БЕЗУМНАЯ КОРОЛЕВА ХУАНА, КОРОЛЕВА ИСПАНИИ

Вечером 24 февраля 1500 года на улицах Гента лежали высокие сугробы снега, и запоздалые граждане спешили поскорее добраться до теплой домашней печки. В Принзенхофе, 365 окон которого были освещены, как при пожаре, веселились. Оттуда доносились пение и звуки виолончели, арфы и гобоя, а на кухне стояла громкая трескотня. Граждане города почти не обращали на это внимания. Это был один из многочисленных праздников, которые обычно устраивал эрцгерцог Филипп Красивый, губернатор Фландрии и сын императора Максимилиана. Он любил общество, вкусную пищу и красивых женщин, он был молод, и нельзя было требовать от двадцатидвухлетнего принца, чтобы он жил как монах.

Сияющий украшениями и весельем принц танцевал в большом праздничном зале почти без перерыва. Ничуть не уставая сам, он заставлял выбиваться из сил одну красавицу за другой. Вопреки своему прозвищу, он не был красив. Высокий мускулистый, со светлыми волосами, красным цветом лица, типичным для фламандца, и ясным взглядом. Но его длинный нос сильно округлялся на конце, а из-за чересчур резко очерченных губ создавалось впечатление, что он постоянно дуется. Однако он был таким живым и веселым, что смотреть на него было одно удовольствие.

В высоком кресле у камина, в котором горел целый ствол дерева, сидела молодая женщина, не спускавшая с него глаз, и, казалось, что по мере того, как возбуждение принца росло, она становилась все печальнее. Когда он склонился к уху миловидной блондинки, которую держал за руку, молодая женщина болезненно поморщилась.

Она была красива: темно-каштановые волосы, узкое, нежное лицо, постоянно беспокойные глаза выделялись из вереницы молочно-румяных лиц ее окружения. Но сейчас она была бледна, под глазами темные круги, что объяснялось ее беременностью. Роскошное, усыпанное бриллиантами платье из затканного золотом сукна и пурпурного бархата, несмотря на широкий покрой, не скрывало этого.

Молодая женщина была супругой веселого принца: Хуана Кастильская, третий ребенок знаменитой католической королевской четы, Фердинанда и Изабеллы. Она была очень любящей и ревнивой женой и терпеть не могла, когда ее муж приближался к другой женщине. Из ревности она пришла и на этот праздник, хотя предстоящие ей скоро роды второго ребенка должны были бы приковать ее к постели. Но она должна была быть там, где находится Филипп, даже если он за весь вечер ни разу не взглянет на нее.

Придворные дамы посматривали на королеву и беспокоились, когда увеличивающаяся бледность выдавала ее волнение. Наконец, одна из них осмелилась обратиться:

– Ваше высочество не должны здесь оставаться. Ваше высочество слишком болезненны для этого.

Рукой, судорожно сжимавшей до того ручку кресла, она сделала властный жест.

– Я хочу быть здесь, Касильда. Оставь меня в покое.

Молодая дама не настаивала и отошла на свое место за креслом госпожи. Но она заметила, что под краем покрывала на лбу у Хуаны выступили капельки пота, и принялась посылать мольбы к небесам, чтобы принц вывихнул ногу и праздник поскорее закончился. Настало время ужина.

Внезапно Хуана издала глубокий вздох и крикнула:

– Касильда… руку… скорее…

Дамы подскочили к ней и вывели из зала.

– Мне кажется, пришло время, – тяжело дыша, сказала Хуана. У меня не хватит сил дойти до спальни.

Отнесите меня в соседнюю комнату… скорее… скорее!

Несколько минут спустя Касильда выбежала оттуда и распорядилась приготовить госпоже постель и принести носилки. Затем она ворвалась в бальный зал и подошла к Филиппу.

– Монсеньор, я должна сообщить вам, что ее высочество родила сына.

Эрцгерцог удивленно повернулся к ней.

– Как? Уже?…Но еще несколько минут назад я видел ее высочество сидящей здесь…

– Ребенок очень хорош, ваше высочество, красивый мальчик.

Красный от гордости и волнения, Филипп обнял посланницу, а затем обратился к гостям:

– Дорогие дамы и господа, прошу извинить. Я должен навестить моего наследника.

Когда он пришел к жене, ее только что перенесли в постель, и она была обессиленна. Увидев, что он вошел, она протянула ему навстречу руки.

– Филипп, у тебя есть сын!

Он склонился над ней, небрежно поцеловал ее и высвободился из ее объятий.

– Вы не должны напрягаться, Хуана. Я очень счастлив.

– Правда? Ты счастлив? Скажи это еще раз!

Ее зеленые глаза пытливо, не отрываясь, изучали его лицо. Он смягчился.

– Ну, конечно же, счастлив. Благодарю вас. А теперь я хочу посмотреть на своего сына.

Он посмотрел на младенца, улыбнулся ему, потрогал его ручку кончиком пальца, обернулся к двери и крикнул:

– Это событие должно быть отпраздновано!

Он больше не взглянул на жену. И вышел. Хуана разразилась слезами на плече придворной дамы.

– Даже сегодня он не остался со мной. Он больше не любит меня, Касильда, я потеряла его навеки.

– Нет же, мадам, нет, – тихо шептала девушка. Но для всех было заметно равнодушие принца.

С того дня отношение Филиппа к жене стало еще более холодным, если не сказать, безразличным, и он видел ее лишь издалека, ложе с ней делил редко. Казалось, рождение ребенка, которому позже было дано имя Карл V, разорвало последнюю связь между Филиппом и его женой. Теперь у него был сын, с наследником все было в порядке, и эта темноволосая испанка, которая никогда не внушала ему любви, была больше не нужна. Еще перед женитьбой он решил, что его жена должна иметь несколько детей, которыми будет заниматься, а он посвятит все свое время развлечениям и любовницам. Возможно, он еще станет солидным человеком, когда умрет отец, император, и передаст ему в наследство корону Габсбургов.

Принц жил в свое удовольствие, а Хуана мучилась от ревности, которая чередовалась с ужасными приступами ярости. Она часами сидела безмолвно у окна и совершенно не заботилась о своих детях, Элеоноре и Карле, которых тем не менее любила всей душой.

В начале своего замужества ей очень нравился Гент с его башнями и остроконечными крышами, с его узкими, окаймленными каналами, улочками, с его рядами богатых домов и всегда немного пасмурным небом. Но теперь она тосковала по облитым солнцем ландшафтам родной Кастилии с ее ярким освещением и прозрачной тенью, с ее теплом, которое так радовало людей и животных. Когда ее взор вновь обращался на фламандскую действительность, она говорила себе, что ей уже никогда не придется возвратиться на родину.

Но течение истории принесло ее туда.

Старшая сестра Хуаны Изабелла и ее брат Хуан умерли: Изабелла в 1498 году, Хуан в 1497, Изабелла во время родов сына, который умер в 1500 году. Поэтому родители Хуаны объявили ее единственной наследницей двойного престола Кастилии и Арагона. Она должна была отправиться в Испанию, чтобы торжественно принять корону. Филипп, который был рад неожиданно приобретенной короне, некоторое время обращался с женой крайне любезно. Путешествие откладывалось из-за рождения третьего ребенка. В начале 1502 года супруги все же отплыли из Брюгге в Испанию.
* * *

Изабелла Католичка, мать Хуаны, в свои пятьдесят два года казалась старухой. Но правительница, которая мечом завоевала себе королевство, объединила Испанию, изгнала последних мавров из Гранады и дала свои корабли Христофору Колумбу, несмотря на свои преждевременно поседевшие волосы и на зримые следы той ответственности, которые носят на себе лица государственных деятелей, выглядела все еще величественно и внушала чувство глубокого благоговения своим подданным.

Зять ей не нравился. Она считала его легкомысленным, ветреным и неспособным управлять. Вид дочери обеспокоил ее. Хуана была очень худа и бледна. В ее тревожных глазах застыл какой-то тайный страх. Изабелла попыталась кое-что выяснить у придворных дам, Касильды и донны Марии Пачеко.

– Принцесса несчастлива, ваше величество, – сказала последняя. – Ее супруг открыто пренебрегает принцессой, предпочитая ей своих многочисленных любовниц. Она очень страдает от этого.

– Она должна с этим справиться, – промолвила королева. – Я тоже сталкивалась с этими… трудностями. Но я их смогла перенести. Надо дать понять Хуане, что она должна заниматься только престолом, которым она завладела.

Обе придворные дамы вздохнули, но ничего больше не сказали. Как они могли растолковать королеве, для которой власть была смыслом жизни, что ее влюбленная дочь так не похожа на нее?

Если Изабелла терпеть не могла своего зятя, то он отвечал ей взаимностью. Испанский двор казался ему чопорным, строгим и малопривлекательным. Там можно было встретить слишком много священников и монахов. Охраняемая чудовищной инквизицией религия была безжизненна и нависала постоянной угрозой. Женщины едва осмеливались поднять глаза, мужчины почти не улыбались, а в окрестностях городов и деревень по ночам горело слишком много костров. Жизнерадостный Филипп, воспользовавшись первым предлогом, отправился назад, в свою любимую Фландрию.

Изабелла восприняла его отъезд с облегчением, Хуана с отчаянием.
* * *

Когда королева вошла в комнату к своей дочери, та не пошевельнулась и даже не повернула к ней головы. Она неподвижно сидела у окна, держа на коленях гитару, но не прикасаясь к ней, и наблюдала, как плоскогорье Кастилии медленно покрывалось снежным ковром. У подножия холма, на котором высились могучие башни Медина дель Кампо, находилась деревня, которую снег окрасил белым цветом. Изабелла подошла ближе и положила Хуане руку на плечо.

– Почему вы все время одна, дочь моя, чем вы так опечалены? Почему вы не показываетесь на глаза вашей семье и вашим друзьям? – спросила она нежно.

Хуана взглянула на нее, и в ее голосе вдруг прозвучала злоба.

– Здесь я пленница, мадам, а пленницы не наносят визитов.

– Пленница? Что за мысль! Вы сами, добровольно, отказываетесь покидать эту комнату.

– А я говорю вам, что я – пленница! – в неистовстве закричала Хуана. – С тех пор как меня удерживают здесь, я нахожусь вдалеке от того, которого я люблю, вдалеке от Филиппа. Я знаю, что вы намереваетесь разлучить нас, ибо ненавидите его. Но я люблю его, слышите, люблю!

Пораженная столь неожиданной вспышкой гнева, королева отступила на шаг.

– Ничто вас не удерживает здесь, дитя мое, кроме зимнего снега. Вы не сможете добраться в такую погоду, да еще и с ребенком, до Сьерры. Мы должны дождаться весны. Вы больше не любите своей родины и замок, в котором были так счастливы?

Скрежеща зубами, Хуана подошла к ней, схватила гитару, швырнула ее об пол и отбросила в сторону обломки.

– Я не люблю ничего, и никого, кроме него. Я хочу его видеть. Я хочу в Гент. Понимаете вы, я хочу уехать. Я ненавижу Испанию… я ненавижу вас всех!

Она кричала так громко и пронзительно, что Мария Почеко, услышав, встревожилась и вошла в комнату. Она отвела королеву в сторону.

– Оставьте ее, ваше величество. В этом состоянии она ничего не слышит. Душа ее отсутствует. Она способна даже убить.

– Ужасно, – простонала Изабелла. – Любовь почти лишила ее разума. Что можно для нее сделать?

В это время Хуана села на пол и зарыдала, не обращая внимания на обеих женщин.

– Я полагаю, – прошептала Мария, – будет лучше, если мы позволим ей уехать, несмотря на время года. Быть может, на нее благотворно повлияет присутствие герцога и она выздоровеет. Здесь она не продержится до весны.

Королева глубоко вздохнула и смахнула слезу со щеки.

– Хорошо, – сказала она через силу. – Пусть она едет. Приготовьте все, донна Мария… и позаботьтесь о ней. Одному Богу известно, какие мучения подготовил ей этот проклятый Филипп.
* * *

Хуана со своей свитой покинула Медина дель Кампо и спустилась с кастильских плоскогорий. Погода была ужасная, и процессия двигалась очень медленно, но герцогиня улыбалась счастливо от одной мысли, что вскоре вновь увидит Филиппа. На щеках ее впервые за последнее время появился румянец.

Путешествие никак не кончалось. В заливе Гаскони корабль принцессы попал в страшную бурю. Почти все ее спутники были больны, а одна карлица умерла на море. Лишь Хуана, казалось, ничего не чувствовала. Она жила ради того мгновения, когда увидит Филиппа…

Когда они приплыли в Брюгге, где остановился Филипп, ее ждало потрясение, которое было большим, чем потрясение Филиппа от ее неожиданного приезда: ее место было занято. Филипп открыто сошелся со своей первой любовницей, красивой фламандкой с густыми светлыми волосами и золотистой кожей. Покинув праздничный зал, где ему сообщили о прибытии Хуаны, Филипп столкнулся с женой и с раздражением набросился на нее:

– Что, черт побери, вам здесь нужно, мадам? Ни один человек не ждал вас, никто не хочет вас здесь видеть! Вы должны оставаться в своей Испании!

Хуана в обмороке опустилась на пол.

– Приведите ко мне эту женщину, – велела Хуана, когда охотничьи рога пропели вдали.

Придворные дамы переглянулись. Одна из них спросила:

– Какую женщину, ваше величество?

– Эту Марийкэ, любовницу моего мужа. Скажите ей, что я хочу с ней говорить. Скорее.

Ее повелительный тон не позволял медлить. Мария Уллоа пошла за прекрасной фламандкой.

Войдя в комнату, девушка с тревогой окинула взглядом собравшихся дам. Чего от нее хочет герцогиня? Она так низко поклонилась, что розовая парча ее платья зашуршала.

Это было воистину очаровательное создание, фламандская роза. Ее тяжелые косы были золотым венцом уложены вокруг головы, под длинными ресницами светились прекрасные голубые глаза, а светлая кожа отливала солнечным светом. Хуана осматривала ее со всевозрастающей неприязнью, которую едва могла скрыть. Прежде чем Марийкэ успела что-либо сказать, она дала знак двум рабам-маврам, которые стояли у дверей.

– Схватить эту женщину! – приказала она.

Не обращая внимания на протестующие крики прекрасной фламандки, ее подвели к Хуане и поставили перед ней на колени. Затем принцесса со злобной усмешкой вынула из сумочки золотые ножницы.

– Распустите ей косы, – приказала она горничной.

Та повиновалась, и вскоре распущенные золотые волосы Марийкэ упали ей на плечи. Она умоляла ее пощадить, но Хуана оставалась непреклонна, и после нескольких быстрых движений ножницами великолепные волосы любовницы герцога оказались на полу. Фламандка прокричала в ярости.

– Герцог отомстит за меня! У вас нет на это права! Он любит меня, меня… а вас он презирает!

– Ах, так? Он любит тебя? – заскрежетала зубами Хуана.

– И ты пожалуешься ему?

Прежде чем кто-либо смог удержать ее, она в ярости ткнула ножницами в прекрасное лицо, которое тут же окрасилось кровью. Марийкэ закричала.

– Теперь вы можете ее отпустить, – воскликнула принцесса.

– Она будет помнить, чего стоит отнять у испанской принцессы мужа!

Закрывая руками окровавленное лицо, фламандка выбежала, и дворец огласился ее криками и плачем.

Несколько часов спустя Филипп возвратился с охоты. Пробыв не более получаса во дворце, он ворвался к своей жене и приказал свите выйти из комнаты. Лицо у него было почти лилового цвета, и казалось, его вот-вот хватит удар. В руке он сжимал хлыст для собак.

Судя по воплям и брани, за закрытыми дверьми разыгралась ужасная сцена. Когда король, все еще сжимая в руке хлыст, покинул комнату, Хуана осталась лежать на полу без сознания, в разорванном платье и длинными красными полосами на лице и плечах.

После этого Хуана долго болела, и все опасались за ее жизнь. Но поскольку Филипп боялся гнева своего отца и родителей жены, он часто навещал ее во время болезни, чтобы добиться прощения. Светловолосая Марийкэ исчезла, и никто не знал куда. Хуана была счастлива, вновь обретя мужа, и простила его. Вскоре она вновь забеременела. Тем не менее, сделавшийся недоверчивым, Филипп запер Хуану в ее покоях, чтобы она не мешала ему вести его излюбленный образ жизни. Они опять стали ссориться, и сцены между ними раз от раза становилась все более жестокими. Несчастная Хуана потеряла последние остатки рассудка. Когда Филипп приказал лишить ее мавританских рабов и кастильских женщин, она три дня выла как зверь и успокоилась только тогда, когда супруг пригрозил ей, что никогда больше не переступит порога ее комнаты.
* * *

26 ноября 1504 года в Медина дель Кампо умерла Изабелла Католичка. Конечно, душевное состояние дочери не было для нее тайной, и она завещала, если Хуана и Филипп станут королевой и королем Кастилии, то регентство должно быть доверено супругу Изабеллы, Фердинанду. Кроме того, до самой смерти он должен был удерживать престол Арагона, который достался ему благодаря женитьбе. Но Филипп Красивый не прислушался к завещанию. Он являлся королем Кастилии и хотел в действительности быть таковым. Разразилась длительная война государственных канцелярий, во время которой Филипп пытался лишить своего тестя регентства; Хуана была к этому непричастна. Она находилась теперь под постоянным присмотром. У дверей комнаты, которую она никогда не покидала, стояла двойная стража.

Несмотря на возрастающую душевную болезнь жены, Филипп решил поехать с ней в Испанию. Она была нужна ему, чтобы принять власть, ибо фактически королевой была она. Затем он замыслил отправить ее в монастырь. В апреле 1506 года новые правители страны остановились в Коруне. Несколько месяцев назад Фердинанд Арагонский женился на Жермен де Фокс, племяннице Людовика XII.
* * *

Когда королевская свита приближалась к Коруне, какая-то старуха-нищая протиснулась к лошади Филиппа.

– Ты приедешь в Кастилию мертвецом, а не живым, – крикнула она.

Старуху оттащили, и она скрылась в толпе. Оцепенело сидящая на коке Хуана, казалось, ничего не заметила.

Но несколько месяцев спустя пророчество сбылось. Филипп Красивый, вернувшись с охоты, простудился и 25 сентября, после семидневной агонии, скончался на руках своей супруги, которая ни на секунду не отходила от его ложа. Во время его болезни и после смерти она не проронила ни одной слезинки.

Через некоторое время после того, как Филипп был погребен, настоятель монастыря картезианцев неподалеку от Бурже, где был похоронен Филипп, однажды вечером увидел, что королева Хуана пришла на могилу своего мужа. С ней был епископ Бурже. Это было на праздник Всех Святых. После вечерней молитвы, на которой королева присутствовала вместе со всеми, она попросила настоятеля провести ее в склеп под алтарем. Там, у могилы своего мужа, она приказала своим людям:

– Откройте гроб!

Епископ Буржо возразил:

– Ваше величество, уважение к мертвому… Хуана нетерпеливым движением прервала его.

– Я сказала: откройте гроб. Я хочу видеть моего супруга, дабы убедиться, что эти проклятые фламандцы не похитили его.

Все вынуждены были повиноваться. Крышка гроба была снята. Увидев труп, королева бросилась на него и принялась целовать мертвые губы, гладить волосы.

– Мой Филипп, – шептала она, – мой Филипп…

Лишь после долгих уговоров удалось опять закрыть гроб. Королева ушла. Но на следующей неделе повторилась та же самая сцена. В остальное время Хуана запиралась в своей спальне, выгнав оттуда всех женщин. Кроме Марии де Уллоа, никто не мог к ней войти. Целый день она сидела в траурном платье, мертвенно бледная, с неподвижным взглядом. Она покидала спальню только для того, чтобы пойти в монастырь и открыть гроб.

Кардинал де Кизнерос, архиепископ Толедо, пытался уговорить ее. Внезапно она уверилась, что у нее хотят отнять возлюбленного, и решила перевезти его в Гранаду и похоронить рядом с Изабеллой.

В Рождество 1506 года она возглавила траурную процессию, которая сопровождала гроб Филиппа через всю Испанию в Гранаду. С этого началось самое безумное путешествие, которое когда-либо видел мир.

С наступлением ночи, под завывание вьюги, гроб был водружен на повозку, запряженную четырьмя лошадьми. Вдоль по всей улице, по которой двигалась процессия, были зажжены факелы и освещали призрачные фигуры. Вереница монахов в черных и белых рясах, распевая псалмы, сопровождала повозку. Жителям, которые должны были оставаться за закрытыми дверями, объяснили, что проносят умершего короля. За повозкой верхом на муле следовала королева, закутанная в черное покрывало. На рассвете они остановились в монастыре, и все вновь услышали ужасное требование из уст королевы:

– Откройте гроб!

Трясясь от ужаса, ибо труп уже начал разлагаться и распространял вокруг себя ужасный запах, королевские солдаты вынуждены были подчиниться. И каждый раз повторялась та же самая невыносимая сцена: королева бросалась на останки мужа и страстно обнимала их.

– Теперь ты принадлежишь мне, – говорила она восторженным голосом, – только мне. Никто не может похитить у меня моего возлюбленного, мы вместе навеки.

На следующий день процессия снова отправлялась в путь, в чаду бесчисленных факелов и под похоронное пение.

В маленьком городке Торквемада королева должна была родить. На свет появился ее шестой ребенок, дочь, которая получала имя Каталина.

Все это время драгоценный гроб находился в помещении, которое соединялось с комнатой королевы. При свете факелов и свечей, от которых чернели лица, придворные должны были день и ночь нести караул. Три раза в день служили погребальные мессы.

Пребывание в Торквемаде затянулось: в Кастилии свирепствовала чума. Лишь в середине апреля стало возможным отправиться в путь по тем улицам, где черная смерть не собрала своего урожая. Мучительное шествие придворных возобновилось, но на этот раз оно было еще более ужасным, ибо королева лишилась последних остатков разума.

Они не прошли еще и половины пути, когда усталым королевским спутникам сделалось ясно: что-то надо предпринимать. Решили обратиться к королю Фердинанду, отцу королевы. Он был изгнан Филиппом из страны и отправился со своей молодой женой сперва в Сарагоссу, а затем в свое королевство Неаполь. К Фердинанду был послан гонец, чтобы объяснить ему положение дел.

Фердинанд оставил свою жену в Валенсии, а сам поспешил к своей безумной дочери. Он нагнал ее в Тортолле.

– Мы пойдем с тобой туда, куда ты пожелаешь, дочь моя, – промолвил король, обнимая Хуану. – Если мы вместе, переход будет легче.

– В Гранаду, отец мой, я хочу в Гранаду, дабы мой возлюбленный покоился там.

– Пусть будет так.

Но при этом он многозначительно подмигнул архиепископу Толедо. Не споря с королевой, делая вид, что сопровождают гроб в Гранаду, ее отвезут туда, куда укажет Фердинанд.

Место это называлось Тордезилла. Там перестроили под женский монастырь бывший дворец Педро Жестокого и остатки мавританских строений. В этих стенах Хуане предстояло жить отшельницей. С ней оставалась лишь младшая дочь, Каталина, которая через восемнадцать лет покинула ее, выйдя замуж за короля Португалии.

Она прожила там еще 47 лет. Иногда тишина монастыря нарушалась ужасными криками, которые заканчивались безутешными рыданиями.

Так королева Хуана превратилась в Хуану Безумную.

В ночь с 11 на 12 апреля 1555 года, накануне Страстной пятницы, несчастная женщина умерла в полном одиночестве. Лишь немногие верные подданные отметили это печальное событие. Император Карл V приказал не менять обычного распорядка дня из-за смерти своей матери. Она была похоронена в монастыре Санта Клара, где провела последние годы жизни.

Лишь восемнадцать лет спустя, в 1573 году, останки сошедшей с ума от любви Хуаны были перевезены в Гранаду, где их перезахоронили рядом с останками ее мужа Филиппа, которого она так любила.

РАЗОЧАРОВАННАЯ КОРОЛЕВА МАРИЯ АНГЛИЙСКАЯ

Ранним полднем 8 октября 1514 года группа элегантных, украшенных орденами и галунами господ заняла рыбачью лодку, придав ей шелковыми покрывалами и подушками респектабельный вид. Их целью была флотилия из пяти английских каравелл, которые со спущенными парусами, но при флагах, стояли на якоре в бухте неподалеку от берега.

Обычно спокойная и даже немного сонная гавань Сан-Валери в это утро была очень оживленной. Небольшая, украшенная флагами пристань кишела носилками лошадей, солдатами со сверкающим оружием, дамами и кавалерами. Слегка испуганные «рыбаки» показывали друг другу на отряд огромных ландскнехтов с рыжими волосами, бородами, как у викингов, и в пестрых фантастических нарядах, которые король привез с собой из Италии.

Погода была плохая. В затянутой туманом бухте море слегка штормило. Молодые люди посматривали на волны, по которым им предстояло плыть, с некоторой опаской.

Это заметил самый высокий среди тех, кто сидел в лодке, двухметровый малый с красивым, смуглым, озабоченным лицом. Он рассмеялся:

– Смелее, господа… Не забывайте, что на нас смотрят дамы, особенно принцесса, которая ожидает нас на адмиральском корабле.

Вздохнув, молодые люди опустились на подушки вокруг говорящего, который казался их предводителем. Высокий дал знак рыбакам.

– Отчаливайте! И налягте на весла.

Весла одновременно погрузились в темную воду. Лодка тронулась, поднялась на гребень подступившей волны и перевалилась на другую ее сторону. Гребцы запели.

Самый высокий среди молодых людей остался стоять – изящный юноша с красивым, слегка насмешливым выражением лица. Его звали Анн де Монморанси. Он первым прервал молчание, которое воцарилось между его спутниками.

– Что означает эта мрачность, Франсуа? – спросил он, смеясь. – Нельзя оглядываться назад. Мы должны с улыбкой принять будущую королеву. Быть может, она хорошенькая.

– Мне это безразлично, – сказал Франсуа де Валуа, – хорошенькая она или нет. Но этой Марии Тюдор шестнадцать лет, и, как говорят, она здорова и энергична, она как раз из тех, кто может подарить Людовику наследника, и тогда я смогу впервые за десять месяцев, с тех пор, как умерла королева Анна, с облегчением вздохнуть.

– Ну, ну, нет ничего более неправдоподобного, чем это. Конечно, шестнадцатилетняя принцесса – а нашему доброму сиру Людовику Двенадцатому пятьдесят два… да к тому же выглядит он на все семьдесят. Немного староват для игр в постели.

Франсуа пожал плечами. Это поручение – встретить Марию Английскую и отвезти в Аббевиль, где ее ожидает царственный супруг, – было для него сплошной мукой. До сих пор он все надеялся Бог знает на что: быть может, шторм разобьет английские корабли, или Генрих VIII, ненадежный брат принцессы, передумает, или, быть может, Людовик XII заболеет, что сделает брак невозможным… Но нет, английские корабли пришли в целости и сохранности, Генрих XII рассыпался в любезностях, а его двоюродный брат Людовик отчасти вновь обрел свою жизнерадостность, которой он лишился после смерти своей супруги. Он сделался почти весел, и эта веселость бесила Франсуа. Он-то полагал, что ему нужно спокойно дождаться, когда его двоюродный брат удалится и ему достанется корона Франции.

Они приблизились вплотную к адмиральскому кораблю. Лодка скользнула вдоль высокого борта, и матросы сбросили веревочную лестницу. Франсуа схватился за нее и быстро вскарабкался наверх. Для него, с его сильным, ловким телом, которое он постоянно упражнял, эта сложная процедура была просто развлечением. Анн наступал ему на пятки, но остальные господа, Флэранж, Боннивэ, Гринголь, чувствовали себя несколько стесненными из-за платьев и уборов из перьев. Когда герцог Валуа вступил на мостик, трубы издали весьма почетный, но оглушительный звук. В конце длинного ряда матросов и офицеров, которые были расставлены по рангу, молодой человек заметил группу людей в пурпурных, позолоченных нарядах, с вышитыми на них леопардами – зверем с английского герба. Среди них была женщина. Вместе с адмиралом, который принимал его у трапа, он быстро подошел к ним.

– Мадам, – сказал он торжественно, – многоуважаемая королева и кузина. Ваше величество, я бесконечно счастлив быть первым среди тех, кто приветствует вас в нашем королевстве.

Мария Английская, казавшаяся очень серьезной, не могла не улыбнуться, когда французский посланник, герцог Лонгвиль, который в Гринвиче временно исполнял роль ее супруга, прошептал ей, что молодой человек – вероятный наследник престола, Франсуа д'Ангулем, герцог Валуа, прямой потомок Карла V, недавно женившийся на принцессе Клод, старшей дочериЛюдовика XII и умершей Анны де Бретань. Итак, это был тот самый Франсуа, великий соблазнитель и охотник за юбками, о котором слышали даже на том берегу пролива. Как он высок! Конечно же, гораздо выше, чем добрый Генри… во всяком случае, крупнее и красивее. Что за осанка! Неужели ему не на что больше посмотреть, кроме как на надетую на ней куртку, вышитую серебром и золотом, и плащ из белого сатина? Разве у нее не большие, живые глаза? Но Франсуа и не думал встречаться глазами с огненным взглядом своей будущей правительницы. Правда, он должен был признать, что она произвела на него впечатление: золотые волосы, лазурно-голубые большие глаза, полуоткрытые губы, за которыми сверкали жемчужно-белые зубы, томный взгляд и юная, но совершенно развитая фигура… Больше ничего и не требовалось, чтобы зажечь сердце Валуа. Он стоял перед ней и молчал, забыв представить ей своих спутников.

Этот безмолвный диалог вызвал неудовольствие молодого, очень высокого и очень светловолосого английского господина, который стоял рядом с королевой. Нахмурив брови и отбросив всякий этикет, он сказал громким голосом:

– Монсеньор, королева готова приветствовать вас, если вы пожелаете представить вашу свиту.

Столь жестоко сброшенный с небес на землю, Франсуа злобно посмотрел на наглеца и прикусил губу. Мари примирительно вмешалась:

– Не сердитесь на милорда Суффолка, дорогой кузен, он не знает французских обычаев. Его поспешность проистекает, собственно, из желания познакомиться поскорее с вашей страной и ее жителями. Я очень рада нашей встрече… и благодарю вас за то, что вы не испугались столь опасного пути.

Она произнесла эти слова с такой очаровательной улыбкой, что гнев молодого человека совершенно испарился. Во время этих приветствий английская каравелла вновь подняла парус и стала приближаться к пристали, которая вся была выложена коврами, предназначавшимися для нежных ножек Мари. С ослепительной улыбкой, перед которой, он знал, было невозможно устоять, Франсуа предложил девушке согнутую в локте руку.

– Сожалею, что путь был столь безопасен. За одну лишь улыбку вашего высочества я бы бросил вызов всем неподвластным стихиям… хотя, быть может, эта улыбка сама по себе – уже большая опасность.

Мари ничего на это не ответила, лишь покраснела и опустила глаза. Ее рука слегка подрагивала на его руке. Лорд Суффолк, который шел за ними на расстоянии трех шагов, разъяренно грыз свои усы.

На следующий день Людовик XII и Мария Английская под звуки органа и ликующее пение мальчиков сочетались законным браком перед Богом и людьми в высоком зале церкви святого Вульфрана.

Людовик, который стоял на коленях рядом со своей новой супругой на украшенной гербом с лилиями подушечке, не мог удержаться от того, чтобы еще раз не скользнуть по ней взглядом. Для него ее красота была радостным потрясением, он радовался тому, что вновь чувствовал себя молодым. Молодость Мари и ее любезность были столь открытыми, что ему хотелось верить: именно он является для этой молодой женщины принцем ее мечты.

В молодости, будучи принцем Орлеанским, Людовик XII был красив и имел успех у женщин. За это время его истощили и иссушили тревоги и тяжелые заботы о своей любимой Анне. Тем не менее он сохранил королевскую осанку, а добрые глаза придавали невыразительному лицу особый шарм. Мари сразу же поняла все это и искренне улыбалась старому, больному человеку, который должен был стать ее мужем. Эта улыбка была для уставшего сердца короля подобна солнечному лучу.

Но для Франсуа, который находился на расстоянии нескольких шагов от них и не отрывал от Мари взгляда, эта улыбка была подобна удару кулаком. С горечью он смотрел на красоту Мари, подчеркнутую сиянием короны и дорогими украшениями, и после этого едва осмеливался взглянуть на сбою жену, которая стояла рядом с ним. Клод была преданным, терпеливым созданием, но она была лишена блеска и особой прелести, она не выдерживала сравнения с королевой, а в довершение всего она хромала.

Когда вечером Франсуа вместе с Монморанси, Суффолком и другими придворными провожал королевскую чету в спальные покои, он чувствовал себя необычно возбужденным.

Его друг, Флоранж, который шел рядом с ним, украдкой показал на короля, который с непривычной поспешностью шел впереди процессии, и злобно прошептал:

– Мой дорогой Франсуа, если король и дальше будет так спешить, то у нас будет наследник престола, прежде чем зацветут сливы. Все согласились между собой, что король уже наполовину мертв, но посмотри, как он бежит. Воистину, красота ее может разбудить и мертвого… во всяком случае, я бы этой ночью хотел быть королем Франции…

– А у меня самые лучшие виды никогда не сделаться им… Ты это хочешь сказать? – проворчал герцог с мрачным взглядом. – Ты полагаешь, что я не молюсь о том же каждое утро? Но что я могу сделать?

Монморанси рассмеялся.

– Ну, не драматизируй. Я знаю, что король – огонь и пламя. Но в подобных случаях недостаточно иметь только большое желание. Особенно в возрасте короля.

Когда они затем вошли в брачные покои, где собралось множество женщин у большой постели, на которой уже покоилась королева, Франсуа встретился взглядом со своей матерью, которая, казалось, была так же неспокойна, как и он. Энергичная Луиза Савойская чувствовала, как рвется нить, которую она так медленно и упорно пряла, дабы завоевать трон для того, кого она гордо называла «мой Цезарь».

Но когда он увидел золотые волосы Мари, рассыпавшиеся по подушке, он подумал о чем-то совершенно отличном от французской короны.

На следующий день двор не говорил ни о чем другом, кроме как о изумительном преображении короля. Людовик ХП вышел из брачных покоев уверенными шагами, с веселым лицом и сияющей улыбкой, которая до неузнаваемости изменила его лицо. Он радостно ответил на все приветствия, и удивление на лицах подданных очень позабавило его. Затем он провозгласил громко и внятно:

– Пожелайте мне счастья, господа. Эта ночь была удивительна, и я чувствую себя великолепно. Воистину великолепно. Королева еще спит, но мы, господа, пойдем подкрепимся.

Затем он во главе толпы придворных отправился завтракать.

– Разве я не говорил, что королева может пробудить мертвого? – прошептал Флоранж.

Но Франсуа де Валуа не был расположен к шуткам. Он бросил злой взгляд на своего друга и, быстро повернувшись, скрылся в одном из коридоров. Несколько минут спустя он, оседлав коня и взяв с собой трех охотничьих собак, покинул замок. Ему понадобился целый день, чтобы диким галопом усмирить бурю, свирепствовавшую в его сердце. Впервые в жизни он чувствовал желание задушить доброго короля Людовика.

Из окна спальни за ним наблюдала только что проснувшаяся Мари, пока облако пыли не скрыло его из виду.

Королевская чета не осталась в Абвиле. Погода с каждым днем ухудшалась, кроме того, король хотел скорее оказаться в Париже. В последние дни октября весь двор был вновь в столице, и Мари завладела новыми помещениями в доме Турнель, где король проживал с большим удовольствием, чем в неуютном старом Лувре. Несмотря на мрачную близость Бастилии, он любил этот прелестный, широко задуманный ансамбль с красивыми павильонами, садами, маленькими рощами и лугами. Здесь он вспоминал о своем пребывании в долине Луары и прежде всего о своем любимом замке Блуа. И когда Мари проходила через портал, который был украшен ангелом, держащим щит с гербом, когда она затем бродила по прекрасно задуманному цветущему саду, она знала, что в новом жилище будет чувствовать себя как дома.

Два месяца в Париже были заполнены праздниками, концертами, турнирами, музыкой и пением. Каждый вечер танцевали, и Мари распоряжалась балами с таким размахом и с такой заразительной веселостью, что Людовик был восхищен ею. Ради нее он изменил своим привычкам и отказался от спокойной, строго расписанной жизни. Так, был сдвинут строгий распорядок трапез, ночные бдения затягивались… что, впрочем, не мешало королю каждую ночь навещать супругу. Двор был охвачен веселым безумием, и Людовик XII позволял, как пьяный, втянуть себя в этот водоворот, за которым со всевозрастающей тревогой наблюдал протрезвевший Франсуа. Здоровье короля долго не выдержит такую жизнь, и шалости юной королевы пробуждали у Франсуа все увеличивающееся недовольство. Когда он каждый вечер наблюдал, как королевская чета возвращается к себе в покои, он разгневанно принимал решение на следующий день уехать в свое поместье Амбуаз. Но на следующий день сама мысль о том, чтобы жить вдали от Мари, претила ему.

Здоровья Людовика XII действительно хватило ненадолго. За несколько дней до Рождества усталый король слег в постель, и каждому было ясно, что он уже не поднимется на ноги.

В это время Луиза Савойская, герцогиня Ангулемская, с возмущением оглядела своих детей. – Вы, – закричала она, – действительно ничего не понимаете! Я говорю вам, что этот Суффолк не покидает комнаты королевы!

Франсуа ограничился тем, что пожал плечами, но Маргарита, его сестра, прекрасная герцогиня Алансона, которую он в шутку называл «Маргарита маргариток», дружелюбно улыбнулась матери.

– Не будем спорить об этом, матушка, но что в том дурного? Естественно, что королева с удовольствием принимает своих земляков, а кроме того, ей трудно закрыть дверь перед носом посланника ее собственного брата-короля.

Луиза Савойская насмешливо передразнила голос дочери:

– Посланника ее собственного брата-короля! Ах, нет! К сожалению, этот посланник к тому же приходится ей любовником.

– Это неправда! Это абсурдная ложь!

Внезапно покраснев, Франсуа вскочил и в три шага оказался перед матерью. Герцогиня Ангулемская посмотрела на него со смесью нежности и иронии.

– Какой ты еще ребенок, мой бедный Франсуа. Да, я говорю, что он – ее любовник, и знаю это наверняка. Я тебе могу даже сказать, что я знаю это давно. Он был ее любовником еще до того, как она вышла замуж за короля. У меня есть совершенно доказательные сообщения наших посланников, но я не сочла нужным об этом распространяться. А теперь промедление опасно: король болен, а королева, очевидно, еще не ожидает наследника. Когда же Суффолк так подолгу находится у нее в комнате, мы не знаем, что там происходит. Мари не из тех женщин, кто любит одиночество.

Франсуа побледнел и взглянул в замешательстве на сестру, но та была тоже удивлена и не смогла ответить ему сочувствующим взглядом.

– Это невозможно, – пробормотал он, – Мария не…

– Мария молода и жизнерадостна, – перебила его мать. – Нужно сделать что-то как можно скорее, иначе этот англичанин станет королем Франции.

Франсуа схватил берет, плащ и опоясался мечом.

– Я немедленно поговорю с ним! – воскликнул он. Он хотел убежать, но Маргарита задержала его.

– Спокойнее, Франсуа. Нет смысла убивать на дуэли английского посланника и тем самым разжигать дипломатическую войну. Мы должны… отстранить его, отвлечь. Но, конечно, крайне вежливо.

Луиза Савойская улыбнулась дочери. Как она умна и расчетлива! Небеса воистину наградили ее детьми.

В нерешительности Франсуа мял перчатку и смотрел на сестру.

– Что ты мне посоветуешь, сестрица?

продолжение следует...

РАЗОЧАРОВАННАЯ КОРОЛЕВА МАРИЯ АНГЛИЙСКАЯ

Маргарита рассмеялась, поднялась на цыпочки и быстро поцеловала брата в гладко выбритую щеку.

– Ты сам знаешь лучше всех, Франсуа! Наиболее действенное средство для мужчины – это женщина!

Франсуа подумал некоторое время, и его лицо просветлело. Он взял берет и закутался в плащ.

– Хорошо. У меня есть то, что нам нужно.

Он покинул дом Алансона и в сильную вьюгу помчался верхом в Ле-Турнель.

На следующее утро Франсуа пригласил с собой Суффолка в Амбуаз. В густом лесу между Луарой и Шер должна была состояться охота на кабана, и страстный охотник Суффолк никогда не мог устоять перед звуком охотничьего рога. Он с удовольствием принял приглашение, тем более что его угнетало пребывание в Ле-Турнеле. Мари была уже не такой, как в Лондоне. Казалось, она забыла о своей любви к нему и иногда его не замечала. Она, очевидно, была счастлива быть королевой Франции, и у нее было одно-единственное желание – навсегда остаться таковой. Сперва он верил, что сможет вновь завладеть ею, но в самые интимные мгновения молодой англичанин чувствовал, как она ускользает от него, перестает быть ему понятной.

Охота прошла отлично. Вечером в замке устроили большой пир, во время которого Валуа представил своему гостю ослепительную, прекрасную блондинку, чей шарм сразу же поразил англичанина. Он был приятно удивлен тем впечатлением, которое произвел на молодую женщину, и это и было то средство, которое позволяло связать его по рукам и ногам. Нужно сказать, что Мария де Бурдазье, которая уже некоторое время была любовницей Франсуа, в совершенстве владела искусством любви. Когда Франсуа двумя днями позже покинул Амбуаз, чтобы отправиться в Париж, герцог Суффолк был готов принять ее приглашение и провести несколько дней под кровом ее стареющего мужа.

Освободившись от большой заботы, Франсуа поспешно вернулся в Ле-Турнель.

Когда он навестил королеву, она как раз позировала, сидя в кресле с прямой спинкой. Она была в розовом, вышитом серебром платье с горностаевой опушкой, которое делало ее еще красивее. Мари не шевелила ни одним пальцем. У ее ног лежала борзая, а в нескольких шагах размахивал своей кистью старый придворный художник Жан Перраль. Но когда вошел Франсуа, она подарила ему ослепительную улыбку и поднялась.

– На сегодня хватит, маэстро Жан, – сказала она дружелюбно. – Я немного устала.

Пока художник, учтиво поклонившись, собирал свои кисти, Мари пошла навстречу гостю. Без церемоний она поднялась на цыпочки и поцеловала его, затем отвела к скамье и усадила рядом с собой.

– Вы так редко бываете здесь, дорогой кузен, я вас не видела уже несколько дней. Где вы были?

– На охоте, мадам. Но я находился неподалеку от вашего величества.

Мари покачала головой и надула губы.

– Почему так формально? Вы не можете называть меня просто Мари, когда мы одни? Во всяком случае, я могу называть вас Франсуа.

– Но ваше величество… уважение… Мари вздохнула.

– Уважение, уважение. Я ничего, кроме этого, не слышу. Я умираю от скуки, Франсуа, приходите ко мне почаще, поддержите меня.

Франсуа снисходительно улыбнулся. Со своими надутыми губками и озабоченным личиком она была похожа на маленького, капризного, но прелестного ребенка. И все же она всегда была прекрасна…

Внезапно он почувствовал ее близость и не мог оторвать глаз от ее красных губ. Ее легкие, чуть пахнущие амброй духи пьянили, и его волнение росло. Он хотел подняться, но маленькая рука Мари легла на его руку.

– Говорят, у вас хороший голос, кузен, и вы знаете множество любовных песен. Не желаете ли иногда петь их для меня?

И она тут же, как птица, вспорхнула со своего места и принесла из какого-то угла лютню.

– Попробуйте, – ободряюще сказала она. – Несправедливо, что я являюсь единственной, кто еще не слыхал вашего пения.

Молодой герцог взял инструмент, механически настроил его и, улыбаясь, посмотрел королеве прямо в глаза.

– Королева желает?

– Королева приказывает… а Мари просит об этом. Франсуа опустился к ее ногам на подушки, сыграл прелюдию и запел.

Он не заметил, как Мари одним жестом отослала своих придворных дам, которые хотели послушать.
* * *

С того дня Франсуа день за днем навещал королеву, как мотылек, который кружится вокруг луча света. Между ними возникла нежная доверительность. Они пели, играли или болтали. Иногда они закрывали двери из-за болезни короля и танцевали павану, и Франсуа все теснее прижимал к себе королеву. Когда он находился у Мари, она старалась избавиться от своих дам, чтобы побыть с ним наедине. Ради него она наряжалась, была нежна и вкрадчива, словом, пускала в ход все средства женского кокетства. И Франсуа поддался напору своих чувств, которым он не мог сопротивляться, и всевозрастающему желанию, которое, он знал, она разделяет. Иначе почему ее рука так горяча, когда лежит в его ладони, ее глаза излучают желание, когда он подходит к ней, а губы дрожат, когда он их целует?

Он охладел к Гринголю, причем без видимой на то причины. Однажды вечером тот дождался его у королевских покоев и проводил через заснеженный сад до его дома.

– Я должен поговорить с вами, монсеньор, – сказал он. Немного волнуясь, герцог следовал за ним. Он очень ценил Гринголя. Тот был старше и был почетным рыцарем королевы Анны. Но к тому же он немного боялся его откровенности. Если он просит о частной беседе, значит, за ним стоит Луиза Савойская.

Гринголь заговорил сразу о главном:

– То, что я должен вам сказать, крайне неприятно мне самому, монсеньор, но перед Богом я должен это сделать. Вы понимаете, что вас используют?

– Я не понимаю…

– Нет? Тогда я должен вам об этом сказать: вы понимаете, что плодите соперников престола? Если вы еще не стали любовником королевы, то скоро это произойдет.

– Гринголь! – воскликнул Франсуа, покраснев до корней волос.

Но тот продолжал с воодушевлением.

– Неужели вы не видите, что эта хитрая женщина хочет остаться королевой Франции и заманивает вас к себе с тем, чтобы зачать от вас ребенка, чего она не смогла сделать от короля? Вы молоды, и кровь у вас горячая, поэтому вы доставите ей это удовольствие… вы уже попались, как рыбка на крючок. Вскоре вы сможете сказать: «Адью, мое прекрасное королевство»! Когда она родит на свет ребенка, вы потеряете для нее всякий интерес… всякий.

Жестокость подобной атаки поразила Франсуа. Он остановился, как будто окаменел, посреди заснеженной аллеи.

Гринголь продолжал несколько мягче:

– Подумайте об этом, монсеньор. Вам придется поступать вопреки вашим желаниям, и это прискорбно. Простите, что я был столь откровенен, но поймите, что моя откровенность есть лишь следствие преданности вам. За Людовиком XII должен последовать Франсуа I.

Молодой герцог положил своему другу руку на плечо.

– Я подумаю об этом, – прошептал он сдавленным голосом. – Я обещаю вам. Спасибо, друг мой…

Но вопреки обещанию, наутро после бессонной ночи он возвратился к Мари. Она притягивала его как магнит, и он был не способен бороться с этим. Вместе с тем он увидел, что ничего не может поделать со своей матерью. Она поклялась сделать его королем, даже вопреки его собственному желанию. Когда он вошел к королеве, он испытал потрясение, увидев там среди женщин свою мать и свою жену. Поскольку его взгляд выдавал, насколько он был поражен, герцогиня Ангулемская подошла к нему, протянула руку для поцелуя и произнесла, улыбаясь:

– Я пришла, чтобы ввести Клод к королеве. Со времени болезни нашего господина она так одинока, что надо ей помочь. Я надеюсь, вы не разозлитесь на меня, если я на некоторое время похищу у вас вашу супругу. Пока король не выздоровеет, она останется с королевой, и будет спать в ее спальне.

Франсуа чувствовал, как он побледнел, но страшный взгляд матери остановился на нем. Он увидел беспокойный, просящий взгляд жены, который был настолько печален, что он внезапно ощутил свою вину перед ней. Он поклонился, как полагалось, королеве, и отошел к Клод.

– Я сожалею, мадам, что мне приходится отказаться от вас. Но наша матушка права. Конечно же, надо позаботиться о королеве.

Он взял дрожащую руку жены и задержал ее в обеих своих руках. Мари гневно отвернулась.

В тот вечер он ненадолго оставался в кругу королевы. Он удалился как можно раньше и отыскал своего друга Монморанси.

– Прогуляемся немного по городу, – сказал он ему, смеясь, – Суффолк у моей любовницы, а моя жена у королевы. Я должен либо сделаться монахом, либо искать приключений…

– Король умер! Да здравствует король Франсуа!

15 января 1515 года. В этот день, который был так холоден, что Сена покрылась льдом, а по утрам на улицах находили замерзших людей, в этот день умер Людовик XII. Молодой герцог Валуа стал королем Франциском I. На самом деле прошло еще несколько недель, прежде чем он стал королем. Сперва необходимо было увериться, что королева Мария не беременна.

Мари была отвезена в Клюни, где она находилась под присмотром духовных особ. Она носила белое покрывало, которое было частью королевского траурного платья. Она чувствовала себя покинутой и подавленной. Вот уже месяц, как умер король, и с тех пор она живет в этих комнатах, где окна заклеены и помещение освещается факелами и огнем в камине. Ее общество состоит из двух дам – де Амон и де Невер которые не спускают с нее глаз, ибо им дано указание присматривать за ней. Ее бесило, что к ней не допускали ни одного мужчину. Она так хотела остаться во Франции! Ей так нравилась роль королевы, но теперь она, кажется, ускользнула от нее.

Если бы она забеременела, все было бы спасено. А теперь она могла провести во Франции лишь два предписанных трауром месяца и затем должна отправляться назад в Англию.

Она приказала передать Франсуа, что он может навестить ее, но он из соображений приличия отказался. Мари было ясно, что он боялся ее. Он боялся стать жертвой страсти, которую она столь часто читала в его темных глазах. Пусть так…

Внезапно шестнадцатилетней вдовой овладела столь безумная идея, что она должна была сдержаться, чтобы не рассмеяться. А то стражники в нижних юбках насторожились бы.

В этот раз Франсуа быстро примчался. Пораженный и возмущенный, он смотрел на свою молодую мачеху, которая с потупленным взором стояла перед ним. До него дошел слух, что королева беременна, и он посчитал нужным лично в этом убедиться. Действительно, она сильно пополнела, и под глазами появились темные круги… Глухой гнев поднимался в нем, но он еще владел собой.

Спокойно он взял Мари за руку, подвел ее к креслу и опустился, как прежде, у ее ног.

– Мария, – тихо сказал он, – вы должны сказать мне правду. Я всегда был вашим другом…

– Да, – прервала его молодая женщина, с горечью подчеркивая последнее слово. – Моим другом и никем более…

– Вы ставите мне это в упрек? Но мы не можем поступить иначе: вы были королевой, король умер… Но вы знали Мари, как я вас любил… и люблю до сих пор. Мое сердце разрывается и я схожу с ума от ревности, когда вижу вас в таком состоянии. Имею я право узнать, кто был столь близок с вами?

– Что? Конечно, король. Кто же еще?

– Это вы можете говорить кому угодно, но не мне. Я хочу знать правду. Я умоляю вас, скажите мне правду, какой бы она ни была. Неужели вы не видите, как меня мучаете?

Мари пристально посмотрела на него. Он, казалось, действительно был очень возбужден, и она чувствовала тепло его сердца, когда видела боль на его лице. Франсуа любил ее, он сам признался в этом, быть может, еще не все потеряно… Разве Людовик XII не отверг несчастную, безобразную, но благочестивую Жанну Французскую ради прекрасной Анны де Бретань?

– Франсуа, – прошептала она и нагнула к нему свое прелестное личико. – Мой дорогой Франсуа, позвольте мне остаться у вас. Не отсылайте меня назад в Англию.

– В данный момент речь идет не об этом, – вспылил он. – Я заклинаю вас, не отклоняйтесь от темы. Если вы когда-нибудь испытывали хоть раз какие-нибудь чувства ко мне, Мари… скажите мне, кто… скажите мне…

Он выглядел столь несчастным, что молодая женщина не смогла устоять. Она засмеялась… весело, радостно, задорно.

– Никто! Клянусь моей честью, что подпускала к себе только своего мужа. Я не жду никакого ребенка… довольны?

– А круги под глазами?.. А тело?..

– Чуть-чуть грима… пара платков на нужном месте. Вы представить себе не можете, как меня позабавили лица моих дам. Они были вне себя! Господи, как это было весело!

Франсуа сперва лишился дара речи, но затем поддался заразительному хохоту Мари. Когда он успокоился, взял молодую женщину за обе руки и повернул ее так, чтобы она смотрела ему прямо в глаза.

– Что за детство, – смеялся он. – Что означает эта комедия, Мари?

Она внезапно сделалась серьезна и ее лицо омрачилось.

– Я сама не знаю. Сперва я хотела заставить вас приехать сюда… затем я хотела продлить, по возможности, мое пребывание во Франции. Франсуа, я так грущу при мысли, что мне придется покидать вашу страну, которую я полюбила.

Он тоже сделался серьезен, взял ее лицо обеими руками. Но он не нашел слов утешения.

– Так должно быть, Мари. Никто не сожалеет об этом больше меня. Когда вы уедете, я буду скорбеть, ибо вы возьмете солнечное сияние и радость моего сердца с собой. Но вы принцесса, дочь и сестра королей, и я тоже король. Оба мы должны поступать так, как от нас того требует титул, а от всего остального мы должны отречься. Я не имею больше права думать только о своем сердце. Игра окончена. Я люблю эту прекрасную Францию и буду жить для нее. Я будут приумножать ее славу и ее богатство… но мы должны расстаться.

По щекам Марии катились слезы.

– Что станет со мной? При этом тоскливом дворе моей золовки Катарины я просто умру со скуки.

Король усмехнулся.

– Что вынуждает вас поехать туда опять? Меня недавно навестил ваш лучший друг Суффолк. Он просил меня добиться от вашего брата, моего двоюродного брата Генри, согласия на ваш брак. Он утверждает, что давно любит вас.

На этот раз густо покраснела Мари и рассмеялась. Во всей этой суете она совершенно забыла о Чарли. Но теперь он всплыл в нужный момент… титул герцогини Суффолк был не так уж плох, и, наконец, Чарли очень любил ее.

– Что же ответил мой брат?

– Что он с охотой согласится на ваш брак. Мне действительно это кажется лучшим решением. Что вы сами об этом думаете, Мари?

Бывшая королева отошла на три шага назад и склонилась перед ним в учтивом, церемонном поклоне.

– Я – покорная слуга вашего величества, – сказала она, улыбаясь.

31 марта 1515 года Мария Английская и Чарльз Брендон, герцог Суффолкский, в присутствии короля и всего двора были обвенчаны в Клюни. В то время, как молодая пара отправилась в Англию, Франсуа поехал в совершенно противоположном направлении в Реймс, где подготавливался обряд его посвящения, и ему еще предстояла всемирная слава, которую он снискал в битве при Мелегано. Им не суждено было никогда увидеться вновь.

Мари не обрела желаемого счастья в Суффолке. Она часто вздыхала, вспоминая о навеки прошедших днях во Франции…

ПЛЕННАЯ КОРОЛЕВА КАРОЛИНА-МАТИЛЬДА ДАТСКАЯ

Тихо открылась дверь, и король просунул голову.

– Как королева? – прошептал он.

Фрау фон Плессен бросила озабоченный взгляд на постель, где спала Каролина-Матильда, и затем, подобрав полы платья, сделала учтивый книксен.

– Боюсь, не лучше, сир. Жар не спал.

Король открыл дверь настежь и вошел на цыпочках. В своем голубом, вышитом серебром бархатном наряде с белым шелковым жилетом по последней версальской моде он выглядел очень изящным и элегантным. За ним следовал тридцатилетний мужчина на голову выше короля, его светлые ненапудренные волосы были просто перевязаны черной лентой. Оба приблизились к большой кровати по трем устланным ковром ступеням. Осторожно, двумя пальцами, король отвел в сторону полог.

В полусвете ночника на горе подушек покоилась молодая светловолосая женщина. Лицо у нее было красное, и прерывистое дыхание едва вздымало грудь. Король обратился к своему спутнику:

– Подойдите поближе, доктор Струензее, посмотрите на королеву. Ее состояние действительно внушает мне опасения.

Но доктор не двинулся с места.

– Напоминаю вашему величеству, что королева меня терпеть не может. Мне кажется неуместным будить ее и осматривать.

Христиан VII нетерпеливо топнул ногой.

– Сейчас не место подобным капризам, ей слишком плохо. Если вы вылечите королеву, она будет вам только благодарна и откажется от необоснованных предубеждений. Итак, господин мой, я желаю, чтобы вы занялись королевой.

Струензее молча поклонился. Он приблизился к своей высокопоставленной пациентке, взял ее руку, которая бессильно покоилась на простыне, нащупал пульс и испытующе посмотрел на красивое, раскрасневшееся от жара лицо. Он заметил, что королева беспрерывно шевелит пересохшими губами, и нахмурил лоб.

– Она бредит. – Доктор повернулся к фрау фон Плессен. – Позовите, пожалуйста, горничную.

Камеристка королевы, которая была и ее лучшей подругой, вышла из комнаты и вернулась вместе с горничной, которойдоктор дал указания. Пока та их усердно исполняла, он подошел к молодому королю.

– Успокойтесь, сир. Я полагаю, что королева выздоровеет, но она должна полностью довериться мне. Я буду лично ухаживать за ней и покину свой пост, только когда она будет здорова.

Христиан с благодарностью сжал руку Струензее.

– Я совершенно доверяю вам, друг мой. Я доверяю только вам, вы же знаете это. Было бы хорошо, если бы королева разделяла мое доверие.

Затем король удалился так же бесшумно, как и появился, и оставил Струензее у постели Каролины-Матильды.

Снаружи зимняя ночь окутывала красные стены и покрытые снегом крыши замка Фредериксборг. Издалека доносилась перекличка стражников у ворот. Во всех церквах Дании молились за выздоровление королевы.

Погруженный в размышления, Струензее безмолвно стоял перед ложем королевы и смотрел на нее.

В жару и бреду королева переживала сцены из далекого и недавнего прошлого, которые без определенной последовательности то появлялись, то исчезали. Плескалась серая, грязная вода пролива Эунд, по которому она два с половиной года назад приплыла на королевском фрегате из своей родной Британии, как невеста герцога. Затем появились зеленые газоны Хэмптон Корт и желтоватый туман Темзы. Возникло серьезное лицо ее брата, Георга III… Оно сменилось лицом мужа, Христиана, каким она увидела его в день прибытия в замке Роскильда. Он был одет в белый, украшенный золотом наряд и поцеловал ее при первой встрече. Кто бы мог тогда подумать, что этот улыбающийся герцог с красивыми, немного беспокойными глазами, уже носил в себе ростки безумия!

Другая картина, возникшая в воспаленном мозгу и заставившая застонать больную: жестокое лицо последней жены отца Христиана, королевы-матери Юлии-Марии. Суровая, надменная женщина, которая немедленно превратилась во врага Каролины-Матильды. У Юлии-Марии был сын, для которого она требовала датский престол… но затем все эти лица поблекли и подернулись дымкой.

В какой-то момент просветления Каролина-Матильда увидела склонившееся над ней серьезное лицо с характерными чертами и светлыми, не напудренными волосами. Она сделала движение, чтобы оттолкнуть его… Струензее! Этот интриган, который в сопровождении помилованного ссыльного Отто фон Рантцау-Ашельберга прибыл из Альтоны…

Доктор старательно добивался и добился доверия Христиана. Когда он сопровождал короля в поездке по Франции, Голландии и Германии, то в качестве переводчика сделался незаменимым спутником и приятелем слабого монарха. Он был ревностным приверженцем тех преобразований, которые происходили во Франции, где близился к концу век Людовика XV. Доктор заразил ими колеблющегося, нерешительного короля, и оба отныне мечтали о реформах, свободе и улучшении человеческой жизни… Воистину, неуместные идеи для короля!

Христиан сильно переменился в этой поездке, Каролина-Матильда едва узнала его. До отъезда он относился к королеве с пренебрежением, что не изменилось даже после рождения принца-наследника. По возвращении он сделался страстным влюбленным.

В глубине души юная королева была убеждена, что Струензее предается занятиям черной магии и состоит в связи с самим дьяволом. Быть может, поэтому она так ненавидела его, испытывала страх в его присутствии, и в то же время какой-то магнетизм приковывал к нему ее взор.

…Сквозь свои бредовые фантазии Каролина-Матильда почувствовала, что на лбу ее лежит прохладная ладонь. Она попыталась открыть глаза, и вновь ненавистное лицо склонилось над ней. Она хотела прогнать видение, но оно не исчезало, и она поняла, что это лицо – не фантом. С трудом она выдавила из себя:

– Кто… вам позволил?.. Уйдите!

Его взгляд был властный и почтительный одновременно.

– Король приказал мне. Простите меня. Я буду повиноваться вам, мадам, когда вы будете вновь здоровы.

Губы Каролины-Матильды зашевелились, но она не издала ни звука. Напряжение утомило ее. Она вновь закрыла глаза и даже не почувствовала, как Струензее брал кровь из ее руки.

После восьми дней тщательного ухода, во время которых доктор лишь изредка покидал королеву, чтобы отдохнуть, вверив ее заботам фрау фон Плессен, Каролина-Матильда встала, наконец, на путь выздоровления… и не могла не быть благодарна врачу.

– Я обязана вам жизнью, – промолвила она и протянула руку для поцелуя. – Я никогда этого не забуду.

Тон ее был холоден, а рука, к которой Струензее едва прикоснулся, была протянута небрежно. Но молодой врач был счастлив, как будто одержал великую победу. До этого времени Каролина-Матильда, казалось, даже не замечала его. Когда он приветствовал ее, она отворачивалась. Он очень страдал от этого, но тщательно скрывал свои чувства, прекрасно владея собой. Он был слишком умен, чтобы не видеть пропасть, разделявшую королеву Дании и пасторского сына из Галле. Поскольку его любовь была безнадежна, он пытался не признавать ее перед самим собой.

Христиан VII был счастлив. Его жена поправлялась, и он вновь мог наслаждаться безоблачным существованием с любимой женой и незаменимым другом, в котором чувствовал силу, дополнявшую его вялый характер.

– Когда вы совсем поправитесь, мадам, – сказал он, целуя руку жене, – тогда мы совершим путешествие в нашу любимую Голштинию, которое так долго мы ждали.

– Как будет угодно вашему величеству.

– Но вы должны сперва совершенно выздороветь. Само собой разумеется, что Струензее поедет с нами. Он будет следить за нашим здоровьем.

Глаза королевы на какое-то мгновение остановились на докторе. Она не могла разгадать, что скрывалось за его взглядом.
* * *

Весь долгий день королевская свита провела на свежем воздухе, проезжая через густые голштинские леса, мимо сверкающих озер и украшенных цветами деревень. День был прекрасный, все находилось в самом веселом расположении духа. И только Каролине-Матильде переезд казался бесконечным. Когда же они, наконец, доберутся до своего вечернего пристанища?

Еще ранним утром маленький принц Фредерик, которому исполнился к этому времени год, казалось, заболел. С закрытыми глазами и покрасневшим лицом он плакал на руках своей няни, по временам забывался беспокойным сном. Королева выглянула из открытого окна кареты и окликнула одного из кавалеров. Поморщилась, когда узнала в нем графа Рантцау, но все же спросила:

– Где мы расположимся сегодня, граф?

– В Глюксбурге, ваше величество. Это не так далеко отсюда. Еще полмили, я полагаю.

– Пожалуйста, не могли бы мы поторопиться? Принцу становится все хуже и хуже.

Рантцау отдал ей честь и галопом поскакал вперед сообщить королю об этом и поторопить кортеж. Несколько минут спустя лошади двинулись быстрее, и вскоре вдали показались башни замка Глюксбурга, которые отражались в голубом озере.

Струензее и королева не сомкнули глаз этой ночью.

– Ваше величество должны поспать немного, – сказал он. – Достаточно того, что я присмотрю за принцем. Думаю, что какое-то время он будет спать.

– А вы разве не нуждаетесь в отдыхе?

– Я не устал, мадам… но вы выглядите утомленной. Взгляните, даже фрау фон Плессен и нянька заснули.

Действительно, усталость взяла свое, и обе женщины задремали прямо в креслах. В замке царила мертвая тишина. Король, который весь вечер страдал головными болями, находился через несколько комнат отсюда.

У королевы затекли ноги от долгого сидения, она встала и подошла к окну. Деревья на берегу озера отражались в облитой лунным светом воде. В камышах беспрерывно квакали лягушки, но королеву не раздражал этот звук. Она вдыхала запах земли и свежескошенной травы.

– Вы действительно полагаете, что нет ничего опасного?

– Жар, который связан с его ростом и развитием, мадам. У детей это появляется часто, но это не опасно. Я умоляю вас, мадам, идите спать.

Ничего не ответив, королева продолжала стоять у окна и смотреть на озеро. Внезапно она прошептала:

– Струензее, я была всегда жестока, надменна и холодна с вами, я была всегда против вас. Почему вы столь преданны мне? Почему вы заботились обо мне, когда я была больна? Почему вы теперь заботитесь о моем сыне, как будто он ваш собственный?

Что-то было в голосе королевы, что заставило забиться сердце доктора, но он ответил совершенно спокойным голосом:

– Вы моя королева, мадам. Я обязан жертвовать для вас своим временем, своей жизнью, своими скудными познаниями.

– Но ведь вы даже не датчанин…

– Поймите, я делаю это добровольно, от чистого сердца. Может ли мужчина выбрать сам, кому посвятить свою жизнь?

Улыбка мелькнула на губах королевы и исчезла, но лицо ее просветлело, когда она вновь обернулась к молодому человеку.

– Я знаю, что у вас свободолюбивый нрав. Между тем вы решили добровольно и всеми силами служить королеве, которая презирает вас, оскорбляет и не удостаивает вниманием?

Струензее показалось, что этой ночью происходит чудо. Никогда прежде Каролина-Матильда не беседовала с ним столь доверительно. Что означают эти странные вопросы? Что она хочет узнать от него? Он подошел к ней ближе.

– А если я решил служить не только королеве, но… и женщине? – прошептал он серьезно.

Королева покраснела до корней волос.

– Как вы смеете! – сказала она, не замечая, что ее голос дрожит. – Не забывайте, с кем вы говорите.

– Я не забываю этого. Я никогда этого не забываю. Но вы сами спросили меня, мадам. Теперь вы знаете все, и если вы сами сейчас же не пошлете меня на виселицу, то не сможете ничего изменить ни во мне… ни в моих чувствах. Убивайте меня, оскорбляйте, не обращайте на меня внимания, прогоните меня… я все равно люблю вас, вопреки всему.

Красная пелена заслонила взор Каролины-Матильды… Она прекрасно понимала, что должна гневно выгнать бесстыдника из комнаты, но была достаточно честна, чтобы признать, что он сказал те самые слова, в которых она нуждалась и которых ждала. Она вынудила его на это признание и ничуть не сожалела об этом, ибо оно осветило сумрачные джунгли ее собственных чувств и ощущений. Теперь ей было ясно, что она любит его, любит больше, чем власть, больше, чем корону. Перед ней был воистину сильный и решительный мужчина, ничем не похожий на капризного, слабого мужа-короля. С каждой минутой, которую она сейчас переживала молча, королева теряла остатки своего высокомерия, сопротивления чувству, которое дико и неистово, подобно морскому приливу, заполнило ее. Доктор отважился взять обеими руками холодные пальцы королевы. Каролина-Матильда задрожала, но не отняла руки…
* * *

По возвращении из путешествия в жизни Иоганна Фридриха Струензее произошли глубокие изменения. Приступы душевной болезни, которой страдал король, следовали один за другим. Его дух омрачался все больше и больше. Часами он просиживал молча, стуча зубами от страха, и вздрагивал от малейшего шума, сам не зная, какого врага боится. Даже когда его жена и Струензее приближались к нему, несчастный кричал от ужаса.

В виду неспособности ее супруга заниматься государственными делами, всевозрастающих интриг при дворе, Каролина-Матильда все больше и больше приближала к себе Струензее и упрочивала его влияние в государстве. Сперва он стал государственным советником, затем тайным советником, возглавлявшим кабинет министров. Его власть росла вместе с любовью королевы. 15 декабря 1770 года он потребовал отставки канцлера Бернсторфа. То был весьма почтенный старик, обладавший феодальными взглядами, которые сильно отдавали мрачным средневековьем. Тем самым Струензее практически завладел правительственной властью.

С неуверенным Рантцау и своим самым верным другом Брандтом они образовали своего рода триумвират. Эти трое со времен своего знакомства в Алтоне пережили тяжелые времена и поклялись друг другу в вечной дружбе. В том случае, если одному из них удалось сделать карьеру, он должен был тянуть за собой другого. Струензее сдержал слово.

Симпатия королевы, чьим любовником он вскоре стал, придавала ему уверенности. В любой ситуации она принимала его сторону, и они настолько не скрывали своей любви, что при дворе в Копенгагене острословы распустили языки. Местом, откуда исходили все слухи, которые затем превращались в грязные сплетни, были покои королевы-матери.

Юлию-Марию почти невозможно было увидеть. Она жила очень уединенно в своих владениях, но это ничуть не означало, что она бездействовала. Она укрылась в своем замке, как паук в засаде, и со злобным удовлетворением смотрела, как восходит звезда человека, при помощи которого она собиралась в обозримое время покончить с ненавистной Каролиной-Матильдой.

Поскольку отныне практически правил Струензее, он при помощи своего преданного Брандта принялся осуществлять программу реформ, которую уже давно замыслил для Дании. Он превратит датскую монархию в конституционную монархию. Для этого он освободил крестьян от крепостного права и облегчил им жизнь. Реформировал судопроизводство. 14 сентября 1770 года он упразднил цензуру. Два месяца спустя распустил государственный совет. Затем без предупреждения урезал расходы двора и государства, реформировал подчиняющуюся Рантцау армию и вверил своему брату, Карлу-Августу, способному математику, финансовую политику государства. Затем он запретил применение пыток, открыл приюты для подкидышей, высказался за религиозную терпимость и попытался ограничить привилегии высших слоев общества.

Немногие понимали необходимость реформ и его стремление к усовершенствованию. Повсюду, даже среди крестьян, которых подстрекала Юлия-Мария, он встречал вражду и недоверие. Даже его друг Рантцау, который считал себя знатным аристократом, стал возмущаться дерзостью этого выскочки. В глубине души Рантцау был посредственным, завистливым и жестоким человеком. Через некоторое время превосходство Струензее становится для него невыносимым.

Но Каролина-Матильда счастлива, она живет как во сне. Она восхищается человеком, которому открыла путь к вершине, она любит его и старается возвысить еще больше. 18 июля 1771 года он был назначен премьер-министром, 22 июля стал графом и рыцарем Ордена Данеборга. Этот день был ознаменован роскошным празднеством, в котором принял участие даже Христиан, сделавшийся настолько больным, что ему почти не позволяют покидать свои покои.

После праздника Рантцау не возвратился домой, а прямиком направился к королеве-вдове.

– Он слишком настороже, – с ненавистью сказал Рантцау, – к нему не так легко подступиться.

Лицо королевы-матери осветилось улыбкой, которая казалась несколько натянутой.

– Не говорите глупостей, дорогой граф. Разве армия не в ваших руках? Немного хитрости и терпения – и вы сможете сделать все, что пожелаете. Этот Струензее всего лишь колосс на глиняных ногах. Вскоре он будет свергнут.

– Не так легко это сделать. Все эти реформы вызывают восхищение.

– Но и беспокойство. Даже крестьяне не понимают их. Они боятся безбожия, разрушения старого порядка. Все это заставляет их быть недоверчивыми.

Рантцау пожал плечами.

– Они привыкнут и к этому. Вскоре Струензее будет всецело окружен друзьями и единомышленниками.

– Мы не дадим ему столько времени.

Юлия-Мария нетерпеливо стукнула рукой по подлокотнику кресла. Она поднялась и беспокойными шагами прошлась по полутемной комнате. Какое-то мгновение было слышно лишь потрескивание дров в камине и шуршание ее бархатного платья по ковру.

– Вы, мужчины, не имеете никакого понятия о том, как борются женщины. Моя полиция лучше, чем ваша, Рантцау. Она обнаружила множество любопытных вещей. Вы знаете, что королева беременна?

– Я слышал, как люди поговаривали об этом…

– И вы наверняка полагаете, что отец ребенка – несчастный Христиан?

– Почему бы и нет? Безумие еще никому не мешало зачать детей. А любовь короля к своей жене очевидна. Создается впечатление, что королева – единственное существо в этом мире, которое его еще интересует. Он все время требует ее и воет как зверь, когда она уходит.

Злая усмешка искривила губы королевы-матери.

– Но тем не менее она уходит. Вообще же, когда появится ребенок, будет легко установить, на кого он похож. Кроме того, одна из моих женщин находится в непосредственном окружении королевы. Она знает, где королева прячет частную переписку и тайные бумаги. Это такая мелочь – похитить письмо! Когда королева и Струензее не могут видеться, они постоянно обмениваются письмами.

– Но еще не известно, есть ли там компрометирующие факты.

Юлия-Мария вновь села в кресло и тщательно разгладила складки своего фиолетового платья на коленях. – Если мы не найдем таких писем, то по крайней мере в наших руках будет образец почерка и стиля. Я знаю некоторых очень искусных фальсификаторов. Но я думаю, что это едва ли понадобится.

– Так что же вы предлагаете, мадам?

Она ответила не сразу. С закрытыми глазами и скрещенными руками она была похожа на спящую у камина кошку. Медленно заговорила, подчеркивая каждое слово:

– Дождаться рождения ребенка и подсунуть королю письмо, которое однозначно говорило бы, кто отец ребенка. Я его знаю, гнет окажемся сильнее безумия. Тогда не будет ничего легче, чем вынудить короля отдать приказ об аресте Струензее… и его любовницы.

Рантцау вскочил.

– Королеву? Ваше величество хочет арестовать королеву?

– Женщина, изменившая мужу, не может быть королевой.

– А если король откажется арестовать Струензее?

– Это первое, на чем мы должны настоять… затем он уже ни от чего больше не откажется.
* * *

Несколько месяцев спустя Каролина-Матильда произвела на свет девочку со светлыми волосами и голубыми глазами… девочку, у которой был слишком высокий лоб и слишком красиво очерченный рот, чтобы она была дочерью Христиана VII. Но молодая королева не беспокоилась на сей счет. Струензее был на вершине власти, и кто бы осмелился выразить подозрения относительно его самого или ребенка…

В глубине ее сердца гнездилась одна мысль, которая со временем становилась все отчетливее, пока не превратилась в безумную затею: сделать человека, которого она любит, настоящим правителем страны, то есть возвести его на престол.

К своему первому выходу в церковь после родов она устроила роскошный бал-маскарад, на который была приглашена вся знать страны.

Праздник закончился поздно. Когда Струензее возвратился к себе, было уже около трех часов утра. Усталый, он сразу же бросился на кровать, отложив до завтра изучение досье, которое лежало на его письменном столе. Снаружи снег засыпал город. Даже гавань замерзла, и там чернели мачты кораблей. Резкий северный ветер гнал перед собой густые снежинки. Наступали холода.

Около четырех часов утра группа людей под предводительством полковника Келера, доверенного лица Рантцау, подошла к дому министра. Молниеносно были выломаны двери, дом занят, слуги заперты, а Струензее взят прямо в постели. Полусонный, мутными ото сна глазами он смотрел на мужчин в его комнате, пока, наконец, не узнал красное лицо полковника Келера.

– Вы с ума сошли, Келер? Что вам нужно от меня? – воскликнул Струензее дрожащим от возмущения голосом.

– Именем короля вы арестованы.

Его посадили в карету с решеткой, которая ждала у дверей. Час спустя заскрипел замок за спиной того, кто еще вечером благодаря любви королевы был на вершине своей карьеры, а теперь являлся государственным преступником. В то же самое время был арестован комиссар Берингскольд Брандт, который был отправлен к своему другу в крепость. И в ту же самую ночь Юлия-Мария и Рантцау вошли в спальные покои, где Христиан VII как раз видел дурной сон.

Король со своими всклокоченными волосами, диким взглядом и в широко распахнутой рубашке, которая открывала его тощую грудь, показался обоим посетителям затравленным зверем. В дрожащей руке он держал письмо, которое всучила ему для прочтения Юлия-Мария. Время от времени он смотрел на них так, как будто не мог поверить, что все это действительно произошло.

Это украденное письмо было адресовано Струензее. На вершине своего счастья, родив ребенка от человека, которого она любила, королева выразила всю свою радость в двадцати строках.

Заговорщики не могли бы найти более недвусмысленного письма и более убийственного орудия… Юлия-Мария подошла к Христиану.

– Честь короля задета, сир. Скандал должен быть погашен, виновные должны быть наказаны. Распишитесь здесь.

Она протянула ему пергамент, на котором уже стояла печать государственной канцелярии. Король колебался.

– Что это?

– Приказ об аресте Струензее и его любовницы, вашей, совершившей прелюбодеяние, супруги, и заключении их в крепость под стражу, – вмешался Рантцау, которому казалось, что все затянулось, и который боялся нерешительности короля.

– Арестовать? Мою королеву?

– Ваша королева насмеялась над вами. Вместе со своим любовником она потешалась над вашей доверчивостью! Вы же относились к ней дружелюбно и с доверием. Но ваша дочь зачата не от вас, а от этого человека. Вы должны подписаться, сир… Они должны быть наказаны. Иначе весь мир будет смеяться над вами.

– Смеяться?.. Надо мной?

Около минуты он был неподвижен – жалкий, трагический призрак в ночной рубашке. Слезы катились по его исхудалому лицу и редкой бороде, которую он не брил уже несколько дней. Рантцау вложил перо в его холодную руку и подвел к столу, на котором лежал пергамент.

– Вы должны подписаться, сир. Над вами очень жестоко посмеялись. – Гневная молния сверкнула в мрачных глазах больного короля. Дрожащей от ярости рукой он расписался. Затем неожиданно бросился на пол, закричал как зверь, зарыдал, сотрясаясь, от нервных конвульсий. Но он расписался!

Когда вбежал камердинер, которого встревожили крики, Юлия-Мария и Рантцау на цыпочках вышли из комнаты, унося драгоценный документ.

Через час после этого несчастная Каролина-Матильда была прямо с постели посажена в закрытую карету и препровождена в тюрьму. Все ее помещения были тщательно обысканы. Из осторожности королева не была посажена в крепость. Заговорщики не хотели, чтобы она находилась вблизи от Струензее. Кроме того, существовала опасность, что возникнут волнения среди населения. Ее отвезли на самый дальний север, на остров Зелан дия, в крепость Кронборг. Дальше все развивалось очень быстро. Собранные заговорщиками доказательства супружеской неверности королевы были не совсем достаточны. Струензее отказался дать показания, несмотря на то что его подвергли пыткам, которые он сам в свое время упразднил и которые были введены вновь ради него. Но когда он узнал, что королева тоже арестована и обвиняется в том же преступлении, он сломался. Ему сказали, что она будет находиться в ледяной тюрьме до тех пор, пока он не признается. Струензее знал Кронборг и камеры этой крепости, где стекающая по стенам вода замерзала зимой. Он мог себе представить страдания, которые выпали на долю нежной Каролины-Матильды. Он признался… Это означало приговор для них обоих.

Струензее и Брандт были приговорены к тому, что сперва им должны были отрубить правую руку, затем они должны были быть обезглавлены, их тела четвертованы и выставлены для всеобщего обозрения. Некоторые судьи пытались смягчить жестокий приговор, прежде всего Бернсторф, который вновь вернулся на свое место. Струензее в свое время сместил его, но он был справедливым, честным человеком. Этот постыдный процесс претил ему. Но он тщетно боролся за смягчение приговора. Рантцау, друг виновного, в своей речи подтвердил приговор.

28 апреля Струензее и Брандта отвели на место казни. Пастор Мунтер сопровождал их. Брандт умер первым. Оба приняли свою участь с мужеством, достойным восхищения. Когда палач занес свое орудие, бывший министр содрогнулся. Но он уже простился с жизнью. Его последняя тревога и страх относились к той, которую он любил больше всех на свете.

Королева была уже приговорена. Одновременно с приговором был расторгнут ее брак с королем по причине супружеской неверности. Она была приговорена к пожизненному заключению в крепости Кронборг. То есть к медленной смерти от холода и сырости.

От одной лишь мысли, какие муки ожидали ненавистную королеву, Юлия-Мария могла удовлетворенно и злорадно потирать руки. Но она, между тем, не учла очень важного обстоятельства. Она забыла про Англию.
* * *

Через несколько дней английский фрегат с восьмидесятые пушками и под королевским флагом вошел в гавань Копенгагена. С этого фрегата сошел лорд Кейт и именем короля Георга III потребовал немедленного освобождения английской принцессы Каролины-Матильды.

О дипломатических переговорах не могло быть и речи. Англия занесла кулак и грозила опустить его. Юлия-Мария и Рантцау прекрасно понимали опасность положения: они должны подчиниться, иначе английские пушки расстреляют столицу. И они подчинились.

Каролина-Матильда и ее дочь (Кейт потребовал, чтобы ей вернули дочь) взошли на борт фрегата и он отчалил. Но адмирал не отвез пленную королеву на родину.

Англия была уязвлена, и Георг III не желал принимать у себя при дворе женщину, уличенную в супружеской измене. Она была отвезена в Ганновер, который принадлежал тогда Англии. Замок Келле, бывшая резиденция Георга Брауншвейгского, был определен как место проживания Каролины-Матильды. Она лишь сменила тюрьму, хотя, конечно, замок Келле больше годился для проживания, чем темница Кронборга.

Но плохое обращение, которому она подвергалась со времени ареста, подорвало здоровье несчастной женщины. Три года спустя, 10 мая 1775 года, она скоропостижно скончалась от болезни, которой заразилась от одной ухаживавшей за ней служанки.

СМЕРТЬ КОРОЛЕВЫ ДРАГА, КОРОЛЕВА СЕРБИИ

В эти прекрасные июльские дни 1897 года Биарритц был так густо населен, что найти там комнату едва ли было возможно. Повсюду мелькали нарядные летние платья, зонтики с бахромой и огромные шляпы с цветами. Множество женщин с радостными возгласами резвилось в набегавших волнах. Мужчины в светлых костюмах и соломенных канотье, водрузив на нос пенсне, разглядывали их с берега. Повсюду царили радость и веселье. Один из пассажиров коляски, которая медленно ехала по морскому берегу, проникся этим ощущением.

Это был высокий темноволосый мужчина двадцати лет с бледным лицом и усами каштанового цвета. Меланхолические черты его лица несколько оживляли черные глаза, а осторожный взгляд придавал им загадочность.

– Этот город очень мил, ты не находишь, Наум? – спросил он своего спутника, который был несколько старше. Похоже, спутник был офицер в штатском, огромные черные усы придавали ему комически-грозный вид.

– Хорошо развлекаться в Биаррице, – ответил он, – и ваше величество должно только об этом и думать. Белград далеко.

– И у меня отпуск, – сказал молодой человек, смеясь. – Ты прав, я приму это к сведению. Мы приехали?

Коляска свернула в красивую широкую аллею, которая через цветущий сад выходила прямо на пляж. В другом конце аллеи находилась большая белая вилла, окна которой были открыты с солнечной стороны.

– Мы прибыли, – сказал полковник Наумович. – Ваша матушка с дамами ожидает ваше величество на террасе.

Но молодой человек, который был не кто иной, как король Сербии Александр I, уже заметил свою мать и радостно помахал ей. Когда карета остановилась у ступеней террасы, он не стал ждать, пока слуга откинет подножку, и выпрыгнул прямо в объятия королевы Натали, которая уже давно его не видела. Мать и сын горячо обнялись, затем Натали взяла сына за руку и прошла в дом.

– Ты, должно быть, очень устал, Сашино, – сказала она, улыбаясь. – Пойдем, отдохнешь.

Под руку с матерью юный правитель вошел в огромный зал, который занимал весь первый этаж виллы. Здесь стояло множество кресел и стульев, покрытых бархатом и репсом, на столах – изящные фарфоровые безделушки и вазы с цветами. Желтые занавески лишь отчасти пропускали солнечный свет. Как раз когда король остановился посреди зала, солнечный луч упал на молодую женщину, склонившуюся в почтительном реверансе. Королева Натали улыбнулась.

– Ах да, представляю тебе свою собеседницу – Драга Машин. Припоминаешь? Госпожа Машин – вдова капитана, который год назад погиб в результате несчастного случая.

– Правда? – рассеянно спросил Александр. Он не слышал того, что ему говорили, вид молодой женщины буквально лишил его дара речи. Она была на редкость красива.

Тридцатилетняя Драга Машин выглядела свежей и грациозной как юная девушка. На ее прекрасном бледном лице сверкали глубокие, темные глаза. Черные волнистые волосы, казалось, были очень тяжелы для изящной головки. Она была одета в простое бледно-лиловое шелковое платье, которое очень подходило к цвету ее кожи. Ее немилосердно, в соответствии с модой, затянутая в корсет талия была очень изящна и контрастировала с развитыми бедрами и высокой грудью.

Он хотел протянуть ей руку, но сделал неловкое движение и уронил на пол вазу с белыми розами и красными гвоздиками. Ваза упала столь неудачно, что не только разбилась, но и забрызгала платье Драги. Та издала испуганный возглас.

– Господи, как ты неловок! – воскликнула королева-мать. Молодой человек растерянно смотрел на мокрое платье и разбитую вазу, осколки которой вместе с цветами лежали на полу. Он понимал, что выглядит смешным и глупым. Чтобы скрыть смущение, изобразил из себя обиженного и, не извинившись, в сопровождении вестового быстро покинул комнату.

– Милостивая государыня, – пробормотал он, подойдя к ней, – милостивая государыня…

Больше он ничего не смог сказать. Его смущение было столь очевидно, что она рассмеялась.

– Ваше величество оказывает мне чересчур много чести. Лед был сломан, Александр вновь обрел уверенность.

– Я полагаю, вы считаете меня несколько тупоумным, – сказал он в шутку, – однако я собирался извиниться.

– Король не должен извиняться, ваше величество.

– Если он показал себя таким остолопом перед дамой? Нет, конечно же, должен. В свое оправдание я могу лишь сказать, что был слишком очарован вашей красотой.

С восхитительно разыгранным смущением, так что даже румянец выступил на ее бледных щеках, Драга слегка поклонилась.

– Ваше величество слишком добры. Я счастлива, что понравилась вам.

И она посмотрела на него при этом столь красноречивым взглядом, что Александр покраснел. Он старался подыскать достойный ответ, но в этот момент подошла королева-мать с придворными дамами. Увидев сына, она улыбнулась.

– Я вижу, ты исправил свою неловкость. Это меня радует. Дай мне теперь свою руку, мы идем к столу.

Пораженная столь внезапной выходкой, королева Натали не сразу нашлась, что сказать.

– Король, наверное, сошел с ума, – промолвила она, наконец, пожав плечами. – Пойдемте переоденемся, моя милая. Я ему, конечно же, выскажу все, что думаю о его поведении.

– Если она хочет, я могу дать ей десять, двадцать новых платьев! – воскликнул Александр.

– Пожалуйста, говори тише, она живет в соседней комнате, нас разделяет только эта проклятая дверь. Речь идет не о платье, а о том, что ты должен извиниться.

– Хорошо, я извинюсь, – ответил он раздраженно.

Когда мать удалилась, он долго оставался стоять на том же самом месте и смотрел на дверь, которая разделяла его с этой дамой. Теперь, когда остался один, он признался себе, что ни одна женщина не производила на него столь глубокого впечатления. Женщин у него, несмотря на молодость, было уже много. Но столько непривычного шарма было в ее взгляде и в манере двигаться, что она невольно не выходила из головы молодого человека.

Когда он оказался перед Драгой во время ужина, она уже не улыбалась. Ее взгляд был холоден и надменен, то был взгляд оскорбленной женщины.

Вечер показался Александру смертельно скучным. Наконец-то можно было вернуться к себе в комнату. Драга погасила лампу, но в постель не ложилась. Она накинула на плечи тонкую шаль и вышла на балкон, чтобы насладиться ночным воздухом. В соседней комнате слышались шаги. Она была уверена, что если король один, то он тоже выйдет на балкон. Если она правильно поняла те взгляды, которые король бросал на нее во время ужина, то он не мог поступить никак иначе.

Ей не понадобилось много времени и усилий, чтобы разгадать Александра. Она знала, что все Оберновичи[16] были крайне взыскательны. Но та женщина, которой удавалось подчинить себе их сердце и разум, властвовала над ними безгранично.

В Александре она видела прежде всего средство для удовлетворения своего ненасытного честолюбия. К этому времени ей уже удалось достичь многого, ибо была большая разница между придворной дамой, собеседницей королевы, и скромной дочерью мельника из Горийни Милановач. Драга всегда с удовольствием вспоминала о своем восхождении.

Сперва был постоянный шум отцовской мельницы, который заглушал журчание реки. Затем крестьянское окружение, в котором выросли она и четыре ее сестры, деревенские праздники, повседневная рутина… Все началось с больших военных маневров, благодаря которым королевский кавалерийский полк из Белграда был расквартирован в Горийни. Драга помнила, как будто все это было еще вчера, с каким восхищением она разглядывала украшенную орденами форму офицеров. Самым красивым среди них был молоденький лейтенант по имени Михайло Машин. Михайло тут же страстно влюбился в Мельникову дочку, но Драга долго отказывала в его домогательствах, пока тот, наконец, не заговорил о женитьбе. В один прекрасный день они отправились к попу, после чего он отвез ее в Белград, где поселил в старом родовом поместье. Этот дом показался деревенской девушке вершиной роскоши и великолепия. Она очень быстро разобралась в новых отношениях и легко переняла тон и повадки того общества, к которому принадлежал ее супруг. День ее триумфа наступил, когда ее представили при дворе королевской чете, Милану и Натали, родителям Александра. В тот день Драга поняла, каким орудием является ее красота. Восхищенные взгляды мужчин и завистливые улыбки дам убедили ее в этом.

Михайло погиб из-за нелепого несчастного случая, о котором она неохотно вспоминала. Однажды вечером он, будучи весьма пьян, упал с лестницы, ведущей в погреб. Но эта смерть не испортила положения его жены. Закутавшись в плотное вдовье покрывало, она настолько блестяще разыграла свои переживания, что королева Натали из сострадания взяла ее к себе на службу. С тех пор она больше не покидала правительницу и даже последовала за ней в ссылку, когда положение Милана сделалось критическим и он, наконец, отрекся от престола в пользу своего сына. Ее место было все еще весьма скромным, но она его рассматривала как трамплин, благодаря которому должна вознестись на огромную высоту.

Какой-то шорох прервал ее воспоминания. Она обернулась и увидела Александра, выходящего на балкон. Она не стала изображать удивление, но прямо посмотрела на него с некоторым подобием улыбки.

На темно-синем ночном небе горели звезды. Было так светло, что Драга легко могла различить черты человека, который безмолвно приближался к ней с таким видом, как будто они уже давно договорились о ночном рандеву.

Драга не сказала ни слова, когда он обвил ее дрожащими руками, лишь глубоко вздохнула. Через плечо Александра ей были видны озаренные светом окна виллы Эжени, дворца, который приказала построить юная испанка, после того как стала императрицей Франции. В ее жилах тоже не текла королевская кровь… но это не мешало ей носить императорскую корону.
* * *

Королеве Натали не потребовалось много времени, чтобы узнать о любовной связи сына с ее придворной дамой. Конечно, она с досадой отнеслась к этому. Тот факт, что женщина, которую она лично приняла в свой узкий круг, настолько забылась, что завязала отношения с ее сыном под крышей ее дома, – нет, этого ее гордый нрав не мог вынести. Когда она убедилась, что речь идет не просто о придворных сплетнях, она вмешалась и дала Драге отставку. Но тут она испытала потрясение.

Если королева ожидала, что молодая женщина разразится слезами, то ее ждало разочарование. Драга ответила улыбкой.

– Решение вашего величества бесповоротно?

– Я надеюсь, вы не сомневаетесь в этом. Я хотела бы, чтобы вы как можно скорее покинули этот дом.

Драга выпрямилась и надменно взглянула на королеву.

– Уже сегодня вечером. Но я должна еще кое-что сказать вам, мадам, и прошу вас вспомнить мои слова, когда придет время: вы еще услышите обо мне.

Натали презрительно пожала плечами.

– В этом нет ничего удивительного. У женщин подобного рода есть скверная привычка поднимать вокруг себя шумиху.

Улыбка Драги сделалась злой.

– Вы неправильно меня поняли, мадам. Когда вы вновь услышите обо мне, я буду королевой.

Затем молодая женщина повернулась и, высоко подняв голову, покинула помещение. По пути в свою комнату она встретила короля.

– Произошло то, что мы предвидели, – весело сказала она. – Твоя мать только что уволила меня. Сегодня вечером я уезжаю.

Александр, казалось, не был поражен, он улыбнулся и взял ее за руку.

– Ты едешь в Белград?

– Да, ты ведь не заставишь себя долго ждать?

– Как я могу? Через несколько дней я тоже уеду. Побуду еще чуть-чуть здесь, чтобы не расстроить матушку.

Не догадываясь о том, сама королева Натали помогала Драге разыгрывать игру. Оставь она у себя эту женщину – в конце каникул последовал бы разрыв. Но она дала ей свободу следовать за своим любовником. Когда карета отвезла ее бывшую придворную даму на вокзал, королева Натали не могла предвидеть той катастрофы, которая из-за ее строгости должна была обрушиться на страну.

В Белграде Драга поселилась в своем старом доме, который она унаследовала от мужа, и ждала возвращения Александра. Он не медлил. Еще не прошло и недели, как он прямо с вокзала поспешил к ней, даже не заехав во дворец переодеться. Еще одна ночь без нее казалась ему невыносимой.

Ночью, когда он заснул, Драга стала обдумывать свое положение. Она знала, что пылкая страсть приковывает к ней короля. Теперь от нее зависело, чтобы наглое заявление, которое она бросила Натали, не осталось пустой насмешкой.

– Мой отец возражает против нашей свадьбы, – озабоченно сказал ей Александр. – Он устроил мне сегодня утром ужасную сцену, я даже думал, что он меня ударит.

Драга беззаботно полировала ногти. В ее лице ничто не изменилось. Она лишь тихонько вздохнула.

– Мне бы очень хотелось узнать, кто, собственно, король в этой стране. Разве твой отец не отрекся от престола? Большую часть времени он живет в Париже, развлекается с легкомысленными девицами и иногда ненадолго приезжает домой, когда ему нужны деньги. Но когда он здесь, он обращается с тобой, как с маленьким мальчиком и ведет себя так, как будто он все еще правит страной.

– Я знаю, – тихо сказал Александр. – Это ужасно. Драга поднялась, одернула платье и подошла к трюмо.

Она взяла жемчужное колье и надела его. Ее улыбка была несколько презрительной, и это не понравилось молодому королю.

– Жаль, что тебя так легко испугать, Сашино. Ты самый странный король из всех, которых я видела. Ты дрожишь перед своим отцом, который ничего не значит по сравнению с тобой, как будто ты все еще мальчик в коротеньких штанишках. Ты меня разочаровываешь.

– Ты несправедлива, Драга. Я люблю тебя, ты знаешь это, и я ничего не хочу, кроме того, чтобы ты стала моей женой. Но мой отец все еще силен в этой стране, раздираемой партиями. Он может подстрекать против меня народ.

– Потому что два короля в одной стране – это слишком много. Твой отец очень удобно для себя отдал тебе свою ответственность, но продолжает диктовать тебе свою волю. Он может жить где угодно и как угодно, но отсюда он должен исчезнуть.

– Я не могу изгнать или сослать своего отца.

– Тогда терпеливо жди, когда он умрет. Быть может, тогда ты станешь настоящим королем. Но я думаю, что мне не хватит терпения. Кроме того, как бы он не позаботился о твоей высылке. Ты слишком слаб против него.

– Я надеюсь, что ты так в действительности не думаешь.

– Почему же? Ты – всего лишь игрушка в его руках. Быть может, тебе это нравится больше.

– Нет, мне это совсем не нравится. Ты права, один из нас лишний.

Несколько дней спустя, 24 июня 1899 года, на улице Белграда в старого короля стреляли. Благодаря тому что испуганная лошадь свернула в сторону, пули не задели его.

Среди членов оппозиционных партий были произведены многочисленные аресты, начались казни, хотя приговоренные отстаивали свою невиновность. Поползли слухи, что покушение было подстроено не кем иным, как самим королем Александром, но политическая полиция очень быстро пресекла эти слухи. Тем не менее Милан испугался и решил, что сейчас благоразумнее отправиться в путешествие. Он поехал во Францию.

Когда же он пожелал вернуться, граница для него была закрыта. Таким образом, он был изгнан, и для Драги открылся путь к престолу. Она не теряла ни минуты. В тот же день, когда она узнала, что Милан никогда уже не вернется в Белград, она объявила Александру, что ожидает ребенка. Это была ложь, но ей нужен был этот маленький перевес для того, чтобы чаша весок склонилась в ее пользу.

Александр не помнил себя от радости. Он тут же обнародовал манифест, в котором объявлял своему народу, что берет себе в жены Драгу Машин. Он не сомневался, что сербы оценят столь быстрое возвышение девушки из народа.

Но ошибся. Не только королева Натали открыто выказала свое недовольство, не только сербская аристократия упрекала его, но и население страны не поддержало. Повсюду говорили, что эта вышедшая из ничего Драга – просто интриганка. К ней не питали уважения, на котором основывается популярность.

13 июля 1900 года Драга получила корону из рук митрополита. На ее обратном пути в Конак, в королевский дворец, не слышалось ни радостных возгласов, ни аплодисментов, ни криков «виват». Угрюмая толпа враждебно перешептывалась и роптала. Несмотря на свою самоуверенность, новая королева почувствовала легкий озноб под грузом украшений.

Но она была слишком горда, чтобы показывать свое разочарование. Улыбаясь, сидела она на банкете рядом со своим мужем и принимала поздравления придворных.

Перед ней проходили члены знатных семей и оказывали ей всевозможные почести. Они для нее все были похожи друг на друга, ибо она никого не знала. Она попыталась сосредоточиться на каждой персоне в отдельности, как вдруг звук произнесенного имени заставил ее встрепенуться:

– Полковник Войан Машин, – воскликнул камергер, представлявший королеве гостей.

Драга увидела высокого, стройного человека, который в замешательстве холодно ей поклонился. Эта сильная, развитая фигура, это ясное, энергичное лицо, эти глаза, которые были сейчас холодны как лед… Войан… ее шурин, единственный человек, которого она любила, и который с презрением отверг ее любовь. С той трагической ночи, когда погиб Михайло, они не встречались друг с другом.

В тот день, когда это случилось, они втроем отправились в королевский театр, а затем в ночной ресторан. Драга чувствовала себя немного опьяневшей и напряженной. Вот уже несколько дней Войан гостил у них, и его присутствие странно возбуждало ее. Но пламенные взгляды невестки разбивались о ледяной взгляд молодого офицера, как вода о камень. Казалось, она тщетно старалась ему понравиться.

За ужином она пила мало в отличие от Михайло. В последнее время он все чаще прикладывался к бутылке, и она пыталась с этим бороться. Но в тот вечер она, наоборот, поощряла его: наутро Войан должен был возвращаться к себе в гарнизон, и Драге хотелось побыть с ним хоть немного наедине. Поэтому когда они вернулись домой, она предложила всем выпить еще по бокалу шампанского.

– Вам не кажется, что мы уже достаточно выпили? – возразил было Войан.

Драга обиделась.

– Самый последний бокал. Шампанское в ресторане мне не понравилось. Наше гораздо лучше. Михайло, сходи в погреб и достань бутылку. Прошу тебя, мой друг!

Михайло с воодушевлением согласился продолжить попойку, но Войан снова возразил:

– Он не сможет сейчас спуститься в погреб, он едва держится на ногах. Если вам так хочется шампанского, я схожу за ним.

Михайло почувствовал себя оскорбленным.

– Ты убедишься, что я держусь на ногах… вообще, никто не имеет права ходить ко мне в погреб. Я… пойду…

Он взял свечу и, покачиваясь, отправился в путь. Жена снисходительно рассмеялась.

– Зачем вы послали его? – с упреком спросил Войан. – Он же очень много выпил.

Улыбка исчезла с лица молодой женщины. Она приблизилась к шурину и прошептала:

– Может быть… но это был единственный способ удалить его отсюда на время. Вы завтра уезжаете, Войан… а мне так хотелось побыть с вами наедине.

– Зачем?

– Вы не знаете? Разве вы не понимаете, что я чувствую с тех пор, как вы живете у нас, Войан? Вы принуждаете женщину признаваться вам в своих чувствах…

Молодой человек нахмурился.

– Подумайте, что вы говорите, Драга. Подумайте также о том, что вы жена моего брата.

– Что я могу поделать! – страстно воскликнула она. – До вашего приезда я была счастлива и довольна… вы сами все разрушили и отняли у меня покой!

Она уже собиралась обвить своими руками шею Войана, как вдруг где-то в глубине дома раздался ужасный крик. Драга побледнела.

– Боже мой… что это?

– Михайло… с ним что-то случилось! – воскликнул Войан и сломя голову бросился к погребу.

Но у порога он внезапно остановился и обернулся.

– Молите Бога, чтобы не случилось ничего серьезного, иначе я не прощу вам этого всю жизнь! – Его слова заставили Драгу задрожать.

Михайло упал с лестницы, ведущей в погреб, и упал так неудачно, что сломал себе шею. Когда Войан поднял обмякшее тело, тот был уже мертв.

С тех пор Войан отказывался разговаривать со своей невесткой. В день похорон он покинул Белград, и общие друзья передали Драге, что он поклялся когда-нибудь отомстить за смерть своего брата, в которой он винил ее.

С высоты своего престола Драга разглядывала лицо Войана в толпе придворных и офицеров. По его взгляду она поняла, что он не простил ее и по-прежнему ненавидит. Теперь она с опаской ожидала окончания дня, который должен был быть днем ее триумфа и радости.

Итак, правление Драги началось. Ибо в действительности правила она, а Александр становился с каждым днем все податливей. Ее трюк с беременностью раскрылся, но придворные врачи скрыли эту аферу и признали, что королева ввела себя в заблуждение от нервного страха перед беременностью.

Добравшись, наконец, до власти, дочь мельника уже не скрывала своего пристрастия к роскоши и богатству и управляла королевством, руководствуясь лишь личной корыстью. Ее многочисленные родственники, братья, сестры, кузены и кузины оказались в привилегированном положении и делали карьеру, часто за счет других знатных семей, что увеличивало число недовольных в государстве. Недовольство королевой царило и в армии, среди офицеров, где ее главным противником был полковник Войан Машин.
* * *

– Чаша переполнена! – сказал Войан и ударил кулаком по столу. – Эта бродяжка потребовала от короля, чтобы ее брат, Никодим Люньевич, который происходит из самых низших слоев общества, был объявлен наследным принцем. Ничто не заставит ее свернуть с пути, который она избрала, ибо она ничего не боится. Но долго ли мы будем мириться с этим?

– Нет, – раздался нестройный хор голосов, – нет, этому должен быть положен конец.

Это собрание проходило при закрытых окнах и дверях в старой части Белграда. Там встретились между собой представители недовольных группировок. Количество врагов Драги все росло. Безволие короля и бесцеремонность королевы подталкивали народ к мятежу, те же цели преследовали и заговорщики.

Один голос выбился из общего хора:

– Итак, что ты предлагаешь?

– Есть только одна возможность избавить страну от этого кошмара – только смерть! Пока Александр и Драга живы, Сербия – предмет насмешки для Европы. Каждый день лучшие из нас должны обращаться в бегство, чтобы тайная полиция не посадила их в тюрьму, откуда уже никто не выходит! Надо быстрее что-то делать!

Вечером 28 мая 1903 года Драга и Александр присутствовали на концерте в дворцовом саду. Затем они поужинали и отправились к себе. В час ночи в замке не было освещено ни одно окно. Не было слышно ни звука, даже соловьи в парке уснули. Двадцать восемь человек под предводительством Войана Машина отправились из города в Конак. Они беспрепятственно прошли через ворота, которые им открыли их сторонники, но двери самого дворца пришлось взорвать динамитом.

Александр и Драга пробудились от взрыва.

– Что там происходит? – пробормотала Драга. Александр протянул руку, чтобы включить электричество. Свет не включался.

– Нет электричества, – сказал он беззвучно. – Это заговор.

Шум приближался. Немногие слуги, которые не присоединились к заговорщикам и оказывали сопротивление, были убиты. Ничто не могло остановить людей Машина, и они даже не старались приглушить свои голоса. С минуты на минуту они могли оказаться в королевской спальне.

– Идем! – крикнула Драга и схватила за руку мужа. – Мы должны спрятаться до тех пор, пока не придет помощь!

В ночных рубашках оба бросились в гардеробную королевы. Поспешно закрыв за собой дверь, они замерли, дрожа и тесно прижавшись друг к другу, среди роскошных нарядов из сатина, шелка и тюля. Шум приближался, убийцы издали крик разочарования, когда обнаружили спальню пустой. Было слышно, как они ломали мебель, разбивали вазы, безделушки и зеркала. Дверь гардеробной затрещала. Драга закричала от ужаса, а Александр попытался последним объятием защитить ее своим телом.

В одно мгновение они были изрублены саблями, их тела были выброшены из окна и упали прямо в середину цветочной клумбы.