Тереза Авильская, св. (собств. имя - Тереза Санчес Де-Сепеда-и-Аумада, 28.03.1515-
4.10.1582) и Иоанн Креста, св. (Хуан Де Ла Крус, собств. имя - Хуан Де Иэпес, 1542-1591): "Темная ночь души)
Испания — одна из немногих развитых европейских стран, в которой мистический Гнозис дал очень слабые и малозаметные всходы: Раймунд Луллий, двое выдающихся подвижников, которым посвящена настоящая статья, а также несколько упоминаемых ныне лишь в специальных работах духовных писателей, вроде Мигеля Молиноса или Ф. Оссуны, — вот, собственно, и все достойные упоминания имена. И это при том, что испанцы долгое время считались едва ли не самой благочестивой и богобоязненной нацией в Европе, наиболее близкой к идеалам теократии (вспомним хотя бы Филиппа II и его знаменитый «замок-монастырь» в Эскуриале)! Трудно, наверное, найти более красноречивое подтверждение той мысли, что формальное и нормативное религиозное благочестие и мистическое чувство по сути своей явления принципиально различного порядка, хотя и нет правил без исключений. Именно к числу таковых следует относить св. Терезу и св. Иоанна, которые пытались изо всех сил быть «добрыми католиками», не выйти за жесткие нормы, предписываемые ортодоксией, и весьма преуспели в этом, хотя Иоанн все же не сумел избежать преследований и оказался под конец жизни фактически в полной изоляции.
Подвижническое служение Терезы и Иоанна осуществлялось под эгидой монашеского ордена кармелитов, основанного в Палестине в XIII в. крестоносцами, посвятившими себя деве Марии и образовавшими небольшую отшельническую общину в окрестностях горы Кармель. К XVI в. кармелиты сделались одним из наиболее процветавших католических орденов, но былая строгость нравов, как всегда в подобных случаях, быстро уступила место моральному разложению и духу стяжательства. Когда в 1536 г. в орден вступила испанская аристократка Тереза Аумада, она восприняла этот упадок нравов как личный вызов, на который решила ответить со всей пылкостью и категоричностью, присущими ее натуре. К этой борьбе ее толкала не только забота о спасении душ братьев и сестер во Христе, но и иные, глубоко интимные и тщательно скрываемые от посторонних глаз, переживания. Позднее она признавалась духовнику, что нередко чувствовала себя «одержимой» низменными страстями и эмоциями, и ощущала себя «человеком, который носит в себе свою погибель, ... потому что утратил чувство внутренней цельности».
Если описывать ситуацию в терминах психоанализа, то в основе жизненной драмы Терезы Авильской, нашедшей свое разрешение во всепоглощающей сосредоточенности на мистических переживаниях, лежала ожесточенная, выматывающая все силы борьба между Я и Сверх-Я, между свойственными ей от рождения сильнейшими эмоциональными порывами и чувственными влечениями и столь же сильной тягой к самоограничению, привитой строгим религиозным воспитанием. Борьба эта велась в душе Терезы Авильской на протяжении многих лет и с таким упорством, что она чувствовала себя несколько раз на грани смерти или потери рассудка, хотя никто из окружающих не мог понять причину поразившего ее недуга; сама она абсолютно адекватно определила его как «следствие бесконечного над собою насилия». Преодолеть эту раздвоенность и этот недуг она смогла лишь тогда, когда Я смирилось перед лицом неукротимой воли к самодисциплине и самосовершенствованию и признало свое безусловное поражение. С этого момента Тереза начинает предъявлять все более жесткие и категоричные требования и к образу жизни своих собратьев по ордену, и к самому орденскому Уставу, допускавшему, по ее мнению, совершенно необоснованные и избыточные послабления человеческим страстям. Она выходит и на короля Филиппа II, и даже на самого папу римского, требуя предоставить себе и своим, пока еще крайне немногочисленным, единомышленникам, полную свободу действий в очищении ордена от мирской скверны.
Искомое разрешение было получено в начале 1560-х годов, но дело, вопреки надеждам Терезы Авильской, продвигалось до обидного медленно, натыкаясь на противодействие как церковных иерархов, так и — главным образом — собратьев-кармелитов, отнюдь не радовавшихся перспективе разделения на «агнцев» и «козлищ». Взаимное ожесточение дошло даже до того, что недовольные ходом реформы монахи в 1577 г. ночью напали на один из монастырей, считавшихся оплотом Босоногих Кармелитов (так, подчеркивая свое пренебрежение мирскими удобствами, называли себя сторонники Терезы Авильской) и жестоко избили его насельников, в том числе и Иоанна. Это нападение вызвало гнев самого короля Филиппа II, чье известное святошество было отнюдь не только напускным, и незадолго до смерти Терезы Авильской, в 1580 г., он добился от Рима разрешения разделить Кармель на два независимых Братства, Босоногих и Обутых. К этому времени под попечением Терезы Авильской находилось около десятка реформированных в соответствии с ее замыслами монастырей и ненамного больше искренне любящих ее и преданных ей монахинь и монахов; впрочем, число тайно или явно сочувствующих ее делу было значительно больше, что позволило все же довести намеченные преобразования до конца. Однако душевные страдания и физические нагрузки, которые пришлось перенести Т.Д. в борьбе с многочисленными и могущественными врагами, оказались столь непомерны, что при основании очередной обители в г. Альба она впадает в беспамятство и вскоре умирает вследствие полного истощения физических сил, хотя дух ее по-прежнему был неукротим. Свидетели ее кончины впоследствии вспоминали, что даже в предсмертном бреду она непрерывно говорила о своем Небесном Женихе — Христе, и рвалась в Его объятия: агония была для нее всего лишь последним в длинной череде мистических экстазов, сотрясавших ее тело и душу на протяжении всей земной жизни.
При знакомстве с биографией и духовными сочинениями Терезы Авильской. невольно возникает впечатление, что как личность она намного ярче и незауряднее всего, успевшего выйти из-под ее пера. Сама Тереза Авильская ни в коем случае не считала литературный труд своим истинным призванием и записывала свои мысли и озарения, как правило, лишь по настоянию ее исповедников (которые и придавали написанному законченную форму) и только в кратких промежутках между другими, казавшимися ей более важными, духовными подвигами. Всего известно четыре принадлежащих ей сочинения: исповедальная Книга жизни, Книга оснований, Путь к совершенству и Внутренний замок, или Обители, из которых первая и последняя считаются наиболее полным и совершенным отражением ее духовного опыта. Опыт этот обычно принято сравнивать с переживаниями таких «Христовых невест», как Хильде гарда Бингенская, Екатерина Сиенская или Анджела из Фолиньо, хотя, на наш взгляд, он имеет больше родственных черт с аскетической практикой византийских исихастов, что, принимая во внимание восточные истоки кармелитства, едва ли может быть объяснено простой случайностью. Да и описан он далеко не тем специфически «женским» языком, столь характерным для ее предшественниц, когда мистическая фразеология сплошь и рядом призвана завуалировать ощущения и переживания куда более приземленного свойства, а несравненно более богатым и благородным и раскрыт в более тонких психологических нюансах. Возможно, что это следует отнести, прежде всего, на счет угадываемых в некоторых свойственных ей особенностях поведения гермафродитических черт, как бы поднимающих ее над ограничениями, создаваемыми ее женской природой.
Во Внутреннем замке Тереза Авильская изображает душу жаждущего единения с Богом праведника в виде замка с анфиладой из семи покоев (мистическое число 7 постоянно присутствует в ее видениях, придавая им видимость структурного единообразия), которые соответствуют трем стадиям деятельной или аскетической молитвы и четырем стадиям пассивной или мистической молитвы; первая является результатом чисто человеческого, волевого усилия, тогда как вторая уже творится совместно человеком и Богом, откликнувшимся на зов его души. Последние две стадии, которые Тереза Авильская именует «мистическим обручением» и «мистическим браком», в ее представлении настолько близки, что фактически сливаются воедино, и в этом последнем «покое» душа обретает наконец совершенное успокоение в Боге. Прохождению высших стадий, или «покоев», сопутствуют сильнейшие экстатические ощущения и видения, главным содержанием которых является подготовка к мистическому единению с Небесным Избранником, которому неизбежно должно предшествовать столь же мистическое и спиритуальное лишение девства: «Увидела я ангела... очень красивого собою ... с длинным золотым дротиком, конец которого как бы пламенел огнем. Этот дротик он вонзал в мое сердце несколько раз и так, что он доходил до самой глубины... И так была велика боль, что она заставляла меня стонать, но так чрезмерна сладость, причинявшая это чрезмерное страдание, что не было желания, чтобы она прекратилась, и не удовлетворялась душа моя чем-то меньшим, нежели Бог».
Сочинения Терезы Авильской вообще особенно привлекают к себе интерес своим предельно искренним и исповедальным тоном, столь отличающимся от привычного благочестивого ханжества «духовных писателей», давно ставшего поистине их второй натурой. В частности, она считала ниже своего достоинства скрывать отрицательные и даже отчетливо психопатические черты своего характера и в письмах и исповедях перед духовником не раз почти демонстративно касалась этих темных сторон человеческой природы. Так, ей ничего не стоило ошеломить собеседника шокирующим признанием вроде следующего: «Я вовсе не чувствительна — напротив, сердце у меня такое жестокое, что мне зачастую самой бывает от этого тяжко...» Но благодаря этой установке на предельное нравственное и духовное самообнажение перед читателем вырисовывается настолько выразительный, глубокий и психологически точный автопортрет этой удивительной монахини, сумевшей переплавить в горниле своего неукротимого духа в единое целое все свойственные ей от природы противоречивые черты и задатки — женскую эмоциональность и мужскую рассудочность, бесконечную доброту и жесточайшую волю к подчинению и т. п. — что это делает ее религиозный опыт поистине образцовым примером католического спиритуализма, реализовавшегося в наиболее чистых и приближенных к идеалу формах.
Св. Иоанн Креста является во многих отношениях как бы духовным «двойником» Терезы Авильской, но по-мужски более последовательным в своем принципиальном отвержении мира и плоти. Так, оба они родились в одной и той же местности, у обоих имелись отчетливо выраженные черты андрогинизма, оба принимали самое активное участие в кармелитской реформации, и оба претерпели немало гонений, отстаивая чистоту евангельского идеала. Иоанн Креста к тому же не был защищен от нападений врагов той снисходительностью, которую обычно питают к женской слабости, и, несмотря на крайне хрупкое и женственное физическое сложение, не раз становился объектом прямых преследований и даже физической расправы, о чем уже упоминалось выше. Его преждевременная кончина в монастырской тюрьме Убеда была вызвана именно этими внешними обстоятельствами, ибо руководство ордена упорно не желало признавать его законным преемником Терезыа Авильской в осуществлении реформы и его духовного авторитета. Но это вполне можно понять, если даже сама Тереза Авильская испытывала к нему смешанное чувство благоговения и неприязни, выразившееся в словах: «Да избавит нас Бог от людей таких духовных [как Иоанн Креста], — которые не допускают ничего, кроме духовного созерцания. Слишком дорого стоило бы людям, если бы они могли искать Бога, только умерев для мира». С этим мнением, сформулированным с характерной для Терезы Авильской прямотой и откровенностью, можно соглашаться или не соглашаться, однако трудно спорить с тем, что главное качество Иоанна Кресты, — безусловный рефлекс отторжения от мира, от «живого потока бытия», — определено здесь абсолютно точно. Окружавшие его люди инстинктивно ощущали несовместимость его мировоззрения со всеми позитивными жизненными ценностями и порой пугались необычного монаха, как пораженного «злым колдовством». Именно в этом, чересчур безоговорочном даже для экстремистского испанского католицизма отрицании плотского, материального начала и кроется причина той непреходящей враждебности к Иоанну, которую испытывали к нему его современники. Удивительное и пугающее прозвище Doctor Nihilis - «Доктор Ничто» (или правильнее, «Учитель Ничего»), данное ему современниками в подражание традиционным титулам выдающихся католических богословов («Доктор Просвещеннейший», «Доктор Всеобъемлющий» и т. п.) и одновременно как бы в насмешку над его обладателем, отражает самую суть дела; ибо, как писал Иоанн Креста: Только ты на чем-нибудь остановишься, Как перестанешь погружаться во Все.
Сохранившиеся сочинения Иоанна Кресты (часть их, такие как книга О чудесах, переписка с Тереза Авильская, некоторые главы Темной ночи души и др., была уничтожена им самим по настоянию исповедника) — Восхождение на гору Кармель, Живое пламя любви, Темная ночь души — являются по форме свободным лирическим и дидактическим комментарием к его собственным стихам (Духовные песнопения). Для них, в отличие от трудов Терезы Авильской, характерна меньшая непосредственность и исповедальность и значительно более четко выраженная ориентация на определенную мистическую традицию, известную как «апофатическое богословие». Затронутую впервые в христианской теологии именно Дионисием тему принятия мистиком в глубины собственного духа «Божественного Мрака» как основной и, по сути, единственной предпосылки для совершенного Богопознания, Иоанн Креста развернул в целую экстатическую поэтическую теологию, сделав ее главным внутренним стержнем призыв к растворению всех помыслов и ощущений, не имеющих отношения к сакральной сфере бытия, в «темной ночи души». В своих медитациях на эту тему Иоанн Креста как бы принимает точку зрения Бога, для которого все тварное и плотское погружено в абсолютный мрак, и только духовное созерцание является по сути единственным лучом света в этом темном царстве. В соответствии с собственным необычайно трагичным жизненным опытом, Иоанн Креста - считал кратчайшим путем к Богу путь предельного нравственного и физического страдания, путь проникновения в самое «сердце тьмы», что придает его взглядам гностический и даже манихейский оттенок. Вот его, пожалуй, наиболее характерное в этом плане высказывание: «В эту темную ночь уже невозможно ... молиться, а если все-таки молишься, то с такой ... безнадежностью, что, кажется, Бог не слышит молитвы. Да и в самом деле, лучше тогда не молиться вовсе, а только, лежа лицом в пыли, покорно и молча терпеть эту муку» (Темная ночь души).
Тот экстремальный тип мистического сознания, который выражал Иоанн Креста, в предреволюционной России оформился в целую доктрину, получившую характерное название «Голгофского христианства». «Голгофские христиане» (о. Валентин Свенцицкий и др.), оказавшие достаточно заметное идейное влияние на многих представителей русской религиозной философии начала века, тоже усматривали единственное предназначение истинного христианина в том, чтобы на протяжении всей жизни безропотно «нести свой крест на Голгофу». Так что, видимо, все-таки не совсем прав был Д. Мережковский, когда писал: «Людям наших дней он (Иоанн Креста) так не нужен, так не существует для них, — потому что для людей действительно существует только нужное, — что им трудно поверить, что такой человек был. Самое противоположное им существо, их самый крайний духовный антипод — св. Иоанн Креста» (Испанские мистики, с. 117).
Тереза Авильская и Иоанн Креста были канонизированы соответственно в 1622 и 1726 г., а в 1970 и 1926 -признаны Учителями Церкви.
Литература:
ТЕРЕЗА АВИЛЬСКАЯ. Внутренний замок, или Обители //Подвижники. Самара, 1998, с. 380-512.
МЕРЕЖКОВСКИЙ Д. Испанские мистики. М., 1997; ОМЭНН Дж. Христианская духовность в католической традиции. Рим-Люблин-Москва, 1994, с. 245-256; ALLISON PEERS E. Handbook to the life and times of St. Teresa and St. John of the Cross, Westminster, 1954; HARDYR. The search for Nothing: the life of John of the Cross. 1982.