ПО СЛЕДАМ «ФРАНЦУЗСКОГО ЗОЛОТА»

      Вот уже более ста восьмидесяти лет не дают покоя кладоискателям так называемые клады Наполеона. Слухи о них появились уже в первые месяцы после изгнания французов из России, но «плоть и кровь» легенда обрела в последующие годы, когда то тут, то там в поисках сокровищ стали появляться различные загадочные личности, в том числе из числа бывших солдат наполеоновской армии.

      Поиск «московской добычи» велся и ведется до сих пор на всем протяжении пути отступления наполеоновской армии. При этом в качестве возможных местонахождений сокровищ зачастую указываются совершенно фантастические места, типа пресловутого Семлевского озера. Исследованием вопроса о сокровищах Наполеона занимался даже Оноре де Бальзак, написавший знаменитый рассказ «Березина».

      На самом деле в истории с сокровищами 1812 года далеко все не так просто. Начнем с того, что после Бородинского сражения генерал-губернатор Москвы граф Ф.В. Ростопчин занимался эвакуацией сокровищ Кремля. Их судьба была доверена начальнику Дворцовой экспедиции, действительному тайному советнику, сенатору и обер-церемониймейстеру П.С. Валуеву и чиновнику той же экспедиции Поливанову. Последний непосредственно готовил ценности к эвакуации в Нижний Новгород, Для этой цели Валуев затребовал у Ростопчина сто двадцать пять пар лошадей. В работе «Вывоз из Москвы государственных сокровищ в 1812 году» ее автор С.Н. Цветков, в частности, писал, что Валуев и Поливанов понимали, что времени на решение поставленной перед ними задачи у них мало. В силу этого они были вынуждены многое оставить — ни сил, ни средств, ни времени для укладки уже не было. В первую очередь были брошены старинное громоздкое оружие, старые материи и костюмы, массивные серебряные рамы и оклады.

      Дни и ночи упаковывая сокровища, энергичный Поливанов находил время прятать остававшиеся ценные вещи в потайные места. Не ограничившись эвакуацией предметов из Оружейной палаты, Патриаршей ризницы, Большого кремлевского дворца и Грановитой палаты, Поливанов вывез некоторые реликвии кремлевских соборов и древней церкви Спаса на Бору. Тем временем французская армия быстро приближалась...

      Большой обоз с сокровищами, около 150 повозок, наконец, двинулся по Владимирской дороге. Его сопровождали Поливанов, чиновники и служащие Дворцовой экспедиции. Меж тем в Кремле продолжалась лихорадочная работа: пытались спасти все, что не успели вывезти, что еще можно было укрыть от врага. Ценности замуровывали в тайники, зарывали в землю, прятали под полы. Несколько служащих Дворцовой экспедиции, собирая и пряча ценные предметы, оставались в Кремле даже 2 сентября, когда в город вошли французские войска...

      Через три месяца после того, как «Великая армия» оставила Москву, частично разрушенный маршалом Мортье Кремль был открыт для обозрения всем желающим. Одним из первых сюда приехал П.С. Валуев. Среди руин и груд битого камня он искал вещи из кремлевских дворцов. Повсюду валялись обломки дворцовой мебели, иконы с сорванными ризами. Нашлись бронзовые двуглавые орлы с кремлевских башен, бюст императора Петра I, который стоял на крыше Сената. Отыскался и большой крест с колокольни Ивана Великого (гораздо позже родился миф о том, что французы якобы вывезли и бросили в Семлевское озеро). Крест стоял, прислоненный к стене собора, — правда, золоченое серебро с него было содрано грабителями. Валуев обнаружил, что многие устроенные во время эвакуации тайники были разграблены...

      По официальной справке русского Министерства внутренних дел, «московская добыча» Наполеона составила 18 пудов золота, 325 пудов серебра и неустановленное количество церковной утвари, драгоценных камней, старинного оружия, посуды, мехов и др. Все это было вывезено из Москвы и частично осталось в тайниках на Смоленской дороге. Известный советский военный историк П.А. Жилин писал, что «по всей вероятности, отступая, противник «разгружался» и прятал награбленные ценности, но где именно спрятана «московская добыча», сказать трудно».

      Главная часть «московской добычи» Наполеона составила несколько десятков подвод (по одним источникам — двадцать пять, по другим — около сорока) и состояла из утвари соборов Кремля, старинного оружия, предметов искусства и драгоценностей: бриллиантов, жемчуга, золота и серебра. Часть изделий из драгоценных металлов была перелита в слитки. Для этого в Успенском соборе Кремля были оборудованы плавильные печи. Адъютант генерала Нарбонна де Костелан вспоминал, как французы «забрали и расплавили серебряную утварь кремлевских церквей, пополнив этим кассу армии». Плавильные горны работали и в других местах города.

      Собственные обозы с добычей имели наполеоновские маршалы Богарне, Даву, Ней, Мортье, Мюрат.

      Помимо этого, уходившие из Москвы французские солдаты и офицеры были нагружены своим личным достоянием. О том, как оно было приобретено, вспоминал казначей московского Данилова монастыря иеромонах Антоний: «Артиллерийские солдаты, вступив тогда же в монастырь, тотчас и начали в церкви с образов, и местных, и мелких, и раку обдирать, и даже в самой гробнице рыться, но не нашедши там ничего, кроме мощей Святых, бросили верхнюю доску поперек фоба... Поколику же возглавие на гробнице очень вызолочено жарко, то сколько ни было уверения, что оно медное, сорвали... Один только на Спасителе большой серебряной оклад со стразами и дорогими каменьями, разбивши саблею стекло, сорвали. Что же касается ризницы, то не только одежды с престолов снимали, но самые срачицы раздирали, и даже святыми антиминсами опоясывались, а как находили их короткими, то бросали на пол. Словом, причинили убытку тысяч до десяти».

      По свидетельству британского военного агента при русской армии Роберта Вильсона, французская армия была просто перегружена награбленным добром: «На протяжении целых переходов тянулись в три-четыре ряда артиллерийские орудия, зарядные фуры, госпитальные и провиантские повозки, экипажи всевозможных родов и даже дрожки, нагруженные различными вещами (в основном предметами роскоши), пехотинцы изнемогали под тяжестью ранцев, маркитантки везли добычу, награбленную в Москве, которою также были наполнены артиллерийские повозки и госпитальные фуры». Французский сержант Бургонь писал в своих мемуарах, что нес в своем ранце «несколько серебряных и золотых изделий, между прочим, обломок креста с Ивана Великого, то есть кусочек покрывавшей его серебряной вызолоченной оболочки». Даже французский писатель-классик Стендаль, бывший в ту пору интендантом наполеоновской армии Анри Бейлем, уходя из Москвы, не побрезговал зашить в подкладку своей шинели награбленные им золотые монеты: что поделаешь, европейская культура обязывает...

      По подсчетам краеведа из Вереи Ю. Лискина, даже если предположить, что каждый солдат стотысячной армии нес в своем ранце хотя бы полкило драгоценностей (монет, слитков, ювелирных изделий и т. д.), то общий вес награбленного, без учета обозной клади, составил около пятидесяти тонн. Но, по словам Вильсона, «пехотинцы изнемогали под тяжестью ранцев». От полукилограмма, понятно, изнемогать никто не будет. Значит, награбленной добычи было во много крат больше.

      Вывоз основных ценностей из Москвы французами происходил с 15 по 27 октября. Французский офицер Цезарь Лотье позднее вспоминал: «13 октября в Москве выпал первый снег. Мы задавали себе вопрос: как же перевозить ту драгоценную добычу, которую уже нагрузили на телеги, если только император не отдаст приказания оставить ее здесь». Император, однако, отдал другое приказание...

      Главная часть «московской добычи» вывозилась двумя обозами. Первый отправился из Москвы с сильной кавалерийской охраной в середине октября, еще до оставления Наполеоном Москвы, и направился по главной контролируемой французами коммуникации — Смоленской дороге. Предусматривалось, что в случае удачного прорыва армии к Калуге этот обоз присоединится к главным силам армии, проследовав под охраной частей корпуса Понятовского через Верею и Боровск.

      Второй обоз (французские источники называют его «трофейный») неотлучно следовал за императором до Малоярославца, где состоялся неудачный для французов бой. Прорваться к Калуге не удалось, и армия повернула к Боровску и Верее. 27 или 28 октября она встретила в районе Вереи первый «золотой обоз». С этого момента конвой с «московской добычей» шел до самой Вильны единым транспортом, постепенно тая по дороге.

      Относительно недавно много пустого шума было поднято вокруг «клада Наполеона», якобы таящегося на дне Семлевского озера под Вязьмой. «Ща найдем!» — бодро заявляли на всю страну со страниц «Комсомольской правды» странноватые персонажи. «Никто не слышал голоса историков и археологов о бесполезности поисков», — пишут исследователи В. Бацалев и А. Варакин в вышедшей в 1998 году книге «Тайны археологии». Естественно, поиски кончились пшиком — ведь никакого клада в Семлевском озере нет. Однако нелепый миф о сокровищах в Семлевском озере снова и снова выплывает на страницы печати — то здесь, то там...

      Во время трагической переправы через Березину часть «московской добычи» была, по слухам, зарыта и затоплена — вероятно, в нескольких местах. Известно, что в течение нескольких послевоенных лет окрестные помещики заставляли своих крепостных нырять в воды Березины и отыскивать на дне реки брошенные французами драгоценности. Все, что удавалось найти — в основном золотые и серебряные вещи, — продавалось за бесценок.

      Последние остатки «золотого обоза» были разграблены совсем потерявшими человеческий облик солдатами и офицерами «Великой армии» 10 декабря 1812 года на дороге между Вильно и Ковно, когда подводы, влекомые измученными лошадьми, беспомощно остановились перед покрытым льдом подъемом на Лопарскую гору. По словам самого Наполеона, «в Вильно мои войска разграбили двенадцать миллионов». Разгром «золотого обоза» довершили казаки Платова, отбившие часть «московской добычи» у французов. Часть трофеев, захваченных у Лопарской горы, была отправлена в Новочеркасск.

      Так где же находятся тайники с «московской добычей»? Совершенно очевидно, что на всем протяжении пути «Великой армии» их было не один и не два. Очевидно также, что их содержимое составляет не казна самого Наполеона, а брошенная добыча тех самых «изнемогавших» под тяжестью награбленного солдат, офицеров, генералов и маршалов «Великой армии».

      По мнению Ю. Лискина, французы стали избавляться от добычи уже после Малоярославецкого сражения, когда сопровождаемая тяжело груженным обозом наполеоновская армия двинулась через Боровск и Верею к Можайску. Вопреки приказу Наполеона об ускорении марша, войска и обозы сильно растянулись. Так, 28 октября штаб императора уже двигался через Можайск, в то время как арьергардные части Даву еще тащились где-то в грязи под Боровском.

      По воспоминаниям сержанта Бургоня, во время движения к Можайску французами было оставлено значительное количество снаряжения и награбленной добычи: «Дороги окончательно испортились, повозки, нагруженные добычей, тащились с трудом, многие из них оказались сломанными. С других возницы, опасаясь поломки, сбрасывали кладь. Вся дорога была усеяна ценными предметами: картинами, канделябрами, множеством книг...» Дивизия Жерара, шедшая в арьергарде армии, имела приказ уничтожать брошенное добро, сбрасывая его в реки, озера, болота, заполненные водой канавы. Чаще всего заторы случались на мостах через многочисленные реки и речушки, и тогда в воду летели целые повозки с добычей. Только на пути от Малоярославца до Вереи французам не менее пяти раз приходилось прибегать к этой «процедуре».

      Как раз в эти дни М.И. Кутузов в одном из приказов отмечал: «Неприятель в бегстве своем оставляет обозы, взрывает ящики со снарядами и покидает сокровища, из храмов Божиих похищенные».

      По словам бывшего директора Института военной истории Министерства обороны СССР П.А. Жилина, при отступлении от Малоярославца, на участке между Боровском и Можайском командовавший арьергардом генерал Жерар потребовал от колонны отстававших, сдерживавших темп марша солдат разгрузить ранцы, выкинув их содержимое в реку Протву. В возможности отдания такого приказа сомневаться не приходится: на плечах Жерара, подгонявшего отступающих, уже висели полки донских казаков.

      ...Сегодня старая дорога, превратившаяся в проселок, упирается в песчаный брод на Протве, который местные жители называют «брод на Верею». Ничто не напоминает о том, что именно на этом месте в середине октября 1812 года и произошла первая крупная «разгрузка» московской добычи. А сколько еще таких мест таится по пути отступления «Великой армии»...

ТАЙНИК У БЕРЕЗИНСКОЙ ПЕРЕПРАВЫ

      В 1836 году в доме дворянина Станислава Рачковского на одной из окраинных улиц города Борисова остановились на постой четверо солдат-ветеранов, возвращавшихся домой после двадцатипятилетней службы. Переночевав, они отправились дальше, за исключением одного — некоего Иоахима, уроженца Могилевской губернии. Солдат серьезно занемог, и хозяин уложил его в постель.

      Вечером, в Покров день, чувствуя, что силы оставляют его, Иоахим попросил хозяина прийти к нему. При разговоре присутствовал десятилетний сын Рачковского, Юлиан, которому на долгое время суждено было стать единственным хранителем тайны умиравшего солдата.

      Оказалось, что Иоахиму уже однажды довелось побывать в Борисове — в ноябре 1812 года, когда близ города, на подступах к переправе через Березину у села Студенки, происходило четырехдневное сражение между отступавшей наполеоновской армией и стиснувшими ее с трех сторон русскими войсками.

      В ту пору Иоахим служил в 14-м егерском полку. Он и еще девять солдат были отправлены дозором в сторону от дороги, по которой шли войска. За перелеском в поле они увидели завязший в грязи крытый фургон, вокруг которого суетилось несколько неприятельских солдат. Очевидно, французы попробовали через поле добраться до переправы, но увязли и теперь безуспешно пытались выбраться. Увидев приближающихся русских солдат, французы бросили фургон и кинулись к переправе.

      Иоахим одним из первых подбежал к брошенному фургону, откинул тяжелый полог и заглянул внутрь. Сначала ему показалось, что фургон пустой, но потом он разглядел восемь небольших бочонков, в два ряда стоявших на дне повозки.

      Солдаты выбили дно у одного из бочонков и не поверили своим глазам: бочонок был доверху заполнен золотыми монетами. То же самое было в остальных...

      Ситуация не располагала к долгим раздумьям: каждую минуту могли показаться либо французы, либо свои, и еще неизвестно, что было бы хуже. Немного в стороне, неподалеку от берега реки, у двух дубов солдаты быстро выкопали яму, застелили ее кожаным пологом с фургона и высыпали туда золотые монеты из бочонков. Чтобы замаскировать свежевскопанную землю, над кладом развели костер.

      А спустя два дня во время боев у переправы погибли пятеро из посвященных в тайну. Потом был заграничный поход через всю Европу... И так случилось, что к 1836 году Иоахим оказался единственным оставшимся в живых из тех десяти егерей. А теперь и он умирал — неподалеку от заветного клада.

      Солдат пообещал Рачковскому показать то место, где у двух дубов зарыто золото, но, увы, встать на ноги ему уже было не суждено, и болезнь унесла его в могилу. Перед смертью он просил Рачковского, если тот выроет клад, три раза в год заказывать общую панихиду за русских и французов, убитых в той войне.

      Рачковскому было знакомо место захоронения клада, о котором говорил солдат. Правда, росшие там два дуба уже лет пятнадцать как срубили, но два больших пня все еще сохранились и могли служить ориентиром. Тем не менее он так и не решился выкопать клад.

      Прошло несколько лет. Умер старик Рачковский, а его сын Юлиан Станиславович, слышавший все разговоры Иоахима с отцом, был «за политику» сослан в далекую Вятскую губернию. Вернуться в родные места Рачковскому-младшему разрешили, когда ему уже было за семьдесят. Все эти годы он хранил тайну золотого клада, зарытого у двух дубов, и лишь преклонный возраст заставил его нарушить молчание. В 1897 году он направил в Петербург докладную записку о кладе на имя министра земледелия и государственных имуществ. Оттуда его записку переслали в Археологическую комиссию, откуда спустя некоторое время пришел ответ: сообщение Рачковского «принято к сведению». На его последующие обращения туда с предложением своих услуг и просьбой начать раскопки комиссия вообще не сочла нужным отвечать.

      Тогда Рачковский обратился к почетному председателю Археологической комиссии графине Прасковье Сергеевне Уваровой. Ответ снова разочаровал его: в нем говорилось: «Ни Петербургское, ни Московское археологическое общество — никто из нас не пускается в такие дела, ибо мы по уставу преследуем только ученые цели, предоставляя кладоискательство частным лицам или правительству».

      Но Рачковский упорно продолжал писать во все инстанции, пока, наконец, министерство внутренних дел не дало ему разрешение на раскопки сроком на один год.

      С того дня, когда солдаты зарыли золотой клад, прошло уже восемьдесят пять лет. Берега Березины, ежегодно заливаемые весенним паводком, неузнаваемо изменились. Поэтому найти то место, где некогда стояли два дуба, было уже невозможно. Тем не менее на свои собственные средства старик нанял нескольких землекопов, те потыкали землю железным щупом, покопались наугад в двух-трех местах... На том поиски Рачковского и кончились.

      Но клад у Березинской переправы продолжают искать и в наши дни. Сегодняшние кладоискатели оснащены гораздо лучше, чем во времена Рачковского. Поэтому точку на этом деле ставить рано. А вдруг однажды под лопатой искателей сокровищ блеснут золотые монеты, зарытые в холодном ноябре 1812 года солдатом Иоахимом и его товарищами...

СУДЬБА АРТИЛЛЕРИИ ВЕЛИКОЙ АРМИИ

      Чем дальше в прошлое уходят события Отечественной войны 1812 года, тем труднее отгадывать оставленные ей загадки. Одна из них — таинственная судьба части бесследно исчезнувших артиллерийских орудий так называемой Великой армии Наполеона.

      Известно, что армия Бонапарта вторглась в пределы России, насчитывая в своих-рядах 608 тысяч человек. Обратно, за Неман, возвратилась лишь 81 тысяча. А из 1200 пушек, имевшихся у неприятеля, по подсчетам верейского краеведа-историка Ю. Лискина, уже через три дня после переправы через реку Березину уцелело не более сорока. Таким образом, в России Наполеон потерял не менее 1160 артиллерийских стволов.

      Но и это еще не все. В начальный период кампании на русском театре военных действий неприятель добыл в качестве трофеев 156 орудий различных калибров, не менее двадцати тысяч пудов пороха и двадцать семь тысяч артиллерийских снарядов. Таким образом, в пределах России Наполеоном утрачено не 1160, а, с учетом трофеев, не менее 1316 орудий.

      В основном это были пушки и мортиры распространенной в то время в Европе системы изобретателя генерала Грибоваля. Так называемая система Грибоваля во Франции получила повсеместное распространение. Гладкоствольные бронзовые орудия, заряжаемые с дула, устанавливались на деревянных лафетах, оборудованных примитивным подъемным механизмом. Для прицеливания служило приставное выдвижное устройство, или диоптр, мушка едва возвышалась на дульном утолщении, а иногда заменялась чертой или стрелой, выгравированной на стволе. Запалы были сделаны во ввинчиваемых стержнях. Снаряды употреблялись шаровые: сплошные ядра для настильной или настильно-рикошетной стрельбы из пушек и разрывные гранаты для стрельбы из гаубиц, которые стреляли также и картечью. Пушки имели длину канала ствола 18, а гаубицы — около 5-6 калибров. Стреляли такие орудия на триста сажен (1500 — 1600 шагов). Каждая батарея корпусной или линейной артиллерии насчитывала от 6 до 8 стволов. В каждом линейном полку имелось по три пушки.

      Сам Бонапарт, будучи мастером организации артиллерийского боя, высоко ценил огневую мощь своих батарей и умело применял их в ходе военных кампаний. Артиллерию он называл «молотом, который кует судьбы народов».

      Уже с началом изгнания Наполеона из России, по Высочайшему рескрипту императора Александра I от 14 ноября 1812 года, в России, на территориях тех губерний, где велись военные действия, специально уполномоченными военными чиновниками производился поиск брошенного и сокрытого французской армией вооружения и имущества. Армейское командование также зорко следило за розыском оставленной неприятелем артиллерии. Так, в открытом предписании генерала П.П. Коновницына от 30 октября 1812 года № 727 указано: «Предъявитель сего , командированный в Смоленскую, Калужскую, Тульскую и Московскую губернии для сбора и направления в Москву взятых у неприятеля орудий. Всякий, не исполнивший сего повеления, подвергнешь себя строжайшему взысканию, по силе полевого уголовного уложения ».

      В результате принятых мер к 10 января 1819 года (то есть почти за 7 лет) удалось разыскать и свезти в Москву 875 артиллерийских орудий. Часть этих стволов, ставших трофеями русской армии, ныне можно видеть на каменных подложках возле стен Арсенала Московского Кремля.

      Для справки: в ходе заграничного (1813 года) похода русской армии было взято нашими войсками и передано государствам-союзникам еще 380 орудий. Но эти стволы не относились к артиллерии армии вторжения.

      Где же еще 441 орудие, оставленное захватчиками и не обнаруженное в ходе специального розыска, проводившегося в России? Терял ли Наполеон артиллерию при отступлении от Малоярославца в долине реки Протвы, в окрестностях древней Вереи и в каком количестве? Если да, то где именно, и удалось ли потом отыскать все брошенные и спрятанные здесь пушки «Великой армии»?

      В специальном издании «Орудия, отбитые у неприятеля в 1812 году» (1911), составленном по поручению Особого комитета по устройству в Москве Музея 1812 года на основе документов Московского губернского правления, московского отделения генерального штаба, московского комендантского управления и московского артиллерийского склада при Арсенале, прямо указывается: «Крупнейшие потери артиллерии наполеоновская армия несет после отступления из Москвы. Более 1000 орудий потерял Наполеон и его союзники. О 700 таких орудиях есть точные указания, когда и где они отбиты у неприятеля, но о многих нет сведений. Возможно, что много орудий неприятель зарывал в землю». На чем основывалось такое компетентное мнение?

      Архивные документы рассказывают, что в процессе поисков брошенной или сокрытой войсками Бонапарта артиллерии, действительно, были случаи, когда находили артиллерийские стволы, зарытые в грунт.

      Так, например, в архивном деле «Об отыскании орудий близ Колоцкого (что на Бородинском поле) монастыря» (1 января 1813 года) сообщается: « Для отыскания зарытого неприятелем при Колоцком монастыре оружия командирован капитан Фаустов». Этот офицер доставил Московскому гражданскому губернатору «реестр отрытым там орудиям». Из документа видно, что там было найдено двадцать четыре орудия. Интересен приложенный к документу перечень основных неисправностей разысканных пушек. В основном у всех отпилены правая и (или) левая цапфы. Отпил одной или двух цапф на бронзовом корпусе орудия означал, что оно уже не может быть установлено на лафет для боевого применения. К тому же это наиболее быстрый способ выведения из строя оставляемого неприятелю орудия даже в полевых условиях.

      Еще один аналогичный документ — рапорт военного чиновника от 30 мая 1817 года № 1264 на имя Инспектора всей артиллерии «О пушках, зарытых близ Борисова». В нем сообщается о том, что «в 1815 году близ Борисовских укреплений в земле нижними чинами саперного батальона стасканы с лафетами и пятью передками шесть неприятельских орудий, за отыскание коих выдано тем служителям в награду по триста рублей». То есть в рапорте идет речь об отыскании зарытой в землю целой французской батареи! А ведь через Борисов Наполеон отступал в последней декаде ноября 1812-го, когда столбик термометра опускался до отметок ниже двадцати градусов. Это сколько же усилий понадобилось, чтобы в этих условиях зарыть в промерзлую землю шесть орудий!

      Наконец, известно «Дело об иностранном орудии, отысканием в Смоленске, которое зарыто было в щебне». Согласно документам дела 23 октября 1818 года рядовые русской армии, роясь в щебне от разрушений в бывшей цитадели комиссариатских зданий, нашли двенадцатифунтовую пушку, принадлежавшую неприятелю. Счастливцам за находку было выдано по пятьдесят рублей каждому.

      Итак, задокументировано несколько фактов отыскания сокрытых неприятелем в земле артиллерийских орудий. Понятно, что в первой четверти XIX века, при отсутствии привычных современным саперам, криминалистам и геологам мино- и металлоискателей, бомбоискателей и протонных магнитометров, отыскание зарытых в грунте артиллерийских орудий французской армии было либо результатом свидетельских показаний, либо делом случая. Таким образом, можно обоснованно предположить, что если снятые французскими артиллеристами или специальными подразделениями арьергарда с лафетов стволы тут же, вблизи проселка, на пересеченном, покрытом растительностью участке зарывались в сырой осенний грунт, следов перекопа позже обнаружить было просто невозможно. Такой тайник можно сравнивать с необозначенным захоронением, оставленным в чужой земле навечно. Теперь мы вправе рассматривать такого рода сокрытия 1812 года как объекты возможного археологического поиска.

      В поисках разгадки тайны верейские краеведы восстановили последовательность событий той поры.

      Город Верея и тогдашний Верейский уезд были летом и осенью 1812 года частью театра военных действий. Если посмотреть на карту, с севера от Вереи — Борисова (бывший Борисов-городок) и Можайск, с юга, по Верейскому меридиану последовательно: деревни Волчонки, Алферове, Устье, Совьяки, Роща, город Боровок, деревня село Городня и город Малоярославец. Все дороги от Боровска вплоть до Малоярославца и обратно, от Малоярославца через Верею до Можайска представляли собой «аппендикс», в который сначала втянулась, пытаясь пройти к Калуге, а затем застряла и на ходу перестраивалась для отхода на старую смоленскую дорогу огромная французская армия с бесчисленными обозами.

      Известно, что 15 — 19 октября 1812 года неприятель выходил из Москвы, имея вместе с авангардом более 100 тысяч человек. По французским источникам, в эти дни с армией двигалось на Калугу через Малоярославец 533 единицы артиллерии. И если пехота и прислуга в ней казались поначалу превосходными, то лошади были изнурены «совершенно» или «до крайности». К слову, в описаниях очевидцев и участников того нашествия на Россию ясно представлен военный прием, могущий служить ключом к пониманию ситуации вокруг потери артиллерии во время похода французских войск. При обильных осадках, сопровождающихся холодным ветром и распутицей, болезнями и падежом тягла, орудия и фуры с боеприпасами бросали на дорогах или прятали вблизи них. Так было даже в летний период кампании. Правда, тогда чуть позже орудия подбирал арьергард, имевший в своем составе специальные саперные и ремонтные подразделения. Таким образом, расчетную скорость марша наступавших на Москву сил французам удавалось выдерживать. А тут — вторая половина октября: непогода, раскисшие дороги, отступление...

      Как свидетельствовал старший офицер наполеоновской армии Христофор Людвиг фон Иелин, «...во время этих переходов 19—25 октября шел холодный дождь, дороги сделались непроходимыми, одежда обледенела. Обозы, пушки и прочее застревали до осей в топях, откуда их вытаскивали с величайшим трудом . Обремененные добычей, мы употребили после продолжительной стоянки в Москве семь дней, чтобы пройти расстояние (до Малоярославца), на которое потребовалось бы не более 24—25 часов».

      Отметим, что к 23 октября неприятель, оставивший Москву, приближался к Боровску. К этому времени его батарейная артиллерия уже «потеряла большую часть лошадей».

      В эти самые дни и часы, в тех же погодных условиях, 6-й пехотный корпус русской армии под командованием генерала Д. С. Дохтурова и кавалерия под началом другого героя Отечественной войны — генерала М.А. Милорадовича, совершали стремительный марш-бросок от Тарутина к Малоярославцу, имея целью перекрыть «Великой армии» пути к Калуге, принять на себя всю силу удара гвардии вице-короля Италии Евгения Богарне, шедшего в авангарде войск Бонапарта. Русские силы опередили грозного неприятеля всего на пять часов, вышли и закрепились на высотах города, где приняли бой. О той проигранной Наполеоном битве историками написано немало.

      25 октября в селе Городня (точно на том самом месте, где теперь стоит дом Надежды Дышловой) состоялся военный совет Наполеона с Мюратом, Богарне, Лаву и Бессьером, в ходе которого, на пороге полной катастрофы, император принял вынужденное решение — возвращаться на Старую Смоленскую дорогу Его адъютант, генерал де Сегюр, воспроизвел слова, тяжело оброненные Бонапартом: «Довольно отваги. Мы слишком много сделали для славы. Теперь время думать только о спасении остатков армии!»

      Малоизвестный факт: в Городне, по обе стороны от дороги, 24 и 25 октября французы сделали первые большие захоронения погибших в битве, от ран и болезней. В дальнейшем, на всем пути следования от Городни через Верею на Можайск, поступали точно так же.

      Итак, теперь Бонапарт устремился к Верее. Он предписал маршалу Жюно направить к этому городу все маршевые батальоны и эскадроны, собранные в Можайске, а также находившуюся там артиллерию гвардии и армейских корпусов. 25—26 октября к Верее движутся и артиллерийские батареи французов, отступающих от Малоярославца, и артиллерийские батареи, ранее дислоцированные в Можайске Император опасается, что у Вереи, которую 29 сентября лихим штурмом уже отбивал у его вестфальцев партизанский отряд русского генерала Д. Орехова и где теперь находится сторожевая застава последнего, французов ожидает «второй Малоярославец». Уж очень неприятны были ему гребни высот, на которых расположена древняя Верея! По указанной причине Наполеон стремится упредить русских на два-три перехода.

      Но от военной судьбы Бонапарту уже не уйти. Несмотря на то, что это все же удалось, впереди французов ожидало сражение под Вязьмой, где Милорадович встретил огнем катившуюся на Запад армию захватчиков. В Верею же — место предполагаемого краткого отдыха французского Главного штаба — заблаговременно направляется возимый со штабом гелиограф: трехцветный световой прибор, предназначенный для передачи условных световых сигналов (депеш) в сторону Можайска, далее, по эстафете — во Францию. Можно только догадываться о содержании переданной позже из Вереи световой депеши.

      Тот же Христофор Людвиг фон Иелин о событиях 25— 26 октября 1812 года впоследствии вспоминал: «Дороги становились все хуже. Падеж лошадей вызвал необходимость отдать приказ сжечь повозки, оставшиеся позади, топить в реках пушки, которые нельзя было тащить далее, взрывать пороховые обозы; все это поручено было исполнить отряду, оставшемуся в арьергарде . 26 октября мы двинулись по направлению к Верее».

      С 26 октября в арьергарде отступающей к Верее армии Наполеона следуют части (25—28 тысяч) наиболее боеспособного корпуса маршала Даву. Именно этим людям под командованием дивизионного генерала Жерара было поручено подгонять отстающих (до двадцати тысяч) и на месте решать судьбу того, что остается позади армии: орудий, фур, ценностей, похищенных в Москве, гражданских обозов.

      До Вереи отступавшие шли более суток. Маршрут движения их основной массы уже известен. Однако и войска, и обозы не могли двигаться колея в колею. По этой причине шел поиск обходов и кратчайших путей. Какая-то часть перемещавшихся рисковала наугад. Начали появляться предвестники паники, бегства.

      К тому же, начиная с 25 октября, температура воздуха ночью упала до минус четырех-пяти градусов по Реомюру (то есть до минус пяти-шести градусов по Цельсию). Люди страдали от холода. Падеж лошадей резко усилился. Обледенели сырые дороги. Подъемы, низины и мосты все более становились неприступными для артиллерии и обозов...

      Боровский краевед А. А. Антипов отыскал в «Калужских губернских ведомостях» (№ 43 от 26 апреля 1911 года) заметку следующего содержания: «Село Тимашово, отстоящее от Боровска в семи верстах, в настоящее время насчитывает около 60 дворов . Говорят, что в Тимашове при проходе армии Наполеона через мост, пролегающий через речку Городенку, провалилась и затонула в воде фура, которую достать не удалось».

      В «критических» местах французская артиллерия на марше несла самые ощутимые потери. Десятки орудий по разным причинам были брошены, и их судьбу уже решали пехотинцы арьергарда Даву. Со своей стороны, несмотря на частые стычки с казаками атамана Платова, личный состав французского арьергарда без промедления выполнял возложенную на него боевую задачу Тут же, в низинах, брошенные орудия разукомплектовывались, у них отпиливались цапфы, после чего их или топили в черных водах Протвы и ее притоков, или закапывали в болотистых и песчаных местах Таким образом, наиболее вероятными местами сокрытий на протяжении пути от Городни до Можайска являются те участки дороги, которые расположены над Протвой, плохо проходимы в распутицу или имеют крутизну спусков и подъемов от десяти до тридцати градусов.

      Жители деревень Загрязья и Совьяки Боровского района передают из уст в уста рассказ о том, что здесь, на дороге, в низинах и болотинах французская армия бросила большое количество оружия. Многое ушло в топь, под воду Боренки, которая впадает в Протву.

      По мнению уже упоминавшегося Ю. Лискина, на протяжении среднего перехода французы могли терять от нескольких десятков до сотни орудийных стволов После Смоленска и до Лопарской горы, что по дороге на Ковно, их прятали от неприятеля все реже — силы отступавших таяли Таким образом, верейский отрезок пути армии Наполеона (от деревни Совьяки до Вереи и от этого города до деревни Борисова) отличается от всех последующих тем, что именно здесь, на подступах к городу и по миновании его, арьергард Даву тщательно выполнял приказ императора о сокрытии брошенных основными силами на путях отступления артиллерийских орудий, Известно примерно о двух десятках пушек, отбитых в эти дни у неприятеля казаками. По самым скромным подсчетам, на марше в дальних и ближних окрестностях Вереи и в самом городе в октябре 1812 года было зарыто в грунт и затоплено до 50 орудий, которые не отысканы по сей день К Можайску французы подошли уже с заметными потерями в артиллерии.

      Боровский краевед Н.В. Заикин сообщал, что, по имеющимся у него проверенным сведениям, в середине тридцатых годов уже нашего столетия при отсыпке полотна дороги в населенном пункте Совьяки, там, где в Протву впадает малая речка Воронка, рабочими были случайно обнаружены три старинные бронзовые пушки. К сожалению, их передали не в музей, а на местный завод, где умельцы распилили их «на кольца»... А верейские краеведы знают, что жители города и окрестных деревень все еще передают из поколения в поколение рассказы о том, как «тогда-то» по весне или в «то» жаркое лето кто-то видел на дне Протвы старинное чугунное ядро или заиленный артиллерийский ствол.

      Уже не полноводная, как когда-то, Протва медленно уносит свои воды к Оке. О чем молчит река? О чем молчат ее притоки: Линовка, Корженка, Мжут, Репенка, Ратовка, Берега, Нема?

Библиотека Ивана Грозного

Правление на Руси царя Ивана Грозного ознаменовано в нашей истории не только значительными реформами и преобразования, но и оставленным потомкам культурным наследием значительного характера, «духовным» кладом - Либерией - Библиотекой Ивана Грозного, насчитывающей по разным сведениям более 800 томов уникальных рукописей.

На протяжении почти 15 столетий ученые спорят о происхождении данного, до сих пор не найденного клада.

Наиболее правдоподобна версия, что рукописи, написанные по-тюркски (группа языков, распространенных в Восточной Европе), изначально принадлежали византийским императорам, затем были перевезены в Рим, а дальше в столицу Руси. Однако, до сих пор остается загадкой, как именно попали они к Ивану Грозному.

Существует предположение, что он «охотился» за уникальной коллекцией книг, по другой версии, фонд библиотеки был увеличен за счет приобретения рукописей из разных стран, или даже частью его легендарного собрания стало коллекция книг и документов, которая принадлежала князю Киевской Руси Ярославу Мудрому.

В хранилищах и тайниках под землей могут находится летописания древних славянских народов, редчайшие собрания книг, вывезенных из Твери, Суздаля, Пскова, Новгорода.

Кроме того доказано, что в библиотеке находились собрания уникальных древних географических карт, среди которых была карта и империи Чингисхана.

Судьба «таинственной либерии» волнует не одно поколение царей, императоров, князей. В частности, ее активно искали и Борис Годунов, и Петр Первый при участии Сената, и Император Наполеон во время покорения Москвы.

Местонахождение уникального исторического клада, состоящего из свитков, старинной утвари и значительного количества книг, до наших дней доподлинно неизвестно никому.

В разные периоды выдвигались версии о возможном расположении Библиотеки Ивана Грозного в Москве, в Александрове (по версии части ученых, он увез рукописи с собой в Александровскую слободу, там ее след утерян), или даже в Вологде, где царь проводил значительную часть своего времени.

Существует и другая версия, что библиотека Ивана Грозного никогда не покидала Москвы, и находится на территории Кремля.

Тайна монеты Богдана Хмельницкого    
   
Много интересных в Украине связано с деньгами и денежным обращением. Историки, например, до сих пор спорят: была ли Украина самостоятельной державой во времена Богдана Хмельницкого? Город Чигирин в середине XVII века превратился в настоящую столицу Украины. В нем было несколько резиденций иностранных послов, стояло войско, находился гетманский двор, правительство. Не хватало лишь одного – монеты украинской чеканки. А может, она все-таки была?

Еще в «Повести временных лет» Нестор Летописец упоминает: «И дали Олегу по щеляги, как и хазарам давали…». Несомненно, что щеляги – деньги, но как они выглядели и почему не встречаются в древнерусских кладах? В «Русской правде» - древнейшем своде законов Руси, указаны размеры штрафов. За кражу коня нужно было платить 2 гривны, за вола – гривну, за корову – 40 резан, за третяка (трехгодовалая скотина) – 15 кун, за теленка – 5 резан, за барана – ногату. Путем простого сопоставления исследователи установили, что 1 гривна = 20 ногатам = 25 кунам = 50 резанам. Как выглядела гривна – известно, но как выглядели остальные деньги? Разбираться исследователи начали с резана. Историки обратили внимание, что в кладах часто находили обрубки монет. Кто-то предположил: а ведь это и есть резан! Дальше пошло легче. В результате выяснилось, что «ногата» и «куна» это лишь общий вес серебряных монет и их обрезков! Итак: гривна весила – 68,22 грамм, ногата – 3,41, куна – 2,73 и резан – 1,36 гр. После татаро-монгольского нашествия, собственных денег Русь-Украина не имела несколько веков.

Летом 1651 года под Берестечком состоялась кровавая битва. Украинское войско потерпело поражение , сотни казаков утонули при переправе через реку Пляшеву… Эта трагедия позволила… подробно изучить картину денежного обращения в Украине того времени. Аквалангистом было найдено 38 кошельков и сумок, в которых хранилось 495 монет. Хронологический диапазон найденных денег составил почти сто лет. Самая «старая» монета – четверть серебряного талера 1555 года Августа Саксонского, а самая «молодая» - рижский солид 1967 года шведской королевы Кристины. Интересно, что польских монет было немного и самыми «старыми» оказались монеты Сигизмунда III, который давно умер. Деньги его преемников вообще отсутствуют, хотя и Владислав IV и Ян Казимир чеканили свои монеты с 1636 по 1651 год. Больше всего оказалось монет прибалтийской чеканки времен Густафа Адольфа, Кристины и прусского князя Георга Вильгельма. Всего таких монет найдено 261, тогда как польских было лишь 129. Кроме этого, были еще талеры, флорины Саксонии, Фландрии, Голландии и Германии. На наличные деньги самого «тугого» кошелька можно было купить лишь пару сапог, шапку и немного продуктов. Денег из других кошельков хватало лишь на хлеб и табак. Вместе с тем, из документов известно, что генеральный писарь получал – 1000 злотых, генеральный обозный – 400, войсковые судьи – по 300 злотых в год!

Если до мая 1652 года Хмельницкий формально еще признавал власть польского короля и нахождение в составе Речи Посполитой, то после битвы под Батогом все свои универсалы он подписывал уже безо всякого упоминания польского главенства. Историки до сих пор спорят – была ли Украина независимым государством в то время? Как известно, для подтверждения последнего недоставало лишь одно – монеты украинской чеканки. В то время в Европе и некоторые города чеканили свою монету. Сигинзмуд III в 1612 году даже предоставил такую привилегию шляхтичу Андрею Кротоцкому и тот долгое время чеканил талеры в Лобженице. В Украине такой привилегии не было ни у кого, но кто мог помешать гетману чеканить собственную монету? До Переяславской Рады было еще далеко, Украина Хмельницкого была сильна, как никогда ранее. Крепкие казацкие гарнизоны а Овруче, Коростышеве, Прилуках, Виннице, Бралове, Мурафе, Шаргороде, Стене, Ямполе не позволяли полякам даже носа сунуть в Украину. В случае войны Хмельницкого легко мог собрать стотысячное войско.

В 1652 году в Европе узнали, что Хмельницкий продемонстрировал несколько послам, находящимся в Чигирине, образцы новенькой украинской монеты. Для послов это было полной неожиданностью; чеканили в условиях полной конспирации. Монетный двор, скорее всего, расположили в Суботове, в подвале усадьбы гетмана, как считают некоторые археологи. Богдан Хмельницкий всегда отличался скрытностью. Многое в жизни этого выдающегося лидера до сих пор окутано тайной. Вся его жизнь это не только великие дела и походы, но и тайны, интриги и неожиданные решения. Гетман никогда, например, не захватывал Львов, а каждый раз довольствовался огромным выкупом. Может быть, полученное серебро и пошло на украинскую монету? Русский посол Кунаков передавал в донесении в Москву, что «в Чигирине де учинил Богдан Хмельницкий мынзу и деньги делают; а на тех новых деньгах на одной стороне мечъ, а на другой стороне его Богданово имя». К концу 1652 году подобные известия стали просачиваться и в Варшаву. Подольский воевода Станислав Потоцкий в письме от 29 октября 1652 года сообщал королю Яну Казимиру: «Хмельницкий вмешивается в дела вашей королевской милости: чеканит деньги». Французская «Gazette de France» от 21 декабря 1652 года тоже сообщила, что «казацкий гетман начал чеканить в Украине монету на свой лад, чем вызвал протест подольского короля». Что же помешало ввести эту монету в обращение – остается загадкой. Если тайну раскроют и монету найдут, то это будет сенсация мирового значения.