — исполняются в точности»; если покойный жаловался, что ему голодно или холодно, поступали соответственно: раздавали бедным пищу или одежду [53, с. 512; 136, с. 288]. Если умерший, согласно поверью, мог отомстить обидчикам за неприятности, причиненные ему при жизни (поэтому так важно было получить от него своевременное прощение за действительные и мнимые обиды), то еще более опасным считалось огорчить мертвого.
Карельский культ мертвых еще в конце XIX — начале XX в. имел довольно примечательную особенность. Как уже отмечалось, карелы гораздо меньше чурались умерших сородичей, чем это было принято у многих других народов. Наоборот, в карельской погребальной и особенно поминальной обрядности, а еще более в сопутствующих обрядам причитаниях четко проводится мысль о возможности встреч с мертвыми родственниками: плачеи заботятся о том, чтобы при погребении оставались «муравьиные тропинки» для выхода из могилы, умершего приглашают почаще наведываться домой; при посещении могилы просят покойного встать из нее для беседы; в поминальные дни торжественно «встречают» мертвых родственников, принимают их как самых почетных гостей (с баней, угощением и пр.) и столь же торжественно провожают со двора.
В литературе, касающейся карельской погребально-поминальной обрядности, обычно подчеркивается широко бытующее представление, что после смерти человека его душа лишь в течение шести недель находится поблизости от тела, навещает дом и прочие места прежнего обитания, а по истечении этого срока якобы окончательно уходит в царство мертвых [48, с. 55; 53, с. 512]. Автору тоже приходилось записывать подобные сведения. «Покойник шесть недель ходит домой, — заявила в 1969 г., например, жительница д. Самбатуксы (Олонецкий р-н) Ф. А. Макарова, — птичкой (лив. liipoilindu) прилетает к окну». Однако реальная обрядовая практика свидетельствует о сохранении в народном сознании другого, более архаичного слоя верований. Согласно им, мертвые, переселившись на кладбище, продолжают «жить» там не только в течение шести недель после смерти, но и в сущности вечно. Именно на кладбище приходили живые в радости и горе, в праздники, а если был повод, то и в будни, чтобы пообщаться с мертвыми сородичами, как близкими, так и более далекими предками — «до девятого колена». Роль кладбища в качестве основного места, где исполнялся культ мертвых, особенно хорошо видна в традиционном ритуале деревенских храмовых праздников. Как известно, церковь на протяжении столетий старалась всячески христианизировать календарные праздники народов России, однако достигла в этом сравнительно небольших успехов, сумев лишь придать им вид культа христианских божеств и святых [см., напр.: 95, с. 16, 111; 98, с. 187]. Так обстояло дело и с карельскими праздниками конца XIX — начала XX в., в которых, несмотря на их строгую привязку к определенным церковным датам и конкретным культам святых, традиционная основа былых родоплеменных празднеств выступала весьма отчетливо. В частности, наряду с полагавшимся по церковным правилам богослужением, к которому значительная часть населения относилась формально, до начала праздничных застолий и гуляний считалось обязательным исполнить еще один обряд — навестить покойных сородичей. Жители деревни вместе с родней, собравшейся со всей округи, торжественно ходили на кладбище и поминали своих умерших родственников. Совместные посещения кладбища в дни храмовых праздников (эта традиция, кстати сказать, в ряде мест Карелии бытует и поныне [44, с. 15]) представлялись в прошлом особенно важными хотя бы потому, что помимо религиозного имели также определенное социально-правовое и воспитательное значение, поскольку культ единых «родителей» укреплял в сознании участников обряда идею родства и коллективизма. Вторым по значимости местом исполнения культа умерших родственников являлось жилище. Но в отличие от кладбища, где мертвые находились постоянно, в дом к родичам они приходили лишь на время, главным образом в поминальные дни. Кроме того, известно поверье, что сюндюзет являются к умирающему и окружают изголовье смертного ложа (см. с. 60 — 61). Судя по сведениям, относящимся к концу XIX — началу XX в., основным местом пребывания «родителей» в избе считался большой угол (с. к. suuri cuppu). Этим отчасти объясняется и обычай укладывать умершего головой в большой угол — ближе к сюндюзет. И хотя православная религия сумела внедриться иконами (по крайней мере среди большинства карел) в священный угол, полностью вытеснить языческое представление о предках образами христианских божеств и святых ей так и не удалось: в молитвах, произносимых перед иконами, карелы часто обращались к своим сюндюзет, а не к спасу и другим персонажам христианского вероучения (см. с. 61). И нельзя не согласиться с утверждением Л. Хонко, что в большом углу «могли исполнять культ умерших членов рода еще долгое время после их смерти» [131, с. 113]. Как уже отмечалось, значительная роль в культе мертвых отводилась печному столбу и самой печи, хотя прямых сведений об этом нам известно крайне мало. Так, С. Паулахарью зафиксировал бытовавшее среди северных карел поверье, будто душа умершего в течение первых трех суток после смерти сидит на верхушке печного столба; он же сообщает, что оставшиеся от поминального обеда, устраиваемого в честь «родительской субботы», крошки полагалось собрать со стола и в берестяном коробке положить на столб [153, с. 140, 170]. В Колатсельге (Пряжин-ский р-н) еще в 1940-х гг. верили, что собравшихся в избу на поминальный обед покойных родичей можно увидеть, если, взобравшись на печной столб, посмотреть оттуда сквозь сеть, связанную из отходов тканья [191, л. 3855]. Характерен также обычай свадебного ритуала сегозерских карел: молодуха, выставляя на всеобщее обозрение в доме мужа свои полотенца, одно из лучших вешала на «конечек» печного столба.
Традиционная семейная обрядность карел содержала также немало элементов, отражавших существование в народном сознании определенной связи между культом очага и культом мертвых. В поминальном ритуале это обычай класть подушку с воображаемым духом покойного на печь; в свадебном — задабривание невестой духа — покровителя очага — и сажание новобрачных на печь; в родильной обрядности — обычай ставить короб с новорожденным, впервые внесенным в избу, перед устьем печи. Все эти и другие подобные им элементы карельской семейной обрядности, прямо или косвенно (через печной столб) связанные с печью, вряд ли считались бы столь обязательными, если бы основывались только на пережитках древнего культа очага, ибо по существу никаких четких представлений о духе — покровителе очага — у карел XIX —начала XX в. не зафиксировано, а в обрядовой практике сохранились лишь некоторые пережитки этого культа. В то же время культ мертвых, особенно предков, оставался у карел одной из ведущих форм народной религии и несомненно оказал определяющее влияние на развитие всей системы верований и религиозной обрядности. Это влияние было так велико, что, как замечает С. А. Токарев, многие исследователи «считали погребальный культ (культ мертвых. — Ю. С.) не только самостоятельной, но и древнейшей формой религии, рассматривая все, в том числе и самые сложные, религозные представления и обряды как дальнейшее развитие верований, связанных с умершими» [97, с. 155] .13 Из финляндских ученых подобную точку зрения отчетливо выразил К. Крон, который полагал, что многие персонажи народной демонологии «финнов» ведут свое происхождение из культа мертвых: дух — «хозяин» земли (maan haltia) — персонифицирован в образе покойника, погребенного на усадьбе; «хозяевами» леса и воды соответственно стали те, кто умер в лесу, утонул в воде, и т. д. Крон, однако, высказал интересную мысль, что духом — «хозяином жилища или огня» (asunnon eli tulen haltia) — мог якобы стать после смерти тот, кто первым развел огонь в очаге [145, с. 896 след.]. И хотя мнение Крона чересчур прямолинейно и упрощенно, так как он игнорирует факт широкого бытования у финноязычных народов анимистических представлений, тем не менее он, вероятно, в какой-то мере прав. Судя по обрядовому материалу конца XIX — начала XX в., некоторые образы народной демонологии карел представляли собой результат взаимодействия разных форм религии. Поэтому в культах таких «домашних» (т. е. семейных) духов-покровителей, как «хозяева» очага и дома, бани и хлева, наряду с анимистическими элементами присутствовали также элементы культа предков. Аналогичное явление было характерно и для соответствующих религиозных представлений многих других народов. Особенно заметно слияние культа предков с пережитками анимистических представлений, связанных с очагом и жилищем, в распространенном у восточно-славянских и финноязычных народов культе домового (у прибалтийско-финских народов домовому соответствовали «хозяин» или «хозяйка» дома — кар. kodinhaldia, вепс, pertin izand и pertinemag, эст. majahaldjas и majavaim и др.) [95, с. 97; 135, с. 227 след.].
Согласно карельским народным верованиям, постоянное место пребывания мертвых — кладбище. Здесь они живут в своих домовинах, сюда приходят живые общаться с покойными родичами, отсюда их приглашают на поминальные пиры и сюда провожают обратно. Этот загробный мир виделся простым и близким. Однако в устной поэзии карел и финнов предстает несколько иная картина царства мертвых, известного под названиями Манала, Туонела, Похьола («Северная страна»), Маналан Саари («Остров Маналы») и др. Мифологический загробный мир, куда «много (людей. — Ю. С.) приходит, но мало возвращается», изображается обычно большим мрачным островом, где никогда не светит солнце, ничто не растет и где умершие, в их числе «дети калмы» (kalmanlapset), обитают в огромных жилищах [140, с. 55—57, 92—100]. В целом надо признать, что реальные представления карел конца XIX —начала XX в. о царстве мертвых страдали все же значительной расплывчатостью и даже противоречивостью. Это особенно обнаруживается в похоронных и поминальных причитаниях, исполнительницы которых чаще всего подразумевали под Маналой (или Туонелой) конкретное кладбище. Но нередко они дополняли эпическую картину Маналы отдельными деталями, заимствованными из христианского учения о загробном мире. При этом образы христианских божеств и святых обычно смешивались с образами сюндюзет; в причитаниях и молитвах встречается даже такое невероятное словосочетание, как «спасы-предки» или «спасы-прародители» (spoassozet syndyzet) [150, с. 162].
Согласно христианизированным представлениям, в царстве мертвых каждому, кто при жизни был хорошим человеком, предоставляются места на правой стороне, где находятся «великих прародителей большие престолушки», тогда как плохих людей отводят на левую сторону — в «сатанинские собраньица» [35 № 177, с. 324-326, 513; 140, с. 122]. Если же в причитании речь идет о собственно рае, то его картина обычно оказывается весьма упрощенной и близкой традиционному представлению о Манале. Умершему приходится переправляться через огненную реку Туони. Великие предки, встречающие новичка с восковыми свечами (в вариантах иногда упоминаются и христианские святые с послушниками), проводят его в райские ворота на девяти петлях к огромным, «от края до края света, престоликам», на которых наставлены «шестьдесят шесть кушаньиц и сорок четыре закусочки», и здесь прибывшего окружает «большая родня и славные соплеменники», чтобы поговорить с ним [35, № 136, 177]. Как видим, подобный рай недалеко ушел от традиционных полуязыческих представлений о загробном мире. И нам кажется странным заявление Л. Хонко, одного из крупнейших современных знатоков карельских причитаний, будто «обилие вариантов изображений Туонелы (от мифологической картины царства мертвых за огненной рекой до рая с кущами и святыми Петром и Павлом в воротах. — Ю. С.) могло порой приводить плакальщиц в состояние растерянности и недоумения» [131, с. 113]. Карельские причитальщицы, пожалуй, действительно могли теряться и путаться, если от них требовали четкого ответа на вопрос, как устроен и где, по их мнению, находится «истинный», т. е. соответствующий христианскому вероучению, загробный мир, общее представление о котором они, надо полагать, имели. Однако в своей обрядовой практике и в своих причитаниях они без особых колебании придерживались обычаев и взглядов, унаследованных от предков.

Ю.Ю. Сурхаско Семейные обряды и верования карел Л. 1985.

 

 

Ответ #9: 17 10 2010, 00:40:08 ( ссылка на этот ответ )

Похоронные обряды на Руси 

Славяне язычники, по свидетельству Нестора, сжигали тела умерших и над прахом их насыпали земляной курган; после, над могилою совершали обряд поминовения, состоящий в принесении разных жертв. Родственники и знакомые пировали над могилою. Этот похоронный обряд назывался Тризною. Обряды при сжигании тел были различны: всякое племя совершало исстари усвоенное обыкновение.
По принятии русскими христианской веры, тела стали погребать, заимствуя это обыкновение от Греков. Покойника обмывали, надевали на него чистое белье, в рот клали оболь (мелкая монета для заплаты Харону за перевоз через реку Лету). Покойника клали на стол непременно ногами к дверям. Родственники молились о душе усопшего, имея в руках зажженные свечи.  Плач и разнородные причитания были необходимою принадлежностью; по свидетельству летописи, князь Борис, услышав об убиении брата своего Глеба, излил горесть в следующих словах: «Господи! Лучше бы мне умереть с братом, нежели жить одному на этом свете. Если бы я, брат мой, видел твое ангельское лицо, то пострадал бы с тобою. Но к чему я остался один? О брат, мною любимый! Ныне уже не услышу твоего кроткого наставления. Если можешь молиться за меня у Бога, то молись, чтобы и я принялся подобную тебе участь. Мне бы было отрадно жить с тобой, я теперь остаюсь один в этом мире!».
Часто нанимали плакальщиц голосить по покойнику. Петр I запретил выть по покойникам в 1715 году по случаю кончины супруги царя Иоанна Прасковьи Федоровны.
Хоронили обыкновенно в день смерти и непременно до захождения солнца. Отвозили тела умерших на кладбище, на санях зимою и летом, а по свидетельству Маржерета и Флетчера мертвых не хоронили зимою, а вывозили их в убогие дома, где оставляли до весны. По происшествии шести недель вдове дозволялось выйти замуж. Соборованный маслом носил черную одежду до самой смерти. Черная одежда или смирное платье, как называли его в старину, известна была у нас уже в XI веке.
Над могилою насыпью ставили кресты, что вошло в обыкновение с принятием христианства. Во время глада и мора, в 1092 году, в Киеве, от 14 – ого ноября до 1 – го февраля умерло 7 тысяч человек и такое же количество крестов покрыло кладбище.
Особ царственного дома погребали с большею пышностью. Вот описание погребения царя Федора Алексеевича: в 1682 году 28 апреля, в пятом часу дня вошел патриарх Иоаким со всем духовенством, хоругвями и крестами в траурную комнату, в которой лежало тело Государя под золотым балдахином и отпевал. Потом спальники несли тело, под тем же балдахином, а за ними  другие спальники надгробную доску, покрытою серебряною объярью. По принесении усопшего на красное крыльцо, его положили на принесенные сани, обитые золотым атласом, и понесли красным красным крыльцом, среднею лестницей, до Михайловского собора. Перед телом шли со святыми иконами и крестами священники и дьяконы; за ними государевы и патриаршие певчие, которые пели надгробное пение; потом игумены, архимандриты, епископы, архиепископы, митрополиты и патриарх. За телом шел Государь Петр в смирном платье, его мать Наталья Кирилловна; за ними окольничьи, дымные дворяне и ближние люди; после, царевичи и бояре; все в черной одежде. За ними дворяне несли царицу Марию Матвеевну на санях, обитых черным сукном. За царицею шли боярыни, кравчий, казначей, верховые боярыни в смирном платье.
По завершении обряда погребения обыкновенно раздавали милостыню неимущим.
В старину великих князей погребали в Киеве в соборах: Св. Богородицы и св. Софии; по перенесении же столицы во Владимир – в монастыре Рождества Богородицы, а с XIV века – в Москве в Архангельском соборе, что продолжалось до Петра Великого. Великие княгини, княжны, царицы и царевны погребались в Москве в Вознесенском девичьем монастыре.
Поминовение по усопшим исполнялось с благовейными обрядами. Близ Москвы было кладбище, называемое селом Скудельничьим, где хоронили странников и бесприютных бедняков. На Семик сходились туда набожные москвичи и служили панихиды по всем здесь погребенным.
В России исстари полагали особенные в году дни, когда отправлялись панихиды по умершим. Дни эти назывались: Дмитровскою субботою, родительскою субботою и радуницей.
Святой Сергей постановил поминать всех воинов, падших на поле брани, в субботу между 18-го и 26-го числа октября, в память битвы одержанной Дмитрием Донским над Ханом Мамаем, на Куликовском поле; 26-го октября Донской герой праздновал день своего ангела. Царь Иоанн Васильевич повелел петь панихиды по умершим в субботу сыропустную; императрица Екатерина II указом 1769 года, 17-го августа постановила совершать поминовения 29-го августа.
Радуницей назывался день празднования в честь умерших родителей, обряд этот совершался всегда в понедельник, или во вторник на Фоминой недели. На могилы родителей приходили целые семьи и приносили пироги, кутью и разные кушанья. Отслуживши литию все это съедали, и простившись с покойниками, как будто с живыми, отправлялись по домам.
Слово радуница произошло вероятно от родителей. День этот назывался иначе навьим днем, от древнего славянского слова навье – мертвец.
Родительской субботою называется суббота перед Троицкой неделею.

Русские былины. Д. Д. Ханыкова. 1860 год.

 

 

Страниц: 1 2 3 4 ... 8 | ВверхПечать