С каждым годом имя чешского композитора Леоша Яначека все чаще появляется на оперных и концертных афишах, и в этом можно увидеть одно из самых важных проявлений справедливого приговора истории. Яначеку было за пятьдесят, когда, ютясь в моравском захолустье габсбургской Австро-Венгрии, он переходил от надежды к отчаянию, в который раз перелистывая страницы своих партитур. Как о несбыточном счастье мечтал он услышать их в реальном, а не в воображаемом звучании.
   Композитор родился 3 августа 1854 года в краю густых лесов и старинных замков, в небольшой горной моравской деревушке Гуквальды. Он был девятым из четырнадцати детей учителя средней школы. Его отец, кроме других предметов, преподавал музыку, был скрипачом, церковным органистом, руководителем и дирижером хорового общества. Мать также обладала незаурядными музыкальными способностями и познаниями. Она играла на гитаре, хорошо пела, а после смерти мужа исполняла партию органа в местном костеле. Детство будущего композитора было бедным, но здоровым и привольным. Он навсегда сохранил душевную близость к природе, уважение и любовь к моравским крестьянам, которые были воспитаны в нем с малых лет.
   Лишь до 11 лет прожил Леош под родительским кровом. Его музыкальные способности и звонкий дискант решили вопрос о том, куда следует определить ребенка. Отец отвез его в Брно к Павлу Кржижковскому — моравскому композитору и собирателю фольклора Леош был принят в церковный хор Старобрненского августинского монастыря. Мальчики-певчие жили при монастыре на казенный счет, посещали общеобразовательную школу и проходили музыкальные дисциплины под руководством строгих наставников-монахов. Композицией с Леошем занимался сам Кржижковский.
   Воспоминания о жизни в Старобрненском монастыре нашли отражение во многих сочинениях Яначека (кантаты «Амарус» и «Вечное Евангелие»; секстет «Юность»; фортепианные циклы «Во мгле», «По заросшей тропе» и др.). Атмосфера древней моравской культуры, осознанная в те годы, воплотилась в одном из шедевров композитора — «Глаголической мессе» (1926).
   Здесь, в центре Моравии, в городе Брно, Яначек начинает и свою служебную деятельность по окончании педагогического учебного заведения: он становится учителем, продолжая традиции деда, отца и матери. В 1873–1876 годах Яначек стал хормейстером хорового общества ремесленников «Святоплук». Мечты о дальнейшем музыкальном образовании остаются мечтами на долгие годы. Только в 1878 году ему удается вырваться в мир «большой музыки», в Лейпциг и Вену. До этого он за один год прошел двухлетний курс игры на органе в Пражской школе органистов В воображении он видел себя в Петербурге в классе Антона Рубинштейна. В реальности же он постигает тайны «композиторской кухни» в немецких консерваториях.
   Но все же в главном деле своей жизни — творчестве — настоящего большого руководителя у него не было. Все, чего он достиг, было завоевано не благодаря школе и многоопытным советчикам, а совершенно самостоятельно, путем трудных исканий, подчас методом проб и ошибок.
   С конца 1870-х годов Яначек руководит Моравским певческим обществом. В 1881 году он создает Органную школу в Брно. Около сорока лет он бессменно руководил ею, воспитывал здесь не только органистов, но и музыкантов более широкого профиля дирижеров, регентов, композиторов. На базе школы Яначека в 1919 году выросла Консерватория, в 1947 году реорганизованная в Академию искусств имени Яначека.
   Огромная занятость могла только затруднить процесс творчества, но не убить потребность создавать музыку. Яначек был прирожденным композитором.
   Наиболее ранние из известных сочинений датированы концом 1870-х годов: шестичастная Сюита для струнного оркестра, «Идиллия» для того же состава; «Зденкины вариации» для фортепиано, очевидно, связанные, как показывает их название, со Зденкой Шульц, ставшей вскоре женой композитора. В этих сочинениях, как и в хоровой «Осенней песне» на стихи Ярослава Вархлицкого, в «Думке» для скрипки и фортепиано заметны типичные черты композитора-романтика, идущего стезей, проложенной Шубертом, Мендельсоном, Брамсом, но при этом сохраняющего черты национальной самобытности.
   Долгие годы композитор трудился и боролся в провинциальной безвестности. Пражская профессиональная среда его долго не признавала, только один Дворжак ценил и любил своего младшего коллегу. В то же время укоренившееся в столице позднеромантическое искусство было чуждо моравскому мастеру, опиравшемуся на народное творчество и на интонации живой звучащей речи. С 1886 года композитор вместе с этнографом Ф. Бартошем каждое лето проводил в фольклорных экспедициях. Он опубликовал множество записей моравских народных песен, создал их концертные обработки, хоровые и сольные. Высшим достижением были симфонические «Лашские танцы» (1889). Одновременно с ними вышел знаменитый сборник народных песен (свыше 2000) с предисловием Яначека «О музыкальной стороне моравских народных песен», ныне считающимся классическим трудом в фольклористике. Его оперные опыты были более трудными.
   Сюжет его первой оперы — «Шарка» корнями уходит в народные легенды о чешских девах-воительницах, хранящих обычаи матриархата, унаследованные от княгини Либуше, первой правительницы Чехии. Написанная в традициях романтической оперы, с эмоциональной приподнятостью, обилием хоровых и ансамблевых эпизодов, «Шарка» целиком базируется на мелодической основе чешского фольклора. Увы, с «Шарки» начинается список сочинений Яначка, на десятилетия заточенных в его рабочей комнате.
   Следом Яначек написал этнографические балет «Ракош Ракочи» (1890) и оперу «Начало романа» (1891), в которых обильно цитировались народные песни и танцы. Балет даже ставился в Праге во время Этнографической выставки в 1895 году. Эти произведения были временным этапом в творчестве Яначека. Композитор шел по пути создания большого правдивого искусства. Им двигало стремление противопоставить отвлеченности, жизненность, древности — сегодняшний день, выдуманной легендарной обстановке — конкретность народного быта, обобщенным героям-символам — простых людей с горячей человеческой кровью.
   Этого удалось достигнуть лишь в третьей опере «Йенуфа» (по драме Г Прейссовой, 1894–1903 годы) «Йенуфа», или «Ее падчерица», — социальная драма. Она написана горячо, в ней страстно обличается зло. Но Прейссова не избежала множества натуралистических деталей в обрисовке быта, в раскрытии душевного мира героев Яначек вторгается в работу Прейссовой и добивается создания выразительного либретто с четкой драматургической структурой.
   Композитор убежденно следовал основной идее не допустить в музыке сентиментальности и мелодраматизма Ему, свободно владеющему тайнами мелодического письма, легко было бы наполнить музыку «сладкозвучием», создать, как любил выражаться Даргомыжский, «льстивые для уха мелодии» Именно этого он избегал
   Из-под пера непризнанного композитора, нарушившего к тому же привычные нормы «оперности», обратившегося к острой манере письма, родилось произведение огромной силы социального обличения и одновременно — огромной силы художественного воздействия, произведение, в полном смысле слова новаторское Именно потому оно произвело отрицательное впечатление на благодушно-либеральное руководство Пражского театра, в результате отклонившего «Йенуфу». Понадобилось 13 лет борьбы, чтобы великолепное произведение, сегодня идущее в театрах всего мира, попало наконец на столичную сцену. В 1916 году опера имела оглушительный успех в Праге, а в 1918 году в Вене, что открыло безвестному 64-летнему моравскому мастеру путь к мировой славе.
   В период творческой катастрофы Яначек пережил жесточайший удар судьбы — смерть дочери, девушки редкой красоты и редких душевных достоинств. До этого Яначек потерял горячо любимого сына. Дети были названы русскими или, как говорил Яначек, «пушкинскими именами» — Ольга и Владимир. Только необоримая воля к жизни, к творчеству, участие в борьбе за национальное освобождение Чехии от габсбургского орла не дали талантливому музыканту склонить голову и предаться отчаянию. Отголоски события этих черных лет слышны в фортепианном цикле «По заросшей тропе».
   В начале XX века у Яначека отчетливо проявляются социально-критические тенденции. Композитор пишет фортепианную сонату «С улицы» и помечает ее датой 1 октября 1905 года, когда австрийские солдаты разгоняли в Брно молодежную демонстрацию, а затем — трагические хоры на стихи рабочего поэта Петра Безруча — «Кантор Гальфар», «Маричка Магдонова», «70 000» (1906). Особенно драматичен хор «Маричка Магдонова» о гибнущей, но не покорившейся девушке, вызывавший всегда бурную реакцию зала. Когда композитору после одного исполнения этого сочинения сказали «Да это же настоящий митинг социалистов!» — он ответил «Именно этого я и хотел». К тому же времени относятся первые наброски великолепной симфонической рапсодии «Тарас Бульба», полностью завершенной композитором в разгар Первой мировой войны, когда правительство Австро-Венгрии гнало чешских солдат воевать против русских.
   Последнее десятилетие жизни и творчества композитора (1918–1928) можно назвать лирико-философским, им созданы самая лирическая из его опер «Катя Кабанова» (по «Грозе» Островского, 1921 год), поэтичная философская сказка для взрослых — «Приключения лисички-плутовки» (по новелле Р. Тесноглидека, 1924 год), а также оперы «Средство Макропулоса» (по одноименной пьесе К. Чапека, 1925 год) и «Из мертвого дома» (по «Запискам из мертвого дома» Ф. Достоевского, 1928 год).
   В «Кате Кабановой» нерушимым осталось темное царство Кабанихи и Дикого, хотя много бытовых подробностей не вошло в оперу. Сохранив зловещий фон царства изуверской жестокости и тьмы, композитор выткал на нем пленительный образ Катерины. Основной мелодический рисунок он поручил флейте с ее чистым, пасторальным тембром Большой монолог Катерины и две сцены с Борисом могут быть отнесены к лучшим страницам оперной лирики нашего века.
   Интересно, что две оконченные и две неоконченные оперы Яначка непосредственно связаны с русской литературой. Первые две — «Катя Кабанова» (по «Грозе» Островского) и «Из мертвого дома» (по Достоевскому), вторые две — «Анна Каренина» и «Живой труп». В обращении Леоша Яначека к русской литературе нет ничего удивительного. Это — одно из выражений его любви к России, к русской культуре, к русскому языку, который он изучил Леош Яначек дважды ездил в Россию, с восторгом вслушивался в музыку русской речи, наслаждался звенящими потоками русского хорового пения Музыка Глинки, Даргомыжского, «кучкистов», Чайковского постоянно питала творческое воображение композитора.
   В то же плодотворное десятилетие возникли великолепная «Глаголическая месса», два оригинальных вокальных цикла («Дневник исчезнувшего и Прибаутки»), замечательный хор «Безумный бродяга» (ст. Р. Тагора) и Симфониетта для духового оркестра. Симфониетта, длящаяся около 25 минут, стала самым популярным из сочинений Яначека в репертуаре большинства оркестров мира.
   Последние десять лет жизни Яначек провел в Праге, куда переехал в 1918 году, заняв место профессора консерватории. До конца дней своих, а он скончался 12 августа 1928 года, Яначек не выпускал из рук карандаша, оставаясь человеком, которому, по выражению Б. В. Асафьева, «до самой смерти удалось быть в числе молодых».
   Смерть настигла Яначека неожиданно: во время отдыха летом в Гуквальдах он простудился и умер от воспаления легких. Хоронили его в Брно. Собор Старобгженского монастыря, где он учился и мальчиком пел в хоре, был переполнен толпами взволнованных людей. Казалось невероятным, что ушел тот, над кем годы и старческие недуги словно были не властны. Современники не до конца поняли, что Яначек — один из основоположников музыкального мышления и музыкальной психологии XX века. Его речь с сильным местным акцентом казалась чересчур резкой для эстетов, оригинальные творения, философские взгляды и теоретическое мышление подлинного новатора воспринимались как курьез. При жизни он снискал репутацию недоучки, примитива, местечкового фольклориста. Лишь новый опыт современного человека к концу столетия открыл нам глаза на личность этого гениального художника, и начался новый взрыв интереса к его творчеству. Теперь прямолинейность его взгляда на мир не нуждается в смягчении, острота звучания его аккордов не требует шлифовки. Современный человек видит в Яначеке своего соратника, глашатая общечеловеческих принципов прогресса, гуманизма, бережного уважения законов природы.

Изумительный голос Сазерленд, сочетающий колоратурное мастерство с драматической насыщенностью, богатство тембровых красок с ясностью голосоведения покоряли долгие годы любителей и знатоков вокального искусства. Сорок лет длилась ее успешная театральная карьера. Мало кто из певцов обладал такой широтой жанрово-стилистической палитры. Одинаково легко она чувствовала себя не только в итальянском и австро-немецком репертуаре, но и во французском. С начала 60-х годов Сазерленд входит в число крупнейших певиц современности. В статьях и рецензиях ее часто называют звучным итальянским словом La Stupenda («Изумительная»).
Джоан Сазерленд родилась в австралийском городе Сиднее 7 ноября 1926 года. Мать будущей певицы обладала прекрасным меццо-сопрано, хотя из-за сопротивления родителей в свое время не стала певицей. Подражая матери, девочка исполняла вокализы Мануэля Гарсиа и Матильды Маркези.
Определяющей стала для Джоан встреча с сиднейским вокальным педагогом Аидой Диккенс. Та открыла у девушки настоящее драматическое сопрано. До этого Джоан была убеждена, что у нее меццо-сопрано.
Профессиональное образование Сазерленд получила в Сиднейской консерватории. Еще студенткой Джоан начинает концертную деятельность, объездив многие города страны. Частенько ее сопровождал студент консерватории пианист Ричард Бониндж. Кто бы мог подумать, что это было началом творческого дуэта, ставшего известным во многих странах мира.
В двадцать один год Сазерленд на концерте в сиднейском зале «Таун-холл» спела свою первую оперную партию — Дидону в опере Перселла «Дидона и Эней». Следующие два года Джоан продолжает выступать в концертах. Кроме того, она принимает участие во всеавстралийских конкурсах вокалистов и оба раза занимает первые места. На оперной сцене Сазерленд дебютировала в 1950 году в своем родном городе, в заглавной партии в опере «Юдифь» Ю. Гуссенса.
В 1951 году вслед за Бонинджем Джоан переехала в Лондон. Сазерленд много занимается с Ричардом, шлифуя каждую вокальную фразу. Она также год занималась в Лондонском королевском музыкальном колледже у Клайва Кэри.
Тем не менее, лишь с большим трудом Сазерленд попадает в труппу «Ковент-Гарден». В октябре 1952 года молодая певица поет маленькую партию Первой дамы в «Волшебной флейте» Моцарта. Но после того как Джоан с успехом выступила в партии Амелии в «Бал-маскараде» Верди, заменив внезапно заболевшую немецкую певицу Елену Верт, руководство театра поверило в ее способности. Уже в дебютном сезоне Сазерленд доверяют партии Графини («Свадьба Фигаро») и Пенелопы Рич («Глориана» Бриттена). В 1954 году Джоан поет заглавную партию в «Аиде» и Агату в новой постановке «Волшебного стрелка» Вебера.
В том же году происходит важное событие и в личной жизни Сазерленд — она выходит замуж за Бонинджа. Муж стал ориентировать Джоан на лирико-колоратурные партии, считая, что они более всего отвечают характеру ее дарования. Артистка в этом сомневалась, но все-таки согласилась и в 1955 году спела несколько таких ролей. Самой интересной работой стала технически трудная партия Дженнифер в опере современного английского композитора Майкла Типпетта «Свадьба в Иванову ночь».
С 1956 по 1960 год Сазерленд принимает участие в Глайндборнском фестивале, где пела партии графини Альмавива («Свадьба Фигаро»), донны Анны («Дон Жуан»), мадам Герц в водевиле Моцарта «Директор театра».
В 1957 году Сазерленд прославилась как генделевская певица, спев заглавную роль в «Альцине». «Выдающаяся генделевская певица нашего времени», — писали в прессе о ней. В следующем году Сазерленд впервые отправляется на зарубежные гастроли: она поет на Голландском фестивале сопрановую партию в «Реквиеме» Верди, а на Ванкуверском фестивале в Канаде — в «Дон Жуане».
Все ближе певица к своей цели — исполнить произведения великих композиторов итальянского бельканто — Россини, Беллини, Доницетти. Решающей пробой сил Сазерленд стала роль Лючии ди Ламмермур в одноименной опере Доницетти, которая требовала безупречного владения стилем классического бельканто.
Громкими аплодисментами слушатели «Ковент-Гарден» оценили мастерство певицы. Видный английский музыковед Гарольд Розенталь назвал исполнение Сазерленд «откровением», а трактовку роли — потрясающей по эмоциональной силе. Так с лондонским триумфом к Сазерленд приходит мировая слава. С того времени лучшие оперные театры жаждут заключить с ней контракты.
Новые успехи приносят артистке выступления в Вене, Венеции, Палермо. Выдержала Сазерленд и проверку взыскательной парижской публикой, покорив «Гранд-опера» в апреле 1960 года, все в той же «Лючии ди Ламмермур».
«Если бы кто-нибудь сказал мне всего неделю назад, что я буду слушать „Лючию“ не только не испытывая ни малейшей скуки, но с чувством, которое пробуждается, когда наслаждаешься шедевром, великим сочинением, написанным для лирической сцены, я был бы несказанно удивлен», — отмечал в рецензии французский критик Марк Пеншерль.
В апреле следующего года Сазерленд блистала на сцене «Ла Скала» в заглавной партии в опере «Беатриче ди Тенда» Беллини. Осенью того же года певица дебютировала на сценах трех крупнейших американских оперных театров: Сан-Франциско, Чикаго и нью-йоркской «Метрополитен-опера». Дебютировав в «Метрополитен-опера» в партии Лючии, она выступала там в течение 25 лет.
В 1963 году исполняется еще одна мечта Сазерленд — она впервые поет Норму на сцене театра в Ванкувере. Потом артистка пела эту партию в Лондоне в ноябре 1967 года и в Нью-Йорке на сцене «Метрополитен» в сезонах 1969/70 и 1970/71 года.
"Интерпретация Сазерленд вызвала в среде музыкантов и любителей вокального искусства немало споров, — пишет В.В. Тимохин. — Поначалу было даже трудно представить себе, чтобы образ этой жрицы-воительницы, который с таким потрясающим драматизмом воплощала Каллас, мог предстать в каком-либо ином эмоциональном ракурсе!
В своей трактовке Сазерленд сделала главный акцент на мягкую элегичность, поэтическую созерцательность. В ней не было почти ничего от героической порывистости Каллас. Конечно, в первую очередь все лирические, мечтательно-просветленные эпизоды в партии Нормы — и прежде всего молитва «Casta Diva» — прозвучали у Сазерленд исключительно впечатляюще. Однако нельзя не согласиться с мнением тех критиков, которые указывали на то, что подобное переосмысление роли Нормы, оттенив поэтическую красоту музыки Беллини, все же в целом, объективно, обеднило характер, созданный композитором".
В 1965 году впервые после четырнадцатилетнего отсутствия Сазерленд возвращается в Австралию. Приезд певицы стал настоящим праздником для любителей вокального искусства в Австралии, которые восторженно приняли Джоан. Местная пресса уделила гастролям певицы большое внимание. С той поры у себя на родине Сазерленд выступала неоднократно. Она и покинула сцену в родном Сиднее в 1990 году, исполнив партию Маргариты в «Гугенотах» Мейербера.
В июне 1966 года в театре «Ковент-Гарден» она впервые выступает в роли Марии в чрезвычайно редко идущей на современной сцене опере Доницетти «Дочь полка». Эта опера была поставлена для Сазерленд и в Нью-Йорке в феврале 1972 года. Солнечная, ласковая, непосредственная, увлекающаяся — вот только несколько из эпитетов, которых достойна певица в этой незабываемой роли.
Не снизила творческой активности певица и в 70—80-е годы. Так в американском Сиэтле в ноябре 1970 года Сазерленд исполнила все четыре женские роли в комической опере Оффенбаха «Сказки Гофмана». Критика отнесла эту работу певицы к числу ее лучших.
В 1977 году певица впервые спела в «Ковент-Гарден» Марию Стюарт в одноименной опере Доницетти. В Лондоне же в 1983 году она в очередной раз поет одну из лучших своих партий — Эсклармонды в одноименной опере Массне.
С начала 60-х годов Сазерленд почти постоянно выступала в ансамбле со своим мужем — Ричардом Бонинджем. Вместе с ним она осуществила и большинство своих записей. Лучшие из них: «Анна Болейн», «Дочь полка», «Лукреция Борджиа», «Лючия ди Ламмермур», «Любовный напиток» и «Мария Стюарт» Доницетти; «Беатриче ди Тенда», «Норма», «Пуритане» и «Сомнамбула» Беллини; «Семирамида» Россини, «Травиата» Верди, «Гугеноты» Мейербера, «Эсклармонда» Массне.
Одну из своих лучших записей в опере «Турандот» певица осуществила с Зубином Метой. Эта запись оперы — в числе лучших среди тридцати аудиоверсий пуччиниевского шедевра. Сазерленд, которой в целом не очень свойственны такого рода партии, где нужна экспрессия, иногда доходящая до брутальности, удалось здесь раскрыть новые черты образа Турандот. Он получился более «хрустальным», пронзительным и в чем-то беззащитным. За суровостью и сумасбродностью принцессы стала чувствоваться ее страдающая душа. Отсюда и более логичным оказывается чудесное превращение жестокосердной красавицы в любящую женщину.
Вот мнение В.В. Тимохина:
"Хотя Сазерленд никогда не училась в Италии и среди ее педагогов не было вокалистов-итальянцев, артистка составила себе имя прежде всего своей выдающейся интерпретацией ролей в итальянских операх XIX века. Даже в самом голосе Сазерленд — редком, необыкновенном по красоте и разнообразию тембровых красок инструменте — критики находят характерные итальянские качества: искристость, солнечную яркость, сочность, сверкающий блеск. Звуки его верхнего регистра, чистые, прозрачные и серебристые, напоминают флейту, средний регистр своей теплотой и наполненностью производит впечатление задушевного пения гобоя, а мягкие и бархатистые низкие ноты словно исходят от виолончели. Столь богатая гамма звуковых оттенков — результат того, что в течение продолжительного времени Сазерленд выступала сначала в роли меццо-сопрано, затем — драматического сопрано и, наконец, колоратурного. Это помогло певице до конца познать все возможности своего голоса, особое внимание уделяла она верхнему регистру, поскольку первоначально пределом ее возможностей было «до» третьей октавы; теперь она легко и свободно берет «фа».
Сазерленд владеет голосом как законченный виртуоз своим инструментом. Но для нее никогда не существует техники ради показа самой техники, все ее филигранно выполненные сложнейшие фиоритуры вписываются в общий эмоциональный строй роли, в общий музыкальный рисунок как его неотъемлемая составная часть".

«Он, безусловно, гениален. Редкое сочетание — голос, музыкальность, цельность, трудолюбие и потрясающая красота. И все это досталось ему. Я счастлива, что первая заметила этот бриллиант и помогла миру его увидеть», — говорит Монтсеррат Кабалье.
«Мы соотечественники, я понимаю, что он гораздо больше испанец, чем я. Может быть, это объясняется тем, что он вырос в Барселоне, а я — в Мексике. А может быть, он просто никогда не подавляет своего темперамента в угоду школе бельканто… Во всяком случае, мы прекрасно делим между собой титул „Национальный символ Испании“, хотя я прекрасно знаю, что он больше принадлежит ему, чем мне», — считает Пласидо Доминго.
«Потрясающий певец. Превосходный партнер. Великолепный мужчина», — вторит Катя Риччарелли.
Хосе Каррерас родился 5 декабря 1946 года. Рассказывает старшая сестра Хосе — Мария Антония Каррерас-Колль: «Он был удивительно тихим мальчиком, спокойным и умненьким. У него была черта, которая сразу же бросалась в глаза: очень внимательный и серьезный взгляд, что, согласитесь, достаточно редко можно встретить у ребенка. Музыка производила на него потрясающее действие: он замолкал и весь преображался, он переставал быть обычным маленьким черноглазым сорванцом. Он не просто слушал музыку, а словно пытался проникнуть в самую ее суть».
Хосе рано начал петь. У него оказался прозрачный звонкий дискант, чем-то напоминающий голос Робертино Лоретти. Особой любовью к опере Хосе проникся после того, как посмотрел фильм «Великий Карузо» с Марио Ланца в главной роли.
Однако семья Каррерасов, состоятельная и респектабельная, готовила Хосе отнюдь не артистическое будущее. Он некоторое время работает в родительской косметической фирме — развозит на велосипеде корзины с товаром по Барселоне. В то же время учится в университете; свободное время делит между стадионом и девушками.
К тому времени его звонкий дискант превратился в столь же красивый тенор, но мечта осталась прежней — сцена оперного театра. «Если спросить Хосе, чему он посвятил бы свою жизнь, если бы пришлось начать ее сначала, не сомневаюсь, что он бы ответил: „Пению“. И его вряд ли остановили бы трудности, которые пришлось бы заново преодолевать, огорчения и нервы, связанные с этим поприщем. Он не считает свой голос самым красивым и не занимается самолюбованием. Он просто хорошо понимает, что Бог дал ему талант, за который он в ответе. Талант — это счастье, но и огромная ответственность тоже» — так считает Мария Антония Каррерас-Колль.
«Взлет Каррераса на вершину оперного Олимпа многие сравнивают с чудом, — пишет А. Ярославцева. — Но ему, как и всякой Золушке, нужна была фея. И она, словно в сказке, явилась к нему почти сама. Теперь трудно сказать, что привлекло внимание великой Монтсеррат Кабалье в первую очередь — поразительно красивая, аристократическая внешность или удивительной окраски голос. Но, как бы там ни было, она взялась за огранку этого драгоценного камня, и результат, в отличие от рекламных обещаний, действительно превзошел все ожидания. Лишь несколько раз в жизни Хосе Каррерас выступил в маленькой роли. Это была „Мария Стюарт“, в которой сама Кабалье пела заглавную партию».
Прошло всего несколько месяцев, и молодого певца начали оспаривать друг у друга лучшие театры мира. Однако Хосе не торопился заключить контракты. Он бережет голос и в то же время повышает свое мастерство.
Каррерас отвечал на все заманчивые предложения: «Я еще мало умею». Не без колебаний он все же принял предложение Кабалье выступить в «Ла Скала». Но волновался он напрасно — его дебют прошел с триумфом.
"С этого времени Каррерас начинает неуклонно набирать звездные обороты, — замечает А. Ярославцева. — Он уже сам может выбирать роли, постановки, партнеров. При такой нагрузке и не самом здоровом образе жизни молодому, жадному до сцены и славы певцу очень трудно избежать опасности загубить голос. Репертуар Каррераса растет, он включает в себя почти все партии лирического тенора, огромное количество неаполитанских, испанских, американских песен, баллад, романсов. Прибавьте сюда еще оперетты и эстрадные песни. Сколько прекрасных голосов стерлись, потеряли свой блеск, природную красоту и эластичность из-за неправильного подбора репертуара и небрежного отношения к своему певческому аппарату — взять хотя бы печальный пример гениальнейшего Джузеппе Ди Стефано, певца, которого Каррерас на протяжении долгих лет считал своим идеалом и образцом для подражания.
Но Каррерас, может быть снова благодаря мудрой Монтсеррат Кабалье, отлично знающей все опасности, подстерегающие вокалиста, бережлив и благоразумен".
Каррерас ведет напряженную творческую жизнь. Он выступает на всех крупнейших оперных сценах мира. Его обширный репертуар включает не только оперы Верди, Доницетти, Пуччини, но и такие произведения, как оратория «Самсон» Генделя и «Вестсайдская история». Последнюю Каррерас исполнил в 1984 году, а дирижировал автор — композитор Леонард Бернстайн.
Вот его мнение об испанском певце: «Непостижимый певец! Мастер, каких мало, огромный талант — и при этом самый скромный ученик. На репетициях я вижу не хорошего вокалиста с мировым именем, а — вы не поверите — губку! Настоящую губку, которая благодарно впитывает все, что я говорю, и максимально выкладывается, чтобы добиться самого тонкого нюанса».
Другой знаменитый дирижер, Герберт фон Караян, также не скрывает своего отношения к Каррерасу: «Уникальный голос. Может быть, самый красивый и страстный тенор, который я слышал в своей жизни. Его будущее — лирико-драматические партии, в которых он, безусловно, будет блистать. Я работаю с ним с огромной радостью. Он настоящий слуга музыки».
Вторит двум гениям XX века и певица Кири Те Канава: «Хосе научил меня очень многому. Он великолепный партнер с той точки зрения, что на сцене привык больше отдавать, чем требовать от партнерши. Он настоящий рыцарь на сцене и в жизни. Вы знаете, как ревнивы бывают певцы к аплодисментам, выходам на поклоны, ко всему, что является словно бы мерилом успеха. Так вот, в нем я никогда не замечала этой смешной ревности. Он — король и хорошо это знает. Но он также знает, что любая женщина, находящаяся рядом с ним, будь то партнерша или костюмерша, — королева».
Все шло хорошо, но буквально за сутки Каррерас превратился из знаменитого певца в человека, которому нечем заплатить за лечение. К тому же диагноз — лейкемия — оставлял мало шансов на спасение. Весь 1989 год Испания наблюдала за медленным угасанием любимого артиста. Ко всему у него оказалась редкая группа крови, и плазму для пересадки пришлось собирать по всей стране. Но ничто не помогало. Каррерас вспоминает: «В какой-то момент мне вдруг стало все равно: семья, сцена, сама жизнь… Мне ужасно захотелось, чтобы все кончилось. Я был не только смертельно болен. Я к тому же смертельно устал».
Но был человек, который продолжал верить в его выздоровление. Кабалье отложила все дела, чтобы быть рядом с Каррерасом.
И вот произошло чудо — новейшие достижения медицины дали результат. Лечение, начатое в Мадриде, успешно завершилось в США. Испания с восторгом приняла его возвращение.
"Он вернулся, — пишет А. Ярославцева. — Похудевший, но не утративший природной грации и легкости движений, потерявший часть своей роскошной шевелюры, но сохранивший и преумноживший несомненный шарм и мужское обаяние.
Вроде бы можно и успокоиться, жить себе на своей скромной вилле в часе езды от Барселоны, играть с детьми в теннис и наслаждаться тихим счастьем человека, чудом избежавшего смерти.
Ничего подобного. Неуемная натура и темперамент, который одна из его многочисленных пассий называла «разрушительным», снова бросают его в самое пекло. Он, которого лейкемия едва не вырвала из жизни, торопится поскорее вернуться в гостеприимные объятия судьбы, всегда щедро осыпавшей его своими дарами".
Еще не оправившись от тяжелейшей болезни, он едет в Москву, чтобы дать концерт в пользу пострадавших от землетрясения в Армении. А вскоре, в 1990 году, состоялся знаменитый концерт трех теноров в Риме, на чемпионате мира по футболу.
Вот что написал в своей книге Лучано Паваротти: «Для нас троих этот концерт в Термах Каракаллы стал одним из главных событий в нашей творческой жизни. Не боясь показаться нескромным, надеюсь, что он стал незабываемым и для большинства присутствовавших. Те, кто смотрел концерт по телевидению, услышали Хосе впервые после его выздоровления. Это выступление показало, что он вернулся к жизни не только как человек, но и как великолепный артист. Мы и в самом деле были в наилучшей форме и пели взволнованно и радостно, что редко встречается, когда поют вместе. А так как мы давали концерт в пользу Хосе, то удовлетворились за вечер скромным гонораром: это было простое вознаграждение, без остаточных выплат или отчислений от продажи аудио — и видеокассет. Мы не представляли себе, что эта музыкальная программа станет такой популярной и что будут эти аудио — и видеозаписи. Все задумывалось просто как большой оперный праздник со многими исполнителями, как дань любви и уважения заболевшему и выздоровевшему коллеге. Обычно такие представления хорошо принимаются публикой, но имеют незначительный резонанс в мире».
В стремлении вернуться на сцену Каррераса также поддержали Джеймс Ливайн, Георг Шолти, Зубин Мета, Карло Бергонци, Мэрилин Хорн, Кири Те Канава, Кэтрин Мальфитано, Хайме Арагаль, Леопольд Симоно.
Кабалье напрасно просила Каррераса после болезни поберечь себя. «Именно о себе я и думаю, — отвечал Хосе. — Неизвестно, сколько я проживу, а сделано так мало!»
И вот Каррерас принимает участие в церемонии открытия Барселонских Олимпийских игр, записывает несколько сольных дисков с коллекцией самых романтических песен мира. Решается спеть заглавную партию в поставленной специально для него опере «Стиффелио». Стоит сказать, что она настолько сложна, что даже Марио Дель Монако решился спеть ее только в конце своей карьеры.
Люди, знающие певца, характеризуют его как очень противоречивого человека. В нем удивительно сочетаются замкнутость и закрытость с буйным темпераментом и огромным жизнелюбием.
Говорит принцесса Каролина Монакская: «Он кажется мне несколько скрытным, его трудно вытащить из его раковины. Он чуть-чуть сноб, но имеет на это право. Порой он забавный, чаще — бесконечно сосредоточенный… Но я всегда люблю его и ценю не только как великого певца, но и как просто милого, много испытавшего человека».
Мария Антония Каррерас-Колль: «Хосе — совершенно непредсказуемый человек. В нем сочетаются такие противоположные черты, что порой это кажется невероятным. Например, он поразительно сдержанный человек, настолько, что некоторым даже кажется, будто бы у него вообще нет никаких чувств. А на самом деле он обладает самым взрывным темпераментом из всех, с которыми мне приходилось сталкиваться. А я их видела немало, ведь в Испании они совсем не редкость».
Красавица-жена Мерседес, простившая и Кабалье, и Риччарелли, и появление других «поклонниц», покинула-таки его после того, как Каррерас увлекся молодой польской фотомоделью. Впрочем, на любовь детей Альберто и Хулии к отцу это никак не повлияло. Хулия так и говорит: «Он мудрый и веселый. И еще — он лучший отец на свете».

Сергей Прокофьев родился в глухой деревеньке Сонцовка Екатеринославской губернии 15 апреля 1891 года. Уже с самых ранних лет, наряду с играми, свойственными детскому возрасту, дни его были наполнены работой, всевозможными занятиями, в которых проявлялся его небывалый, исключительный музыкальный дар. Сочинив пяти с половиной лет от роду свою первую пьеску, он никогда уже не расставался с музыкой. Девяти лет Сережа играл пьесы Моцарта и легкие сонаты Бетховена. К двенадцати годам он написал множество маленьких пьес для фортепиано, песенок и две оперы — «Великан» и «На пустынных островах»; либретто для этих опер было составлено самим юным композитором.
   Летом того же 1902 года в Сонцовку приехал Рейнгольд Морицевич Глиэр, впоследствии известный композитор, а тогда — молодой человек, только что окончивший Московскую консерваторию. Трудно переоценить его роль в первый период профессионального обучения Сережи Прокофьева. Глиэр был прирожденным педагогом, сумевшим в короткий срок привить ребенку композиторские навыки.
   Осенью 1904 года тринадцатилетний Сережа предстал перед приемной экзаменационной комиссией Петербургской консерватории. Экзамен принимал Римский-Корсаков. «Это мне нравится!» — весело воскликнул он, увидев маленького Прокофьева, сгибавшегося под тяжестью двух папок, в которых были сложены его сочинения.
   Блестяще выдержав испытания, Прокофьев был принят в консерваторию. Мастерству композитора он учился у Римского-Корсакова, Лядова и одновременно овладевал искусством фортепианной игры в классе известной пианистки Есиповой.
   В этот период появляются оперы, фортепианные пьесы, сонаты, симфонии, романсы, песни Прокофьева. Первые по-настоящему значительные и зрелые вещи он сочинил незадолго до окончания консерватории и не раз исполнял их сам, выступая как пианист в концертных залах Петербурга. Наиболее крупные среди них — Первая и Вторая фортепианные сонаты, Первый концерт для фортепиано с оркестром. Этот концерт Прокофьев сыграл на выпускном экзамене по фортепиано в 1914 году, завоевав премию им. Антона Рубинштейна.
   После окончания консерватории для Прокофьева начинается необычайно насыщенная творческая жизнь. Мясковский назвал этот период в жизни Прокофьева «вулканически-пламенным», многие обозначали его как период «бури и натиска». Смысл этих определений сводится к одному — молодой композитор стремительно завоевывает одно из ведущих мест в музыкальном мире Петербурга, Москвы и даже за рубежом. Его концерты почти всегда сенсационны. Никто не остается к ним равнодушен: ни те, кто принимает музыку Прокофьева, распознавая в ней биение пульса новой жизни, ни те, кого шокируют «футбольные» напористые ритмы и гармонические жесткости.
   За успешное окончание консерватории Прокофьев получил от матери обещанный подарок — поездку за границу. Он едет в Лондон, где с большим успехом проходил в это время русский оперно-балетный сезон, возглавляемый С. П. Дягилевым.
   Знакомство там с Дягилевым открыло Прокофьеву двери многих музыкальных салонов Он едет в Рим, Неаполь, где проходят его первые за границей фортепианные вечера.
   Однако творческий контакт с Дягилевым был налажен не сразу. Первый балет Прокофьева «Ала и Лоллий» мэтр не принял из-за «банальности» сюжета. Зато для второго балета Дягилев дал дельный совет «писать по-русски». Он и не подозревал, сколь обильные всходы даст брошенное семя — национальная основа творчества Прокофьева особенно ярко выявилась в 1930-1940-х годах. Но и балет «Сказка про шута, семерых шутов перешутившего» (1915), созданный на основе пермского фольклора, собранного в «Сказках» Афанасьева, также весьма примечателен. В эти же годы Прокофьев работает над первой большой оперой, открывающей счет произведениям с детства любимого жанра «Игрок» по Достоевскому.
   Создание «Игрока» явилось своего рода программным выступлением молодого композитора в плане обновления традиционной драматургии и оперных форм. Особое внимание обращалось на «сценическую гибкость» оперы, «драматическое воплощение партий».
   Не ослабевает внимание композитора и к фортепианной музыке. Примечателен цикл миниатюр, названный «Мимолетности» (1915–1917). Здесь впервые раскрылись привлекательные стороны прокофьевского лиризма, в котором молодому музыканту долгое время отказывали.
   В 1918 году Прокофьев завершает свою Первую («Классическую») симфонию. В ней ощущение радости бытия получило весьма своеобразное преломление. Детская беззаботность, светлый радостный тон неизменно привлекают в этой музыке. Сочиняя ее в традициях венских классиков, Прокофьев с блеском использует возможности солирующих инструментов.
   15 и 17 апреля 1918 года состоялись первые концерты Прокофьева в Советской России. На них присутствовал Луначарский, первый нарком просвещения, с большой симпатией относившийся к музыке молодого композитора. К нему-то и обратился.
   Прокофьев через Горького и Бенуа с просьбой разрешить поездку за границу.
   Прокофьев получил заграничный паспорт и сопроводительный документ, в котором указывалось, что он едет по делам искусства и для поправки здоровья. Срок поездки не был обозначен. Начинается длительный заграничный период композитора.
   Сначала он едет в Америку, а затем путешествует по Европе. На гастролях в Париже и Лондоне Прокофьев вновь встречается с Дягилевым, который решил поставить «Шута». В связи с этим Прокофьев переработал музыку балета, написанную пять лет назад.
   Постановка «Шута» принесла Прокофьеву сенсационный успех, надолго запечатлевшись в памяти парижан как один из самых блестящих дягилевских спектаклей, завершился этот год премьерой оперы «Любовь к трем апельсинам», которая состоялась в Чикаго 30 декабря 1921 года.
   Оба произведения имеют много общего. Они строятся по типу комедийно-игрового действия, близкого народным ярмарочным представлениям. Родственны главные герои: деревенский шутник, смекалистый и ловкий, выходящий из любого щекотливого положения. В соответствии с этим в музыке и балета, и оперы преобладают юмористические настроения, она покоряет упругими ритмами, стремительностью движения. Знаменитый марш из оперы «Любовь к трем апельсинам» обошел все концертные эстрады мира, долгое время остается самым популярным произведением композитора.
   С 1923 года Прокофьев поселяется в Париже, периодически совершает концертные поездки по странам Европы и Америки. В его жизни происходят и горестные, и радостные события: длительная болезнь и смерть матери, женитьба на певице Лине Любер и рождение сына.
   Летние месяцы были обычно для Прокофьева периодом наиболее интенсивного творчества. Окружающая обстановка нередко имела прямое воздействие на сочиняемое произведение. Так, на склонах Баварских Альп, близ Этталя, он работает над оперой «Огненный ангел». Живописные склоны гор, поросшие лесом, напоминая о ведьмовских шабашах, описанных в «Огненном ангеле», настраивали на романтическое восприятие брюсовского сюжета. Образ гордого человека, его мятежный свободолюбивый дух, стремящийся вырваться из жестоких тисков суеверия, захватили творческое воображение композитора. Позднее тематический материал оперы был использован и в Третьей симфонии (1928) — одном из наиболее эмоциональных произведений Прокофьева с ярко выраженной романтической окраской.
   В начале 1930 года Прокофьев совершает турне по Америке. Лучшие оркестры исполняли его произведения, он выступал в крупнейших залах. Однако все острее композитор ощущает тоску по Родине. Он писал: «Воздух чужбины не идет впрок моему вдохновению, потому что я русский, а самое неподходящее для такого человека, как я, — это жить в изгнании…»
   После коротких поездок в Россию в 1927 и 1929 годах, в 1934 году принимает окончательное решение остаться в Советском Союзе. Он сразу же оказывается в гуще музыкальной жизни страны. «Я очень стремился включиться в работу над советской тематикой», — вспоминал он впоследствии.
   В июне 1935 года Прокофьев с семьей впервые побывал в Центральном детском театре. Зрелище было захватывающим. Множество ребят разместилось в удобных креслах, с нетерпением ожидая «своего» спектакля. Прокофьев был увлечен не менее своих сыновей (младшему было семь, старшему двенадцать лет), с живой непосредственностью реагируя на все, что показывалось на сцене. И когда художественный руководитель театра Н. Сац предложила ему написать симфоническую сказку, которая помогла бы познакомить ребят с музыкальными инструментами, Прокофьев с радостью согласился и написал очень популярную сказку «Петя и волк».
   16 мая 1935 года в Поленове, доме отдыха Большого театра, Прокофьев завершил первый вариант балета «Ромео и Джульетта». Однако путь балета на сцену был долгим. Поводом к отклонению представленной партитуры послужил счастливый конец балета, не вязавшийся с общим строем шекспировской пьесы. Но более глубокие причины скрывались в своеобразии прокофьевской музыки, совсем непохожей на то, к чему привыкли танцоры.
   Сосредоточив основное внимание на психологической стороне образов, Прокофьев использовал выразительные средства, не свойственные балетной, в обычном понимании слова, музыке. Камерность лирических сцен, частая смена ритмов создавали определенные «неудобства» для артистов балета. Как писала знаменитая балерина Уланова, в то время они «не привыкли» к такой музыке. И лишь в процессе подготовки спектакля контакт постепенно стал налаживаться.
   Балет «Ромео и Джульетта» — хореографическая драма, в которой на первое место выступает не дивертисментное (танцевальное) начало, а развитие образов. В их обрисовке композитор достигает высочайшего мастерства.
   Вскоре Прокофьев дебютирует в кино. Он пишет музыку к монументальному фильму «Александр Невский» (1938–1939). Эта музыка, проникнутая патриотическим пафосом, часто исполняется в концертах в виде кантат. Впервые такое исполнение состоялось 17 мая 1939 года в Большом зале Московской консерватории под управлением автора.
   «Александр Невский» был для Прокофьева первым (и тем не менее увенчавшимся блестящим успехом!) опытом воплощения большой героической темы. Вторично он обращается к ней в опере «Семен Котко», но уже на современном сюжете, рассказывающем о событиях гражданской войны на Украине.
   После «Семена Котко» Прокофьев направляет свои стремления главным образом на музыкальный театр. Вскоре он создает одно из обаятельнейших своих произведений — лирико-комическую оперу «Обручение в монастыре».
   Великая Отечественная война прервала мирную жизнь советских людей. Не все были на фронте, но все трудились во имя победы. И Прокофьев обращается к военной тематике. Но в центре его внимания — грандиозный замысел оперы «Война и мир». Мысль об использовании романа Л. Толстого в качестве оперного сюжета зародилась давно. Перечитывая это уникальное в мировой литературе произведение, Прокофьев был пленен мощью толстовского гения, широтой охвата русской действительности. И вот теперь в сложнейших условиях эвакуации, в гостинице «Нальчик» он записывает 15 августа 1941 года первую нотную страницу, а спустя три месяца уже готовы шесть картин. «В эти дни, — вспоминает композитор, — приняли ясные формы, бродившие у меня мысли написать оперу на сюжет романа Толстого „Война и мир“».
   Осложнившаяся обстановка на фронте вынуждает его переехать в Тбилиси. Необычные условия кочевой жизни не снижают творческий запал, редкостную трудоспособность композитора. Он сочиняет везде и в любое время, о чем свидетельствуют отдельные листы школьной тетради, почтовые конверты, счет гостиницы «Тбилиси», испещренные нотными записями, отрывками либретто. Переезд в Алма-Ату, куда Прокофьева вызвал С. Эйзейштейн в мае 1942 года для совместной работы над кинофильмом «Иван Грозный», не нарушает планомерного создания оперы. В Баку заканчивается в клавире Десятая картина. Во время продолжительной переправы через Каспийское море сделана значительная часть оркестровки. Так, ни на минуту не прерывая напряженного труда, менее чем за два года композитор завершает первую редакцию этого монументального творения. Впервые «Война и мир» прозвучала в концертном исполнении 16 октября 1944 года.
   Параллельно полным ходом идет работа над музыкой к кинофильму «Иван Грозный». Содружество с Эйзенштейном и на этот раз увлекательно и плодотворно. Музыка «Ивана Грозного» в значительной мере продолжает героико-эпическую линию «Александра Невского», «Войны и мира», с ее ярко выраженной народно-песенной основой. Но вместе с тем сцены придворных интриг, боярских заговоров усложняют драматургию фильма, накладывают отпечаток на противоречивый и подчас жестокий облик царя Ивана, на его музыкальную характеристику.
   Еще в 1940 году был задуман Прокофьевым балет «Золушка», но завершить его удалось лишь в конце войны. Это одно из самых лиричных творений композитора, по-новому раскрывающее его отношение к поэзии сказочного вымысла. Лирика «Золушки» отличается той многоплановостью настроений и душевностью, которая свойственна музыке позднего Прокофьева. Внутренний мир сказочной героини раскрыт любовно и трогательно. В поэтическом строе сказочных образов в тяжелые военные дни утверждалась вера в светлые идеалы, в торжество добра. Вот почему в период создания балета композитор особенно стремился к тому, «чтобы зритель в сказочной оправе увидел живых, чувствующих и переживающих людей».
   Казалось, творческая жизнь композитора счастлива и безоблачна. Но и гениальному Прокофьеву не удалось избежать разгромной критики в 1948 году, когда он был объявлен формалистом. На закрытом просмотре его новая опера «Повесть о настоящем человеке» получила неблагоприятную оценку. Это подорвало не только его здоровье, но и веру в правильность советской политики в области культуры.
   К счастью, к тому времени уже новый замысел владел его воображением. И со свойственной ему силой воли преодолев глубокое огорчение, композитор полностью переключается на создание балета по уральским сказам Бажова. Создавая «Сказ о каменном цветке», Прокофьев осуществил свою давнишнюю мечту о национальном русском балете. От первой попытки такого рода, предпринятой почти тридцать пять лет назад, «Сказки про шута…», его отличает высокая поэтизация народной песенности, воссоздание в музыке подлинно национальных характеров.
   Однако постановка «Каменного цветка» была осуществлена лишь спустя четыре года. Состояние здоровья Прокофьева ухудшилось. Но не писать композитор не мог. Творчество было постоянной и необходимой потребностью его жизни.
   Прокофьев задумал написать для детского радиовещания несложную симфонию. Но в процессе сочинения замысел получил иной поворот — последняя, Седьмая симфония, стала своего рода лирической исповедью композитора, его «лебединой песней», в которой впечатления окружающей жизни, образы, запомнившиеся с детства, сплетались с думами о пройденном пути, мудрым взглядом в будущее.
   По средствам воплощения, простоте и ясности музыкального языка, формы, оркестровке Седьмая симфония перекликается с первой, «Классической» симфонией, являясь в то же время высшей ступенью мастерства композитора.
   Умер Прокофьев 5 марта 1953 года.

Первый же альбом Стрейзанд стал «альбомом года». С 1964 года продано 60 миллионов ее пластинок. Критика назвала голос Стрейзанд «естественным чудом нашего века». Барбра стала первой женщиной-композитором, удостоенной приза «Оскар». Тридцать четыре ее альбома стали золотыми, двадцать один — платиновыми.
Родилась Барбара Джоан Стрейзанд (таково ее имя при рождении) 24 апреля 1942 года в Бруклине (район Нью-Йорка), в небогатой еврейской семье. Ее отец Эммануил был преподавателем английского языка. Он умер, когда девочке исполнилось всего 15 месяцев. Через несколько лет после его смерти мать Барбары Диана снова вышла замуж — за торговца подержанными автомобилями Лоу Кинда. Отчим игнорировал девочку, и она сразу его невзлюбила.
В десять лет Барбаре особенно нравилось петь в длинном коридоре квартиры, когда дома никого не было. «Там эхо звучало громко и звонко, — вспоминает она, — и мне отвечало эхо. Я думала: а ведь у меня неплохой голос».
Настойчивая девочка уговорила мать отвести ее на прослушивание в студию звукозаписи «Эм-джи-эм». «Я была настолько уверена, что меня возьмут, — вспоминает Барбара, — что страшно удивилась, когда они отказали. Сказали „спасибо“ — и только». Но Барбара продолжала разрабатывать планы, как стать знаменитой:
"Я была очень странным ребенком. Каждый день я, возвращаясь из школы, надевала старые балетные тапочки и запиралась в ванной комнате. Там я приклеивала накладные ресницы, закуривала сигарету и гримасничала перед зеркалом, воображая себя в коммерческом ролике, рекламирующем сигареты…
Я всегда знала, что буду знаменитой. Да, знала. И хотела. Я хотела выбраться с того дна, где тогда была. Хотела вырваться из Бруклина. Я должна была вырваться, я вечно была недовольна, мне хотелось быть кем-то другим".
Стрейзанд сменила не одну актерскую студию, каждый раз изменяя свой имидж. Она трезво рассудила: если я некрасивая, я должна быть эффектной. И оставаясь в душе робкой, застенчивой девчонкой из захудалой бруклинской средней школы, Барбара приобрела экстравагантную внешность. Чтобы заработать на одежду, она устроилась билетным кассиром в одном из театров на Бродвее — «Лант-Фонтанн».
Берк Макхью, менеджер ночного клуба «Лев» в Гринвич-Виллидж, в те времена как раз набиравший артистов для новой программы, вспоминает, как он впервые увидел Барбару: «На улице стояла жара. В баре было душно, как в бане. Мы все порядком очумели от прослушивания и уже собирались закончить работу, как вошла эта девчонка — в джинсах, с растрепанными волосами до плеч. Она походила на бродяжку, сбежавшую от родителей. Я сказал ей: „Привет, вы пришли на прослушивание?“ — „Прослушивание?“ — переспросила она так, словно зашла сюда случайно. Я объяснил ей, что от нее требуется, а она заявила: „Ладно, хоть я никогда и не пела при посторонних — попробую!“ Едва она запела, как мы с пианистом изумленно переглянулись. Никогда не слышал ничего подобного! Она закончила песню, и я не удержался от комплимента: „Господи, Барбара, это было просто потрясающе!“»
Она стала выступать в клубе. Тогда же и внесла изменение в свое имя Барбара. "Двух "а" вполне достаточно! — заявила она журналисту. — До девятнадцати лет в моем имени было три "а", а теперь будет два. Я — Барбра! И будьте любезны писать мое имя правильно!"
Дебют Барбры Стрейзанд как актрисы состоялся в 1962 году, когда она выступила в театре на Бродвее. Тогда же Барбра познакомилась с солистом театра Эллиотом Гоулдом. Оба только-только начинали театральную карьеру. Эллиот стал первым, кто по достоинству оценил Барбру. Он понял, что в действительности она застенчива и ранима. «Я хотел ее защитить, — вспоминает Гоулд. — Она была такой необыкновенной!»
Барбра играла второстепенную роль в шоу, но на премьере исполнила ее так, что зал аплодировал именно ей. Дон Софтнесс вспоминает тот исторический вечер: «Люди повскакивали с мест, аплодировали и кричали от восторга целых пять минут. Я не мог поверить, что эта маленькая мышка смогла наэлектризовать весь огромный зал! Для знатоков было ясно, что в этот вечер на Бродвее зажглась новая звезда».
После этого молодая певица стала известной и теперь уже могла выбирать между ночными клубами, телевидением и постановками на Бродвее. «Теперь я должна всегда соответствовать их представлению о грандиозном успехе. Они уже не хотят видеть во мне ту девчонку из Бруклина, того маленького заморыша, каким я была. Теперь я для них — звезда», — жаловалась она.
В 1964 году Барбра приняла участие в мюзикле «Смешная девчонка». Публика была разочарована постановкой, но сама Стрейзанд великолепно сыграла эстрадную певицу 30-х годов Фанни Брайс, которая достигла успеха благодаря собственному трудолюбию и особой жизнестойкости.
24 апреля 1964 года ей исполнилось двадцать два года. В тот вечер она выступала на Бродвее. Когда представление закончилось и Барбру вызвали на бис, все зрители (их было 1524) встали и в сопровождении оркестра хором запели поздравительную песенку «Хэппи бёсдей» («Счастливого дня рождения!»). Барбра вспоминала: «Я не знала, как им ответить… Если бы мне вообще не аплодировали, я бы знала, как поступить. Я бы заплакала».
В 1966 году у Барбры родился ребенок. Эллиот все еще надеялся, что, став матерью, Барбра наконец бросит сцену и посвятит себя семье. Эллиот не понимал, что она не может не петь — для нее это равноценно самоубийству. И хотя у них рос ребенок, Барбра понимала, что семью ждет неминуемый крах. Через два месяца после рождения Джейсона Барбра уже приступила к съемкам киноверсии шоу «Смешная девчонка».
В 1967 году Стрейзанд надолго покинула эстраду, поскольку ее смертельно напугали угрозы со стороны Организации освобождения Палестины. Во время одного из концертов в нью-йоркском Центральном парке сторонники этой организации устроили настоящий дебош, выкрикивали угрозы и проклятия в адрес еврейки Стрейзанд. Как впоследствии вспоминала певица, она стояла на сцене перед огромной агрессивной толпой в полном отчаянии, ее охватил ужас, и казалось, что после этого случая она больше никогда не сможет появиться перед публикой. Все эти годы поклонники таланта Барбры Стрейзанд знали ее песни только по записям.
В 1968 году за роль в фильме «Смешная девчонка» актриса получила премию «Оскар». Барбра очаровала зрителей не только своим ярким комедийным талантом, но и блестящими вокальными данными. Все отметили, что в дуэтах она выглядела гораздо лучше, чем ее партнер — уже известный к тому времени Омар Шариф, сыгравший роль Ника.
После такого шумного успеха режиссеры начали наперебой предлагать Стрейзанд роли, однако все они походили одна на другую и на несколько последующих лет определили двойное амплуа Барбры как яркой комедийной актрисы, которая к тому же еще и прекрасно поет. В 1969 году режиссер Д. Келли снял ее в своей комедии «Хелло, Долли!».
Она до сих пор с нежностью вспоминает, как в этом фильме они пели дуэтом с Луи Армстронгом, причем его хриплый бас прекрасно дополнял серебристое сопрано Барбры. Одна-единственная сценка, но ведь и маленький эпизод может стать украшением всего фильма.
В 1969 году Барбра появилась в фильме режиссера В. Минелли «Все можно увидеть ясным днем»; в 1971 году зрители снова встретились с Барброй в фильме «Сова и кошечка», а в 1972 году она сыграла в фильме «В чем дело, доктор?».
Стрейзанд входит в моду, ей начинают подражать. В ней особенно привлекало то, что она как бы нарушила привычный образ голливудской звезды, всем своим обликом и поведением демонстрируя полную уверенность в том, что ее внешность нисколько не мешает ей быть звездой и жить так, как ей хочется.
В 1983 году Стрейзанд решила попробовать себя как режиссер и сняла собственную картину «Yentl», для которой сама же написала песни и сыграла в ней главную роль. Барбра стала первой женщиной всех времен в кино, выступившей как продюсер, сценарист и исполнитель главной роли одновременно.
Что касается пения, то петь Барбра не переставала никогда. Когда Стрейзанд записывала свой первый альбом, она долго не раздумывала, как его назвать, и назвала просто: «Барбра Стрейзанд: Первый альбом». Тогда было продано семь миллионов копий, таким же успехом пользовались и другие альбомы певицы. В 1987 году Стрейзанд удостоена премии «Грэмми» как лучшая вокалистка и за диск «Бродвейский альбом».
28 июня 1993 года новый альбом Стрейзанд «Возвращение на Бродвей» дебютировал в списках популярности «Билборда» под номером один. В начале 1994 года Стрейзанд вернулась на эстраду после большого перерыва. Стрейзанд все-таки преодолела себя и даже устроила небольшое турне. Она выступила на лондонском стадионе «Уэмбли», в Вашингтоне, а потом в нью-йоркском «Мэдисон сквер гарден». Причем на все концерты билеты раскупались в тот же миг, как появлялись в кассах. Незадолго до турне Барбра заключила с фирмой «Сони» контракт на 60 миллионов долларов.
Правда, после того случая в Центральном парке Стрейзанд старается всегда держать ситуацию под контролем. Соглашаясь выступить с концертом, она требует соблюдения строгих мер личной безопасности. Поэтому, прежде чем попасть в зал, зрители должны проходить через металлоискатели, вроде тех, что установлены в аэропортах.
Но Барбра все так же естественна на сцене, не скрывает своего волнения, и публика за эту человечность и искренность платит ей взаимностью. Рассказывают, как на концерте в Лас-Вегасе, выступая в престижном зале перед самой изысканной публикой, певица неожиданно забыла строчку из своего хита «Evergreen» («Вечнозеленый»). Осознав свой промах, певица не растерялась, а с улыбкой сказала в микрофон: «Ну, это тоже одна из моих песенок» — и продолжала петь дальше как ни в чем не бывало. Публика отозвалась шквалом аплодисментов.
Один из поклонников Барбры выразил то, что могли бы сказать в ее адрес и все остальные: «Я вижу, как она ранима и беззащитна перед публикой, и за это я люблю ее еще больше!»
В промежутках между песнями Стрейзанд делится с публикой своими проблемами и сомнениями, рассказывает о своей личной жизни и не скрывает, что вполне серьезно занимается исследованием собственной души. Так, Ширли Маклейн, которая имеет репутацию самой интеллектуальной звезды Голливуда, как-то заметила: «По усердию в поисках смысла жизни и в изучении поведения людей Барбра вполне может соперничать со мной».
Может быть поэтому так сложно складываются отношения Стрейзанд с мужчинами. Список покоренных Стрейзанд мужчин просто ошеломляет: среди них такие кинозвезды, как Омар Шариф, Роберт Редфорд, Уоррен Битти, Ричард Гир, кроме того, израильский мультимиллионер Арной Милхан, премьер-министр Канады Пьер Трюдо, наследник короля мороженого Ричард Баскин, продюсер Джон Петерс, теннисист Андре Агасси, который на двадцать восемь лет моложе Барбры. Но Барбра все равно остается одна. Она оказалась неспособной построить прочную семью ни с одним из них. После брака с Гоулдом она больше не была замужем. Самым близким и самым любимым человеком остается сын Джейсон.
Кроме творчества Барбра Стрейзанд много занимается благотворительностью. Она даже основала собственный благотворительный фонд «Стрейзанд фаундейшн» и вложила 7, 5 миллиона долларов в дело охраны окружающей среды, в исследования по борьбе со СПИДом и в мероприятия по защите прав человека.