В настоящее время господствующей религиозной доктриной в Индии является индуизм.
    Он развился из старой ведической религии, но под сильным влиянием Упанишад. При этом высокая религиозная философия этих поэм или осталась скрытой от массы верующих, или была воспринята ими в упрощенной, даже вульгарной форме. В народную религию перешли представления о карме, о переселении душ, о Брахмане, но все это было до предела упрощено и опоэтизировано. Огромную роль в формировании новых религиозных представлений сыграл эпос, особенно две великие поэмы — «Рамаяна» и «Махабхарата». Во многом под их влиянием произошла трансформация пантеона. Хотя Веды остаются для индуистов священным писанием, старые боги — Агни, Сурья и Индра постепенно отошли на задний план. Главную роль стала играть другая триада — Брахма, Шива и Вишну. Три этих бога как бы поделили между собой основные присущие верховному богу функции — созидательную, разрушительную и охранительную. Первым из всех считается Брахма — творец Вселенной. Это наиболее рассудочное и отвлеченное божество, восходящее к Брахману-Абсолюту Упанишад. И хотя он возглавляет пантеон, культ его никогда не был широко распространен. Гораздо привлекательнее для индусов два других бога верховной триады. Шива считается воплощением грозных и разрушительных сил природы. Он воплощает в себе ее вечное умирание и вечное рождение. Он сам и его жена Кали (богиня жизни и смерти) обычно изображаются как многоликие и многорукие человеческие фигуры черного цвета, обвитые змеями, гирляндами черепов и т. п.
    Вишну считается олицетворением вечно живой благодетельной природы. Он миролюбив, но склонен к проказам. В нем, прежде всего, воплощены мессианские мотивы индуизма.
    В исключительных обстоятельствах — потери благочестия людьми или возникновения опасности, угрожавшей религии и богам — Вишну воплощается на земле в каком-либо телесном (но не обязательно человеческом) облике и своим вмешательством исправляет положение. Таких воплощений (аватар) указывается много, но всего упоминается десять. В первых четырех он выступает в облике животных: в качестве рыбы он спас легендарного царя Ману от потопа; в качестве черепахи он научил богов приготовлять из вод первобытного океана напиток, дарующий бессмертие; в качестве вепря извлек из вод земли; в облике человека-льва помог поразить царя-демона. Это же он делает в своем пятом обличье карлика-великана. Этой аватаре посвящен один из гимнов Вед. В нем рассказывается о том, как в облике карлика Вишну явился к грозному демону Бали и попросил у него клочок земли — столько, сколько он сможет отмерить тремя шагами. Бали не отказал карлику, но как только Вишну стал мерить землю, то превратился в великана, причем первыми двумя шагами он охватил весь мир, а третьим вдавил под землю самого Бали. В шестой раз Вишну явился на землю в виде воина Парашурамы. Его седьмой аватарой было рождение в облике Рамы — сына царя Айодхьи, для того чтобы погубить жившего на Цейлоне царя демонов-ракшасов, оскорблявших богов и благочестивых отшельников. Восьмой аватарой Вишну называют его перевоплощение в Кришну — царя Ядававов, девятой — его явление в качестве Будды, а десятой — его будущее рождение в виде мессии Калки, приход которого ожидается.
    Наиболее любимые в Индии аватары Вишну это Рама и Кришна, которые в представлении индусов почти целиком заслонили собой самого Вишну. Рама является героем эпической поэмы «Рамаяна», Кришна — героем другой эпической поэмы «Махабхарата». Культ Кришны настолько популярен, что приобрел в Индии самостоятельное значение. Согласно мифическим преданиям, дядя Кришны царь Камса был предупрежден о том, что его ждет смерть от рук сына его сестры Деваки.
    Деваки с мужем заключили в темницу, а их сыновей убивали после рождения. Только одного удалось спасти, это и был Кришна, которого воспитали пастухи. Маленький Кришна в детстве был знаменит своими шалостями и проказами. Он крал у своей приемной матери масло, пел песни, играл на флейте, а повзрослев, начал сводить с ума окрестных пастушек, сбегавшихся послушать его чарующую музыку. Щедро одаривая всех их своей любовью, Кришна особо выделял среди своих подружек Радхарани. Став взрослым и научившись владеть оружием, Кришна исполнил то, что ему было предназначено, — убил своего дядю-тирана. В эпических сказаниях образ Кришны намного сложнее. Прежде всего он колесничий и мудрый советник одного из главных героев «Махабхараты» — воина Арджуны. (Эта поэма, как известно, рассказывает о жестокой междоусобной войне в племени бхаратов между пандавами и кауравами.) Но в определенные моменты его божественная сущность выступает из-за смертной оболочки, и тогда оказывается, что устами Кришны говорит могущественный Бог (Вишну или даже сам Брахман), явившийся на землю и раскрывающий перед Арджуной высший смысл небесного и этического закона. Это знаменитое толкование Кришны (которое мы с полным основанием можем считать Божественным Откровением) вошло в состав «Махабхараты» в виде небольшой вставной поэмы «Бхагавад-Гиты», то есть «Песни Господней». Уже в древности ее справедливо почитали как одно из величайших религиозных произведений всех времен и народов.
    В чем же суть религиозного учения Кришны? Гита начинается с того момента, когда борьба за власть среди владетельных бхаратов достигла кульминационной точки и многолетнее соперничество пандавов и кауравов вылилось в истребительную войну.
    На равнине Куру встретились «братья и отцы», чтобы в жестокой схватке решить вопрос о царском наследии. Незадолго до начала битвы Арджуна выезжает на середину поля, чтобы в последний раз окинуть взглядом враждебные армии. Вид бойцов, готовых к атаке, приводит его в уныние: ведь здесь, обнажив мечи и натянув луки, сошлись дети одного предка, «товарищи, братья, сыновья и внуки». Эта картина готовящегося братоубийства ставит перед совестью князя вопрос: как ему поступить? Имеет ли он право проливать кровь соплеменников? И Арджуна обращается за советом к своему возничему Кришне.
    Отвечая на конкретный вопрос Арджуны, Кришна начинает издалека и заводит разговор о смысле бытия, о Высшем Начале, о мироздании и о том, какое место занимает человек во Вселенной.
    Согласно учению Кришны, в мире нет ничего поистине вечного, кроме Брахмана, кроме высочайшего духа. Воплощаясь в каждом человеке, он составляет бессмертную сущность смертного. Убивая человека, можно убить только тело. Но не в нем сущность человека. Бессмертная душа человека потом воплощается вновь и вновь.
    Действительность материального мира лишь иллюзия, только Брахман есть единственная действительность в полном смысле этого слова. Есть два пути избежать множественности рождений и приобщиться к истине: философское мышление (санхья) и мистическое самоуглубление (йога). Во всем этом Кришна следует за авторами Упанишад, однако, взгляд его на взаимоотношения Бога и мира, Бога и человека совсем другой. Он говорит, что не только мистическая отрешенность ведет к совершенству, но и бхакти — любовь, благоговение, вера. Всякий, кто с доверчивым сердцем прибегает к Богу, не погибнет, кем бы он ни был. Любовь человека не тщетна, молитва его не бессмысленна, упование его не ложно. Для Неба, как бы не существует земных различий и условностей. Члены разных каст, мужчины и женщины, все призываются в чертог высшей Любви. Гита указывает, что проникнуть в духовные сферы позволяет не заносчивое умствование, а сердце, полное благоговения. Даже ложная вера, если она искренняя, ведет к спасению. Мудрый человек чтит единого Бога — Господа неба и земли. Люди, обуреваемые страстями, более склонны к почитанию многих богов. И все же Господь не остается равнодушным к этим заблудшим. Кришна говорит: «Какие бы образы с верой ни почитал поклонник, его нерушимую веру Я ему посылаю. Он ищет образ милости, укрепясь этой верой, от него получает желанные блага, хотя они даются Мной». Таково великое снисхождение Бога к человеческому невежеству и слабости.
    Отношение Кришны к Абсолюту и к акту миротворчества также совершенно иное, чем в религии брахманов. На вопрос: как мог Абсолют быть и Творцом, Кришна отвечает: мир есть результат творчества, результат действия, но действует не сам по себе Брахман, а Его «частица». Она созидает миры и вливается в них живительной силой, духовной энергией. Таким образом Сверхличное Божественное Начало превращается в личное — в творящего Бога. И даже более того — Бог опускается в саму природу, становясь Душой мира. «Войдя в землю, — говорит Кришна, — Я существа поддерживаю силой. Я взращиваю все растения… став огнем… в тела живых входящим, Я перевариваю четверовидную пищу. Сияние от солнца исходит и весь мир озаряет, так же от луны, от огня. Знай, это мое сияние. В сердце каждого Я пребываю… Я — вкус воды… Я — блеск луны и солнца, Я — во всех ведах живоносное слово, Звук в эфире, человечность в людях, Я — чистый запах в земле, в огне сиянье, жизнь во всех существах. Я — подвижников подвиг, я — вечное семя существ… Ибо не Я в них, а они во Мне постигли это». В отличие от Абсолюта брахманов, Кришна не только одушевляет мир, но и активно участвует в историческом процессе. Во все периоды истории, когда человечество оказывается в духовном кризисе, когда слабеет закон и воцаряется беззаконие, Бог «создает Себя Сам для спасения праведных и для гибели злодеев». Так приходит он к людям «из века в век». В то время как Упанишады считали всякое земное дело в сущности ненужным и бесполезным, Гита призывает к действию. Человек должен быть активным, ибо и сам Господь действует. «Не совершай Я дел, эти миры исчезли бы», — говорит Кришна. У человека всегда перед глазами его повседневные обязанности, порожденные жизнью, которые он должен исполнять. Но, совершая свои дела, человек, как и Божество, должен стоять выше страстной привязанности к ним.
    Подобно тому, как Бог творит бескорыстно, должен трудиться и он, не думая о последствиях своего труда. «Действия совершая, привязанность к ним оставь». Это отрешение от заинтересованности придает каждому акту человека характер богослужения. В соответствии со сказанным, Кришна дает ответ на вопрос Арджуны.
    Долг человека, говорит он, заключается в добросовестном исполнении своей дхармы.
    Долг кшатрия — сражаться. Поэтому Кришна не только не одобряет скорби Арджуны по поводу убийства сородичей, а призывает его смелее идти на битву. Этим выводом заканчивается «Бхагавад-Гита». Кришна рассеивает сомнения Арджуны и возвращает ему утерянную уверенность. Но понятно, что значение проповеди Кришны далеко выходило за пределы этого конкретного случая. По сути дела, изложенное учение было попыткой найти к Богу иной путь, нежели тот, который предлагали брахманы.
    Учение об Абсолюте, для достижения которого нужно утратить свое «я», многих пугало и отталкивало; люди хотели не только стоять у врат божественного молчания, но и услышать голос Божий. Как ответ на это стремление родилась «Бхагавад-Гита». Большинство исследователей относит создание поэмы к VI в. до Р.Х. Кто был ее автор — не известно. Вероучение, вложенное в уста Кришны, теперь неразрывно связано с его образом. И нельзя не признать, что образ этот необычайно притягателен. Каждый может найти в Кришне что-то свое. Кто-то видит в нем веселого и страстного любовника, прекрасного шаловливого мальчика. Кто-то — мужественного и сурового воина. Кто-то — глубокомысленного философа. Но, являясь во всех этих образах, он вместе с тем есть великое и милосердное Божество, способное сострадать человеку, быть его другом, спутником и наставником. Не случайно культ Кришны широко распространен в современной Индии и храмы его никогда не пустуют.

Швейцарский реформатор Ульрих Цвингли родился в январе 1484 г. в высокогорной деревне Вильдгауз, расположенной в восточной части Тоггенбурга. Его семья, владевшая большим количеством скота, принадлежала к числу самых богатых и уважаемых жителей гор. Отец постарался дать Ульриху хорошее образование и в 1494 г. отправил его в Базель, в школу Св. Теодора. Тут мальчик обучался латинской грамматике, диалектике и церковной музыке, демонстрируя блестящие успехи и неизменно одерживая верх на школьных диспутах. В 1497 г. родители перевели его в бернскую школу древних языков Генриха Лупулуса. Помимо других предметов здесь уделялось большое внимание музыке, так что после двухлетнего пребывания в Берне Цвингли научился играть на всех известных тогда инструментах. Затем он три года обучался в Венском университете, а завершил свое образование в Базельском. В 1506 г. он получил степень магистра свободных искусств. Вскоре жители Гларуса, соседнего с Вильдгаузом селения, предложили Цвингли место приходского священника. Он согласился и тогда же принял духовное звание.
    Следующие десять лет он добросовестно исполнял свои пастырские обязанности.
    Приход его был очень велик и занимал почти треть кантона. Молодому священнику приходилось много времени проводить в разъездах. В 1512 и 1515 гг. Цвингли в качестве полкового священника участвовал в двух походах в Италию. Во время второй кампании он оказался свидетелем страшного поражения швейцарцев в битве при Мариньяно. По возвращении на родину в 1516 г. Цвингли стал проповедником в монастыре Эйнзидельн. Здесь у него было намного больше свободного времени, и он воспользовался им для занятий в богатой монастырской библиотеке — прочел в оригинале Новый Завет, изучил произведения Оригена, Амвросия, Иеронима и других отцов церкви. Постепенно в нем росло убеждение в несостоятельности многих положений католического учения, а также в бессмысленности и вредности чисто внешнего культа, заменившего в официальной церкви всякое искреннее проявление религиозного чувства. Вскоре эти настроения стали проскальзывать в его проповедях. Приглашенный для того, чтобы своим красноречием привлекать в монастырь богомольцев, он неожиданно стал говорить о том, что Христос единственный посредник между Богом и людьми и что одна только вера может дать человеку искупление. «Перестаньте верить, — говорил он прихожанам, — что Бог присутствует в этом храме предпочтительнее, чем в другом месте. В каком бы уголке земли вы не жили, Бог всегда находится вблизи вас, он слушает вас, если ваша молитва заслуживает быть услышанной. Ни бесплодные обеты, ни далекие паломничества, ни дары, предназначенные для украшения мертвых изображений, не привлекут на вас благодати Божией. Сопротивляйтесь искушению, побеждайте свои греховные желания, избегайте несправедливости, поддерживайте несчастных и утешайте удрученных — только такими делами вы будете угодны Богу…»
    В 1518 г. Цвингли пригласили занять место проповедника при большом Цюрихском кафедральном соборе. При избрании он объявил, что не намерен следовать примеру своих предшественников, читавших народу только отрывки из Евангелия, а будет излагать его в последовательном порядке, в связи со всем Священным Писанием, и притом на родном, понятном языке. Впечатление, произведенное уже первой его проповедью, было огромно. Люди жадно слушали повествование о земной жизни и учении Спасителя и чувствовали себя так, словно им открылось новое откровение.
    Имя Цвингли сразу сделалось широко известным. Другие события еще больше способствовали его популярности. В 1519 г. в Цюрихе вспыхнула эпидемия чумы. В этот страшный Момент Цвингли не покинул город: он продолжал исполнять свои обязанности, навещал опасно больных и приносил им утешения религии. В конце концов он сам заразился, долго болел, но выздоровел. После этого он стал пользоваться еще большей любовью горожан.
    Цвингли одним из первых в Швейцарии приветствовал выступление Лютера, в сочинениях которого находил множество близких своим суждений. Впрочем, его собственные представления о грядущей церковной реформе были гораздо радикальнее лютеровских. Оба реформатора начали свою деятельность почти одновременно. В марте 1522 г. Цвингли во время поста объявил, что запрещение известной пищи не имеет никакого основания в Священном Писании, ибо апостол Павел в Послании к римлянам говорил, что воздержание в еде есть дело личной совести. Некоторые из ревностных прихожан стали после этого открыто употреблять мясо. Возмущение католиков не знало границ. По повелению констанцского епископа Гуго, виновные в нарушении поста были арестованы и подвергнуты наказанию. Нимало не смущаясь этим, Цвингли в июле того же года обратился к Гуго с демонстративным прошением отменить безбрачие духовенства. Это сочинение имело для него то же значение, что знаменитые «Тезисы» для Лютера — с него началась для Цвингли открытая борьба с Римом.
    В конце 1522 г. он выступил с 67 тезисами, в которых изложил свою программу церковных реформ. При этом Цвингли объявил, что готов защищать свои взгляды с одним Священным Писанием против любого, кто пожелает вступить с ним в диспут.
    Но никто не принял его вызова. Тогда в январе 1523 г. городской совет Цюриха поддержал программу Цвингли и объявил об отделении от констанцского епископа. Община верующих, представляемая советом, получила права, которыми раньше обладала церковь. После этого Цвингли мог приступать к заявленным реформам. Он сделал это с благоразумной осторожностью и терпимостью, исключая всякое насилие. Прежде всего он позаботился о том, чтобы латинский язык в богослужении был заменен немецким. Затем было заключено соглашение между капитулом и городским советом, по которому первый отказывался от своих светских прав и привилегий, пообещав содержать необходимое для города число проповедников. Все духовные требы должны были отныне совершаться безвозмездно.
    За это каноники получили право пожизненно пользоваться своими доходами. Но после смерти членов действующего капитула их доходы не передавались их преемникам и должны были пойти на нужды образования и поддержание бедных.
    Монахам и монахиням позволено было выходить из монастырей, духовенству — вступать в брак. (Сам Цвингли в апреле 1524 г. женился на вдове Анне Рейнгард.) В мае 1524 г. был издан указ об отмене мессы и изображений. Из церквей вынесли иконы, а со стен стерли фрески. Затем предали погребению мощи святых. Запрещались органная музыка и колокольный звон по умершим. Богослужение было сведено к проповеди и пению псалмов. Всем желающим разрешили причащаться обоими видами — вином и хлебом. В 1528 г. организация новой церкви завершилась учреждением синода. По форме это были периодические собрания духовенства, на которые допускались и представители общин. На них обсуждались различные вопросы церковной дисциплины, назначались и подвергались испытанию новые проповедники.
    Важным моментом проводимой Цвингли реформы стала забота о деле народного образования. Он устроил много новых школ, преобразовал старые, пригласил хороших преподавателей и лично следил за ходом обучения. В 1525 г. он учредил Каролинум — духовную академию для подготовки проповедников и учителей. Это было совершенно новое по духу учебное заведение. Наряду с глубоким изучением Священного Писания здесь преподавались древние языки — еврейский, греческий и латынь. В качестве преподавателей были приглашены лучшие профессора из Швейцарии и Германии. Сам Цвингли читал лекции по теологии.
    Мало-помалу созданная им академия сделалась настоящим центром просвещения для немецкой Швейцарии, а Цюрих, слывший до тех пор невежественным городом, приобрел репутацию «швейцарских Афин». Могучим средством просвещения должно было стать издание понятного для народа текста Священного Писания. В 1529 г. в сотрудничестве с Лео Юдом Цвингли закончил перевод Библии на немецкий язык.
    Успех книги был колоссальный. Одно переиздание следовало за другим, книгопродавцы с трудом могли удовлетворить потребности публики. Библия, так долго скрываемая Римом от христиан, сделалась, наконец, тем, чем должна была быть — настольной книгой каждого верующего. Не менее замечательны были заботы реформатора об усилении и правильной постановке общественной благотворительности. На средства, полученные от секуляризации церковных имуществ, в Цюрихе устроили целую сеть благотворительных учреждений: запасные магазины, богадельни, гостиницы для бедных, больницы и особые чумные госпитали.
    Предметом особого попечения Цвингли была общественная нравственность. В 1530 г. под его давлением в Цюрихе приняли строгий закон против чрезмерной расточительности, пьянства, азартных игр и тому подобных проступков.
    Дело, начатое Цвингли, породило религиозное движение во всех частях Швейцарии.
    Пример Цюриха вдохновил на реформы другие городские кантоны. В 1527 г. противники Рима победили в Берне, а немного погодя в Базеле и Констанце. В 1529 г три эти города заключили с Цюрихом христианский союз для защиты евангелического учения. В ответ четыре лесных кантона (Швиц, Ури, Унтервальден и Цуг), а также присоединившийся к ним Фрейбург заключили католический союз. В том же году между двумя союзами начались неприятельские действия. Поводом для них послужило сожжение в Швице цюрихского проповедника Якова Кайзера. Возмущенные этим неслыханным преступлением цюрихцы объявили католикам войну и немедленно двинулись в поход. Лесные кантоны, не ожидавшие от своих врагов такой стремительности, запросили мира. По его условиям католический союз подлежал самороспуску, каждый кантон мог оставаться при своем вероисповедовании, а в подвластных землях вопрос о Реформации решался общинами по большинству голосов.
    Этот мир не разрядил напряженность внутри Швейцарской конфедерации. Напротив, взаимное раздражение между сторонниками и противниками Реформации только усилилось. В октябре 1531 г началась новая война. На этот раз эффект неожиданности использовали католики. В Цюрихе узнали о нападении врага лишь тогда, когда армия лесных кантонов уже подходила к Каппелю. 10 октября навстречу ей двинулся наспех собранный передовой отряд. На другой день в помощь ему отправился другой отряд с главным знаменем Цюриха. При нем в качестве священника находился Цвингли. Когда этот отряд подошел к Каппелю, там уже кипел бой.
    Цюрихцы с ходу вступили в битву и сражались с большой отвагой. Однако численное преимущество было на стороне католиков, и те в конце концов одержали победу.
    Цвингли получил несколько ран и после отступления своих соотечественников остался лежать на поле боя. Ночью раненого добили вражеские солдаты, отправившиеся грабить павших. Труп его, опознанный победителями только на рассвете, был сожжен, а пепел (смешанный с пеплом свиньи) развеян по ветру.

Имя Ария открывает собой чреду великих христианских ересиархов IV–VIII вв. Он был одним их тех вечно проклинаемых врагов Вселенской церкви, которым она обязана многолетними расколами, нескончаемыми смутами и одновременно высочайшим взлетом богословской мысли — своей святоотеческой литературой; одним из тех побежденных, но не признавших своего поражения врагов православия, в борьбе с которыми только и могла сформироваться христианская догматика.
    О жизни Ария (как и многих других еретиков) мы знаем сравнительно мало. Будучи по происхождению ливийцем, он учился в Антиохии, у главы тамошней богословской школы Лукиана Самосатского. Позже Арий перебрался в Александрию, где после 310 г. сделался пресвитером. Он считался человеком строгой жизни и аскетом, причем внешность его была под стать репутации — Арий был высок ростом, очень худ, имел изможденный вид и печальное выражение лица. (Однако, добавляют его враги, обладал голосом вкрадчивым и мягким.) Год рождения Ария не известен, но к тому моменту, когда о нем узнали за пределами Александрии, он был уже далеко не молод. В 312 г. он являлся одним из кандидатов в александрийские епископы, но был избран не он, а его будущий оппонент Александр. Впоследствии ни тот ни другой никогда не вспоминали о былом соперничестве, имевшем, по-видимому, место при выборах, но чувство взаимного нерасположения осталось в них навсегда, так что им нетрудно было при случае сделаться открытыми врагами.
    Заблуждения Ария обнаружились около 317 г. совершенно случайно. Епископ Александр имел обыкновение собирать около себя александрийских пресвитеров для совета и иногда предлагал им для разъяснения догматические вопросы. На одном из таких собраний, когда шла речь о единстве Божественной Троицы, Александр употребил выражение: «Бог есть Троица в Единице и Единица в Троице». Неожиданно для всех Арий стал резко возражать епископу и обвинил его в савелианстве (то есть в том, что он исповедует учение Савелия Птолемаидского). Возник спор, который не привел к общему согласию. Для окончательного разъяснения дела был назначен публичный диспут. С этого диспута и ведет свое начало арианская ересь.
    Разбирая учение Ария, следует прежде всего сказать, что оно не было чем-то новым или неожиданным. Многие из проповедуемых им идей высказывались раньше (к примеру, тем же Лукианом Самосатским, у которого Арий действительно многое заимствовал). Однако Арий отстаивал их с такой бескомпромиссной смелостью, с таким страстным (если не сказать фанатичным) упорством, что ересь эта по праву получила свое прозвание от его имени. По сути своей арианство надо понимать как антитезу вероучению Савелия Пто-лемаидского, поскольку православное изъяснение тайны Троицы Арий однозначно воспринимал как савелианство. В своем толковании этого фундаментального христианского догмата он так же, как Савелий, исходил из понятия о Боге как совершенном единстве, как о самозамкнутой Монаде. Но этой божественной Монадой был для него исключительно Бог Отец, Которого он объявлял единым, вечным и нерожденным. Все иное, что действительно существует, Арий называл чуждым Богу по сущности, имеющим иную, свою собственную, сущность. Ведь завершенность божественного бытия исключает всякую возможность того, чтобы Бог сообщал или уделял Свою сущность кому-либо другому. Отсюда следовал вывод, что Слово или Сын Божий, как ипостась, как действительно сущий, безусловно и всецело чужероден и неподобен Отцу. Сын-Слово был создан из ничего в качестве посредника в деле миротворчества. Поэтому Сын не совечен Отцу; между Отцом и Сыном имеет место некий временной «промежуток».
    Иначе оказалось бы два «Безначальных», то есть «два начала», и истина единобожия была бы отвергнута.
    Сыну в теологии Ария уделялась роль Демиурга, устроителя мира. Будучи творением Божиим, Сын Сам есть творец всех прочих существ, и Его творческое отношение к ним оправдывает наименование Бога. Бог усыновил Его, но из этого сыновства не вытекает никакого реального участия в Божестве, никакого истинного сходства с Ним. Отец творит при посредстве Сына-Слова, потому что Само Божество не может прийти в соприкосновение с конечным миром. Сын является в творении орудием Отца.
    И хотя Слово было высочайшим из Его творений, Оно все же есть «тварь», то есть нечто происшедшее. Божественная слава сообщается Ему как-то извне. Что касается Духа Святого, то Он есть первое творение Сына и является еще менее богом, чем Он Сам. В этих положениях основное содержание учения Ария. Оно было в сущности отрицанием Троичности Божией, так как троичность для Ария являлась чем-то производным и происшедшим: Троица возникает, и моменты Ее становления разделены «временными промежутками», Ее ипостаси друг другу не подобны, чужды и несовечны. Это не единое Божество, а скорее крепкий союз или «общество» Трех неподобных существ. Фактически для Ария существовал только один Бог — Отец, а Сын и Дух были лишь высшими первородными «тварями», посредниками в миротворении.
    На вопрос, почему же преимущество Боговоплощения в Христе выпало на долю Сына, а не какой-нибудь другой «твари», Арий отвечал, что это произошло по предвидению Отца, Который знал, как Его Сын будет прекрасен по воплощении, и потому еще при творении Его сообщил Ему свойства, необходимые при вочеловечивании. Само чудо Боговоплощения Арий понимал до известной степени механически и упрощенно, как соединение человека Иисуса с Сыном-Словом в единого Богочеловека Христа, причем Слово в этом соединении играло роль души. При таком подходе Христа нельзя было в подлинном смысле считать Сыном Божьим, и Арий утверждал, что Иисус — Сын Божий только по усыновлению. Он говорил: «Не потому избрал Его Бог, что у Него было нечто особенное и преимущественное перед прочими существами по природе и не в силу какого-нибудь особого отношения Его к Богу, но потому, что, несмотря на изменчивость Своей природы, Он через упражнение Себя в доброй деятельности не уклонился ко злу. Если бы равную силу явил Павел или Петр, их усыновление ничем бы не отличалось от Его усыновления».
    Публичный диспут, как и следовало ожидать, не принес никакого результата. Обе стороны остались при своем мнении. После этого еще несколько раз сходились, спорили и расходились еще более убежденными противниками. Надо отдать должное Александру — он сделал все для того, чтобы разубедить Ария в собеседованиях александрийского клира, и прибег к карательным мерам только тогда, когда его самого стали обвинять в потворстве еретику. В 320 г. он созвал для обсуждения арианства собор египетских епископов. Епископы осудили Ария и отлучили его от церкви. Но тут обнаружилось, что последний имеет многочисленных сторонников. Собору пришлось лишить сана двух ставших на сторону Ария епископов, пять пресвитеров и шесть диаконов. Однако, мира церковный собор не восстановил. Арий покинул Александрию с высоко поднятой головой не как еретик, а как гонимый за веру праведник. За ним последовали в изгнание 700 девственниц, 12 диаконов и 6 пресвитеров (из 16 бывших в этом городе).
    В соседних областях не все разделяли решение собора. Ариане, оставив Египет, нашли себе единомышленников и защитников среди епископов других церквей и в близких ко двору сферах. В Кесарии Палестинской их принял епископ Евсевий Памфил — один из самых ученых и известных богословов своего времени. Он, впрочем, не разделял крайних воззрений Ария и держал себя осторожно. Зато всецело были на стороне нового учения Феогнис Никейский и один из первостепенных епископов того времени Евсевий Никомедийский. Последний больше всего помог распространению арианства, направив многочисленные послания епископам Востока и Малой Азии.
    Таким образом, местный спор превратился в общецерковный.
    Арий тоже не долго хранил молчание. Поселившись в Никомедии, он изложил свое учение в «Фалин» — книге, состоявшей главным образом из стихов, предназначенных для простолюдинов. Богословские вопросы были изложены в ней настолько популярно, что стали достоянием уличных пересудов. Таким образом, в спор было вовлечено множество мирян. О том, как сторонники Ария проповедовали свои идеи, писал позже Афанасий Великий: «Доныне еще ариане не в малом числе ловят на торжищах отроков и задают им вопросы не из писаний Божественных, но как бы изливаясь от избытка сердца своего: «Несущего или сущего сотворил Сущий из сущего? Сущим или несущим сотворил Его?» И еще: «Одно ли нерожденное или два нерожденных?» Потом приходят они к женщинам и им также предлагают свои неприличные вопросы: «Был ли у тебя сын, пока ты его не родила? — Как не было у тебя сына, так не было и Божьего Сына, пока не рожден Он». Все полно людьми, рассуждающими о непостижимом, — улицы, рынки, перекрестки.
    Спрашиваю, сколько оболов надо заплатить, — философствуют о рожденном и нерожденном. Хочешь узнать цену на хлеб, — отвечают: «Отец больше Сына».
    Спрашиваешь, готова ли баня, — говорят: «Сын произошел из ничего». Из этих слов видно, как глубоко арианская ересь волновала тогдашнее общество. Это и понятно — весь народ чувствовал, что спор идет не об отвлеченном теоретическом вопросе, но о самом существе веры.
    Церковный раскол не на шутку обеспокоил и светские власти. Император Константин I, после нескольких безуспешных попыток примирить враждующие партии, принял решение созвать для обсуждения троичного догмата Вселенский собор. В начале 325 г. он особым повелением пригласил имперских епископов в Никею. Все издержки на их путешествие и пребывание в Никее он принимал на себя. Всего собралось около 300 епископов, в основном из восточных провинций (от западных на соборе, кажется, присутствовало не более 5 представителей). Заседания происходили в одной из палат императорского дворца с 19 июня по 25 августа.
    Догматический вопрос, который предстояло решить никейским отцам, состоял буквально в следующем: нужно ли признавать Сына Божьего Богом, равночестным с Богом Отцом, или следует считать Его лишь совершеннейшим из творений. Были также сторонники третьей точки зрения, которые признавали Сына Богом, но Богом не равного достоинства с Отцом. Партию ариан на соборе представлял Евсевий Никомедийский. Его поддерживали Митрофан Эфесский, Патрофил Скифопольский и некоторые другие восточные епископы. Все они признавали Сына Божьего «тварью».
    Но таких крайних ариан было немного — всего около 17 человек. Значительно больше набралось так называемых полуариан. В догматическом отношении они держались древней теории субординации — хотя и почитали Сына Божьего Богом, но считали божество Его неравным божеству Отца, а соподчиненным. Эту партию возглавлял известный церковный историк Евсевий Кесарийский. Он сам и его последователи находились под сильным влиянием философии Оригена. Партию православных епископов возглавлял Александр, епископ александрийский. Она держалась догматического учения о том, что Сын Божий так же совершенен, как Отец.
    Как формулировался символ веры строгих ариан, не известно, но несомненно, что он содержал в себе самую сущность арианской доктрины. Именно: «Сын Божий — произведение и тварь», «было время, когда Сына не было», «Сын изменяем по существу». Арий, присутствовавший на первых заседаниях собора, сам представлял этот символ, однако его объяснения не произвели на епископов впечатления. Это и понятно, ведь в Священном Писании не было ни одного из предложенных им выражений. Как только символ Ария был отвергнут, список его разорвали в клочья.
    После осуждения чистых ариан на соборе разгорелись прения между православными и полуарианствующими епископами. Их глава Евсевий Кесарийский предложил символ веры в такой формулировке: «Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца решительно всего видимого и невидимого, и во единого Господа Иисуса Христа, Слово Божие, Бога от Бога, света от света, жизни от жизни, Сына единородного, чрез Коего все произошло, ради нашего спасения воплотившегося… Веруем и в единого Духа Святого». Это был компромиссный символ, который могли принять как ариане, так и православные. Однако при энергичной поддержке Константина православным удалось его коренным образом изменить.
    Прежде всего в символ были внесены слова «рожденного из сущности Отца» и «единосущного». Как показали дальнейшие события, выражения эти оказались в подлинном смысле ключевыми, определившими весь последующий путь развития христианской догматики. В особенности это касается понятия «единосущный». Ариане горячо протестовали против него, указывая, что в Священном Писании оно нигде не встречается. Предлагали заменить слово «единосущный» не столь категоричными понятиями «подобосущный» или «равносущный». Но православные епископы не согласились на это, прекрасно понимая, что против такого определения бессильна любая диалектика ариан. Если другие выражения те могли перетолковать и повернуть в свою сторону, то против слова «единосущный» они были бессильны. Утверждая, что Сын «единосущен» Отцу, православные епископы подчеркивали единство ипостасей Троицы, не заслоняя при этом Их различности. В самом деле, «единосущие» обозначало, что Отец и Сын «вместе» или «сразу» являются одной и той же «сущностью», что Сын есть та же самая сущность, что и Отец, а не иная, созданная из ничего Отцом или рожденная из Отчей сущности. Вместе с тем «единосущный» не значит «во всем точно такой же» или «тождественный», что было бы уже уклонением в савелианство.
    Другие изменения, внесенные в символ, были не такими радикальными. Так, вместо «Творца решительно всего» поставили «Творца всего». «Слово Божие» заменили на «Сына Божьего». Фраза о воплощении Сына была расширена словами «сошедшего и вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день». Таким образом, исключалось понимание воплощения в смысле родовом, то есть в смысле воплощения во многих или даже во всех спасенных. Наконец, полнее была выражена Божественность Слова-Логоса. В результате символ веры, принятый I Вселенским собором, стал звучать так: «Веруем в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во единого Господа Иисусу Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, единородного, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, света от света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, единосущного отцу, Которым все создано; ради нас, людей, и нашего ради спасения сошедшего, воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего, воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых. И в Духа Святого».
    Решения собора означали полную победу православия над ересью, но победу скорее временную, чем окончательную. Провозглашенная здесь при неприкрытой поддержке императора истина была до конца ясна далеко не всем и превышала разумение многих членов собора. Что же можно было ожидать от тех, кто в нем не участвовал?
    Большинство тогдашних богословов отнеслось к никейскому определению сдержано.
    Оно в самом деле требовало разъяснений и толкований, а это было возможно только в составе целостной вероучительной системы, когда только и мог раскрыться его точный смысл. Слово «единосущный» казалось особенно подозрительным, так как слишком сильно утверждало единство Отца и Сына, при том что различия между этими ипостасями оказывались определены гораздо слабее. Многим приходила мысли о савелианстве, и потому даже православные епископы избегали пользоваться никейским символом. Понятие «ипостась», которым определялось отдельное лицо Троицы, в то время еще не приобрело своего окончательного значения. По сложившейся традиции, оно по смыслу было очень близким к слову «сущность» и часто отождествлялось с ним. Это затемняло значение никейского вероопределения и в дальнейшем послужило причиной многих смут.
    Однако, все это было впереди. В 325 г. спор с арианами представлялся окончательно решенным, и решенным не в их пользу. Сам Арий наотрез отказался признать никейский символ. Его приговорили к низложению и заключению в Иллирию. Сочинения ересиарха было велено придать огню, а уличенным в их тайном хранении грозила смертная казнь. Евсевий Никомедийский и еще два епископа, не пожелавшие подписать осуждение Ария, были лишены кафедр и сосланы в Галлию. Торжество православия, впрочем, оказалось совсем недолгим. В декабре 326 г. скончался александрийский архиепископ Александр. Его преемником стал 28-летний Афанасий (прозванный в дальнейшем Афанасием Великим). Сразу после этого ариане стали наращивать свое влияние.
    Их успеху способствовали могущественные покровители. Так, о возвращении Ария очень хлопотала сестра Константина Констанция. По ее ходатайству близкий доступ к императору получил один арианствующий пресвитер. При каждом удобном случае он говорил Константину о том, что Арий осужден несправедливо, что на самом деле мысли его нисколько не отличаются от определений собора и что, если бы ему позволили вернуться из ссылки и свободно их высказать, всем стало бы очевидно, что он во всем согласен с православием. Константин в конце концов уступил уговорам и согласился выслушать оправдания ересиарха. Явившись в 328 г. во дворец, Арий представил Константину свое исповедание веры, в котором хитро и уклончиво обошел постановление Никейского собора о единосущии Сына Божьего с Отцом. (В его исповедании на этот счет было сказано буквально следующее: «Веруем в Господа Иисуса Христа, Сына Божия, прежде всех веков от Бога Отца рожденного, Бога Слово, через Которого все сотворено на небесах и на земле, Который сошел и воплотился…» и т. д.)
    Константин остался вполне удовлетворен вероисповеданием Ария и отправил его в Александрию, чтобы он примирился с архиепископом Афанасием и получил от него разрешение вернуться к церковному общению. Но искушенного в богословских спорах Афанасия обмануть было намного сложнее. Он не принял ересиарха и отвращался от Ария, как от скверны. Константин сильно досадовал за это на Афанасия и писал ему суровые послания. Воспользовавшись нерасположением императора, ариане удвоили свои усилия. Вскоре вернулся на свою кафедру Евсевий Никомедийский. Зато в 330 г был низложен православный архиепископ антиохийский Евстафий. Его кафедра перешла к арианам. В 335 г. ариане на Иерусалимском соборе одержали еще одну важную победу, добившись отлучения от церкви Афанасия Александрийского. Для того чтобы окончательно вернуть свое влияние, арианам не хватало теперь только снятия церковного отлучения со своего ересиарха. С этой целью с разных сторон обхаживали императора. Стареющий Константин в конце концов поддался внушениям.
    Он вызвал в 336 г. Ария из Александрии в свою новую столицу Константинополь и прямо спросил его: признает ли он никейский символ. Арий отвечал, что признает.
    Император велел ему поклясться, и ересиарх, не задумываясь, дал клятву.
    Церковный историк Сократ объясняет эту уступчивость простой софистикой: Арий будто бы написал на бумаге свое исповедание и держал этот листок под мышкой.
    Когда он говорил, что «истинно так мыслит, как написано», то имел в виду свое вероисповедание. Как бы то ни было, Константин поверил в обращение еретика и велел константинопольскому епископу Александру принять Ария в церковное общение.
    Это известие привело ариан в великую радость, а православных, напротив, в смущение. Им оставалось надеяться единственно на заступничество Божие, и их молитвы в самом деле не остались без ответа. Выйдя из дворца, ересиарх шествовал посредине улицы как триумфатор, в сопровождении многочисленных сторонников. Но вблизи площади Константина он внезапно почувствовал расслабление желудка. Спросив, где здесь поблизости находится отхожее место, он немедленно поспешил туда и, по словам Сократа, «впал в такое изнеможение, что с извержениями тотчас отвалилась у него задняя часть тела, а затем излилось большое количество крови и вышли тонкие внутренности, с кровью же выпали селезенка и печень, и он тут же умер».
    Внезапная и во многих отношениях символическая смерть ересиарха не помешала дальнейшему распространению его учения. Этому способствовало также то, что все наследовавшие Константину императоры, вплоть до Феодосия Великого, в той или иной степени поддерживали ариан. Их глава Евсевий Никомедийский стал в 338 г. епископом константинопольским, и с этого времени более чем на сорок лет все столичные церкви перешли в руки ариан. Для православных наступили трудные дни.
    Дело их стало налаживаться только в 378 г., после смерти императора Валента.
    С трудом побежденное на Востоке, арианство еще несколько веков удерживалось на Западе. Многие варвары, принявшие христианство во второй половине IV в., приняли и господствовавшее тогда арианское вероисповедание. Таким образом, арианство широко распространилось среди германцев и потом на некоторое время утвердилось в Западной Европе. Первыми его восприняли вестготы, под власть которых в 419 г. перешла Испания. Они исповедовали арианство сто пятьдесят лет и перешли в католичество только в конце VI в. Арианами были остготы, завоевавшие в 493 г. Италию. В 568 г. на смену им пришли лангобарды, также на протяжении всей своей истории бывшие арианами. Завоевавшие в 429 г. Африку вандалы были воинствующими арианами и жестоко преследовали православие. Франки, овладевшие Северной Галлией, также поначалу исповедовали арианство. Однако, в 496 г. король Хлодвиг принял крещение от реймского епископа Ремигия, после чего среди франков быстро утвердилось католичество. Когда в VII–VIII вв. франки распространили свою власть на Галлию, Италию и Германию, арианство повсюду уступило место католичеству.

Среди христианских вероучителей папа Григорий Великий (или Двоеслов) занимает особое место. На первый взгляд, если рассматривать по отдельности каждую из областей, в которой ему пришлось потрудиться, он не совершил ничего выдающегося.
    Как римский первосвященник он уступал могуществом, влиянием и, наверное, талантом жившему спустя четыреста лет Григорию VII. Он не прославил себя суровым аскетизмом, как основатель монашества Антоний, не достиг таких глубин в богословии, как Григорий Назианзский или Дионисий Ареопагит. Он не обладал ученостью Блаженного Иеронима, и проповеди его, с точки зрения красноречия, уступали проповедям Иоанна Златоуста. И, тем не менее, он по праву признан одним из величайших отцов церкви, ибо стал для многих поколений образцом в самом важном и ответственном для любого священника деле — в деле пастырского служения.
    Родился Григорий в 540 г. в прежней имперской столице, городе Риме, и происходил из знатного сенаторского рода. Его родители отличались примерным наследственным благочестием. Одним из его предков со стороны отца был папа Феликс III, а его мать Сильвию позже причислили к лику святых. Благочестивые семейные обычаи и религиозное настроение сильно отражались на впечатлительном юноше, который уже в молодые годы мечтал постричься в монахи. Однако желание его осуществилось не сразу. Родители готовили его для светской службы и постарались дать сыну хорошее образование Современник Двоеслова, знаменитый церковный историк Григорий Турский, писал о нем, что Григорий «в науках грамматических, диалектических и риторических так был сведущ, что в городе считался выше всех их по знанию». Это лестное свидетельство следует, однако, принимать с оговорками. В VI в. Италия являлась уже наполовину варварской страной, общий уровень культуры здесь сильно упал. В римских грамматических школах невозможно было получить того блестящего образования, какое имели отцы церкви IV в. Как правило, ученикам сообщались здесь элементарные сведения о греческой философии и литературе, но сам греческий язык не изучался. Не знал его и Григорий. (Впрочем, это не мешало при желании добыть необходимые знания из переводных сочинений, о чем свидетельствует слава Блаженного Августина, — он также не владел греческим, но по другим причинам.)
    По окончании учения Григорий служил при императоре Юстине II, пользовался его доверием и достиг высокой должности претора (в его обязанности входило наблюдение за отправлением правосудия). Однако в 575 г., вскоре после смерти отца, он оставил карьеру мирских отличий и употребил свое богатство на построение в Сицилии шести бенедиктинских монастырей. Седьмой — в честь апостола Андрея — Григорий основал в Риме в собственном доме. Поселившись здесь, он мечтал посвятить остаток жизни уединению, благочестию и аскетическим подвигам.
    Слабое здоровье мешало ему поначалу выдерживать длинные бдения и посты. Но под наблюдением опытных старцев он постепенно укрепил себя и всецело отдался воздержанию, молитве, созерцанию и богомыслию. Впрочем, мечтам Григория не суждено было осуществиться. В 578 г. на него обратил внимание папа Пелагий II, который взял его из монастыря, рукоположил в сан диакона и отправил в Константинополь с важным дипломатическим поручением.
    В те годы Италия переживала одну из самых трагических страниц в ее истории — нашествие лангобардов. Григорий вспоминал позже: «Все тогда во многих частях Европы предано было варварам, разрушены были города, ниспровергнуты станы, опустошены провинции, земледельцы бежали со своих полей… и конца не предвиделось казням божественного правосудия». Север и юг страны уже пребывали под властью варваров. Многие итальянцы были убиты или ограблены, другие бежали.
    Византийцы сохранили контроль только над небольшой областью в центре полуострова с городами Римом и Равенной, но и те, казалось, вот-вот падут. Григорий был отправлен ко двору Тиберия II с поручением ходатайствовать о помощи против германцев, но не очень преуспел в этом деле (императору тогда было не до Италии — он с трудом отбивался на востоке от персов, а на севере от славян и аваров).
    В эту поездку Григорий взял несколько монахов из своего монастыря и, окруженный ими, проводил в Константинополе время так, как будто был в своем андреевском монастыре в Риме, соблюдая все предписанные уставом порядки. Не оставлял он и литературных трудов. В столице Григорий начал писать сочинение «Толкование на Иова». Вернувшись в 585 г. в Рим, он сделался настоятелем своего монастыря, а также исполнял должность церковного секретаря при Пелагии.
    В 590 г. Рим постигли новые страшные бедствия — сначала разрушительное наводнение, а потом эпидемия, в результате которой умерло много народа, и среди них папа Пелагий. Временное управление церковью, как к одному из диаконов, перешло к Григорию. По избрании преемника Пелагию он собирался вернуться в свой монастырь. Однако и народ, и гражданские власти единодушно потребовали от него, чтобы он стал новым папой. Узнав об этом, Григорий пришел в ужас (надо полагать, совершенно искренний, поскольку хорошо представлял тяжесть забот, связанных с исполнением должности первосвященника). Поначалу он отказывался, пытался даже скрыться из города, но народ не позволил ему уехать. Наконец Григорий согласился принять наследие Пелагия.
    Положение, в котором он оказался после своего избрания, было очень затруднительным. Сам Григорий сравнивал свою церковь «с древним, разбитым бурею кораблем, в который со всех сторон проникает вода, так как балки его сгнили, расщеплены ежедневными бурями и грозят крушением». Самая страшная угроза исходила со стороны лангобардов. Местные византийские власти не имели ни мужества вести с ними действенную войну, ни мудрости для начала мирных переговоров. Варвары, чувствуя свою безнаказанность, то и дело совершали опустошительные набеги на окрестности Рима. Жители деревень, обессиленные войной и болезнями, почти не занимались земледелием. Страна жила под постоянной угрозой голода. Состояние церковных дел также оставляло желать лучшего. Церкви и монастыри были разорены; духовенство малочисленно, его явно не хватало для пастырского руководства общинами. Среди священников ощущался общий недостаток нравственности и дисциплины. Да и сама католическая вера находилась под угрозой.
    Лангобарды, хозяйничавшие в Италии, исповедовали арианство. В Галлии эта ересь также имела очень сильные позиции. Испания только в 589 г. освободилась от арианства, но требовалось потратить еще много сил для завершения и закрепления этой победы.
    Первой и главной заботой Григория стало заключение мира с лангобардами.
    Формально ведению пап в то время подлежали только церковные дела. Но поскольку наместники императора — экзархи, укрывшись в хорошо укрепленной Равенне, бездействовали, папы фактически сделались правителями Рима и им поневоле приходилось принимать участие в политических делах. В 592 г. Григорий через голову экзарха самовольно утвердил с варварами мирный договор. Византийцы его не признали, и война продолжалась. В 593 г. король лангобардов Агилульф подступил к самому Риму, опустошил его окрестности и перебил множество жителей. Григорию пришлось начинать все сначала. Только в 599 г., благодаря его неустанным хлопотам и посредничеству, был найден компромисс, устраивающий обе стороны, и император заключил с варварами мир. Итальянцы наконец могли вздохнуть свободней.
    Однако для роста значения папства в то время важна была не столько политическая, сколько церковная деятельность Григория. В этом отношении труды его также были многогранными и плодотворными. До наших дней дошло более 850 писем этого папы, представляющих замечательную картину его обширной и разнообразной деятельности.
    Одной из главных забот Григория было огромное хозяйство римской курии, владевшей при нем богатыми имениями в различных частях Италии, Галлии и Сицилии. Он оказался очень способным хозяином и смог за четырнадцать лет своего папства значительно повысить их доходность. В результате в его руках оказались очень большие по тем временам богатства, которыми он умело пользовался на благо народа и церкви.
    Личные потребности Григория оставались минимальными. Сделавшись папой, он продолжал вести жизнь самую скромную, простую и воздержанную. Огромная часть доходов римской кафедры тратилась при нем на поддержку неимущих. По характеру Григорий был человек мягкий, деликатный и впечатлительный. Его сострадательность могли оценить многие разоренные города и деревни, которым он каждый месяц отправлял хлеб, вино, рыбу и другие припасы. Благотворительность его была безмерна. Он пекся также о школах, больницах, богадельнях, страноприемных домах, высылая в них все необходимое. Римляне являлись предметом его особой заботы. В эти трудные годы кроме папы у них не было другого защитника и благодетеля, и ежедневно Григорий отправлял милостыню многим нуждающимся во всех частях города.
    Во многом благодаря неустанным заботам Григория о нуждах церкви и народа, благодаря его личным качествам и святой жизни, моральный авторитет папства значительно вырос в глазах западных христиан. Именно при Григории влияние римского первосвященника впервые вышло за пределы Центральной Италии и стало ощущаться на всем Западе, прежде всего в Испании, но также во Франкском королевстве и Иллирии. Григорий много потрудился для христианского просвещения других стран. В 596 г. он отправил несколько монахов из своего андреевского монастыря миссионерами в далекую Британию, после чего началось обращение этой страны в христианство.
    Среди многих дел Григорий Двоеслов находил время для ученых занятий. Своей литературной славой у современников он был обязан прежде всего «Разговорам о жизни и чудесах италийских отцов». (В этом сочинении, замечательно характеризующем эпоху, Григорий собрал и пересказал бесхитростные рассказы о чудесах итальянских святых.) Но для последующего развития западной церковной литературы гораздо большее значение имела проповедническая деятельность Григория. Заслуги его в этой области были настолько велики, что Двоеслова называют иногда творцом латинской проповеди. При всей, на первый взгляд, неумеренности этой оценки (ведь не секрет, что до Григория на Западе было много талантливых проповедников: Амвросий Медиоланский, Блаженный Августин, Лев Великий и др.) она все же не безосновательна.
    Сам Григорий объявил проповедничество существеннейшей частью пастырского служения. Он считал недопустимым ограничивать пастырскую деятельность только выполнением обрядов и совершением молитв. Между тем западное духовенство долгое время холодно относилось к этой стороне своего долга и оставляло ее в пренебрежении Чтобы преодолеть предубежденность современников, Григорий пишет специальное сочинение — «Пастырское правило», составившее целую эпоху в раннесредневековой церковной литературе В первой части этого знаменитого труда определяется, какие свойства должен иметь тот, кто хочет посвятить себя пастырскому служению, во второй — каково должно быть поведение принявших на себя пастырское звание; а в третьей — каким образом должен учить других пастырь церкви (тут помещалось много практических советов о том, как готовиться к проповеди, как говорить ее, как правильно излагать свою мысль, какие темы затрагивать и т. п.). Григорий писал, что главное в проповеди — это не блеснуть красотой слова, а донести до слушателя дух евангелия, затронуть его сердце.
    Человек, поддавшийся самолюбивому желанию говорить красиво, часто вместо того, чтобы давать назидания другим, только приносит жертвы своей страсти: старается очаровывать слушателей, заискивает их внимания и одобрения. Проповеди самого Григория всегда были безыскусны и просты. Прочитав какое-то место из Евангелия, он обычно в ясных и душевных словах прямо приступал к разъяснению. В его беседах не было никакой декламации, никакой риторики и никакой литературной глубины.
    Поясняя свою мысль, он не стремился демонстрировать начитанности, а брал примеры из обыденной жизни или жизни своей собственной.
    Сопоставляя беседы Григория Двоеслова с творениями другого знаменитого проповедника более ранней эпохи — Иоанна Златоуста, можно отметить еще одну особенность: в отличие от Златоуста, пастыря сурово бичующего и обличающего порок, Григорий был проповедником утешающим. Время, в которое он жил, было наполнено множеством бедствий, и люди искали в вере прежде всего отдохновения.
    Григорий хорошо понимал это. При высоте аскетических идеалов в нем было много, как он сам говорил, «мягкой сострадательности к немощной низшей братии».
    Обращаясь к своим прихожанам, он стремился снять с их плеч тяжелый груз каждодневных забот, притупить горечь утрат и разочарований. Это сообщало всем его проповедям неповторимую прелесть. В своем «Пастырском правиле» он писал, что нельзя быть пастырем непримиримым: надо помнить о естественных слабостях человека. «Нужно кротко и умеренно обличать грешника, — говорит Григорий, — потому что человек часто грешит не по злости, а по неведению и слабости».
    Пастырское слово произносится не с тем, чтобы убивать, а для того, чтобы врачевать. В другом месте Григорий пишет: «В обличениях весьма трудно бывает удержаться, чтобы не сказать чего-нибудь невыносимого Нередко одно неосторожное, слишком резкое слово обличителя, вместо того чтобы уврачевать грешника, убивает его, повергает в отчаяние. Посему, когда пастырь после обличительной проповеди заметит, что поразил слушателей слишком сильно, тотчас должно прибегнуть к покаянию и со слезами просить у Господа прощения…» Слово проповедника всегда серьезно, спокойно, строго, но вместе с тем оно растворяется мягкостью любви и дышит «нежностью материнской ласки». В этом и других подобных наставлениях проглядывает нежная и любящая душа Григория.
    Современники безмерно восхищались творениями Двоеслова. Недаром многие его проповеди были записаны скорописцами и ходили потом по рукам благочестивых христиан. В последующих веках они продолжали оставаться предметом подражания. В знаменитом Гомилиарии Карла Великого, включившем в себя лучшие проповеди отцов католической церкви, беседы Григория заняли центральное место. Полвека спустя Реймский собор 852 г. повелел каждому пресвитеру прилежно читать и изучать проповеди св. Григория, а некоторые из них заучивать наизусть. Его «Пастырское правило» имело такое большое значение, что соборы IX в. в каталоге книг, необходимых для пастырей церкви, назначают этому сочинению место тотчас после Священного Писания. Каждый, приступающий к проповеди, должен был знать его во всех подробностях.
    Сказанным далеко не исчерпывается значение Григория для западной церкви, но всех его трудов нельзя перечислить в коротком очерке. Им, к примеру, была основана школа мальчиков, приготовлявшая будущих клириков, и Григорий, среди своих забот и болезней, находил время для того, чтобы непосредственно руководить их образованием: учил их пению и отправлению богослужения, чем очень способствовал исправлению церковно-богослужебного вкуса. Он произвел полный переворот в церковном пении, начало которому положено на Западе св. Амвросием. Григорий, очень заботившийся о торжественности и стройности богослужения, к четырем главным гласам Амвросия прибавил еще четыре гласа побочных, благодаря чему пение утратило свой речитативный характер и превратилось в одну определенную мелодию, в которой музыка господствовала над текстом. Папа учредил певческую капеллу и лично руководил упражнениями хористов.
    Трудно поверить, что этот энергичный, трудолюбивый человек имел очень слабое здоровье — постоянно страдал расстройством желудка, подагрой и ревматизмом. В последние годы из-за сильной слабости он почти не вставал с постели. В одном из своих писем он писал: «Так меня мучает подагра и другие болезни, что жизнь моя становится для меня самым тягостным и тяжелым наказанием. Каждодневно изнемогаю я от болезни и, стеная, ожидаю лекарства смерти». Умер Двоеслов в 604 г.

После смерти Мухаммада во главе мусульманской общины стояли халифы (заместители), избираемые поначалу всеми ее членами из числа близких родственников и учеников пророка. Первые четыре халифа были: Абу Бакр (правил в 632–634 гг.), Умар ибн аль-Хатаб (правил в 634–644 гг.), Усман ибн Аффаи (правил в 644–656 гг.) и Али ибн Абу Талиб (правил в 656–661 гг.). При них ислам выплеснулся далеко за пределы Аравии. Объединенные Мухаммадом арабские племена двинулись на завоевание соседних земель. Их выход на международную арену оказался настолько неожиданным, что поначалу никто не мог оказать им достойного сопротивления. Уже при Абу Бакре были совершены удачные походы в Сирию и Месопотамию. Следующий халиф Умар завоевал значительную часть сасанидского Ирана. У Византии были отвоеваны Сирия, Палестина, Египет и часть Малой Азии. В следующие десятилетия та же судьба постигла Закавказье, Среднюю Азию, Северную Африку и Испанию. Арабский халифат распространил свои пределы от берегов Атлантического океана до Индии, и большинство населения всех этих стран приняло ислам. За сто с небольшим лет новое вероучение превратилось в универсальную мировую религию, которую исповедовали десятки миллионов человек — успех поразительный, едва ли имеющий аналогии в истории и с трудом поддающийся объяснению.
    Завоевательные походы проходили на фоне сильных внутренних смут в арабском обществе. С самого начала среди местных мусульман обозначились два направления.
    Часть из них выступала за наследственную передачу власти в халифате прямому потомку пророка. А поскольку сыновей у Мухаммада не было, таковым считался Али — его двоюродный брат и муж его любимой дочери Фатимы. Эту часть мусульман стали вскоре называть шиитами (название пошло от выражения «шиа Али» — община Али). Их противники получили в дальнейшем название суннитов. («Сунна» — священное предание, записанное в VIII–IX вв. и состоящее из рассказов (хадисов) о жизни и деятельности пророка. Они служили чем-то вроде комментария или пояснения к Корану. Сунниты признают всю Сунну целиком, в отличие от шиитов, которые отрицают истинность многих хадис.) В 656 г. халиф Усман был убит шиитами. Власть перешла к Али, но тот правил не долго и, в свою очередь, был убит в 661 г. при выходе из мечети одним из своих врагов. После этого управление государством перешло к халифу Муави, который стал основателем династии Омейядов. Шииты, впрочем, не теряли надежды вернуть себе господствующее положение. В 680 г. сын Али Хусейн предпринял попытку выступить против Омейядов и во главе небольшого отряда направился из Мекки в Ирак. По дороге, у города Кербелы, он был окружен войсками халифского наместника. В результате упорного сражения сам Хусейн и все его немногочисленное воинство были уничтожены.
    После этого трагического события между суннитами и шиитами произошел окончательный разрыв, и вскоре последние превратились из политической партии в обособленную секту. В основе религиозных взглядов шиитов лежит доктрина об исключительном праве потомков пророка на власть над правоверными. В соответствии с ней сложилось учение о святых имамах (это слово переводится как «стоящие впереди»). Имамами мусульмане называют своих признанных и уважаемых руководителей — они есть и у суннитов, и у шиитов. Но значение имамов в учении шиизма несравнимо важнее, чем в системе суннизма (где имам всего лишь избранный людьми светский и духовный глава общины). Шииты относятся к имамам с благоговейным почитанием и считают их живыми представителями Бога на земле, полубожественными личностями, которые получают свою власть установлениями Самого Аллаха. Имамы непогрешимы, а их мнение по любому политическому вопросу или вопросу веры является авторитетным в последней инстанции. Это представление зиждется на учении о духовной преемственности имамов, основанной на эманации божественного «света Мухаммада». «Свет Мухаммада» (сущность души пророка) понимается как первое творение Аллаха, возникшее в виде светящейся точки задолго до создания человека. Первым носителем света считается Адам, за ним следовала длинная цепь избранных потомков Адама, главным образом пророков. После деда Мухаммада эманация пошла по двум линиям: одна часть «света» перешла к отцу Мухаммада и после него к самому пророку, другая — к брату отца Мухаммада, а затем к его сыну Али. От него «свет Мухаммада» стал последовательно переходить к «святым имамам», потомкам Али, возглавлявшим шиитскую общину.
    Первые шесть имамов, вплоть до Джафара ас-Садика, признаются подавляющим большинством шиитов. Этот имам был крупным теологом, его труды оказали большое влияние на позднейшую богословскую мысль. Так его примечания к Корану, частично дошедшие до нас, обнаруживают исключительно глубокое проникновение в мистические явления. Джафар, например, различал четыре аспекта Корана: выраженное (то есть буквальное значение) — для обычных людей; намеки — для избранных; прикосновения благодати — для святых и, наконец, реальности — для пророков. Таким образом, была намечена иерархия правоверных, отражающая степень их внутреннего знания и имевшая большое значение для позднейшего шиизма. Но вместе с тем Джафар стал причиной крупнейшего раскола в шиитском движении — после того как он, вопреки традиции, лишил права на имамат своего старшего сына Исмаила и провозгласил наследником младшего сына Мусу Казима, часть шиитов, получивших наименование исмаилитов, сочла этот акт незаконным, что и послужило причиной образования новой секты. Поскольку Исмаил умер раньше отца (около 760 г.) исмаилиты признали своим главой и седьмым имамом сына Исмаила Мухаммада. Он же считался у представителей этой секты последним «видимым» имамом. (В отличие от исмаилитов, большая часть шиитов почитает не семь, а двенадцать святых имамов. Двенадцатый — имам Мухаммад, родившийся в 873 г., таинственным образом исчез, когда был еще ребенком. Поскольку никто не видел его умершим, считается, что он взят Аллахом и должен появиться перед концом света в образе Махди, чтобы восстановить в мире справедливость.)
    Некоторое время секта исмаилитов не имела большого влияния, а ее учение на протяжении ста лет не отличалось особой оригинальностью. Новый импульс ее деятельности дал в середине IX в. иранский проповедник Абдаллах ибн Маймун аль-Кеддах («Окулист»). Под влиянием своего отца, глазного врача, который всю жизнь с увлечением занимался алхимией, Кеддах уже в юности приобщился к тайным наукам.
    По характеру он был человек ловкий и честолюбивый. Возглавив в 864 г. секту исмаилитов, Кеддах в короткий срок реформировал ее и придал ей замечательно хитрую и сложную организацию. Он же разработал принципиально новое вероучение, выделившее исмаилитов среди других течений шиитского ислама. В основе этого вероучения лежал догмат о «скрытом имаме». «Мир, — говорил Кеддах, — никогда не был лишен имама. Мир имел его во все времена. Не всегда только имам был виден людям. Он то являлся им, живя среди них, то скрывался и где-то таился до того времени, когда снова надлежало появиться среди людей. Исчезновение и появление имама в мире можно уподобить появлению и исчезновению света и тьмы в природе, то есть дню и ночи». Доктрина исмаилитов также делилась на «явную» и «скрытую». Существовала «внешняя», как бы официальная, доктрина и «внутренняя», тайная. Каждому пункту внешней доктрины соответствовал углубляющий его значение пункт внутренней. Внешняя доктрина мало чем отличалась от общего учения шиизма, кроме положения о седьмом имаме.
    Внутренняя доктрина состояла из двух частей: аллегорического истолкования Корана и хака-ика — системы философии, содержащей в себе элементы иудейского и христианского вероучений, а также мистики и магии. Но, конечно, основу для хака-ика искали прежде всего в Коране. Кеддах говорил, что каждое слово Корана имеет двойной смысл — очевидный и скрытый, причем извлечение скрытого текста из явного не менее важно, чем открытие священного текста пророком.
    Единым началом мироздания по внутренней доктрине исмаилитов являлся Всевышний Бог — Аллах. Он не имеет ни определенного образа, ни свойства, ни качества и вследствие этого совершенно непознаваем для людей. Молиться Ему нельзя. Аллах пребывает в состоянии вечного покоя и не может считаться непосредственным творцом мира. Процесс миротворчества, согласно учению Кеддаха, распадается на несколько этапов. Сначала Верховный Бог усилием воли выделил из Себя творящую субстанцию — Мировой Разум, Который является совершенным и обладает всеми атрибутами Бога. Этот Разум в идеальной форме содержал в себе весь план мироздания, но и он не был его творцом, а, в свою очередь, произвел из Себя вторую, низшую эманацию — Мировую Душу. Важнейший признак Души есть способность существования или жизнь. В силу этого свойства Мировая Душа пришла в движение и, стремясь к совершенству, выделила из Себя первичную материю, пространство и время. Первичная материя пассивна и не имеет творческого начала, поэтому сотворенные из нее землю, небесные сферы и живых тварей надо считать лишь грубыми подражаниями совершенным идеям Мирового Разума.
    Человек появился на земле во исполнение определенного назначения, составляющего смысл его существования, а именно: человек должен воспринять «Божественную Истину», которая приносится ему пророками. Исмаилиты верили в переселение душ и полагали, что после смерти душа либо попадает в рай (это состояние толковалось как достижение совершенного познания) или в ад (где костенела в невежестве).
    Однако души находятся там только определенное время, после чего возвращаются на землю, чтобы приобрести здесь знание под руководством имама.
    Пророк, или натик («говорящий»), есть отражение Мирового Разума в чувственном мире. Свое откровение он получает непосредственно от Бога. Однако проповеди пророков, изложенные в священных книгах, имеют скрытый смысл, недоступный пониманию рядового верующего. Для разъяснения тайного смысла их учения каждый пророк имеет при себе помощника самита («молчащего»), являющегося воплощением Мировой Души. Если первый раскрывает человечеству сущность волевых актов Мирового Разума, то миссия второго — разъяснять смысл слов пророка и осуществлять его заветы. Так, Моисей, Иисус, Мухаммад были натиками, а, соответственно, Аарон, апостол Петр, халиф Али — самитами. Всего Бог явил миру семь пророческих циклов, шесть из которых завершились приходом на землю шести пророков: Адама, Ноя, Авраама, Моисея, Иисуса и Мухаммада. Пророк седьмого цикла — аль-Каим (то есть «Стоящий», «Возвышающийся») прибудет на землю непосредственно перед концом мира, который должен наступить, когда человечество при помощи натиков-пророков, самитов-помощников и имамов, носителей высшего знания, восходящего через пророков к Мировому Разуму, достигнет совершенного познания. Тогда зло, которое есть не что иное, как незнание, исчезнет, и мир вернется к своей первопричине — Мировому Разуму.
    Но, пожалуй, главное значение Кеддаха для истории заключалось не в разработке этого вероучения. Его подлинным созданием следует считать исмаилитскую церковь — разветвленную и могущественную организацию, с помощью которой он надеялся добиться весьма амбициозной цели — объединить весь мусульманский мир, а затем и все человечество, в единое мусульманское царство, возглавляемое имамом-мессией, наполнить землю правосудием, справедливостью и установить «золотой век». Надо признать, что на первых порах успех его пропаганды был колоссальный. Выступая от имени «скрытого» имама (это был кто-то из потомков Исмаила, но кто — неизвестно), Кеддах фактически руководил всеми делами секты. Он умел с удивительной тонкостью и расчетливостью подбирать себе помощников из разных слоев общества, разных наций и разных религий. Вскоре сеть тайных, хорошо законспирированных исмаилистских организаций покрыла всю территорию халифата. В них существовала строгая вертикальная иерархия посвящений, которых было семь:
    1) мустаджиб- новообращенный, не знающий о существовании тайной доктрины;
    2) маазун (допущенный) — которому тайное учение сообщалось частично;
    3) дай (проповедник), изучивший «внутреннее учение» и возглавляющий местную исмаилитскую организацию;
    4) худджа — верховный проповедник, глава региональной сети организаций и знаток тонкостей внутренней доктрины;
    5) имам — непогрешимый носитель Высшего знания, решения которого по всем вопросам подлежали беспрекословному исполнению;
    6) самит;
    7) натик.
    Верующие первых двух степеней посвящения составляли основную массу общины. Посвященные третьей и четвертой ступеней были элитой секты.
    Наконец, имам — реальный глава исмаилитов — обладал в глазах верующих божественной властью. Но кто он и где находится, фактически никто не знал.
    Сам Абдаллах не успел довести свое дело до конца. После его смерти в Саламии (в Сирии) место вождя секты занял сын Ахмад. При нем она приобрела огромное политическое значение. Один из дайев, посланный в 887 г. в Ирак, обратил в исмаилизм некоего Кармата, и тот образовал особую группу исмаилитов-карматов. В 890 г. карматы захватили область Севад, а затем Бахрейн в Аравии. В конце IX в. во главе секты встал Абу Сайд, вероятно, сын Ахмада. Понимая, что пришла пора выйти из тени и «явиться» людям, он не пожелал довольствоваться ролью второго лица и прямо объявил себя имамом Убайдаллахом — одним из потомков Исмаила (можно предполагать, что к этому времени все настоящие потомки Исмаила уже были устранены Кеддахом и его сыном). Деятельность секты активизировалась. Во все концы мира высылались миссионеры, но наибольший успех проповедь исмаилитов имела в Северной Африке, где действовал выдающийся дай Абу Абдаллах. Местные берберские племена всегда были в оппозиции к арабским халифам и среди них легко распространялись различные религиозные учения, противопоставляющие себя суннизму. Главными носителями этих традиций были кутамиты — союз племен, обитавший на территории современного Туниса. Абу Абдаллаху удалось в короткий срок создать здесь обширную исмаилитскую общину и, опираясь на нее, сформировать сильную армию. В 909 г. после ряда успешных компаний под власть исмаилитов перешел весь Тунис. В том же году приехавший в Африку Убайдаллах открылся народу и был провозглашен халифом с официальным титулом аль-Махди. Новые правители получили прозвание Фатимидов (по Фатиме, жене Али и любимой дочери пророка, за потомка которых выдавал себя Убайдаллах).
    Наступательный потенциал молодого исмаилитского государства оказался чрезвычайно большим. Потомки аль-Махди быстро распространили свою власть на всю Северную Африку до берегов Атлантического океана. Правнук первого халифа аль-Муизз в 969 г. овладел Египтом, а его сын ал-Азиз присоединил к владениям Фатимидов Сирию и Хиджаз (западное побережье Аравии со священными городами Меккой и Мединой).
    Исмаилитский Египет выдвинулся в число сильнейших и богатейших мусульманских государств того времени. Правда, блестящий период его истории продолжался не долго, — в 1171 г. держава Фатимидов была завоевана султаном Салах-ад-дином, сторонником правоверного суннизма. Однако история исмаилитов на этом не закончилась. После падения их власти в Египте (и даже еще раньше) исмаилиты разделились на несколько самостоятельных сект. Вплоть до середины XIII в. большим влиянием пользовались низариты, создавшие в северном Иране свое исмаилитское государство с центром в Аламуте. Эта влиятельная секта существует в Индии и по ныне и возглавляется имамом с титулом Ага-хана. Представители другой существующей по сей день секты исмаилитов — друзы — распространены в горных районах Сирии и Ливана.